Придисловие к сборнику рассказов Шекли

Сборник "Лавка миров"; составители: Джонатан Летем и Алекс Абрамович.
Опубликован издательством New York Review of Books. в 2012 году.

Литературные анналы, благоволя в краткие мгновения единицам из миллионов пролетающих в зеркале заднего вида романов и рассказов, как правило, размывают их контекст. Это, скорее, благословение. Воспевая забытого или недооценённого писателя, нет ничего лучше, чем просто поднять занавес и сказать: это заслуживает внимания. К примеру, эти рассказы; миниатюрные изваяния Шекли из синтаксиса излучают магнетизм, до сих пор вознаграждающий любопытство. Они выделяются. Они хотят быть прочитаны. Но убедившись, читатель, быть может, станет вопрошать: но кто это написал? Почему эти рассказы именно такие, а не какие-нибудь ещё?

Поинтересуйтесь о жизни Роберта Шекли, и вы узнаете, что он был родом оттуда-то, а впоследствии оказался там-то и там-то; что он жил с человеческими существами, и многих успел полюбить и возненавидеть; что он занимался трудным ремеслом не без труда; и что не раз он предпринимал то, что ему не вполне удавалось, и преуспевал в том, что едва ли стоило усилий. Детали биографии специфичны и непримечательны. Но при всём при этом Шекли написал более чем достаточно рассказов, отказывающихся выходить из головы, стоит им только найти туда дорогу. Под «отказом выходить из головы» мы имеем в виду эффект, производимый «Лотереей» Ширли Джексон, «Гаррисоном Бержероном» Курта Воннегута, «Пасторалией» Джорджа Сондерса, «Пловцом» Джона Чивера, «Вельдтом» Рея Бредбери и «Еврей-птицей» Бернарда Маламуда. То есть, рассказами, не вписывающимися в «традицию реализма» и, как будто, выстраивающимися в отдельную традицию, которую сложно описать иначе, нежели словами, подчёркивающими её дистанцию от привычного, – «сюрреалистическая», «антиреалистическая», «притчевая» – и ничего сверх этого не сообщающими.

Рассказы Шекли функционируют как притягательные аномалии языка, вроде каламбуров или парадоксов: эксцентричные, вызывающие, выбивающие из колеи, даже если отчасти забавные. Как заливающая комнату тревожным светом психоделическая лампа, которая изменяет твоё восприятие всех последующих комнат. Познакомившись с одним из таких рассказов в детстве или в рассеянности, легко забыть название и автора, и тогда встретившись с ним вновь, вы словно натолкнётесь на человека, пересказывающего когда-то приснившийся вам сон.

Под «более чем достаточно» мы подразумеваем, что Шекли написал не две-три, а восемь-девять, а то и все двенадцать незабываемых историй; это даже больше, чем у некоторых из вышеупомянутых авторов, пусть Шекли и не так известен, как они – и уже, наверно, никогда не станет. Собственно, Шекли написал так много незабываемого, что вопрос, какие из его рассказов лучшие, порождает споры. Втянувшись в эти споры мы, вместо того, чтоб прийти к согласию, вдохновились на составление этого немаленького сборника, который подтверждает наши догадки о том, что читать Шекли значит хотеть читать его ещё, и что рассказы любят компанию.

Итак, занавес поднят. И, хотя сложно удержаться от соблазна щебетать о том, как рассказы Шекли возвышаются над контекстом их создания, этот контекст в высшей степени показателен. Американские научно-фантастические журналы-«палпы» формата «дайджест» из середины двадцатого столетия, где Шекли сбыл свои первые рассказы, – «Astouding», «Amazing», «Infinity», «If», «The Magazine of Fantasy and Science Fiction» и, в первую очередь, «Galaxy», – создали живую и разнообразную альтернативную литературную реальность, отгороженную от респектабельного литературного сообщества. В этой реальности мастерство было в цене; едва прошло десятилетие с публикации первых рассказов, как Шекли широко воспринимался эталоном и примером для подражания. (В той реальности критики часто называли Шекли «лучшим автором «Galaxy» и эта похвала немало значила – хорошая иллюстрация, насколько параллельны могут быть литературные миры). Изящество и утончённость его рассказов вскоре проложили Шекли путь в «Playboy», «Esquire» и другие журналы, не имеющие, строго говоря, отношения к жанру научной фантастики, но развиваться его карьера и творчество, тем не менее, продолжали внутри него. Оставаясь по большей части – если не полностью – не замечены за его пределами.

Предыдущее важно не потому, что, мол, подобные барьеры должны разрушаться (в ретроспективе, все подобные призывы бесполезны), но потому что тогда, в 1953 году, научная фантастика представляла собой не только общественно-экономическую формацию или расплывчатый набор штампов, но и своеобразную идущую в пространстве коллективной фантазии дискуссию о том, какие вымышленные ответы двадцатому столетию возможны, и какие из них адекватны его напору чудес и кошмаров. Блестящие рассказы Шекли отыграли в этом споре значительную роль и стали от него неотделимы. Часть их неувядающей силы легко проследить к этой роли, даже когда рамки дискуссии забылись. Для знакомых с историей американской НФ шапочно, Шекли может показаться одиноким скептиком, идущим наперекор предполагаемому технократическому рационализму и оптимизму жанра. На самом деле скептицизм прочно укоренился в фантастике до появления на сцене Шекли. Сардонический крик фантаста, его характерный тон – сатира с подкладкой безысходности – продолжили дело ранних пессимистов и агностиков от НФ Теодора Старджона, Генри Каттнера и Сирила Корнблата. Их традиция допустила работы Шекли, а те, в свою очередь, развязали руки пришедшим вслед Филиппу К. Дику, Харлану Эллисон и Дж. Г. Балларду.

У рассказов Шекли есть и ещё один контекст: пришедшийся на 50-ые бум американского общества потребления, дьявольски смешавшего искусительные свободы с установкой на конформизм. Так же, как битники, комики вроде Ленни Брюса и Морта Саля, и другие творцы, нашедшие свой голос в категориях, предвосхищавших контркультуру 60-ых, Шекли поносил удушливую мораль своего времени. Но иконография 50-ых – коммивояжёры, домохозяйки и зыбучие пески буржуазного комфорта – так сильно отпечаталась на Шекли, что он, как и Джон Чивер и Ричард Йейтс, писал сквозь неё и в диалоге с ней, даже когда её время прошло.

Наш сборник, представляющий лучшее в творчестве Шекли, проходится в основном по 50-ым, выбирая только щепотку рассказов из последующих десятилетий. У Шекли, как и у художника Джорджо де Кирико, в величайший период его творчества хаос инстинктивного сюрреализма сдерживался строгостью формы. Для Шекли формой стали бродячие мотивы научной фантастики 50-ых: истории о контакте с инопланетянами; едкие разоблачения отчуждения и вуайеризма в расцветающей культуре масс-медиа; созвучные «Сумеречной зоне» аллегории и перевёртыши, расшатывающие предполагаемую нормальность бытия. Более поздние рассказы, в которых Шекли решается стряхнуть этот генетический материал, хоть и демонстрируют подчас впечатляющее владение словом, страдают из-за потери структурного изящества, делавшего его ранние работы эталонами в своей нише.

В предисловии к сборнику своих «главных хитов», изданному в 1979 (чья подборка много в чём пересекается с нашей), Шекли писал:

`Сейчас эти рассказы из ушедшего века кажутся мне осторожными, конъюнктурными, товарами, санкционированными чередой переизданий, и получившими с течением времени мистическую и, несомненно, фальшивую ауру неизбежности. Но когда я их писал, каждая история выманивала меня по опасной тропе в незнакомую ситуацию, и каждая запускала процесс, во время которого замыслу, порой едва различимому, предстояло быть нагруженным, и иногда потопленным, словами.`

И ещё:

`Мне нечего сказать о рассказах по существу. Для этого мне пришлось бы их перечитывать, а я и так уже довольно с ними намучился и ни в жизнь не стану смотреть на них снова. А впрочем, один взгляд на содержание возвращает меня к ним, а также к грязным комнатушкам в ветхих нью-йоркских зданиях, где они писались…`

В этом весь Роберт Шекли, угрюмый комик, не дающий себе спуску. Вот бы он был жив, и мог не дать спуску ещё и нам.