Еврей Советского союза

– Дедушка, давай теперь в карты.
– Оставь уже деда. Он сегодня устал.
– Ну, пожалуйста, только разок.
– Ладно, неси сюда колоду.
– Слышишь, Галя, он опять меня обыграл – этот разбойник!
– Конечно, еврейская голова.
Малыш радовался от всей своей маленькой души.
      Деда звали Яков Львович. Он не был для ребёнка родным дедом. Родные погибли на фронтах большой войны. Где погибли? Их жёны не узнали об этом. "Пропал без вести" – за такой формулировкой пряталась правда. Правда была в том, что жёны стали вдовами. Бабушке Гале повезло. На ней женился Яков Львович, человек не старый, не годный к строевой по возрасту своему и, что было важно для бабушки, – человек набожный. Он был положителен со всех сторон, кроме одной – он курил, курил страстно. Только по субботам он не зажигал огня, потому что был он веры иудейской. А ещё дед вставал рано, засветло, шёл в сарай на улице, приносил уголь и дрова и топил печь. Потом он уходил на работу, а тепло печи растекалось по комнатам. Когда бабушка просыпалась, вылезти из-под одеяла было уже не страшно, и она начинала готовить на этой горячей печи завтрак. Газа тогда ещё не было. Не было и асфальтового покрытия мостовых – они были выложены брусчаткой. А по городу часто ездили повозки, запряжённые лошадьми. Машин тогда было мало. И только Яков Львович помнил те времена, когда машин на улицах не было совсем.
      Дед любил маленького мальчика. Малыш рос у него на коленях, а когда подрос, стал играть с дедом в шашки и в карты. А ещё малыш любил слушать дедушкины бесконечные рассказы о жизни. Дед рассказывал их дяде Жоре, горячась и жестикулируя. Дядя Жора не был евреем. Дед любил Жору, потому что Жора не любил Советскую власть и не доносил в КГБ. Жора часто засиживался у деда, и тогда маленький мальчик, ничего не понимая в их беседах, впитывал в себя зачатки не подцензурного инакомыслия. Дед даже однажды на свой страх и риск взял ребёнка с собой в синагогу. В старинном здании было много народу. Было странное послевоенное время, в их городе ещё жило много, выживших после войны, верующих евреев. Свободного места в синагоге не было, поэтому малыш должен был играться сам с собой на полу. Нелегко это, но он не опозорил деда просьбами и вопросами. Тихо играл, не мешая взрослым, и так же тихо пришёл потом домой. Малышу шёл пятый год. Быть может тогда на полу синагоги он и был замечен Богом, замечен и отмечен на всю жизнь.
      Вечером вернулся после работы отец. Отца малыш почти не помнил в этом возрасте. Отец не воевал, но потерял на фронте всех своих родных. После войны он окончил школу и поступил в Киевский Политехнический, из которого вылетел из-за голода. В армейском училище кормили. Отец стал артиллеристом и получил назначение в Грузию. Через восемь лет он – уже женатый капитан, демобилизовался и приехал в большой город маленькой прибалтийской республики, в котором жили его мама, тёща с женой и с только что родившимся сыном.
      Сыном отец не занимался – мал ещё. Он работал и учился в вечернем институте, стал инженером и опять работал. Они так никогда и не стали духовно близкими людьми: маленький мальчик и его вечно занятый отец, вероятно из-за разницы в возрасте, которая сохраняется между людьми навсегда, если ни один из них не хочет её преодолеть.
Отец вернулся вечером поздно. Ему рассказали о походе его сынишки в синагогу, и он устроил скандал.
– Я коммунист! Я учусь в институте. Если кто-то узнает, что мой сын ходит в синагогу, меня исключат из партии и я не стану инженером. Бога нет!
      Дед сдался без боя. Больше он не брал ребёнка с собой молиться. А вскоре умерла мама отца – вторая бабушка, и они, к великой радости отца, переехали жить отдельно от стариков в другой дом, в центре города. Это была старая однокомнатная квартира. Зимой в ней было холодно по утрам. Там с мальчиком никто не играл, никто больше не называл его разбойником.
      А его дед, Яков Львович, однажды бросил курить. Бросил не потому, что его просили об этом родные, и не потому, что он мучился долгие годы жизни от астмы. Он вышел утром рано, затопив дома печь, шёл на работу. В дороге закашлялся. Приступ был так силён, что его тело не выдержало, и он вырвал прямо на клумбу. Проходящая мимо местная женщина (не русской национальности) громко возмутилась увидев это:
– Какие свиньи эти русские! – сказала она, – Уже с утра пораньше ходят пьяные.
Это сравнение всё перевернуло в душе деда. Он пришёл домой, выбросил все свои папиросы и прожил после этого ещё двадцать лет жизни, но уже без астмы.
      В соседней квартире с ними жила семья младшего сына деда. В ней росли два ребёнка: мальчик и девочка. Их сын был на пару лет старше малыша и очень его любил. А дети всегда точно знают, кто их любит. Как было всегда здорово играть с ним! Он научил малыша первому слову: "Бах!" Они всё бросали на пол, кричали вместе "Бах!" и громко смеялись. Этому сопротивлялась бабушка, которая старалась навести дома порядок. Малышу так нравилось его первое слово, что второе он произнёс ещё не скоро.
      Отца мальчика звали: дядя Фима. Он, как и все дети деда, воевал от первого до последнего дня и чудом остался жив. Когда он мылся на общей их кухне под единственным в этом доме краном холодной воды, раздетый до пояса, малыш любил смотреть на его тело, изуродованное шрамами от осколков и ожогов. Фима работал на фронте командиром взвода танкового десанта. Малыш думал, что когда он вырастет, у него тоже будет такое тело – большое и зашитое. На всю жизнь мальчик запомнил любимую поговорку дяди: "Чем чёрт не шутит, когда Бог спит". И ещё он знал, что дядя на фронте вырывал горло у своих врагов рукой, и это было здорово.
      Потом сын Фимы заболел раком, потерял зрение и медленно умирал. С малышом так больше никто не игрался никогда в жизни. И, когда уже у его родителей опустились руки, дед всё нёс и нёс домой из аптеки баллоны с кислородом, не для того, чтобы оттянуть смерть ребёнка, но в надежде на чудо, которое не пришло. И эта преданность деда навсегда осталась в памяти малыша уроком на всю его жизнь.
      Так не родной дед, с которым вместе прожили всего лет пять от рождения, стал для малыша духовным его отцом, не делая при этом ничего. Они просто любили друг друга и жили рядом.
      Да, чуть не забыл, малыш иногда становился невольным свидетелем и хранителем тайн деда. В его проходной комнате, которую он делил с родителями, была ниша в стене. Туда дед в тайне от бабушки прятал деньги. Это были премии, полученные им за хорошую работу. Когда бабушка заболела и ей надо было срочно сменить климат, дед открыл свой сейф и повёз её к Чёрному морю на всё лето. Она там поправила своё здоровье, но как же она ругалась и кричала тогда на деда.
– Я продаю на базаре свои платья, чтоб купить еду, а он складывает и прячет от меня деньги.
– Но эти деньги спасли тебе здоровье.
– Если бы ты их не прятал, то я бы и не заболела.
      Многие говорили, что у его бабушки тяжёлый характер. Тяжёлую, полную лишений жизнь пережили эти люди – ровесники двадцатого века. Бабушка бывало долго упрекала в чём-то своего мужа. Тогда дед молча брал пальто и выходил на час – другой прогуляться по улицам города. Малыш почему-то запомнил именно прогулки деда зимой. Перед тем, как оставить дом, дедушка всегда говорил свою любимую фразу: "Я всю жизнь работал с металлом. Мои друзья говорили мне: "Яша, нет ничего крепче стали, а твои нервы крепче стали. Но я больше не могу это терпеть!" Погуляв вдоль улиц, дед возвращался всегда умиротворённый, и жизнь продолжалась, как ни в чём не бывало.
      Малыш не понимал, почему бабушка так злится, но запоминал всё, что происходит вокруг. Запоминал, чтобы потом через годы вернутся к этим, таким важным событиям жизни, вернуться и всё понять и оценить снова и снова.
      Он запоминал и всё, что происходило вне их дома, на улице, где он часто бегал с соседскими детьми. Его не трогали – считали своим, и не стесняясь говорили всё, о чём рассуждали их родители дома. Там он узнал очень важный для него факт. Оказывается, что он не такой, как все пацаны. Он еврей. А евреев надо убивать, грабить и насиловать. Его не пускали с собой за сараи, куда пацаны заводили соседскую девочку, чтобы снять там с неё трусики. Что делать с ней дальше они ещё не знали, но хвастались друг перед другом своими "успехами".
– Вот, когда немцы были, папа Збыськи взял себе целый мотоцикл.
– А что тот мотоцикл! Вот папа Здэньки переехал в новый дом.
– Смотри, евреев стало теперь много. Скоро и нам будет что у них отобрать.
Этим жили тогда их соседи. После войны прошло только двадцать лет. Запах крови ещё поднимался над заброшенными братскими могилами и не давал спокойно спать их родителям.
      Дед не выглядел силачом, был не высокого роста, но когда отец не мог что-нибудь открутить, он тихо подходил сзади и просил: "Володя, дай мне попробовать", а потом без видимого напряжения делал резкое и сильное движение, и всё. А ещё малыш на всю жизнь запомнит ладони деда. Они были шершавые от работы с металлом. Малыш забирался к нему на руки, дед гладил ему спину, голову. Это было так здорово.
      В отличие от отца, дед не боялся властей. Однажды в синагоге верующие заметили, что их староста ворует деньги из общей кассы. Но должность эта была не выборная – он был назначенец. Поэтому надо было написать общее письмо. Письмо написали. После этого всех подписантов стали вызывать в КГБ и просить "забрать" свои подписи. Дед не согласился.
– Вы не боитесь нас? - спросили его в Комитете.
– Нет, – ответил дед, – я уже слишком стар для этого.
      Пройдёт ещё десять лет и семья дяди Фимы уедет в Израиль. Вот в это время идея сионизма охватит молодого человека, чтобы потом поднять и его в дорогу. Его и ещё сотни тысяч других "лиц еврейской национальности". Потом, значительно позже, он отбросит её, как старую одежду. Просто на следующем уровне развития приходит понимание, что сионизм – это необходимый этап, но только этап, ступень, за которой есть целая лестница. Вот её и предстояло перешагнуть, чтобы идти вперёд дальше к правде. А что такое правда и чем она отличается ото лжи? Это придёт потом. Правда – это то, чего хочет Создатель нашего мира. Всё остальное ложь.
      Сионизм не воспитал в душе ребёнка национализма, что бывает так часто. Он с уважением относился к людям всех вер и наций. Евреи всегда были толерантны. Привычка к вечной жизни вне родины. От этого такая веротерпимость. И эта его черта характера даст ему силы и веру полюбить не еврейскую женщину. Полюбить, привезти к себе, научить законам своей религии, жениться на ней, родить с ней детей и любить её, и их детей, и её детей, и своих детей от первого брака. Потому что так бы сделал и его дед, Яков Львович. Дед, который на самом деле-то и не был ему родным дедом, но просто стал духовным отцом, научил его любить, ни чего для этого не делая. Любовь – она болезнь заразная.
     – Жора, они мне говорят: "Яков, ты же рабочий! Иди с нами в революцию, строить новую жизнь." А я им говорю: "Ничего у вас не получится". Зима. Киев. Ресторан на Крещатике. На пороге ресторана нищие замерзают. В ресторан входят комиссары с револьверами в кожанках. Они бросают полуголым женщинам пачки денег на сцену: "Пляши!" И пьют, и едят, и, не смей слова сказать, – убьют. А потом пьяные выходят, переступая через холодные трупы у входа в ресторан. А они мне: "Яша, мы их вычистим!" А я им: "Они вас вычистят!" Ну, где все мои друзья? Хорошие были ребята, честные были.
– Яков Львович, давай ещё по одной пока Галина Наумовна вышла на кухню.
– Давай, Жора.