Цветы любви

Ароматы лета влетают в открытое тяжёлое окно в деревянной раме. Нет большей радости чем мчаться вперёд на поезде, особенно когда тебе десять лет. Тысячи пылинок, поднятых в воздух, когда резко расправили одеяло, переливаются на солнечном свете и пока они так парят — они не грязь и не пыль, а блестящая пыльца с крылышек фей. С другой стороны стекла, ещё на вокзале почищенном от грязи заботливым дедушкой, мелькают берёзки и сосенки. Самое радостное — это увидеть речку или озерцо.
— Бабушка, смотри-смотри! Там на лодке кто-то рыбу ловит!
А потом, высунув руку в цветных плетёных браслетах в открытое окно, махать мальчишке, вышедшему поглазеть на проезжающий поезд.
Мы едем в плацкарте, вагон полупустой и в нашем закутке, кроме нас с бабушкой, никого нет. Я прыгаю с полки на полку. Зацепившись ногами за поручень, повисаю вниз головой.
— Вот ты егоза непоседливая, — замечает бабушка.
А мне радостно и беззаботно, потому что я знаю, что в этом мире, сжатом до размеров купе, мне можно всё, потому что бабушка — не мама, и её запреты расположены гораздо дальше, чем предел фантазии моих шалостей.
— Оля, слезай! Гляди, какие цветы чудесные, — говорит бабушка.
Я, повиснув сначала на руках, спрыгиваю вниз, и приклеиваюсь носом к окну. Мы едем в размеренном ритме перестука колес, а на нас надвигается целое море невероятно красивых цветов, колышущееся в низинах, поросших влажной густой травой. Высокие стебли, усыпанные цветами всех оттенков южных закатов. Ультрамариновые, фиолетовые, розовые, оранжевые.
— Какие прекрасные! А что это за цветы? — спрашиваю я, очарованная красочным роскошеством природы.
— Я все время забываю, как они называются, — отвечает Бабушка. — Сейчас у проводницы спросим.
У нашего купе остановилась полная проводница, её облик несёт национальные чувашские черты.
— Скажите, а что это за цветы? — спрашиваю я, тыча пальцем в окно.
Проводница подходит, внимательно смотрит, улыбается и отвечает нам:
— Это же люпины!
В эту минуту поезд издаёт пронзительный свист и замирает.
— Техническая остановка, состав товарный пропускаем, — заметила проводница и пошла дальше по своим делам.
— Бабушка, раз мы остановились, давай нарвём этих цветов! Ну, пожааалуйста!
— Ну раз так хочешь, давай посмотрим, вдруг кого-то из мужчин выпустили покурить.
Мы доходим до тамбура и видим, что у двери вагона стоит проводница, уперев руки в бока, с полным решимости видом никого не выпускать.
Я чувствую, как разочарование начинает обнимать меня за плечи. Это же известно каждому, что только увидеть — недостаточно. Нужно понюхать, потрогать, обнять, пожить с чудом, чтобы оно запомнилось и вошло в твою жизнь ярким тёплым пятном.
В тамбуре стоит мужчина в трико и тельняшке: — Мать, ну выпусти покурить, а? Еще же минут семь стоять будем! — упрашивает он проводницу.
Проводница глядит на него сердито и отвечает: —- Не положено!
— Выпустите его пожалуйста! А он моей внучке цветов наберёт, — просит бабушка улыбаясь незадачливому мужчине. — Видите, какой он спортивный, точно поезд догонит, даже если и отстанет!
— Нарву конечно, они же вот, рядом с путями растут.
Закатное солнце пробивается сквозь стекло, освещая оранжевыми лучами наши стаканы с подстаканниками, в которых плескается чай, куски пирога с капустой и яйцом, завернутые в газету, букет цветов, поставленных в самодельную вазу из пластиковой бутылки с отрезанным горлышком, и отражается бликами в небесно-голубых бабушкиных глазах.
— Оля, надо запомнить название, чтобы больше никогда не забыть. Нужно придумать ассоциацию! — Бабушка смеётся и говорит, отсмеявшись — Придумала! “Люпины” — это словно на чувашском говорят с акцентом “люблю”, а звучит как “люплю”. Теперь для нас люпины будут чувашскими цветами любви. Такое точно никогда не забудешь!
Я тоже смеюсь, пробуя на вкус это смешное слово “люплю”. “Люпины — цветы люпви”.
Мы хохочем, поезд мерно отстукивают свою песнь, цветы ей в такт покачивают бутонами. И в этот самый момент создаётся сокровище, ключ к которому теперь хранится только у меня, а сокровище это — вечное, неиссякаемое и нерушимое. Моё личное море качающихся на ветру цветов любви.