Воспоминание о холодном тумане в осеннем парке

                22 декабря 1984 года, суббота
         

             Выставка  Достижений  Народного Хозяйства  СССР - маленький  город, в  котором  неискушённому  человеку   легко    заблудиться, но мой гид, сотрудник павильона «Советская культура», не только сопровождал меня повсюду, но и  помог  с билетами на поезд «Москва - Тбилиси», и даже был столь любезен, что  подвёз  меня на своей машине до здания Курского вокзала, пожелав  удачи и  счастливого пути.
             Командировка  была  благополучно  завершена.
Пообедав  на  втором  этаже  вокзала  и  купив  свежие   газеты,  я  устроился  в одном из узких пластиковых  кресел  зала  ожидания. Пресса навевала скуку и, хотя до отправления поезда  оставался   почти  час, я   решил  прогуляться  по  перрону.  О том, что состав «будет подан» к третьему пути второй платформы, я заблаговременно узнал в справочном бюро рядом с газетным киоском.
         Шёл мелкий снег. Укрывшись под навесом киоска «Прохладительные воды», я закурил «Яву». Поезд, медленно сбавляя ход, приближался к перрону. Стёкла были исполосованы  грязными вертикальными линиями, однако, едва войдя вовнутрь своего вагона №7, я обнаружил, что здесь довольно чисто и даже уютно: полы застланы мягкими дорожками, а белые занавески благоухают свежестью. Перед входом в моё купе, слегка облокотившись о пластмассовый поручень у окна, стояла высокая молодая девушка с распущенными и чёрными как воронье крыло волосами. Когда я бросил сумку на нижнюю полку, она обернулась и с немного искусственной улыбкой кивнула мне:
             -   Вы тоже едете в Тбилиси?
             -   Да, - ответил я  и удивился: она была похожа на грузинку, но выговор у неё был явно московским.
         Сев напротив меня, она снова спросила:
             -   Грузия на самом деле такая красивая, как мне говорили?
             -   Конечно, - сказал я, не отрывая от неё глаз, - но через два дня она будет ещё красивее.
             -   Почему? - недоумённо пробормотала она.
             -   Извините, - порывшись   в  кармане   куртки,  я достал носовой  платок, потому  что  не знал, куда девать руки. - Мне ещё никогда не приходилось встречать таких красивых девушек, как вы.
         Чтобы замять неловкость и проклиная себя за несдержанность, я вышел покурить в тамбур. И как у меня мог сорваться с языка  такой идиотский комплимент?
         Вернувшись в купе я, к своему облегчению, обнаружил там ещё одного попутчика: бледного мужчину лет сорока с нервным лицом и бегающими глазами. Он прикладывался к пивной бутылке и постоянно морщился, словно пил не пиво, а хинин.
             -   Здравствуйте, - поздоровался я. И  почему-то  добавил, глядя  на  девушку: - В  тамбуре  довольно  холодно,  а курить в коридоре проводница запрещает.
         Постоянно зевая и не обращая на нас с девушкой никакого внимания, мужчина меланхолично глядел в окно. Мне он показался странным, да и в девушке тоже была какая-то перемена: она словно что-то хотела сказать мне, но никак не могла решиться. Бессмысленно подумав, что для такой тонкой фигуры у неё достаточно полная грудь, я наклонился к ней и прошептал:
             -   Вы на меня не обижены? Чёрт знает что на меня нашло!
             -  Трудно обидеть женщину, говоря, что она красива, -  девушка пожала  плечами и изучающе взглянула на меня. - К тому же вы не похожи на обычного ловеласа, завязывающего случайные знакомства в поездах.
             -   Выйдем в коридор, - предложил я. -  Вы, кажется, спрашивали у меня что-то о Грузии?
         Едва мы успели выйти, как дверь купе за нами захлопнулась.
             -   Как вас зовут? - спросил я. -  Меня - Леван.
             -   Виктория,  Вика. - Меня  не  покидало чувство, что,  разговаривая со мной, она думает о чём-то  совершенно другом. -  Значит, Леван? Совсем как в фильме «Не горюй!»
             -   Вы любите грузинское кино?
             -   Некоторые фильмы мне очень нравятся, а «Жил певчий дрозд» я вообще считаю шедевром, ведь  все мы живём, в общем-то, между прочим.
         Она зевнула.
             -   Нашего соседа по  купе  трудно  назвать  общительным  человеком, не  правда  ли? - спросил  я,  немного удивлённый её последним замечанием.
             -   Вы это  с  лихвой  компенсируете.  Знаете,  что я подумала, когда вы стали на меня пялиться? Поезд ещё не отошёл от перрона Курского вокзала, а какой-то грузин уже начинает ко мне приставать.
             -   А что вы думаете сейчас?
             -   Думаю, что просто так мы не расстанемся. Хотя как будет выглядеть это «не просто так» я, честно говоря, пока не знаю. А в непосредственности, Леван, вам не откажешь.
             -   Вы же понимаете, что у меня и в мыслях не было  говорить вам такое, но у вас на самом деле необычная красота: вам что, капнули в глаза чёрной туши?
         Она улыбнулась: может быть и обворожительно, но снова как-то неестественно.
             -   Конечно, капнули. Специально для поездки в Грузию. Вы собираетесь  всю  дорогу  до  Тбилиси  рассматривать меня, словно музейный экспонат?
             -   У вас в Тбилиси друзья?
             -   Родственники.  Во  мне  целый  подарочный  набор  генов: есть  финская кровь, польская, грузинская  и  даже испанская. Фамилия моя Хейсканен, но я не знаю по-фински ни слова.
             -   А по-грузински?
             -   Только «генацвале». А вы очень хорошо говорите по-русски.
             -   Я  учился  в  Ленинграде,  а  сейчас,  работая  на  ВДНХ  Грузии,  довольно часто  бываю в командировках в Москве. По-русски мне порой приходится говорить даже чаще, чем по-грузински.
             -   Ну вот, вы наконец-то заинтересовались и происходящим за окном.
             -   Просто мне показалось, что кто-то машет вам рукой... вон тот небритый мужчина в ушанке, видите?
             -   Наверно,  кто-то  обознался... Ах,  вы опять смотрите на меня так, я бы сказала, изучающе.  Не понимаю,  чем  это я  вас  так заинтересовала?
             -   Мне уже двадцать четыре года, но меня ещё ни одна женщина так не удивляла.
             -   Что же вы нашли во мне такого удивительного?
             -   Линии  и  краски.  Жаль,  что  я  не  художник,  я  бы написал с  вас  аллегорию  несбыточности  всех  наших мечтаний. Чёрные волосы, чёрные глаза, ярко-красный лак на ногтях... и странно, что всем всё равно, у всех свои дела и никто, ни один человек, даже если остановится и задумается, не поймёт до конца: откуда этот еле различимый  свет доброты во взгляде средневековой колдуньи? 
             -   Как вы догадались, что я  колдунья?
         Она не смеялась. Она и не думала осуждать меня за откровенность, ей, как мне почти сразу показалось, мои сенсуальные рассуждения если и были интересны, то только в той степени, что отвлекали её от каких-то других, более важных и навязчивых мыслей.
         Поезд тронулся и за окном замелькали заснеженные улицы, серые дома, будки стрелочников.
             -   Дальше? - сказала она. - Какой фон вы бы избрали для моего портрета?
             -   Жёлтые   деревья,   мокрые   листья,   разноцветные   скамейки   с   облупившейся   краской   где-нибудь  в дальнем уголке городского парка.
         Она вздрогнула, неожиданно побледнела и почему-то шёпотом спросила:
             -   Кто вы по профессии?
             -   Режиссёр.
             -   Вам никто не говорил, что вы обладаете даром ясновидения?
             -   Нет.
             -   Вам двадцать четыре года, а мне в январе исполнится девятнадцать, но и мне  за свою достаточно богатую на события  жизнь ещё не приходилось общаться с такими странными людьми, как вы. Видите, вы не одиноки в своём искреннем удивлении: слова иногда поражают не меньше, чем красота.
            -   Знаете, а вы не похожи на москвичку.
             -  Я живу в Железнодорожном с мамой и бабушкой, работаю  на  Савинской  прядильной  фабрике. Мама  довезла меня до вокзала, но я уговорила её уйти: долгие проводы - лишние слёзы. И ещё я не выношу, когда машут платочками перед окнами вагонов, давая последние напутствия.
             -   Вы не похожи на человека, которому надо давать какие-либо напутствия.
             -   Даже такие, как: «никогда не разговаривай с посторонними мужчинами»?
             -   В Тбилиси я вам постараюсь доказать, что я никакой не «посторонний».
             -   В  Тбилиси,  наверно,  всё  будет  выглядеть  по-другому.  Мне очень  хотелось  побывать  в  Грузии  летом,  но двадцать седьмого числа у тёти день рождения, а у меня как раз отпуск: вот так и получилось, что я оказалась в одном купе с вами. Когда мы будем в Тбилиси?
             -   Послезавтра днём. А по какому адресу проживает тётя?
             -   Где-то в центре, как мне объяснила мама. А у вас, наверно, много родственников в Тбилиси?
             -   В Тбилиси у меня только родители, я ведь родом из Западной Грузии.
         Пришла проводница проверять билеты. Мы зашли в купе, где наш попутчик уже лежал на верхней полке, повернувшись лицом к стене.
             -   Чего это он? - спросила проводница, заметив бутылку пива на полу и кивая наверх. - Пьяный, что ли?
             -   Не знаю, - ответил я. - Вот его билет, на столике. Может, человек просто устал?
         Она спрятала наши билеты в кожаную книжицу со множеством карманчиков.
             -   Чай пить будете?
             -   Конечно, - сказал я. - Как же в поезде без чая?
         Вика отвернулась. Я снова почувствовал какую-то перемену в её настроении и раздумал продолжать тему  «чайных» ассоциаций с вагонами и проводницами.
             -   Люблю путешествовать поездом, - сказала  она,  когда  проводница  ушла. - Интересное ощущение: сидишь в купе словно дома на кухне, а за окном мелькают и мелькают деревни и города, станции и вокзалы. Хотя так далеко я ещё никогда не ездила:  была как-то в Минске и два раза в Ленинграде, у родственников.
             -   Зато   я   почти   всю  жизнь  провёл   на  колёсах, -  поделился я. -  Учился   в   Ленинграде,   практику проходил в Ростове, часто ездил к друзьям в Киев. Только вот в Москве у меня никого нет и приходится жить в гостиницах, где тоска, скука, грязные буфеты и чёрно-белый телевизор в коридоре.
             -   А девушки? - искоса взглянув на меня, спросила она.
         Я пожал плечами:
             -   Вообще-то,  с девушками  я  всегда  был очень робок,  да  и  не нравился мне никто до вас. Мне даже не очень интересно, если ли у вас парень или может вы вообще замужем. Вы мне просто нравитесь, и всё тут. Странно только, что я так сразу в этом признался... хотя почему, собственно, странно? Смущаются, нервничают, говорят с замиранием сердца только те, кто ждёт взаимности. Не упрекните меня в дурном вкусе, но мне о взаимности  даже думать смешно.
             -   А  почему - смешно? -   спросила Вика,   расстёгивая   застёжку-молнию   на  сапожках. -  Леван,   можно  я переоденусь? Коней на переправе не меняют, не надо было надевать в дорогу новую обувь,  ведь мама предупреждала меня.
         Накинув пальто, я вышел в тамбур. Где я мог видеть эти чёрные глаза, эту стройную фигуру и эти матовые пальцы с тоненьким серебряным колечком на безымянном пальце левой руки? Я не мог отделаться от ощущения, что знаю Вику очень давно и меня уже не удивляла лёгкость, с которой я завязал с ней знакомство. Я никогда не нравился девушкам и друзья всегда подтрунивали надо мной из-за этого: на вечеринках я часто сидел один, слушая музыку и попивая вино, в то время, как другие танцевали и целовались по углам. «Ты какой-то заторможенный, - говорил мне отец. - Я в твоём возрасте был другим».
         Купив в вагоне-ресторане кекс с изюмом и две пепси-колы, я вернулся в купе, где Вика что-то искала в своей сумке.
             -   Бутылка водки откуда-то... И еды  мне  положили  на  целый  полк, - сказала она. -  Давайте выпьем по чуть-чуть. Вы не голодны? Вот и чай принесла проводница. Вам сколько сахару?
             -   Один кусочек. А что наш сосед по купе, не думает просыпаться? Как-то раз, возвращаясь домой после сборов в армии, я тоже проспал в поезде почти двадцать часов. Проводница разбудила меня, когда мы уже подъезжали к Гори.
             -   А, я слышала о Гори. Это ведь родина Сталина?
             -   Да.
         Вика раскрыла пакет с пирожками:
             -   Круглые - с капустой, продолговатые - с картошкой.
             -   А вы не будете?
             -   Мне что-то не хочется. Кстати, готовить я не умею,  разве что яичницу. Пирожки же испекла бабушка.
         Она явно нервничала. Но почему?
             -   Вы - странный человек, -  сказала она потом. -  Абсолютно без всякого притворства.  У меня такое чувство, что мы знакомы много лет
             -   Полчаса назад я думал о том же самом.
             -   Да... - она взглянула на пропуск в гостиницу «Байкал», который я машинально положил  на  стол  вместе  с зажигалкой и пачкой сигарет. - Ваша фамилия  Шервашидзе?
             -   Мои предки когда-то жили в Абхазии, но потом прадед переселился в Кутаиси и семья обосновалась там. Правда, я  и моя сестра родились уже в Тбилиси.
             -   А  сколько лет вашей сестре?
             -   Двадцать один. Она  уже  замужем  и  в прошлом году я  стал дядей. Вот, - я указал  на  сумку, - везу  подарки племяннице, хотя терпеть не могу ходить по магазинам.
             -   Я  тоже, - согласилась  Вика. -  Особенно в Москве. Я однажды вообще потерялась в ГУМе, перепугала родителей, а мне просто захотелось взглянуть на игрушечного мишку на первом этаже, который шевелил лапами и кивал  головой. У меня и сейчас дома полно игрушек: никак не могу отвыкнуть.
         Она смущённо улыбнулась. Почему во мне росла уверенность в том, что этот пустячный разговор нужен ей не меньше, если не больше, чем мне? Я бы никогда не поверил, что беседа со мной о приготовлении пищи или о посещении московских магазинов может доставлять удовольствие такой девушке, как она.
             -   Что вас интересует ещё, кроме игрушек? - спросил я, принимаясь за пирожок с капустой. - Я уверен, что вы не должны быть обделены мужским вниманием.
             -   Не знаю, что  вы  называете  мужским  вниманием, - Вика  взглянула  в  окно, за  которым  мелькнул  какой-то полустанок. -  Я  обычная девушка и кому-то нравлюсь, а кому-то - нет. В классе особого внимания никто на меня не обращал, отец, когда был жив, называл меня неприспособленной к жизни дылдочкой... мне дома даже посуду мыть не доверяют, я вечно что-нибудь разбиваю. На мамин день рождения разбила вазу для цветов, фамильную, ей бог знает сколько лет было.
         Она замолчала, и она почему-то снова нервничала. Причину её волнения я по-прежнему не понимал. Чем больше проходило времени, тем больше давала о себе знать поначалу едва обозначившаяся странность в её поведении.
         Разлив по пластмассовым стаканчикам «Московскую», она прошептала: «За нас...», отвернулась к окну и, зажмурившись, залпом выпила.
         «За нас», - растерянно повторил я и взял пирожок с картошкой. Мне, однако, она налила полный стакан и я почти сразу же почувствовал лёгкое головокружение.
             -   Я могу рассчитывать на твою помощь, если мне это вдруг понадобится? - неожиданно спросила она. - Могу?
             -   Да... - взволнованный и потрясённый пролепетал я.  - А в чём дело, Вика?
             -   Почему ты сказал мне сегодня такое насчёт моей  красоты? И смотришь на меня так, как будто я очень близкий тебе человек.  Или мне это кажется?
             -   Не кажется. Вика, но... мы ведь будем встречаться в Тбилиси?
             -   Да. Но до Тбилиси ещё надо доехать. Давай выпьем за сказку, которой всегда была для меня Грузия.
         Проводница унесла пустые стаканы из-под чая, я вышел покурить, а когда вернулся, Вики в купе не было. Развернув «Комсомольскую правду», я прилёг на полку. Поезд подъезжал к Туле.
             -   Какой-то тип в коридоре предлагал мне выпить  шампанского, - с  наигранным  испугом  произнесла  Вика, едва появившись на пороге купе. - Я, как видишь, пользуюсь большим успехом среди грузин. Мне пришлось сказать, что в купе меня ждёт брат и он будет очень сердиться, если узнает, что я пью шампанское с посторонними мужчинами.
         Играла она из рук вон плохо, но зачем ей это надо было - притворяться и играть? Чтобы вызвать во мне ревность? Я и без того был уже по уши влюблён в неё. Можно было сказать так: она очаровала меня как женщина, но разочаровала как актриса.
         Вика села рядом со мной.
             -   Посмотри, - она показала куда-то за окно. - Мы ехали почти три часа и снова оказались в Москве.
             -   А, это...  Это же гостиница «Москва» на привокзальной площади Тулы. Мне приходилось как-то ночевать здесь, но воспоминания у меня не очень яркие, скорее смазанные: был день рождения друга и мы слишком много выпили.
             -   Ты любишь выпить?
             -   Иногда -  конечно, как же без этого? Без вина не обходится ни одно грузинское застолье.
             -   Я   немного   побаиваюсь   пьяных:   у   меня  дядя, брат  отца, сильно  пил  и  в  пьяном состоянии становился невменяемым. Один раз он подрался с гостями у нас дома, а я спряталась в своей комнате и плакала.
             -   Странно, что тебя отпустили в Грузию одну. Ты ещё совсем ребёнок.
             -   Мне уже девятнадцать лет.
             -   Это не имеет значение, ребёнком можно быть и в пятьдесят. Моя сестра тоже такая, хотя уже сама мама.
         Вика улыбнулась, на этот раз вполне искренне:
             -   Леван,  ты  так  смешно  и  так  по-детски  покраснел,  когда  я с тобой заговорила в первый раз: тебе ли говорить, что я ещё ребёнок? И ещё выбежал покурить, словно боялся, что я скажу тебе что-то обидное.
             -   Не то, чтобы боялся, но ощущение  было  такое, будто  ты  возмущена  до  предела  и  вот-вот  разразишься гневной тирадой в мой адрес. Как-то я пригласил на танец девушку, а она, отказав мне, заметила, что с моей внешностью лучше сидеть дома, а не ходить по гостям.
             -   Дура! И ты в это поверил?
             -   Поверил, не поверил, но настроение  было безнадёжно  испорчено. Скажи, а  тебе  мог  бы  понравиться такой, как я?
             -   Он мне уже понравился... Я предлагаю тост за будущую любовь между нами.
             -   За что?..
         У меня хватило ума не поверить ей, но сердце всё равно учащённо забилось: сказанные, пусть между прочим, пусть полушутя слова были первым признанием, которое я слышал от женщины.
             -   Вика, почему ты выпила такой странный тост?
             -   Ах, Леван, - она обречённо махнула рукой. - Жизнь моя закончилась, едва успев начаться...
         «Она опьянела?» - подумал было я, но Вика никак не выглядела пьяной.
         Поезд качнуло, внизу, прямо под нами что-то заскрежетало, проводница с кем-то ругалась в коридоре. Вика сказала:
             -   Странно, что у нас пустует одно место - в кассах была такая проблема с билетами!
             -   Может,  кто-нибудь  подсядет  к  нам в Курске или Орле. Так часто бывает, хотя я предпочитаю, чтобы меня не будили среди ночи.
             -   Как-то  мы  с  мамой  ехали в Ленинград и я всю ночь не спала из-за того, что на верхней полке кто-то храпел. Лучше всего, когда в купе только свои: никого не стесняешься и делаешь, что хочешь. А этот наш с верхней полки не только не храпит, но даже и не перевернулся во сне ни разу.
             -   Значит, у него крепкий сон. Он и на наши разговоры не реагирует, правда, мы стараемся говорить шёпотом, но всё-таки...
             -  Леван, я не буду ничего прятать из еды на случай, если ты проснёшься раньше меня и захочешь что-нибудь поесть,  просто прикрою ужин газетой.
         Я мог сказать точно, что голос её дрожал, но причину этого не понимал по-прежнему.
             -   Нет,  Вика,  я  уж  как-нибудь  дождусь  тебя.  Не  люблю  есть  в  одиночестве, а  есть  вместе с тобой мне одно  удовольствие.
             -   Папа  же утверждал, что я ем, словно принимаю лекарство. Папа любил поесть, особенно борщ, и мама клала ему на отдельную тарелку сахарную кость с мясом. Папа мазал на неё горчицу и видел бы ты какое удовольствие было написано на его лице!
             -   Извини, что спрашиваю: а что случилось с твоим отцом?
             -   Инфаркт. Отец был старше матери почти на двадцать лет. Они с моим дядей   были  финны  по происхождению, их предки переселились в Ингерманландию ещё в прошлом веке. А мой дедушка со стороны матери был грузин, Георгий Мцитуридзе. Мне часто говорят, что я похожа на грузинку, хотя я не нахожу: у меня же курносый нос!
             -   Разве что чуть-чуть. Это тебе только к лицу.
             -   И ещё я очень худая, а грузины не любят худых.
             -   С чего ты взяла?
             -  Муж  тёти  Тамары, дядя  Сандро,  говорит, что у женщины женские атрибуты должны быть как можно большими, иначе никак нельзя.
             -   Ну, это его личное мнение. Что ещё говорит дядя Сандро?
             -   Что место женщины  на кухне и она никогда не должна вмешиваться в  мужские  дела. Он  всегда  хвалит  мою маму за её умение вкусно готовить. К сожалению, в последнее время мы редко видимся: раньше дядя и тётя приезжали в Москву чаще.
         В дверь купе постучались.
             -   Тёплые одеяла нужны? - спросила проводница.
         Я взглянул на Вику.
             -   Нет, - ответила она. - В вагоне даже жарко.
             -   А ему? - проводница усмехнулась, показывая наверх.
             -   Ему хорошо и без одеяла, - заметил я. - Спит как убитый.
         Пожелав нам спокойной ночи, проводница ушла.
             -   Ты не хочешь покурить? - смущённо спросила Вика. - Понимаешь,  дверь в туалете плохо закрывается... Мне нужно, чтобы ты покараулил.
             -   Конечно, пошли, - я взял со стола сигареты и зажигалку. - С этими туалетами вечно проблемы: то воды нет, то замок испорчен, то стёкла выбиты.
         Я чуть задержался в тамбуре, а вернувшись увидел, что Вика стелет мне постель.
             -   Спасибо, - смущённо пробормотал я. - Я бы мог и сам...
         Она умоляюще взглянула на меня: словно от этого знака внимания с её стороны зависело что-то очень важное в её жизни.
         Вика легла в  халате, а я снял только свитер и погасил свет.
             -   Ты случайно не закрыл дверь на задвижку? - спросила она.
             -   Нет, иначе проводнице пришлось бы нас будить.  А замок она откроет своим ключом.
             -   Лучше бы к нам никого не привели, нам и вдвоём неплохо.
             -   Вдвоём? Нас же трое.
             -   Да, но его как будто и нет. Какой-то подозрительный тип, тебе не кажется? И вещей у него никаких нет.
             -   Мало ли почему у человека нет с собой чемодана? Может, он любит путешествовать налегке.
             -   Из Москвы обычно едут с полными сумками.
             -   Не все.
             -   И всё же что-то здесь  не  так. Может,  он  какой-нибудь преступник? Когда я  об  этом  думаю, мне  становится страшно.
             -   А ты подумай о чём-нибудь другом.
             -   Не могу. Он лежит прямо надо мной.
             -   Тогда давай поменяемся местами.
         Я включил ночник над головой.
             -   Вика, почему ты молчишь?
             -   Мне неудобно перед тобой, но я на самом деле боюсь.
             -   Не понимаю, чего ты боишься.
             -   Я и сама не понимаю, - Вика перешла на приглушённый шёпот. - У меня дурные предчувствия.
             -   Переходи ко мне. Я не буду спать, просто посижу рядом.
             -   Можно мне взять тебя за руку?
         Рука у Вики дрожала и её волнение почему-то передалось мне. Потом она легла на мою полку, я  потушил ночник и, устроившись у её ног, включил тускло-синий свет наверху.
             -   В  детстве,  в  пионерских  лагерях,  мы  часто  рассказывали  друг  другу  страшные  истории по ночам: про оборотней, чёрную руку, мертвецов, которые встают из могил, - вспомнила Вика. - Тогда меня пугал каждый скрип за дверью, каждый шорох во дворе... Я думала, что потом, с годами, этот страх во мне исчезнет и даже часто ходила одна гулять по вечерам, закаляла волю, но ничего не изменилось.
         -   Все  эти  страшилки  - ерунда, - назидательным тоном произнёс я. - На самом деле в жизни очень мало страшного, разве что ожидание смерти. Ты очень впечатлительна, Вика. Я - это просто я, ты - это просто ты, а наверху - просто наш попутчик, который  уснул, не раздеваясь, едва вошёл в купе, потому что просто устал и ему совсем не хотелось беседовать с нами, как это принято в поездах.
             -   Я - это не просто я. - Сжимая мою ладонь, она дрожала, как осенний лист под порывами ветра. -  Я совсем другая... но я сама во всём виновата. Ты ведь не оставишь меня, Леван, что бы ты обо мне ни узнал? А я... я обещаю, что буду верна тебе... всегда... всю жизнь.
             -   Вика... мне всё это очень странно...
             -   Поговорим завтра. Давай спать. Спокойной ночи.
         Шёл снег. Незанавешенное окно на миг выхватило из темноты сноп света. Вика, засыпая, вздохнула, я выпил пепси-колы прямо из бутылки и через некоторое время тоже задремал. Мне снились павильоны ВДНХ,  незнакомый вокзал, люди снующие взад и вперёд по проходам зала ожидания. Мне показалось, что я различаю в толпе Вику, но она всё время оказывалась где-то впереди и я никак не мог её ни догнать, ни окликнуть. Чёрные глаза смеялись и сливались с мраком декабрьской ночи, а волосы развевались на ветру, обсыпанные пушистыми искрящимися снежинками. Потом всё исчезло и стук колёс погрузил меня в забытьё без сновидений.

               
                23 декабря 1984 года, воскресенье
         

         Мир воображаемый и мир действительный, часто соприкасаясь друг с другом в наших снах, делают порой и реальность похожей на сновидения. Шум, который разбудил меня, я, пожалуй, не смог бы описать точно: звук был тяжёлый, глухой, как от упавшего с полки набитого книгами чемодана. Бутылка с пепси-колой опрокинулась. Вика, громко застонав, перевернулась на другой бок лицом к стенке, и тут, сквозь синий полумрак, я увидел нашего соседа по купе, который как-то неестественно расставив руки, лежал на полу. Всё ещё не понимая, снится мне это или нет, я потряс его за плечо:
             -   Эй, проснись!.. Да что с вами такое?
         Вика открыла глаза и испуганно взглянула на меня.
             -   Он свалился с полки, - объяснил я. - Никак не могу его разбудить, наверно, хмель ещё не выветрился.
         Поджав колени, Вика быстро переместилась в мою сторону и обняла меня за плечо.
             -   Подожди, - произнёс я, открывая дверь купе, -  мне надо разбудить проводницу.
         Наши зеркальные отражения исчезли в стенке, а в купе ворвался холодный свет коридора.
             -   Не оставляй меня одну, -  взмолилась она, - я пойду с тобой.
         Боком, словно боявшись коснуться лежащего, мы вышли из купе и  спустя мгновение я постучался к проводнице.
             -   Ну,  что ещё? - протирая  заспанные  глаза спросила проводница. -  Вы знаете, который час? Я только - только прилегла.
             -   Мы  не  можем   добудиться соседа   по  купе, - взволнованно  объяснил  я. -  Он  свалился  с  верхней  полки... может, ему плохо? В поезде есть врач?
         Проводница, пробурчав что-то себе под нос, закрыла купе и пошла вместе с нами.
         Вику снова била дрожь; она осталась стоять в коридоре, а проводница обратилась ко мне:
             -   Да включи же ты свет, ничего не видно.
         И потом, уже совсем другим тоном:
             -   Ты сказал: врач? Здесь скорее нужен милиционер. Никуда не отлучайтесь, я сейчас вернусь.
         Она закрыла дверь купе на ключ, оставив нас стоять в коридоре. Лицо у Вики было бледным как полотно.
             -   Что случилось? - спросила она, еле выговаривая слова. - Почему она вдруг заговорила о милиционере?
         Мне хотелось курить, но сигареты остались в купе. Я снял с себя свитер и сказал:
             -   Надень. Тебя всю трясёт.
             -   Это не от холода.
         В тамбуре послышались чьи-то голоса. Милиционер, почти мой ровесник, невысокий и щуплый, с жёсткими рыжими усами, появившийся вскоре вместе с проводницей, хмуро оглядел нас с Викой и открыл купе.
             -   Та-ак, - протянул он спустя минуту уже в коридоре. -  Где он сел на поезд?
             -   В Москве, - сказала проводница.
         Милиционер взглянул на меня:
             -   Кроме вас в купе никого не было?
             -   Нет, - ответил я. - Никого.
             -   И никто в купе не заходил?
             -   Никто.
             -   Ваши документы.
             -   Вы скажете, наконец, что произошло? - тихо проговорила Вика. - Зачем вам наши документы?
             -   Ваш сосед по купе убит ударом ножа в сердце, - милиционер нервно кусал губы.
         Проводница принесла валериановых капель и мы усадили Вику на откидной стул в коридоре.
             -   Как это могло произойти? -  спросил я у милиционера. - Мы же почти всё время были в купе!
             -   Об этом я как раз и хотел спросить у вас, молодой человек.
             -   У меня? Уж не думаете ли вы...
             -   А  что  бы  вы  подумали  на  моём  месте?  Что   в   купе каким-то образом  пробралось   привидение  с   ножом  и  убило гражданина Свиридова Леонида Ивановича?
         Милиционер явно не шутил. У меня кружилась голова.
             -   Вы что, не в своём уме? - в сердцах проговорил я. - Зачем мне надо было его убивать?
             -   Попрошу подбирать выражения - я при исполнении  служебных  обязанностей. И  почему вы  так  сразу  берёте вину на себя? Вы же были в купе не один.
         Он посмотрел на Вику. Я даже не удивился,  настолько дикими показались мне его обвинения.
             -   Нет ли здесь кого-нибудь ещё из представителей органов правопорядка? - поинтересовался я у проводницы и добавил: - Более компетентного.
         Милиционер рассвирепел:
             -   А  знаете,  что  я  сейчас  сделаю?  Я сейчас высажу  вас на  первой  же  станции  и  пусть  кто-нибудь  более компетентный из органов правопорядка во всём этом разберётся. Произошло убийство - раз. Кроме вас и этой девушки в купе никого не было - два. Нужна экспертиза - три. И вы подозреваемые - это четыре.
             -   На  каком  основании  вы  считаете  нас  подозреваемыми?  -  тихо произнесла  Вика,  уже  немного  придя  в себя. - Неужели вы думаете, что мы всё время сидели в купе и никуда не отлучались? Леван постоянно курил в тамбуре, я несколько раз выходила в туалет, да и вместе мы выходили тоже - кто-то преспокойно мог зайти к нам, никем не замеченный.
         Милиционер покачал головой: ему трудно было что-либо втолковать.
             -   Документы, - повторил он. - Вы муж и жена?
             -   Нет, - сказал я. - Мы познакомились в поезде.
         Проводница хмыкнула:
             -   А за ручки держитесь и ластитесь друг к дружке, словно парочка влюблённых.
             -   Вас это не касается, -  резко заметил я. -  Вы что здесь, все умом тронулись?  Даже если мы  любовники,  какое это имеет отношение к убийству?
         Я снял с вешалки в купе её куртку и своё пальто. Заполучив наши паспорта, милиционер принялся читать вслух:
             -   Так...  гражданка     Хейсканен,     Виктория     Александровна,    1966   года   рождения,   проживающая   в   городе Железнодорожный  Московской области по улице Первомайской, 36.  Ясно. Куда собрались, Виктория Александровна?
             -   Билеты у них до Тбилиси, -  вставила проводница. - Это я помню точно.
             -   Значит, едем в Тбилиси, - продолжал милиционер. - По делам, или как?
             -   Прекратите этот бессмысленный допрос, - сказал я. - Вы что, не понимаете, что это не существенно?
             -   Существенно  или  не существенно -   выяснится  позже.  А   вам  я  посоветовал  бы  помолчать, пока  вас  не спрашивают, гражданин, - он раскрыл мой паспорт, - Шервашидзе Леван Георгиевич, 1960 года рождения, проживающий в Тбилиси по адресу:  улица Киачели, 11... так, а что вы делали в Москве?
             -   Вот моё командировочное удостоверение, пожалуйста.
             -   Кретины, -  не совсем уверенно  прошептала мне  на  ухо  Вика. - Мы  совершили  убийство  и  вместо  того, чтобы сойти ночью на какой-нибудь станции, переполошили полпоезда.
         Услышав последнюю фразу Вики, милиционер пояснил:
             -   Такие случаи уже бывали в криминальной практике: преступники заметают следы по-разному.
         Откидной полуовальный стул с шумом ударился о серовато-белую стену вагона:  Вика встала на ноги и,  держась за поручень, посмотрела милиционеру прямо в глаза:
             -   Вы  можете  назвать причину,  по  которой  мы  вдруг, ни с того, ни с сего, убили совершенно незнакомого нам человека?
             -   Заприте  их  в  служебном  купе,  -  обратился  к  проводнице  милиционер.  -  А  я  пока  свяжусь  по  рации с Белгородом, пусть принимают меры. Где начальник поезда?
             -   Должен подойти с минуты на минуту, - ответила проводница.
             -   Возьмите  ваши  вещи,  -  милиционер  открыл  дверь купе. - Когда понадобится, я  вас вызову. А пока, - он снова заговорил с проводницей, - поднимайте людей в вагоне, может кто-нибудь что-то  и приметил: не исключено, что в купе заходил посторонний.
             -   Наконец-то, - с облегчением вздохнула Вика. - Наконец-то,  у вас появилась и эта версия.
         Я взял свои и её вещи и прошёл в служебное купе, где Вика, обхватив голову руками, смотрела на проводницу с презрением  в глазах.
             -   Сказали  бы  хоть  слово в  нашу защиту, - бросил  я  проводнице. - И  не  вздумайте  нас  запирать, мы  не преступники какие-нибудь.
         Проводница фыркнула:
             -   А вы мне не указывайте, что мне говорить и что делать! Столько лет работаю и никаких замечаний, а тут - на тебе - убийство!
             -   Можно подумать, что мы в чём-то виноваты, - сказала Вика.
         Она выглядела очень плохо и мало чем  напоминала девушку, удивившую меня вчера  вечером своей красотой. Или, может, вчера вечером я просто был в другом настроении и смотрел на неё как-то иначе?
         Проводница ушла, оставив дверь приоткрытой, и мы слышали какую-то возню в коридоре, возмущённые голоса разбуженных пассажиров, чей-то начальственный бас, шаги проходивших и пробегавших мимо служебного купе людей.
             -  Как и когда  это могло случиться? - Вика держала мою ладонь в своей и еле сдерживала слёзы. - Помнишь, мы выходили вместе в туалет? Может... кто-нибудь тогда и зашёл в купе?
             -   Нет... не думаю - я всё время поглядывал в сторону наших дверей: мало ли в поездах воров?
             -  Я ничего не понимаю, Леван. Это какое-то наваждение. Кто-то из нас почти всё время был в купе, в коридоре постоянно толпились люди, многие из них наверняка запомнили нас и обратили бы внимание на постороннего, заходящего в наше купе.
             -   В этом я как раз не уверен. Люди, как правило, многого вокруг себя не замечают.
             -   Ну, тогда я не знаю... Леван, меня тошнит.
             -   Пойдём в тамбур, быстро. Туалет проводницы закрыт, а до нашего слишком  далеко.
         Потом Вика плакала и мне казалось, что в этих слезах есть доля и моей вины. Я был старше, опытнее, я был, наконец, мужчиной, но как ни бился, не мог найти выхода из создавшейся ситуации. Она сидела, отвернувшись, и тихо, словно стесняясь своих слёз, всхлипывала.
             -   Вспомни, ты выходила куда-нибудь, когда я курил в тамбуре?
             -   Да... несколько раз...  Я не помню.
             -   Значит, это могло произойти только тогда, когда  мы  выходили  вместе, но  это... это  тоже  исключено, потому что я стоял у туалета и видел весь коридор как на ладони.
             -   Что же остаётся?
             -   Остаётся ночь.
             -   Ночь?
             -   Да. Я сидел на полке и, когда ты уснула, тоже задремал... а может и  не  задремал, а  крепко  уснул, я  не помню. Ты чутко спишь?
             -   Обычно - да, но вчера я очень устала, к тому же мы немного выпили... Думаешь, кто-нибудь мог войти в купе, пока мы спали? Купе ведь было закрыто.
             -   Да, но не на откидывающуюся  задвижку. Дверной замок можно без труда открыть, такие ключи есть у каждого проводника.
             -   Мне всё-таки кажется, что это произошло раньше.
             -   Почему?
             -   Не знаю. Уж очень он странно лежал всё время. Как мертвец. И мне всё время было страшно.
             -   Милиции надо действовать, а не запирать нас в  этом  купе. Возможно,  преступник  всё   ещё  находится   в поезде.
             -   Как подумаю, что мы спали в одном купе с покойником...
             -   Гораздо хуже то, что мы не можем придумать случившемуся разумное объяснение.
             -   Почему об этом должны думать мы, а не милиция?
         Поезд медленно подъезжал к станции, где на заснеженном вокзале тускло горели фонари. Какой-то человек с помятым лицом глядел на нас через стекло с платформы - я задёрнул занавеску и опустил до половины окна штору.
             -   Где мы? - спросила Вика.
             -   Где-то между Курском и Белгородом.
             -   Что они собираются делать? Нас правда высадят с поезда?
             -   Нет, Вика. Они не имеют права.
         Через некоторое время к нам  вошёл грузный, небритый, представившийся капитаном милиции мужчина, в котором я узнал человека с платформы, заглядывавшего к нам в окно. Сев напротив нас на откидное кресло, он глухим голосом спросил:
             -   Как вы можете объяснить произошедшее?
             -   То же самое мы хотели бы спросить у вас, - сказал я.
             -   Известно ли вам, кем был убитый?
             -   Нет, откуда нам это может быть известно?
             -   Так вот, объясняю: Свиридов Леонид  Иванович,  1946 года рождения,  был вором-рецидивистом, уже полгода находящимся во всесоюзном розыске. Уголовный авторитет. Таких людей не убивают в поездах дальнего следования, тем более при подобных обстоятельствах,  вот что странно. Странно и то, что вы не заметили ничего подозрительного, хотя, как меня уверяют, почти всё время находились в купе.
             -   Может это произошло ночью? - спросил я.
             -   Навряд ли. Слишком  большой  риск для преступника. Впрочем, риска  было  предостаточно и  в любом другом случае: преступник, видимо, очень рискованный человек, если только...
             -   Что?
             -   Лично мне в это не  верится, но  и  эту  версию  тоже  нельзя  отбрасывать: если  только  преступление  не совершил кто-либо из вас.
             -   Ах,  -  воскликнула Вика. - И вы о том же! Тогда ответьте, пожалуйста, на вопрос: зачем?
             -   Вопросы здесь задаю я, - насмешливо заметил капитан. - И скажу откровенно: вы мне не нравитесь.
             -   Почему? - спросил я как можно спокойнее.
             -  Очень много неувязочек в этом деле, много неясностей. Мы не можем задерживать весь состав даже из-за убийства. Будет проведена экспертиза, а вас, молодые люди, я попрошу сойти с поезда для дачи свидетельских показаний и для вашего же блага предупреждаю: не надо протестов и истерик.
             -   Нас ждут в Тбилиси, -  упавшим голосом произнесла Вика.
             -   Это  мы  уладим. Вас посадят на  первый же поезд, следующий в  Грузию, если, - капитан  замялся, - если, конечно, выяснится, что вы невиновны.
             -   Разве  мы  похожи  на  преступников? - Только сейчас я понял, что уже ровным счётом ничего от нас не зависит: какой-то неведомый механизм был приведён в действие, бюрократическая машина была запущена, а кто и когда в таких случаях считался с мнением одного, пусть даже трижды невиновного человека?
         Капитан усмехнулся:
             -   Вы думаете, что у преступника обязательно должны быть шрамы на лице, наколки на теле и волчий взгляд? Некоторые из преступников внешне очень милые и симпатичные люди, совсем такие же, как вы.
             -   Только не разлучайте нас...  - тихо и настойчиво попросила Вика. - И что я потом  скажу маме, бабушке, тёте Тамаре?
             -   Это продлится недолго, - сказал я уверенным голосом. - Вот увидишь.
         По скользкой, покрытой инеем вагонной подножке мы спустились в сопровождении капитана на затоптанный снег перрона. Милиционер с рыжими усами, провожая нас, ухмыльнулся. Кроме него в коридоре вагона я никого не заметил. Проводницы тоже нигде не было видно.
             -   Отделение милиции здесь недалеко, - тяжело дыша, проговорил капитан. – Может, вам помочь?
             -   Не надо, - отказался я. - Мы как нибудь сами.   
         С переброшенной через плечо сумкой я нёс чемодан, Вика же держала какой-то пакет и не отпускала моей левой руки.
             -   Мне надо позвонить домой, - сказала она.
             -   Пока не стоит, - возразил я. - Скоро всё должно выясниться.
             -   Почему ты без перчаток?
             -   Думал, что сойду с поезда в Тбилиси.
         Вика вздохнула. Вокзал был безлюден, привокзальная площадь тоже, только у двухэтажного здания, похожего на гостиницу, стояло одинокое такси.
             -   Что это за город? - почему-то шёпотом спросила у меня Вика.
             -   Это не имеет значения, - ответил я. - Здесь мы пробудем недолго.
         Я и сам уже в это не верил, но не находил других слов, чтобы успокоить и поддержать её.
             -   Результаты   экспертизы  будут  не  скоро, - хмуро  сообщил  капитан, едва  мы  переступили  порог здания, которое я ошибочно принял за гостиницу. - А пока расскажите-ка всё, что помните, да по отдельности. Машинистка ваши показания запротоколирует, а там и на запрос наш по месту вашего жительства ответ подоспеет.
             -   Какой запрос? - недовольно спросил я.
             -   Известно, какой: те ли вы,  люди добрые, за кого себя выдаёте? - криво усмехнулся майор.
             -   Мы работаем на пару, - буркнул я. - И это  далеко не первое наше убийство.
             -   Я бы на вашем месте, Леван Георгиевич, так не шутил. Вполне возможно, что в довольно скором будущем вы о своих предновогодних шуточках и думать позабудете.
             -    А я уверен, что нас скоро отпустят.
             -   Посмотрим,   -  уклончиво   ответил   капитан   и   подошёл   к   телефону,  односложно  соглашаясь  с собеседником: «да», «конечно», «по всей видимости».
         Вика осталась стоять в полутёмном коридоре, а сотрудник в штатском провёл меня в комнату с серыми обоями, где у окна, выходящего на привокзальную площадь, сидела равнодушная машинистка, у противоположной же стены, впритык друг к другу, размещались два стола: один с какими-то папками, другой - пустой, застеленный старыми газетами.
             -  Моя фамилия Никонов, - представился сотрудник. - Мне поручено вести дело Свиридова. Присаживайтесь и, если хотите, можете курить. Лариса, - сказал он машинистке, - запиши-ка пока его данные.
             -  Вы были знакомы с убитым? - спросил Никонов. Выглядел он лет на тридцать пять-сорок, был маленьким и худым, с неожиданно пронизывающим взглядом светлых глаз.
             -   Нет, - ответил я. - Я видел его всего минуту или две, пока он не завалился спать.
             -   Как он себя вёл?
             -   Я бы сказал, что не совсем обычно. Постоянно зевал и не ответил на моё приветствие.
             -   Его никто не провожал?
             -   Нет. Во всяком случае, я не видел.
             -   В поезде вы утверждали, что кто-то из вас -  вы или девушка  -  постоянно находился в купе.
             -   Я этого не говорил. Мы выходили как по отдельности, так и вместе, минут на пять-семь.
             -   Вот как! И когда это приблизительно было?
             -   Не  помню,  я  не  смотрел  на  часы:  наверно, около  половины  одиннадцатого. Но  дверь между  пятачком  у входа в туалет и коридором застеклена и я мог бы поклясться, что в наше купе никто не заходил.
             -   Разве вы не отвернулись ни разу?
             -   Нет. По-моему, нет.
             -   В проходе стояли люди?
             -   Да.  У  предпоследнего  купе  парень  разговаривал   с  девушкой, а чуть  дальше, через  два  или  три   купе, стоял мужчина. Вполне возможно, что был ещё кто-то, я не помню.
             -   Скажите,  Леван,  вот  вы  не  оставляете  впечатление   глупого   человека и, хотя это, понятно, ещё ни  о чём  и  не говорит, но у  вас  высшее  образование, интеллигентный вид. Если убийство совершили не вы, - а я склонен думать, что это именно так, - и не Виктория Хейсканен, то как, по-вашему, это могло произойти?
             -   Вы опросили пассажиров нашего вагона?
             -   Конечно. Никто ничего подозрительного не заметил.
             -   Ночью кто-то мог войти в купе, это моя единственная версия.
             -   Разве вы не заперли дверь?
             -   На задвижку - нет.
             -   Почему?
             -   Мы ожидали четвёртого пассажира и не хотели, чтобы нас будили ночью.
         Никонов задумался, потом поднялся с места и, извинившись, куда-то вышел. За окном вставал бледный декабрьский рассвет. Машинистка зевнула и пробежала глазами уже напечатанный текст.
             -   Где здесь туалет? - спросил я.
         Машинистка снова зевнула:
             -   В конце коридора.
         Меня интересовало, как там Вика, но отыскать её я не смог и столкнулся в коридоре с капитаном. От него пахло алкоголем.
             -   Есть какие-нибудь новости? - поинтересовался я.
             -   Вам сообщат. А куда это вы собрались?
             -   Ищу свою попутчицу.
             -   Никуда она не денется, с ней беседуют на втором этаже наши сотрудники.
             -   Куда запропастился Никонов?
             -   Разговаривает по телефону.
         Я закурил сигарету.
             -   Устал, - пожаловался капитан. - Вчера день рождения друга отмечали, а тут ночью - такое. Убийства-то, они в поездах, конечно, случаются, но с таким я ещё не сталкивался. Да и вы с этой Викторией маху дали: больше друг дружкой заняты были, чем по сторонам глядели, авось и высмотрели бы что. А так... никакой зацепки нет.
             -   Почему вы сказали в поезде, что мы вам не нравимся?  - спросил я.
             -   Эх, - капитан махнул рукой. - Смерть для вас, что чужое горе: оно как будто и понятно, но вас не касается и не задевает ничем. Молоды вы ещё и в голове одни поцелуйчики да танцы на дискотеках.
             -   Выпить бы, - сказал я и уточнил: - Но на свободе.
         Капитан усмехнулся:
             -   А  ты  на  свободе  и  есть, вас  ведь  никто не задерживал. Свидетели - обычное дело. Я ничего против вас не имею, но сам понимаешь - работа.  Зацепка, брат, зацепка нужна.
             -   Не зацепка, - возразил я, - а убийца. Зацепки может и не будет никакой, а убийцу искать надо и надо искать в поезде,  в этом я уверен. Остановок после Курска не было, а выпрыгнуть на ходу он не мог.
             -   Откуда ты знаешь, что убийство произошло после Курска?
             -   Мне кажется, что именно тогда я уснул достаточно крепко. Но убийца, конечно, об этом знать не мог.
             -   Это уж точно.
         Я не заметил перемены в настроении Никонова, когда он появился в коридоре, но новости, которые он сообщил, ещё более осложняли дело вообще, и моё с Викой положение,  в частности.
             -   Пройдём в кабинет, - сказал Никонов и взглянул на капитана. - Ты тоже, Саша.
             -   Свиридов  был  убит  несколько  часов  назад,  приблизительно  между   тремя  и  четырьмя   часами   ночи, - осторожно  облокотившись о спинку стула, Никонов закурил и потёр рукою лоб. - Однако тут есть одна загвоздка: вагон-ресторан ночью закрыт, а это в шестом вагоне. Значит, с головной части поезда в купе никто войти не мог. Проводница утверждает, что из хвоста состава  ночью в вагон тоже никто не заходил: она хоть и дремала, но спит очень чутко, это у неё профессиональное.
             -   Тогда что остаётся? - спросил я. - Убийца находился в нашем вагоне?
             -   Не знаю, - Никонов испытующе посмотрел на меня. - Трудно, почти невозможно раскрыть преступление, не понимая мотивов, которые двигали преступником.
             -   Э э, - недовольно вставил капитан. - Чего там носить воду в колодец, обычные воровские разборки!
             -   Не всё так просто, - задумчиво произнёс Никонов. - Кому и зачем понадобилось убивать Свиридова именно в купе скорого поезда «Москва-Тбилиси»? К тому же убийца явно не профессионал: три удара ножом нанесены очень неумело... впрочем, вам, Леван, это не интересно. А пока скажите, не для протокола, какого вы мнения о вашей попутчице? Как я понимаю, вы познакомились только в поезде?
         Не столько вопрос, сколько тон Никонова показался мне странным.
             -   Что   вас   интересует   конкретно?  -  спросил я.  -  Да,  мы  познакомились  в  поезде,  поужинали вместе, разговорились.
             -   Поужинали, разговорились... - повторил  следователь. - Ужинали-то  с  водочкой? Вы  предложили  выпить, Леван  Георгиевич, или она?
             -   Разве это имеет...
             -   Ладно, всё это понятно, -  перебил он. - Ну, а как женщина она вам понравилась?
             -   Не знал, что подобные вопросы входят в компетенцию следователя.
         Машинистка громко фыркнула, а капитан засмеялся, объясняя:
             -   В нашу компетенцию, дорогой мой, входит всё и полезной может оказаться любая мелочь,  ведь на мелочах-то всё и держится.
             -   Понимаете, -  продолжал  Никонов,  -  мне показалось довольно  странным,  что  Свиридов  какое-то  время, а конкретнее в начале восьмидесятых проживал в городе Железнодорожном Московской области. Может, это просто совпадение, а может... Виктория Хейсканен не показалась вам, как бы это поточнее выразиться, ну, скажем, особой неуравновешенной?
             -   Нет,  -  уверенно ответил я. - Не показалась. А к чему, вы собственно, клоните?
         Никонов не ответил: он о чём-то думал, сохраняя обычное, отстранённое выражение лица.
             -   Хорошо, - сказал он минуту спустя. - Я вам задам несколько вопросов, а вы постарайтесь отвечать на них как можно более откровенно, даже если они покажутся вам не совсем тактичными. Вы спали вместе?
             -   Смотря что вы под этим подразумеваете.
             -   Только то, что сказал.
             -   Мы не лежали вместе... Я сидел на её полке у дверей и уснул сидя.
             -   Странно. Почему это вы решили спать сидя?
             -   Вика попросила меня... Ей было страшно и она хотела, чтобы я был рядом.
             -   Страшно? Что же её так напугало?
             -   У некоторых бывают предчувствия, которые трудно объяснить.
             -   А вы попытайтесь. Что она вам говорила?
             -   Что   её   охватил  безотчётный  страх. Честно  говоря, после её слов мне тоже  стало  казаться  странным,  что наш попутчик всё время спит... впрочем, тогда, кажется, он ещё был жив.
         Никонов постучал по столу пальцами.
             -   Кто-то   дал   ему   довольно-таки   большую   дозу  снотворного, - сказал он. - В поезде, а может до того, как он сел в поезд, ему подсыпали лекарство в еду или в питьё.
             -   Он пил пиво в купе. И почти сразу уснул.
             -  В купе?  Нет,  это...  не  думаю.  Убийца,  а  может  у него был и сообщник,  всё спланировал заранее и встречался с убитым ещё до отправления поезда.
             -   Почему вы так думаете?
             -   Потому,  что  ни  вы, ни  девушка не  могли  ему сказать: отвернись-ка, Леонид  Иванович,   или  погуляй где-нибудь, пока мы добавим тебе в бутылку с пивом снотворное... Я работаю в уголовном розыске двенадцать лет:  вы слышали о таком понятии, как профессиональная интуиция?
             -   Слышал.
             -   Единственное, в чём я пока уверен, так это в том, что вы здесь ни при чём.
             -   Любопытно. Ни  милиционер  в  поезде, ни  ваш  коллега-майор  так  не  считали. А в чём вы подозреваете Викторию?
         Мне показалось, что Никонов замялся.
             -   Подозреваете...  -   задумчиво  повторил  он. -  Вы   не   совсем   точно   выразились.  Это  что-то  другое. Беседуя с вами, я не чувствую фальши... вы понимаете меня?
             -   Мне кажется, что да.
             -   С  женщинами  всё  сложнее.  Виктория держит себя неестественно, но почему? Что она скрывает и есть ли ей что скрывать? Вы не почувствовали в ней какой-то недоговорённости? Я не хочу сказать, что она не та, за кого себя выдаёт, но что-то меня всё время настораживает: затаённость, что ли, какой-то внутренний страх или напряжение, называйте это как угодно.
             -   Каждый   человек  что-то   скрывает   от   других.  И   почему  она  должна  рассказывать  вам  то, что  не относится к делу? Разве это не её право?
         Никонов покачал головой:
             -   Нет, здесь что-то другое... Скажите мне только одно: она ведь вам нравится?
             -   Да.
             -   Согласись она быть всё время с вами, вы бы доверились ей до конца?
         Я не ответил.
             -   Вот  и я о  том  же, - грустно  вздохнул  Никонов. - О  неопределённости, которая  вызывает  подозрения и  поразительных совпадениях, которые и хочется отбросить,  да не получается.
             -  Теперь я почти уверен, что она находится у вас под подозрением. Только ответьте мне откровенностью на откровенность: зачем девушке, работающей на Савинской прядильной фабрике, понадобилось убивать, да ещё таким экстравагантным способом вора-рецидивиста, находящегося  во всесоюзном розыске? Что могло быть между ними общего?
             -   Общего? - Никонов рассмеялся, как мне показалось, совсем некстати. - Жизни вы не знаете, Леван, а без этого грош вам цена как адвокату вашей знакомой: на одной книжной мудрости, как вы понимаете, далеко не уедешь. Собака из соседнего двора зарычала на вас, девушка ошиблась телефонным номером, бабочка села на плечо - вот вам и общее. Каким образом вы оказались здесь, в этой комнате? Задолго до вашего рождения в городе Нижнеудинске Иркутской области родился мальчик, которому суждено было большую часть жизни провести в тюрьме и умереть на верхней полке поезда, вот вам и ответ. А вы говорите: общее. Люди настолько тесно связаны друг с другом невидимыми нитями, что порой и не замечают этого.
             -   Развёл философию! - вмешался капитан. - Ты о деле говори, а не о бабочках каких-то.
         Никонов посмотрел на меня покрасневшими от усталости глазами.
             -   Ладно, давайте пить чай. Лариса, поставишь чайник? Неплохо было бы и бутерброды организовать.
             -   Где же я тебе их возьму в девятом часу утра? - недовольно насупилась машинистка.
             -   Мне можно повидаться с Викой? - спросил я.
             -   Повидаешься, уже недолго,  -  ухмыльнулся  капитан,  потирая  руками небритое, в ссадинах лицо. - Вы, грузины, быстрый народ: всё вам подавай сразу. А насчёт выпивки  кто говорил?
         Я бросил взгляд на Никонова - тот как будто пропустил реплику капитана мимо ушей. У меня в сумке лежала литровая  бутылка «Столичной», купленная в гастрономе на Калининском, - услышав об этом, капитан заметно оживился:
             -   Сейчас принесу твои вещи, а заодно и подружку твою захвачу.
             -   Не дело это - выпивать со свидетелями, - нахмурился Никонов.
             -   Да  у  нас  ситуация,  как говорит один мой знакомый, неординарная, - настаивал капитан. - У нас с тобой по всем правилам сегодня выходной, свидетели показания дали, подозрения отпали, людей вытащили из поезда голодных и холодных, отчего бы не выпить? Человек же сам предлагает!
         Никонов сделал выразительный жест рукой: мол, отстань.
             -   Купи на вокзале хлеб, сыр и консервы какие-нибудь, - бросил он вдогонку капитану и взглянул на меня: - Мы вообще-то не закончили разговор... но с выпивкой оно, возможно, и лучше: кто осмелеет, кто вспомнит что-нибудь, а кто и проговорится.
             -   Я вам нужна? - лениво поинтересовалась машинистка.
             -   Нет, Лариса, - ответил Никонов. - Можешь идти. Я тебя вызову, если что понадобится.
         Мои представления о буднях уголовного розыска рушились как карточный домик: странное убийство; то ли допрос, то ли разговор по душам; почти домашняя обстановка; купленные в привокзальном буфете консервы и хлеб... Может, я всё ещё сплю в ногах у Вики в том злосчастном купе?
         Капитан сдержал своё обещание и на самом деле привёл Вику. Она положила голову мне на плечо и прошептала:
             -   Ты не сказал им ничего лишнего?
             -   Что я мог сказать им лишнего? - слова Вики неприятно удивили меня.
         Страх, выразившийся на её лице, был настолько проникнут отчаянием, что меня в первый раз кольнула смутная, ещё до конца не ясная мне догадка.
             -   Как ты себя чувствуешь? - спросил я, избегая смотреть на  Никонова. Мне  почему-то  было  неловко  перед ним.
             -   Уже хорошо, - снова шёпотом ответила Вика. - Ты не знаешь, когда мы сможем позвонить домой?
             -   Да  хоть  сейчас,  -  услышав  вопрос  Вики, предложил  Никонов.  -  Только  не  надо  во  всех  подробностях: придумайте что-нибудь поправдоподобнее.
         Я сказал сестре по телефону, что, возможно, мне придётся задержаться по делам в Москве, а Вика сочинила свою и, на мой взгляд, не совсем удачную версию: опоздала на поезд и выезжает первым же следующим. «Потом всё объясню!» - кричала она в телефон, глядя на меня пугающими пустотой глазами. И, отвечая на какой-то вопрос: «Пусть не встречают... Меня проводят, я встретила одного парня...  да... он грузин. Может быть, это и причина».
             -   Когда же мы, наконец, уедем? -  Вика села на стул и с вызовом взглянула на следователя. - Мы же обо всём вам рассказали!
             -   Э, не скажите... Не  видав вечера  и   хвалиться   нечего,  да  и  куда  вам  спешить? Автобусы  до  Тбилиси  не ходят, а следующий поезд только ночью. Пообщаемся друг с другом, может, что ещё и выясним? Лишний вопросик задать никогда не помешает.
         Никонов усмехнулся, а Вика занервничала:
             -   Здесь же скорые поезда не останавливаются!
             -   Не волнуйтесь, Виктория, мы уж  как-нибудь доставим вас в Белгород на служебной машине.
             -   А убийца? Когда же, наконец, вы его найдёте?
             -   Найти убийцу бывает не так-то просто. Да  и  зачем? Некоторые  преступники  вершат  правосудие  вместо нас, органов правопорядка. И откуда вам известно, что убийца не найден?
             -   То есть... как? - спросил я.
         Что-то неприятно поразило меня в его тоне. Я никак не мог понять, что это за человек: мысли его бегали, логики в его рассуждениях я не видел, а выводы, к которым он приходил, казались, по крайней мере, странными.
             -   Присаживайтесь  к  столу,  -  уклонился  от  ответа  Никонов.  -   С минуты  на  минуту   подойдёт   капитан, позавтракаем по-домашнему, выпьем, побеседуем, может что совместными усилиями и выясним.
             -   Я  считаю,  что вы нас водите за нос и вообще считаете несмышлёными и глупыми детьми, - раздражённо произнесла Вика. - С какой это стати мы должны сидеть с вами за одним столом и пить водку в одиннадцать часов утра? Мы что,  друзья, родственники, знакомые? Что это за порядки у вас здесь?
             -   Не  надо, Вика, -  попросил  я. -  Следователь  не предлагает нам ничего плохого. В конце концов, главное для нас  побыстрее отсюда уехать.
         Пришёл капитан с сумкой, вынул оттуда хлеб, пиво «Славянское» и консервы «Рыбный фарш в томате».
             -   Мороз крепчает, - сказал он, подсаживаясь к нам. - Ну, дай бог, чтоб не в последний!
             -  Ничего странного, что у нас развелось столько преступников, - Вика взглянула на него с неприязнью. - Милиция пьёт, а убийцы разгуливают на свободе.
             -  Вы правы, - согласился Никонов. - Однако для того, чтобы раскрыть преступление вовсе не обязательно сличать отпечатки пальцев, приводить сыскных собак и задавать умные вопросы. Вот вы, Виктория, можете мне сказать, когда вы в первый раз поцеловались? Я - в девятом классе, в школьном дворе: видите, я с вами вполне откровенен.
         Вика вспыхнула:
             -   Зачем вам надо знать, когда я целовалась в первый раз?
             -   Я   уже  говорил   недавно   вашему   другу,  что   мотивы   наших   поступков порой  связаны    с  такими мелочами, о которых мы даже не задумываемся. Я вовсе не хочу заниматься философствованием, я практик, а не теоретик, но попробую вам объяснить. Из ничего ничто не возникает, это известный факт, как и то, что каждое явление имеет свои причины. Почему убили Свиридова, убили не на квартире, не на улице или где-нибудь ещё, а в поезде, при свидетелях, которые могли проснуться в любой момент? Кто задумал такое странное убийство: жертву вначале усыпляют, а потом убивают неумелыми ударами ножа? Профессионалы так не поступают, поверьте мне... впрочем, об этом я, кажется, тоже уже говорил. Вы очень удивитесь, Леван, если я скажу, что ваша новая подруга и убитый просто не могли не знать друг друга?
             -   Что  значит:«не могли»? -  с  досадой  спросил  я. - Мне  непонятен  ход  ваших  мыслей. То, что  Свиридов когда-то жил в Железнодорожном  ещё ничего не значит.
             -  Правильно, Железнодорожный - город не маленький, тут я с вами согласен. Но как объяснить тот факт, что проживал гражданин Свиридов по тому же адресу, что и гражданка Хейсканен: улица Первомайская, 36? В течение почти двух лет он жил в одном блочном доме с Викторией Александровной, может ли это быть простым совпадением? Судя по досье, у убитого были две страсти: деньги и молоденькие девушки. Почему бы не допустить...
             -   У вас слишком богатая фантазия, - раздражённо  перебил я. - Допустить  можно  всё, что  угодно. Отчего бы вам не заняться написанием детективных романов: закручивать сюжеты у вас получается лихо.
             -   А вы бы на моём месте не стали бы фантазировать? - спокойно ответил Никонов. -  Я не  верю  в  случайные совпадения;  даже не знаю почему, но в нашей жизни очень мало случайностей и всё, или почти всё, закономерно.
             -   Я   понимаю   вашу  мысль, - сказал я, - хотя  она  мне  кажется  чересчур  уж   дикой: Свиридов   когда-то обманом завлёк Вику и она решила отомстить ему таким ужасным и невероятным образом. Тогда, если уж мы решили пофантазировать, объясните мне, кто подсунул Свиридову снотворное, где  и,  самое главное, зачем?
         Вика и капитан молчали, а Никонов напряжённо о чём-то думал, постукивая пальцами по столу.
             -   Может  быть и то, что мать Виктории работает фармацевтом в одной из аптек города Железнодорожный,  вы тоже посчитаете простым совпадением? - спросил он, прервав, наконец, молчание.
             -   И  всё-то  вы  знаете, -  быстро   ответил   я. -  Моя  мать  тоже  фармаколог  по  образованию, может  и  это имеет отношение к убийству?
             -   Демагогия  -  главное оружие адвоката, - усмехнулся Никонов. -  Ваша мать, как и вы, конечно же, здесь ни при чём.    
             -   Вы уверены? Я могу подсказать   вам   одну   мысль. Леван  Шервашидзе  влюбляется  в  Викторию Хейсканен, а та, не испытывая к нему ровным счётом никаких чувств, тоже притворяется влюблённой, чтобы использовать его как орудие мести, потому что, узнав в купе своего давнишнего обидчика, она вся кипит от  ненависти и злобы, но решиться на такой шаг, как убийство, сама не может. И - что только не сделаешь ради понравившейся тебе  девушки! - Леван Шервашидзе превращается из режиссёра массовых мероприятий ВДНХ Грузии в графа Монте-Кристо и совершает то, что вы, гражданин следователь, называете «вершить правосудие вместо органов правопорядка».
             -   Забавно, - хмыкнул капитан, потянувшись к бутылке с водкой. - Только вот со снотворным неувязочка.
         Я наконец-то решился взглянуть на Вику: она сидела с таким отрешённым видом, словно речь шла не о ней и тема, которую мы обсуждали, её абсолютно не касалась. «Я всё выясню, - подумал я. - Вырваться бы отсюда, а там она сама мне всё расскажет. Ерунда какая-то... но этот Никонов говорит очень убедительно».
             -   Предположения  и  версии  порой  имеют  такое  же  отношение  к  истине,  как необоснованные обвинения -  к презумпции невиновности, - в словах Никонова чувствовалась ирония. - Вам это может показаться странным, но я вовсе не хочу ни в чём обвинять Викторию Александровну. Я даже не хочу предположить, что замысел этот созрел у неё давно, что она сама предложила ныне покойному Леониду Ивановичу Свиридову ехать куда глаза глядят, сама подсыпала ему снотворное в чай или в пиво в кафетерии на Курском вокзале, положила в чемодан отточенный охотничий нож отца, который выбросила на железнодорожные пути где-то за Курском. Я не хочу представлять себе, как могло произойти это убийство и что ему предшествовало три или четыре года назад, сколько слёз было выплакано и сколько бессонных ночей проведено в маленькой комнате с окнами во двор, где уже много лет ничего не меняется, где мужчины играют в домино за деревянным столиком, если нет денег на «бормотуху», а женщины день-деньской перемывают косточки соседям. Что касается деталей, то они уже не важны. Тем более, что в поезде, по счастливой случайности - как же без этого? - оказался человек по кличке «Узкий», известный в определённых кругах мошенник и бывший подельник Свиридова. То ли в десятом, то ли в одиннадцатом  вагоне - выбирайте по вкусу. С ним уже беседуют в Белгороде и я сомневаюсь, что ему удастся отвертеться. Посадить в тюрьму можно любого человека,  даже меня, - Никонов натужно засмеялся, - но мы-то с вами, Виктория Александровна, знаем, что «Узкий» виновен в смерти Свиридова не больше, чем мы с  вашим приятелем  Леваном.
         Словно комок застрял у меня в горле и я, как ни старался, не мог вымолвить ни слова. Вика уже не держала меня за руку, она сидела, не шелохнувшись, и была похожа на изваяние.
             -   Вот видите, Леван Георгиевич, и мы тоже чего-нибудь, да стоим! - снова заговорил Никонов, положив руку мне на плечо. - Не только в столицах умеют размышлять и делать выводы. Здесь ведь что важно: поставить себя на место преступника. Вы спросите и будете совершенно правы: почему преступление было совершено именно в поезде? Я этого не знаю и завидую вам: если у ваших отношений с Викторией есть будущее, то никаких секретов и тайн между вами быть не должно.
             -   Вы уверены, что докопались до истины? - спросил я  чужим  голосом. - А  если  уверены, то  почему  ведёте себя столь благородно?
             -   Знаете, Леван, договоримся с вами так: позвоните  мне  по  телефону  из  Тбилиси и  скажите  только  одну фразу: «Вы правы». Будет у нас такой пароль, - он заглянул в пачку «Космоса», смял её и выбросил в корзину для мусора. - Можно попросить у вас сигарету? Спасибо. Что касается благородства, то дело здесь вовсе не в нём. Ну, доведу я дело до конца, упрячу в тюрьму гражданку Хейсканен, что этим изменится? Систему менять надо, а не ловить отдельных преступников. Понятно, что кто-то должен быть судьёй, кто-то прокурором, кто-то следователем, а кто-то - преступником. Каждый играет свою роль, но ведь в жизни всё может и поменяться...
         «Он пьян»,  -  подумал я и сказал:
             -   Я сам люблю театр абсурда и считаю, что жизнь гораздо чаще напоминает глупейший и невообразимый абсурд, чем любой театр на свете, но как вы с такой жизненной концепцией можете работать следователем? Не боитесь, что вас попросту могут заложить?
             -   Кто? - Никонов кивнул на капитана. - Он, что ли? Он мой  друг  и  на  предательство  не  способен.  Вы?  Вы будете молчать до конца своих дней, и тайна эта может как связать вас с Викторией покрепче любого чувства, так и навсегда развести в разные стороны. Здесь многое будет зависеть от  того, чем Виктория захочет искупить свою вину:  любовью ли, самоотречением или чем-нибудь другим.
             -   Мне можно поговорить с ней наедине? - спросил я.
             -   Наговоритесь  ещё,  -  вмешался капитан.  -  Как у   вас,  люди  хорошие,  с  деньгами-то  дело  обстоит? Домой позвонить не хотите? И вам на дорожку будет, и нам авось что перепадёт.
             -  Сколько? - резким движением Вика сорвала сумку с вешалки, прибитой прямо к входным дверям. - Сколько вы хотите?
             -   По штуке на  брата, - капитан  был  откровенен, а  Никонов  за  соседним  столом  делал  вид, что  роется  в документах. - А Виктория-то Александровна - девка не промах! Это что, такие деньги тебе на поездку в Тбилиси выдали? Или ты их в купе нашла, когда покойник  с верхней полки свалился? На край света-то когда бежишь, прихватишь небось с собой копеечку-другую.
             -   А вот это уже вас не касается. Мы можем идти? Нас устроит любой поезд, следующий на юг.
         Было  ли  это  косвенным  признанием  своей  вины? Откуда  у  неё  в  сумочке  оказалась   такая  сумма   денег?   Я чувствовал себя обманутым и опустошённым.
         Никонов пошёл нас провожать.
             -   Вы говорили о высоких материях, а тут - банальная взятка. - Как ни  странно, но я  был  рад  оттянуть  момент, когда мы с Викой вынуждены будем объясниться.
             -   Другие бы взяли больше, - Никонов зевнул. -  А что, Леван, напугали мы вас своими рассуждениями?
             -   Оставьте его в покое, -  довольно   грубо   сказала   Вика.  -  И   перестаньте   изображать   из    себя  великого сыщика: промеж слепых и кривой в чести. А вы всего лишь мелкий взяточник, упивающийся своей властью над беззащитными людьми.
         Часы показывали половину второго, когда Никонов открыл двери служебного входа касс по продаже билетов на поезда дальнего следования.
             -   Не беспокойтесь, - насмешливо заметил он,  видя, что я  полез   в  карман  за  деньгами. - Мы   уж  как-нибудь отправим вас за свой счёт, государство не обеднеет.
         Я всё ещё не мог понять, что это за человек: живёт по каким-то своим принципам; говоря о необходимости реформ,  не чурается взяток, а, обладая живым умом, иногда рассуждает до глупости примитивно.
             -   Вика,  -  сказал  я,  когда  Никонов  исчез  в  тёмном  коридоре  и   кассирша, завидев  его,  задёрнула жёлтую занавеску ближней от нас кассы. -  Откуда у тебя при себе такие деньги?
             -   И это всё, о чём ты хочешь у меня  спросить? - Вика  устало  опустила  голову. -  Я  бы,  пожалуй,   поспала  с часок-другой, Леван.
             -   Поспишь в поезде.
             -   Признайся, ты ведь поверил этому шуту Никонову?
             -   Я верю только своим глазам и своим ушам. Прошлым  вечером  ты  вела себя  странно. И  прошу  тебя,  хватит притворства: если уж не хочешь говорить правду, то, по крайней мере, не лги.
             -   Ах, уж эти мне дознания! Все хотят знать правду, как будто она кому-нибудь на свете известна!
             -   Да, известна. Правда - это то, что мы стоим сейчас  в  зале  ожидания  вокзала. Правда - это  то,  что  вчера ночью в нашем купе был убит человек, а перед этим ты уверяла меня, что мы просто так не расстанемся и, ни с того, ни с сего, просила меня о помощи.
             -   Ты когда-нибудь ставил спектакли?
             -   Да, но не переводи, пожалуйста, разговор на другую тему.
             -   Это  не другая тема. В  жизни  никогда  не  бывает  так, как на  сцене, а  ты  упорно  хочешь, перед  тем  как опустится занавес,  добиться истины.
             -   Занавес   опустится  не  скоро.  И  в  Тбилиси  нам  ехать  вместе  вовсе  не  обязательно.  Приятно  было познакомиться.
         В маленьком буфете, где стояло три столика и какой-то пьяный дремал у батареи парового отопления в углу, ассортимент закусок был весьма небогат: подозрительного вида селёдка, килька в томатном соусе, плавленый сыр.
             -   Вам чего? - спросила буфетчица, протирая не очень чистой тряпкой липкий прилавок.
             -   Мне бы выпить и закусить, - сказал я. - Кроме пива есть что-нибудь?
             -   «Осенний сад». - Заметив мой недоумённый взгляд, она пояснила: - Это креплёное вино.
             -   Налейте один стакан, - вздохнул я. - В чужой монастырь со своим уставом не входят.
         Ещё день назад я не подозревал о существовании этого города, этого привокзального буфета, этой стойки с наполненным до краёв гранёным стаканом с креплёным вином. Ещё день назад я не знал Вики, Никонова, капитана, машинистки Ларисы, этой буфетчицы с полными руками и участливым взглядом.
             -   Нездешний? - спросила она. - Пить-то не умеешь.
             -   Сладкая бурда, - поморщился я. - Из чего это делают?
             -   Из гнилых яблок, - я услышал голос Вики и, обернувшись, увидел, что она одна.
             -   Познакомьтесь, - сказал я буфетчице. - Это моя подруга. А где Никонов?
             -   Передаёт тебе  привет и  просит  не   забывать  об  обещании  позвонить   ему. -  Вика   протянула   мне   два  коричневых билета. - Общий плацкарт до Ростова, а там пересядем на что-нибудь до Тбилиси. Зачем ты пьёшь это дерьмо?
             -   Хочу напиться, а у них ничего другого нет.
             -   Пойдём в ресторан. У нас ещё два часа до поезда.
             -   У меня нет столько денег: и на билеты, и на ресторан.
         Меня чуть раскачивало из стороны в сторону, но происходящее я воспринимал достаточно чётко и сознание того, что моя прежняя жизнь закончена и начинается нечто совершенно непредсказуемое и новое совсем меня не пугало.
             -   Почему ты оставил меня одну в зале ожидания? - спросила Вика.
         Вещи мы сдали в камеру хранения и теперь сидели в каком-то захудалом кафе с окнами на перрон и шницелем с жидкой подливкой в качестве дежурного блюда. 
             -   Ты - обманщица, - заявил я. - И я тебе ни на грош не верю.
             -   А как же моя красота?
             -   Она исчезла вместе с ножом, выброшенным в тамбуре на железнодорожные пути.
             -   Ты же мне по-прежнему нравишься.
             -   У меня нос с горбинкой, редкие волосы и пятнадцать килограммов лишнего веса.
             -   Ну и что? Мужчину украшает вовсе не это.
             -   Мужчину украшает ум, а я глуп как пробка и вдобавок ко всему робею перед женщинами.
             -   Я что-то этого не заметила.
         Официант принёс бутылку «Московской»  и тарелку кислой капусты.
             -   Выпьешь со мной? - спросил я у него.
             -   Мне нельзя, - замялся он, оглядываясь по сторонам.
             -   Э, чего там! - я налил водки в свой стакан. -  В этом городе, кроме нас с тобой,  все пьяны.
             -   Точно, - подтвердил он и, закусив хлебом, ушёл принимать чей-то заказ.
             -   Ты плохо играешь, из тебя никогда бы не вышла хорошая актриса, - я взял её руку в свою и прижался  к  ней губами. - Ну, Виктория Александровна, что вы на это скажете? Снова будете молчать? Жаль, что меня угораздило влюбиться именно в вас, а всё почему? Такое, понимаете ли, у меня видение красоты: стройная брюнетка с чёрными глазами. Да мало ли на свете черноглазых брюнеток?.. Выпьем, Виктория, за победу, которая стала моим поражением, за ложь, которая  никогда не станет истиной и за молчание, которому никогда не стать золотом.
         ... Очнулся я в маленькой комнате с полками для посуды, шкафом с приоткрытой дверцей и тусклой лампочкой, горевшей над умывальником. Вика сидела на краешке дивана, держа меня за руку, и её глаза блестели больше обыкновенного. Я помнил, что мы пили с официантом на брудершафт, он рассказывал мне про свою невесту, а я приглашал их приехать в свадебное путешествие в Грузию.
             -   Это комната Олега, - ласково сказала Вика. - Он пошёл отсыпаться домой.
             -   А поезд?
             -   Уехал без нас, а я вынесла наши вещи из камеры хранения.  Уже девять вечера.
             -   Может,  ты и мне что-то подсыпала в стакан? Обычно я не пьянею так быстро.
             -   Не говори глупостей. И ты вовсе не опьянел, просто мы почти всю ночь не спали.
             -   Мне хочется пить. «Боржоми» у них не будет?
             -   Вряд ли. Может, пива? Мой дядя всегда опохмелялся пивом.
         Я встал, умылся и почистил зубы над раковиной. Вика принесла бутылку «Жигулёвского», которое не только утолило жажду, но и немного привело меня в чувство.
             -   Мы едем в Белгород, - сказала Вика. - Кассирша достала мне билеты до Тбилиси на ереванский поезд.
             -   Вижу, что ты уже обзавелась новыми знакомыми.
             -   Мне помог с билетами Никонов.
             -   Прекрасно. А как мы доберёмся до Белгорода?
             -   На его служебной машине.
             -   Старый друг лучше новых двух.  У него нет других версий убийства?
             -   Мы с ним не обсуждали по телефону эту тему.
             -   Вы меня вконец запутали... Если ты мне не скажешь правды, я никуда из этого кафе не уйду.
         В дверь постучались и на пороге возник официант Олег, за могучей спиной которого Никонов был сразу и не виден.
             -   Добрый вечер, - насмешливо произнёс  следователь. - Не  ждали? Не  пугайтесь, я  к  вам  по   частному   делу, насчёт машины. Мне звонила Виктория Александровна и просила помочь, благо номер моего телефона я ей ещё тогда, в зале ожидания оставил. Счастливчик вы, Леван Георгиевич, что она, позабыв черновик, начинает жить набело именно с вас... Заботливая, понимающая, любящая. Что касается прошлого, ну с кем не бывает? Посетил Кондратий кого-то раньше времени,  да и бог с ним.
             -   Заливаешь ты всё, - возмутился ещё не протрезвевший Олег. - Лёвчик и Вика - мои друзья.
             -   Да, -  хихикнул  Никонов  и  только  сейчас  я  заметил,  что  он тоже не совсем трезв. -  «Вика»  звучит для твоего друга как  поэзия, а в моей деревне так называют корм для скота.
             -  При чём здесь корм для скота? - обиделся Олег. - Ты, Никонов, не то говоришь. Твоё дело не рассуждать, а ловить преступников. И угостил бы нас чем-нибудь, а то в горле пересохло.
             -   Это - пожалуйста. Что будем пить, уважаемые гости, чем будем закусывать? Вы, может, не знаете, но этот расторопный юноша приходится мне дальним родственником... Олег, захвати-ка чего-нибудь из кухни, пока ваше вшивое кафе ещё работает, а директору передай, что расплатимся как-нибудь позже.
             -   Чего захватить-то? - Олег старался  перекричать  внезапно  заигравшую  в  зале  музыку  про  художника  и миллион алых роз. - Леван, пойдёшь со мной?
         Я посмотрел на Вику, как будто увидел её в первый раз. Она успела переодеться и рубашка под красным жакетом, прикрывающим «молнию» на узких джинсах, была ослепительной белизны.
             -   Как отказаться от  такого  приглашения! - заметила она, трогательно улыбаясь. - Гражданин  начальник,  вы очень любезны, учитывая то, что зарплаты у вас в милиции не очень высокие, да и семью ведь кормить надо, а тут случайные гости, которых никак не удаётся спровадить по причине местного климата, заставляющего принимать горячительные напитки в неумеренных количествах. Я пойду с вами, ребята, а то вы, пожалуй, завернёте куда не следует.
             -   Время героев прошло, -  сказал  Никонов. -  Нынешней  зимой  я -  король  дедукции,  Леван -  влюблённый джигит, а Олег - настоящий друг... Не говоря уже о Виктории,  чересчур уж чётко обозначенной красотой которой мы вынуждены любоваться за неимением лучшего.
         Мы вышли в зал, где на фоне проезжающих за окном поездов танцевали подвыпившие пары.
             -   Потанцуем?  - вдруг  предложил  я  Вике. - Я ещё никогда ни с кем не танцевал... только в детском саду с какой-то девочкой в белом платье.
             -   Давай,  -   подбодрил   меня   Олег.  - А  потом, сразу  на  кухню. Скажу, чтоб  нам  сварили  сосиски  из загашников шефа.
         Я чувствовал презрение к самому себе, но тогда мне было всё равно, кто она и какое прошлое, какие воспоминания, словно призраки, неотступно преследуют её. «Медленный танец» в накуренном привокзальном кафе под матовым светом красного абажура стал для меня полнейшим откровением. Целуя прильнувшую ко мне Вику я, кажется, начинал догадываться, что только женщина способна хоть немного облегчить мужчине боль его существования  на земле.
             -   Почему ты улыбаешься? - спросила она с мрачноватой серьёзностью. - Ты считаешь меня дурой?
             -   Нет. Мне понравилось целоваться, и не вообще целоваться, а именно с тобой.
             -   Это  было   поздней   осенью,   в   холодном  парке...  помнишь,  как  ты  говорил  мне  в  поезде:  мокрые листья, скамейки с облупившейся краской, жёлтые деревья. И ещё был туман, какой не часто у нас бывает. Я так и не сумела забыть насилия над собой... ты понимаешь? И, пожалуйста, не задавай мне никаких вопросов. Придёт время и я сама  тебе всё расскажу, мне ведь теперь без тебя нельзя...
         «Остался мир, который видел вместе нас  в последний раз», - женским голосом хрипел динамик, и я, прозревший, повзрослевший и понявший многое, с холодком в груди и дрожью в коленях прижимал к себе плачущую и казавшуюся такой беззащитной Вику.