Моя Елизаветка, глава четвертая

               

                Счастливая, счастливая, неповторимая пора детства!
                Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней?
                Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и
                служат для меня источником лучших наслаждений.
                Лев Толстой


                ЧЕРНУШКА И КАТЫШ
               
     С дачи Елизаветино начались мои поездки по Подмосковью. Приобщил меня к этому Миша Кошман, был он тогда уже студентом Московского торфяного института.
Первая поездка состоялась летом 1955 года, мне только-только исполнилось 15 лет. У меня сохранилось ее описание, сделанное одним из участников этой поездки. Вот оно.

                Похождение трех чудаков
                (автор Григорий Городецкий)
     11.06.55
     Мы едем ловить рыбку на Истринское водохранилище. Миша инициатор, но ничего не делает, а говорит, что он больше рассчитывает не на рыбку, а на «курочку», то есть на куриные консервы. Едем на сутки, а продуктов берем дней на десять. Берем топор, кастрюлю, чайник, ложки и ножи, фонарик, целую кучу вещей и поесть. Все трое помешались на спичках, мы берем с собой коробков десять.
Сборы проходят у Сергея в комнате. Сережина мама неравнодушна к нашему путешествию и принимает в сборах активное участие. Она снабдила нас медикаментами.
   
     12.06.55
     Я проснулся и увидел на улице черт знает что. Было пасмурно и дул холодный западный ветер. Я решил, что отъезд будет перенесен на следующий день, но днем все изменилось. Хотя день был все такой же пасмурный, мы решили все-таки ехать. Сборы были недолги, так как все было уложено накануне.
     И вот мы на станции «Покровско-Стрешнево» Рижской железной дороги. Немного подождали и сели в электричку, но, увы, не в ту. Эта электричка шла только до «Снегирей», а нам надо до «Истры». В «Снегирях» пересели на нужную электричку. Миша завел в дороге знакомство, благодаря которому мы попали на автобус, который довез нас до плотины водохранилища. Между прочим, здорово кидало.
     И тут начались наши приключения. Через плотину проход воспрещен, а нам надо на другую сторону. Пришлось переходить вброд Истру. Вода холодная. Мы разулись и начали переход. Первым шел Миша. Он вышагивал словно гусь. Затем я и Сергей. Благополучно перейдя речку, мы уперлись в новую преграду – болото. Вот здесь случилось со мной несчастье. Я сделал большую ошибку, пошел по следам Миши. Он прошел благополучно через топь, я, оступившись, стал медленно погружаться и ушел в воду по пояс. Хорошо, что я не растерялся и сразу выскочил, в противном случае меня могло засосать, так как с рюкзаком я весил, пожалуй, за 80 кг.
     Далее мы вошли в лес. Там мы обулись и продолжали свой путь к месту, расположенному у трех оврагов. Мы миновали деревню Раково и минут через 10-15 были у оврагов-заливов водохранилища.
Место мы выбирали минут десять. Обосновались мы под ёлкой и начали готовиться к ужину, рыбалке и ночлегу. Миша занялся устройством шалаша и костра, я дровами, Сергей стал помогать мне. Пока мы ходили за дровами, Миша сварил вкусный суп, по крайней мере, мне и Сергею так казалось.
     Мы ели ужин у костра. Хотя суп Мише не понравился, он все-таки уплетал его за обе щеки. До супа была таранька, а после неё чай. Мы хорошо поели и были довольны.
Спать мы легли поздно. Натянув на себя все теплые вещи и расстелив на земле еловые и сосновые лапы, а сверху брезент, мы улеглись, подложив под голову мешки.
   
     13.06.55
     Всю ночь я не мог заснуть. Мне все время казалось, что голова очень низко. Миша спал плохо, но Сергей нас превзошел. С рассветом мы поднялись, и ребята отправились ловить рыбу. Я остался у костра, так как я равнодушен к рыбной ловле. Кроме того, недалеко были слышны голоса рыболовов, а значит, лагерь нельзя было оставлять без присмотра. К тому же мои ботинки насквозь промокли.
Ребята вернулись примерно через полчаса, так как рыба не клевала, к тому же у них не было червей. Их заменял хлеб. Я успел вскипятить две кастрюли воды. Мы выпили чай, довольно-таки крепкий. Тут выяснилась причина нашей бессонницы. Миша ночью сделал очень крепкий чай, и он на нас подействовал.
После этого я начал эту запись, Миша спал, а Сергей занимался, чем придется: рубкой дров, поисками червей, которые увенчались успехом, и затем он пошел ловить рыбу.

   

     На этом заканчиваются записи Гриши. А закончились они потому, что он просто-напросто сбежал от нас в Москву: заели комары и общий неуют пребывания на природе. Появился он на Елизаветке один в самый разгар следующего дня, чем серьезно перепугал наших мам, мою и Михаила. Как же, уехало трое, а вернулся он один. Мы же еще некоторое время «поторчали» на Истринском водохранилище, но делать там было нечего, рыбалка не удалась, а комаров было несметное количество. Поэтому мы тоже, не спеша, поехали в Москву и вернулись домой поздно вечером.
Помимо комаров поездка запомнилась обилием ландышей и какой-то безнадежной бедностью деревни Раково, особенно тем, что там не было электричества, а ведь это всего-навсего километров 50 от Москвы. Впервые я соприкоснулся с немосковской действительностью и почувствовал разницу между Москвой и остальной частью страны.
Неудача первой поездки не остановила меня, я рвался в новые «путешествия». И вскоре мы с Михаилом оправились в новую поездку на это раз в верховья Истринского водохранилища.
     Перед поездкой мы закупили в гастрономе в ГУМе на Красной площади тушенку (курицу с рисом), брикеты с кашей, колбасный сыр. Все это на природе казалось необыкновенно вкусным. Михаил сшил палатку из прорезиненных мешков, они образовали крышу; передок и заднюю стенку кроили из перкаля. Палатка оказалась очень тяжелой и неудобной, не то, что встать, но и сесть в ней было невозможно. И все же это была настоящая палатка, и она не раз спасала нас от дождя.
     Добирались сначала на городском транспорте по Ленинградке до Химок, там сели на электричку до станции Подсолнечная, оттуда влево от «железки» на переполненном автобусе до деревни Кривцово, дальше еще «пёхом» километров пять и вот мы у базы общества «Рыболов-спортсмен», членом которого Михаил состоял. Главная ценность этого общества – возможность взять лодку на несколько суток. Выбираем самую большую с двумя парами весел – спарку, так удобнее, в ней легче разместить наши рюкзаки, удочки, палатку. Правда, скорость на ней меньше, но нам спешить некуда.
Наконец все уложено, деньги заплачены, сторож приподнимает заградительную штангу, мы отталкиваемся от мостков и вот мы на свободной воде, – плыви, куда хочешь.
     В жизни бывают моменты, когда особенно остро ощущаешь своё бытие в этом мире. Таким моментом стали для меня первые минуты нахождения в лодке на воде Истринского водохранилища. После толкотни и суеты электрички, автобусов-троллейбусов, наконец, чувствуешь себя свободным. Мы одни в лодке, и мы отделены от всего человечества водной преградой. Рассматриваем людей на берегу, они нас тоже, но дотянуться до нас они не могут, так нам, во всяком случае, кажется.
Тихо, только иногда над водой разносятся неестественно отчетливые голоса людей на берегу да чавкают наши весла при неудачных гребках. В небе ни облачка, неяркое уже вечернее августовское солнце освещает окрестности теплым красноватым светом. Тени длинные и темные подчеркивают контуры деревьев, словно на картинах Сезанна. Вода неподвижна, как новое только что выглаженное и постланное покрывало. Если проплывает встречная лодка, покрывало несколько раз лениво приподнимается и опускается, после чего все снова замирает.
     Мы плывем по постепенно расширяющемуся рукаву, проходим «Дарданеллы», так тут называют протоку, отделяющую небольшой голый остров от «материка»; за ним широкий простор собственно Истринского водохранилища. Слева, вдали, судя по карте, большое село Пятница, по имени которого названо шоссе, идущее от Москвы. Но нам «туда не надо». Мы забираем вправо, подальше от людей.
     Впереди две речки, впадающие в водохранилище, Чернушка и Катыш. Чернушка левее, она меньше, Катыш справа, он шире. Мы плывем в Чернушку; чтобы добраться до нее нужно пересечь большой плес. Мы меняемся с Мишей местами, теперь гребу я. Я уже знаю, как держать курс на открытом пространстве: надо за кормой лодки наметить себе какой-либо ориентир и грести так, чтобы он не смещался ни влево, ни вправо. Это несложно, лодка послушно поворачивается в нужную сторону, подчиняясь силе гребков весел. Минут через пятнадцать-двадцать мы входим в устье Чернушки.
Чем дальше мы продвигаемся по Чернушке, тем гуще вокруг нас водяные заросли. Чаще всего встречаются белые лилии с желтой середкой. Знаете ли Вы, что латинское название этого вида Nymрhaea. Чувствуете корень слова – нимфа! Не каждый красивый цветок удостаивается такого имени. Мы в царстве нимф!
Нимфы возлежат всюду на поверхности воды в окружении своих телохранителей – темно-зеленых сердцевидных листьев.
     Реже попадаются ближайшие родственницы белых лилий – кувшинки желтые. Они высовывают свои круглые желтые головки над поверхностью воды, словно хотят возвыситься над своими белокурыми сестрами.
Ну, вот мы и доплыли, справа по нашему ходу на левом берегу Чернушки идеальное место для стоянки. Берег возвышенный, но не крутой, есть ровная площадка для палатки, подход с воды удобный, кострище тоже есть, видно это место уже освоено еще до нас, но сейчас тут никого нет, и мы устраиваемся со всеми возможными удобствами.
     Мы прожили там неделю. Все дни слились в один длинный день. Каждый день я просыпаюсь без будильника рано утром, видимо, я так запрограммирован. Светает. Выползаю из палатки. Михаил остаётся спать, его рыбалка не увлекает. Беру весла и отношу их в лодку. (Вечером мы вытаскиваем их из лодки и кладём рядом с палаткой: если кто-нибудь ночью захочет их взять, мы надеемся проснуться. Но, слава богу, таких случаев не было)
     Отплываю от берега и вижу, как солнце начинает выползать из-за деревьев на дальнем берегу. Прохладно. Гребу к противоположному берегу Чернушки, ставлю лодку в зарослях, кормой к открытому водному пространству, носом к берегу.
У меня три удочки. Самая длинная – составная их двух бамбуковых колен. Еще одна бамбуковая, не складная, а третья вообще самодельная, из орешника. С берега ловить ими практически невозможно, слишком короткие, а с лодки в самый раз.
Я насаживаю на крючок червя, делаю заброс и жду поклевки. Клюет здесь часто, правда, рыба не ахти какая, все больше окуньки, реже ерши, зато не соскучишься. Ну, а если поклевки нет, можно смотреть, как жуки-водомеры носятся по воде между листьями кувшинок, словно конькобежцы на катке.
     Снасти совсем простые. Все, что можно, сделано своими руками. Удилище – из прутьев орешника, поплавки из пробки или из сосновой коры, грузило из кусочка свинца. Так, что покупать приходилось только леску и рыболовные крючки.
Самыми лучшими поплавками считались поплавки из гусиных перьев; в воде они стоят вертикально, и при поклевке уходят вниз под воду. Но стоили они для нас дорого, и мы делали поплавками сами. Брали пробку от винной бутылки (в те времена пластмассовые пробки для закупорки вин еще не использовались), протыкали её шилом по центру, просовывали туда леску, а затем затыкали отверстие спичкой. Просто, но пробка слишком хорошо плавает, и такой поплавок плохо реагирует на поклевку. Поэтому стали делать поплавки из сосновой коры или из пенопласта. Сначала выстругивали небольшой карандашик, потом один конец заостряли, в воде он должен торчать вверх, на втором конце делаем канавку, оставляя небольшую бульбочку, к которой крепится леска.
     Рыбалка продолжается часов до девяти, когда солнце начинает ощутимо пригревать. Плыву назад, Михаил уже разводит костер. После завтрака я досыпаю в палатке. Во второй половине дня хозяйственные дела: сбор дров, благоустройство стоянки, ремонт удочек. Варим суп из заячьей капустки, иногда уху из окуньков. На второе каша из брикетов с мясными консервами, потом компот из сухофруктов или чай. (Ничего спиртного мы никогда с собой не брали.) Вечером выезжаем вдвоем, ставим жерлицы, в качестве живца используем пойманных утром окуньков.
Вечером, ложась спать, засыпаем не сразу. Михаил любит «ошарашить» меня неожиданной информацией. То он сообщает мне, что события в Краснодоне, описанные в «Молодой гвардии» – это неправда, а сам Фадеев застрелился; то объявляет мне, что через десять лет я буду не я, потому что все клетки моего организма за это время отомрут, и я буду состоять из других новых клеток; то приводит меня в шоковое состояние, рассказывая, что скоро мы будем питаться человеческие фекалиями, так как это ценное органическое сырье.
     В день отъезда уже на полпути к базе «Рыболов-спортсмен», посредине широкого плеса нас застала гроза. Мы поздно заметили надвигающуюся черноту и едва-едва успели доплыть до берега, кое-как поставить палатку. Разразилась гроза, да именно разразилась, да еще какая. Гром громыхал непрерывно, молнии сверкали со всех сторон; в щелочку палатки мы видим, как электрические разряды с треском ударяют в воду.Конечно, я и на Елизаветке видел немало гроз, но там я всегда был в помещении или в каком-то укрытии, а здесь, мы были наедине с грозой. Казалась, природа проверяла меня, не испугаюсь ли я ее безмерных сил, не убегу ли назад в городской уют.
     Эта первая настоящая поездка окончательно сформировала мою привязанность к природе. Я «заболел» поездками загород. Дома, на Елизаветке я много времени проводил вне помещения: в огороде, в палисаднике, по дороге в школу, во дворе, на Химкинском водохранилище, но это все были хорошо знакомые, примелькавшиеся места, а тут на Истре я увидел во всей красе просторы лесов и вод.
     Начиная с этого времени, с августа 1955 года, я лет десять-двенадцать постоянно совершал такие выезды по Подмосковью, чаще на ту же Истру, но и на Селигер, и на водохранилища канала Москва-Волга. Позже эти поездки переросли в серьезные путешествия с использованием речных и морских судов, железнодорожных поездов и самолетов. При каждом удобном и не совсем удобном случае, в самостоятельных или деловых поездках я всегда стремился и стремлюсь сейчас посмотреть что-то новое, ранее невиданное мною, будь то город, деревня, дорога, водоем или что-то еще.
     На Истринское водохранилище вместе с Мишей Кошман, а позже и без него с институтскими друзьями мы выезжали еще не раз. Были любимые стоянки в разных местах Чернушки на левом и на правом берегах. По Катышу проплывали под деревянным переходным мостиком на сваях, соединяющим его два его берега, и дальше до самого верха, где река переходит в болото.
     Поездок было много, расскажу об одной из них.
     Михаил к тому времени уже работал и организовал от своей организации маленькую экспедицию на грузовике в Тверскую, тогда Калининскую, область. Всего человек пять, сам Михаил, шофер и еще два-три рабочих и я. Меня грузовик «за компанию» подобрал уже на Ленинградском шоссе. Ехали в верховьях Волги, там Михаил еще раньше заприметил одну любопытную речку.
На место приехали к вечеру. Шофер и рабочие уехали ночевать в деревню, а я и Михаил остались на ночь на берегу. Речка оказалась с быстрым течением и холодной прямо-таки ледяной водой. Речка оказалась непростой: в ней было затоплено много мощных стволов деревьев. Еще до отъезда Михаил сообщил мне, что это знаменитый мореный дуб. Древесина дуба, пролежав под водой долгое время, не гниет, а твердеет, превращаясь в весьма ценный материал, из которого делают элитную мебель, тронные кресла для царских особ и тому подобное.
Были ли эти затопленные стволы действительно мореным дубом, не знаю. К сожалению, мы так и не смогли извлечь из воды хотя бы кусочек древесины: весь следующий день Михаил был занят по работе, а мне одному эта операция была не под силу. Зато я преуспел в рыбалке.
     Перед отъездом я купил на центральном рынке в Москве живцов: маленьких золотистых карасиков величиной в половину ладони. В день приезда вечером я использовал их и поставил с берега несколько жерлиц. Утром одна из них «сработала» и я вытащил щуку, что само по себе было большой радостью. Но главный сюрприз ждал нас в Москве. Когда мама разделала щуку и разобрала содержимое ее желудка, то выяснилась, что в щуке оказался еще и окунь средних размеров. Очевидно, маленького карасика сначала проглотил окунь, а потом его уже щука! Вот такой сложный бутерброд. Расскажешь, не поверят!

                ВОЛЧЬЕ ЛОГОВО

     В июне 1956 года мне исполнилось шестнадцать лет, и на семейном совете было решено отправить меня в летний лагерь. До этого старшее поколение считало подобное мероприятие слишком рискованным для меня. Тут как раз возникла такая возможность: Московский городской Дом пионеров, где я занимался в шахматной секции, организовывал для своих воспитанников летний лагерь, причем не обычный, а туристический.
     Для меня это был первый подобный опыт. Все было мне внове и все интересно. Лагерь действительно оказался туристическим: никаких стационарных построек, только палатки, большие и высокие. Внутри можно было стоять в полный рост, в каждой легко размещалось шесть раскладушек. Таких я еще не видел; то, что было у Кошмана не шло ни в какое сравнение.
     Лагерь располагался на берегу реки Яхромы. Место тогда было глухое, никакого транспорта, до ближайшего жилья – села «Ильинское» час ходьбы. Завезли нас туда автобусом, он уехал, мы остались; связи с Москвой никакой, только грузовик раз в несколько дней привозит продукты. Впервые я оказался вне дома, один с незнакомыми людьми, даже из шахматной секции никого не было. Казалось, меня ждет длинный и тоскливый месяц. Но скучать не пришлось, все время происходили какие-то события.
Лагерь занимал большую относительно ровную поляну, десяток шестиместных палаток, небольшой летний домик для взрослых. Говорили, что на этом месте было волчье логово, но мы ни волков, ни какой-либо иной живности не видели.   Внизу на берегу Яхромы оборудована кухня и столовая: кострище, стол, врытый в землю, скамейки под навесом. Сама Яхрома метров пять-шесть в ширину, можно перейти вброд, но есть места и поглубже, где можно даже и поплавать; вода ледяная, течение быстрое, но ничего, посуду мыли с мостков. Берега поросли кустарником, не везде и подойдешь к воде.
     Для готовки из числа туристов выделяли несколько человек дежурных; мне нравилось вставать рано утром часов в пять и идти помогать готовить завтрак. Был июль, погода – лучше некуда, утром еще не жарко, тишина. Благодать… День пролетал незаметно, все дела и дела, надо следить за костром, собрать в лесу сушняк для костра, расставлять и убирать со стола металлические миски, мыть посуду. Самое неприятное – мытье в Яхроме котлов из-под каши. Но зато потом, когда все накормлены и посуда помыта, можно сесть за пустой стол, не спеша поесть и насладиться лишней порцией сгущенки. Конечно, мы были не одни, кто-то из взрослых руководил нами, но все же было ощущение того, что мы «хозяева лагеря».
За молоком по вечерам на закате ходили в «Ильинское», шли компанией – 5-6 человек, несли по очереди несколько тяжеленных бидонов с молоком.
     Местность вблизи лагеря живописная, холмы чередуются с низинами, кругом густой хвойный лес, позже, в школе я узнал название этой местности - Клинско-Дмитровская гряда. Сравнительно недалеко на востоке музей Абрамцево. Где-то здесь художник Васнецов писал этюды к своей известной картине «Аленушка», которую мы прозвали «В тихом омуте черти водятся». Местные показывают несколько мест по берегам озер и даже на Яхроме, которые якобы изображены на картине.
В лагере мы были предоставлены сами себе, каждый занимал себя сам. Сосед мой по палатке уходил в лес и там, чтобы никому не мешать, и чтобы ему не мешали, пиликал на балалайке, осваивал этот музыкальный инструмент. Много играли в волейбол, тем более что на нашей поляне вскоре образовался еще один лагерь, оказалось, что это юношеская сборная Москвы по волейболу. Ходили в лес за ягодами, собирали сушняк для костра, купались в Яхроме.
     Еще одно памятное для меня событие лагерной жизни. Нам сообщили, что должен приехать шахматный мастер и дать нам сеанс одновременной игры. К назначенному времени собралось человек десять, расставили шахматы, ждем, а его все нет и нет. Тогда провести сеанс предложили мне; и я согласился. Опыта в этом деле у меня не было, но я знал, как обычно играет сеансер: надо не стремиться обыграть партнеров, а правильно «ставить» партию, избегая рискованных продолжений, участники сеанса, естественно, ниже классом, и это рано или поздно скажется, проиграют сами.
Так я и начал. Мы едва успели завершить дебютную стадию, и тут приезжает шахматный мастер. Пришлось прервать мой сеанс. Так бесславно закончилась моя первая попытка дать сеанс одновременной игры. А я тоже сел играть против мастера, как рядовой участник сеанса. Поначалу партия складывалась для меня неудачно, возможно потому, что мне трудно было перестроиться, вместо сеансера стать рядовым участником. В дебюте я быстро проиграл пешку, но затем «уперся» и сумел сделать ничью. Остальные партии мастер быстро выиграл.
     Однажды в лагере произошло неприятное событие, едва не закончившееся трагедией. Мальчишки помоложе меня затеяли игру в войну. Как всегда, были «наши» и «фрицы». «Фрицы» поймали нашего «партизана» и постановили его повесить. Играли по-настоящему: принесли веревку, натерли ее мылом, сделали петлю, стали прилаживать ее к дереву. «Партизаном» оказался, естественно, самый слабый и беззащитный мальчик. Неизвестно, чем бы это все кончилось, но у «приговоренного» случился нервный припадок, он всерьез поверил в происходящее. Прибежали взрослые. Подросток был не в себе, пришлось срочно вызывать родителей, ребенка увезли в Москву, в психиатрическую клинику.
     Так война еще раз напомнила о себе.
Ходили в поход с одной ночевкой. Все время шел дождь. На ночь вокруг палаток вырыли канавки, но все равно пол в палатке ночь оказался мокрым. Во время похода посетили стекольный завод в селе Костино, видели, как выдувают из стекла различные фигурки.
     Пребывание мое в лагере прервалось раньше конца смены. Очередной грузовик с продуктами привез неожиданное известие: меня срочно вызывают в Москву, в Спорткомитет. Я быстро собрал вещи и в тот же день уехал в Москву.
Оказалось, что меня намечали отправить на сбор сильнейших молодых шахматистов Москвы, но освободилось место на общероссийском более важном сборе, и я попал туда. На следующий день я приехал в дом отдыха Лунево, вблизи станции Сходня Ленинградской ЖД, где были собраны сильнейшие «молодые дарования» со всей страны, всего двадцать человек (и я оказался в их числе!). Но об этом позже.


                ВЕРЕЯ

     После окончания десятого (последнего) класса я совершил еще одну самостоятельную поездку, на сей раз в город Верею. В этом городе жила Наталья Эдуардовна Гельмунд – давняя, еще с гимназических лет в царской России, подруга мой тети Ани. Их отношения описаны в дневнике Ани Зориной, который я разместил на сайте Самиздата.
     О судьбе Натальи Эдуардовны мне известно мало. Знаю, что в войну с немцами она оставалась в Верее все время, включая период немецкой оккупации. При отступлении фашисты сожгли её дом, хорошо, что сама осталась жива. Возможно, помогло то, что, судя по фамилии и отчеству, Наталья Эдуардовна имела германские корни, к тому же она еще с гимназии знала немецкий язык и могла общаться с пришельцами на их языке. После войны, уже в пенсионном возрасте, она и ее муж сами вырыли себе землянку и жили в ней лет десять. Все эти годы они собирали по кирпичику материалы на постройку настоящего дома и, в конце концов, сами построили его. Дом этот из одной комнаты я видел; построен он из разномастных кирпичей, напоминает сарай или склад с двумя небольшими оконцами в одну сторону и маленькой деревянной пристройкой-прихожей.
     В Москву Наталья Эдуардовна приезжала регулярно за продуктами и «шмотками», как тогда говорили. Покупала крупы, масло, дешевые конфеты и немного колбасы для своего мужа. В Верее ничего купить было невозможно. Гостила она в Москве день-два и уезжала с двумя-тремя, а то и с четырьмя сумками через плечо.
Она и предложила мне некоторое время пожить у них, я с радостью согласился. Ехали автобусом часа три в переполненном автобусе, в жару; все с немалой поклажей. Наконец, автобус, тяжело урча, въехал с трудом в горку и остановился на центральной площади Вереи. Все, приехали. 
     Верея оказалась небольшим старинным провинциальным городком. Наверное, не было бы ничего примечательного, пыль и скука. Но есть река Протва, и это меняет дело. Благодаря ей город считается одним из наиболее живописных в Подмосковье. Река довольно широкая (по сравнению с Яхромой шире раза в два-три), но не судоходная; берега низкие, поросшие камышом и тростником, вокруг реки открытые пространства, не так, как и у заросшей кустами со всех сторон Яхромы.
К тому времени у меня уже появился фотоаппарата ФЭД, и я много фотографировал.
     Сейчас я могу рассматривать эти старые, слегка потускневшие снимки и вспоминать. Вот многоярусная колокольня, а вот рыночная площадь, земляной вал, торговые ряды с арочными входами. В центре небольшой сквер с эффектным недавно отремонтированным памятником герою войны с Наполеоном 1812 года генералу Дорохову: фигура в полный рост в военной форме того времени, на голове кокарда с торчащим вверх пером, правая рука с саблей поднята, как будто он призывает к атаке. Оказывается, именно он возглавлял партизанское соединение, которое неожиданной атакой освободило Верею от французов осенью 1812 года.
Рядом стандартный памятник воинам, погибшим в войну с гитлеровской Германией: солдат и девочка понуро смотрят вниз; за ними еще небольшой обелиск на братской могиле. Рядом волейбольная площадка, там происходили жаркие битвы с командами соседних городов, которые я ходил смотреть. Болел, естественно, за Верею, но она постоянно проигрывала.
     Из центра города открывается шикарный вид на заречье; внизу река Протва, за ней лес, лес, лес. Нравился мне и подъезд к городу, сначала дорога идет через лес, потом мост через Протву, и, наконец, довольно крутой подъем прямо в центр города.
Дом моих хозяев на окраине Вереи, от него всего несколько изб и начинается поле, за ним спуск к реке.
Много бродил по берегам Протвы; река пряталась за зарослями камышей и позволяла подойти к себе только в некоторых местах. Пытался ловить рыбу спиннингом, но ничего не получалось, то ли я не освоил это дело, то ли катушка у меня была некачественная, но только часто возникала «борода» - леска быстро сматывалась с катушки и образовывала клубок, приходилось тратить много времени, чтобы его распутать.
     Из Вереи совершил экскурсию в деревню Петрищево, где погибла Зоя Космодемьянская. На месте ее гибели памятник. Вспомнилось, как наша соседка по Елизаветино Татьяна Чернышева убежденно говорила, что Зоя Космодемьянская стала известной после смерти только потому, что в последнюю минуту она крикнула «За Родину, за Сталина!».
     Еще одно личное событие произошло в Верее. Мне тогда исполнилось восемнадцать лет и я, как взрослый человек, решил начать курить. Еще в Москве я купил пачку папирос «Беломорканал», которые курил отец. Теперь я мог это сделать на законном основании, ведь я уже совершеннолетний, но начать курить при всех стеснялся. Поэтому я решил осуществить свое намерение в Верее. Но и там я выбрал самое безлюдное место – городской стадион. Утром там никого не было, только две козы лениво щипали траву на футбольном поле. Я удобно устроился на «трибуне», которую изображали две врытые в землю скамейки, закурил, затянулся и закашлялся. Кое-как выкурил две-три папиросы. Удовольствия это мне не доставило. Решил повторить эксперимент в другой раз. Но, ни на следующий день, ни позже желание покурить у меня не возникало; так и осталась у меня распечатанная пачка «Беломора», только деньги зря потратил. Так я и не стал курящим, хоть и вырос я, можно сказать, в папиросном дыму: отец курил много, а наша комната на чердаке Елизаветки проветривалась плохо...
     Так я познавал мою страну, мог видеть, как «много в ней лесов, полей и рек». Особенно мне нравились реки. Я люблю водные просторы, но именно реки, озера, водохранилища; так, чтобы был виден противоположные берег, так мне спокойнее.
     Позже я имел возможность видеть и моря, но любовь моя – именно реки. Море я в отличие от большинства моих сверстников воспринимал, как враждебную среду. И вода в море соленая – пить нельзя; и волны большие – лодка может перевернуться; и камни на берегу склизкие и острые – в воду просто так не войдешь, можно пораниться; и в воде плавают ядовитые гады и даже ядовитые рыбы, не говоря уже о всяких акулах, пираньях и прочей мерзости. Иное дело реки (или водохранилища): плыви в лодке или вплавь куда хочешь, купайся, плавай, ничего не бойся.
     И даже нормальных названий у морей нет, все море и море, только с разными прилагательными – Черное море, Белое, Красное, Северное, Японское. А у рек свои собственные имена и какие – красивые и звучные: Волга, Дон, Амур, Днепр, Эльба, Рейн… А заокеанские изыски: Миссисипи, Миссури, Амазонка. А сколько стихов сложено про реки, сколько песен.
     Нет сомнений, любовь моя – реки…

                ПОРТ ПЯТИ МОРЕЙ

     То, что Москва – порт пяти морей, я знал с детства, еще до того, как я узнал название этих морей – Белое, Балтийское, Каспийское, Азовское Черное. И с детства мечтал побывать на этих морях. Дорога к ним начиналась недалеко от Елизаветки в Химкинском речном вокзале. Это место давно манило меня.
     Начало пятидесятых годов. Лето, месяц август. Мы с мамой на речном вокзале в Химках встречаем пароход из Астрахани. Дождь, пароход опаздывает на несколько часов, ждем в зале ожидания, где установлена большая во всю стену красочная схема канала имени Москвы. Время от времени выглядываем из подъезда главного здания на посадочную площадку. Внизу и справа причалы для больших пароходов на линиях Москва–Астрахань и Москва–Ростов, слева вдали причалы местных линий для прогулочных пароходиков, названных именами летчиков-героев «Чкалов», «Байдуков», «Громов», «Водопьянов». Смотрим направо, откуда должен появиться ожидаемый пароход, но там только пелена дождя. Радио время от времени повторяет одно и то же: пароход опаздывает, ждите, ждите. Возвращаемся назад в зал ожидания.
Наконец, вдали постепенно вырисовываются контуры большого парохода; вот он уже приближается к нам, тяжело шлепая шлицами колес по воде; делает разворот с заметным креном в сторону палубы, где собрались пассажиры, причаливает правым бортом к бетонной стенке Химкинского порта. Нам позволяют пройти по трапу на пароход, подняться на верхнюю палубу и помочь маминому брату Ивану и его жене Люси вынести вещи из каюты…
     Конечно, я мечтал совершить поездку на таком пароходе, но надеяться на это не мог: денег в семье не было. Но неожиданно мечта моя осуществилась и уже в пятьдесят третьем году. Мамины братья Иван и Николай решили плыть на одном пароходе вместе по маршруту Москва–Астрахань–Москва и взяли меня с собой. Спасибо им!
     И вот мы отплываем от Речного вокзала. Пароход старый, построенный еще в царские времена где-то на Западе. Других тогда не было; даже всем известный по фильму «Волга-Волга» теплоход «Иосиф Сталин» оказался иностранного производства. Впрочем, наш «старичок» выглядел весьма респектабельно. Все помещения отделаны красным деревом, в ресторане через стеклянные дверцы шкафов видно, как подрагивает и позванивает хрусталь, официантки в белых передниках.
Поместили меня в трехместной каюте вместе с дядей Ваней и тетей Люсей.
     Перед отплытием полагалось распить бутылку шампанского, закусывали шоколадом; больше ничего интересного для меня не было. Зато следующее пароходное утро запомнилось на всю жизнь. Проснулся я рано, не было и семи часов. Осторожно оделся, чтобы не разбудить спящих, вышел из каюты и стал бродить по пароходу. Ранее солнечное августовское утро, на небе ни облачка, на палубе никого, я один. Пароход, мелко подрагивая, ходко идет по каналу, берега засыпаны крупным камнем. Казалось, ничего интересного, но тут произошли сразу два события.
     Первое на носу, я стоял там один, обдуваемый свежим утренним ветерком. Прохладно. Вижу: впереди, поперек судна плывет бревно и пароход несется прямо на него. Сердце замерло в ожидании столкновения. Что будет? Кораблекрушение? И вот удар, корпус парохода чуть заметно содрогнулся, бревно исчезло, а пароход также уверенно продолжил свой путь.
     Второе на корме. Только я подошел к коридору, ведущему к ресторану, вдруг грохот, стук, звон, сверху сыплются осколки стекла. Оказалось, забыли опустить мачту, и она задела за мост. От удара мачта сложилась, ударила по остекленному фонарю, установленному на крыше коридора кормовой части, и разбила его. Хорошо, что я не успел зайти в коридор, мог и пораниться.
     Мне очень нравилось тогда, да и сейчас тоже, смотреть на берега с палубы плывущего парохода. Вот на берегу какие-то люди расположились у палаток, горит костер, над ним висят котелки. А вот домик бакенщика. У воды обязательно лодка, ведь тогда бакенщики каждый день выезжали и зажигали огни в бакенах. Рядом с домиком Т-образная мачта. К ее перекладине подвешены черные шары, прямоугольники, ромбы разного размера, по ним капитаны определяют глубину и ширину реки: Я уже знаю из путеводителя, что один прямоугольник обозначает 1 метр глубины, один большой шар – 20 сантиметров, один ромб – 50 метров ширины реки. Дальше на берегу стоят створы – слегка наклоненные деревянные щиты белого цвета с черной вертикальной полосой. Стоят они парами, один створ выше другого. Капитан ведет свой пароход по воде, так, чтобы для него обе эти полосы сливались в одну; отклоняться опасно, можно сесть на мель. Интересно смотреть, как расходятся пароходы при встречном движении: обмениваются гудками и махают друг другу белыми флагами с нужного борта.
     А вот впереди пристань.
     Настоящая пристань только у двух речных вокзалов в Москве и в Астрахани. В других местах для причаливания использовались дебаркадеры, а то и просто полузатонувшие баржи.
     Причаливание тогда было непростым делом. Никаких подруливающих устройств и в помине не было. Чалились всегда носом против течения. Если пароход шел вниз по течению, то перед пристанью он делал широкий разворот назад. Для причаливания сначала с носа парохода забрасывали на берег трос и цепляли его за тумбу на берегу. Затем носовой лебедкой подтягивали нос к пристани, после чего пароход под действием течения начинал смещаться ближе к дебаркадеру. Матросы в середине судна крепили его к дебаркадеру двумя пенковыми канатами крест-накрест, несколько раз перематывая их, выбирая «слабину». Еще одним канатом крепили корму. После того как пароход был зафиксирован в четырех местах капитан или его помощник сверху кричал в рупор «На месте» и все расходились.
     На берег мы почти не выходили, а на самом пароходе развлечений не так уж много. Время я проводил под постоянным контролем двум семейных пар.
Дядя Коля учил меня ходить по палубе нога в ногу с ним строевым шагом, но у меня это плохо получалось, слишком велика была разница в росте. За обедом, когда мне предлагали меню, я выбирал самое вкусное и самое дорогое блюдо – рыбную солянку. Просто меня не предупредили, что надо смотреть и на цену. Потом после возвращения маме пришлось выслушать от братьев и их жен упреки за мою невоспитанность. Помню, что я раздражал своих наставников тем, что я вместо того, чтобы вдыхать чистый воздух на открытой палубе большую часть времени проводил в душном читальном салоне на носу парохода. Его передняя часть была отделена невысокими перегородками. Там стоят массивные мягкие кресла, в которых утопали солидные дяди. Целые дни с утра до вечера с небольшими перерывами на обед и ужин они «расписывали пульку» – играли в преферанс. Играли на деньги, но не крупно.
Я любил крутиться возле них. Мне нравиться смотреть на них и слушать их короткие непонятные мне реплики вроде «семь на бубях», «я пас» «восемь без козырей», «играю мизер», «я без двух», изредка сопровождаемые глубокомыслимыми замечаниями вроде: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи».
     Запомнился еще дядя Ваня своим необычайно зычным голосом, ему бы на Красной площади выкрикивать здравицы во время демонстраций. На пароходе он, видимо, скучал, и от скуки придумал себе занятие – стал выкрикивать приветствия встречным пароходам. Если, к примеру, навстречу шел пароход «Максим Горький», то дядя Ваня выходил на палубу и выкрикивал приветствие вроде «Да здравствует великий пролетарский писатель Максим Горький! Ура!»; если навстречу шла «Крестьянка», то «Привет советским женщинам – труженицам сельского хозяйства!». Зычный голос дяди Ваня далеко разносился по волжским просторам. Пассажиры встречного пароходы махали, чем придется, и тоже пытались что-то кричать, но их крик не шел, ни в какое сравнение с голосом дяди Вани.
     Его жена, тетя Люся, делала недовольное лицо и говорила что-то вроде «Ну, сколько можно, Ива, побереги же себя, наконец». Ива – это она так на французский манер звала своего мужа. Сама она любила всех поучать. Помню, как она поучала нас: «Из-за стола надо вставать так, чтобы испытывать легкое чувство голода».
     По семейным праздникам дядя Ваня и тетя Люся у себя дома на Дорогомиловской улице устраивали шикарнейший стол, такой, каким он выглядел на суперобложке знаменитой кулинарной книги «О вкусной и здоровой пище»: с икрой нескольких видов, с рыбными деликатесами, разнообразными копченостями, с соленными белыми грибочками и прочими яствами. Гвоздем программы на этих торжествах был настоящий чернокожий человек, звали его Робсон, он работал в Москве по дипломатической линии.
     Когда я подрос и стал ездить по Москве самостоятельно, я бывал у них в гостях. Дядя Ваня был уже в отставке, жить они стали скромнее, пиршества прекратились. Он был рад моему приходу, на столе появлялась водка, он спускался вниз в «Гастроном», покупал закуску. Мы садились за стол, и он разговаривал со мной как со взрослым на важные политические темы. От него я узнал об аресте Берии летом 53 года. Говорил, что накануне ареста по Дорогомиловской улице шли танки в центр Москвы. Я слушал его, раскрыв рот. Сейчас-то мне кажется, что не все сказанное им, было правдой.
     Будучи на пенсии, дядя Ваня проводил политзанятия по месту жительства с дворниками, лифтерами и другими обслуживающими их дом работниками, рассказывал им о международном положении и политике партии, это было его партийное поручение. Как-то я спросил его, что такое коммунизм и когда он наступит, и он ответил мне так. Цены в СССР будут снижаться каждый год, это значит, что через два-три года некоторые товары, в первую очередь соль и спички, станут бесплатными, а затем постепенно бесплатными будут все продукты и товары. Это и есть коммунизм.
     Но вернемся к пароходу. Самое приятное воспоминание от этой поездки – это «Золотой теленок». На пароходе ехала компания, человек шесть-семь, которая по вечерам собиралась на открытой палубе, и кто-то из них читал вслух первые главы, где Остап Бендер с друзьями едет во главе автопробега. Я тихонько пристраивался сбоку и вместе со всеми «умирал со смеху».
     Кстати, о чтении вслух. Сожалею, что этот вид времяпрепровождения ушел в прошлое. А ведь когда-то это было принято в семьях интеллигенции. В семье Зориных тетя Аня изредка читала вслух что-то историческое, вроде книги Загоскина «Юрий Милославский». Слушателями были ее муж Петр Порфирьевич, сестра Татьяна и я.
Второе мое плавание состоялось на следующий год вновь в Астрахань, на этот раз с отцом и тетей Таней. В организации этой поездки я принимал деятельное участие в «добывании» билетов. Дело в том, что билеты на пароходы были по цене доступны для многих желающих, поэтому возникала гигантская очередь.
     Запись в очередь за билетами начиналась где-то в феврале-марте. Каждую неделю в выходной день надо было отмечаться в парке у Речного вокзала в Химках. Там на скамейках располагались люди, ответственные за ведение очереди. Они называли номера, и участники очереди в ответ выкрикивали свою фамилию. Если кто-то не откликался, его вычеркивали из очереди. Поэтому очередь постоянно двигалась, твой номер уменьшался, и ты становился все ближе и ближе к началу очереди. В день продажи к кассе у Белорусского вокзала приходили не все покупатели, а только те покупатели, чьи номера были первыми.
     Вот я и ездил несколько месяцев в Химки держать очередь. Поездки были приятными, особенно, когда наступила весна. Чистые дорожки парка у Речного вокзала, ухоженные кустарники и деревья, ясное по-весеннему голубое небо, уже начинающее пригревать солнышко, впереди замечательная поездка. Словом, вот оно, счастливое детство.
     Наконец, после многомесячных хлопот мы приобрели билеты на товарно-пассажирскую линию Москва – Астрахань и Астрахань – Москва. Да, в те времена, это были не круизы, специально предназначенные для отдыха, а транспортные перевозки грузов и пассажиров одновременно. Речные суда перевозили не только пассажиров, но и разнообразные грузы. Пароходы шли с большим количеством остановок, в том числе и на небольших пристанях. Время стоянок измерялось часами. Во время стоянок грузчики со специальными поясами, имеющими сзади выступ для удержания груза, таскали мешки не только в трюмы, но и на палубы парохода и даже на самый верх на крышу верхней палубы. Там обычно стояли ящики с помидорами и мешки с арбузами.
Билеты нам достались не на пароход, а на теплоход, других не было, но мы были рады и таким. Название теплохода было в духе того времени, то ли «Советская конституция», то ли «Социалистическая революция».
     Завсегдатаи «пароходного» отдыха с подозрением относились к теплоходам из-за повышенных, по их мнению, шума и вибрации корпуса. Лучшими для путешествий по воде считались колесные пароходы, носившие имена русских писателей «Пушкин», «Лермонтов», «Гоголь». Приводились в движение они паровой машиной, которая вращала два колеса со шлицами, расположенных по бокам парохода. Паровая машина располагалась на нижней, главной палубе, за небольшим ограждением. Проходя по главной палубе, можно были видеть, как двигаются ее шатуны и кривошипы, отполированные до блеска.
     Были на Волге и несколько пароходов с одним колесом, расположенным сзади корпуса. Они носили красивые имена по названию драгоценных камней «Бирюза», «Аметист» и т.п. Но на дальних линиях их не использовали. Встретить такой пароход считалось редкой удачей.
     «Колесники» верой и правдой служили весь двадцатый век. Последний колесный пассажирский пароход «Спартак» был снят с эксплуатации в 1990 году. На смену им пришли теплоходы, большая часть которых была построена на верфях социалистических стран – Венгрии, Чехословакии и ГДР.
     Во время этого моего второго плавания по Волге на стоянках мы много времени проводили на берегу. С тетей Таней облазили все кремли (в Горьком, Казани, Астрахани) Особенно понравился мне астраханский Кремль с белыми стенами. Запомнилась и наша самодеятельная поездка вдвоем с тетей Таней на Мамаев курган в Сталинграде.
     Мемориального комплекса еще не было. Мы одни взбираемся наверх, солнце жарит безжалостно, укрыться от него негде, кругом никого, только выцветшая и выжженная трава, лишь на одном склоне мы наткнулись на одиночное захоронение, огражденное ржавой решеткой. Но, может быть, именно безлюдье, и тишина создавали острое чувство близости к тем событиям, которые произошли тут всего-то чуть более десяти лет назад. Позже я не раз бывал на Мамаевом кургане, видел памятные сооружения из бетона и гигантскую скульптуру Вучетича, но никогда не испытывал того, что в тот жаркий августовский день. 
     Был в нашей поездке и неприятный момент. В Казани мы после прогулки по городу зашли в рабочую столовую на пристани. Взяли щи, в них плавала кусочки мяса с волосиками. После этого дома, когда нам не нравилось какое-то блюдо, мы говорили: «Ну, это мясо с волосиками».
Из поездки в Астрахань обязательно привозили арбузы и селедку «залом». Не отошли от этой традиции и мы. Как и полагалась, арбузы купили на обратном пути в Камышине, как это делали опытные пассажиры. Отбирать арбузы помогали специалисты, которые умели это делать. Арбуз сжимали руками, стучали по нему, проверяли наличие светлого пятна на боку и отсохшей веточки. И действительно арбузы попадались шикарные, мне, кажется, они все тогда были такие.
     Селедку «залом» купили в магазине Астрахани. Существует поверье, что название «залом» произошло оттого, что крупная каспийская сельдь не умещалась в стандартной бочке, и поэтому проходилось ей заламывать хвост. Не берусь судить, правда ли это, селедок с заломленным хвостом я не видел, то ли бочки стали шире, то ли селедка помельчала. Но все равно, тогдашний «залом» был замечательным.
В следующем 1956-ом году я вместе с моими тетями Анной и Татьяной совершил третье путешествие, на сей раз по маршруту Москва – Уфа – Москва. Назывался он «По пяти рекам», так как действительно пароход плыл по пяти рекам: по Москве-реке, Оке, Волге, Каме и реке Белой.
     У меня была отдельная одноместная каюта, где я с увлечением читал толстую книгу мастера Лисицына Г.М. «Стратегия и тактика шахматной игры». Эта книга очень помогла мне пройти за один год путь от начинающего до перворазрядника.
Судоходство на маршруте «По пяти рекам» было затруднено. На Москве-реке еще действовали допотопные бревенчатые шлюзы, лебедку для открытия и закрытия ворот рабочие крутили руками. На реке Белой существовало два узких участка, они имели красивые названия Соловьиное горло и Лебединое горло. Фарватер в этих местах настолько узок, что два встречных даже сравнительно небольших колесных парохода разойтись не могли, поэтому проходили эти участки они по очереди, как трамваи на однопутном перегоне.
     В середине поездки мы с тетей Аней решили посмотреть восход солнца на Волге. Встали рано утром, вышли на палубу. Небо на востоке было в красных тонах, солнце казалось неправдоподобно большим желтым кругом. Дул сильный ветер. Было неуютно. Мы немного потоптались на палубе и вернулись в каюту. Я пошел вниз набрать кипяток. Делать это надо было с осторожностью. Большой металлический бак пыхал жаром, горячая вода лилась из крана кривой струей, брызги летели, куда им вздумается. Но я наловчился, не ошпариваясь, наливать крутой кипяток в чайник. Вот и в этот раз я в целости и сохранности вернулся в уютную каюту с кипятком, Мы попили чаю и с чувством исполненного долга легли спать дальше.