Сумасшедший отпуск

Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.

М. Ю. Лермонтов


   
   Приезд в Россию – всегда сумасшествие. Потому что там ты находишься весь отпуск в стрессовом состоянии. Прилетев в Питер, в половине восьмого утра и получив багаж, я отправилась к диспетчеру по транзиту. Я предъявила авиабилет,
и мне сказали, чтобы я подождала маршрутку, которая перевезёт меня в Пулково 1. Где-то минут через 30 нас, прилетевших из Европы, отвезли к месту дальнейшего следования. Прождав самолёт на Мурманск целых семь часов, я обрадовалась,
когда объявили регистрацию на мой рейс. Пройдя досмотр, я вошла в зал, где
оформляли багаж. Вот тут – то и началось сумасшествие.
   У Вас перевес пятнадцать килограммов, сказала молодая женщина бесстрастным голосом. Я остолбенела. А потом звенящим голосом произнесла:
   Вы что, с ума сошли? Это что же получается, что мой багаж в воздухе стал тяжелее на целых восемь килограммов?!
Пока я всё это говорила, мой чемодан исчез. Рассердившись я сказала, верните на весы мой багаж!
– Ещё чего?!
– Я требую, чтобы Вы вернули на весы мой багаж!
– Надо было вовремя смотреть на весы.
– Я не буду Вам платить за пятнадцать килограммов, я заплачу за семь, которые
были у меня в Дюссельдорфе.
– Что там было у Вас в Дюссельдорфе, меня не волнует. Идите в кассу и заплатите
за ваши пятнадцать килограммов перевеса.
– Я упёрлась и принципиально стояла на своём. Не стану я Вам платить за нагло надуманные килограммы!
– Ещё как станете! Вот не дам Вам посадочный талон, тогда посмотрим, кто тут хозяин.
   Я поняла, что эту наглую беспардонность мне не преодолеть, и у меня невольно вырвалось:

О, Русь моя, мне жаль тебя!
Из века в век обречена
Терпеть чиновника – хапугу,
И поручительство по кругу.
Их мерзкий, волчий аппетит!
Ужель тебе – всё не претит?!

Женщина с возмущением воскликнула: – Вы посмотрите на неё, она ещё и выступает! Иди и плати по счёту!
И сунула мне в руку бумажку. Ничего не оставалось, как пойти и заплатить тысячу рублями. Но прежде, мне надо было обменять свои евро на рубли.
Я всё ещё молча кипела. Девушка в обменном пункте, усмехнувшись, сказала:
– Не с Вами одной это происходит.
– Да уж...
Должны же они как-то обогащаться, – добавила она.
Я взяла квитанцию об оплате и отнесла её вымогательнице. Талон на посадку был мне молча выдан, и я в расстроенных чувствах отправилась в накопитель. В Мурманске происходили те же мелкие метаморфозы. Но я приказала себе не нервничать, а воспринимать всё происходящее как само собой разумеющееся. Пробыв в Мурманске несколько дней, мы с внуком улетели в Сочи.
Здесь вроде бы всё было хорошо. Солнце, море, горячий песок и синее небо сделали своё дело, настроение стало отличное!
   Единственно, что меня смущало и печалило, это большое количество стариков, просящих подаяние. У меня просто сердце обливалось кровью, когда я видела эту старческую, дрожащую руку, протянутую за подаянием, и проходить мимо я просто не могла. Как-то вечером я поделилась своими печалями с детьми. Они, конечно, согласились со мной, что это не просто печально, но ещё и чудовищно. И тут же разъяснили, отчего столько нищих стариков и старушек. По их выкладкам
получалось, что это целый преступный синдикат, который использует стариков, заставляя их просить милостыню. Они ещё и наказывают их, если они не отдают установленную сумму денег.
Я восприняла эту информацию двояко: верилось и не верилось, что такое может быть. И в душе корила российскую власть, которая с лёгкостью плюёт на тех, кто создавал когда-то блага для своей страны. Моя душа была раздавлена пониманием того, что в этом городе – и, наверное, по всей Руси каждый, думая лишь о себе, топчет другого, если он мешает. И ничего никому не надо. И ничто никого не волнует. Разумеется, кроме власти и денег. И только это! И мне казалось, что жизнь потеряла всякий смысл. И что вся политика – глумление над старостью. И принятие закона о монетизации в январе 2005 года – это последняя точка в этом глумлении.
   Как-то, сидя в автобусе, я размышляла о нищенстве стариков, об этих постановлениях, которые ущемляют интересы пенсионеров. Последствия этой реформы принесли и приносят до сих пор свои горькие плоды. Ни тебе льготных проездов, ни льготных лекарств...
   Очередное дурацкое постановление энтузиастов из Думы. Что ж, вперёд орлы! Обберите всех вплоть до последней старушки, до последнего старика, обрекая их
этим на рабство и на голодную смерть. И пусть ваши довольные, сытые рожи улыбаются с экранов телевизоров, вы, разумеется, считаете, что заслужили
на это право.
   Так я размышляла, пока на очередной остановке не зашла старушка. Она была похожа на раненую птицу, потому что втягивала свою седую голову в плечи и будто ждала, что её ударят или накричат на неё. Печально вглядываясь в лица пассажиров, старушка прошла через весь салон, и устало опустилась рядом со мной на свободное место. Было видно, что она еле – еле сводит концы с концами. На ней было старенькое застиранное платье. А сама старушка, казалось, не ела несколько дней. Её глаза были глубоко впавшими, и их окаймляли тёмные круги. И в этих глазах было столько
боли, печали и горькой безнадёжности, что мне стало нестерпимо больно за неё.
Мне захотелось прижать к груди это беззащитное существо, погладить по голове и прошептать, всё будет хорошо. Пусть даже слукавить, чтобы от моих слов, хоть ненадолго, взгляд прожившего жизнь человека наполнился крупицей надежды.
И это желание сделать старушку счастливой, пусть хоть на мгновение, было настолько сильным, что я осуществила бы его немедленно, если бы рядом не
раздался голос кондуктора:
– Кто без билетов? Пассажиры, оплачиваем проезд!
   Бабуля, не стала дожидаться, когда к ней подойдут и потребуют деньги за проезд. Она раскрыла свою старенькую хозяйственную сумку и достала оттуда истёртый, потрёпанный кошелёк и, дрожащей рукой извлекла несколько мятых купюр. Осторожно развернув, разгладила их. Каждая купюра была с обтрёпанными краями, она отобрала одну десятирублёвую. Другие снова положила в кошелёк и убрала в сумку.
– Кто тут у меня без билетов? Снова раздался голос кондукторши.
   Бабуля, молча, протянула сухонькой, трясущейся ручкой потёртую десятку. Кожа
На её руке была тонкой и прозрачной, и через всю кисть тянулись тёмные вены. И было столько безысходности в этом жесте, что у меня сердце сжалось в комочек.
Я положила свою ладонь на руку старушки, ласково погладила её и, заглянув в её глаза, тихо сказала.
– Оставьте себе, я заплачу за Вас.
Бабуля так и осталась сидеть, зажав в сухонькой ручке десятку. Она кивком поблагодарила меня, а в её глазах застыли навернувшиеся слёзы.
Я сходила на следующей остановке. Вставая, я всё – таки не удержалась и провела
по её седым волосам рукой.
– Всё будет хорошо! Тихо сказала я ей и, не оглядываясь, пошла к выходу.
Сумасшедшая жизнь! Сумасшедший отпуск!
Я вышла на своей остановке. Светило солнце, и жизнь казалась такой прекрасной.
Но...  Ах, если бы не это «но».
Я шла к своему дому, а в голове билась тревожная мысль: почему люди стали вокруг такими чёрствыми?  Ведь не важно кто ты, неважно, обладаешь ли ты властью или нет, ты обязан помогать людям! Из милосердия, из сострадания. Конечно,
невозможно спасти всех, это не удастся. Но помочь хотя бы одному и, увидев благодарность, загоревшуюся в его глазах, идти дальше. И не важно, если скажут
тебе в спину, какую не будь колкость, не веря в то, что кому-то стало лучше от
твоего поступка. Не обращай внимания – иди. И верь, ты можешь оживить человека! Одним лишь взглядом, одной лишь фразой. Положи свою руку ему на плечо и тихо скажи, всё будет хорошо!
Обязательно скажи – и так будет непременно. Потому что в это надо верить.
Надо верить в людей, в завтрашний день, в Россию!
И я вспомнила Тютчева:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.

Да, надо верить! Вера всегда спасала. И я снова произнесла:
– Всё будет хорошо!
И поняла, что я верю в эти слова. Иначе – как жить?

2004 год. Сочи - Ратинген