Безутешное горе

2011 год. Махонькая, Богом забытая станция Рязановка. Добираться до неё непросто: от Казанского вокзала электричкой до Кривандино, там пересадка на «кукушку» - так ласково прозвали пассажиры этот необычный транспорт – маленький маневровый тепловоз тащит один вагон. В дачный сезон вагончик бывает полон, а поздней осенью, бывает, 3-4 человека, и всё.
Угораздило же меня построить здесь дачу. И вот в начале ноября  приехал, проведал её, забрал последние остатки урожая.
Несколько километров пешком по осеннему лесу, непривычно притихшему. Не слышно птиц, разве где-то далеко дятел стукнет.
Вот наконец и станция, «кукушка» уже стоит.
Я зашёл в вагон – как и ожидалось, почти никого. Почти – это означает, что через проход от меня  сидят двое, и всё. Но парочка эта уж очень колоритная.
У окна – дама могучей комплекции, эдакий Бабатырь, из тех, что не только коня на скаку остановит, но и отнесёт его куда надо на себе. Свекольного цвета физиономия – свидетельство бурной жизни; голос – могучий хриплый бас, с такими дамами почему-то всегда не хочется ссориться…
А её спутник – полная противоположность. Боже, как жестоки бывают шутки у Природы – если уж захочет над кем-то пошутить, то лишает его всего, сверх всякой меры. Мужичонка махонького роста, маленькая головёнка на тонкой цыплячьей шее, черты лица мелконькие, носик – пуговка, и в дополнение ко всему писклявый сиплый голосишко. Господи, за что его так?
У них продолжался разговор. Вначале я подумал – неужели это супружеская пара? Но прислушался и понял – нет, это соседи по даче, вместе решили съездить, проведать свои владения.
В вагоне нас только трое, тишина, поэтому я слышу каждое их слово. Дама вдруг вспомнила, что сегодня седьмое ноября – опять, небось, коммунисты устроят митинги. И вдруг этот мужичонка с лютой ненавистью прошипел: - Не-на-ви-жу этих коммуняк, ненавижу!!!   
Сколько же злобы было в нём, я удивился. С чего бы это? На репрессированного по возрасту не пойдёт; на диссидента, мягко говоря, не похож, откуда же у него такая обида на них?
Удивилась и его дама: - Паша, а чего это ты на них такой злой?
- Да понимаешь, такая история получилась. Я раньше в колхозе работал, в бригаде. А бригадир у нас уже в возрасте был, ну не век же ему начальствовать, вот я и подумал – а что бы и мне не стать бригадиром, вместо него? Дак ить  надо для этого быть партейным, и вот я в партию эту  и вступил. И девять лет, ровно девять лет я был в партии, и каждый месяц взносы платил.
А сколько это – взнос? А это, считай, бутылка водки. И вот за девять лет я заплатил, получается,
108 бутылок водки. А тут и Советский Союз развалился, и Советская власть кончилась, и колхоз наш развалился, так и не стал я бригадиром, и где теперь мои сто восемь бутылок водки, где-е-е?
И он расплакался, как ребёнок, слёзы крупные, как горох…
Баба рядом басит: - Да ладно тебе, Пашка, чо уж сейчас-то вспоминать? Уж двадцать лет прошло!
- Да-а, «чо вспоминать», а мне-то каково? Ведь сто восемь бутылок – это пятьдесят четыре литра, это пять с половиной вёдер водки! Где-е-е?
Я сразу живо представил себе картину – как он заходит в партком, подаёт в окошечко парторгу бутылку, тот ставит её к стенке, где уже стоит целый ряд таких же…
Меня поразило – на календаре 2011год, ровно двадцать лет прошло, а он всё не успокоится, душа-то болит, ведь сто восемь бутылок!.. (Хотя, я думаю, ему и одной-то не надо бы, он и трезвый – дурак).
Насколько же разные люди бывают: кто-то томится от неразделённой любви, у кого-то душа болит, когда думает о судьбе своей страны, а кто-то никак не успокоится при мысли о невыпитой когда-то водке…