Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 7

– Пиши.

– Что писать?

Гранин потрогал языком шатающийся после драки с Вием зуб и озабоченно цыкнул.

– Всё, что в голову приходит, пиши.

– Тогда исчезни. Ты меня отвлекаешь. – Вий развалился на кухонном диванчике и ноги на стул положил так, что его босые ступни коснулись полы гранинского пиджака. Пётр Яковлевич раздражённо отодвинулся, скрежетнув по плитке железными ножками. Виева кухня напоминала прозекторскую – всюду кафель и хром, будто здесь каждый день заканчивается тотальной дезинфекцией.

– Ты не в том положении, чтобы условия диктовать. Открывай ноутбук и начинай работать. – Гранин брезгливо отодвинул бокал вина цвета венозной крови, которым любезно угостил его Вий. Почему-то, глядя на то, как нежно он обращается с бутылкой, Петру Яковлевичу подумалось, что, наверное, с таким маньяческим блеском в глазах разливают, а потом смакуют кровь убиенных в полнолуние девственниц. Так что пробовать виево угощение не возникло желанья совсем. Вообще хотелось домой, где Петра Яковлевича ждал… супруг.

Гранин нечасто произносил про себя это слово, потому что в такие моменты будто бы вздрагивал и просыпался. Делалось неуютно и тревожно, как если бы обнаружил себя стоящим в одних трусах на снегу посреди людной площади. Абсолютно не помня при этом, как там оказался. Поэтому Пётр Яковлевич предпочитал нежно говорить «Герман». Или даже «мой Герман». В мозг сразу впрыскивались эндорфины, в кровь – адреналин, и в привычной уже эйфории его собственный брак с мужчиной снова казался подарком судьбы и исключительным счастьем.

– И в каком же это я положении? – Вий приложился к бокалу и облизнулся зловеще. – Я, кажется, никого даже не убил в этот раз.

– Не умничай! – прикрикнул на него Гранин. – Если не хочешь, чтобы тебя заперли в одиночке, будь любезен, сдай раз в неделю требуемое количество листов.

– Ладно. – Вий допил вино и нехотя потянулся к ноутбуку. – Но по-человечески прошу тебя – не отсвечивай. Газетку, что ли, почитай.

Гранин, мрачно вздыхая, достал телефон и, судя по быстро просветлевшему взгляду и смущённой улыбке, принялся переписываться с драгоценным своим супругом – Германом, мать его, Розеном.

Вий же положил руки на клавиатуру и задумался. Бросил украдкой взгляд на своего тюремщика, усмехнулся и принялся бойко печатать:

«Всё в этом кабинете чужое, слишком обжитое кем-то другим, музейное. Нужно вызвать уборщицу. Хотя можно и самому рукава засучить.

На зелёном сукне под стеклом – промасленный солнцем до хрупкости лист. Номера телефонов внутренней линии отпечатаны жирно, кое-где железные литеры печатной машинки выбили вместо нолей аккуратные дырки.

Серая пластиковая трубка телефона, кажется, навечно пропиталась запахом чужого дыхания.

– Хозяйственный отдел? Здравствуйте. Меня зовут Пётр Яковлевич. Я новый начбез. Не могли бы вы дать мне ведро, тряпку и какое-нибудь моющее средство, чтобы я мог привести в порядок свой кабинет? Хорошо. Жду. Спасибо.

Стекло дребезжит, когда удаётся открыть фрамугу – старое дерево разбухло и пришлось сильно дёрнуть раму на себя, чтобы отворить окно. Снаружи цветущий каштан, облепленный воробьями, которые орут словно дети на перемене. Вот в той школе, где пришлось проработать первые полгода после увольнения из армии, именно так и орали. И сшибали с ног, как будто не звонок с урока, а сигнал воздушной тревоги услышали, и несутся теперь прочь, спасая свои жизни.

Ведро с жестяным грохотом опускается на старый паркет. Два ведра. Молодая женщина, подкалывая волосы, спокойно говорит:

– Я помогу. Только воды принесите.

Струя воды из шланга, ударяясь о дно, брызжет на брюки, на рыжевато-глинистый кафель, закручивается водоворотом. На паркете потом остаются два тёмных круга, когда каждый подхватывает своё ведро и расходится по разным углам кабинета.

– Как вас зовут?

Женщина вытряхивает в пластиковую урну из ящиков стола оставшийся там мелкий мусор – огрызки карандашей, ржавые скрепки, таблетки, карамельки и пуговицы.

– Вера Павловна.

– Вы же не уборщица, верно?

Вера Павловна, которая по возрасту на тяжеловесное обращение по имени-отчеству пока, откровенно говоря, не тянет, отзывается охотно:

– Когда я устраивалась, другой ставки не было – пришлось согласиться пойти в хозяйственный отдел. Временно.

– А куда хотели изначально?

Стекло противно скрипит, когда его насухо вытираешь газетой. Зато теперь оно так прозрачно, что хочется проверить, не пуста ли рама.

Вера Павловна задвигает очередной вымытый ящик и присаживается на край стола с мокрой тряпкой в руке.

– Всегда хотела прикоснуться к жизни в сердечной простоте, без тех искажений и упрощений, что добавляют слова.

Как же книжно она выражается! Впрочем, и держится со старомодным достоинством, как дореволюционная институтка. Вкупе с живостью её взгляда и пылкостью речи это производит странное впечатление – создаёт дистанцию, а чувства пробуждает только высокие, театральные, героические.

– Понимаете, жизнь сама по себе бессловесна… – Вера Павловна увлеклась и совсем уже забыла про уборку. – Я хочу услышать её голос. Понять. Понять жизнь. Мы приходим сюда и надеваем тела – для чего? Для того чтобы чувствовать. Потому что жизнь говорит с нами без слов. Но впечатлений так много, сигналов так много… А мы весь свой опыт пытаемся облечь в слова… Не разгрести потом все эти тонны слов! Единственный верный способ разобраться – разложить весь этот нестройный хор по нотам. Тогда мы поймём какой голос принадлежит ей, какой – нашему телу, какой – всем прочим телам и какой – звёздам. Но это возможно только в том случае, если ты сам не засоряешь эфир сигналами.

– Но ведь в итоге всё равно понадобятся слова. – Подоконник отмыт и можно присесть на него, чтобы продолжить беседу. – Чтобы оформить всё это знание. Чтобы его изложить.

– Образы, – коротко осаживает его Вера Павловна. – Жизнь говорит с сознанием образами. А никакими не словами.

Сказать нечего, выглядеть дураком обидно, но говорить в ответ банальности или глупости не хочется.

– А я… просто солдат и… не знаю слов любви… – Кажется удалось пошутить, потому что Вера Павловна хохочет сверкая зубами.

– Давайте я пол помою, а вы пока возьмите соду, которую я принесла, и отдрайте посуду. Будем чай пить. Отмечать ваше новоселье.

– А у меня кипятильника нет.

– Всё будет. Если помоете чашки.

За мытьём посуды в голову приходит светлая мысль сбегать за тортиком. На улице жарко и ярко. Поливальная машина сбавляет напор воды, проезжая мимо. Мокрый асфальт слепит глаза – совершенно белый под полуденным солнцем. В магазинчике, что напротив Конторы, выбор тортов невелик. Наверное, лучше взять проверенный – старую добрую «Прагу». И коробку конфет. И чай в пакетиках – заварочного чайника всё равно нету.

Всё это в свежевымытом кабинете выглядит очень празднично.

– Сейчас Артемий Иванович чайник принесёт, – деловито сообщает Вера Павловна, принимаясь резать торт.

Артемием Ивановичем оказывается молодой человек в очках – тихий, скромный, невнятный.

Принесённый им чайник – большой, эмалированный – с виду совсем обычный, но внутри у него нагревательная спираль. Этот чайник можно включить в розетку и он работает как кипятильник. Отличная вещь!

– Я заведую архивом, – лаконично представляется Артемий Иванович. – Зовите меня просто Артём. Вы ключ от сейфа получили? Все дела, которые будете брать для работы, храните только в нём.

– Хорошо.

На самом деле возле монументального письменного стола стоит вовсе не сейф, а металлический несгораемый шкаф. Но если его тут принято величать сейфом, то пусть будет так…»

– Как это понимать?! – Гранинский вопль прервал поток виева вдохновения. – Ты что, бл***дь, пишешь?!

– А я предупреждал тебя, чтобы ты свалил, – скучающе оглянулся на него Вий. И чувственно чмокнул воздух, от чего Пётр Яковлевич отскочил от него как ошпаренный. – Но ты упорно торчал тут и сбивал сигнал. Так что пришлось записывать твои воспоминания. Скажешь, я всё переврал?

– Нет. – Гранин остыл, даже не досчитав до десяти. – Всё верно. И в целом, и в деталях. Будем считать это проверочным тестом. – Он достал из кармана флешку. – Запиши и на почту мне тоже скинь. И если не хочешь, чтобы я в следующий раз тут сидел, присылай отчёт заранее.

– А если хочу? – страстно шепнул Вий, протягивая Гранину флешку. – Если хочу, чтоб сидел? И не только сидел…

Гранин, стряхнув наваждение, зло выдернул из виевых пальцев флешку и пошёл к выходу, сопровождаемый издевательским виевым смехом, который перемежался не менее издевательским всхрюкиванием.

***
На самый крайний случай как последнюю пулю берёг Вий в памяти одну простую истину – никто тебе не поможет. Нет, в житейских ситуациях всегда удавалось использовать разных людей – лавировать, манипулировать, плести интриги и получать задуманный результат. Но это была игра. А вот вне игры ты всегда один. Один и никто тебе не поможет.

Вий без особой нежности дёрнул бегунок молнии, закинул сумку на плечо. Ещё раз мысленно перебрал: газ отключил, воду перекрыл, счета оплатил. Осталось только вырубить электричество, запереть квартиру и отнести на помойку мусор.

Острое желание обнулиться возникло внезапно. Ещё пару часов назад Вий прикидывал кого и как использовать, чтобы отыграть назад, потому что ситуация, в которую он угодил, ему совсем не нравилась. Но после гранинского визита вдруг кончились силы. И сразу стало противно соблазнять начбеза, показалось глупо искать защиты у Рашидова и утомительно играть на благородных чувствах несчастного Тёмы.

Старую симку Вий оставил в шкатулке на зеркале. Мёртвый телефон вызвал неожиданно приятные чувства – безопасности и покоя. Ради них всё и было затеяно. Затеряться в толпе, пропасть для ищеек в тяжёлом, как старый ватник, вокзальном запахе, заплутать среди скрипа и тарахтенья чемоданных колёс, гула эскалаторов и монотонных объявлений.

Ветер со вкусом мазута заставлял ёжиться, но было радостно, драйвово стоять в сумерках на перроне, неспешно смолить сигарету. Знать, что душная конторская действительность больше ничего не значит. Здесь Вий сам по себе и сам для себя. Всю жизнь он искал ответы, людей, которые знают, объяснят, научат. Пора бы остановиться, разглядеть, чего нарыл, проверить, что потерял.

До отправления поезда оставалось ещё сорок минут. На соседней платформе толкались пассажиры пригородной электрички. В который раз Вий подивился про себя насколько отключаются люди, попав в толпу – каждый в себе, сосредоточен, озабочен, закрыт. Будто не люди, а муравьи – каждый спешит со своим поручением, в общем потоке, но по своему маршруту. Но один муравей вдруг остановился (в чёрном костюме, в очёчках он здорово напоминал это деловитое насекомое), вгляделся и замахал руками, тщетно пытаясь докричаться сквозь шум и немалое расстояние.

Вий сразу понял, что этот дальнозоркий муравей – Тёма, и мгновенно сообразил, что теперь исчезнуть бесследно не получится. Если только не сгинуть вместе с Тёмой, конечно. Он показал жестами, что сейчас подойдёт, затушил окурок и с досадой кинул его в урну. Побежал по лестницам и переходам, выскочил перед младшим Рашидовым, который, кусая губы, топтался в ожидании у колонны.

– Я звонил тебе. – Тёма в глаза не смотрел и нервно покачивал портфелем. – Ты не ответил и не перезвонил. Я начал смотреть твои дела.

– Нашёл что-нибудь интересное?

Тёма молча кивнул. Глянул с тоской на стремительно заполняющих вагоны людей.

– Электричка через пять минут уходит. Не хочу ждать следующую. Зайдёшь завтра ко мне?

– С тобой поеду. – Вий подхватил Тёму под локоть и потащил такого всего интеллигентного архивиста к поезду. Запихнул его в набитый уже битком тамбур, втиснулся следом, прошипел что-то матерное сквозь зубы, когда сзади начали напирать.

Когда двери закрылись, стало немного свободней. Кто-то сумел просочиться в вагон и Вий тут же воспользовался этой подвижкой, чтобы протолкнуть Тёму к стенке. Отгородил его своим телом от бесцеремонной толпы, улыбнулся – хотелось бы верить, что ободряюще, но, судя по настороженному тёминому взгляду, получилось ровно наоборот.

– Снова от папы сбежал? – Вий условно обозначил улыбку – на это раз одними губами. Обхаживать Тёму и притворяться беззаботным он посчитал пустой тратой сил. – Что на этот раз не поделили?

Тёма попытался подтянуть повыше свой портфель, что оказался зажат между их телами, и смутился ещё больше. Выглядело это движение так, будто он хотел отгородиться от прижавшего его к стенке Вия.

– Он должен был тебя защитить, – скупо выдал Артемий Иванович.

– Из-за меня? Ты поскандалил с отцом из-за меня?! – Вий с изумлением рассматривал тёмино лицо. Младший Рашидов выглядел бы безвозрастным мальчиком, если бы не резкие складки, идущие вниз от уголков рта, из-за которых он вечно казался скорбным. Вий разглядел и пару седых волосков на его висках, и мешки под глазами и безжизненно-бледную кожу. Тёму явно старил чёрный цвет, да и вообще слишком строгий костюм прибавлял возраста. Но больше всего его убивала усталость, которая словно припорошила его толстым слоем пыли. Сейчас рядом с цветущим жизнерадостным Бергером он бы выглядел его старшим братом, а вовсе не двойником.

– Из-за принципа, – сухо ответил Артемий Иванович. – Тебе не пятнадцать, чтобы тебя куратор сопровождал. Ты эксперт, у тебя у самого десятки подопечных. Да и просто… ты же был его правой рукой! Столько лет! Это предательство, я считаю. – Он рвано выдохнул и сложил губы сердечком, явно коря себя за несдержанность. Отвернулся к окну. В стёклах его очков замелькали силуэты деревьев и бледный закат.

Молчание было тягостным для обоих. Лязг, стук неплотно прикрытой двери, ведущей внутрь вагона, и грохот колёс делали паузу ещё более неуютной.

– У меня было два куратора, – хмыкнул Вий. – И – да – мне было пятнадцать.

Тёма с удивлением глянул поверх очков. Видно, не ожидал от скрытного Вия исповеди.

– Я жил тогда как во сне. Или в мифе. Там был зловещий Человек в чёрном, его жестокий и коварный слуга, мальчик-ключ и загадочный артефакт. А потом Розен свёл меня с твоим отцом. Оказалось, что кураторы искали совсем не меня, а Бергера, потому что он их, а я из другого братства. Вот Розен и отвёл меня туда, куда нужно. И оказалось, что Человека в чёрном зовут Иван Семёныч, чёрная магия не так черна, а таинственный артефакт – обычная натальная карта.

– Вот как оно выглядит… со стороны, – неловко улыбнулся Тёма. Никогда ещё они с Вием не разговаривали так по-человечески – душевно, просто – и это нервировало. Да и вынужденная телесная близость тоже смущала. Вий конечно был бесцеремонным мудаком и постоянно лапал Тёму, чтобы позлить, но это были мимолётные контакты. А тут он нависал, дышал табачным перегаром, и если бы не портфель, так и вовсе вжимался бы в Артемия Ивановича всем телом. Как-то слишком интимно.

Тёме следовало бы помнить, что Вий слышит чужие мысли как свои, но сообразил он это только сейчас, когда тот снисходительно усмехнулся и перенёс свой вес на одну руку, с усилием отстраняясь и разворачиваясь боком. Тёма вздохнул с облегчением, опустил наконец портфель.

– Не кипишись, Артюха, я натурал, – кисло заметил Вий, наблюдая, как тот расправляет плечи.

– А как же Розен? – съехидничал Артемий Иванович. И ослабил узел галстука.

– А Розен это диагноз.

Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно затряслись от смеха. Здесь и сейчас творилось небывалое дело – таял толстенный слой душевного льда, что нарос между ними за долгие годы. Электричка с грохотом летела мимо перелесков и домиков. В тамбуре зажёгся свет, окрасил их лица жёлтым. Непонятно откуда врывавшийся в тамбур поток свежего – до ломоты в зубах – воздуха холодил висок, ставил волосы дыбом, задувал в мозг шальные вольные мысли. Что километры в пространстве ничего не значат, наш путь измеряется как-то иначе, может быть в гигабайтах или децибелах, и вообще не в цифрах, наверное, дело. Что, возможно, никто с нас вообще не спросит, усердно ли крутим земные оси, потому что она не одна, знамо дело, полюсов слишком много для каждого тела. Вокруг личной оси вращается каждый, и любой размагнититься может однажды, и сорвутся планеты с привычных орбит – вот чей-то Меркурий зигзагом летит. Дрейфуют Венеры, Солнца и Луны, как пыль оседают на кольцах Фортуны. Спицы её колеса тоже оси, их восемь, но это неточно, поэтому спросим. Говорят, что их шесть, наверное объяснение этому есть, почему так решили халдеи, к чему они привязали идею, что круг делится на двенадцать, пора разобраться, кто насыпал в часы песок, большой ли от солнца отхватят кусок шесть десятков гранёных из кварца песчинок, что станут сегодня причиной небывалой солнечной активности, а по-простому – взаимности, то есть любви и симпатии, что привяжут к кровати шёлковой лентой или, может быть, галстуком – вот это вот совершенно неважно…

На этом месте Артемий Иванович мысленно споткнулся и подозрительно покосился на Вия. Последние строки были совершенно не в его стиле. Напрашивался вывод, что это Вий излучает какую-то дикую сексуальность, которая просачивается даже в его сухие ментальные биты. Страшно подумать, что за рэпчик бы вышел, если бы не удалось вовремя остановиться.

– Я, кажется, начинаю понимать Бергера, – строго кашлянул он. – И как я раньше не замечал?

– Брось, Тёмыч, Бергер сбежал не поэтому, – ухмыльнулся Вий. – Я чужой, понимаешь? Нам было не по пути.

Электричка остановилась, люди начали проталкиваться к выходу. Вию пришлось снова прикрыть Тёму своим телом. Тот густо покраснел, жалея, что не успел в этот раз заслониться портфелем. Чтобы не думать о глупостях, он прокряхтел, вдавливаемый людским потоком в стену:

– Чужой? У вас степень интеграции девяносто девять процентов!

Вий присвистнул.

– А с тобой? – тут же томно прошептал он в покрасневшее тёмино ухо.

– Восемьдесят шесть, – просвистел Тёма, цепляясь за Вия, которого входящие толкали немилосердно и пытались уволочь за собой.

– Мать моя, женщина! Опустите мне веки. – Вий поморщился от тычка чьим-то острым локтем в поясницу. – Было бы логично, если бы внутри братства степень интеграции была выше. Ты не находишь?

– Это не так работает. – Артемий Иванович выдохнул, потому что народ утрамбовался и электричка тронулась, наконец, с места.

– Интересно. И как же?

– Орден существует уже очень давно. А вот братства появляются и исчезают. Соответственно люди мигрируют из одного братства в другое. Сейчас вы с Бергером политические противники, а раньше были в одной связке. В процессе всех этих пертурбаций все уже со всеми по многу раз. Вот степень интеграции и оказывается высокой в самых непредсказуемых парах.

Вий гнусненько хмыкнул.

– Тёмушка, радость моя, выходит, что мы с тобой тоже… уже много раз. Восемьдесят шесть процентов это ведь очень большая цифра, насколько я понимаю.

Артемий Иванович натянуто улыбнулся.

– Хорошо, что я этого не помню.

– А вспомнить придётся, – поддел его Вий. – Ты ведь что-то мне хотел рассказать? О моём прошлом. Вот и давай, рассказывай.

– Ладно. – Артемий Иванович поправил очки и смерил Вия скептическим взглядом. – Если ты не устал…

– Твои рассказы дико меня возбуждают! – с придыханием заверил его Вий. – Какая усталость? Меня штырит от предвкушения пикантных подробностей наших прошлых с тобой отношений! Надеюсь, я был с тобой нежен…

Артемий Иванович скучающе выслушал весь этот бред, который раньше всегда выводил его из себя (чего Вий, собственно говоря, постоянно и добивался), и, вздыхая, продолжил:

– Я думаю, в этом есть какая-то система или план, но кроме главы Ордена его никто, наверное, не знает. Все эти соединения…

– Это так называется? – полюбопытствовал Вий. И деловито заправил Тёме за ухо прядь волос, которую нещадно трепал ветер. Артемий Иванович даже онемел на секунду от этого неуместно интимного жеста. Он нервно пригладил волосы уже сам, хотя в этом не было больше необходимости, и хмуро ответил:

– Да, как в карте. Бывают условные соединения и фактические.

– А физические? – ухмыльнулся Вий.

– Любые соединения могут провоцировать физические. Возникает напряжение, которое должно вылиться в интенсивное взаимодействие. Какого рода будет это взаимодействие, зависит от множества внешних факторов, – бесстрастно ответил Артемий Иванович. Сухим канцелярским языком он мог изъясняться на любую тему. Она сразу принимала вид рабочей проблемы, в которой всё смущающее прикрывалось нейтральными и солидно звучащими терминами.

– То есть результат может отличаться от задуманного? – Вий насмешливо мерцал глазами, одним своим бесстыжим взглядом уничтожая деловой пафос беседы.

– Так всегда и бывает. – Артемий Иванович тяжко вздохнул и, прищурившись от бьющего в лицо ветра, рассеянно глянул в окно. – Всего не учтёшь, и последствия могут быть непредсказуемыми. Литераторам приходится исправлять потом их. В процессе что-то снова идёт не так. Одно цепляется за другое. Получается жизнь.

– Ты что-то обо мне хотел рассказать, – прервал затянувшуюся паузу Вий.

– Да. – Артемий Иванович, избегая смотреть на собеседника, продолжил созерцать отчёркнутую красной линией заката тёмную полосу леса. – Как раз на эту тему я и хотел с тобой поговорить. Дело в том, что для других соединение – экстраординарное событие, а для тебя – рутина. – Артемий Иванович помолчал, подбирая слова. Сложил в замешательстве губы сердечком. – Ты в нашем Ордене как мытарь: ходишь от одного к другому и дань собираешь. Только не деньгами, а… – он запнулся, подбирая нужное слово.

– Натурой, – ехидно подсказал Вий. – Давай конкретней, Тём. Я пока ничего не понял.

Артемий Иванович глянул-таки на Вия – вскользь, будто флиртовал – и сразу потупился. И вдруг суетливо полез в портфель, вынул оттуда сложенный вдвое лист бумаги. – Вот. Лучше сам посмотри. Это… не из ар-хива. У отца на столе лежало. И я… взял.

Вия чрезвычайно заинтриговало последнее обстоятельство. С интересом поглядывая на Тёму, он развернул листок и нахмурился. Это был не текст, а схема. Алхимическая последовательность. Вию и раньше приходилось видеть подобные формулы – у Рашидова и пару раз у Розена. Тот и объяснил, что алхимическая последовательность – ключ к любой натальной карте. Без неё гороскоп будет просто сюжетом без сверхзадачи и особого смысла. Но беседа с Розеном как всегда быстро переросла в жаркий секс и больше ничего в тот раз Вий не узнал. Пришлось потом самому копаться в сомнительных книжках и осторожно расспрашивать Рашидова. Тот не любил литераторских заморочек, хотя сам был тот ещё пидарас: помнил всё про всех и забывать не собирался. Рашидов просветил подопечного насчёт алхимии и её связей с астрологией, но велел в эту тему не углубляться и заниматься своим делом.

– Ты знаешь что это? – Вий внимательно глянул на Тёму. Тот неохотно кивнул. – И можешь расшифровать?

Артемий Иванович потянул листок к себе – так, чтобы видно было им обоим – и, перехватив портфель левой рукой, указательным пальцем повёл вдоль строчки:

– Я помню, что отец с самого начал отнёс тебя к благородным металлам, так что аргентум в этой схеме явно твой символ.

– Чего ж не аурум сразу? – хмыкнул Вий.

– Потому что я знаю, кто аурум, и это не ты, – отрезал Артемий Иванович. – А теперь посмотри, сколько здесь разных сплавов. Большинство из них не очень удачные: то хрупкий получается металл, то тусклый. Отцу результат явно не понравился.

– А это никак германий? – прищурился Вий.

– Да. – Артемий Иванович из деликатности не стал поднимать взгляд, понимая, что Вий сейчас очень взволнован. Всё-таки Розен до сих пор был его, если не любовью, то болезнью точно.

– И что ему не понравилось? Отцу, – сухо уточнил Вий.

– Очень дорого. – Артемий Иванович снова сделал губки бантиком, не зная, каких эмоций от него в данный момент ждут и как их изобразить. – Кроме того германий полностью сплав осветляет, а это однозначно плохой результат для нашего Чёрного братства.

– А какой хороший? – Вий явно злился. Артемию Ивановичу даже стало неуютно рядом с ним.

– Вот. Отец его выделил: сплав с медью и свинцом. От свинца серебро чернеет. Я так понимаю это отработанный вариант: твой старый куратор и его секретарша, насколько я помню.

– Жена, – мрачно поправил Вий. – Он потом на ней женился.

Артемий Иванович покорно кивнул.

– Логично. Ты их соединил. А на очереди у тебя сплав с ртутью. Очень древний и много раз проверенный.

– Даже так? И что же должно получиться в итоге?

– Амальгама.

– Это которой стекло покрывают, чтобы зеркало получилось?

– Да.

– И кто у нас ртуть?

Артемий Иванович на секунду замешкался, но потом твёрдо произнёс:

– Бергер.