Самая лучшая роль

Трагикомедия в трёх действиях
Действующие лица и исполнители:
Лионелла Огинская (первый сценический псевдоним) - 39 лет, актриса;
Лона Нежина (второй сценический псевдоним) - она же.
Наши дни.

Действие 1.
Чудесный, солнечный день. К подъезду высотного дома подъезжает такси. Из него, с разноцветными пакетами от известных фирм выходит красивая, ухоженная женщина с длинными, завитыми волосами и ярким макияжем. Она на высоких каблуках. За ней идёт таксист с огромной корзиной красных, розовых и белых роз. Он оставляет её возле лифта и уходит. Затем действие переносится в квартиру женщины.
     Именно в этот беспощадно ослепительный и вызывающе цветущий майский день, Лона решила умереть. После весьма долгих раздумий она поняла, что с неё хватит. Достаточно постоянного унижения, едва прикрытой снисходительности, прячущихся под маской уважения и признания былых заслуг. Она, Лона, больше не хочет довольствоваться объедками с чужого праздника жизни. Ей не нужна жалость вместо любви, сочувствие взамен признания, бездушный этикет, маскирующийся под дружбу и льстиво-равнодушные отзывы, как замена восхищению. Она актриса, господа! И хотя Лона слегка поморщилась про себя, поскольку это прозвучало довольно фальшиво, как реплика из какой-то дешёвой, второразрядной пьески, но всё же, всё же… Только настоящая актриса смогла бы это почувствовать и поймать. Она остановилась возле зеркала и посмотрела на себя:
- Да, актриса, а не актрисулька какая-нибудь, и не артистка театра и кино, упаси бог… Актриса! Вот именно, с большой буквы!
     Ещё великий Марцевич у которого она училась на курсе, оставаясь с ней наедине горячо шептал на ухо, давая волю своим горячим, неутомимым и  проворным рукам:
- Лионелла! Ты - великолепная драматическая актриса, доверься мне, и ты будешь играть Каренину и леди Гамильтон… Он отстранялся, пристально вглядывался в неё, прикрывая рукой глаза, будто от слепящего солнечного света и кивая головой, как бы соглашаясь сам с собою, срывающимся голосом произносил:
- Вылитая булгаковская Маргарита… нет, нет, - вдруг, повышая голос,  перебивал он сам себя, - Прекрасная Елена Троянская, трепетная Джульетта…
     Лона помотала головой, чтобы прогнать непрошеное наваждение. При чём тут Марцевич?! Старый похотливый обманщик… Да и она уже давным-давно не допотопная и тяжеловесная Лионелла, а Лона: красиво, современно, звучно и оригинально. Она переоделась, накинула халат и приблизилась почти вплотную к огромному зеркалу в своей роскошной, персиково-белоснежной спальне. Такой важный день сегодня. Возможно, самый важный в её жизни, а она нашла время предаваться дурацким воспоминаниям юности. Она глубоко вздохнула, ещё раз мысленно подумала, ничего ли она не забыла, и закрыла глаза. Так Лона делала всегда перед тем, как выйти на сцену: пробегала про себя свой текст и настраивалась. Затем она сняла шёлковый длинный халат, расшитый голубыми и розовыми драконами, и когда поняла, что готова, распахнула глаза.

Действие 2.
Та же женщина в своей спальне, а затем в ванной, только обнажённая
     Лона переступила через мягко улёгшийся нежнейшим, шёлковым воланом, наподобие красивого и ласкового домашнего животного, вокруг её щиколоток халатный полукруг, и отошла на несколько шагов назад, чтобы видеть себя во весь рост.
- Всё ещё прекрасный фасад, - грустно констатировала она, - Но скоро он посыплется, провиснет эта высокая грудь, оплывёт моя бедная талия, обвиснут бока… Женщина подняла вверх волосы и ловко уложила их в причёску, вроде той, которую она готовила на пробы для роли Таис Афинской. И строгим, изучающим взглядом посмотрела на себя слева… справа…
- Ничего не поделаешь, - кивнула она печально своему отражению, - Тридцать…пять лет, - протянула Лона, но вспомнив, что она сейчас одна, протяжно вздохнула и поправилась, - Тридцать…восемь лет. Сейчас бы сын Лоны, который ненавидит мать и с двенадцати лет живёт с её первым мужем, этим пустым, никчёмным человеком, скривился бы в презрительной гримасе:
- Прекрати, мама, ты не в театре. Он такой, весь в своего отца, этого физика-неудачника, пропадающего в своей дурацкой лаборатории, со своими, не менее, дурацкими кристаллами. Лона наклонилась над корзиной с цветами и шумно вдохнула их запах:
- Но вообще-то хорошо, что мальчик живёт отдельно от неё. Она публичный человек, она всегда на виду, под светом софитов и такой взрослый сын… Как всё же великолепны цветы!! - она погладила лепестки тонкими дрожащими пальцами. И как больно от того, что покупала их она сама. Лона подумала, что что-то трагичное и неправильное происходит в жизни женщины, если она сама покупает себе цветы. Пусть даже и в последний день жизни. Так быть не должно. В жизни этой бедняжки что-то сломалось и идёт не так. А значит, она приняла верное решение.
      Лона сняла покрывало с кровати. Нежно-лиловая шёлковая постель была приготовлена ею заранее. Женщина брала цветы, с удалёнными у них тоже загодя, шипами и, сообразуясь со своим вкусом, в художественном, но строго продуманном беспорядке начала раскладывать их на постели, последовательно чередуя, красные, белые и розовые. Женщина отступила на несколько шагов и полюбовалась на свою работу. По-видимому, она осталась довольна результатом. А иначе и быть не могло. Всё должно быть безупречно и, главное, красиво. Это основной критерий, которым она пользовалась в своей жизни. Да… Именно так. Всё должно быть очень красиво… То есть достойно её. Она вытащила из пакета изумительной красоты бельё и разложила его на кровати. Женщина наклонила голову и прищурила глаза (хотя всю жизнь старалась избегать этой отвратительной привычки, чтобы избежать ранних морщин, ну теперь-то уж не до этих церемоний). Отлично! У неглиже оттенок пыльной розы. Она давно искала такой, так сказать, для особого случая. Что ж, можно сказать, вот он и настал. Из другой коробки Лона, затаив дыхание, достала светло-сиреневый короткий пеньюар, который, несомненно, являлся маленьким, но убедительным шедевром. Это было что-то невообразимое, легчайшее, с опушкой из натурального меха, игриво скрывающее, и в то же время, выставляющее всё напоказ, причём в самом выгодном свете. Пеньюар, ожидая своего часа, занял почётное место на её кровати вместе роскошным бельём. Вся эта атрибуция вкупе с маникюром, педикюром и некоторыми другими процедурами несколько интимного свойства, а также её безумно дорогой стилист, обошлась Лоне в небольшое состояние, но сегодня, в её последний день, думать о деньгах было бы, по меньшей мере, странно. Лона вышла из спальни и направилась в ванну. Послышался звук льющейся воды. Вернувшись в комнату, она зажгла ароматические свечи и задумалась. Самое время написать предсмертную записку. Лона несколько дней обдумывала её текст, но всё никуда не годилось. То слишком пафосно, то ужасно жалостливо, то обвинительно-претенциозно. Она только точно знала, как подпишется: Актриса. Да, да, она родилась актрисой, была актрисой, и умрёт только актрисой. То есть, нет: Актрисой! (с большой буквы, ну договорились же!)
     А ту роль, кстати, (хотя это было вовсе и не кстати), вдруг вспомнила Лона, ту самую, Таис Афинской, она так и не получила. Она досталась, как и все остальные впоследствии, этой бездарной выскочке Элле Покровской, которая, вероятно, считает, что достаточно иметь смазливую мордашку, отрастить длинные ноги, большую грудь, взять звучный псевдоним и дело в шляпе.
 - Нет, милочка, потребуется ещё кое-что, - вслух сказала Лона, - Так, пустяки, небольшая мелочь, талант, например. Она посмотрела на себя в зеркало и вздохнула. Потому что, как раз в случае с Эллой Покровской первых трёх или четырёх составляющих, похоже, вполне хватило. И алчная Элла прибрала к своим маленьким, но загребущим ручкам, не только все главные роли, но и главного режиссёра. Её, Лоны, кстати, (вот сейчас «кстати» было совершенно уместно, то есть кстати) второго мужа. Впрочем, здесь Лона несколько нарушила последовательность, Эллочка (вот уж, действительно, людоедка, её в театре только так и звали) сначала охмурила этого старого дурака Аветисяна, её бывшего, конечно же, мужа, немедленно забравшись к нему в кровать со всеми своими невообразимыми ногами и грудями, а затем уже прибрала к рукам сначала весь репертуар, а следом и театр целиком. Она действовала настолько стремительно и виртуозно, что бедный, глупый Аветик и глазом моргнуть не успел, как совершеннейшим образом растёкся, расквасился, захлюпал носом и пусти слюни. Что же оставалось делать Лоне? Разумеется, с гордо поднятой головой перейти в другой театр. А иначе, она бы при Эллочке-царице-людоедке, до скончания века, то бишь, до самого ухода на пенсию, произносила бы на сцене одну-единственную жалкую реплику: «Барин, откушать пожалуйте».
     Потом она сменила ещё пару театров и ещё одного транзитного мужа. Везде одно и тоже: интриги, зависть, подлость человеческая и предательство.
     Лона открыла последний ящик комода и достала две пластинки таблеток по десять штук в каждой. Она точно знала, что это была вполне смертельная доза. Но Лона с сомнением посмотрела на белые небольшие кружочки и, чуть помедлив, достала ещё одну пластинку. Чтобы уж, так сказать, наверняка. После этого женщина взяла из другого пакета бутылку виски и проверив ванну вернулась с бокалом, который тут же, у комода и зеркала наполнила почти до краёв. Она отпила немного, тут же сморщила носик, но вздохнула, как бы принимая неизбежное, сделав через несколько секунд три больших глотка. Она задохнулась, на глазах выступили слезы, и Лона протяжно выдохнула. Вот интересно, думала она, при её профессии, она почему-то так и не научилась пить. Направляясь вместе с бокалом в ванную, она продолжала думать о своей карьере. Которой, к слову говоря, так и не случилось. После удачи в «Крутых девчонках» в самом начале её актёрского пути, ничего, по сути-то, и не было. Два сериала, незаметная роль второго плана в провальном фильме, небольшие рольки в театре, да дурацкая реклама майонеза, которой Лона невероятно стыдилась, но которая, между прочим, позволяла ей держаться на плаву и вести привычный уровень жизни. Лона погрузилась в воду и прикрыла глаза. Скоро, совсем скоро, ей пришлось бы играть матерей, а затем и бабушек. Лона содрогнулась всем телом так, что расплескала воду и чуть не уронила бокал. Этого она боится даже больше, чем отсутствия ролей. Ни за что! Вот главная причина этого её фатального решения. Лона отпила из бокала почти до половины. На этот раз ощущения были вполне терпимыми. Слава богу, этому не бывать!
     А тут ещё Марк, её молодой любовник, которого она застукала в её же собственной гримёрке и с кем? Боже мой!! С какой-то «Принеси-подай», то ли стажёркой, то ли аспиранткой… Эта разбитная, абсолютно вульгарного вида деваха сидела своим обтянутым короткой юбкой весьма внушительным задом на её (!) столе… И, более того, они … смеялись! Лона уверена, они смеялись над ней!
     Но окончательно доконало её даже не это! А эта весна! Да, да! Этот бесшабашный и жизнеутверждающий май! Это нахальное, юное, смелое буйство природы! Как насмешка над её закатом и увяданием, как вызов, который она не в состоянии принять… 
     Выйдя из ванны, Лона потопталась на расстеленном полотенце, умасливая своё тело кокосовым и ванильным маслом, нанося крем на кожу лица, рук, ног и втирая его лёгкими, массирующими движениями.
Поправив с помощью специального гребня и фена виртуозно уложенные локоны, Лона прошла с пустым бокалом в спальню и надела приготовленное бельё и пеньюар.


Действие 3
Та же женщина, уже одетая. Действие разворачивается, в основном, около кровати, прикроватной тумбочки и бутылки виски.
     Лона снова наполнила бокал, и запила виски первые пять или шесть таблеток. Затем она села на кровать, достала из тумбочки возле неё, блокнот с ручкой и крупным, красивым почерком вывела: Дорогой Марк! Положив в рот ещё несколько таблеток и глотнув, как и положено, в таких случаях виски, Лона задумалась:
- С чего это я обращаюсь в последний день моей жизни к этому мерзавцу? Да он плевать хотел! Только предоставляю ему и этой толстухе лишний повод ещё раз посмеяться надо мной. Лона отпила виски, вырвала листок из блокнота, и снова задумалась, а к кому же, действительно, ей следует обращаться? Мужьям до неё нет никакого дела. Сына начинает трясти, даже когда она просто звонит ему иногда по телефону… Ко всем людям земли? - рассуждала Лона… К моим поклонникам? А они есть вообще? Родителям своим ей давным-давно сказать нечего… Друзья? Ох, не смешите меня, таких друзей, как говорится, врагов не надо. Лону стало слегка знобить. Она отправила в рот пригоршню таблеток и снова допила бокал. Она решила поторопиться с прощальным словом, иначе могла не успеть. Формулируя и так, и эдак, отбраковывая каждый новый вариант, и снова швыряя в тумбочку очередной скомканный листок, она, наконец, вывела, но уже не так красиво и витиевато как раньше: Прощай, Актриса! Что-то в этом тексте было не то, но исправлять и снова думать времени не было. Глядя на пустые пластинки из-под лекарств, Лона скорбно подумала, - Пусть! Она намеренно не станет их убирать! Хотя все знают, как она любит порядок. Да, да, пусть они лежат и все, все увидят, до чего они её довели. И потом, ещё не хватало, чтобы подумали, что она умерла от того, что просто напилась. Тут Лона вспомнила про свои любимые духи. Она забыла! Щедро помазав запястья и за ушами, Лона заодно ярко накрасила губы и улеглась, наконец, в постель, предварительно вылив остатки виски в бокал и, стараясь не слишком нарушать своими движениями цветочную композицию. 
     Звучит траурная музыка. Лучше всего, конечно, «Реквием» Моцарта, но, вообще на усмотрение режиссёра.
     Лона приняла очень эффектную позу (да, она тренировалась, может, кому-то это покажется странным или даже кощунственным, но она - Актриса, она не может позволить себе каких-нибудь случайных, непроверенных с самым строгим пристрастием поз!) и приготовилась ждать смерти. Ещё немного отхлебнув виски, Лона прикрыла глаза. Она очень себе нравилась с закрытыми глазами. Длинные, густые ресницы слегка подрагивают и отбрасываю красивую, изогнутую тень к вискам. Её волосы лежат на подушке, якобы хаотично, но на самом деле в тщательно продуманном порядке, одна бретелька, будто случайно приспустилась, слегка демонстрируя часть белоснежной груди. Никакой пошлости! Всё на грани, но не нарушая условной черты… Правая ножка в красивом изгибе немного видна из-под шёлковой простыни… Лона не погружается, Лона скользит…
     Но что-то идёт не так. Не по сценарию. Ломая к чёртовой бабушке весь режиссёрский замысел и гениальную игру актрисы, ах, да, простите, Актрисы. Естественным образом выпитый алкоголь, вкупе с проглоченными таблетками просится с ужасной силой наружу. Увы и ах! (Остановить музыку!) Испорчен великолепный пеньюар, а равно и прелестное бельё (оттенок - пыльная роза), в том числе и постельное. Надо ли говорить, что милейшая, с такой тщательностью уложенная цветочная композиция тоже изменилась до неузнаваемости. Лона в ужасе несётся в ванную, опрокидывая по дороге пустую бутылку из-под виски, та разбивается, на тысячу (хотя это, в принципе, невозможно, но именно так и есть) крупных, средних, мелких и крошечных осколков, несколько из которых, разумеется, тут же впиваются в нежные, недавно приведённые мастером педикюра в идеальный порядок стопы. До унитаза Лона добежать всё-таки не успела, её вывернуло буквально наизнанку ещё раз, теперь уже в ванной, после чего она поскальзывается на рвотных массах и приземляется аккурат возле сливного бачка уже совсем даже не по собственной воле, а проще сказать, самовывозом. В силу минимального трения скольжение было беспрепятственным, благодаря чему её телу было придано дополнительное ускорение. Поэтому Лона, не прилагая никаких усилий, неслась на огромной скорости по всей протяжённости маршрута, пока это движение не было остановлено означенным фаянсовым препятствием. Бедняжка Лона, что есть силы ударилась об это бесчувственное, холодное сооружение головой, распластавшись возле него как раз в одной из тех ненавистных ею, и что ещё хуже, уморительных поз, которых всю свою жизнь старательно избегала.

Занавес.