Курить

Дует лёгкий осенний ветер, и кожа покрывается мурашками. Становится холодно, и тело бьет мелкая дрожь.
Уже смеркается. Зажигаются фонари, озаряя своим оранжевым светом всю безлюдную улицу.

Я сижу на каменном бордюре напротив него, потерянного и печального.
С виска у него стекает тонкая струйка крови, пачкая почти белую щеку. Глаза покраснели, а губы опухли от ударов.
Парень молчит, смотря куда-то в пол.
Ему больно, но он всеми силами старается не показывать этого мне.
Глупо. Я же знаю его как облупленного. Я знаю, что сейчас ему стыдно передо мной.

Встаю, отвешивая ему лёгкий подзатыльник.
Он морщится, но остается сидеть.

— Я же говорил, что без меня не надо ходить на стрелки.

— Это не имеет никакого к тебе отношения, Ираклий! Я сам могу разбираться со своими проблемами, — не выдерживая вскакивает с места, подходя ко мне почти вплотную.
Я лишь тихо усмехаюсь, смотря теперь в его полные огня глаза.

— Видимо у нас с тобой разные понятия о дружбе, раз уж ты так считаешь, — делаю недолгую паузу, глубоко вдохнув. — Знаешь, если бы мне было на тебя плевать, я бы не несся через двадцать кварталов на старом отцовском велике со сломанными тормозами, чтобы спасать твою бледную, неблагодарную задницу!

Он потупил взгляд, слегка опустив голову. Нечего ответить.

— Прости, — едва слышно произносит он.

— Когда в следующий раз решишься на самоубийство, выбери более традиционный способ, камикадзе, — сказав это, я дал ему ещё один увесистый подзатыльник.

— Ир, ну, прекрати! И без этого все тело ломит!

— А кто в этом виноват?

— Ну, все, хватит. Я уже понял, что был неправ, — парень поднял на меня взгляд.

Я положил руку ему на шею и большим пальцем вытер кровь с его щеки.
Вдруг он накинулся на меня с обътиями. Я уткнулся носом в его побитое плечо, вдыхая аромат почти выветрившегося за день одеколона.


— А как ты узнал? — голос Янниса нарушает тишину, когда мы идём по темной улице недалеко от дома.

— Когда я выходил из школы, Рита сказала мне такую фразу: «Знаешь, сегодня твоего Спиридонова убивать будут».
Рассказал Рите, думая, что я не узнаю? Очень опрометчиво, Яннис, — я негромко засмеялся.

Удивительно, как, казалось бы чужие люди могут стать настолько родными, что просто не будут представлять жизни друг без друга.

Никто из нас не помнит с чего началась наша дружба, но это и неважно.
Мы стали братьями, которых ни у кого из нас не было.
Я — сдержанным, рассудительным и строгим — старшим, а Яннис — легкомысленным, взбалмошным и упрямым — младшим.

Мне всегда приходилось отдуваться за него. Никогда не знаешь какая новая безумная идея может прийти в эту белобрысую голову.
Сжечь классный журнал, раздеться посреди урока, пойти ловить воробьев с детским сочком, сказав, что покрасив их в зелёный, можно будет продать под видом волнистых попугаев, декламировать стихи лучшего друга во весь голос, стоя на оживленной улице или пойти на стрелку против шестерых в одиночку.

Я ненавижу его в такие моменты. В моменты глупой дерзости и неоправданной самоотверженности.
Иногда мне кажется, что я старше него не на четыре месяца, а на двадцать лет.

Знаю, его порой бесит мое спокойствие и серьезность, но ведь я не могу жить по-другому, как и не может он.

Конечно, сейчас он не захочет заявляться домой и тревожить своих родителей своим внешним видом, давая им повод для расспросов, поэтому мы плетемся ко мне в небольшой частный домик с ржавой калиткой, которую давно пора покрасить, с большими окнами и дурацкими занавесками.

— Тише, Лаура уже спит, — прошептал я, когда мы зашли в дом.

Оказавшись в моей комнате, Яннис привычно распластывается на заправленной постели.

— Вставай, мне нужно обработать твои раны, — говорю я, дёргая его за штанину.

— Можно я не буду подниматься? Ты же будущий медик, сделай это в таком положении.

— Какой же ты засранец, — я достаю из шкафа аптечку.
Обработав руки спиртом, и сев на кровать рядом с парнем, я окидываю его взглядом.
Выглядит он весьма потрепано.
Бровь сильно рассечена, останется шрам.

— С бровью лучше обратиться в больницу, я вряд ли смогу нормально зашить.

— Всё ты сможешь, Булгаков, не морочь мне голову, она и без того болит.

— Только постарайся не кричать, — говорю я, доставая нить и иглу из аптечки.

Я посещал курсы для медбратьев, курсы по оказанию первой помощи, прочёл кучу книг и ещё много всего, но шить живого человека мне приходилось впервые.


— Тебе может «Глицин» принести? — парень хватает меня за трясущуюся кисть.

— Просто заткнись, Ян, я прошу, — произношу это, слегка повысив голос.

После десятиминутной суеты, с обработкой ран, я все же решаюсь на эту авантюру.

Яннис шипит, сжимая руками простынь, изредка тихо матерясь. Удивительно. Я-то думал, что его крики услышат все наши соседи.

— Мне очень интересно посмотреть на то, как ты будешь объяснять своей тете эту ситуацию, если она сейчас войдёт в комнату.

— Спиридонов лучше помолчи, если тебе не интересно, каково жить с иглой в глазу.

Из его глаз непроизвольно текут слезы. Он выглядит таким беспомощным и покорным в эти минуты.

Шов получился некрасивым и грубым, но главную задачу я выполнил, что от меня и требовалось.

— Теперь у тебя в брови будет сантиметровая прореха, а пошли бы в больницу, было бы красиво, — сказав это, свешиваю ноги с кровати, убирая все обратно в аптечку.

Яннис все ещё лежит с закрытыми глазами и с чуть приоткрытым ртом.

— Спасибо, — тихо произносит он, и это единственное, на что ему сейчас хватает сил.

— Идиот, — тихо говорю я, доставая из шкафа одеяло и подушку.
Устроившись на полу, я ещё около часа гляжу в потолок. Сон никак не хочет приходить.
Я изредка поднимаюсь, чтобы посмотреть на друга.

Хочется курить, но вместо этого я наклеиваю на руку очередной никотиновый пластырь и надеваю наушники.

Лучше бы пошли в больницу.


В доме с самого утра уже играет старая виниловая пластинка.
Нам с тетушкой повезло в схожести музыкальных вкусов.
Виниловый проигрыватель, колонки и усилитель достались мне от отца. Он был настоящим ценителем музыки. Мать играла на фортепиано, он на саксофоне, я осваивал гитару, и достаточно успешно, Лаура, сестра отца, играла, и сейчас играет, на скрипке.
И мы с ней до сих пор иногда играем и поем по вечерам, как когда-то делали с родителями.

— На его долю кашу варить? — спрашивает тетя, прерывая мои раздумья.

— Мы не будем завтракать, нужно кое-куда успеть зайти.

Через минуту на кухне появляется бледная фигура Янниса.
Он подходит к Лауре с широкой улыбкой и начинает крепко ее обнимать.
Это всегда выглядит слегка комично. Когда двухметровый парень пытается максимально согнуться, а девушка становится на цыпочки, но все равно не может дотянуться, чтобы чмокнуть его в щеку.

Мы выбегаем из дома, попутно благодаря Лауру за чай, и закидывая в сумку пачку печенья.

На улице пасмурно. Точно должен пойти дождь. А мы не подумали взять зонт.

Мои ожидания оправдываются, и уже через секунду мы начинаем мокнуть под ливнем.

Забавно, ведь нам даже негде спрятаться. Мы идём по дороге за городом, вокруг только горы и деревья.

Яннис даже не спрашивает, почему родители не звонят ему в панике, он знает, что я ещё вчера сообщил им о том, что их сын будет ночевать у меня.

Иногда мне кажется, что я слишком сильно забочусь об этом парне и что люблю его сильнее, чем следовало бы.
Нельзя привязываться к человеку настолько сильно, потом будет казаться, если его не станет, ты не сможешь дальше жить.
Это ужасно. Осознавать, что все твоё настроение зависит от одного человека. Ты делаешь для него все, что в твоих силах, а он все равно позволяет себе причинять тебе боль, возможно, даже не осознавая этого. Но хуже всего страх того, что в один момент этот человек развернётся и зашагает в противоположную от тебя сторону.

Поэтому нельзя так сильно привязываться к людям.

Яннис хороший человек, и мы дружим не первый год, но этот страх почему-то не хочет покидать мою голову.

Какой же я дурак.


— Булгаков, не зависай! Шевелись, а то мы точно промокнем до нитки!

— Мы уже промокли, какой смысл теперь торопиться?

Парень закатывает глаза от раздражения.

— Мы простудимся.

— Ну, тебе бояться нечего, у тебя крепкий иммунитет, а вот у меня…—Я остановился и сделал небольшую паузу.— Ян?

— Что?

— Ты будешь плакать на моих похоронах?

Яннис замер, и секунду подумав над сказанным, покрутил пальцем у виска.

— И ты оказывается иногда бываешь придурком, Ираклий.


Все выпускные похожи один на другой.
Молодежь веселится и, конечно, выпивает. Девушки накрашены, одеты в дорогие платья. Они уже танцуют босиком, туфли натерли болезненные мозоли.

Растрепанные парни стараются двигаться в такт музыке, но у них неважно получается.

На центр выходит Яннис, попутно снимая с себя чёрный пиджак. Белая рубашка красиво обтягивает спортивное тело, подчеркивая рельеф мышц.

Он всегда выходит, если звучит одна из его любимых песен, и я всегда не могу оторвать от него взгляд.

Блондин танцевал завораживающе, все невольно замедлялись, смотря на него.

Я уже двадцать минут мну в руках пустую пачку из-под никотиновых пластырей. Голова, будто раскалывается на две половины. Мне с самого начала не хотелось идти  сюда, все-таки я слишком скучен для таких мероприятий, но Яннис заставил меня пойти, потому что считает, что в последнее время я стал особенно печальным. Забавно, ведь я даже не могу объяснить причину этому.

Черт бы побрал этого Янниса. Тащиться с огромным пьяным парнем через весь город не то что тяжело — это невыносимо. В этот момент я начинаю осознавать насколько жирным шрифтом я впечатал нашу дружбу в список самых важных вещей в моей жизни, и что, наверняка, я сделал это зря.


— Булгаков, знаешь, вот у меня много друзей по всей стране, — начинает говорить Яннис, когда мы лежим на траве около реки после падения, вызванного тем, что я оступился, — но ты такой один. Только тебе я могу доверить свою жизнь. — Он делает небольшую паузу, выдыхая.— Я люблю тебя, правда люблю. Прости меня, если я поступаю неправильно, а я часто это делаю. Прости.

Весьма наивно полагать, что, если человек извиняется за свои поступки, он перестанет их совершать. Я прекрасно понимаю это, но почему-то сейчас я верю каждому его слову, точнее я хочу верить.
Эти слова были как никогда вовремя, ведь именно сейчас я стал анализировать нашу дружбу, именно сейчас в мою голову стали пробираться сомнения.

Хотелось бы промолчать, но я говорю то, что сейчас следует сказать.

— Я прощаю тебя, конечно прощаю.

Он улыбается пьяной и такой очаровательной улыбкой, поворачивая голову в мою сторону.
Я не смотрю на него, только не сейчас, когда по какой-то неведомой мне причине, у меня ком в горле, а к глазам подступают предательские слезы.

Через полчаса я уже иду по своей улице в полном одиночестве. Он просил остаться у меня, но я отказал, сославшись на плохое самочувствие, конечно, со мной всё в порядке, я просто не смог бы выдержать его присутствия хотя бы часом больше.

Лежу на застеленной кровати, а в голову лезет куча мыслей. Порой я ненавижу себя за то, что всегда слишком много думаю.

Из окна на пол комнаты падает лунный свет. Весьма романтично.
Но сейчас меня это мало впечатляет.


Зачем я только согласился на эту поездку? Плетемся в электричке в другой город компанией из восьми человек. Четверо парней и четыре девушки из класса. Решили отдохнуть вместе, возможно, последний раз, и опять Яннис убедил меня в том, что это прекрасная идея.
Сейчас он сидел напротив меня и смеялся, разговаривая с Даной, которая весьма раскрепощено себя вела, закинув свои ноги на колени Спиридонову, но ему, видимо это нравилось.

Мы не общались уже неделю. Я делал это намеренно, а он, скорее всего был занят, чем-то более интересующим его. Тем лучше. Я порядком утомился за этот год от вечных разговорах о проблемах в личной жизни, соревнованиях и очередных девушках. Конечно, я привираю, говоря это, ведь утомился я в большей степени от собственных мыслей, которые, к сожалению, были заняты тем, чем бы не хотелось.

Весь наш путь я читаю книгу, практически не отрываясь, изредка чувствуя на себе пристальный взгляд Янниса.


Через пять часов мы уже заселяемся в гостиницу. Два человека в одном номере, чтобы хоть немного сэкономить.

Зайдя за мной в номер, и закрыв за собой дверь, Яннис резко хватает меня за руку. Я разворачиваюсь, слегка запрокидываю голову, смотря на него с неким возмущением.

— Что случилось? Ты на меня ни разу не посмотрел за сегодня, слова не сказал!

— Почему я должен каждый день смотреть на тебя и говорить с тобой? — мой ответ, кажется, слегка обескуражил парня.

— С тобой явно что-то не так, — заключает он, снимая сумку с плеча.

— Устал, вот и всё.

— Взбодрись! — бросает он, тут же давая мне лёгкую пощечину, и убегая в ванную принимать душ.

Возможно, я слишком драматизирую.
И в наших отношениях нет никакой проблемы, и я зря её ищу.

Возможно.

У меня плохо выходит абстрагироваться, и это большая проблема. Даже сейчас, лёжа на кровати, читая книгу, я проворачиваю в голове миллиард бесполезных и ещё более бесполезных мыслей.

Яннис выходит из душа, подходит ко мне, специально наклоняясь так, чтобы с его волос на меня попала вода. Капли капают мне на лицо, а он будто провоцирует, глупо улыбаясь.

— Вообще-то в шкафу есть полотенце, — говорю я с легким раздражением и отталкиваю парня ногой от кровати.

Он отходит к окну, натягивая на себя футболку с «Битлами», которую я подарил ему два года назад.

— Все собрались погулять сегодня, может быть в бар зайти. Пойдёшь?

— Нет, спасибо. Я буду отсыпаться после дороги, тем более уже девять часов вечера.

Яннис смотрит на меня с легким непониманием и даже тревогой.
Потом подходит к двери.

— Неужели я не услышу ни одного наставления? — спрашивает он с усмешкой.

— Не нажирайся сильно.

— Постараюсь, мам, — со смехом он выходит за дверь.


На часах уже 3:42, когда двухметровое пьяное недоразумение вваливается в нашу комнату.
Его шатает, как матроса на палубе во время шторма в двенадцать баллов.

Я продолжаю делать вид, будто сплю, а он, еле стянув с себя футболку, укладывается на другой стороне кровати.

Проворочавшись полчаса, он ложится на спину, и я слышу его обреченный вздох.

— Ираклий, — говорит он тихо, — я не могу уснуть.

— Я уже успел это понять, — говорю я с нескрываемым раздражением.

 — Чем я обидел тебя? Ты стал так холоден со мной.

По спине у меня пробегают мурашки от этого заявления.

— Ничем не обидел. Спиридонов, давай спать уже.

Тут Яннис резко разворачивает меня к себе лицом.
Его глаза широко распахнуты, как и мои сейчас.

— Ты такой странный бываешь, Булгаков. Я иногда тебя не понимаю.

— Или не хочешь понять? Я ведь для тебя жилетка, в которую можно поплакаться, сборник полезных советов, надоедливая мать или наоборот дружбан, который спрячет у себя от родителей, когда надо, решит все вопросы за тебя. Почему ты принимаешь это всё как должное, Яннис?! — я отпихиваюсь от него и встаю с кровати.

Он сидит на постели свесив ноги, и то ли испуганным, то ли гневным взглядом смотрит на меня, из-за полумрака не разобрать.

Возможно, на самом деле эти возмущения рождаются, потому что я чувствую нечто большее к нему, чем он ко мне, и мне обидно от этого.

Возможно.


— Потому что мы друзья, наверное. А друзья так и поступают. Был бы я таким как ты, тоже давал бы тебе советы, но так уж вышло, что это ты у нас Сократ, — он слегка усмехается и подходит ко мне.

— Легко отмазался, как всегда.

— Но ведь не всё так просто, так Ир? С тобой всегда сложно.

— Сложно? Со мной?

— А что просто? Вечно впадаешь в свои дурацкие депрессии, старье свое унылое постоянно слушаешь, на улицу почти не выходишь, придираешься к мелочам, отчитываешь меня как семилетку, неудивительно, что у тебя кроме меня других друзей нет! — сказав это он резко замолчал, видимо, осознав, что сболтнул лишнего. — Ир, я не…

— Ищешь простого, пойди со своими приятелями пообщайся, — процедил я, не дав ему промямлить извинения.


Достав из шкафа какой-то плед, я постелил его на пол, взял свою подушку и простыню, чтобы укрыться, лёг.
 Яннис лёг на кровать, поворочался минут пять и замолк, но вряд ли уснул.
Нам обоим в это раннее утро не спалось.


Под утро всегда снятся самые странные сны.
Мне снилось, будто я иду по оживленной улице. На ней много людей, среди которых, вдруг я замечаю знакомую фигуру.
Это Яннис. Я начинаю громко звать его, а он не оборачивается. Потом
он исчезает, а я проваливаюсь в темноту.

Я нехотя открываю глаза. Свет из-за стеклянной двери балкона падает на кровать, где спит Ян. Его волосы сейчас кажутся золотыми, античный профиль добавляет благородства, длинные ресницы — невинности, ему хватило одного дня под солнцем, чтобы щеки покрылись веснушками.

Он поистине прекрасен.
Странно, но кажется, с этого дня меня перестают пугать такие мысли.

Вдруг Яннис открывает глаза, заставая меня за бесстыжим разглядыванием своего лица.
Он лишь сонно улыбается, будто вчера не было ссоры.
 Это одно из лучших качества Яна. Он совсем не злопамятный.

— Смотришь на своё творение? — спрашивает он хриплым голосом, проводя пальцем по брови со шрамом.

По спине опять бегут мурашки.

— Нет, смотрю на этот ужасный шрам, — с толикой сарказма отвечаю я.

Яннис начинает звонко смеяться. Его всегда смешат мои странные шутки.
Вдруг мне становится так легко на душе. Будто до этого момента ничего не было. И есть только его смех, и моя нелепая улыбка.

Я чувствую, что сейчас могу совершить самый смелый поступок в жизни или самую большую ошибку, но почему-то впервые меня это не волнует.

— Слушай, — неожиданно одновременно начинаем мы.

— Давай ты, — бросаю я.

Парень вздыхает, усаживаясь на пол рядом со мной.

— Меня взяли в университет, — тихо говорит он, — в конце июля уже уезжаю. Родители купили там однокомнатную квартиру.

Я расплываюсь в дурацкой улыбке, несущей не то радость, не то смятение. А парень смотрит на меня в ожидании одобрения.
Беру себя в руки и говорю:

— Я так рад, Спир, твоя мечта сбылась.— Он тянется ко мне за объятиями, а я неловко кладу руки ему на спину, — Горжусь тобой.

— А ты что хотел сказать мне? — спрашивает парень с наивным и таким счастливым видом, отстраняясь.

Внутри становится пусто, но это не тревожит меня сейчас, будто так и должно было быть.
Я замираю на секунду, смотря в его небесно-голубые глаза и опять нелепо улыбаюсь.

— Уже не помню.