Ты шутишь?

- Ты шутишь?
Очень сложно рассказать о том, что ты умираешь. Ты уже пережил собственный страх и оставил позади другие сопутствующие этой вести мысли, но еще труднее рассказать близким. Ты чувствуешь всю боль, которая наливается в глазах человека, смотрящего на тебя в ответственный момент. Сначала никто не верит, думают, это шутка. Но потом быстро становится понятно, что ничего смешного уже не осталось. Края глаз поблескивают от подступающих слез, все линии на лице исчезают от недоумения.
Я узнал о том, что у меня почти нет иммунитета за пару дней до того как пришлось все рассказать. К диагнозу многое шло - такие штуки не подтверждаются и не находятся за час приема у врача. Все начиналось с безобидного анализа крови, который показался подозрительным. Еще пару месяцев бурая жидкость из вен периодически пенилась в пробирках, чтобы отследить тенденцию изменений. Первый звоночек не был каким-то событием - ну, подумаешь, ниже нормы, разная фигня бывает. Самочувствие же нормальное, ничего не болит, только настроение не очень, но это же не причина умирать. Пока ездил по городу по врачам, сразу простудился, поэтому, как были убеждены врачи - все дело в этом. Щас выздоровеешь и все хорошо будет! Но хорошо не стало.
- Не шучу, - я вздохнул воздуха и постарался сдержаться от потока обнадеживающих слов.
- Но это же можно вылечить? Такого не может быть, мы найдем способ!
У жены была паника. Она видела, что я не очень хорошо себя чувствую последнее время, но такого не ожидала. Встав с дивана, она ходила по комнате, перебивая слезные реплики безнадежными взглядами в мою сторону. Мне нечего было сказать, я не знал, что будет дальше. Она не верила, а я уже поверил. И, наверное, смирился. Мне было жалко только ее, она и так днями проводила на работе, а тут еще я со своей проблемой.

С каждым месяцем состояние все хуже. К постоянному кашлю и насморку добавились ломкость костей и прочие недуги. Неудачно опустил ногу на лестнице в подъезде - вывих стопы. Вскоре я осознал реальную боль такой жизни. Все крупные суставы приходилось постоянно обматывать бинтами, избегать резкий движений. Внимание рассеивалось, реакция затормозилась.
Хотелось ли мне покончить с мучениями? На удивление нет. Человеческая борьба за жизнь поражала. Я разваливался на ходу, не мог нормально есть, не заблевывая всю одежду, но я не хотел закончится. Мне было просто все равно. Весь день я сидел и смотрел в экран телевизора, прерываясь на неприятные процедуры. Если раньше мой стол был полон всякими закусками и колой, блокнотами и книгами, то теперь на нем горы таблеток и шприцов, а внизу стоит топорное алюминиевое ведро. Все мечты разрушились, все удовольствия потеряли смысл. Я продал за бесценок машину, технику и ценные вещи, которые успел накопить. Пришлось отдать убогому скупщику даже книгу Гагарина с его подписью. Я понимал, что все эти траты были бесполезными и разве что оттягивали конец, но что было еще делать? Я настолько поверил в свою слабость, что уже не мог принять никакого решения самостоятельно.
Друзья со временем меня забыли, но я их не виню. Какой интерес общаться с калекой, которому ничего уже не расскажешь и не поделишься? Результатом безразличного поведения стал уход жены. Я не мог прямо ей сказать, что не хочу тратить ее время. Что стал настолько бесполезным, что не стою ее внимания и не смею портить другим жизнь. Апатия сделала из меня еще большего эгоиста, и осталось только чувство вины за то, что всем мешаюсь.
Когда всегда заряженный телефон вибрировал, собеседник получал порцию идиотских шуток, которые никто не хотел услышать. Уже поздно быть серьезным. Порой я замечал, что родители чувствуют себя еще хуже, чем я нес свое бренное существование. Каждый день мама приходила и помогала мне, но я все время выгонял ее, потому что теперь я наедине со своей беспомощностью. Хотя, когда она привозила супчик я был не против.
Плакал ли я? Первое время постоянно. Что мне еще оставалось делать? Бороться, как любят рассказать в кино? Я просто не понимал, что делать. Если борьбой назвать бесконечные траты денег на всевозможные лекарства, которые «не давали гарантий», то тогда, наверное, да.
Пошел ли я в отрыв, чтобы прожить последние дни на полную катушку? Нет, я просто боялся. Чего - не знаю. Выходя на улицу, натягивал капюшон на глаза, а руки прятал в карманы. Так и ходил сгорбленный, пока вообще мог нормально передвигаться. Я до сих пор не понимаю чего боялся, и отчего прятался. Когда к свежему уличному воздуху присоединялось солнце, мои руки усердно крутили коляску поближе к окну. Как-то раз я настолько долго смотрел вверх, что пятна на глазах не уходили часа два. Я будто ослеп, но совсем не испугался этого.

А потом все прошло. После долгих мучений, когда я просто ждал, моя уже бывшая жена насильно отвела на встречу с неким зарубежным онкологом. Там было много таких же как я, было и много других врачей. Все ходили и подбадривали больных, а меня это только раздражало. Каждый раз, когда кто-то выражал свое сочувствие, они только доказывали мою беспомощность, от которой хотелось скрыться и выкинуть из ее головы. Каждое утро перед зеркалом стоял скорчившийся немытый молодой парень, а иногда сидел сгорбившимся в инвалидном кресле, но он все равно старался забыть про свое состояние.
Я хорошо помнил тот день. Она плохо знала английский и после его вопроса бегала глазами, пытаясь найти того, кто поможет. Врач спросил про диагноз, смотря мне в глаза. Я ушел от его назойливого взгляда, но после безуспешных попыток моей спутницы объясниться, пришлось рассказать все, что его интересовало. Конечно, я знал как называется моя болезнь на английском, знал названия всех лекарств, ведь, у меня было куча свободного времени на чтение медицинских статей. Доктор разразился громкими заявлениями: «Этим уже давно никто не лечит, вы только теряете время!» Я вежливо слушал его, не разбирая половину слов, пока не закружилась голова. Свет, который будто подкрутили на большую яркость, заставил прищурится, а я покосился в сторону, заскрипев металлическими креплениями коляски. Нужно выбираться из этого душного окружения. Врач все интенсивнее жестикулировал в такт своим словам, а жена одергивала меня за плечо, заставляя слушать.
- Thank you very much for your words, but i must go, - руки застряслись, когда я попытался встать с кресла, мне не терпелось покинуть эту замкнутую коробку. Подытожив общение, я коряво выдохнул слегка обдуманной фразой, - There is a hu-u-uge amount of procedures i must take.
Я с трудом поднялся, но коленям это не понравилось - они жадно заныли в полусогнутом состоянии. Уши закладывало, но звонкие щелчки суставов достигли мой слух. Многие обратили на меня внимание, но было все равно, я хотел, чтобы это закончилось. Иностранца наоборот только еще больше понесло. Нахлынувшая тяжесть головы тянула вниз, пришлось пытаться выпрямить спину, чтобы перекинуть вес тела. Сколько я тогда весил? Килограмм 45? Годом ранее этот вес я поднимал штангой на бицепс, а теперь не справляются и все мои мышцы, от которых мало что осталось. Получилось пройти не больше полутора шагов, а потом в коленях исчезло напряжение и они отпустили меня в свободный полет. Падения не произошло - тот самый врач и жена вовремя подхватили за руки. Я уже не дышал, а агрессивно глотал воздух, будто полдня бегал вокруг дымящего завода - вся слюна была липкой и кислой.
- You must visit me at office. I’ll stay here for a few days, - наконец он снизил темп речи, - Here. Come tomorrow in the morning.
Нет сил возразить или что-то ответить. Воздух рывками прорывался сквозь ноздри, когда я закатил глаза в своем привычном инвалидном кресле. По пути обратно в машину под веками защипало от нахлынувших слез - как я так быстро стал еще слабее? Развить мысль не получилось - неравномерное движение в пробке бросило меня в сон, окутанный теплым воздухом печки.
Утром охапка всех медкарт и лекарств выскальзывала из рук в унылом офисе снятом на пару дней. Совсем не таком уютном как у моих врачей. Веки смыкались, но непривычное движение вокруг не дало бы заснуть. На этот раз на миниатюрной табуретке сидел переводчик, что несомненно порадовало жену. Врач задавал всякие вопросы, на которые я либо неохотно отговаривался, либо вообще молчал. В какой-то момент переводчик дружелюбно произнес обнадеживающие слова:
- Алексей, поверьте, что вы сильный. Если у меня и не получится вас вылечить, я приуменьшу ваши страдания.
Приуменьшу. Я опять промолчал. Я не был сильным и не верил во все эти общения. И я не хотел, чтобы кто-то сделал меня сильнее. В итоге он обманул - он не просто облегчил мне жизнь, он, наверное, вылечил.
Через месяц с новыми лекарствами и терапией стало лучше. Еще через месяц путь от комнаты до кухни преодолевал сам и мог позавтракать не только жидким куриным бульоном. В очередном звонке маме я восторженно рассказывал, как успешно съел час назад кусок торта. У меня была специальная таблетка против рвоты, специальные капли против слипающихся глаз, специальный шампунь, чтобы не выпадали волосы. Они дали план на множество ситуаций, которые, оказывается, были вполне предсказуемыми. Дни наполнились постоянными консультациями с другими врачами того странного человека, который меня спас. Некоторые препараты мне присылали бесплатно, с условием того, чтобы я тщательно описал их результат. А еще у меня была коллекция снимков. Я до сих пор не понимаю, что именно не так на этих белых очертаниях моих органов, но ясно вижу, как становилось лучше.
У меня было еще много времени обо всем подумать. Подумать, почему окружающие меня врачи не вылечили или не хотели вылечить? Почему первый раз увидевший меня успешный врач потратил свое время ради незнакомца, который ничего не умел? Почему мне вообще так повезло? Но это не важно. Ведь сегодня я просто могу все это рассказать.