Аннабелла

В баре на одной из окраин Парижа сидел молодой человек приятной внешности с зелёными глазами и задумчиво катал по стойке бара небольшой стеклянный шар с мутными пятнами внутри, напоминающий планету Земля. Стекло неприятно громыхало и подпрыгивало на неровностях дубовой доски, действуя на нервы редких посетителей с барменом вместе, у которого была жутко квадратная голова и волевой подбородок на лоснящемся лице. В очередной раз толкнув шарик левой рукой, он останавливал его правой и посылал назад, время от времени прерывая это бессмысленное занятие редкими глотками виски из запотевшего стаканчика со льдом.
Бармен недобрым взглядом с презрительной гримасой на лице продолжал следить за ним. Обычно так смотрят безнадёжно самоуверенные, но трусливые люди. У обладателя шарика было красивое восточное имя Карен, что означает проповедник у одних народов, у других — щедрый и великодушный. Где-то час назад он вышел от проститутки, с которой познакомился на мосту, провёл с ней всю ночь и был явно не в духе, пропивая последние деньги в баре.

Когда-то давно, будучи студентом одного из Московских институтов, куда поступил сразу же после армии, он познакомился с молодой француженкой старше его лет на десять, где она преподавала, приехав по культурному обмену в вузе, литературу, в частности Мольера, неплохо изъясняясь на русском. Их роман длился почти год, потом она уехала к себе, рыдая и плача в последний день ему в плечо, изрядно вымочив модную рубашку, жаккард, которую сама подарила. Через пару недель он забыл про неё и не вспоминал.
Начало ноября 1982 г. Москва прощалась с генсеком...
Уставший после бурной вечеринки у своего сокурсника Славы Панина, который на радостях так накачался бабушкиным самогоном в тот день, что упал со стула, стянув за собой скатерть с едой и посудой, оставив приглашённых без торта и выпивки. Всё бы ничего, но десерт с вином покупали вскладчину и ругали его вместе, даже кто-то пнул его в бок со злости.
Карен лежал на спине, равномерно похрапывая рядом с очередной толстушкой из параллельного курса, которая беспрерывно ворочалась во сне и мешала ему спать. Его разбудили удары в дверь посреди ночи. Стучалась вахтёрша баба Варя, довольно-таки бесцеремонно требуя открыть дверь своим зычным голосом, чем перепугала насмерть сожительницу, готовую уже прятаться под кровать.
— Спускайся вниз, тебе звонят по междугороднему международному, — странно оглядывая его с ног до головы, заявила вахтёрша, еле выговаривая слова.
— Ты номером случайно не ошиблась, бабуся? — с недовольствием, гримасничая, спросил он.
— Не ошиблась, храни тебя Господь, — почему-то запричитала старушка, моргая глазами.
В вахтёрной отложенная в сторону телефонная трубка, скатившись со стола, странно болталась, свесившись на закрученном кольцами кабеле, видно, впопыхах баба Варя её неровно положила.
— Ало, ало, я слушаю — с нескрываемым любопытством спросил Карен в трубку. На другом конце провода, к его удивлению, оказалась Сильви, та самая француженка, с которой он жил весь последний год.
— Как дела, Сильва!— внезапно повеселев, спросил он, услышав знакомый голос.
— У меня не очень, а у тебя как?
— Так себе, скоро сессия, а что случилась, дорогая?
— Я беременна.

Побегав несколько месяцев по различным бюрократичным конторам, обивая стоптанными кроссовками бедного студента бесчисленные пороги толстых и тонких чиновников, не минуя визитом лиценеприятных работников спецслужб, называвшихся тогда КГБ, он всё-таки в конце мая получил выездную визу и оказался в парижском аэропорту Charles De Gaulle, где его встречала сильно изменившаяся Сильви — с огромным животом под короткой розовой майкой с надписью «Love me baby», из-под которой торчал выпирающий пупок, и синими кругами под глазами.
В роддоме, куда утром пожарники увезли её рожать, врач долго заполнял его анкету — откуда он родом, как звать родителей, сколько лет и как давно во Франции. Уже ставшие привычными допросы как с той, так и с этой стороны он терпел с завидным хладнокровием, отвечал на все вопросы, но, когда его пригласили поучаствовать в родах супруги, он сначала наотрез отказался, но потом согласился, побоявшись, что его могут не так понять. В родовой комнате, куда его проводил тот же врач, лежала бледная Сильви, и копошившиеся рядом врачи о чём-то спрашивали её, она изредка отвечала им бледными губами, косясь на него. Пахло лекарствами, на полу валялись пару окровавленных простыней, почувствовав, как у него закружилась голова, он вышел в коридор и стал смотреть из окна на больничный сад, глубоко вздыхая от волнения. На скамейке около стоянки машин безмятежно спал рыжий кот. Открылась одна из многочисленных дверей на первом этаже, из которой, щурясь от света, вышла молоденькая медсестра в голубом халате, поманила кота, поставив на землю под кустом розы открытую консерву с кошачьей едой. Кот продолжал дремать, не реагируя. Девушку кто-то позвал из открытой двери, и она ушла. Через пару минут в глубине коридора раздался истошный крик, послышалось хлопанье дверей, топот бегущих ног, детский плач и тишина.
Чтобы здесь работать, надо иметь стальные нервы, подумал он, не сводя глаз с кота, который тем временем проснулся и, зевая, лениво шёл к еде.
— Карен, месье Карен, — забавно ставя ударение на первом слоге, звали его, — идите быстрее, у вас родилась дочка.
В специально отведённой для этого комнате на диване сидела хорошенькая медсестра, что пару минут назад кормила кота, и держала в руках новорождённую.
— Месье, возьмите её на руки, посмотрите, какая она красивая, — почему-то с крупинками слез в уголках глаз предложила девушка. Он захотел взять новорождённую на руки, но красавица весьма странно выглядела — хрупкая, вся красная, сморщенная.
— Нет, нет, — мотая головой, сказал он и, спотыкаясь, выбежал из комнаты в направлении окна и почувствовал, как его всего тошнит, крутит изнутри. Нервы никуда — решил он.

Если можно было описать душевное состояние Карена в то время одним словом, то смятённое оказалось бы самое подходящее. Растерянность и волнение были во всём. В обилии продуктов и одежды в супермаркете, в количестве автомобилей, в ночной жизни, в неумении открывать дверь вагончика в метро и особенно в незнании языка.
По субботам вместе с Сильви они ходили в огромный супермаркет за городом. Он вёз тележку рядом, она наполняла её продуктами. Временами ему очень хотелось попробовать новый камамбер, который прямо в сырном ряду рекламировал бойкий мальчишка с фартуком, на котором было написано Fromage, но, так как у него не было денег, он молчал, и это угнетало его. Проходя мимо винного отдела, он всё-таки не удержался и попросил её, как мальчишка у мамы, купить бутылку Cahors, который ему очень нравился своим терпким вкусом, на что она отрывисто оборонила:
— Дома еще осталась недопитая бутылка со вчерашнего дня.
После этого он молчал всю дорогу, спрашивая себя, а стоило вообще переезжать сюда.
Поначалу он не мог привыкнуть к некоторым особенностям французского языка, как например, что в булочную не ходят, а «ищут хлеб», как и в душ, который «берут». Смятение усиливал непредсказуемый юмор с экрана телевизора и куча фактур, падающих в почтовый ящик от разъезжающих на жёлтых велосипедах весельчаков-почтальонов. Пройдёт некоторое время, и он станет привыкать к парижской жизни. По утрам возьмёт в привычку ходить за хлебом и пить кофе с круассаном в ближайшей булочной у мме. Жоржет, которая не переставала удивляться его родителям, давшим такому хорошему парню женское имя — Карен (от французского Karine). Днём он смотрел дотошные сериалы про миллионеров, кормил ребёнка, готовил обед, так как не работал. По вечерам помогал Сильви с переводами русских писателей, перед сном «брал» душ, не вдаваясь в филологические подробности. Ребёнок рос, время текло, наконец он стал неплохо изъясняться на французском, прошёл небольшой стаж информатики и устроился на работу, неплохо зарабатывая.

Временами, когда он не успевал забирать ребёнка из детского садика, им помогала подруга детства Сильви — молодая Изабелла, которую в близком кругу друзей все звали Иза.
Работала она в спортивном клубе тренером по художественной гимнастике. Фигуру имела безупречную, со смуглой кожей, выпуклым лбом, под тонкими бровями которого зажигательно блестели широко поставленные карие глаза, и небрежно убранными в копну волосами на макушке.
То, что случилось потом, наверное, обязательно должно было произойти. Для любого экстраординарного события должны быть предпосылки, а потом причина и следствие, которых оказалось больше чем предостаточно. Постоянные командировки Сильви, растолстевшей после родов, по различным учебным заведениям страны от университета, часто измотанная длинной дорогой, уставшая, ставшая раздражительной по пустякам, она засыпала в постели с трубным храпом, от которого вскакивали соседи аж этажом выше, успев, как правило, при этом отказать во взаимности, сославшись на головную боль. Всё это пробуждало у Карена инстинкт неудовлетворенной плоти, принуждая его похотливо посматривать на стройные формы Изабеллы, которая тоже переживала свои не лучшие времена на любовном фронте. Женатый патрон небольшой фирмы по производству упаковочных материалов, с которым она встречалась в течение двух лет, внезапно её бросил по известным только ей причинам, впрочем, она и не очень об этом сожалела, так как характер имела циклоидный, непостоянный, с быстрой сменой настроения и темперамента.
В один из долгих зимних вечеров, когда Сильви на неделю укатила на какой-то семинар переводчиков в Лион, в Париже произошло знаменательное событие — выпал снег. Те, кто жил в этом чудном городе, после которого многие собираются умирать, и был очевидцем снега на его улицах, знают, что это приравнивается к климатической катастрофе. Битые автомобили, больницы обычно бывают переполнены нерадивыми старушками, которые в очередной раз не послушались занудных дикторов радио и телевидения на призыв не выходить из дома и всё-таки решились пойти в соседнюю булочную за своим багетом и, самое главное, перекинуться парой слов с неунывающей Жоржет о погоде, храпящем муже, о бездарных политиках, которые только и делают, что подымают налоги.
Уже под вечер, прежде чем проводить её до двери, он как бы невзначай спросил её, то ли ради приличия, то ли ему и впрямь не хотелось, чтобы она уходила:
— Может, останешься у нас сегодня? — кивая головой на окно. — Обещали снегопад всю ночь, — предостерегал Карен.
— Я бы осталась, но мне надо принять душ, подготовить списки к завтрашним соревнованиям.
— Это не проблема, в шкафу всегда найдётся пара чистых полотенец Сильви, халат и мой компьютер для работы в твоём распоряжении.
Пока Карен укладывал маленькую Аньесу спать, которая хныкала и не хотела ложиться, Изабель успела принять душ, вскипятить воды и налить чашку горячего чая, в котором, не желая тонуть, плавал пакетик чабреца, расточая душистый аромат уюта по комнате. Она стояла у окна в стёганом халате Сильви, который ей очень шёл, и задумчиво смотрела в окно. Начинало темнеть, редкие прохожие пересекали улицу, оставляя тёмные следы на снегу, свистел ветер на серых крышах. Большая чёрная ворона, смешно, вперевалочку, подошла к бумажному пакету от McDonald’s, который лежал около мусорного ящика и, поклёвывая, стала переворачивать его в надежде найти что-то съестное.
Ребёнок наконец заснул и, нежно посапывая, дёргал маленькой ручкой во сне. Плеснув себе немного красного вина в бокал, он подошёл к ней. Она не оборачивалась. От Изабель шло тепло женского тела, запах тропических растений от слегка ещё влажных после душа волос. Взявшись за края халата, он потянул его вниз, оголив её бронзовые плечи, руки до локтей и прижался к ней, целуя её в затылок. Она обернулась, потупив взгляд, тихо спросила:
— Ты уверен, ты серьёзно этого хочешь, хорошо подумал, Сильви — моя подруга.
— Да, хочу, — упрямо ответил он, привлекая её к себе, чтобы унестись туда, где когда-то Ева дала Адаму попробовать яблоко, где блестят глаза и закрываются лишь в момент безумия, где слова излишни, как во сне, лишь только хриплое дыхание не в такт бьющемуся сердцу.
Их порочная связь, окутанная обоюдной тайной, переросшая в страстное влечение, прерывалась теперь только приездами Сильви домой, превращаясь в своего рода игру для взрослых «не попадись», и это забавляло их. Как только Сильви уезжала в очередную командировку, он звонил ей и голосом заговорщика сообщал радостную новость. Через некоторое время, не заставляя себя долго ждать, она приходила к нему, чтобы остаться на ночь.
Её упругое мускулистое тело гимнастки сводило его с ума своей гибкостью, необыкновенной поворотливостью и фантазией заниматься любовью, где попало, начиная от кухонного стола, кресла и кончая ковром перед диваном. Даже целовалась она как-то особенно, вонзая ряд своих белых, как сахар, зубов прямо в губу, выявляя свою креольскую кровь с острова Мартиник со стороны матери. Блестящие озорством карие глаза, исходящий от тела бесстыдный огонёк желания сжигал обоих до изнеможения после каждой череды горячих ласк.
На правах подруги она иногда заходила к ним после обеда, когда Сильви бывала дома. Если Иза уходила на кухню, чтобы сделать себе кофе, туда непременно как бы случайно заходил и Карен, щипал её за попу, на что она приглушённо смеялась, крутя пальцем у виска, и говорила шёпотом:
— Ты что, дурак, она же может увидеть.
Но Сильви ничего не слышала, не видела, она сидела за столом, полностью погрузившись в ворох бумаг, заполняла либо пустые графы по налогам, либо писала новую лекцию на предстоящий симпозиум. Сидя напротив, Иза, покачивая на кончике большого пальца ноги пуховый тапочек, наносила себе на губы яркую губную помаду, вытирая время от времени кончики рта салфеткой. Он же, проходя за спиной супруги, посылал ей воздушный поцелуй, на что она деланно хмурила брови.
Теперь, когда Сильви его отчитывала по пустякам — за разбитую чашку, немытую посуду или несвежий хлеб, он снисходительно её выслушивал, улыбаясь всякий раз, и мысленно ехидничал — теперь мы с тобой квиты, дорогуша. Ах, ты так — придираться по мелочам, а я тебе этак — изменяю теперь.
Так длилось некоторое время, пока они настолько не осмелели, что потеряли чувство осторожности, и однажды попались — глупо и безнадёжно. Сильви, как обычно, с утра укатила на очередной семинар на неделю в Руан, что на севере, в ста тридцати километрах от Парижа, и беспечные любовники, вдоволь накувыркавшись в квартире, счастливо заснули в обнимку на супружеской кровати. В тот день Сильви, сидя в лекторском зале университета прямо перед трибуной, где докладчик уныло рассказывал об особенностях художественного перевода, внезапно себя плохо почувствовала, ей стало дурно, и она чуть не потеряла сознание. Её сразу подхватили, дали выпить стакан с водой, вскоре за ней приехали пожарники и увезли в отделение скорой помощи. После анализа крови, мочи и давления её быстро отпустили, не найдя ничего существенного. На прощание врач посоветовал хорошенько отдохнуть и угостил чашечкой кофе из аппарата, что стоял в больничном коридоре. Приехала она домой поздно ночью, успев перекусить по дороге в McDonald’s, тихонько открыла дверь, чтобы не разбудить ребёнка, разулась и прошла в спальню, где спали обнажённые любовники на помятой постели с раскрытым настежь окном с трепыхающейся от ветра шёлковой занавеской.
Она стояла несколько минут, смотрела на них, в голове один за другим теснились глупые мысли: может, она зашла на пару минут и случайно здесь заснула, спать на диване крайне неудобно, вот поэтому она тут. Она пыталась думать всё, что угодно, но только не измену, настолько для неё это было подло и низко — изменить ей с её лучшей подругой. Внутри всё сжалось от сильного волнения, к горлу подкатил рвотный ком. Она попробовала часто дышать, чтобы успокоиться, но поняла, что бесполезно, бросилась в ванную, склонилась над раковиной. Вырвало всё, что ела час назад. Произошло засорение, вода не сливалась. Согнувшись вдвое от колик в животе, она прошла на кухню, опрокинув по дороге поднос с грязной посудой, что был на столе, села на табуретку, держась обеими руками за живот и, молча тряся головой, зарыдала.
Полуодетые, они оба прибежали на кухню и стали успокаивать её, просили прощения, врали, что это первый раз и больше такого никогда не повторится. Перестав рыдать и взяв себя в руки, она посмотрела на обоих холодным взглядом и, чеканя каждое слово ледяным голосом, сказала Изабелле:
— А тебя я не то что видеть не хочу, но даже слышать о тебе больше не желаю, уйди из моей жизни прямо сейчас, жалкая потаскушка.
После того как за ней захлопнулась дверь, Сильви встала и отвесила звонкую пощёчину Карену, на которую он поначалу никак не среагировал, а потом со злостью схватил табуретку, ударил ею по кухонному шкафу с тарелками, сломав стеклянную узорную дверцу и добрую половину блюдец со стаканами, что были в нём. От звона разбитого стекла проснулся перепуганный ребёнок и стал истошно орать.
— Собирай свои вещички и уматывай из моего дома в свою страну, где нет секса, жалкий эмигрантишка, — зашипела она, переходя в крик, и в голосе её чувствовалась твёрдость, которую он раньше за ней не замечал.
Утром, поцеловав на прощание дочку, с небольшим чемоданом и плащом, перекинутым через руку, он вышел из дома и пошёл по ru de la Paix навстречу новой жизни с горечью в сердце и с непонятной лёгкостью в душе, до конца ещё не осознавая всю сложность ситуации, в которой он оказался. Ни крыши над головой, ни семьи, ни денег, ни друзей и ни родителей. «Начну новую жизнь с Изабель, чем она мне не подходящая пара», — думал он, улыбаясь чему-то своему, шагая в направлении её дома.
Увидев в двери Карена с букетом цветов в руках, Изабель сначала неприятно удивилась, но, задумавшись на секунду, в дом всё-таки впустила. На кухне, где он пил кофе с чёрствым круассаном, она, обрезая красные розы, прежде чем их поставить в вазу, как бы случайно ему заметила:
— Очень красивые цветы, — стрельнув исподлобья на него, — надеюсь, ты ко мне ненадолго.
Испортив тем самым ему настроение до самого вечера, вплоть до того момента, когда они, уставшие от ласк, заснули в обнимку.
Оказалось, что по утрам характер имела она раздражительный, не здоровалась, долго занимала ванную и туалет, обедала и ужинала в ресторанах со своими друзьями. В квартире никогда не убирала, так что иногда он находил её чулки и трусы за диваном, куда они соскальзывали со спинки. По вечерам он варил макароны и ел их один, запивая пивом. Смирился со всем, никогда не ворчал, не кричал, ему всё ещё казалось, что он любит её и поэтому идёт на такие жертвы — оставил жену и ребёнка, не пытаясь возвратиться назад, только ради любви. Иногда позванивал Сильви, интересовался успехами ребёнка среди недели, а по воскресеньям водил гулять в ближайший садик, баловал — покупал мороженое, шоколад.
Так прошло около трёх месяцев, и всё-таки он съехал от неё вопреки своей воле, лишь по той простой причине, что она нашла ему небольшую комнатёнку недалеко от себя, чтобы наконец избавиться от него. Вскоре Изабель снова сошлась со своим бывшим патроном, который тоже не забывал её всё это время, периодически посылая букеты цветов с записками, и быстро позабыла о нём. Карен хоть и страдал, но ходить к ней перестал окончательно.
Пришло время раскаяний, теперь он сожалел, что ушёл из семьи, видит ребёнка только по выходным, был даже готов возвратиться назад, но Сильви была неумолима.
— Я допускала, что у тебя могут появиться мимолётные встречи где-то на стороне, но изменить мне с моей лучшей подругой, которой я доверяла, — это простить, нет, никогда, это выше моих сил, — объясняла она ему.
Оставшись один, теперь по ночам он вздрагивал и просыпался, вспоминая своё одиночество в холодной постели, мечтал об Изабель, проклинал судьбу, что так жестоко с ним обошлась, курил, пил кофе с виски, сидя в халате посреди ночи на кухне. Он сильно похудел, осунулся от бессонниц, измотанный, уставший, совершил пару непростительных ошибок на работе, чуть не потеряв её. К счастью, патрон был разведённым, жил холостяком и знал, что это такое. Поэтому просто предупредил его и посоветовал воспользоваться услугами жриц любви, которые прогуливаются по вечерам около моста Турнель, если у него нет никого.
Просидев весь вечер в кафе до наступления сумерек, успев за это время выпить четыре чашки кофе и пропустить пару стаканов виски, он ленивой походкой беспечного парижанина, которая так шла ему, пошёл в направлении моста в надежде найти кого-нибудь на ночь. Город был полупустой, навстречу шли редкие прохожие, в обнимку пара влюблённых, наконец появилась первая ночная бабочка, но она была такая страшная, что он сразу от неё отвернулся. Дальше было ещё хуже: накрашенная до невозможности африканка, пара сухих, как доски, девиц, какие-то два подозрительных типа, очевидно, сутенеры. Разочаровавшись, потеряв всякую надежду устроить себе праздник души и тела, он уже собрался уходить, как заметил силуэт молодой девушки, которая смотрела с моста вниз. Подойдя поближе, он заметил, как она оторвалась от созерцания Сены, подняла голову, посмотрела на него и плюнула вниз.
— Бонжур, мадмуазель, — ничуть не смутившись странной выходкой, сказал он. Девушка с удивлением посмотрела на него, ответив на приветствие. Даже под покровом темноты он смог разглядеть её приятные черты лица.
— Сколько? — спросил он, опуская глаза на её тело.
— Вас случайно не Портос зовут, — спросила она, хихикнув. — Вы заметили, что я плевалась в Сену и по воде шли круги.
— Темно, разве возможно что-то увидеть внизу, — скептически заметил он.
— У меня такое впечатление, что вы никогда не читали «Трёх мушкетёров», вы разве не помните, на каком мосту встретились герои Дюма?
— Читал, но это было так давно, и всё-таки вы не ответили на мой вопрос.
— На какой вопрос?
— Сколько вы стоите, ваша цена?
— Дорого, очень дорого, — немного подумав, и сразу же добавила, — девятьсот пятьдесят шесть евро.
— Да, вы правы, это дорого, но я готов выложить эту сумму для вас, поверьте, вы стоите этих денег.
— А вы оказывается эстет, как мне это воспринимать? В виде комплимента?
Он взял её хрупкую ладонь и, удерживая её, попытался обнять за ускользающую талию.
— Что ещё не так? — недовольно буркнул он.
— Э, нет, вы сначала заплатите, а потом уж лапайте.
— У меня только кредитная карточка, и мне нужна фактура для налоговой, — с иронией.
— Пошли к банкомату, — ворчливо, — фактура ему, видите ли, нужна, а я как раз вчера приметила маленькую сумочку от HERM;S за эту цену, — бормотала она.
— О, женщины, воистину вы непонятные существа.
— Вы что-то сказали щас о женщине, — сурово взглянув, подходя к банкомату и указывая на него пальцем.
— Нет, просто, сболтнул лишнего, так сказать, — набирая секретный код. Банкомат выплюнул небольшую стопку денег крупными купюрами и тут же захлопнулся, словно боясь, что кто-то сможет засунуть руку туда. Карен передал их ей, и она тут же спрятала в потайных просторах своей модной сумочки с блестящим замком.
— Вы всегда так легко расстаётесь с деньгами? — кокетливо спросила она с усмешкой.
— А вы всегда их берёте, не пересчитывая?
— Вы способны обмануть несчастную женщину, зарабатывающую на панели, чтобы прокормить себя и ребёнка? — с укоризной смотря на него.
— Простите, я не знал! Да и вы хороши, обещаете себе купить дорогую сумку, и что я должен быть подумать, по-вашему?
— Идите! — строго смотря на него. — Пока я не передумала!
— Иду, — покорно ответил он, следуя за ней, при этом с любопытством осматривая её сзади. — Вы даже не назвали вашего имени.
— Зачем оно вам, мы же расстанемся утром раз и навсегда. А впрочем, — пожав плечами, — меня зовут Аннабелла, если это вам так интересно.
— Красивое имя.
— Знаю!
Поздняя осень с ранними холодами, между домами дует прохладный ветер, свистящий в переулках, временами смешно задирая её тёмную юбку, заголяя голубоватые подколенные ямки. Где-то над крышами боролась с ветром одинокая ворона, жалобно каркая, бранясь на холод и одиночество. Она молча шла впереди него сквозь темноту парижской ночи, по серым дворикам куда-то прямо, а он, отставая позади, плёлся за ней. Ночь, сырая, без туч, ледяное мерцание звёзд. Если бы сейчас ему кто-то сказал, что она заведёт его в тёмный переулок, где он будет ограблен и убит её сообщниками, он бы пошёл вслед за ней всё так же, не задумываясь, ему давно уже было всё равно, на грани безразличия. Проходя мимо беседки в неосвещённом дворе, она остановилась и сказала ему:
— Снимите куртку.
— Что, прямо здесь и сейчас, — с ужасом воскликнул он.
— Что здесь и сейчас? — возмущаясь, переспросила она. — Вы разве не видите, что мне холодно и страшно.
— Простите, конечно, — снимая куртку с себя.
— Идите рядом со мной, достаточно любоваться мой спиной, если, конечно, вы на неё смотрели.

В коридоре, освещённом тусклым светом от настенного светильника, в доме, куда они пришли, пахло цветами и новой обувью. Он обратил внимание на её лёгкие босоножки, сделанные из цветных кусков кожи, элегантно перетянутые на лодыжке, и что у неё палец Мортона. Значит, любит командовать, подумал он. Вторая попытка обнять её в коридоре так же оказалась неудачной, как и первая на мосту.
— Подождите, не спешите, — слегка отталкивая его, — у нас ещё вся ночь впереди. Мы, женщины, не как вы, нам надо подготовиться, — уходя в сторону туалета. Карену ничего не оставалось, как пройти в тёмный зал и включить свет.
— Вы хотите посмотреть, как я какаю? — спросили она его из-за туалетной двери.
— Я что тебе, извращенец какой-то! Вот щас вы сказали это, и мне стало противно! Очень гадко.
— Да ладно вам, у меня были клиенты, которым это нравилось смотреть.
— Молчите, молчи, слышишь! Меня уже тошнит.
Трёхкомнатная квартира, куда они пришли с Аннабеллой, оказалась довольно-таки уютной, выкрашенной в белый цвет во всех трёх комнатах, с репродукциями картин Ван Гога на стенах, особенно его поразил огромный книжный шкаф около окна с аккуратно выставленными книгами от пола до потолка. На журнальном столике напротив шкафа и между кожаным диваном с креслом лежал открытый томик Александра Дюма. Пока она забежала на кухню, бросив на него по дороге странный взгляд, чтобы приготовить кофе, он от нечего делать взял книжку в руки и стал читать на открытой странице с латунной закладкой в виде пера.
«Обед состоялся в тот же день, и новый слуга подавал к столу. Обед был заказан Атосом, а лакей рекомендован Портосом. То был пикардиец, которого славный мушкетёр нанял в тот самый день по случаю этого самого обеда; он увидел его на мосту Ла-Турнель, где Планше — так звали слугу — плевал в воду, любуясь разбегавшимися кругами. Портос утверждал, что такое занятие свидетельствует о склонности к созерцанию и рассудительности, и, не наводя о нём дальнейших справок, увёл его с собой...»
Услышав шаги в коридоре, он закрыл книгу и, усевшись поудобнее в кресло, подождав, когда она подойдёт, спросил, пока она расставляла чашки на столе:
— У вас прекрасная библиотека, она ваша?
— Вас удивляет, что у женщины лёгкого поведения может быть столько книг? — разливая кофе по чашкам.
— Обратите внимание, вы задали этот вопрос, раз уж так, то ответьте, пожалуйста.
— Не буду я ничего отвечать, вам как кофе — с сахаром или?
— Без! Я смотрю, в библиотеке наряду с классиками есть и книги по гаданию на картах таро, пара сонников, Нострадамус и магия. Аннабелла, вы верите во всю эту чепуху?
— Как странно вы произнесли мое имя. О том, что я встречусь сегодня с вами, я знала ещё три дня назад. Я видела вас во сне!
— Ага, значит вы не проститутка, а просто ведьма, плакали мои денежки, как я понял! — смеясь.
— Ты всё правильно понял, забирай их себе, они мне не нужны, — швыряя пачку купюр на стол перед ним.
Этой непредсказуемой выходкой она ему необычайно понравилась, он стал с ещё большим интересом разглядывать её. Коротко подстриженные по мальчишечьи тёмно-каштановые волосы искрились под светом хрустальной люстры, бледные руки с голубыми прожилками либо нервно теребили края юбки, либо время от времени поправляли сползающий на лоб длинный локон, доброе лицо с грустинкой и слегка вздёрнутым носом вызывали в нём противоречивые чувства — некоторую смутную жалость и страстное желание обладать ею, зачем он сюда и пришёл, чёрт подери! Особенно поражал её умный взгляд внимательных глаз из-под подкрашенных ресниц. Казалось, она тебя видит насквозь, вплоть до костей. Так смотрят люди, которых жизнь била не раз, и теперь они видят мир по-другому, настороженно, недоверчиво, стараясь избежать дополнительных ошибок.
— Почему вы злитесь на меня, — как можно мягче спросил он, всё ещё не теряя надежды на близость, — ведь я всё-таки заплатил за ласки.
— Не люблю богатых козлов, которым кажется, что всё можно купить за деньги!
Карен аж изменился в лице, покраснел от неожиданности и хотел было уже открыть рот, чтобы ей сказать что-нибудь пошлое, обидное, как зазвенел звонок в дверь.
В дверях показалась женщина-антийка в по-особому завязанном головном уборе из платка, как могут завязывать только островитянки караибов, средних лет, с ребёнком на руках.
— Ангабель, — позвала она с сильным акцентом Антильских островов, — она сегодня не здорова, мне кажется, у неё температура, я даже испугалась, хотела тебе позвонить. Здравствуйте, месье, — продолжила она, окидывая Карена любопытным взглядом с ног до головы, — вы уж не спешите, если собрались уходить, не оставляйте её одну с больным ребёнком.
— С чего это вы решили, что я спешу, — удивлённо пожимая плечами. — Аннабелла, скажи, чем мне тебе помочь, дорогая?
— Вскипяти воду в чайнике, попробуем напоить её ромашковым отваром, пока я её переодену, — заботливо принимая девочку с рук антийки.
— Ну ладно, я пошла, — подмигивая с блаженной улыбкой на губах, — вы тут и без меня справитесь, я вижу.
Сначала он долго не мог найти чайник, который оказался в нижнем шкафу, а когда нашёл, то долго не мог включить индукционную плиту, пока на кухню не вбежала Аннабелла, покрутив указательным пальцем у виска, нажала на кнопку со значком ключика, плита мгновенно раскалилась огненным кругом.
— Ты что, с луны свалился, — кричала она ему из детской комнаты, — первый раз видишь чайник?
— Ну чайник, может, я вижу и не в первый раз, но плита у меня всегда была газовая, — орал он с кухни. Наконец была найдена и ромашка, правда, опять не без помощи Аннабеллы, повторно залетевшей на кухню, которая оказалась теперь в верхнем шкафу. Наконец Карен вошёл в столовую, обжигаясь, неся в руках пиалу с душистым отваром, на диване сидела Аннабелла с ребёнком, который увлечённо играл с её серёжкой конго, дёргая во все стороны.
— Как её звать? — почему-то шёпотом спросил он.
— Белла.
— Странные у вас имена — Белла и Аннабелла, — так же шёпотом.
— Это у тебя странное имя, а у нас они нормальные.
— Да и у меня оно неплохое, крёстный был армянин, он и назвал меня так.
Неожиданно ребёнок повернулся и посмотрел на него своими усталыми глазами цвета бирюзы.
— Возьми, это тебе, — сказала она, протягивая ему стеклянный шарик, который держала в левой руке.
— Спасибо, — механически забирая его.
— Я поражена, — удивлённо делая глазами, сказала Аннабелла, — первый раз вижу такое, она дарит шарик, обычно она не расстаётся с ним никогда. Береги его, он тебе принесёт счастье.
— Мне бы больше хотелось, чтобы я понравился её маме.
— Не болтай глупости, пойдём, уложим её спать, она устала сегодня.
— Можно, я ей расскажу сказку?
— Попробуй, она не сводит с тебя глаз.
— Жил-был один прекрасный принц, и пришло ему время влюбиться. Оседлал он своего ретивого коня с белой звёздочкой на лбу, сел на него и стал искать своё счастье по всему белу свету, путешествуя из одного королевства в другое. Дорога была долгой и опасной. Четыре раза на него нападали разбойники в лесу, он один отбивался от них. Чёрные ведьмы кружились у него над головой, выкрикивая проклятия. Болотные красавицы Кикиморы хватали за ноги его коня, пытаясь затащить в болота. Тёмные эльфы сбивали его с пути, пытаясь затащить в сырое подземелье. После всех своих злоключений и невзгод он вышел наконец из мрачного леса и увидел в горах красивый замок, где жила не прекрасная принцесса, а простая девушка, хоть и носила на голове корону. Она не теряла своих туфелек, не ела отправленных яблок и не спала в гробах, а хорошо училась в школе и была круглая отличница. А ещё она умела прекрасно готовить рагу из яблок и овощей, потому что она была очень добрая и не любила, когда убивали животных. Вот именно за это и полюбил её прекрасный принц. Он женился на ней, сыграли они скромную свадьбу, и все были рады вокруг, особенно конь, которому серьёзно надоело таскать принца у себя в седле по горам и лесам...

После того как ребёнок заснул, они долго сидели у кроватки, вспоминая разные истории из детства, пока не убедились, что она крепко спит. Вместе возвратились в зал, она предложила выпить ещё по чашечке кофе. Пока она громыхала посудой на кухне, его внимание привлёк сонник, который почему-то лежал на полу около дивана с закладкой на одной из страниц. Он раскрыл его и прочёл следующее: «Если вам приснилось убаюкивание ребёнка,
то это избавление — событие, с которым каждый из нас сталкивается на том или ином жизненном этапе. Независимо от того, идет ли речь о семейной жизни, работе или планете Земля, иногда наилучшим выходом из какой-либо ситуации является простой уход от неё».
— А знаешь, Аннабелла, я не верю сонникам, а тем более снам, потому что я их никогда не вижу.
— Если я щас тебе расскажу, что я видела прошлой ночью, ты ляжешь здесь.
— Расскажи, и я лягу на этот диван, на пол, на кровать, куда угодно, но только с тобой, ты только скажи.
— Объясни мне лучше, как ты до такой жизни докатился?
— В смысле? Не понял, о чём ты?
— По проституткам ходишь, у тебя есть жена, дети?
— Когда-то была у меня семья, щас нет.
— Ты изменял своей жене, и она тебя выгнала из дома.
— Как ты узнала? — с деланным удивлением. — А впрочем, что тут скрывать, так и было. Я полюбил её подругу, и она узнала об этом. Мы разошлись, я пожил немного с ней, и она ушла к другому, банальная история, каких тысячи.
— И это всё.
— Нет, не всё. Видеть, держать в руках Изабеллу, её смех, голос для меня стал смыслом всей жизни, и потерять это всё в один весенний день было больно вдвойне — ни семьи, ни любви, — сокрушённо мотая головой. — Без неё я меня потерял и не знаю, смогу ли теперь возвратиться к себе, в чьих объятиях я найду долгожданный душевный покой. И что самое печальное, всё это я понял, только когда мы расстались, на своей шкуре ощутил, насколько она была мне дорога. Я и щас пытаюсь её позабыть в продажных ласках женщин чужих, в вине, в работе. Нет, нет, конечно, я себя не оправдываю, меня очень трудно понять, как это так получилось — изменять супруге с её лучшей подругой. Единственное, что я могу сказать себе в оправдание, многое я тогда не понимал, стечение обстоятельств, и любовь как сильный разряд электричества, бьёт беспощадно, не спастись никому.
— У меня немного проще, — задумчиво отпивая долгий глоток горького кофе, начала Аннабелла, — я долго терпела измену, но побои — это было уже выше моих сил, я забрала ребёнка и просто ушла, громко хлопнув дверь на прощание. Сначала приют для битых женщин, потом назад к родителям.
— Представляю, как ты меня щас ненавидишь, — глядя на неё с состраданием.
— Я с детства мечтала выйти замуж за хорошего, доброго человека, — не обращая внимания на его слова, — засыпала и видела во сне — мечту, уползающую в крысиную нору, слышала биение его сердца, шёпот шелеста опавших листьев по дороге, которой он шёл, я кричала серым облакам, чтобы они замолчали, они смеялись мне в ответ. И когда это случилось, мне показалось, что я самый счастливый человек в этом мире, по крайней мере, я верила в это. Однако люди разные, и никому не известно — кто и как себя поведёт потом, в той или иной ситуации, а насчёт ненавидеть, уже прошло, перегорело в душе, осталась только зола от всего этого и одно желание — жить и жить свободно. Когда мы расстались, я, как в детстве когда-то, надолго уходила из дома, оставив ребёнка на мать, долго бродила по улицам, разговаривала с деревьями, советовала птицам лететь на север, потому что на юге им будет жарко. Люди смотрели и смеялись надо мной, думали, что я тронутая или пьяна. Мне стало страшно, я начала бояться людей, сторониться их и заболела. Родители нашли хорошего психиатра, он стал меня лечить таблетками, от которых меня рвало и всю трясло. Я стала слышать ритмы африканских танцев с Гвинеи и плясала дома до изнеможения, по ночам в одной рубашке искала новую планету среди звёзд, чтобы назвать её твоим именем.
— Моим именем? — с удивлением.
— Да, да, только я не знала тогда, как тебя зовут. Одиночество не страшно, в нём есть сладость свободы, равнодушие к окружающим. Как-то раз, гуляя по улицам, я заметила парочку симпатичных старичков, сидящих на двухсторонней скамейке, она держала его за руку, прислонившись к нему головой. Я подсела сзади и стала слушать, о чём они говорят.
— Ты знаешь, — сказала она, — я скоро умру.
— Даже, не мечтай, — возразил он сердито, — только после меня.
Она хихикнула по-старушечьи в ответ и сказала, прижавшись к нему:
— Ладно, ладно, не шуми, мы вместе уйдём, только я первая.
— Опять ты за старое, — строго.
— Ну посуди сам, ты же любишь ромашковый чай по вечерам с булочкой. Надо будет чайник вскипятить, булочек испечь, приготовить всё к твоему приходу.
— О! Неисправимая старушка, ты и там меня булочками собираешься кормить, — со смехом.
— А ты, ворчливый старик, вечно недовольный.
И тогда я поняла, чтобы выглядеть бодро, чтобы искрились зрачки, быть весёлой чудачкой и нести чепуху невпопад — нужны напротив глаза любящего тебе человека. Пока существует планета Земля и люди на ней, всегда будет любовь и измена, неожиданные встречи, прощания, будет тот, кто ждёт тебя, и тот, кого ты ищешь, и ещё не известно, найдёшь ли его в этой жизни.

— Ты знаешь, у меня чертовски разболелась башка от всего этого, у тебя нет каких-нибудь таблеток глотнуть?
— Нет, стараюсь не употреблять, приляг лучше на диван, положи голову мне на колени, я умею делать неплохой точечный массаж в области лба и затылка.
Он устало кивнул головой, сделал, как она сказала, лёг, по-детски уткнулся носом ей в живот и почувствовал, как от неё исходит нежный запах лаванды и молока, так когда-то очень давно пахла его мать, и этот аромат навсегда остался у него в глубине его памяти, что-то светлое, родное между аккуратно сложенными воспоминаниями на бесчисленных полках подсознания, где-то между отцовским ремнём и ласками матери, которых было так мало в его жизни. Её пальцы нежно скользили между его непокорных волос, успокаивая его сознание до нездорового дурмана, убедительно толкая в объятия навязчивого сна. Ему ещё никогда не было так хорошо, как сейчас, в руках этой непонятной женщины с ребёнком, с которой он познакомился несколько часов назад на мосте, подарил ей почти тысячу евро и почему-то сейчас счастливо засыпает у неё на коленях.

Утром его разбудил шум на кухне и звон разбитого стекла с ругательствами, он подумал на счастье и повернулся набок. Вскоре кто-то стал тормошить его за плечо, сквозь туман ресниц он увидел старую женщину с необыкновенно морщинистым лицом, которая будила его.
— Где Аннабелла? — спросил он её.
— Вставайте месье, просыпайтесь, здесь нет никакой Аннабеллы, да и вообще, что вы тут делаете, в это время.
— А вы?
— Я пришла здесь убирать после вас, уже почти без четверти десять, вам пора, уходите.

Стеклянный шар, как и прежде, продолжал катиться по дубовой стойке бара, всё так же раздражая посетителей своим резонирующим звуком, пока случайно не залетел на одну из многочисленных неровностей видавшего виды дерева, заставившей его подпрыгнуть и с грохотом упасть на пол, покатиться, подпрыгивая, вдоль по залу. Вспомнив слова Аннабеллы о счастье, которое он приносит, Карен лениво поднялся и пошёл его подымать. Шарик же, словно обрадовавшись свободе, обезумевший от счастья, нёсся метеоритом между рядами ровно уложенной плитки, блеснул своим глянцевым боком на прощание и всё же остановился перевести дух у ножки стола, возле чьих-то босоножек, сделанных из разных цветных кусков кожи, элегантно перетянутых на лодыжке с пальцем Мортона.