Проказник Ежи

Морозная январская ночь опустилась на Хохлово. На иссиня-черном безоблачном небе горели яркие россыпи созвездий и узкий серпик новой луны. Ни ветерка. Казалось, что сам воздух застыл. Деревья в английском парке тихо спали, укутанные в снежные шубы. Под толстым льдом речки Серебрянки, зарывшись в ил, отдыхал до весны хозяин вод. У него под боком, свернувшись калачиком, дремала утопленница-водяница. За Краснинским большаком в лесу, в самом центре Утиного болота, в глубокой и тёплой берлоге под корнями величественной ели, мирно посапывал лесной хозяин, уютно завернувшись в старое лоскутное одеяло. Ночь не его время. Много лет назад бросила то одеяло в лесу заплутавшая крестьянка, шедшая из Арефино в Хохлово по каким-то своим делам. Да вот незадача, леший запутал, заставил блудить в чаще лесной. И через час мыканий по зарослям, перепуганная баба, бросив поклажу, кинулась, куда глаза глядят, мелко крестясь и проклиная лесную нечисть. А наигравшийся лесной хозяин из брошенной корзины вынул сшитое из разноцветных лоскутков тёплое одеяло. Пирогами и прочей снедью из корзины не побрезговал оказавшийся недалеко старый медведь. Вот сколько пользы лесу. Под мохнатыми лапами ели прямо на снегу, удобно свернувшись и прижав рогатую голову к могучему телу, спал старый лось. Только уши его иногда шевелились, ловя звуки ночного леса. Старый Мартин давно привык к распорядку лесного хозяина, которому служил, и в отличие от сородичей, спал по ночам.
Ни огонька в домах причта, что приткнулись к новому каменному храму в стороне от парка. Окна в крестьянских избах по зимнему времени закрыты ставнями или засыпаны соломой по самый лобанок. Не горит свет и в окнах людской, поварни и других служб, окруживших большой двухэтажный господский дом. Светится лишь одно из окон каменного первого этажа, в той стороне, что обращена к верхнему пруду. Это кабинет хозяина имения, отставного подполковника и кавалера Василия Иванович Рачинского. Нынче вечером вернулся он из Смоленска в расстроенных чувствах, и не став ужинать, закрылся в кабинете в компании с бутылкой старого портвейна.
Стены небольшого кабинета были обиты зелёным кретоном с набитыми золотом рисунками лавровых ветвей, оливковых деревьев и  амфор. Стоявший на верхней крышке орехового резного бюро кенкет с зелёным стеклянным колпаком разгонял тьму в комнате. Василий Иванович, среднего роста пятидесятивосьмилетний мужчина, гладко выбритый по моде гвардейских пехотных офицеров времён Александра Благословенного, скинув сюртук, тёмно-зелёный хорошего английского сукна с высоким стоячим воротником синего цвета, устроился, вытянув ноги, на небольшом канапе, обитым палевым бараканом с арабесками. Такие сюртуки, напоминание о службе в Лейб-гвардии Семёновском полку, Василий Иванович предпочитал любой другой повседневной одежде. Почти тридцать лет тому назад, оказавшись после раскассирования полка в Муромском пехотном, майор Рачинский продолжал носить вне службы сюртук с синим семёновским воротником, чем вызывал крайнее недовольство командира полка полковника Ширмана. Потомок остзейских немцев Вильгельм Карлович не терпел ни малейших нарушений устава, в какой бы то ни было сфере военной службы. А Василий не мог избавиться от тоски по блестящей гвардейской службе, так глупо и скоропостижно оборвавшейся. Из-за постоянных ссор с командиром  и последствий ранения правой руки в сражении при Пирне в 1813 году, майор Рачинский вскоре исхлопотал себе перевод в Великолуцкий пехотный полк, квартировавший в Смоленске.
В левой руке держал он большой хрустальный бокал на гранёной ножке, наполненный янтарного цвета влагой португальского дома Копке. На низком лакированном столике с точёными ножками стояли пузатая бутылка темного стекла, фарфоровые блюдца с очищенным миндалём, лесными орехами и крупным черным изюмом. Очень неплохое окончание крайне неудачного для владельца Хохлова дня. Вызванный в Смоленское губернское правление, Василий Иванович получил сегодня от секретаря первого отделения канцелярии, затянутого в мундир с гербовыми пуговицами, ответ из столицы на своё прошение о возведении его с братом Платоном Ивановичем в графское достоинство за многолетнюю и верную службу рода Рачинских императорской фамилии. Департамент Герольдии Правительствующего Сената, генерал-фельдцейхместер Великий Князь Михаил Павлович и министр юстиции граф Панин уведомляли просителя о том, что изучив всю совокупность доказательств службы и заслуг рода Рачинских, не нашли возможным просить у Императора графского титула для них.
И ладно бы, отказ из столицы можно было и пережить, но чёрт дернул Василия Ивановича зайти в палату государственных имуществ. Хотел он узнать, когда же, наконец, государственные крестьяне Рачевской волости вернут ему долг. В далёком уже 1834 году Василий Иванович взял у волостного головы Никиты Трофимова на откуп в управление мельницу на речке Ясенной, что на Старой Краснинской дороге у деревни Боровой. За что и было уплачено голове двести десять рублей авансу. Однако ж  через пару лет хитрые лапотники передали мельницу в другие руки, естественно не вернув аванса Рачинскому. Смоленский уездный суд встал на сторону Василия Ивановича и обязал государственных крестьян вернуть долг. Однако Никита Трофимов только разводил руками, нету, мол, денег у «обчества». Волостной голова обязался выплачивать в пользу Рачинского  по пяти рублей в год, но вот уже с 1842 года не платил ни разу. Точно так же развел руками и советник контрольного отделения. И тут Василий Иванович, в расстроенных чувствах от отказа из столицы, сорвался и устроил скандал. Да так громко возмущался и так виртуозно и изобретательно лаял государственного контролёра, что на шум вышел сам управляющий палатой и призвал буяна к спокойствию. Но Рачинского было уже не остановить. Громко возмущался подполковник и кавалер, вспомнив и службу свою на должности губерснкого предводителя дворянства, тому, что государственные чиновники протирают штаны в кабинетах и не могут призвать к порядку подчинённое им быдло. А те творят что хотят, ни в грош не ставя дворянскую честь старинных шляхетских родов губернии. Много чего наговорил Рачинский, прежде чем покинуть палату государственных имуществ, громко хлопнув дверью.
Теперь вот сидел Василий Иванович в хорошо натопленном кабинете, пил отличный портвейн и сожалел о содеянном. Зря, конечно, вспылил, ой зря. Ну, да сделанного уже не вернёшь. Вот и наливался подполковник и кавалер креплёным вином, чтобы во хмелю рассосались воспоминания о всех превратностях уходящего дня. Но вот пред внутренним взором Рачинского вновь предстала надменная физиономия управляющего палатой государственных имуществ, затем, сменяя её, похожее на крысиную мордочку лицо советника из контрольного отделения, и вовсе уж вывела из себя воспоминание о пожимавшем плечами Никите Трофимове, прячущем в ярких голубых глазах под густыми бровями извечную крестьянскую хитринку. «Так ить нету у обчества денег, барин. Потрачены ужо, на нужды, так сказать…» Вспомнив волостного голову, Рачинский разразился такой матерной тирадой, что пристала впору ломовому извозчику, но никах не отставному гвардейскомуофицеру.
- А и силён же ты ругаться, сударь мой Василий Иванович, - раздался вдруг в кабинете негромкий басок. Рука Рачинского, тянувшаяся было к большой пузатой бутылке, застыла в воздухе. Хозяин Хохлово с изумлением уставился на бюро. Задорно болтая ногами, прямо под лампой на верхней крышке сидел…гном??? Существо не больше фута ростом, с круглой бледной физиономией, на которой блестели зелёные бусинки глаз. Длинные иссиня-чёрные тонкие усы лихо торчали в стороны над узкими бледными губами. Лихо сдвинутая на затылок опушённая рысьим мехом рогатывка с жёлтым бархатным колпаком, была украшена небольшим павлиньим пером, закреплённым большой золотой брошью с синими камнями. Синяя шёлковая рубаха заправлена в широченные ярко-алые шаровары. На плечах накинута была зелёная бархатная  делия без воротника, подбитая заячьим мехом. Хотя и была она расшита золотым шнурком и украшена гранёными стеклянными пуговицами, вид одеяние имело крайне потрёпанный.  Почти напрочь оторванный правый рукав и многочисленные прорехи кафтан не украшали. С правой стороны на кожаном поясе висела небольшая кожаная сумочка с тремя медными застёжками. Из-за спины слева на уровне пояса выглядывала рукоять настоящей сабли, изукрашенная бирюзой. Ноги существа были обуты в остроносые сапожки зелёного сафьяна.
С минуту, застыв в крайне неудобной позе, Рачинский рассматривал гномика. Закрыв глаза, помотал головой и снова поглядел на бюро. Ночной гость никуда не делся, так и сидел, топорща усы в улыбке. Поставив бокал на столик, Василий Иванович встал с диванчика и  подошел к бюро.
- Ты кто? – только и смог произнести подполковник.
- Ежи, Ежи-хохлик, - прижав руку к левой стороне груди и слегка наклонив голову, пробасило существо.
-Хохлик? Домовой, что ли?
Ежи, резко  вскочив, расставил ноги, упёр руки в бока и завопил:
- Нет, не домовой! Не домовой!!! Я потомственный великопольский хохлик. Обидно очень слышать такое в свой адрес от потомка польской шляхты, крайне обидно.
-Ну, не обижайся, Ежи, не кричи. Я же должен понять, кто со мной беседует. Не хмельная ли ты галлюцинация.  Хохлик, хм, -примирительно сказал Василий Иванович, и неожиданно широко перекрестил маленького гостя. Тот громко расхохотался.
- Ты, шляхтич, ещё икону принеси да псалом пропой. Я не  нечисть какая-нибудь и крестного знамени не боюсь. И святой воды, кстати, тоже. А вот от хорошего вина не откажусь.
Находясь в полнейшем обалдении, Василий Иванович тяжело опустился на канапе и наполнил бокал портвейном. Непонятный гном, нечисть, не нечисть, креста не боится, разговаривает, вино пьёт. Было от чего впасть в ступор. Ежи как-то сразу оказался на столике. Только вот сейчас стоял, упёрши руки в боки на верхней крышке бюро, и вот уже обхватил обеими руками бокал. То ли он так быстро двигался, то ли умел что-то такое, запредельное. Хрустальное изделие было высотой хохлику почти по грудь, но он, проявив недюжинный опыт, влил в себя вино, не расплескав ни капли. Громко фыркнув, ночной гость закинул в рот пригоршню изюма и стал громко жевать.
- Знал бы ты, шляхтич, какое токайское привозил из Санкт-Петербурга отставной поручик Измайловского полка Иван Григорьевич Апухтин. Ох, какое замечательное было вино. Эх, времена матушки Екатерины, не то что сейчас, совсем не то, - с набитым ртом пробурчал Ежи и тут же перескочил на другую тему, - А ведь я могу тебе помочь решить одну из твоих проблем.
Рачинский уже собиравшийся иронично поинтересоваться, чем же собственно не нравиться непонятному гному нынешний Государь Император Николай Павлович, с удивлением уставился на круглую довольную физиономию хохлика.
- Это какую же проблему?
- Графом я тебя сделать не смогу, уж не посетуй, - выказал Ежи большую осведомлённость в делах хозяина Хохлово, - там, в столичных дворцах,  другие соседи, не мне чета. А вот попугать лапотное быдло, до заикания, до поноса, это я могу. Чтобы деньги вернул и не оскорблял шляхетской чести ;ajdak brodaty. Да я всю их cholern; wiosk; по брёвнышку разнесу, Zawi;;; brod; w;z;em, a ziemia zostanie zjedzona.
Маленький хохлик картинно топнул ногой и ухватился за эфес сабли. Вид он имел крайне воинственный и серьёзный. Во все его заявления Рачинский поверил сразу и безоговорочно.
- А что же ты хочешь в ответ на свою услугу, а Ежи? Уж не душу ли мою бессмертную?
Хохлик ещё раз в сердцах топнул ногой и, плюнув в сторону, воззрился на Василия Ивановича как на умалишённого.
- Да сколько  ж тебе повторять, пан подполковник и кавалер?  К Великому Тёмному я никакого отношения не имею, и не нужна мне ни твоя душа, ни твоих домашних. Не могу я терпеть унижения шляхетской чести, не могу. А если всё получится, выставишь мне в подарок пару бутылочек вот этого, - хохлик с теплотой посмотрел на стоявшую на столике бутылку, - а то как-то невместно мне, Ежи-хохлику, к тебе в поставец  ночами лазить, не по чести.
- Так вот кто моё вино попивает, - Рачинский широко улыбнулся, - а я всё на дворовых грешу.
Подполковник снова наполнил бокал до краёв. И Ежи снова влил всё в свой широко раскрытый рот, крякнув от удовольствия.
- Завтра поутру прикажи, Василий Иванович, заложить возок, да и доедь до дому этого нama brodaty. А там уж дальше моя забота.
-Хорошо, так и сделаю. А скажи-ка мне, брат Ежи, что это у тебя кафтан в таком ободранном состоянии?
-А это всё маманька твоя виновата, - увидев помрачневшее лицо собеседника хохлик, сидевший на столике в обнимку с бокалом, вскочил и склонился в шутовском поклоне, -ой, простите , ваше высокородие, нечисть неразумную, сам не понимаю, что говорю. Светлой памяти ясновельможная пани Мария Васильевна, достопочтенная ваша матушка, когда окончательно после свадьбы с вашим батюшкой сюда переехала, привезла с собой…а может он и сам притащился… Появилось в доме istota niezrozumia;a, рыжее всё, да голосит непонятно. Глазом не успел моргнуть, как оно уже себе гнездо за голландкой устраивает. Пришлось поучить zaraza kud;atouchy, кто в доме хозяин. А у него когти будь здоров какие. Вот мне делию всю и располосовал. Целую седьмицу я его по дому да парку гонял, покудова он обратно в Лоево не убрался.
Хохлик посмотрел на пустой бокал и тяжко вздохнул. Рачинский вылил из бутылки остатки портвейна и Ежи, расплывшись в улыбке, вылил в себя половину содержимого бокала.
-Давно я уже в этом месте. Предок твой, Василий Иванович, Ян-Казимир ещё при круле Владиславе забрал меня из старого дома в Рачиновичах. Слово знал верное, как хохлика в новый дом перевесть. Поставил, как полагается, и каши горшок, хорошая каша была, сарацинского пшена, и лент разноцветных и злотых пригоршню. Вот старшие меня с ним и отослали, сюда на новоеместо. С тех пор тут и обретаюсь. А всё помню старую липовую аллею к господскому дому в Рачиновичах. А знал бы ты, шляхтич, какой вишнёвый сад за домом разбит. Какой благой дух стоит вокруг по весне, когда цветут вишни. Всё в белой кипени цветов, пчёлы жужжат. А какую вишнёвую наливку делали в том доме, nektar i ambrozja.
-Я был там, в Рачиновичах, - лицо хозяина дома снова помрачнело, как будто вспомнилось ему что-то не очень хорошее, - видел и липовую аллею  и вишни и старый дом. Решил заехать, когда на лечение из германских земель уезжал в тринадцатом году после ранения. Да вот для нынешних хозяев Рачиновичей я, прежде всего, офицер Российской Императорской Гвардии, а значит враг. А то что я того же рода, их мало интересует. Много мне всего наговорили, рука к пистолетам тянулась. Да не воевать же со стариком да бабами.
Махнув рукой в расстроенных чувствах, Василий Иванович взял со стола недопитый бокал и опрокинул его в рот. Закусил миндалём и заинтересованно посмотрел на своего маленького ночного собеседника.
- А ведь я тебя помню, Ежи-хохлик, - зелёные глазки гнома аж выпучились от удивления.
- Да быть того не может,- пробасил малыш.
- А я помню. Мне лет десять было. Ванька братец, царство ему небесное, разорался ночью, а нянька всё не шла. Не слышала верно. Платона того и на войне пушкой было не разбудить, а я вот проснулся. И тебя видел. Ты Ваньке что-то пошептал, по пузу погладил, он и затих.
- Да я же тебя тогда заговорил, - удивлённо пробормотал Ежи, - не должен ты ничего помнить.
-Да я и не помнил. А сейчас вот как озарило.
- Интересный ты человек, Василий свет Иванович, ciekawe. Пойду я. Завтра сделай, как было сказано и я смогу тебе помочь, -хохлик изчез в одно мгновение, а Рачинский ещё долго сидел в кабинете, удивлённо разглядывая стол, опустевшую бутылку и блюдца с закуской. Спать он ушёл далеко за полночь. А поутру, позавтракав с семьей, женой Анной Александровной и девятилетним сыном Александром, Василий Иванович, сам себе не веря, приказал заложить возок, и отправился в Демидовку, большую деревню государственных крестьян, стоявшую на дороге от паромной переправы через Днепр к селу Новый Двор, между Телешами и Дроветчино.
 Никита Трофимов, бывший волостной голова Рачевской волости государственных крестьян, не ждал к себе в гости Рачинского. Мыслилось ему, что твердолобый барин из Хохлово, не раз приезжавший за последние годы в Демидовку и ругавшийся последними словами, таки отступился и махнул рукой на заплаченные пятнадцать лет назад двести десять рублей. Высокий худощавый мужик лет сорока пяти-сорока семи с наполовину уже седой рыжей бородой, Никита сидел на широкой лавке с подзором  слева от входа в избу и при свете сальной свечи резал ложки. Синяя ситцева рубаха и отбеленные домотканые порты, заправленные в вязаные шерстяные носки,  составляли его гардероб. Тут же на мужской лавке рядом с отцом устроился и один из сыновей Никиты, десятилетний Иван. Он бил баклуши – колол липовые чурбачки на заготовки для ложек. Вырежет-выгладит Никита широкие черпала, нарежет узорные ручки, да и отправиться в Смоленск сбывать свой товар. Без промысла сложно крестьянину пережить зиму, ох как сложно.
За узорной занавесью в печном углу  гремели посудой жена и старшая дочь Никиты Трофимова шестнадцатилетняя Дарья. Двенадцатилетняя Василиса что-то вышивала, устроившись на широкой лавке у противоположной от входа стены в избе. Работу ей освещала горящая лучина на вбитом в стену железном светце. Под лучиной на лавке стояла большая глиняная миска с водой. Младшие Никитка с Варламкой расположились на полатях. Окна в избе по зимнему времени были занавешены толстыми соломенными матами да снаружи закрыты ставнями. В красном углу под образами стоял большой тяжёлый чисто выскобленный дубовый стол. На столе большая фигурно вылепленная глиняная солонка.  В небольшом ларе под столом сложена повседневная посуда и завёрнутый в вышитое широкое полотенце хлеб.
На улице послышался скрип полозьев и топот коней, остановившегося перед домом Никиты экипажа. Чья-то нетерпеливая рука загромыхала щеколдой о дверь. Хозяин, накинув на плечи полушубок, вышел в сени. За дверью оказался Петр Данилов, невысокого роста кучер из Хохлово:
- Выйди, Никита Трофимыч, барин Василий Иванович погутарить с тобой хочет.
- Да что ж ему ещё надо-то?
-А почём я знаю, - пожал широченными, не во всякую дверь проходящими, плечами кучер, - то его барская прихоть.
Натянув валенки, стоявшие тут же в сенях у дверей, Никита вышел из дома и подошел к возку Рачинского. Поклонился и поприветствовал незваного гостя.
- И тебе здорову быть, Никита свет Трофимыч. Что ж ты совсем перестал мне деньги платить по судебному решению? – поинтересовался подполковник. Никита удивился. Обычно Рачинский сразу начинал кричать да материть нерадивого бывшего волостного голову. А тут спокойно говорит, даже с улыбкой.
- Дык, неурожай в ентом годе, барин Василий Иванович. Сапсем у обчества денег нет. Еле-еле концы с концами сводим, - рыжий крестьянин разглядывал мысы своих валенок, не поднимая глаз на приезжего.
- Ох Никита, Никита, смотри как бы боком тебе вся эта канитель не вышла, - спокойно проговорил Василий Иванович и велел кучеру трогаться. Никита удивлённо пожал плечами,  провожая взглядом уезжающий возок, и чего, спрашивается, приезжал? Даже и не ругался. Чудны дела твои господи. Вернувшись в избу, Никита вернулся было к прерванному визитом Рачинского занятию, когда с удивлением обнаружил вместо аккуратных липовых заготовок для ложек кучу щепы, не подходящей даже для лучины. На возмущённые крики отца Ванька, слезши с полатей, где играл с младшими братьями, клялся и божился, что наколол баклуш, да и полез наверх. Тут за занавеской в печном углу раздался грохот и женский визг и причитания. Заглянув за занавеску Никита углядел валявшийся на полу наблюдник- открытый шкафчик для посуды. Пол был засыпан глиняными черепками. Вдребезги разбились и два больших фаянсовых блюда, пару лет назад купленные в Смоленске за большие деньги. Жена и дочь рассказали, что наблюдник сам по себе начал раскачиваться ми скрипеть, а затем рухнул со стены.
 Выматерился Никита подсердечно и вернулся к ложкам. Но работа не клеилась. Как будто чужая рука водила скобелем. Запоров уже третью, хозяин дома забросил инструмент в ларь под лавкой. Тут громко заплакала Василиса. Оказалось, что кто-то неведомый перепутал ей все нитки для шитья, да и как будто чужая рука водит иглу так, что постоянно колет вышивальщице пальцы. Еле сдержавшись, Никита широко перекрестился на иконы в красном углу и позвал жену накрывать на стол к обеду. День был скоромный и в густых наваристых щах из кислой капусты плавал хороший кусок солонины. Да вот незадача, жена Никиты Татьяна, поднося к столу глубокую миску со щами, оступилась и ароматное хлёбово разлилось по полу. Взбешённый неурядицами дня Никита поучил нерадивую бабу кулаком,  и за просяной кашей с салом отправился сам, хоть и невместно хозяину дома это делать. Шел, аккуратно ступая, крепко держа на вытянутых руках чугунок с кашей, обёрнутый полотенцем. А возле самого стола неожиданно получил сильнейший пинок в зад, да так, что грудью навалился на столешницу. Хорошо хоть кашу удержал, не оставил детей голодными. И послышался Никите тихий басовитый смешок. Хозяин дома был напуган и крайне озадачен. Ведь, вот она, вся семья вокруг стола. Сыновья на лавке у стены, на скамье с другой стороны жена и дочери. Так что за нечистая завелась в доме? Бесы проказничают?
После обеда прилёг отдохнуть на лавку хозяин. Разбудил его громкий крик со стороны хлева. Большой  тёплый хлев был пристроен к стене избы и накрыт с ней одной крышей под дранкой. Из просторных сеней одна из дверей вела на крыльцо, а через другую можно было попасть к скотине. Заполошно выскочив в сени, Никита увидел свою жены, пытавшуюся выбраться из хлева. Женщина, сидя на пятой точке, быстро перебирала ногами, пытаясь выползти спиной вперёд, но упёрлась в порог. При этом правой рукой она быстро крестилась и голосила на высокой протяжной ноте. Какофонию дополнял резкий поросячий визг из хлева. Наконец, сильно оттолкнувшись ногами , Татьяна перевалилась на спину через порог, и встав окарачь резво кинулась в избу  мимо вконец охреневшего мужа. Испуганный мужик осторожно заглянул в хлев.
Повиснув под самыми стропилами, пегая корова меланхолично жевала клок сена. Вокруг неё, кто вверх тормашками, кто растянувшись в  воздухе, кружили пятеро молодых поросят, визжа как резаные. В дальнем конце хлева лошадь, свиноматка и пяток овец, забившись в угол, с удивлением взирали на это светопреставление. С потолка раздался громкий, перекрывающий визг поросят, бас:
- Вот так, по представлению учёных мужей выглядит наша Солнечная система. Вокруг раскалённого шара Солнца по своим орбитам вращаются планеты. Так и вокруг Его Императорского Величества в службе своей вращается дворянство. И у каждого своя орбита-служба, военная ли, штатская ли. За ту службу Государь Император привечает и награждает  дворян, оказывает им уважение. И вы, черти лапотные, должны оказывать дворянам уважение  за их службу государству. Так что же ты вытворяешь, дурья твоя башка? – голос загремел под низким потолком хлева. Поросята враз перестали верещать. Глаза Никиты едва не вылезли из орбит.
- Зачем обокрал Рачинского в деле с мельницей? Почему не выполняешь уазания уездного суда?  Он говорит от имения Государя, значит ты, pies ;mierdz;cy, идёшь супротив воли Самодержца. Да в Сибирь тебя, в кандалы. Ну да я с тобой по-свойски разберусь, - один из поросят полетел вдруг в Никиту, и сбил с ног, стоявшего в ступоре мужика. Трофимыч сел у порога и слушал страшный голос, крепко обняв пытавшегося вырваться из его рук порося.
- Ежели завтра же утром ты, paso;yt, не вернёшь деньги Василию Ивановичу Рачинскому, подполковнику и кавалеру, я всю вашу деревушку разнесу. Крыши посрываю, дома по бревнышку раскатаю, по миру пущу всю вашу szajka lapotowa.
-Дык я ж…это…общество порешило, - попытался было оправдаться Никита.
- Так что сидишь тут? – загремел в ответ голос, - беги по дворам, деньги собирай. Да не вздумай шутить со мной. Я всегда у тебя за плечами.
Поросята ухнули на застеленный соломой пол хлева и с визгом бросились к матери в угол. Корова продолжала висеть, с тоской поглядывая большими влажными глазами вниз на полную сена кормушку. Никита, отбросив в сторону порося, встал и,  низко кланяясь, пятясь вышел в сени.
-Не гневайся, кто бы ты ни был. Всё исполню, - шептал он себе под нос. Войдя в избу, Никита тяжело рухнул на лавку. В красном углу под иконами, окружённая стоящими на коленях детьми, била поклоны жена. Дети со страхом поглядывали в сторону ввалившегося в избу отца. А тот пытался сообразить, что же ему, собственно, делать.  Но неведомая сила не дала ему и минуты передышки. С треском порвавшись, с жены Никиты слетела вся одежда, и голая баба с визгом рванула за занавеску в печной угол. Выпученными глазами Никита проводил жену и тут же снова уставился в красный угол, где тоненько заголосила старшая дочь  Дарья. Девка стояла во весь рост, с задранными вверх руками. А сарафан и нижняя рубаха были завязаны у неё узлом на руках и голове. Раздался звонкий хлопок, и на обнажённых ягодицах появился ярко-красный отпечаток маленькой ладони.
-Молодое мясцо, - раздался всё тот же страшный голос, -сладкое. Схарчить девку, а Никита? Или может изобидеть охально? Что сидишь, пень пнём? Беги по своим подельникам,- изба зашаталась, заскрипела, затрещали потолочные балки, сверху посыпался разный сор. Перепуганная Дарья рухнула на пол, а Никита, схватив полушубок, оскальзываясь, выскочил на улицу.
Весь вечер носился он, простоволосый, по Демидовке. В разных домах уговаривал, кричал, угрожал и вымаливал вернуть деньги Рачинскому. Крестьяне Демидовки, видя бывшего волостного голову, справного крепкого хозяина и рассудительного мужика, в полном раздрае чувств, всклокоченного и с полными страха глазами, молча доставали ассигнации. Лишь  в избе старого Ефрема Силантьева Никиту едва не подняли на вилы. Старик, стукнув кулаком по столу, заорал, что не вернёт никаких денег, даже если за Рачинского придёт просить сам сатана. И тут же две его молодые невестки оказались нагишом и с криком заметались по избе. Сыновья же Ефрема схватив, кто топор, кто вилы, накинулись на Никиту с обвинениями, что он за плечами черта в их дом приволок. Однако, помог Никите его невидимый кошмар. Тяжёлое ведро, само по себе взлетев с лавки, впечаталось в лоб одному из нападавших. Другого же неведомая сила подбросила к потолку и , раскрутив, закинула на полати.  Потерявший дар речи Ефрем, полез за иконы доставать из заначки деньги.
Ещё задолго до рассвета Никита запряг пегую кобылу в розвальни и отправился в Хохлово. В кабинете Рачинского пал на колени и, истошно вопя, просил принять деньги от крестьян Демидовки и избавить их от неведомой напасти. Василий Иванович деньги убрал в бюро и велел бывшему волостному голове уезжать. Мол, всё его беды закончились. Когда Никита убрался, Василий Иванович приказал дворовой девке Федосье выкроить из старого своего сюртука новый, на человечка не более фута ростом. И воротник поставить ярко синий, и на подкладку пустить не холстину, а дорогой шёлк алого цвета. Подивилась девка барской прихоти, но дело своё сделала. И уже следующим вечером на верхней полке бюро оставил хозяин Хохлово пять бутылок старого портвейна и маленький темно-зелёный сюртук с синим стоячим воротником.
А среди государственных крестьян Смоленского уезда за Василием Ивановичем Рачинским, подполковником и кавалером, закрепилась слава знающегося с нечистой силой.