Роман Сказание об Александре Невском книга первая

П Е Р Е К У Е М   М Е Ч И  НА  О Р А Л А!
               
И Л И

С И М В О Л   Н Е П О Б Е Д И М О Г О   С Т Я Г А



КНИГА ПЕРВАЯ

ВОКНЯЖЕНИЕ


«Из  чудесных  древних
камней сложим ступени
грядущему»
Н. К. Рерих



                Слово автора    
                Уважаемый читатель!
            В первой книге «Перекуём мечи на орала» дилогии «Сказание об Александре Невском» Вы ознакомитесь с детством, юностью, возмужанием и достижением доблестных побед в трех битвах Новгородского князя Александра Ярославовича Невского.
            Вы воочию убедитесь в искреннем, страстном желании юного военачальника любой ценой не допустить на русские земли иноземных захватчиков. Это он доказал на деле своей удалью и беспримерной отвагой в единоборстве с врагом. Не щадя жизни, он отстаивает свободу и независимость своей Отчизны на берегах Невы, Чудского озера, в Торопецкой битве.
            В ответ на беззаветное служение Родине русский народ щедро платит ему уважением и любовью.
            Боевые подвиги талантливого полководца, защитника родной Отчизны вот уже семь с половиной веков прославляются признательными потомками от поколения к поколению до наших дней.
            Имя легендарного героя свято хранит и сберегает народ. И пока жив русский народ, оно бессмертно.
            Несмотря на авторское стремление охватить все стороны жизни Невского героя, сделать это невозможно. Даже гений не способен на это, ибо скудные сведения летописей доносят до нас лишь разрозненные, подчас противоречивые сведения и факты, не говоря уже о деталях, необходимых в повествовании.
            Вот почему автор пошёл по стезе сказительного домысла и воплотил обширный материал в своеобразную форму исторического романа.
            Итак, если дорогой читатель совершит вместе с нами паломничество в заветную старину, отстоящую от нас на семь с половиной столетий и оживит в своей душе образ великого подвижника земли русской, национального героя, Александра Ярославовича Невского и оценит по достоинству его ратный и гражданский подвиг, автор будет считать себя по достоинству вознаграждённым за многолетний кропотливый труд.
 
                1
Четвертая поездка в Орду Александра Невского на поклон и переговоры с повелителем Золотого Улуса была такой же вынужденной, как и прежние.
            Незадолго до того хан Беркай, упорно добиваясь победы над Яшмутом в борьбе за город Дербент, потерпел поражение, а теперь, собирая новые рати, гнал во все подвластные гонцов, чтобы немедля слали в Орду воинов.
            К Александру во Владимир примчались доверенные хана и потребовали от него десять тысяч отборных дружинников. Но Александр Ярославович хорошо знал, что ни один из лучших сынов Руси, отправленных в распоряжение хана, не вернётся назад.
           Чтобы уклониться от выполнения приказа, он пошёл на хитрость. Ласково принял послов, одарил дорогими подарками, передал ответ хану, будто бы всё войско, которое имелось, послано с сыном Дмитрием на осаду Юрьева.  Этот исконно русский город был занят в то время немецким орденом. Правда, спустя некоторое время Невский и в самом деле спешно снарядил сына в поход. Он предугадывал, Беркай через соглядатаев мог раскрыть его хитрый манёвр, после чего надо было ждать наказания.
           Были и другие причины, звавшие Александра в дорогу.
           Давно назревало осуществление задуманного благородного дела – выкупа людей, угнанных в рабство при нашествии за неуплату дани. Собранные христианским сочувствующим миром пожертвования и серебро, перехваченное и насильным путём вместо дани отправляемое в Орду, ожидали в казне Александра, чтобы выкупить томящихся в неволе братьев и сестёр.
           Надо было во что бы то ни стало добиться хоть малых льгот в отношении сбора дани чужеземными жестокими сборщиками, заменив их своими.
           И последняя, пожалуй, самая главная причина поездки в Орду – это вспыхнувшие бунты на Руси. В нескольких городах одновременно, не выдержав монгольского гнёта, народ взбунтовался и изгнал баскаков – ставленников хана и бессерменов. В некоторых местах произошли убийства, а спасшиеся бегством баскаки ушли к хану, обвиняя в свершившихся событиях Великого Владимирского князя Александра.
           Чтобы предотвратить гнев хана и усыпить его бдительность, Невскому надо было торопиться в Ставку и отвести от себя карающий меч, возложив вину за вспыхнувшие восстания на самих же баскаков и сборщиков дани. Всё это и позвало Александра Ярославовича в 1262 году в последний путь – Золотую Орду. К этому времени ставка хана была перенесена из Сарай-Бату в Сарай-Берке. 
                2
Прибывшая в Ставку польская миссия Невского была вынуждена несколько месяцев ожидать возвращения хана Беркая из военного похода.
Наконец вместо хана Беркая в Золотой Улус пришла с берегов Куры весть о его скоропостижной смерти.
После долгой проволочки новый повелитель Орды Менгу-Тимур, желая расположить к себе русского князя, все же принял Александра и удовлетворил все его просьбы. Великий хан уже не требовал посылки русских воинов в Орду, простил смерть баскаков, убитых во время бунтов на Руси, отменил выдачу ярлыков чужеземным сборщикам дани и разрешил выкуп пленных и рабов.
Конечно, новый повелитель Золотого Улуса желания Невского выполнил не без корысти. Кроме дорогостоящих подарков, умело преподнесенных хану и его близким, была необходимость присутствия на переговорах князя Александра.
Семнадцать лет, проведённые Невским в постоянной тревоге за свою жизнь и судьбу вверенного ему народа, перенесённые в далёких путешествиях лишения окончательно подорвали его здоровье. В конце 1263 года Невский безнадёжно больным возвращался из Сарая-Берке на Родину. Пара верблюдов, запряжённых в двухколёсную арбу с паланкином, где сидел Яков Полочанин с больным князем, тянули повозку к берегу Волги.
Возница-монгол бежал обочь арбы, торопил верблюдов, подстёгивая их плетью. Спаренные животные, ступая длинными неуклюжими ногами, семенили не в такт.
На дорожных выбоинах от неприятных толчков Александру Ярославовичу становилось невмоготу. От невыносимой боли лицо его покрывалось испариной. Яков, сидевший рядом, чёрной тряпицей насухо вытирал потный лоб и обросшее бородой лицо князя.
- Яков… Вели нечестивцу гнать тише… - с трудом произнёс Невский. Полочанин, высунувшись из паланкина, велел вознице ехать медленнее. Но не проходило и двух минут, как верблюды снова ускоряли шаг, а толчки повторялись.
- Воды! – попросил Александр.
Яков достал из-за спинки сиденья глиняную баклажку с водой, приказал монголу остановить верблюдов. Как только Яков поднёс к губам князя узкое горло сосуда, мимо арбы проскакали три монгольских всадника.
Ярославович зло покосился на пронёсшихся галопом воинов, отстранил баклажку, с ненавистью произнёс:
                3
- Никуда от ханских соглядатаев не укрыться… И этот не верит мне…
- Ну и нехай не верить, - утешал Яков, - всё одно ноне домой едем.
- Домой- то домой … Да и в своём-то дому хозяйствует эта нечисть…И не дадут нам покоя, доколе меч наш не станет острее ихнего…
- А впереди, у старого полуразрушенного причала, где покачивалась довольно вместительная ладья, Ярославовича ожидали его спутники: Савка, Алекса, Ратмирка, Дуборляй и Демьянка. Они вглядывались в сторону города, откуда должен был появиться князь.
Безнадёжно больного Невского решили везти водным путём до Нижнего Новгорода по Волге, а далее до Владимира на санях.
Александр Ярославович не любил шумных мест и суетных толкучек и поэтому, а ещё для того, чтобы избавиться от ханских соглядатаев, избрал заброшенный причал выше города. Но дозорных хана и на этот раз провести не удалось. Не успел князь прибыть к причалу, а преданные слуги повелителя Золотого Улуса уже тут как тут.
Ближе всех к сходням стояла миловидная средних лет женщина, одетая во всё чёрное на монашеский манер, только в монгольском дэле и держала за руку лет пяти мальчонку. Завидев всадников, нагоняющих княжескую арбу, Рада сжала крепче руку Захарки, произнесла:
- Боже мой! Опять нехристи! Неужто не дадут родную землю узреть?
Опередив арбу, воины поскакали к причалу. Заметив, что всё готово к отплытию, закружили на месте. Они подозрительно посматривали раскосыми глазами на воинов-гребцов, сидящих по четверо на каждой из четырёх буксирных лодок.  Шестнадцать бравых молодцев были готовы в любую минуту опустить вёсла на воду, чтобы увезти своего князя живым или мёртвым в родные края.
Арба поравнялась с причалом. С помощью Якова Александр Ярославович с трудом выбрался из паланкина. Ступив на землю, он едва не упал.  Савка и Яков подхватили его под руки. Но Савка был ниже Якова ростом и не смог выдержать тяжести князя. Демьянка, стоявший в стороне, заметив это, устремился на помощь.
- Дай - кость подмогну, - шепнул он Савке на ухо. Савка тотчас уступил ему место.
Сделав несколько шагов в направлении причала, Невский хотел что-то сказать Демьянке, но остерегаясь соглядатаев, которые всё ближе подвигались к ним, смолчал.

                4
 Рада уловила недовольство князя посланцами хана и, преградив им дорогу, угрожающе заговорила на монгольском языке:
- Ироды! Вот что вы содеяли с нашим князем - умирает человек!
Один из воинов замахнулся на неё плетью, но Александр презрительно скосился на монгола, не скрывая отвращения выдохнул:
- Прочь. Дайте мне умереть покойно…
Воин нехотя опустил плеть и, немного отъехав, поодаль остановился.
За ним отодвинулись и остальные. По их высокомерию и непоколебимому упорству можно было понять: теперь-то они при любых обстоятельствах не намерены двинуться с места.
По широкому трапу Демьянка и Яков ввели князя на шхуну и уложили на постель.
Александр полушёпотом напутствовал Демьянку, который должен был остаться в Сарай-Берке:
- Будь с ним хитрой лисой, а ежели дело будет того стоить, то и кровожадным волком. «С волками жить – по волчьи выть»…
Коли невмоготу станет, беги с купцами на Русь…
На насаде был изготовлен деревянный настил, в виде полатей, над которым устроен просторный шатёр из волчьих пластин, покрытых грубым полотном.
День отплытия был на редкость в это время солнечный и теплый. Через открытую боковую стенку палатки, обращенную к берегу, забегал вовнутрь легкий ветерок, шевелил волосами князя. После изнурительной тряской дороги Александр тотчас успокоился, смежил очи и задремал.
Демьянка стоял обочь постели в ожидании, может быть князь очнется и напоследок скажет что-либо заветное. Но видя, что он здесь лишний, потоптался на месте, сняв шапку, сказал:
- Прощай, княже! Служил яко мог, не поминай лихом…
Ярославич медленно поднял веки, перед ним лицо Демьянки расплылось в тумане. Он тихо проговорил:
- Прощай, Демьянка! Прости коли… -и, не договорив, махнул рукой, снова закрыл глаза.
Яков делал последние распоряжения, торопил с отплытием. Демьянка простился с друзьями и сошел на берег.
                5
На шхуне остались Яков, Рада с Захаркой, Савка и Дуборляй.
- Трогай! – скомандовал Яков.
Гребцы дружно опустили весла на воду. Буксирная веревка натянулась и насад медленно поплыл вверх по реке.
Соглядатаи - воины и арба отъехали от причала. На берегу остался стоять опечаленный Демьянка, с тоской глядя на отплывающих на Родину товарищей. Захарка с насада смотрел на удаляющийся берег и одиноко маячащего там Демьянку.
- Тетя Лада, а почто дядю не взяли… вон стоит? – шепеляво спросил мальчонка, указывая в сторону берега.
Раду обожгли слова несмышленого малыша. Ей было жаль оставленного в Орле Демьянку.
- Так надо, сыне… когда-нибудь и он домой вернется.
Словно от этих слов Рады очнулся Невский.
- Где же Демьянка… часом тут был? – спросил Александр.
Уж отъехали мы, княже, - виновато ответил Яков, а все стоит, печалуется по дому.
Князь, желая увидеть Демьянку, приподнялся на локте, отвернул край палатки, заметил мечущегося на берегу в бессильной тоске, человека. От сочувствия к нему, сознания, что ничем не может помочь, засуетился.
- Яков передал приказ князя Савке. Тот живо нашел стяг на дне насада, поднял над головой и покачал им на прощанье. Затем развернул полотнище Спаса к берегу. Демьянка понял прощальный сигнал отъезжающих, сорвал с головы шапку и долго махал в ответ. Когда Савка принял знамя и уложил его на место, у Демьянки невольно навернулись на глаза слезы. Пробежав несколько метров по песчаному берегу вслед за уходящей шхуной, он упал на песок и, никого не стыдясь, по-детски, горько заплакал.

- ХХ-






                6
Второй день пути клонился к вечеру. Усталые гребцы не жалели сил, от души налегали на весла, но шхуна медленно продвигалась вперед против течения.
Сегодня у шатра, что над головой князя, открыта другая солнечная сторона и насад идет вдоль правого берега реки.
Невский замкнулся, о чем-то думает. Он худ и бледен. Свело-карие глаза впали. Нос заострился. Еле заметная ранее горбинка стала выразительнее. Он безучастно смотрит на Раду и Якова, разговаривающих меж собой.
Рада устраивает Захарку спать на широкой лавке, что установлена в палатке, параллельно с постелью князя, с таким расчетом, чтобы можно было пройти к столику, установленному у изголовья, на котором стоит приготовленный к ночи светильник.
- Вот яко укачало нашего сынка, - участливо заметил Яков, глядя на едва державшегося на ногах Захарку.
Рада, соблюдая женскую скромность, на это ничего не сказала, лишь с сердечным добродушием посмотрела на Якова. Затем для предосторожности оглянулась на Александра и, убедившись, что оброненное Полочаниным слово «нашего сынка» не прошло мимо ушей князя, смутилась.
Наконец Невский спросил:
- Рада, а есть ли у тебя мирское платье, сарафан яркий?
- Нема, княже, все оставила в Сарае. А почто спросил?
- Не могу зреть тебя в мнишъем наряде и монгольском дэле. Мельтешишь перед очами, будто смерть вещуешь …
Рада виновато, но в то же время с удивлением, посмотрела на князя, не зная, как угодить ему.
- А сможешь ли пошить другое одеянье?
- Да всему научила чужбина, а с чего шить-то?
- Вот хотя бы пустить в дело это, - князь сдернул с себя тонкий голубой плащ, которым был покрыт сверх одеяла, - все едино с него тепла нет, шей, коли достанет.
Рада взяла плащ – накидку развернула, примерила на себе, оценила:
На платье мало, сарафан будет… Ну а на кофту у меня есть лазоревый лоскут.
- Вот и добре, лазоревый цвет радует душу, приступай…
Навстречу насаду низко летел клин журавлей. Гребцы на буксирных лодках закричали: «Журавли! Журавли! Яков, стрели! Эх, красиво летять! Белые!

                7
Яков схватил лук и пару стрел. Приготовился. Когда не пуганные птицы сравнялись со шхуной, ловчий, наскоро прицелился, выпустил стрелы. Но не одна не задела журавлей. Все смотрели с интересом на пролетающих мимо птиц. Яков и гребцы досадовали о промахе.
Александр любовался большими белыми птицами, плавным взмахом их крыльев, прислушивался к их мирному разговору. Казалось, он не реагировал на суету гребцов, громогласно негодовавших на Якова за то, что тот не сбил не одной птицы. Но когда Яков быстрым движением выхватил третью стрелу, князь остановил его:
- Не надо, Яков. Пусть летят своей дороженькой …
- Княже, так ить журавлина на вечерю буде, - надоела сухая верблюжина, - оправдывался Яков.
- Ладно, перебьемся и без журавлины. Лепей рыбки изловишь сетью на уху…
Когда Яков с сожалением укладывал стрелу в колчан и спускал тетиву с лука, в небе на высоте, уже недосягаемой лета стрелы, потянулись другие косяки журавлей, Невский спросил:
- Рада, ты не чуяла в Орде от иноверцев, будто взаправду умерший человек обращается птахой?
- Не ведаю княже. Священник нам с протопопицей сказывал, шо на земле много проживает народов. И у каждого своя вера. Одни веруют солнцу, луне и звездам, другие богу, горам и молнии, третьи каменным истуканам и Магомету. А иншие исповедают животину и веруют, шо за грехи наши и по делам нашим Господь дает наказание. Наприклад, дюже ругливого в миру оборачивает в цепную собаку, злыдней – в змеиное племя. Человека льстивого – в лисовина, жестокосердного – в зверя левного. Ну а доброго, кто славит Господа своим пребыванием в жизни – в певчих птах.
- Ну, а кем же тебе хотелось бы стать? – полюбопытствовал Александр.
- Не ведаю.
- А мне чудится, что это летят души умерших и павших воинов на Неве. Чуде-озере и в Торопецкой битве… и зовут меня за собой. Вот обернулся бы я ноне вольной птахой – белым журавлем и полетел бы в поднебесьи, окликая смертных на земле…
- Не след, Ярославич, нам суетится перед Господом в мыслях. Наша Христова вера лепей всех вероисповеданий. И ты не мысли о смерти, а мысли о здравии своем. Я стану молится о тебе, и ты выздоровеешь.
                8
- Ну добре, Рада, не буду думать о смерти, да хворь-то не дает покоя.
Князь смолк, смежил очи, задремал. Вдруг до него откуда-то донеслась стройная мелодия, наигрываемая на рожке.
- Кто? Кто так чудно на дуде играет? – просыпаясь, спросил Александр.
Рада бросилась к нему, подумав, что князь чего-то требует. Прежде, чем она спросила: «Пошто, княже, тревожишься?» ему эхом э\отозвался чей-то голос: «То наигрывает Васька Жук»…
От слов Рады князь окончательно проснулся, но мелодия его так увлекла, что еще некоторое время он прислушивался к ней наяву. Рада повторила вопрос:
- Пошто, княже, тревожишься?
- Да то тако почудилось во сне. Будто покойный Васька Жук тако забавно наигрывал на рожке, а я любопытствовал, кто так добре играет.
- Княже, може чего хочешь испить али съесть?
-Спасибо, Рада, чрево мое ни чего не приемлет. Я тако покойно полежу. Вот спал бы все и спал…
Рада раскраивала княжеский плащ, чтобы сшить сарафан, а князь полностью отдался своим воспоминаниям.
- ХХ-
Первыми в памяти Александра Ярославовича воскресли картины далекого прошлого, проходящие в Новгороде. Эти события относились к 1228 году.
Он видит себя восьмилетним мальцом вместе со своим старшим братом Федором на Ярославском Дворище. Федор был старше его четырьмя годами, но это не мешало им дружить и любить друг друга. Старший брат, не смотря на свой отроческий возраст, уже побывал с отцом в военных походах. И Александр преклонялся и благоговел перед ним.
Федор смуглолиц, ростом немного выше Александра, но хил телом. Александр, наоборот, светловолос и кареглаз, плотного телосложения.
То были беспокойные для Новгорода времена. Юные княжичи под присмотром наставников Федора Даниловича и судьи Акима вникали в беспокойную жизнь. Отец их Ярослав Всеволодович сам еще не знал, кого оставить княжить в буйном, вечевом городе и кто будет приемлем вольным новгородцам, делал выбор не торопясь, присматривался к сыновьям. Выжидал, пока повзрослеют.

                9
То лето и осень с последующими двумя годами в Новгородских летописях упоминаются самыми бедственными во всей истории Господина Великого Новгорода.
В течении семидесяти дней по всему северо-западному краю Руси, шли непрерывные проливные дожди. Наводнением были затоплены большие прибрежные территории, сенокосные луга, поля, деревни. Не обошлось и без жертв. Хлеба полегли и остались неубранными, травы не скошены. Надвигалась неминуемая трагедия – бескормица скота и голод людей.
Невскому припомнился один из таких ненастных дней лета 1228 года.
Временами они через открытые слюдяные и волоковые окна Ярославова дворца смотрели на печальную Вечевую площадь полуживого города и, и вышедший из берегов бушующий Волхов. О последствиях наводнений тревожились мудрые опекуны княдичей, часто советовались между собой, предвидя большое горе. Они твердо знали, простой народ все беды свалит на бояр, князя и церковь. Но юных княжичей неминуемая трагедия пока не волновала. Представленные самим себе, они занимались своими делами. Читали «Изборник Святослава», писали костяными палочками на березовой коре.
Перед Александром на столе лежала объемистая пергаментная книга с деревянным окладом. Федор возле окна ножом обрабатывал бересту. Отвлекшись на минуту от своего занятия и желая щегольнуть своими знаниями перед несмысленышем, спросил:
- Сашко, а те не сказывал Федор Данилыч про комоня Александра Македонского?
Отвлекшись от чтения, Александр заинтересовался:
- А хто таки Македонский? Я не чул. Мне наставник не сказывал. И про комоня тоже не сказывал. Поведь, Федор.
- Да ты лепей поспрошай Федора Данилыча, вон те все и поведает и про комоня и про его ратные походы, - хитрит Федор перед маленьким братом, чтобы тот его больше упрашивал.
Александр выскакивает из-за стола, подбегает к нему, просит:
- Ну братик, поведай…Ну Федь, што те стоит?
- Добре, я только о комоне, - притворно сдается старший брат и тут же оставляет за собой право еще покуражиться, добавляет, - только о походах не стану сказывати, сам спршай наставника.
                10
- Да и сам Александр Великий был зело чуден, - загадочно добавляет Федор.
- Брате, ну поведь про Македонского, не томи душу, - жалобно просит Александр.
Но Федор как может оттягивает повествование.
- Да ты вопрошай Данилыча, вон те про все и поведает – про комоня-людоеда с воловьей головой, разноокого завоевателя Вселенной. Он большие рати покорил в походах.
- Федь, а што, комонь-людоед так запросто людей и поедал живьем?
- Так одним махом и отрывал людям головы.
- А пошто тогда самому Македонскому голову не сорвал?
- Вот то-то оно и ести, что не оторвал. Александр – воитель печать покровителя Вселенной не челе носил.
- Якую такую печать?
- Ликом он был зело благообразен. Очи разные. Одно око темно-карее, другое – светло-голубиное.
- Почто такого?
- Да жребий был его таков – карать и миловать народы.
- А комонь?
- Комонь был диким зверем и людей никого к себе не допускал. Вот единожды Александр еще юнцом обходил царские конюшни и набрел на того злополучного комоня, запертого в стойле. А конюшего при нем в тот раз быть не приключилось. Александр не ведал о людоеде и запросто вошел без осторожки прямо к нему в клеть. Тако тот звероватый комонь заместо того, чтобы наброситься на царевича, растерзать зубами и истоптать ногами, склонил перед ним непокорную свою главу. Македонский взял коня за гриву, без оброти, вывел на улицу, сел на него и поехал в чисто поле. Не успели переполошенные слуги донести страшную весть царю – батюшке, яко Александр подъехал на укрощенном звере к окну царского дворца. Царь разгневался на конюшего, пошто допустил сына к людоеду. А тем временем Македонский на комоне поехал по городу. Все люди дивились чуду покорности зверя, а Македонский на комоне поехал по городу. Много, много народов покорил Македонский на том людоеде.
Федор на минуту умолк, затем добавил:
- Вот то чудо!
                11
Александр с затаенным дыханием слушал рассказ старшего брата о дивном укротителе звероконя, великом полководце, затем загадочно вдруг преобразился, наперекор ожидаемой Федором реакции разочарованно сказал:
- А вед, брате, я тако разумею, чуда ниякого туто нет…
- Яко ж не? – вступился Федор за героя былинного сказания.
Александр как-то неумело приосанился, продолжая взрослому, равнодушно продолжил:
- То все естество… И я сдержал бы того комоня…
- Ты пустобрех удатный, вот хто ты! Ишо рекет, покорил бы людоеда. Ну я не ведал до сих пор, што у нас объявился другой Александр Македонский, - и Федор раскатисто, с издевкой рассмеялся.
- Ты-то ж добрый смехотворец, не разумишь, почто зубоскалишь… Тот людоед., видно, долго застоялся взаперти, истомился по воле. А можа и голоден был… Вот он и вытворял невесть што, а Македонский покорил его своей добротой.
Федор, удивленный рассудительностью меньшего брата, решив окончательно сбить его с толку, с иронией заговорил:
- Брате Александр, отколе у тя тако прозрение взялося? Не господь бог ли глаголет твоими устами о те самом?? Ведать надобно, во святом крещении ты тож тезоименитый Александр. Должно быть, ты, а не кто инший, станешь великим воителем, Александром Ярославовичем от корня Мономашичей. Да и обличием ты подобен Македонскому – волос светел, а очи карие. Толь я изреку те по тайности, не величайся до часу заветного, пока не свершилось сие. А лепей припомни постриги свои, яко тя норовистая кобылица Верба, коли б не князь Ростовский Василько Константиныч, утопила в переяславском озере.
Александру нечем было перечить брату. Он смутился, молча отошел к столу и , насупившись, снова уселся за книгу.
- ХХ-  Невский пытался припомнить обряд постригов со всеми подробностями. Тогда, во время размолвки с Федором, он помнил все, за исключением молитв священника, совершающего ритуал, который Александр в то время не знал. Правда, некоторое время при чтении «Кондака» он наткнулся на эти молитвы, и теперь, спустя четыре десятилетия, он ясно воспроизвел их по памяти, Вспомнил, как над ним, четырехлетним ребенком, отец и духовенство творили обязательный княжеский обычай.
12
Александру казалось, будто сейчас над собой он слышит басовитый, певчий речитатив святителя: «…заповедывай нам вся во славу твою творити, пришедшего раба твоего Александра, начаток сотворити стрищи власы главы своя, благослови вкупе его восприемником…»
Затем пастырь взял ножницы, отстриг небольшой клочок волос, перекрестил крестом. Впоследствии Александр видел у матери кусочек воска, закатанный с прядью своих волос. После смерти матери при ней нашли пять таких одинаковых комочков, по числу сыновей, но где чьи волосы, кроме матери, распознать никто не мог.
Помнит он, как Федор Данилыч, только что приставленный к нему дядькой, неподалеку от церкви посадил его на белую старую кобылу Вербу и дал ему в руку поводья. Но не успели, по обычаю, положить в руки лук со стрелами, как лошадь тронулась с места и пошла к водопою на озеро. Это случилось так неожиданно для присутствующих, что все растерялись, ибо надеялись на спокойную лошадь. А маленький княжич, бросив поводья, уцепился за гриву и, видя переполошившихся взрослых, заплакал.
Первым пришел в себя пятнадцатилетний  Василько, Ростовский князь, двоюродный брат Александра, приглашенный вместе с родителями на постриги. Расторопный мальчуган тотчас нагнал лошадь, остановил ее и снял виновника торжества с седла.
Отрывочные сцены отдаленных детских лет сменяли одна другую. Александр снова вернулся к тому памятному дню, когда он впервые услышал от старшего брата об Александре Македонском.
Оторвавшись от книги, он в тот раз в оправдание сказал Федору:
- Тако мне толь три лета исполнилось, едва постриги и посажение на комоня вершилось…
- Не три, а четыре, - уточнил Федор.
Разговор вновь расстроился, но не на долго.
Федору не терпелось завладеть вниманием Александра, и он снова примиренчески заговорил:
- Вот тако, брате, лепей читай поучения нашего дедича Володимира Мономаха, а не суди строго, чего сам не смыслишь.
- А вешь ли якой удалью обладал наш Мономах? Ить он сотворил всех походов восемьдесят и три. Вон не блюл живота, не щадил головы своей.
                13
Был смел яко лев. А сколь с ним приключалось деяний? Два тура его на рогах с комонем метали, олень бол, два лося, один ногами топтал, а другой рогами бол, а вепрь с бедра меч сорвал… С половцами двенадцать миров заключил.  Полонил в битвах до ста половецких князей. Вот только зело милостив был – отпускал без выкупа…
Затем для доказательства Федор подбежал к столу, рванул к себе читаемую Александром книгу, открыл на нужной странице, начал читать.
- Вот поучение его: «… На войну вышед, не ленитеся, не зрите на воеводы: ни питью, ни еденью не лагодите, ни спанью, стороже сами наряживайте, и ночь, отовсюду нарядивше около вои, тоже лязите, а равно востанете, а оружья не снимайте с себе вборзе, не разглядаше ленощами, внезапу человек погибает. Лже блюдится и пьянства и блуда, в том бо душа погибает и тело…» Вот его наиглавнейшая заповедь! – наконец заключил Федор. Он горячо и вдохновенно читал «Поученье Владимира Мономаха», о котором гремела слава в те времена как о достойном родиче, от которого идет весь род Всеволодовичей Большое Гнездо. Сыновья, внуки, правнуки и все многочисленные сородичи Ярослава Всеволодовича, как и братья-княжичи Александр и Федор, являлись молодой порослью древнего генеалогического древа Мономашичей. И они гордились этим.
При всей убедительности речи Федор снова не увидел на лице Александра удивления или восторга от услышанного. По-видимому, он уже прочел или от кого-нибудь ранее слышал о подвигах Мономаха.
- Федь, а ты не ведаешь, який у деда Мстислава Удатного был комонь, на котором он бился с монголами на реке Калке? Он тогда ускакал от погони и прыгнул с высокого берега во Днепр и тем спас себя?
- Не ведаю. Можа на сивом, а можа на каюром, -недовольно ответил Федор, - вот когда те придетца прыгать в реку от татар, яко нашему деду, да жизнь свою отдавать, яко восьмерым русским князям в тот раз под настилом пирующих ворогов на Калке-реке, тогда проведаешь, на каких комонях ратоборствують.
Александру снова стало не по себе, и уж в который раз склонился он над книгой, делая вид, что читает, а сам в это время думал о тех, кто, задыхаясь от тяжести, связанные по рукам и ногам, брошенные под настил пирующих, умирали в неимоверных муках.
«Нет, этого не должно повториться», - думал маленький Александр, - лепей погибнуть в сече, нежели принять такую позорную кончину».
                14
- Душат, живьем душат! – вслух произносит Невский с закрытыми глазами.
Рада, тотчас оторвавшись от шитья, подбежала к больному князю, думая, что он бредит во сне. Затем, увидев, что он нормально дышит, успокоилась села.
А князь в то время продолжал рассуждать во сне о враждебных отношениях с монгольскими ханами, одновременно противореча самому себе, тому девятилетнему наивному княжичу: «Нет, Саша, ты не прав, пожалуй, принять смерть одночастно под настилом им было легче, нежели вот тако мне… Семнадцать лет они домогались моей смерти. Вот ноне возрадуются, коли до них слух дойдет о моем отшествии ко господу».
Но прежде чем замкнется жизненный круг княжича, пройдет тридцать пять лет. За свой короткий, но бурный век он свершит то, что для другого не под силу и в долгие прожитые годы.
Опять видится князю тот давний Новгород. Проходит неделя, другая, третья, а дождь не перестает. На этот раз на столе перед Александром и Федором разложены свернувшиеся в трубочку и расправленные небольшие лоскутки бересты. На одном из них Александр старательно что-то пишет. Федор с любопытством из-за плеча подсматривает, как младший брат медленно водит костяной палочкой по бересте. Входя в роль учителя, наставительно говорит:
- Ведай, брате, важно лепо писать, а наиважнее разумети смысл написанного. Войти в душу того, кто станет читать твое послание, - предузнати думы его.
- А може летописание своих дел важнее? - пытался перечить брату Александр.
- Вот наш Мономах вел летописанье и поученье свое нам оставил.
- А ты ужо пишешь о своих походах? – смеясь, спросил Федор. И внушительно продолжил:
- Сперва надобно славную жизнь прожить подобно Мономаху, ала Македонскому, а там и летописанием заняться и учить других письмом своим. Вот, наприклад, что ты о себе напишешь, опричь неудачного посажения на коня? Ничто. Ну ежели еще об этом дожде, что идет долгое время туто в Новгороде, подобного николи не приключалося со времен Ноева потопа.
Опять колкое напоминание прошлого заставило Александра умолкнуть.
Через открытую дверь в смежную комнату можно было слышать разговор Федора Данилыча и судьи Акима. Он разбирает долговые берестяные расписки, поднимает голову, делится мнением со старым доверенным князя Ярослава Всеволодовича:
                15
- Вот, позри, мастер мастер по железу из Старой Русы задолжал подати за пять лет. А иншие смерды из Пошелонья тако и за три-четыре года. Не ведаю яко и взяти…
- То ли Яще буде, - тяжко вздыхая, отозвался Федор Данилович, всматриваясь в окно, - седьмую неделю беспрестанно то сеет, то льет, што из ведра. У смердов да у горожан нечем кормить скот, не толь платить князю подати, деды сказывали: «От большой воды ждя великой беды», - к весне следует ожидать повальный падеж скота, хлеб не убран, полег и погнил на корню. Не посеяна озимь. Ну, что ожидать поселянину на иншее лето? Неминучий голод…
Аким тут же дополняет мысль сподвижника:
- Мыслью с год старыми запасами продержаться, а там… горе горькое. Чую, добром не обрящется. А где беда, тамо и повинного ищут. Што мы туто станем деять? Ярослав Всеволодович сюда очей не кажет. Переяславля держитца, а сам готов все города Руси под свое крыло захватить. Ишо, кажись, норовит оставить на княжьем столе одного из двух несмышленышей. А нам с тобой за все держать ответ.
- Кажет, не кажет очи, а за княжичей с нас спросит, - прерывает недовольно судью Федор Данилыч.
По всему видно, недолюбливает Данилыч сетующего на своего господина тиуна.
- Ты, Иоаким, не суесловь на своего князя, а лепей займись с княжичами, научи их яко следует править суды над смердами о земле, разводить споры с мастеровыми людьми о рукомеслах, яко торговые грамоты учинять с иноземцами.
- А коли велишь мне долговые подати истребовать? – с раздражением спросил судья.
- На то беде время. Опереж изгонят нас с тобой и Ново-города, нежели ты истребуешь подати. Ведать надобно, толь подольешь масла в огонь бунтарям, ежели ноне станешь требовать долги. А по-моему, уж коли упустили стоки, надобно помедлить.
- До яких же пор?
- Лепших времен и добротного урожая. Вон, кажись, сюда посадник Иванко Дмитрич едет. Должно быть, тревожные вести объявились?
В коридоре послышались шаги, а через некоторое время вошел в светлицу высокий моложавый мужчина, держа за руку девочку лет шести – семи. Сеяв острую, отделанную мехом, мокрую шапку, оправив пятерней бороду, Иванко перекрестился на Спаса в углу, приветствовал:
                16
- Мир вам, люди честные!
- Здравствуйте, Дмитриевич! – приветствовал от окна Данилыч. Ну, сказывай, яко дело привело тя в таку непогодь?
Федор и Александр, заслышав постороннего человека, бросив свои наскучившие занятия, тотчас появились у открытой двери.
Посадник Иванко, стараясь скрыть свое волнение, заговорил:
- Внезд Водовик народ мутит, грозить вечевым колоколом поиграть… Подбивает народ промыслить нового князя…
- Кого же? – с нетерпением спросил Аким.
- Требует звать на княжение Михайлу Черниговского… На его стороне и Борис Негочевич. Боюсь, не ровен час не сегодня – завтра ударит вечевой колокол и тогда нам не сдобровати.
Федор Данилыч с Акимом многозначительно переглянулись. В это время Федор и Александр подошли к дрожащей от холода чернявой девочке, которая крепко держала за руку отца, молча, сочувственно глядели на нее, не мешая разговаривать взрослым.
Александр приблизился к ней, шепотом спросил:
- Яко ж тя кличут?
Она доверчиво посмотрела большими черными глазами на Александра, ответила:
- Лада. А тя?
Александр не назвал своего имени, только удивился:
- Зело хоробая ты, девица, - и, отвлекшись от нее, переключил внимание на разговор взрослых, в котором готов был принять участие.
- Любят Новгородцы тешить себя своеволием. И што за народ, на них и князя-то управного, с железной рукой не найдетца… сказал Федор Данилыч, и тут же неуверенно добавил:
- Наш-то Ярослав Всеволодович пока-что держитца… но, видно, смутной вольнице не угодишь…
- Вот и мне боязно, Данилыч. У вас туто потише на Дворище. Пускай побудет моя сиротка, пока суета уляжется.
- Пускай будет, поручи ее Дарье ключнице. Толь сумнительно, удержимся ли сами туто? – не проявляя особого желания, согласился Федор Данилыч.
                17
Аким трясся клинообразной бородкой и острым носом, с отчаянностью заговорил:
- А што буде, то и буде! Давайте держаться заодно. Толь я тако мыслю, не мешало бы послать весть ко князю, упредить его…
Иванко воспротивился:
- Можа повременим день – два, а там видно будет, посылать ала нет гонца. Народ тревожится, ищет виновника божъего наказания. Ходят по всему городу слухи про епископа Арсения. Будто он во всем повинен, неправедно завладел архиепископством, задарив князя. Оттого и така божья напасть.
-ХХ-
Через день Александр стоял на крытом крыльце главного входа Ярославова двора и смотрел на лужи, пузырившиеся от нудного дождя. Он слышал, как внутри пустующих хором звучал отчитывающий голос ключницы: «Ты куда справляесся, проходимка? Опять заявисся курицей с мокрым хвостом? Погоди, батюшке пожалуюся!» - выговаривала она сиротке посадника.
Александр, не придав никакого значения сетованиям няньки Дарьи, думал о великих полководцах – Македонском и Владимире Мономахе: «Вот бы мне стать, яко они», но тут же страстное желание величия и славы вдруг пропало. На смену ему пришло благоразумие и трезвость не по годам: «Убивать людей? За что? Они мне никакого зла не содеяли… А за что лишать их жизни?» Увидев возле крыльца множество червей – выползков, мысленно продолжал обвинять безумное убийство: «Вон, кажная живая тварь жить хочет…»
Размышления его прервались с появлением входящих на территорию двора двух мальчуганов его возраста. Тот, что пониже ростом, был одет в верхний армячишко грубого серого сукна с заплатами. Мокрые порты, низ которых растрепался на отдельные нити, обвисли до голых пят. Над головой от дождя он держал квадратный лист бересты. У товарища, ступающего более уверенной поступью, на поясном ремне висел кинжальчик грубой работы. Черный мало поношенный кафтан и яловые добротные сапожки на ногах, острая шапка с меховой отделкой на манер боярской – все это говорило о знатности его происхождения. Поднявшись на крыльцо, он первый смело, как равный с равным, заговорил с Александром:
- Ты будешь княжич Ярославов?

                18
- Да, я, - расправив плечи, ответил Александр и, в свою очередь, преградив им дорогу в хоромы, спросил:
- А вы кто будете?
- Я сын Степана Твердиславича, кожемяки. А кличут меня Михайлом. Мой дед много лет посадничал в Новгороде.
- Стало быть, можно прозывать Михайлом Степанычем?
- Да, с напускной важностью подтвердил тот.
- Я чул, кажись и батюшко твой ходил в посадниках?
- Да, малость. Не столько, як дед Твердислав.
- Ну, а ты кто будешь? – обратился Александр к меньшому.
- Савка, - заторопился высказать все сразу, - сын золотаря Братилы и вдовы Софьи, а дядя мой Коста во Владимире.
Затем, помедлив, добавил:
- Аще дядьку Кузьму твой дед Мстислав Удатный отослал у Киву.
- В Киев, поправил его Александр.
- Н, нкЮ Киев, - согласился Савка и, мотнув головой, вытянул из-за пазухи серебряный кубок, протянул Александру:
- Вот, Ярославич, возьми в дар от меня, - посмотрев на спутника, добавил для ясности: - Ну, от нас Михайлом. А за то прими нас в свою дружину.
Александр взял чару, поворочал ее в руках, заинтересовался красивой работой. Увидев надпись, прочитал в слух почти по складам: «Коста и Бра-ти-ла»,
- То твой батюшко и дядько, значит?
- Да, не без гордости подтвердил Савка, - то из чистого серебра…
Александр повертел в руках кубок искусной работы, не зная, что с ним делать, посмотрел испытующе на Савку и Мишку, вернул его обратно Савке:
- Возьми, не надобна мне твоя серебряная чара. Я ишо не князь. Князем мой батюшка Ярослав Всеволодович. А коли стану князем Новгородским, вот тогда и приходите. Быть по-вашему, возьму в дружину и пить из той чары станем вместе в походе, яко Александр Македонский ала дед Мстислав Удатный.
Убежденный вескими доводами Александра, Савка вынужден был принять кубок обратно и водворить до поры – до времени снова за пазуху.


                19
Но у Мишки был припасен более веский козырь и он знал наверняка, что заинтересуются на Ярославовом дворе тем, что он хотел сообщить. Он решил воспользоваться моментом и выложить княжичу всю тайну.
- Ярославич, у нас Внезде Водовик подговаривает батька на бунт супротив посадника Иванка, Тысяцкого Вячеслава и владыки Арсения. Целовать крест собирается Мхайлу Черниговскому. Ежели хочешь узреть яко он бунтует, пойдем к нам.
Александр от такой новости не нашутку встревожился. Он не знал, что прежде предпринять – то ли оповестить об этом наставников, то ли действовать самотоятельно. Измерив еще раз взглядом Савку, прикинув что-то в уме, решительно заговорил:
- Коли так, ты, Савка исполняй первое мое веление.
Савка, не понимая, чего хочет княжич, заморгал широко открытыми глазами, сжался в комок, слушал, стараясь не проронить ни слова.
- Скидай свой армяк, - потребовал Александр, - давай его мне.
Удивленный, Савка предупредил князя:
- Княже, тако ж он мокрый…
- Ну, буде прекословить, ужо жалко стало? – нарочито грубоватым тоном произнес Александр.
Быстрым движением он ловко снял свой кафтан, предложил Савке.
- Вот, возьми мой взамен, на время.
Тогда только Савка все понял и моментально освободившись от мокрого армяка, передал его Александру.
Армяк оказался маловат Александру, но он все равно напялил его на себя. Затем снял у Мишки с головы шапку, примерил:
- В аккурат… Вот я и кожемяка, альбо гончар який. Правда? И за смерда сойду. Только ни кому не сказывайте.
Михайло неодобрительно покачал головой:
- Нет, княже, робятя из гочарного конца таких шапок не носят.
- Ну тогда я простоволосым пойду.
Савка, дай твое бересто.
Савка вместо того, чтобы взамен своего плохонького армяка одеть княжеский, положил Александров кафтан в угол крыльца, а сам остался в одной самотканой рубахе дрожать от холода.
                20
Александр заметил раздетого Савку лишь тогда, когда он по ступенькам крыльца спустился за берестой, свалившейся на землю, раздетым и дрожащим от холода. Обиделся:
- Ты пошто моим одеянием брезгуешь?
- А я домой забегу, тятькин одену и догоню вас. Я скоро… -оправдывался Савка.
Александр взял бересту, скомандовал:
- Пошли!
Не успели Мишка с Александром сделать несколько шагов, как Савка обогнал их, побежал в припрыжку по лужам, разбрызгивая по сторонам воду. Выбежав за ворота, он тотчас скрылся за углом.
В это время из сеней, полуоткрыв дверь, робко выглянула Рада. Она была повязана темным платком и одета в летний кафтанчик. Завидев уходящих за ворота ребят, украдкой последовала за ними. Длинное мокрое платьице не давало быстро бежать. Рада на мгновение остановилась, приподняла подол платья, малость подвернула и, придерживая левой рукой, побежала по мокрой улице, не упуская из виду ребят.
-ХХ-
В одном из новгородских концов стоят добротные хоромы бывшего посадника Степана Твердиславича. Впритык к дому сооружена пристройка-кожедельня. По углам стоят большие чаны. В стороне сложены стопой выделанные кожи. Два работника средних лет мездрили сырые кожи, разговаривая между собой.
Мишка с Александром не решались войти. Стоя под дверью в сенях, услышали голос одного из работников:
- И што крутит образина чертова? На человека не похож, явный ушкуй.
- Хозяина обихаживает, а сам местом посадника мыслит завладеть продолжал другой кожедел.
- Иванко человек от человек. А этого то и прозвище Вдовик. Истинно, только ему бы давить и топить. На то и способен.
Первым, осторожно ступая и поглядывая в боковую дверь, вошел в мастерскую Мишка. Он обратился к старшему кожеделу:
- А где родитель?


                21
- Тамо, в светлице, да, кажись, у него гости, - ответил работник и кивнул в сторону двери в жилые хоромы. В этот момент в низком, открытом от спертого воздуха окошке появился замызганный грязный нос Рады и ее большие черные глаза.
Мишка дал знак Александру и они, проскочили через мастерскую в сени, оказались в прихожей Степана Твердиславича.
За дверью, в одной из передних светлиц, явственно слышался разговор. Мишка приоткрыл дверь и просунул голову. Как и полчаса назад, он увидел сидящих за столом и пьющих брагу двух незваных гостей – братьев Бориса и Внезда Водовиков. Лица братьев были изумительно схожи. Оба длинноволосые, с цыганскими бородами, одинакового телосложения и роста.
Степан Твердиславич был не рад гостям и не поддерживал их компанию. Его ковш с брагой так и стоял наполненный с тех пор, как Мишка ушел на Ярославов двор.
Захмелевшие Водовичии всячески склоняли Степана на бунт против посадника Иванки.
Наконец они на столько наскучили хозяину дома, что он начал категорически возражать бунтарям:
- И не мысли, Внезд, не быть по-твоему! – услышал Александр голос отца Мишки.
- Будеть! – ударяя кулаком о край стола, твердил Водовик. Назревал окончательный разрыв между гостями и хозяином. Внезд обратился к брату:
- Борис, пора! Видно, его не урезонишь, иди, зови вольный люд на площадь. Пусть нас с тобой вече рассуди, Степан Твердиславич!
- Остановитесь! Говорю вам! Опомнись, Внезд! На кого поднимаешь руку? Што скажет князь? Образумься!
- Нам не указ твой Ярослав. Сам сбежал, а щенков оставил! Мы собе князя промыслим по нашей воле, а не по его! Ступай, брат, ступай! Да зайди за Игнатом-Кольчужником и Гаврилой-Щитником – то наши люди. Тебя мыслили в посадники, а ты голову морочишь понапрасну. Тянешь за Ярослава? Ждешь своего часа? Видно, хочешь от него получить посадство? Жди, жди! Но гляди, не прогадай, Степан!
- Я на правде стою…
Открылась дверь. Из передней светлицы нетвердым шагом мимо Александра и Мишки к выходу прошел Борис Водовик. Только он вышел в сени, оттуда послышалась ругань и плачь Рады.
                22
Александр вздрогнул и вопросительно посмотрел на Мишку, подумал: «Неужто Рада?». Он хотел выскочить на помощь в сени, но до его слуха донесся уверенный твердый голос Степана Твердиславича:
- Гадать нечего. Мое останется со мной. Мне все едино, кто станет князем, Михайло Черниговский, ваш благодетель, альбо Ярослав. Подати и пошлины платить надо всем…
- Да не такие, а вдвое меньше.
- Дайте, яко заблагорассудитца. Ваша воля. Я вам не потворщик. Вы собе, я собе…
- Гляди, Степан Твердиславич, не заплач. Выжидаешь? Не бывать те боле посадником! Не уйдешь из наших рук.
Послышались шаги уходящего Водовика, и когда Внезд уже открыл дверь в прихожую, Степан бросил:
- Не грози! Мудрый царь Соломон изрек: «Человек предполагает, а бог располагает». По-твоему не будет!..
- Узрим! – с гневом выдавил Внезд, и, хлопнув дверьюЮ вышел. Глухо ударил вечевой колодкой, эхом отозвался в переполошенном сердце юного княжича. Впервые Александр почувствовал захватывающий вздох тревоги.
По зову вечевого колокола новгородская вольница шла на главную площадь к Ярославову двору. Редкие удары колокола извещали горожан о свершении крупного события.
Случался ли пожар или наводнение, получены ли тревожные вести о приближении и вторжении врага в новгородские пределы, отправлялись ли на битву снаряженные дружины, происходили ли посажения князя или изгнание его или посадника – Вечевой колокол всегда был первым свидетелем вершившегося.
На этот раз колокол созывал вече бунтующего Господина Великого Новгорода.
Степан Твердиславич предугадывал – вече не кончится миром. Зайдя в мастерскую, по-промтому обратился к работникам:
- Ну, брате, Водовик грозит. Надо хоронить готовый товар. Воистину разграбят. Я пойду на вече, а вы возьмите коней и перевезите кожи в Славенский конец в дом Братилы, к вдове Софье. Там у нее погреб добрый есть…
- Добре, Твердиславич. Все содеем яко надобно. А этой образине дьявольской разграбить не позволим наш труд…
                23
Савка с Радой все это слышали в приоткрытую дверь кожедельни. Савка потом сообщил об этом по секрету княжичу. Александр, увидев заплаканную Раду, удивился, спросил ее:
- Рада, ты пошто пришла сюда?
- Я…Я боялась за тя. В городе, слыш, бунт идеть. Зришь, вече собирается…
Александр покровительственно улыбнулся, с мягкой укоризной сказал спутникам:
Вот, друже, и телохранитель с доброй волей нашелся. А вы с серебряной чарой пришли в дружину проситься. А вона без корысти и ведома охраняет князя.
Савка вдруг предложил:
- А что, робя, можа и мы подадимся на вече?
- Пойдемте. – согласился Александр.
К этому времени дождь немного стих, и безлюдные улицы вдруг ожили. Все четверо влились в поток бегущих на вечевую площадь.
- ХХ –
На Ярославовом дворе при первых ударах колокола все всполошились. Федор Данилович из благоразумного наставника вдруг преобразился в деятельного защитника власти и хранителя жизни вверенных ему питомцев. Собираясь на вече, он на всякий случай опоясался мечем, предупредил судью:
- А ты, Иоким, коли што, оберегай княжичей. Ништо не жалей, пуская грабят. То дело наживное. Ведай, за них нам держать особый ответ перед князем.
Одевшись, он заглянул в учебную горницу. Увидев одного одетого в голубое княжеское корзно Федора, озабоченно спросил:
- А где Александр?
- Не ведаю, - пожимая плечами, безразличным тоном ответил Федор, - куда он запропастился. Ужо давненько вышел и до сих пор нет. Я мыслил до ветру. Тогда должно быть, на конюшню ушел, все комоня с воловьей головой, яко у Александра Македонского, шукает.
- Што сказываешь, Федор? О каком таком комоне речь ведешь? Вы, видно, опять размолвились между собой?
- Я истину реку. С тех пор яко поведал ему об Александре Македонском и чудо-комоне, он покоя лишился. Бредит походами и шукает людоеда.

                24
- Ах, вон што… Иаким, найди Александра и ни куда не пуская – смотри, Новгородское вече проходит буйно. Што на ум смутьянам придет то и вершат. Едино ясно – виновных в божьей немилости, станут искать. Мы тож с княжичами под гнев можем попасти. И тогда берегись. А ежели до грабежа дойдет, закрой все двери – держи осаду.
- Добре, Данилыч. Только я мыслюЮ до нас-то гнев людской не дойдет.
- Не дойдет, мыслишь? А неуплату податей т пошлин не ты ли дерешь со смердов и мастеров рукомесла? То в вину себе не ставишь?
- Ну мы люди князя. А княжичи-то ишо дети. Они неприкосновенны. За родителя и нас не ответчики.
- Иаким, не будь глупцом. Разъяренный зверь бросается на первого попавшегося. А повинен он в чем али нет – то не твой суд. Чарка всем едина.
- Да никуда Сашко не денется… видно, и взаправду малец увлекся верховым. Пора бы им и в самом деле на коня садиться воинским учением заняться.
- Не до того ноне… потом…
Только Федор Данилыч хотел отправиться на вече, как в дверях встретился ключницей Дарьей. Видя всполошенную бабу с кафтаном Александра на руке, отступил назад, спросил:
- Дарья, ты не зрела Александра?
Ключница, ничего не говоря, проскочила мимо Данилыча, заглянула в горницу княжичей, спросила:
- Федор Данилыч, озорница Иванка, Радюха где-то запропастилась. Не была вона туто?
- Не, не была, а што?
- Ну проходимица, и задам же я ей! Вот навязали-то на мою голову. Федор и Аким вопросительно переглянулись. Озабоченный пропажей Александра и Рады, Данилыч спросил ключницу:
- А ты Александра не зрела?
- Нет. А то кафтан его?
- Да, подтвердил он. – Таки где же он сам подевался раздетый?
- Не ведаю. Я в трапезной обед готовила и никого не зрела, опричь яких-то мальцев… Постой, постой, один, кажись, Степана – Кожемяки сорванец, а инший такий росточку невеликого, под окном пробегали…
                25
- Стало быть, и Сашко с ними увязалси, - размышлял в слух Федор Данилыч.
Из своей светлицы вышел княжич Федор. Одетый по-походному, он хотел, по-видимому, последовать за Данилычем.
- А ты куда вырядился? Нияк на вече? – спросил учитель.
- Да нет… Александра искати…
- Ежели он там буде, я сам найду его. А те не след тамо себя казати. Вот коли станешь князем Новгородским, тогда на вече дозволю выходить. А ноне и без вас свои споры вольнодумцы разведут. Вот взирай на площадь из окна и проведаешь, што будет твориться на вече.
Данилыч требовал от своих воспитанников беспрекословного повиновения. С Федором он больше не стал ни о чем говорить, твердо знал – повеление его будет исполнено, отправился на вече.
Княжич, боясь ослушаться наставника, под пристальным взглядом Акима, не раздеваясь, приник к волоковому окну. Оно было вырезано неподалеку от слюдяного с выходным обзором на вечевую площадь. Федор стал всматриваться, как под глухой, отрывистый зов Вечевого колокола стекались люди со всех концов города решать свою судьбу.
- ХХ –
Низкие хмурые тучи проливали избыточную влагу на головы новгородцев. У некоторых для защиты от дождя на плечах и над головой были подстроены листы бересты и еловой коры. Но видя, что они скручиваются и плохо защищают от дождя, многие бросали их.
Среди бегущих по Волховскому мосту там и тут на миг появляются и снова смешиваются с толпой Сака, Мишка и Александр. Раде мешало длинное платье, она отставала.
Площадь напротив Ярославова двора все больше заполнялась народом. На возвышенном месте уже кто-то выступал, кричал, махал руками. Но чьи-то сильные руки стаскивают оратора наземь.
На его месте появляется Внезд Водовик. Насупив черные брови, оглядел орлиным взглядом толпу, словно выискивая себе добычу, подправил длинный обвислый ус, заговорил:
- Вольный люд новугородский!
Все стихло. Народ с благоговением прислушивался к каждому его слову.
                26
Невдалеке от выступающего стояли, стиснутые толпой, Александр, Мишка и Савка. Александ крепко держал за руку Раду. Он со свойственной ему пытливостью вслушивался и всматривался во все происходящее. Это первое его вече, и он здесь не как князь, а как простой уличный мальчишка. Александр уверен, что в Савкином армяке, подобных которому можно встретить множество на улицах города, его никто не узнает.
- Зрите сами, - продолжал, вдохновляясь удачным началом, Водовик.
- Дождь уж идет десятую неделю кряду. Бог нас карает! А за кого? Князь нас покинул! А владыка Арсений, всем ведомо, завладел местом архиепископа Анания, явственно за мзду, - задарил князя Ярослава!...
В толпе послышались крики: «Гнать его надо! Гнать недостойного!» Брошенный кем-то призыв эхом отозвался у раздраженной толпы:
- Гнать! Гнать! – эхом отозвалось отовсюду.
Вдовик, видя, что к помосту приближаютя, силой пробивая себе дорогу, посадник Иванко, Федор Данилович и Степан Твердиславович, заторопился, яростнее заговорил:
- Хлеб ноне на поле погнил. Бескормица на носу. А подати князю, да посаднику Иванку с тысяцким, все едино подай! А откуда? Што мы дадим? У себя ни чего нет. Решайте люди вольные! И сделав паузу, как истинный оратор, снова заговорил:
-  Я так мыслю, господин Великий Новгород, нового князя промышлять надобно! Толпа загудела. Водовик что-то еще сказал, но его слова до Александра не долетели. Обрывки фраз тонули в неистовом реве толпы: «Гнать! Всех гнать!» – кричал народ.
Александр увидел, как Степан Твердиславич пытался стащить с помоста за ногу Водовика. Тот яростно сопротивлялся и, вырывая ногу, тыкал ему в лицо.
- Слезь, смутьян, говорю те! – кричал Степан.
Но вот рев толпы немного стихает. Все обратили взоры к помосту.
Водовик всеми силами отбивался руками и ногами от наседающих сторонников законной власти посадника Ивана.
Но вот, сзади на Водовика налезает тупой конец жерди, упирается в зад и спихивает его с помоста.


                27
Из дальних рядов толпы, где еще толком не поняли, что происходит, послышался смех. А на месте Водовика тотчас оказался посадник Иванко Дмитриевич. Он снял шапку, чинно поклонился дважды народу.
Рада, увидев на лобном месте отца, дернула Александра за рукав, предупредила:
- Зри, зри, тату мой сказывати станет, слухайте:
- Люди добрые! – проникновенно начал Иванко: И вдруг осекся. Не веря своим глазам, он в толпе увидел свою дочурку Раду – испугался за нее. Но заметив, сцепленные ее детские ручонки с рукой стоящего возле нее мальчишки, которого где-то видел, немного успокоился, продолжал:
- Што же это такое? – И задержав дыхание, усомнился, что едва ли поймет его, уже чуждый ему, потерявший управление народ, укорил:
- Пошто бунтуете? Пошто вините владыку Арсения? За што меня и князя Ярослава Всеволодовича гоните? Кто из нас всесилен сдержати, низвергший на нас с небес гнев божий? Вы сами же избирали, меня, а ноне гоните. Грех непростительный ляжет на вас! С вас он и взыщется. Не слушайте Внезда Водовика. Он сам лезет в посадники …
Но Водовик с толпы выкрикнул:
- Люди, гоните ставленника князя!
Разъяренная толпа, вновь подхватила призыв Водовика:
- Долой! Уходи прочь! Мы князя не виним, а ты уходи в свой Новый Торг!
Водовик рванулся к Ивану, но ему загородил собой дорогу Степан Твердиславович, завязалась схватка. Оба одновременно обнажили мечи. Меж их оказался Игнат-Кольчужник:
- Не дам рубиться! Святое место кровью поганить!
- Кольчужник, не мешай! – сжимая рукоять меча, разъяренным зверем, кричал Водовик, - дай космы ему вместе с головой обрежу!
- Внезд, не тож Степана! Вложи меч в ножны! – перехватывая руку Водовика, требовал Кольчужник.
В это время толпа всколыхнулась и разделилась на группы. Кто кричит: «Вали на владычий двор! Гнать владыку Арсения!»
В другой группе слышаться призывы: «Грабь Иванка!».
К третьему, самому большому людскому потоку, оторвавшись от Степана, присоединился Водовик, увлекая за собой народ он кричал:
                28
- К Софье! Лишать владыку святого сана!
В рассвирепевший поток толпы, плывущий через Волховский мост, попал Александр с Радой. Не смотря неистовую круговерть живого людского муравейника Александр ни на миг не выпускал руку меньшой подружки. Он знал, достаточно проявить малейшую оплошность, споткнуться или упасть на настил помоста, сотнями бегущих ног будет любой из них затоптан до смерти.
По близости не видно ни Мишки ни Савки. Голова людского потока, поднявшись на прибрежный взлобок, повернула к храму святой Софьи. У дома на углу, упирающего в тесный переулок, толпа остановилась.
Как на грех, дождь немного стих и люди расправили плечи. Куда Александр не поворачивал голову, он повсюду видел искаженные злобой лица. Невообразимый крик, ругань, угрозы и теснота – все вместе смешалось. Какие то люди с силой протискивались вперед. Но Александр толком не знал, что происходит там, куда с таким рвением стремились люди, окружающие его.
Из-за маленького роста, он ни чего кроме людских спин не видел. Теперь он желал лишь одного – как нибудь избавиться от этого кошмара, в который попал. Беспомощьно озираясь кругом, не знал, что предпринять.
Тем временем его с Радой оттеснили к деревянной стене. Это был уличный забор., сделанный из тесанных осиновых плах. В сердце Александра закрался страх, пойманного зверька в ловушку. Мелькнула черная мысль: «Вот прижмут к этой стене и затрут яко паршивую муху» …
- Княжич Александр! – Вдруг он услышал рядом над головой, знакомый голос.
Александр оживился, кое-как повернул голову сначала в одну, а затем в другую сторону, но никого подозрительного по близости, кто бы его мог окликнуть, не заметил: «Верно почудилось». – Подумао он. И дернув за руку свою спутницу, спросил:
- Рада, ты чула, кто-то звал меня?
- Вон хто! – кивнув головой через плечо на верх забора, показала Рада, и равнодушно добавила:
- Мишка и Савка.
Подняв вверх голову, Александр увидел, улыбающихся Мишку и Савку и еще несколько ребят-сверстников перевиснувшихся через забор.

                29
Они с высоты забора хорошо видели, что происходит у дома владыки Арсения и наперебой звали к себе Александра:
- Залезай сюды …
Видимо Мишка и Савка рассказали свои дружкам кого они зовут к себе.
- А яко ж туда мне до вас добраться – спросил Александр.
- Давай руку, - предложил Мишка.
Но Александр вспомнил о Раде задал вопрос:
- А яе куда?
- Да подсадь, а мы туто схопим.
Александр оттолкнув от себя широкую спину дюжего мужика, поднатужился приподнял Раду. Мишка с Савкой подхватили перетащили через забор, и оставили ее на земле по ту сторону забора. Потом таким же образом подняли и Александра. Он уцепился за верх забора и остался в такой же позе, как и друзья. Теперь он хорошо видел, что творилось у крыльца владыки Арсения. Как раз в это время несколько человек, отуманенных гневом и злобой с Внездом Водовиком силой выволокли на крыльцо архиепископа Арсения.
Длинные седые волосы ветхого старца растрепались по плечам. Борода всклочилась. Черная мантия была порвана в нескольких местах, а в прорехи зияла белизна нижнего белья и нагого тела.
Водовик, захватив всей пятерней золотой наперстный крест с цепочкой на шее, держал владыку подобно норовистой лошади в поводу. Другие, два дюжих верзилы, подхватив его под руки крепко держали по бокам.
Перепуганный до смерти святитель, ожидая своей участи от разъяренной толпы, шаптал молитвы. Отдавшись своим думам, он не смотрел на жаждущих крови людей, протягивающих руки к своей жертве, словно смертельные щупальца спрута.
Александр тотчас узнал архиепископа, который несколько месяцев назад, перед отъездом отца в Переяславль, исповедал перед причастием и благословлял его с Федором.
Тут же в памяти Александра, в связи приключившегося события, воскрес и такой случай: На исповеди священник к нему проявил более чуткое отношение, чем к Федору. После совершения святого таинства владыка погладив Александра по светлым волосам, с легкой иронией спросил: «Ты хочешь стать князем Новгородским»? – Да. – Не думая ответил он.
                30
 Затем с лица владыки улыбка добродушия тотчас улетучилась. И он уже с полной пророческой проникновенностью, подлаживался к Александру, сказал: «Добре, твое желание исполниться. Только строго соблюдай законы божьи».
Теперь Александру так стало жаль бедного старика, что он возмутился до глубины души. И смахнув мокрым рукавом, навернувшиеся слезы с лица, крикнул всему народу:
- Не трожь невинного! Побойтесь бога!
Его детский пронзительный голос перекрыл все остальные крики. Многие услышали его. Повернули головы назад. У некоторых вдруг поубавилось спеси. Протянутые руки к Святителю, враз опустились. А Владыка Арсений, до этого казался к предстоящей судьбе безучастным, вдруг поднял голову и проницательным взором нашел своего маленького защитника.
Долгий пристальный взгляд архиепископа остановился на Александре. Должно быть он вспоминал, где видел этого сострадательного мальчика. И не мог вспомнить. Возможно и вспомнил и узнал меньшого княжича Ярослава Всеволодовича.
Меж тем Александр своим криком выдал себя с головой Дядьке Федору Даниловичу. В числе услышавших голос Александра, призывающий к остепенению был наставник, который тотчас обнаружив на заборе, подобно усевшейся стаи воробьёв, глазастых вездесущих ребятишек, в числе которых крайним справа и был его воспитанник. Теперь с Александра он не спускал глаз.
Жестокосердные, злорадные люди, выволокшие владыку на крыльцо, намеревались бросить его на растерзание озверевшей толпе.
Но в это время Александр увидел там на паперти храма, знакомые лица Степана Твердиславича, посадника Иванка, Игната-Кальчужника и других единомышленников.
В тот же миг Внезд и столкнул архиепископа в гущу народа. Страшный отчаянный, хрипловатый вскрик владыки резанул по сердцу Александра. Кровь бросилась к лицу, он едва сдержался от повторного обуздывающего безумство людей, крика.
На земле возле крыльца завязалась схватка. Клубок человеческих тел в разной позе, промелькнул в глазах Александра. Там творилось что-то невообразимое. Он старался всеми силами разглядеть и проследить последние минуты жизни настоятеля святой Софьи.

                31
- Боже мой! Што же они с ним тамо деют? Звери, а не люди! Гневно шептали губы Александра.
И тут он мельком заметил как владыку подхватили какие то люди и отбиваясь от нападающих ножнами мечей поволокли вновь на паперть соборного храма Софьи. Казалось, еще чуть-чуть и со святителем будет все покончено – его безвозвратно поглотит грозный звериный вертеп в образе людей.
Отовсюду неслись неистовые призывы: «Кончай владыку!» «Бей Арсения». Теперь свалка перенеслась к дверям собора. А через короткое время полуоткрылась входная дверь в храм, и какие-то сильные руки втолкнули в темный проем архиепископа Арсения. Массивная дверь тотчас снова закрылась. Но людской напор, рвавшихся вслед за владыкой во внутрь храма, не ослабевал. Александр видел как, выделяющийся большим ростом и силой Степан Твердиславич, после закрытия двери, встал в оборонительную позу с обнажённым мечем наголо задом к замку. И обезумев от гнева, вне себя он кричал:
- Прочь! Изрублю!
- То же мой батько! – Воскликнул Мишка с забора, похваляясь перед товарищами, особенно перед Александром.
- Вот то да! Ну и удатный же твой батько! – вслух восхищался Александр – Вот кого надобно ставить воеводой, али посадником! Учитесь у него … - тут же советовал он Мишке.
- Когда нибудь и я стану посадником, - похвастал в свою очередь Мишка.
- А кто тамо ишо опричь батька? – Спросил Александр.
- То ж дядя Игнать – Кольчужник да Никита Петрилыч и Вячеслав с братейником Богуславом. Вон тамо один Душилец всех голыми руками передушит! Его сам Буслай не перебарывал.
- А кто такой Буслай? – полюбопытствовал Александр.
- Посадником был, За силу его любили. Умер от браги. А ноне Васятка у него растет, весь у батька силой будя.
- А … - протянул, равнодушно Александр, отдавая предпочтение, тому, что вершится опьянённой бешенством толпой.
Увидев мечь в руках бывшего посадника, знакомого и уважаемого человека всему простому народу города, толпа отхлынула от дверей.
Тотчас, в отместку за спасение владыки Арсения, Водовик бросил новый клич:
                32
- Люди! Грабь Степана Кожемяку! Валите на дворы его подручных! К Вячеславу! Богуславу! Душильцу!
И мятущийся народ, послушно отпрянув от храма, поплыл по тесному переулку за новоиспеченными предводителями, Внездом Водовиком.
Стоящая на земле по ту сторону забора Рада, ничего не видя, что говорится на улице, то и дело тормошила Александра за полу армяка, спрашивала:
- Саша, сто тамо деятся?
- Да отстань же ты … Грабить ваш двор пошли, вот што деетца, - сердито ответил Александр.
Рада заплакала, причитая:
- Убъют тату ни засто! …
Но в это время откуда ни возьмись перед забором появился Федор Данилович.
- Ах вот, ты где! Сашка, кто те звал на вече? Мыслью, ноне узрел ад кромешный? Слазь, немедля! Пойдем до дому …
- ХХ –
Новгородская летопись утверждает: В тот год от Успенья дня /т. е. с 28 августа до 6 декабря/, шли непрерывные проливные дожди. Подобного наводнения ни когда не бывало. Воды Волхова подошли к настилу большого моста, соединявшему стороны – Торговую и Софийскую.
Федор Данилыч, обеспокоенный происходящими событиями в Новгороде, окончательно вышел из себя, видя, что ответственный по сбору подати Аким, неотрывно возится с долговыми берестяными расписками, с возмущением заговорил:
- Эх, Иоким, Иоким! Зря я на тя и мыслю, веры ты ишо не теряешь собрать подати за прошлые годы.
А не мыслишь о посылке недобрых вестей Ярославу Всеволодовичу? Слух-то идеть видно не облыжный, будто и взаправду гонцов послали к Михайлу Черниговскому. Сказывают, на стол его зовут на всей воле новугородской … Ну, а коли заявится Михайло сюда, нам уж туто деять нечего. А ты ему свои грамоты готовишь, али што?
Судья, прекратив разбирать расписки, вдруг как ужаленный вскочил из-за стола. Заложив руку за спину, молча начал ходить по горнице взад и вперед, досадуя на Данилыча, что тот оторвал от любимого занятия, временами он пытливо поглядывал из подлобъя на Федора, который наблюдал через волоковое окно за Волховским мостом.
                33
Аким, едва сдерживая себя от раздражительного ответа, стараясь убедить старшего по чину и званию, заговорил:
- Данилыч, тако я уж давно мыслю о том. И добре ведаю, Михайло с радостью сюда заявится. Знамо Чернигов Новгороду не ровня. Тамо он князь удела, а туто Великого града. Не п шапке честь, а по месту. Сам ведаю деля Михайлы мы туто окажемся бельмом на глазу.
- То, то добре рассудил хошь раз по-моему. Ну так через кого весть пошлем в Переяславль?
- Да хожь бы и я до Нова Торга проедусь, а оттуда вестника отошлю ко князю.
- Пожалуй, можно и по-твоему содеять. – Согласился Данилыч. – Толь нам не ведома судьба Ивана Дмитриевича. Вот где он до сих пор укрывается с девчонкой?  Мыслю у Никиты Петрилыча, альбо у Степана Твердиславича … А можа и ушел в свой Новый Торг?
При последних словах Федора Данилыча из соседней горницы появился Александр. Он услышал серьезный разговор наставников, бросив списывать с книги, предложил свои услуги, взрослым.
- Учитель, я бывал у Степана Твердиславича, дозволь проведаю ежели Иванко с Радюхой тамо, што ему поведать?
Но Федор Данилович отказался от услуги Александра.
- Не надобно, сам схожу. Ваше дело приумножать свои познания мудростью древних: учить языки греческий и латынь.
Александр остался недоволен возражением пестуна. Он предполагал увидеть Мишку. А через него узнать все городские новости. Да и кому приятно сиднем сидеть безвыходно в учебной горнице почти сто дней подряд.
То все наскучило, - наконец выразил свои думы Александр, - уж лепей учиться стрелять из лука, владеть мечем и копьем, али комоней наезживати, нежели писати латынь и заучивать кондаки да молитвы. Будто наш жребий стать святителями …
- Ну святителем не святителем, а историю Старого и Нового завета обязан знать, опричь того все псалмы царя Давида. Петь на крилосе. Да и ваш родич Владимир Мономах на пяти языках изъяснялси. Вот ты жаждишь стать подобием Александра Македонского, а прилежания к наукам не имеешь. А ведаешь ли яко он прилежно постигал разные науки у великого мудреца древности Аристотеля, што не ложился почевати по нескольку ночей кряду и требовал от наставника все новых и новых 
                34
знаний. Зато учитель и дал ему прозвище «истый» Александр … Всему свое время, сокол ты мой, будешь и стрелять и мечом рубить … Вот бы вам ноне приставить доброго наставника-воеводу, который много раз ратоборствовал и с победой выходил из битвы, он бы вас научил свому делу. А шо ч вам-старая рухлядь да и толь, всего за свою жизнь бывал-то  всече дважды … В рязани прислуживает при князе Ингваре Ингваревиче дюже добрый и хоробрый витязь по имени Евпатий Коловрат. А другого тож славного воеводу сам на Москве зрел, то Филипп Нянька.
- Пошто же батюшка не выпросит его у князя Инваря деля нас? – допытывался Александр у наставника, - альбо не возьмет на Москве того Филиппа?
- Экий ты прыткий, Сашко. То не просто смерда выпросить али выкупить …
Их беседу прервал, появившийся на пороге сумрачный посадник Иванко.
- На помине легок, Дмитриевич, сказывают тя разграбили?
- Дочиста, все растащили. Отъезжаю в Торжок. Толь не ведаю, яко и тамо примут без Ярослава Всеволодовича. Вся надея на брата Митрофана Тысяцкого.  К нему мыслю Радюху оправить.
- А ты верно чул што Внезд Водовик затевает, правда он послов в Чернигов сказывают послал? – для достоверности еще раз спросил Данилыч Иванка.
- Истино так. Всем верховодит Водовик. Он и брата Бориса с двумя боярами послал к Михайлу Черниговскому. Затем и я к вам пришел. Будьте осторожны, толь доберусь до Торжка пошлю весть князю.
- Мы то ж оговариваем то дело с Иокимом. Весть пошли непременно. И чем скорее, тем лепей. Проси его сюда. Пусть он туто кое-кому роги посбивает. Тако и оповести. Коли его сват Михайло переусердствует и пожалует на стол Новгородский, то нас с княжичами выезжать придетца в Переяславль.
- Добре, все передам.
Федор Данилыч, услышав тревожные крики с улицы, метнулся обратно к окну и увидел по обе стороны Волхова, народные толпы, сказал:
- Кажись, вот-вот мост снесет …
Все кинулись к окну. Даже вышел из смежной комнаты хворый княжич Федор вместе с Александром и стали наблюдать за разрушением моста.
 - Я ишо вчора ведал, што мост не устоит, - похвастался своим домыслом Федор.
А там на берегах Волхова, творилось невообразимое:

                35
Разъединенные рушившимся мостом, враждующие стороны, рвались одна к другой. Отдельные спесивые удальцы, призывая к дерзкой отваге, себе подобных, отбегали по мосту на некоторое расстояние от берега, но когда под ногами ощущали, шевелившиеся на воде бревна поднятого настила, возвращались обратно.
Люди, стоя у самой воды с противоположных сторон, грозили друг другу кулаками. Данилыч, догадываясь спросил посадника:
- Опять народ видно што-то затевает?
- Да мне уже все едино, - равнодушно махнул рукой, сказал Иванко, - хуже того не содеют … Когда шел к вам бунтари на улицах кричали: «Вали на Никитин двор!».
- То видно на Петрилыча сбираютца? – для уточнения своей догадки спросил Данилыч.
- К нему, - утвердительно сказал посадник.
- Ишо чуток и мы ту чару станем пить, - предрекал Федор Данилыч.
- Толь видно и страшатся Ярослава Всеволодовича, а то бы уж давно испробовали, - подметил Аким.
Первым увидел Александр, как на середине реки разорвало мост и поплыли отдельные бревна настила, закричал:
- Зрите, зрите! Рушится, рушится мост!
- ХХ –
По всему северо-западному краю Великой Руси, сразу после наводнения наступили жесткие морозы и обильные снегопады.
В жизни города еще ничего не забылось, ни тревога бурного веча, ни изгнание посадника Ивана, ни грабежи знатных бояр. Правда, погромы на вятших бояр на время прекратились. Разрушенный мост через Волхов. Парализовал торговлю и бунты.
Новый посадник Внезд Водовик и его подручный Борис Негочевич принимали все меры к восстановлению моста. Но сбор средств на постройку сторонники Водовика лишили произвести лишь с одной торговой стороны, сами того не понимая, разжигали новую рознь и смуту.
Со дня на день в городе ожидали новых событий. Еще не возвращались послы из Чернигова и неизвестно согласится ли Михаил Черниговский занять Новгородский стол.


                36
Многие гадали, как поведет себя законный князь Ярослав, узнав о безчинствах и самоуправстве бунтарей – откажется ли от княжения или явится с дружиной суды чинить.
А не разлучная тройка ребят Мишка, Савка и Александр и в эти дни находила для себя дело.
Федор лежал тяжело больным и не мог подниматься с постели. Опекуны были озабочены болезнью, вверенного им княжича, все время мы отдавали уходу за ним. Тем самым Александру была предоставлена полная свобода действий.
Прежде чем сойтись вместе, Мишка и Савка с утра раза два пробегали перед окнами Ярославова двора, чтобы их заметил Александр и вышел на улицу. А вырвавшись из под опеки наставников, молодой княжич попадал под влияние уличных друзей. Он часто бывал у родственников и родителей Мишки и Савки – в доме Степана Твердиславича. И вдовы Софьи.
Декабрь был на исходе. В один из морозных дней ранним утром три товарища спешили по узким заснеженным улицам города к дому Степана Твердиславича.
Александр, одетый в ладный дубленый полушубок, уверенно шел по знакомой дороге за товарищами. Под яловыми сапожками у Мишки звучно скрипел промерзший снег. Савка, все в том же армяке и лаптях семенил позади сверстников, не отставая от них ни на шаг.
Как всегда, дружественная тройка заходила в хоромы с заднего хода – со стороны кожедельни.
Только прошли мимо кожеделов, старший работник сказал:
- Што-то зачастил сюда сынок князя Ярослава, … Ежели станет князем – быть нашему хозяину в его милости …
- Эх, друже, нам с того не станет лепей. Куда вороне не лететь, нигде назему не миновати. Яко мы ести кожемяки, такими и останемси, - равнодушно отозвался другой.
Войдя в прихожую, Мишка предостерег Александра:
- Погодь Ярославич, я скоро …
И отлучившись на минуту, из боковой светлицы вынес, добротно изготовленный, небольшой лук со стрелами.
- Вот! – с восхищением он произнес со свойственной ему гордостью, передавая Александру лук, - який смастерил Никита Петрилыч!

                37
Принимая с благоговением из рук Мишки, Александр расплылся в довольной улыбке. Затем не торопясь со всех сторон осмотрев его, потрогав пружинисту. Тетиву, с восхищением сказал:
- Добрый лук!
Мишка, видя что лук понравился княжичу, и желая угодить, предложил:
- Коли по душе, возьми себе, а мне он другой сработаеть.
Александр, не смотря на страстное желание иметь подобную вещь у себя, понял Мишкину заискивающую добродетель, отказался.
- Нет, пусть тобе будет. А я попрошу Данилыча, он закажет дяде Никите деля нас с Федором. А то брат обидется, пока нам и единого всем достанет.
В это время вошел Степан Твердиславич:
- Ни як вы собираетесь в поход, ратоборствовать? – пошутил он.
- Да нет. Вот испробовать бы, да негде, - определенно проговорил Александр, отвечая за всех.
- То ж в наших силах. Вот попрошу Петрилыча он и вывезет вас за город, хошь бы за утро. Тамо и постреляете. Можно и на зайцов поехать. Пороша то бобрая, только морозно …
Лишь смолк Степан Твердиславич, как Александр обратился к нему с более серьезным вопросом:
- Дядя Степан, не ведаешь, послы из Чернигова ишо не вернулись?
- Пока, не чул … А от батюшки твого ни яких вестей нет?
- Ишо нет. Сами с часу на час поджидаемо.
- Да вы не бойтеся. Вас не дадим в обиду, - успокаивающе, как с равным, начал разговор Твердиславич.
В этот же момент без доклада почти вбежал в светлицу младший работник – кожедел, сообщил:
- Твердиславич, тя спрошает новый тысяцкий Борис Негочевич.
- Какого лешего ему надобно от меня?
- Не ведаю, не сказывал. Толь зашел с кожедельни и начал зыркать по чанам …
- Зови, лису коварную.
Только что скрылся работник, вошел тысяцкий с медальоном на шее.


                38
 - Мир вашему дому, Степан Твердиславич! – заискивающе приветствовал Борис Негочевич. Крестясь и кланяясь в передний угол, воровато озирался. За ним ввалились два дюжих воина – телохранителя с мечами на бедрах.
- Доброго здравия, - сдержанно ответствовал Степан, - зрю на тя Негочевич и диву даюсь. Яка нужда и забота привела тебя в такой холод на мое пограбленное подворье? Али в гости пожаловал?
- Не время гостевать ноне, Твердиславич. Сам веш, мост порушен. До весны надобно лес готовать, а после схода воды, новый строить. Вот сбираю пошлину с вашей стороны …
- А разве люди с вашей стороны не ходят по мосту, ежели собираете толь с нашей? – не дав договорить тысяцкому, с язвительной иронией, парировал Степан.
- Тако ж решили … - Многозначительно ответил Борис.
- Кто решал-то, хотелось бы ведать?
- Наша сторона.
- Ну а ежели наприклад наша сторона решит сбор деять только с вашей стороны. Што вы на то отповедите?
- Мы сберем вече и ваши дворы пустим в раздел.
- Вон што ты угрожаешь? И шо мало того, што пограбили?
 - Да видно ишо не все пограбили. Кое-што припрятано осталось. Вона работнички-то твои не баклуши бъют, а из кожи волос гонят …
- Ладно. По сколько же гривен со двора положено?
- С тебя да с Никиты Петрилыча, Гаврилы – Щитника и Игнаша – Колчужника по сту гривен серебром. А с черных людей, по пяти.
- Добре. Когда же платить прикажите?
- Лепей, отразу. Заутро ужо срок уплаты.
- Круто берете. Мы посоветуемся меж собой. Платить, али не платить по стольку …
- Поостерегся бы ты Степан … На рожон лезешь. Не доводи себя до разора!
- С этими словами тысяцкий подвинулся к порогу.
- А разве то, не разор? – с негодованием наконец бросил Твердиславич. С одного взять все, а с другого ничего? Не резон Борис Негочевич: «С миру по нитке-голому рубашка», тако рекли в старину наши деды. А вы с Водовиком творите разлад, а не мир.
                39
- Мое дело сторона, было бы оповещано …
И кивнув телохранителям, вышел вон.
Во все время разговора тысяцкого со Степаном Твердиславичем, Александр делал вид, что любуется луком и стрелами, перебрасывался с Мишкой отдельными фразами, а сам внимательно прислушивался, что говорили взрослые.
Лишь хлопнула дверь за сборщиками мостовой пошлины, расстроенный оскорблением тысяцкого, Степан Твердиславич попытался найти сочувствие у княжича Александра.
- Вот они вольные новгородцы, и попробуй сладить с ними. Не считаются ни с князем ни с Правдой Русской. Творят свою волю. Одна у них забота, лишь бы найти князя на своей воле. А честь и совесть блюсти не кому. Пошел дождь – владыку Арсения обвинили, что наибольших бояр пограбили, посадника изгнали.
Сорвало мост, всякому понятно, общая беда. Так нет же по их разумению, виновата слабая сторона города.
- Вот пожди малость дядя Степан, - отозвался Александр, сочувствуя ему, - коли заявится мой батюшка, станет по иному. И Водовика свора хвосты прижметь.
Твердиславич довольный смышлёным княжичем, разделяющим его мнение, который не увленкается как другие в его возрасте детскими забавами. Подошел к ниму, положил доверчиво и покровительственно руку на плечо, сказал:
- Истинно, Ярославич, сбудутся речи т вои. Верь мне придет время, коли явится твой батюшко, туто и духа смутьянов не останется.
- ХХ –
К вечеру того ж дня небо заволокло хмурыми тучами. А ночью по настоящему завьюжило. Александр, лежа в постели долго прислушивался к завыванию, рассвирепевшей бури. Спасть не хотелось.
Беспокойные мысли будоражили детское воображение. Одно видение сменялось другим. То он себя видел стреляющим из Мишкиного лука, как и было решено на утро. То вдруг на него из тьмы проникновенно смотрели умоляющие глаза владыки Арсения перед броском с крыльца в толпу, словно в яму к хищникам на растерзание.
То в мгновение ока он превращался в полководца Александра Македонского и на лихом коне – людоеде вел в поход великую ратную силу на покорение неведомых народов.

                40
Наконец, поворочавшись с боку на бок, Александр уснул, … Тем временем во двор Ярославова дворища въехали двое саней. Остановились возле коновязи.
Возницы, укутанные в овчинные тулупы, неуклюже выбрались из саней. И подбросив по охапке сена под морды лошадей, поднялись на крыльцо.
Отряхнув с себя снег, отвернули меховые воротники, робко по стучали в дверь.
Никто не выходил в сени и не отзывался на повторный стук. Рассвирепевшая буря, заглушала все звуки. Посоветовавшись меж собою, один из них спустился с крыльца и, зайдя с подветренной стороны, стукнул несколько раз кнутовищем о стену возле окна. Аким, спавший возле этой стены, услышав, накинув долгополую шубу, вышел в сени, спросил:
- Кто тамо?
 - Мы из Переславля, от князя Ярослава Всеволодовича, - откликнулся возница, стоящий на крыльце.
Осторожный судья не открывал запора, переговаривался через дверь, не веря, что в непогоду прибыли от князя послы.
- Пошто присланы князем? – для достоверности переспросил он.
- Мы дружинники князя, посланы за княжичами.
Только после этого, судья открыл тяжелый засов, впустил путников в сени.
Пока тиун зажигал свечу, в прихожей горнице, не умолкая спрашивал послов:
- Здоров ли князь и княгиня? Все ж ли живы здоровы? Не слышно ли о набегах половецких? Везут ли купцы хлеб с низа Волги?
Прибывшие по очереди отвечали.
- Все в добром здравии, первым ответил Ратмир.
Тусклый огонек свечи осветил усталые лица воинов. Акиму достаточно было мельком взглянуть на них, что бы опять усомниться:
- Што-то я вас николи не зрел в Переяславле, в дружине князя.
- Мы из Володимира, князь Юрий Всеволодович нас подарил брату Ярославу.
- Ах, вон што … Толь я собе не промыслю пошто вас прислал князь одних, а сам не приехал? – Вслух как бы размышлял Аким, и и в то же время пытливо подбрасывал вопросы, удостоверялся в личностях посланцев князя.
- Да облегчитесь же с дороги. Скидайте тулупы, - льстил он неразговорчивым гонцам князя Ярослава, стараясь расположить к себе ложным добродушием, нащупываю слабую сторону гонцов.
                41
- Нам недосуг облегчаться, теперь снова заговорил Сбыслав.
-  Князь велел до зари выехать из города. И тако штобы ни одна душа не прознала о нашем отъезде. А то ваш новоявленный посадник Водовик сказывают злой и коварный человек. От него можно ожидать всего, толь не доброго дела.
- Пошто, така поспешность? – не умолкал Аким. – Нас не трогают. Они сами промеж собе раздор ведуть?
Аким еще раз проницательно взглянув, на воинов,  у которых у которых, когда они распахнули длиннополые тулупы, увидел мечи. В то же время ж про себя отметил: «Вот тот што бойко речь ведет, аще совсем юноша, толь пробивается ус, а тот постарее малость, видно знатного рода и разумом его кажись бог не обидел. Должно быть заслужили доверие князя, што одних без охраны отправил этакую дальнюю дорогу».
- Чьи же будете, володимерцы? – Не унимался судья.
- Я Ратмир, - бойко отвечал молодой воин, - отец мой чоботарь из черных людей. А то Сбыслав Якунович, седельнка сын, родом из Нова города.
- Ну Ратмир – чоботарь, ответствуй мне, пошто же поспешаете?
- Нам ведомо, толь до князя Ярослава прибыли послы вашего Водовика с грамотой …
- С какой же такой грамотой? – всполошился законовед и с новым рвением стал домогаться у Ратмира.
Но Ратмир малоопытный юноша не знал говорить ли все, что знал, вопросительно уставился на товарища.
- Сбыслав, обскажи ты, як то дело у князя обстоит. У тя лепей получаетца …
- Ну князь Ярослав тех послов задержал у ся, -начал обстоятельно излагать суть дела Сбыслав, - а все из-за того, што ему та грамота не по душе. Вдовик от ся и больших бояр зоветь князя на стол и отговариваеть, што б старые пошлины не изымати, судей по волостям не ставить. А напоследок такой резон. Уж лепей бы и впрямь изгон … Примем тя на всех грамотах Ярославовых и ж по всей воле нашей. А не то ты собе, а мы собе … Ком ж то станет по душе? Вот и послал нас за княжичами, да за вами, собирайтесь не мешкая. Федор Данилыч с самого начала слушал разговор Акима с прибывшими, стоя в тени открытой смежной горницы.
Проснувшийся Александр, тоже все слышал лежа в постели. Теперь Федор выступил из темноты, решительно сказал:

                42
- Ну Иоким, яко не крути, а сюды князя не жди. Выезжать придется. Буди княжичей и Дарью. Пусть людей попотчует с дороги, да сберет нам кое-што на дорогу. Пошли кого-либо за Степаном Твердиславичем, пусть придет.
- Добре, часом пошлю. – И направился к выходу.
- ХХ –
После продолжительных дождей не на шутку занедюжил княжич Федор. А в ночь отъезда ему сделалось еще хуже.
Укутав в теплые овчинные шубы и тулупы, под ответственность Акима его уложили на сани Сбыслава. Он беспрестанно надрывно кашлял. То и дело просил повернуть, то на один бок, то на другой.
Дарья ключница, в накинутом на плечи легкой кожухе, суетилась возле отъезжающих. Она в темноте наугад рассовывала свертки, то в мешки на возах, то укутывала больного Федора, приговаривая с сердечным участием, утешала:
- Милый ты, ты мой соколик! Плохе те? Крепись, крепись! Домой едешь к родной матушке. Тамо не туто, ведуны скоро поставят ж на ноги …
Затем подбежала к своему любимцу Александру, что-то сунула за пазуху.
И только потом под утро, отъехав верст тридцать от Новгорода, он нащупав мягкий незамерзший коржик на меду, с аппетитом съел.
Из завьюженной темноты вынырнув Степан Твердиславич и Мишка. До Александра, стоящего у возка Ратмира, поджидающего Данилыча пока тот давал последние указания Степану Твердиславичу, чем заниматься в их отсутствии, долетели обрывки фраз:
- …именем князя, Христом богом прошу, присмотри за княжеским двором. Вся надея на тебя… Не поднимай шуму… Живите в мире с Водовиком и тысяцким Борисом Негочевичем. Он зол на тя. Мнит будто ты хочешь занять место посадника… Яко ни тяжко, заплатите мостовую пошлину. Ежели разорять, хуже буде… А коли на стол сядет Михайло Черниговский, тож не противься ему. Мыслю не обидит. Он же не чужой нашему Ярославу Всеволодовичу, сватом доводитца. Дочь-то свою Марию в прошлом лете выдал за племянника Василька Константиновича Ростовского.
- Все не добро, Данилыч, - говорил Степан, - а страшнее всего голод надвигается… Хлебные закрома пустеют, цены на хлеб растут. Большое горе впереди. Пусть князь едет на свой стол, да наводит порядок.

                43
В это время Мишка отчаялся и подошел к отъезжающему другу, с сожалением спросил:
- Уезжаете?
- По велению отца, - точас бойко ответил Александр. И тут же подражая своему пестуну, наставлял:
- Вы с Савкой учитесь стрелять из лука и мечом рубить – пригодится…
- Добре, вместе бы, - выражая горесть несбывшихся желаний, - сказал Мишка.
- Авось ишо встретимся, тогда и постреляем. А ноне сам зришь недосуг. Прощай! - сказал Александр и протянул Мишке руку, тряхнув ее по взрослому.
- Прощай! Не гневайся, коли што не так -… с грустной нотой сожаления, произнес Мишка в ответ.
- Все добре, у меня на вас гнева нет. И Савке поведь, - отрешенно сказал Александр, и пошел усаживаться в сани.
Расселись на каждый воз.
К Сбыславу сел Аким и уложил больного Федора. Их лошадь выправили вперед. Другой управлял Ратмир. Спинами к нему рядом, в тулупах уселись Данилыч и Александр.
Мечущаяся от саней к саням ключница, поднесла кончик платка к глазам:
- Данилыч, одинешеньку яко перст, оставляет мя горе мыкати? – всхлипывая проговорила она.
- Не сумлевайси ты шибко. Вот Твердиславич никому тя не даст в обиду.
- Да кое-как до весны пробъемси, - с оттенком горечи соглашалси Степан, а тамо видно станет… Можа князь перемыслит и сам зявитца сюды…
- Да ить обыкла я с вами… Федюшу-то поберегите в дороге, - последний наказ ключницы услышал Александр.
- Добре, Савишна, бог даст в родительскую вотчину довезем, а там… - новый порыв заглушил последние слова Данилыча.
Степан Твердиславич и Мишка до самого отъезда не отходили от воза Ратимира ни на шаг. Он ждали напоследок добавочных указаний от Данилыча и Александра, но самое важное уже было сказано. Все молчали.
Наконец Степан Твердиславич, видя, что Сбыслав стал разворачивать свою лошадь к воротам, сказал:
- Не забывайте нас, Данилыч!
                44
- Добре, Твердиславич, прощевайте!
Тревога последних минут расставания подействовала на Мишку больше чем на Александра и он в знак сердечной привязанности сорвал шапку с головы, помахал отъезжающему  другу.
В ответ Александр высвободил руку из вязанной варежки и длинного рукава тулупа, поднял над головой, крикнул:
- Савке, Савке поведай, пусть не обессудит!
Мишка сквозь шумный ветер лишь разобрал первые слова княжича:
«-Савке, Савке…» И он по смыслу понял Александра, все остальное, в ответ обнадеживающе крикнул:
- Добре, добре!
- ХХ -
К утру мести перестало. Вызвездело. Обессиленные лошади шли шагом. Санная дорога, заметенная снегом, петляла перелеском.
Александр, закутанный в тулуп, долго боролся со сном. Но в темноте дорога казалась однообразной и скучной, пейзаж расплывчатый. Нудное однотонное поскрипывание полозьев, с мерным укачиванием на ухабах, наконец сморило его. Он склонил голову на плечо Данилыча, смежил очи.
Передняя лошадь вдруг остановилась. Аким сошел с воза. А задняя нагнав сани Сбыслава, ткнулась мордой в сено. От внезапного толчка Александр проснулся. Федор Данилыч обернувшись к Ратмиру, спросил:
- Што тамо содеялось?
Не успел Ратмир ответить, как Аким обойдя лошадь стороной, оказался рядом с Данилычем, тихо сказал:
- Худо дело с княжичем. Весь огнем горит… Довезем ли?...
- Поторапливайте коней. Посоветовал Дядько Федор, так чтобы расслышали оба возницы… - Скоро Новый Торг. Тамо передахнем малость. А ежели што, день два и переждать можно буде…
Лишь Аким успел сесть на воз, как Сбыслав тронул коня, погнал галопом. Ратмир на какое-то время отстал, но вскоре нагнал его.
Данилыч о чем-то нетвязно думал. На востоке уже зарделась утренняя заря. Впереди замаячил лесной хутор с несколькими ветхими избенками.

                45
Теперь по заполью лошади, преодолевая наметенные сугробы через дорогу, опять шли тихо.
Александр уже бодрствовал и сна как не бывало. Он думал о старшем брате: «Неужто не выдюжит до дому?» - спрашивал он себя. И тут же обнадеживающе, утешал сам себя, отвечал: «Должен выдюжить!»
Молчание дядюшки-наставника тяготило его. Чтобы завести разговор, он начал первым:
- Учитель, а ч тако мыслю, Водовик не добрый человек… Пошто бунт поднял? Народ подговорил дворы разграбить, посадника Иванка Изгнать? Посадником надобно было ставить Степана Твердиславича, а тысяцким Никиту Петрилыча. Сам зрел яко не щадя живота они спасали владыку Арсения. Люди они честные. Не то што этот Вдовик треклятый. А дядя Степан взаправду из роду посадников?
Пестун на длинную речь Александра не откликнулся, ничего не сказал, лишь про себя подумал: «Разумные речи дите сказывет, славный князь из него буде, коли дорастет до возмужания» …
Затем, с минуту помедлил Данилыч, счел свое молчание все же не приличным, и продолжая мысли юного княжича, рассуждал вслух:
- И я диву даюсь, пошто новугородцы не додумались поставить Степана Твердиславича посадником. Все пошли за Водовиком, смутой заразились яко черной смертью. Видно подобное дьявольское наваждение уготовано господом богом простому народу. За кем бы и не следовало идти, а идеть, яко слепец за поводырем. А придет час прозрения хватится, ан зришь ужо и поздно стало. Ну да ладно, што тамо нам судить … Не бывает добра без худа. А Вдовику бог судья. Пусть малость поблаженствует да побесится. Все едино рог гордости и своеволия будет попран. Дело бесчестия не восторжествует.
- Учитель, а яким же путем прознати, чье дело правое, а чье бесчестное?
После паузы, видимо для Данилыча вопрос был трудно разрешимым, общими фразами ответил:
- Все што вершиться с пролитием крови человеческой – дело не правое и бесчестное …
Ответ наставника явно не удовлетворил, и даже противоречил ему: «А яко ж тогда Александр Македонский, - задавал он себе вопросы, - не решаясь перечить

                46
пестуну, - покорял народы без пролития крови? Явное дело, сечи были, павшие и слезы и кровь были, тогда как же?»
Подобным образом тянулись скучные версты дорожного пути – из Новгорода в Переяславль. Эту дорогу Александр Ярославич за свою жизнь проделал много, много раз. Ездил он и верхом на коне и в телеге, и в санях, и в лодьях по воде. А сколько пройдено пешью? А что дурманно передумано? Ответить можно только древним изречением: «Одному богу ведомо» …
- ХХ -
Так и теперь на насаде через тридцать пять лет Александр Ярославич вспомнил тот разговор в дороге из Новгорода в Переяславль подъезжая к Валдаю.
Те проникновенные слова, умудренного опытом и годами Данилыча, глубоко запали в детскую душу и память княжича на всю жизнь.
Невский, взвешивая еще и еще раз на весах разума, мудрости и познаний многолетнюю тяжелую жизненную судьбу, приходил к заключению: «Меня тогда господь уразумлял на путь истины. Ишо дитем я отличал правду от лжи, зло от добра, бесчестие от чести.»
То были первые ростки справедливого решения дел с высоты княжеского единоначалия. И что он будучи восьмилетним ребенком стоял на верном пути разрешения новгородских конфликтов, которые могли быть под силу лишь государственному деятелю, умудренному опытом жизни.
- ХХ -
После приезда в Переяславль Федор немного оправился болезни встал на ноги. Но последствия болезни ярче выражались в его характере. Он стал более раздражительным и желчным.
В семье Ярослава Всеволодовича, кроме старших сыновей Федора и Александра, подрастали еще трое меньших: Андрей, Михаил, Ярослав и дочь Евдокия.
В кругу близких сверстников, самозабвенных игр, рыбной ловли и купания на озере Александр на время отвлекался от новгородских неприятностей.
Кроме этого ему с Федором отец выделил одну лошадь на двоих и под присмотром Федора Данилыча, они во всей выправке подолгу гарцевали, занимались стрельбой из лука, бросанием копья, фехтованием и рубкой короткими палашами, в палец толщиной хворостинок.

                47
В одном из таких заездов, при рубке тычинок, установленных на одинаковых интервалах, Александр, не рассчитав силы взмаха мечом, через голову лошади, обрубил ей ухо. 
После того случая долго над ним подтрунивали братья. Особо досаждал Федор:
«Ну брате, «Александр македонский», поведай яко ж ты покоряя неведомые страны и народы, комоню ухо отрубил, а опосля жалеючи плакал?»
 Александру это напоминание было не п себе и в такие минуты он отдалялся от Федора. Дружба на некоторое время снова расстраивалась. Но Александра нельзя было причислить к злопамятным. Подобные маленькие размолвки братьям не мешали любить друг друга.
То лето Александр Ярославич считал самым счастливым на всю жизнь. Тревожные вести из Новгорода приходили все чаще. Хлеб дорожал, начинался голод. По слухам туда приехал званый сторонниками Водовика, князь Михаил Черниговский с сыном, привез обоз с хлебом и простил должников податей за пять прошлых лет.
Новгородцы обрадовались новому князю, подняли головы. Но не надолго. Князь Михаил, оставив вместо себя на княжении малолетнего сына, выехал обратно в Чернигов.
Ярослав Всеволодович получив неприятные вести, загорелся жаждой мести новгородским боярам, метал гром и молнии, не знал каким путем вернуть исконный завещанный ему тестем Местиславом Местиславовичем Удатным, Новгородский стол.
В это время старший брат Всеволодовичей Большое гнездо – Юрий, Великий князь Владимирский, скоровестником звал Ярослава к себе в гости на празднество постригов внуков.
Вначале Ярослав не хотел ехать, но подумав, может быть старший брат поддержит его тайную коварную затею против непокорных новгородцев, решил поехать.
Александр и Федор проведав о заманчивой поездке во Владимир, упросили отца взять их с собой.
Очень рады были предстоящей поездке и воины-телохранители князя, Сбыслав и Ратмир. Они давно не были дома, во Владимире, где жили их родители. На этот раз им представлялась возможность пока гостюет их князь у брата, навестить родных.
Неотступно за княжичами тенью следовал всюду их воспитатель Федор Данилыч.
                48
С искренним радушием Юрьевичи встретили родичей-переяславцев Младшие Ярославичи по прибытии во Владимир, попали под опеку двоюродных братьев и сестер. А Ярослава Всеволодовича встретил с распростертыми объятьями родной брат-хранитель отчего гнезда. После угощения, не дав с дороги опомниться, прямо из трапезной он увлек его в укромную горницу для беседы и не велел к ним никого пускать.
Усадив напротив себя гордого меньшего брата, Юрий издалека начал:
- Ну сказывай брате, яко живешь – княжуешь? – Спросил с сердечным участием на правах близкого человека. Он хорошо знал без какого-либо умысла и ради только родства и хмельных напитков, Ярослава в гости не заманишь.
- Так собе, похваляться нечем, - с брезгливым безразличием ответил Ярослав.
- А чем князь вотчинного Переяславля, не доволен?
Ничего на это Ярослав Всеволодович не ответил, лишь ястребиным носом повел в сторону.
- Эх, брате, - тяжко вздыхая сказал Юрий, - не иначе замыслил тайное дело противу Михаила Черниговского, дабы вернуть водчинное княжение Нова города… А тамо рекут голодная смерть стоит у дверей… Да што тамо, и нам то уж хлебушко везут с низа Волги. А Михайло Черниговский ноне самый хлебный князь.
Ярослав будто ужаленный вскочил с места, заходил по горнице:
- Добренький сваток на мою голову навязалси, неча изрекчи, приехал, обольстил своим хлебом вольнолюбцев, освободил за пять лет от податей, повернул хвостом и назад в свой Чернигов. А опосля его и разбирайся туто…
- А надобно и те было по мягче да помудрее со своими новугородцами обойтись. Видно круто взял, брате…
Езжай сам старейший повелитель земли русской, покняжуй тамо, тогда узришь, где лепей держати княжий стол, туто во Владимире, али в Новом городе.
- Ведаю, брате, давно на мое райское княжение заришься…
- Знамо дело, туто держать стол можно рукава спустя. Ни тебе литовских, ни немецких, ни свейских набегов, ни бурного веча, где мечешься яко меж двух огней, доходящего инший раз до пролития крови-ништо не мешает.
- Не обижаюсь. Но все едино народом мудростью надобно править. А то часом круто перегнешь-переломишь. Тако чем же помочь те, сказывай, не тяни?
- Особо не нуждаюсь. Но ежели поможешь малость, и на том спасибо…
                49
- Сказывай, сказывай, не крути…
- Да примыслил средство обуздать гордыню новугородскую – притеснить голодом… А голодный человек, сам вешь мягчеет…
- Коим же путем? – спросил Юрий Всеволодович.
- Мыслю поставить заставы на путях дорогах, перехватывати хлебные обозы у купцов, што везут хлеб в Новгород через твое княжество и силой принуждать продавать там, где захвачен буде… Я тако разумею, далее Москвы не след пускать хлеб. И твому люду станет легче, бо хлеб дешевше да и голод минует твои владения…
От таких слов покоробило Юрия Всеволодовича. Он вдруг побледнел, встав и приблизился к брату, чуть не схватил его за грудь, но поборов внутренний гнев, сдержался:
- Опомнись, брате! Ты замыслил коварство, коего не ведал свет против своих же братьев во Христе! Опричь того, берешь на свою душу непростительный грех! Кем же станешь княжить, ежели народ вымрет с голоду? Мыслишь, тем гнев против себя утихомирить? Тако ведай же, твой супротивник умрет последним, а первыми жертвами станут неимущие ратаи-смерды, люди рукомесла ни в чем неповинные наши кормильцы…
- Я тако и ведал не дашь согласия… Укоблив ты…
- А разве можно на тако зло пойти?
- Ну «святой отец», - с иронией и горячей убежденностью задуманного, говорил Ярослав, - а я не побоюсь греха, содею яко замыслил…
- И што же примыслил, ежели купцы не исполнят твоей воли – еще раз спросил Юрий.
- Вышлю своих ушкуев, коли ты бога боишься, да людей стыдишься и стану хлеб топить на Волге, Оке, Клязьме, Москве, Тверце и по Днепру, обозы перехватывати на больших дорогах…
- Блевотина, на лепай кала, а гаже!... – Во гневе выдавил Великий князь.
Затем остепенившись, поучительно заговорил:
- Не горячись, давай обмыслим, беда беду родит. Вот поведають о том ненароком новгородцы, озлишь народ… А мой совет – замириться с Михайлом Черниговским, штоб не лез на твой стол.
- Это опосля того што он содеял? Ты хочешь штобы я пошел на поклон?
- Ну добре, не кланяйси. Я сам пойду с ним на сговор.
                50
- Як собе хочешь…-брезгливо бросил Ярослав и нервно передернул плечами.
В это время скрипнув, приоткрылась дверь гридницы и один из слуг робко просунув голову, напомнил князю Юрию:
- Княже, со вчерашнего дня ждуть твоего выхода рязанские, сбеги.
Князь Юрий вначале досадливо, словно от назойливой мухи, отмахнулся рукой, давая знак слуге не мешать в разговоре. Затем тотчас изменив решение, и не успел виноватый слуга прикрыть как следует за собою дверь, князь спохватился, позвал:
- Ефишка! Добре. Поведь им, часом выйду. И обратясь к брату, добавил:
- А ты, брате не кручинься. Погостюешь денька два на постригах внука Святослава, а там што-либо примыслим. Вот ты глаголешь о своей беде. И у меня не медово… Уж долгие годы меж нами с Ингварем-князем рязанским распри ведутся… Нет миру, люди от него бегут на наши земли селиться. А он ведомо, обиду чинит на мя… Грозит… Да што тамо-пойдем, воочию узришь, яко дело правлю…
- ХХ –
Княжий двор во Владимире отличался особой белизной каменных стен. Такой же белизны была и ограда вокруг хором.
Большие двустворчатые ворота, окованные медью под золото, открывались на весь день.
Охрана, хотя и несла свою службу исправно, никого не останавливала и не задерживала. Люди беспрепятственно выходили и въезжали через ворота.
Парадное крыльцо с навесом, в летнее время являлось для князя местом, откуда он говорил с народом, чинил суды, принимал знатных гостей.
Небольшая площадь перед княжескими, хоромами, могла вместить лишь сотни две народа.
Сегодня перед крыльцом собралась самая пестрая толпа. Здесь стояли застенчивые ходоки-смерды, прибывшие из-за Оки-реки, рязане, о чем-то суетились бояре, мельтешили разноцветные одежды иноземных купцов, ремесленников и воинов – все смешалось на небольшом пяточке, ожидая выхода князя.
Одновременно к черному ходу подъезжали повозки, груженые бочками, мешками, мясными тушами. С большим размахом шла спешная подготовка к празднованию постригов внука.
Слуги вытащили на парадное крыльцо два одинаковых кресла, отделанных резным орнаментом.
                51
Тотчас из внутренних покоев высыпали дети всех возрастов – от пяти летнего до юношеского возраста.
Среди детворы братья Ярославичи - Александр и Федор. Они вышли без суеты, не как их сверстники, и встали рядом. За детворой появились степенные взрослые придворные и гости отпрыски Всеволодовичей Большое гнездо.
Позади всех вышел Федор Данилыч, и найдя взором своих питомцев, остановился немного поодаль.
Наступил напряженный момент ожидания. С минуты на минуту должны были появиться князья.
Вдруг кто-то из досужих ребят выкрикнул:
- Идут! Идут!
Все присутствующие, повернули головы к дверному проему. Замерла толпа на площади.
Первым переступил порог столоначальник, предупреждая, столпившихся у входа:
- Посторонись, посторонись!
В двух шагах позади него гордо шествовал уважаемый гость, сумрачный, с темным загаром в лице и черной клиновидной бородой, Ярослав Всеволодович.
Послед ним важно шел, будто не брат по крови, так внешне не схожий, светлоокий добродушный, лишь с тенью озабоченности, князь Юрий.
Братья, приблизившись к боковым перилам крыльца, оба молча поклонились народу.
В ответ на приветствие, толпа обнажив головы, дважды ответила поклоном.
Лишь князья не торопясь уселись в креслах, как из гущи толпы протиснулись вперед два бородатых, усталых с дороги, смерда.
Они одеты были по крестьянски, в посконных рваных рубахах и лаптях, с дорожными посохами в руках.
Встав на колени, тот что постарше, робея и заикаясь, начал заученную речь:
- Юрию Всеволодовичу, мир и доброго здоровья!...
- Спасибо на добром слове. Сказывайте о деле.
- Смерды мы, беглые рязане… Княже, Христа ради, не дай нам умереть от бесхлебицы. Прояви божескую милость… Не гони назад за Оку-реку…
- Што же заставило вас покинуть вотчину исконную?
                52
- Так ить, - развел руками мужик, - замучил нас податями князь Ингварь.
- Подати и у нас платить надобно на третий год после переселения.
- Дозволь княже, поселиться на твоей земле…
- Много ль вас? – спросил Юрий, многозначительно посмотрев на брата, как он реагирует на просьбу рязанских сбегов.
- Десятков с пять можа наберетца, - неопределенно сказал смерд.
Князь Юрий повернул голову к Ярославу:
- Вот и рассуди туто, яко с ним содеять? Отказать – жаль людей. Принять – Ингварь протестует, затаивает обиду за сманивание оратаев с земли …Сам зришь, сманиваю ли я их, коли они слезно просят?
- На твоем месте я бы радовалси, а ты негодуешь. По-моему пусть хоть все смерды рязанские селятся на твоих землях. Ну а земли у тя досоти. Зато на случай войны, ратников в твоих полках станет более.
- Опять ты брате, не по справедливости судишь.
- Ты же совета моего просил. Вот я те и отповедил. Ты великий князь и волен творить свою волю. Я те не указ… - независимо, высокомерно отпарировал князь Ярослав.
Юрий Всеволодович хотел что-то сказать брату, но увидев пятерых конников, въезжающих через ворота, осекся.
Вся княжеская знать с крыльца тоже обратила внимание на прибывающих, богато одетых всадников. С появлением незнакомых гостей, разговор князя со смердами нарушился. Княжеское любопытство передалось толпе. Тотчас все повернулись в сторону въезжающих.
- Рязане! Рязане! – волной пронеслась весть в толпе и княжеской знати. Кто-то знающий крикнул:
- Коловрат с Апоницей приехали!
Меж тем всадники подъехали к коновязи, которая находилась на отлете.
Княжич Александр до въезда конников безропотно стоял стиснутый родственниками и наблюдал за происходящим вокруг. Но теперь его будто подменили. Увидя знатных всадников, он протиснулся вперед к перилам крыльца, чтобы лучше рассмотреть рязанцев.
Среди неизвестных всадников его особо заинтересовал один ладный всадник, сидящий на сером коне, в яблоках, с белой отметиной на лбу и белыми до колен
                53
ногами. Гордая осанка всадника в седле и добротная лошадь, составляло одно целое, изумительное по красоте творение природы.
Однако, сидящий на коне, был странным всадником. На голове красовалась голубая отделанная дорогим мехом шапочка. Из под нее по обе стороны свисали две пряди заплетенной косы. Они обрамляли лицо и соединялись внизу подбородка в одну толстую косу, которая лежала на полой женской груди и приторачивалась у поясного серебряного ремешка.
Темные волосы, выбившиеся у висков из под шапочки, отражали волевое милое лицо.
Из под короткого кафтана виднелся подол черного длинного платья или монашеской сутаны, который прикрывал зеленые шаровары, местами ниспадал на красные сафьяновые сапожки, вдетые в стремена с золотым отливом.
«То чья то жона!» - мелькнула догадка у Александра. И устремясь любознательным взором на приезжих, захваченный всем своим существом, восхищаясь сам до безумия, вдруг захотел поделиться с братом Федором, толкнул его логтем, полушепотом спросил:
- Федор, яко ты мыслишь, кто вона така?
И не дождавшись от него ответа, сам себе ответил: «Кажись то не воин, а боярыня, альбо вовсе княгиня»…
Тем временем Федор недовольно выдавил:
- Ты же чул, в народе рекуть-рязане приехали…
- Да нет же, вот тот, што спешивается с серого… и лук со стрелами приторочен у седла?
- А, а… - протянул он неопределенно и только теперь перевел взор на загадочную всадницу. А до того он был увлечен Коловратом, первым въезжающим на придворную площадь, ополченным в воинские доспехи. У него, сбоку ниже стремени свисали расписанные серебром ножны меча, рукоять которого отливала золотистыми солнечными бликами.
Подобного Федору еще в жизни не приходилось видеть. Его взор был прикован к мечу Коловрата. Он только теперь увидел завораживающую Александра, дивную всадницу, тотчас определил, что это не воин, а женщина. Но чтобы в глазах брата не уронить своего достоинства, неопределенно ответил:
- Не ведаю…
                54
Стоящий неподалеку Данилыч, узнав старого друга по половецкому походу Евпатия Коловрата, но сдержался от радостного предвкушения, предстоящей встречи, и как бы сам про себя сказал:
- «Э, да, кажись воевода рязанский пожаловал со своим седовласым спутником Опоницей»…
Чтобы лучше разобрать слова учителя, Александр подвинулся ближе к нему, стал нашептывать:
- Один-то, што в червленом плаще, из княжьего рода. А вот энтот, - и не выпуская Евпраксию из виду, добавил, - вельми чудна!
А меж тем послы спешились. Не торопясь сняли с седел переметные сумы. Женщина развязала одну из сум, вынула из нее снежной белизны расшитый рушник, а ее знатный спутник, с которым она, больше всех общалась, и даже ехала рядом стремя в стремя, извлек из другой сумы круглый каравай хлеба и мешочек с солью.
Положив хлеб на рушник, насыпав поверх небольшой горкой соль, пропустил спутницу вперед.
Апоница и воин остались у коновязи прибирать в порядок переметные сумы. А Евпраксия, будто лебедь-птица, проплывала через расступившуюся волной, людскую толпу, направлялась к парадному крыльцу.
Просители-смерды, заслышав о прибывших рязанских княжеских послах, тотчас со страхом отступили назад и смешались с толпой.
Ярослав Всеволодович, неравнодушный к женским чарам, завидев издали княгиню Евпраксию, не воздержался от своей оценки ее красоты:
- И откуда таки наикращщи жёны берутся. Всю Русь объездил, а подобной не зрел! То ли сноха Ингваря, то ли дочь, а люба!
- Да така молодица свет божий и разум затмить может, - добавил князь Юрий.
- Видно то жона Федора Ингваревича-Евпраксия… Сказывают она из царского рода, гречанка. Слух идеть, будто вона наездница лихая и отменно стрелы мечет из лука…
Последние слова Юрий Всеволодович вынужден был договорить брату на ухо, чтобы не услышала, приближающаяся Евпраксия.
Княгиня поднялась по ступенькам на площадку крыльца, поклонилась поясным поклоном князьям. А кому лично из сидящих, вручить хлеб соль, не знала, кто из них владимирский князь Юрий Всеволодович. Растерялась.
                55
Юрий Всеволодович, видя замешательство гостьи, упредил ее, поднялся на встречу.
Смущенная Евпраксия, с волнением заговорила:
- Прими князь, наш поклон и хлеб с солью от Юрия Ингваревича! И подкрепив еще раз поклоном свое приветствие, продолжала, - Пусть отныне водворится меж нами мир да согласие!
Князь Юрий приняв из рук Евпраксии хлеб соль и ответил княгине поясным поклоном, ответил:
- Спасибо, за хлеб-соль! Рады принять дорогих гостей-соседей.
- Дозволь, княже, - продолжала Евпраксия, - речь держати к тебе от Юрия Ингваревича благоверному мужу Федору Юрьевичу и хоробробу Евпатию воеводе.
- Пусть сказывают с чем пожаловали, - ответствовал князь Юрий, кивнув им, давая знак, приблизится к крыльцу.
Евпраксия тем временем в третий раз поклонилась князьям и, не торопясь опустилась на землю, встала позади мужа.
Александр неотрывно следил за каждым движением княгини. Своей статью и царственной осанкой, всем обликом, черными открытыми глазами, она очаровала и покорила всех присутствующих.
То, что воочию Александр видел, не вмещалось в его детском воображении.
А случай был и в самом деле невиданный и не слыханный, чтоб кто-либо, в то время, из женщин княжеского роду смел подняться в седло. Упаси боже, чтобы женщина гарцевала на коне.
Но княгиня Евпраксия не побоялась нарушить дедовские заветы. Все княжата мужского пола боготворили княгиню. Александр про себя подметил-взоры даже умудренных годами мужей, были с симпатией прикованы к Рязанской царевне.
- На лицах женщин, наоборот, читалась тайная зависть и осуждение, прикрытое христианскими догмами.
Теперь Евпраксия стояла позади мужа и по росту лишь уступала ему на полголовы. Волнистыми, каштановыми волосами Федора чуть, чуть шевелил ветер. Молодой князь был под стать жены. Собран, высок и красив лицом.
Он подался на шаг вперед, запинаясь от стеснения начал:
- Юрий Всеволодович! Батюшка просил проведать о твоем здравии?

                56
- Спасибо, здоров ноне, а там што бог даст, - коротко ответил Юрий Всеволодович.
- Отец мой слезно просит тя не принимать и не сажать на свою землю наших сбегов из-за Оки-реки…
- Федор Ингваревич, можешь ли ответствовать по коему случаю от вас бегут смерды на мою землю? – спросил князь Юрий.
- Не ведаю… чем вы их сманиваете к себе, - с оттенком неприязни изрек рязанский княжич.
- А я ведаю друже… Вот ноне ваши сбеги и знов явились с поклоном ко мне. Спросите сами, яка нужда их гонит на нашу землю?
Смешавшиеся с толпой сбеги отыскались не разом. Дружинник, который наблюдал за порядком, тотчас вытолкал из толпы оробевшего рязанца, вперед. Беглый повалился в ноги своим господам.
- Не погуби князь!... – запричитал он, обращаясь к молодому князю.
Федор недовольно хмыкнул, повел носом в сторону. А смерд, видя раздраженного молодого князя, встав на колени, уже за помощью обращался к Юрию Всеволодовичу.
- Ради господа Иисуса, избавь нас княже от ответа… ить прибьют…
- Зрите сами, Федор Ингваревич, жестокосерды вы, коли люди страхом тако обуяны. Подати непосильные налагаете. Вот и бегуть от вас, - сказал князь Юрий с упреком.
Федор смутился, не знал что ответить. На выручку пришел находчивый Евпатий Коловрат.
- Юрий Всеволодович, посуди сам, при нашем-то положении: яко ж без податей? Под боком у нас неистовствуют недруги-половцы, булгары, мордва, так и норовят урвать кусок нашей земли, угнать людей в неволю. Дружину содержим постоянно большую. А с полуденной стороны мы щитом надежным прикрываем рубежи ваши…
Юрий Всеволодович переглянулся с Ярославом затем перевел взгляд на послов, спросил:
- А может и вы норовите от нас кусок урвати?
Князь Федор вспыхнув:
- Мы того не помышляем. – Отрезал он.

                57
Коли так, задержите сбегов. – Приказал князь Юрий, тому же воину, который смело действовал в наведении порядка, при этом добавил, - да накормите. Завтра обговорим дело. 
- А вы гости дорогие, пожалуйте в трапезную, отдохните с дороги. Там и дело обмыслим, што б волки были сыты и овцы целы.
- Всеволодович, - взмолился Коловрат, мы торопимся в путь…
- Ништо с вами не содеется, ежели денек – другой и погостюете. Редко видимся. А завтра у меня празднество намечается, постриги внуку…
Княгиня Евпраксия шепнула мужу:
- Соглашайся Федор.
Коловрать с притворностью настойчиво возражал:
- Никак не можно, княже…
Но Федор послушался совета любимой жены, решительно согласился.
- Ну, добре! Гостевать, так гостевать!
- ХХ –
На следующий день после свершения обряда постригов и посажения на коня, с полудня вся княжеская родня «Всеволода Большое гнездо» собралась неподалеку от княжеского двора, на игровой поляне.
Вокруг ровной зеленой лужайки возвышались отдельные высокие деревья: береза, липа, клен и мелкие заросли кустарника.
Площадка была обнесена изгородью в две жерди и неподалеку проходил большой тракт.
С левой стороны поляны построен небольшой шатер на четырех столбах и крышей из  еловой и березовой коры, на случай дождя или палящих солнечных лучей, для знатных зрителей.
Во весь шатер изготовлен примитивный стол, на котором разложена разная снедь и закуска Рядом стоят бочки с брагой и стоялыми медами. Вокруг стола сидят десятка полтора бояр и князей в богатом убранстве.
Обочь изгороди, со стороны дороги много горожан-простолюдинов пришедших сюда не столько любоваться праздничным разгульем князя, как за тем, что случайно может перепасть ковш или чарка браги.
Там за огорожей идет отдельная жизнь от княжеского столования. Из поставленных на землю бочек, виночерпий ковшом разливает хмельное питье в
                58
глиняные кубки и сует их в тянущиеся наперебой руки. Здесь толкучка и неразбериха. Хозяйка-сила. Дело доходит до свалки и потасовки. Кто сильнее, тот протискивается первым к виночерпию и получает свою порцию. Иные заходят по второму и третьему разу.
Пьют без закуски и тут же захмелев, валятся на землю. Другие изрядно подвыпившие, поют песни.
Юрий Всеволодович с князьями-братьями беседуя, потягивают из дорогих кубков хмельной мед.
С краю стола Федор Данилович беседует с моковским воеводой Филиппом Нянькой и Евпатием Коловратом.
Молодеж на лужайке, исключительно княжеского рода, резвится, упражняется в военных играх. Они рубятся деревянными мечами, мечут копья в мешки набитые сеном и соломой, стреляют из луков в щиты, изготовленные из тесаных осиновых и липовых плах. Все это делается беспорядочно и без присмотра взрослых. От такой беспорядочности игр не выдерживают нервы у бывалого ратоборца воеводы Евпатия Коловрата. Этот хаос оскорблял чувство старого воина. И он без сожаления отрывается от теплой беседы друзей и становится первым заводилой ребят.
Тотчас инициатива переходит в его руки. Он отбирает десять сверстников-княжат и разделив их поровну с мечами ставит один пяток против другого.
Александр с Федором оказались в «ратоборстве» супротивниками. По команде воеводы один пяток наступает на противоположный. Завязывается «сеча». Александр в поединке не уступает Федору, который значительно выше его ростом. Он смело атакует. А когда обламывается меч, оно прыгает по тигриному сзади и повисает всем телом на плечах Федора, раскладывая его на лопатки.
Другие, у кого обламывались мечи, тоже дерутся в рукопашную. Все смешалось. Крики борющихся и болельщиков слились в невообразимый шум. Коловрат останавливает «сечу».
Захмелевший Филипп Нянько, видя, что игры ведутся не в его манере, остается не баз участным. Он хочет в чем то поправить Евпатия. Выходит на площадку, приближается к Коловрату, перечет ему. Они заспорили.
Но в это время Юрий Всеволодович, завидев прославленых воевод вместе, встав со скамьи, обратился к ним.

                59
- Эх, хоробриты, Филипп, Евпатий! А ну тко показуйте княжичам удаль свою, да поступь ратную!
Прекратив спор, воеводы уставились на князя. И примиренчески переглянулись. Евпатий спросил Филиппа:
- Што князь от нас хочет?
- Не ведаю, пожимая плечами растеряно ответил Филипп.
- Яко ж князь велишь удаль свою казати? Понарошку мы не научены. А коли приведет бог на поле битвы, рубимо головы супротивнику напрочь, а не деля забавы – обратился Филипп к Юрию Всеволодовичу.
- Ведомо ж надобно казати княжичам понарошку. Да штобы лихо с удалью и в поученье шло.
- Ну добре, княже, испопробуем…
И подойдя к куче мечей, выбрал два поувесистее. Один подал Коловрату, другой оставил у себя.

Внимание всех сосредоточилось на воеводах. Отступив на несколько шагов, Филипп встал в оборонительную позу к Коловрату.
- Ну отроки, зрите же приемы ратоборства! – сказал похваляясь любознательным княжичам Филипп Нянька.
С этими словами мечи воевод скрестились над головами. Коловрат первым оторвал меч и хотел нанести удар противнику. Но тот отразил атаку. А когда попытался нанести ответный удар Евпатию, он увернулся и с силой ответил Няньке. Оба меча переломились, как соль. Воеводы на какой-то миг опешили. В нерешительности остановились. Ибо они только, пришли в азарт игры. Вопрошающе повернули головы в сторону шатра, как бы молча спрашивая князя-хозяина празднества: «Что же дальше делать?»
Первым опомнился Евпатий. Он брезгливо отбросил в сторону деревянный обломок и тотчас же извлек из ножен боевой меч.
На агрессивные действия Коловрата не замедлил откликнуться и Филипп Нянько. Над головой в лучах солнца блеснуло лезвие и его обоюдоострого меча.
Теперь, скрещиваясь в воздухе, лязгнули мечи из самой совершенной убийственной стали.
Дрогнуло сердце юного Александра, вслух произнес:
                60
- Федор, неужто, взаправду станут рубиться?
Но старший брат, стоящий рядом, улыбнувшись, невозмутимо ответил:
- Ну и Македонскый. Да ты того не домыслишь, што игру нам показуют, яко в сечи надобно рубиться?
- Не Федор, то не понарошки… поглядь як они разъярились. И он инстинктивно перевел взгляд на шатер, откуда князья и его отец с тревогой наблюдали за бесстрашными воеводами. Казалось, скажи слово Юрий Всеволодович беззаветно-отважным воинам: «Рубитесь!» и они тотчас безропотно исполнили бы его волю. О их решительности биться на смерть свидетельствовала та крепость в руках, с которой они держали скрестившиеся мечи.
Сросшаяся сила воли в едином порыве, говорила о непобедимости и удали военачальников, которые побеждали во многих битвах. А теперь они даже и в игре не желали уступить первенства друг другу. В азарте шуточной схватки они незаметно для себя переступили границы дозволенности. Этому поспешествовала и выпитая до этого брага.
Воистину говорят: «Промедление смерти подобно!» И Всеволодович понял это время. Еще секунда и невольно произойдет непоправимое. Он крикнул с ужасом, осевшим голосом:
- Братья! Опомнитесь!
Ослабели руки воевод. А затем и мечи упокоились в ножнах Евпатия и Филиппа Няньки.
За минуту раньше их лица мрачные, жестокие, свирепо-ненавидящие друг друга, вдруг просветлели.
Московский воевода с распростертыми объятиями пошел навстречу Рязанскому. По древнему обычаю они троекратно облабызались. Филипп Нянько сказал:
- Эх, брате Евпатий! Неприличествует нам шутки ради единородную по вере кровь проливати!
- Тако само и я мыслюЮ брат Филипп! – в такт ответил Коловрат, и добавил. – Вот и добре мы побратались с тобой нежданно-негаданно. А часом можно и нательными крестами обменяться по обычаю…
- Тако давай же все по обычаю, яко полагается, - согласился Нянько. И расстегнув легкие воротники кафтана и рубашки, достав золотые кресты, обоюдно поменялись.
                61
Такими бесстрашными ратоборцами и запечатлел в своей памяти юный Александр этих прославленных в истории защитников Отчизны, впоследствии погибших в борьбе против татаро-монгольского нашествия. Так от поколения к поколению до наших дней передавалась и будет передаваться потомкам в грядущее русского народа дух мужества, доблести, патриотизма и независимости, оберегающую свою Родину от иноземных посягательств.
- ХХ –
После братания воеводы направились к шатру. Юрий Всеволодович шепнул лысому виночерпию с окладистой рыжей бородой:
- Евлампий Тихоныч, угощай воевод медовухой.
Виночерпий не замедлил исполнить волю князя, зачерпнув из бочки большой ковш пенистого напитка, и разлив на два бокала, протянул Евпатию и Филиппу со словами:
- Испробуйте, гости дорогие, наших Владимирских медов, - предлагал Евлампий с гостеприимным радушием, и подмигнув лукаво, добавил, - глядишь в раз на песню али в пляс потянет. Да закусить-то не забудьте. Вот возьмите своей десницей сколь душе угодно. – И указал на уложенные в корзинах, свежие огурцы и вареные яички.
- Спасибо, мил человек, на добром слове. Мы люди «Совестливые, где дают по единому, мы берем сколь хочем, - сострил Евпатий виночерпию. И взяв по три яйца и огурцу на брата, отошли в сторону.
Воеводы, закусывая, с ревностью посматривали, на играющих княжат, как они продолжали метать копья, рубиться мечами, прилаживали луки для стрельбы. Завели беседу и Филипп спросил Еврпатия:
- Ну так яко ж с вашими сбегами порешили?
- Да энтих Юрий Всеволодович не принял на свои земли, а тех што осели ранее, не сгоняет обратно. Ответствует, будто люди не скот, ништо их перегонять с места на место. Да и я пожалуй на его стороне. Он по правде рассудил… Ить все таки люди…
Александра и Федора интересовали больше стрельба из лука и они, подойдя к куче луков и стрел, стали выбирать по себе оружие.
В это время от княжеского двора через узкие ворота у изгороди, где стояли на дежурстве Ратмир и Сбыслав, прошол молодой, энергичный князь, в красном корзно, светловолосый и такой же кучерявой бородкой.
Среди князей за столом, кто-то узнал его:
                62
- Брате! Нияк Василько Константиныч заявился?
Все разом обернулись в сторону идущего к шатру, привстали со скамей. А Юрий Всеволодович вышел из-за стола ему навстречу и первым заключил в объятия, по обычаю троекратного облобызав, с радостью заговорил:
- Константиныч, племянничек дорогой! Сокол ты наш любимый! Наконец-то прилетел. А мы то ждали и уж не чаяли што приедешь! Один ли?
- Где тамо? От Марии Михайловны, княгинюшке моей, не отвяжисси. Да опричь того и сыновей обоих на показ привезла. Будто и наши Борис и Глебушка таки дивно достойные, яко пресветло-светлые страдальцы земли Русской, тезоименитые Киевские князья…
- Ну добре, добре Константиныч! Не осуждай княгинюшку и она к делу приехала. На помине легка. А што до сыновей, тако радоваться надобно. Позрим, позрим на твое наследие. Пусть корень рода нашего не увядает.
Федор и Александр молча наблюдали за сценой встречи приехавшего князя Василька Константиныча.
В памяти Александра,  как в тумане, что-то прояснилось, голос, походка, выправка удаль, черты лица – все давно знакомое, больше того, близкое родное, но забытое, с новой силой, постепенно воскресало.
Федор в полголоса спросил:
- Узнаешь?
- Нет. А хто тот князь?
Тож князь Ростовский Василько Константиныч, што те при постригах утонуть в озере не дал.
Александр вспыхнув от досады, что Федор его Уколол, уж в который раз, незаслуженной насмешкой. Однако, он еще долго не отрывал от князя любопытного взора. Да и было от чего. Василько был расторопен, красив, мужественен. Его движения рассчитаны. Он не суетлив. И по тому, как его заключали в объятия все знатные князья – жяжьки, можно было догадаться – это поистине любимец всех родичей.
Александр тотчас хотел тоже броситься к своему спасителю на грудь, но та показанная независимость и застенчивое самолюбие перед Федором заставляла сдерживать любвеобильные признательные чувства к Васильку Константинычу.

                63
Еще не улеглись страсти встречи князя Ростовского, как к изгороди подъехали Рязанские послы, Федор Ингваревич с женой Евпраксией. Отправляясь домой, они по пути завернули за Кловратом. Его коня под седлом, в поводу вел старый Апоница. А позади всех ехал воин – телохранитель.
Княгиня Евпраксияи, видя, что захмелевший Коловрат не обращает на них внимание, о чем-то весело разговаривает с Филиппом Нянькой, спешилась и пойдя через ворота, приблизилась к воеводе. Потормошив за рукав, позвала:
- Дядя Евпатий, не пора ли до дому?
Он круто повернув голову в ее сторону, виновато ответил:
- О да, Евпраксеюшка, мил голубок, кажись мы взаправду загостевались туто!
А сам с сожалением посмотрел на играющих ребят – теперь они соревновались в стрельбе из луков, ему снова показалось, что стрельбы ведутся не в его стиле. К тому же он заметил, как князя Федора, от имени великого князя почти силой увлекали к шатру на чарку браги, а тот, хоть и с неохотой, все же спешивался и направлялся к шатру.
И тут Коловрат еще раз напоследок загорелся желанием доказать владимирцам превосходство рязанцев в стрельбе из лука.
- Пора, Федор торопит, - не обращай внимание на мужа, который уже усаживался с краю стола почетным гостем князя, Евпраксия настаивала на продолжении пути к дому, - а батюшка небось заждался нас с добрыми вестями.
- Княгинюшка ты наша дорогая, - взмолился в ответ Коловрат, хитро улыбаясь, - часом, часом тронемся. Только прошать тя дюжо хотел… - и с хитрой заминкой сделав паузу, продолжал, - неужто мы хуже володимирцев стрелы метаем. Обидно, так вони и не проведають, што ты у нас самая удалая из жен князей на Руси? Покажи ты им уменье свое… Пока наш Федор Ингваревич на дорогу малость заправится и показал головой на шатер, где князья поднимали тост за мир да любовь меж Владимиром и Рязанью.
Княгиня вспыхнула, посмотрела на знатное застолье, и увидев там своего супруга, засомневалась:
- А потребно ли, дядя Евпатий? Ить засмеють. Осудят. Обесславят на всю Русь?
Но Филипп Нянько подняв бровь, успокаивающе, важно заговорил:
- Ну положим, я то сам по себе мыслю тако, ежели княгиня стрелы добре мечет из лука, то не позор, а преславное дело. Нет слов, ей в походы не хаживати и рати в
                64
битву не важивати, а на случай осады – стрелы метати почетнее, нежели сложа руки слезы проливати.
- Евпраксеюшка, богом тя молю, - продолжал упрашивать княгиню Коловрат.
- Ну добре, неси лук и стрелы, - наконец согласилась Евпраксия. У Евпатия тотчас будто хмель пропал. Он круто повернулся и живо зашагал через ворота к ее лошади, изъял из пристегнутого саадака лук и четыре стрелы из колчана, вернулся обратно.
В княжеском застолье кто-то подметил: «Зрите! Евпатий и знов што то затевает».
Вмиг, захмелевшие князья, перенесли внимание на рязанского воеводу, который с большим усилием натянул тетиву на лук, вернувшись вручал его княгини.
Пока Евпраксия проверяла упругость лука, Евпатий, вынув из кармана, недоеденные за разговором два яйца и огурец, обратился к княгини:
- Вот и цель. Сколько шагов велишь отмерить, четыре, али пять десятков?
- Пожалуй, можно и все семь, - ответила Евпраксия.
Воеводу Филиппа от ее слов так и передернуло. Евпатий заметил это и многозначительно подмигнув Няньке – мол знай наших. Затем с места, где стояла княгиня, начал демонстративно отмерять расстояние шагами до мишени. Одновременно жестом руки он остановил, играющих княжат, при этом не без гордости произнес:
- Почекайте, други! Дозвольте нашей княгинюшке Евпраксеи пару стрел метнуть – вам в поученье, а ей во славу… Положив поверх бруствера, на перекладину целевых щитов два яйца, и пристроив огурец в собранную борину завязи одного из мешков, набитого сеном, Коловрат вернулся назад.
Княгиня щаняла стрелковый рубеж. Все стихло. Даже рьяные бражники из черного люда, и те отхлынули от винной бочки, ущерились на чудную женщину с мужской ухваткой.
- Вдруг опьянённый оборванец из толпы, нарушил тишину, выкрикнув:
- Глянькось, люди! Нияк баба рязанска стрелить собираеца? И одиноко, дико расхохотался. Соседи зашикали на него. А рядом стоящий детина, с угрозой занес над ним увесистый кулак. Оборванец от страха попятился и присел. Сзади его одернули за кафтан и свалили на землю.

                65
Евпраксия явно услышала насмешливое, дурацкое оскорбление. Но накладывая стрелу на тетиву, она и бровью не повела в ту сторону.
Александр и на этот раз, увидев княгиню, загорелся к ней чувством восхищения и особой симпатии. Он приблизился к Евпраксии настолько близко, лишь не помешать целиться.
Просвистела первая стрела и прошила огурец насквозь, разбив  его пополам. Одна половина свалилась на землю, вторая встав на попа, осталась стоять уменьшенной вдвое мишенью.
Люди, удивленные сверхметкой стрельбой княгини, разом ахнули. Из толпы послышались восхитительные отклики: «Отменно! Борзо! Молодец княгиня! Здорова!»
Не стерпел от восторга и князь Ярослав Всеволодович, вскочив с места произнес:
- Вот те и баба рязанска!
И видя, что княгиня ловко наложила вторую стрелу на тетиву, ошарашенный и изумленный меткостью стрельбы, так и остался стоять истуканом, пока та не разбила в дребезги одно из яиц. 
- Ну и ухватка! Удаль и поступь мужицкая! – добавил пораженный переяславльский князь.
Один Федор Ингваревич, с чувством неприязни к успехам жены, закусывал, делая равнодушный вид, будто ничего существенного вокруг него не происходит. Наоборот, делая независимый вид, без стеснения потормошив, заглядевшегося на княгиню виночерпия, попросил:
Налей, друже, ешчо медку на дорожку…
Виночерпий, делая услугу гостю, удивился его хладнокровию в отношении подобного чуда. Он молча ухмыльнулся в адрес князя, и осуждая его, озабоченно почесал в затылке.
Коловрат гордясь своей княгиней, о чем-то страстно говорил с Филиппом Нянькой.
А Евпраксия видя что покорила сердца владимирцев и, слыша со всех сторон похвальные отзывы, застыдилась своих успехов. Решила прекратить показную стрельбу, Но прежде чем покинуть стрелковый рубеж, она приступила к снятию с лука тетивы, предварительно поставив один конец лука на землю.
В это время княжич Александр кинулся к Евпраксии, стал умолять:
                66
- Тетя княгиня, научи меня тако ж стрелы метати. Ужо дивно метко…
Обернувшись к нему Евпраксия, прежде чем заговорить с мальцом, залюбовалась им.
- Нечему туто диву даваться. Пострелишь с мое, станешь лепей стрелы метати.
Она взяла из его рук, изготовленный кое-как, на скорую руку лук, потянула за тетиву, сказала:
- Слабая тяга. С твоего лука и на десять шагов в огурец не попадешь, - и протянув свой лук предложила, - Вот испытай тягу моего.
Александр, ухватив за тетиву двумя пальцами правой руки, но она незначительно подалась. А сорвавшись, дзенькнула подобно натянутой струне на инструменте.
- Да…а! Вот то лук! А наши дерьмо.
И принимая от Александра свое оружие, Евпраксия уточнила:
- То половецкий!
И снова неотрывно всматриваясь, с тайной доброй завистью в красивые черты лица княжича, спросила:
- Чей же будешь, такой ладный хлопец?
- Переславский, Ярославич! – Бойко ответил Александр.
- Ярославич? А имя-то?
- Александр!
- Значит тезка Александра Македонского? Чул о таком полководце?
- Чул про разноокаго. У него было одно око темное, а другое голубиное, и на комоне – звере с воловьей головой многие народы покорил… - гордясь своей осведомлённостью, скороговоркой выпалил Александр.
- Вот, вот, -подтвердила княгиня, - когда придет умение к тобе стрелы метати, мечом и копьем владети и ратоборствовать яко наш воевода Коловрат и станешь полки водити подобно Македонскому – все страны повоюешь.
- Научусь и повоюю, - с детской самоуверенностью согласился Александр.
И видя, что княгиня намеревается уходить, хотя и заискивающе, но уже с большей уверенностью, попросил:
- Тетя Евпраксия, можа ишо метнешь хоть едину…?
- Жаль стрел. В дороге сгодиться могут. Уж ежели деля тебя, пустить этих пару?
- Метни, метни, - еще раз подтвердил свою просьбу княжич.
                67
А Евпраксия, будто того и ждала. Она пришла в азарт от успеха стрельбы и славословия окружающих. И последними стрелами, быстрее и увереннее прежних, поразила цели – разбила яйцо и остаток огурца.
Толпа простолюдинов вновь заревела от восторга. Захмелевшие князья, более сдержаннее отнеслись к редкому дару искусства, стрельбы княгини.
Когда Евпраксия вторично взялась снимать тетиву с лука, готовясь в дорогу Ярослав Всеволодович спросил брата:
- Кажись, послы собираются в отъезд? Кое ж ты решение о сбегах им объявил?
- Спасибо, выручил наставник.
- То кто же. Мой Данилыч?
- Да, он. Истинно рассудительный муж. Своим советом он враз трех волков бьет. Первый совет – пустить слухи за рекой Окой будто я сбегов не приемлю на своей земле и податей не снижаю. Вторым делом, штобы Юрий Ингваревич принял наш совет, снизил подати со своих поселян по порубежным деревням. Оттого по разумению Данилыча, бегство смердов с земли остановится. И порубежные поселяне возрадуются и благословят имя князя.
- Ну а третьего волка чем бьете? – нетерпеливо задал вопрос Ярослав.
- А напоследок, коли сбегов не станет, у нас мир с Рязанью водвориться.
- Да туто и сам царь Саломон мудрее то дело не порешил бы. Неча и речи вести, - с ехидной насмешкой сказал Ярослав. В добавок спросил:
- И ты держишь его сторону?
- Да. – утвердительно ответил Юрий. И поняв неудовлетворенность брата, решением, спросил: А ты, иншее посоветуешь?
- Я на месте Юрия Ингваревича рязанского батогами отвадил бы сбегов. А твой совет не принял бы.
- Ах, вон што! Спасибо, брате Ярославе, на добром слове. А я все же держу сторону Федора Данилыча. Черный люд уразумлять потребно, а не баготами бить.
- Як себе ведаешь, - раздраженно отрезал Ярослав Всеволодович и демонстративно взял бокал браги, с жадностью выпил до дна.
Коловрат подошел к шатру и, прощаясь с Юрием Всеволодовичем, подал ему руку через стол:
- Спасибо князь, за гостеванье, за хлеб соль.
- Все отреки Юрию Ингваревичу…
                68
Но тут перехватил его Ярослав Всеволодович:
- Э, нет, друже Евпатий Львович, чай у нас через стол не прощаются.
Воевода на миг опешил, но тут же нашелся:
- Прости князь, мне то невдомек. Приметам не верю.
- А исконным обычаям? – наступал Ярослав.
- То иное дело.
- Коли так, зрю на тя и очам своим не верю. Наслышан я о тебе. Слух идет в народе будто Коловрат – воевода рязанский уж больно ухватист и удал в деле ратоборном, хоробр в сече. А ноне воочию узрел. Истинно орел. По душе ты мне пришелся. Евпатий, переходи ко мне на службу в Переславль. Што запросишь, то и дам.
- Ярослав Всеволодович, не волен я бросить службу у Юрия Ингворевича, - отклоняя предложение князя, сказал Коловрат.
- Пошто же?
- Родина моя Рязань. Отец мой и дед родились и пали защищая отчую землю. Мне ли покидать родной край и приживаться в чуже-земле?
- Первым наставником в ратном деле поставлю.
- Ежели на время, согласен, проси у Юрия Ингваревича.
- То не приемлемое дело. Юрий с давних пор держит злобу на меня. Не дозволит и тебе опыт ратоборства передавать в наш род Мономашичей.
Тем временем княгиня спустила тетиву с лука и вернулась к лошади. Пока укладывала лук в саадак подошел сумрачный Федор. Александр сопровождал Евпраксию до ворот, где неподалеку находились лошади послов, остановился. Его уже не влекли игры сверстников.
Княгиня, подтягивая подпругу, и подправляя переметные сумы перед дорогой, то и дело вкрадчиво, с теплой улыбкой посматривала на княжича.
Безмолвно копошась возле своей лошади, изрядно захмелевший, насупив брови Федор, наконец заговорил:
- Кощунствуешь ты жона! Меня позоришь!
- Чем же позорю-то? – вспыхнула Евпраксия.
- Сама вешь… Похвальбой стрелы метати. Ужо што в рот кладем, в то и стрелим. Выходит, божьим твореньем брезгуешь…

                69
- Тож Коловрат принудил, - оправдывалась княгиня вполголоса, чтобы их говор не услышали посторонние.
- Ведомо, у Коловрата очи хмельной брагой налиты, а у тя где? Богохульствуешь?
- Сам повинен в том. Пошто я до сих пор дитя не имею и не пестую яко иншие жены. Вон поглядь, княжич який ладный Ярославич годуется. И у нас с тобой уже такой же был. Ить восьмой рок холостой телицей вокруг тя хожу, будто дева яка.
- Княгиня, образумси! – побагровев, едва сдерживая гнев Федор, распаляясь укорял жену. – Видно господь те недостоил дитем, бо ишчо у тя много девичества, а не материнства…
И тут Евпраксия не сдержала себя, зайдя за лошадь, воткнулась лицом в переметную суму, тихо заплакала. Но минута горечи и обиды на любимого мужа, скоротечна. Взяв себя в руки, она его уже умоляла:
- Федор, милый, пошто терзаешь ретивое? Когда стану матерью и материнство придет. Хочешь отныне исполню волю твою?! Лук и стрелы в руки не возьму. А коли вернусь по здраву на Рязань и на коня не сяду?
И она вдруг преобразилась. Быстро отстегнув саадак с луком и колчан со стрелами, и, найдя глазами стоящего поодаль за изгородью, очарованного ею Александра, позвала:
- Ярославич, ходь сюды!
Александр будто того и ждал, птицей подлетел к Евпраксии. Княгиня с твердой решимостью протянула свое оружие княжичу.
- Возьми, Ярославич. Мне более ни к чому. Толь береги и помни бабу рязанску, метко метающу стрелы…
Александр брезгливо отбросил свой лук, с благоговением принял щедрый подарок. Но растерявшийся мальчонка не знал куда ему девать лук в чехле и колчан со стрелами.
Евпраксия тотчас пришла на помощь княжичу. Она взяла из его рук колчан, повесила ему на шею, поцеловала в лоб и с горестной иронией сказала:
- Ну Македонский, прощай! И легко поднялась в седло. Она опять Александру показалась на коне красивее, чем на земле.
- Дядя Евпатий, нагоняй нас! Мы поехали! – крикнула она на ходу воеводе, опрокидывающему возле шатра подорожную чару стоялого меда, и, рванув на себя
                70
повод, привстала на стременах, вздыбила лошадь, как лихой наездник, и с места пустила галопом.
- Ну, брате, и спесива ваша княгинюшка, - обращаясь к Евпатию в заключение оценил Евпраксию, Филипп Нянька.
- Не грех и быть спесивой. Она у нас из византийского царского рода, - с гордостью отрезал Евпатий и начал прощаться с другом.
- ХХ -
Василько Константинович, князь Ростовский побывав, у дяди Юрия Всеволодовича, на постригах во Владимире, по настоянию жены выехал к тестю, Михаилу Черниговскому.
Неминуемый разрыв между Ростовом и Переяславлем назревал с каждым днем из-за Новгородского княжества. Рушился родовой союз. Это было чревато крайними последствиями позора в роду Мономашичей. И все из-за того, что князь Черниговский нарушил исконный неписанный закон – по просьбе сторонников Водовика, не продумав дальнейшего дипломатического хода событий, занял Новгородский стол, чем лишил своего свата Ярослава управления княжеством.
Услышав об этом, предприимчивая, рассудительная, молодая княгиня Мария тотчас от своего м=имени послала гонца к отцу и просила его немедля отказаться от Новгородского стола. Но отец ей на это ничего не ответил. Вот тогда-то она и надумала выехать сама с двумя малолетними детьми и мужем в родной Чернигов.
Тем более, что они на себе ощутили во Владимире холодный прием и неприязненные отношения со стороны всей родни «Всеволодовича Большое гнездо» и особо Ярослава Всеволодовича.

Теперь и Василько Константинович воочию убедился, что жена права – надо торопиться в Чернигов и убедить тестя оставить Новгород.
Встретившись с тестем, удовлетворенный визитом и гостеваньем, Василько, всей семьей через полтора месяца, возвращался домой – в Ростов. Будто ненароком по пути, а в самом деле, для того, чтобы сообщить добрые вести и ненарушить родственных взаимоотношений, заехал в Переяславль.
Во время приезда нежданных гостей Ярослава Всеволодовича не было дома. Как раз шли августовские полевые работы и он выехал на уборку урожая.

                71
Княгиня Мария Михайловна с дороги тотчас поспешила встретиться с Федосьей Мстиславной. И хотя она знала, что та не вникала в дела мужа по управлению княжеством. Все же считала первым делом передать добрые вести, успокоить ее.
При встрече женщины расцеловались.
Робкая, забитая немногим более тридцати лет отроду, Федосья, выглядела отрешённой старухой, встретила гостью хотя и сдержанно, но радушно.
- Тетя Федосья што у вас туто деетца? – защебетала Мария.
- Пташка, ты наша залетная, у нас все по-старому. Толь Ярославушко-то мой по Новгороду убиваетца. Никого зреть не хочет. А у вас, яко детки годуются?
- Пусть дядя Ярослав не убивается. Бог даст все обрящется. Все станет попрежнему. Мы то едем с Чернигова. Батюшку ездила отговаривати от Нова города. Тамо ноне оставлен молодой братко Ростиславушка. И то обещал его отозвать оттуда. Идут слухи в Нова граде несусветный голод. На дорогах, по Днепру и Волге уж натто озоруют. Обозы с хлебом грабят, а лодьи топят. А седьмицы с две назад на Волоке Ловатьском наш Черниговский обоз пограбили. Рекут будто, дело рук яких-то неуловимых ушкуйников-изуверов. Батюшка через то осерчал и более в Нова город не шлет хлеб. Жалко люд христианский мрет голодной смертью, а поделать неча. Василько мой давал совет батюшке, послать дружину изловить и передати лютой смерти злодеев. Ну, а батюшка махнул на то рукой, отрек: «В Нова городе более и нога моя не будет и дружину карательную не пошлю.»
- Господи, упаси и помилуй от лихого бедствия новугородцев. И зашто таку на их головы бог наслал? – благоговейно крестилась Федосья Мстиславна.
- ХХ -
Тем временем Александр проведал, что в гости заявился к ним никто иной как его спаситель по постригам Василько Константинович. Во Владимире он видел его лиш издали. Теперь ему представилась возможность встретиться наедине.
Полуденное августовское солнце нещадно палила Переяславльскую землю. Даже не ощущалась та прохлада, которую легкий ветерок приносил с озера. На высоком берегу которого стояли Ростовский князь и юный Александр.
Они любовались ритмичным всплеском прибрежной волны и безбоязнено проплывающими мимо них дикими утками.
Сюда Василько увлек Александра, чтобы поговорить наедине и разведать у него кое-что о делах и думах отца.
                72
- Ну и жара ноне стоит, словно в пертовки, - сказал Василько, как бы между прочим, смотря в даль озера, думая о своем заветном-во что бы то ни стало сохранить прежние добрые отношения с дядей Ярославом, - Саша, может искупаемси? – предложил он.
- Нет, мати после Ильина дня не дозволяет…
- А ежели така жара?
- Старые люди тако рекут. Будто Илья пророк в свой день ангела добрый кус льду в воду бросил.
- Вон оно што! – нарочито сделав вид удивления, схитрил Василько. – А я про то не ведал и до сего дня купаюсь. И слава богу во здравие идеть. Ну коли ты не будешь и я не стану.
Отвернув от озера, они возвращались на княжий двор. Немного помолчав, Александр перевел разговор на, давно мучимый его вопрос:
- Дядя Василько, а помятуешь ты мои постриги?
- Добре помню. А што?
- И комоня ты сдержал?
- Да я. А ты помнишь?
- Нет. Я запамятовал. Мне брат Федор душу бередит. Будто, ежели бы не ты, плавать бы мне в озере.
Василько от души рассмеялся.
- Ну положим, то далеко не тако деялось. Я только первым успел перехватить коня. А тамо были и опричь меня отменно ухватистые мужи.
Затем улыбаясь спросил:
- Ну а ноне-то научился коней сдерживати?
- Научился.
- Тогда пойдемо коней купать.
- Пойдем. – С радостью согласился Александр.
Когда они выходили в ворота княжеского двора навстречу им ехал на добром рысаке, богато одетый Иванко Дмитриевич.
- Кто такий? – тихо спросил князь. Но лишь успел Александр шепнуть одно слово – «Иванко», как они поравнялись с ним.
Всадник проезжая мимо, придержал коня, немного наклонив голову, приветствовал Васильк:
                73
- Мой поклон князю Ростовскому!
- Здрав будь боярин! Не обессудь друже, не ведаю яко величают.
- Помните, господин Великий Новгород два года назад величал посадником Иванком Дмитриевичем. А ноне, вот яко зришь, изгнанный посадник при князе Ярославе Всеволодовиче, столником нахожусь. А княгиня Федосья Мстиславна шлет часом к супругу с вестью о приезде гостя дорогого. Поеду потороплю его к дому. Он на пажитях ноне. А вы малость пождите.
- Добре, добре, Иванко Дмитревич. У Бога дней многа. Успеем нагостеваться и дело обговорить.
Только посадник хотел тронуть коня и продолжить путь, Александр спросил:
- Дядя Иванко, а где твоя Рада?
Тот не сразу ответил, испытующе посмотрел на Александра, сказал:
- В селе тысяцком на Осуг под Торжком годуется у брата Митрофана, - и усмехнувшись продолжил, - А ты што в памяти ее держишь? Уж не заскучал ли по ней? Не мысли, Саш, вона те не ровня. Все едино каши не сваришь. Вешь ты из рода Мономашичей, а мы кто? – Чернь.
Александр по-детски зарделся, затем промямлил:
- Да нет я толь поспрошал…
- То-то же, а я мнил сватать собираешься мою Радюху.
И хитро подмигнув Васильку, улыбнулся и тронув коня.
Лишь Иванко отъехал, как Василько многозначительно спросил:
- Саш, я чул правду ли отец мыслит тя, али Федора посадить на Новгородский стол?
- Батюшка нам того не сказывал. Ведомо што новгородцы позвали на свой стол Михайла Черниговского. И он привез туда хлеба.
- Видно буйны новгородцы, ежели тамо никому из князей более трех лет не удержать стола. Вся стать те княжевать тамо. – В шутку подбросил Василько. – Яко мыслишь, сладил бы с боярами да Буслаевым племенем?
- Пожалуй сладил бы. – Не думая, серьезно ответил Александр.
- Люблю удатных. Твой дед Мстислав был таким Хоробритом. И ты в аккурат в него пойдешь. Вот узришь…
- Дед толь слыл Хоробритом, а татарам на реке Калке зад казал… Конь его спас от полона…
                74
Князь Василько вдруг умолк, помрачнел, изменился лицом. Посмотрел со стороны на Александра, угадывая, знает ли он о его участии в той битве и позорном бегстве или нет. «Не ведает, подумал он, но яко не горька правда, а сознаваться надобно»…
Василько повременил, тяжко вздохнул, оправдываясь начал издалека:
- Да Саша, сила великая у татар накопилась тамо, а умирать глупо никому не хотелось. Вот и бежали. Собрать бы все силы в один кулак и ударить. А бились то позорно… Пришлось и мне ту горькую чашу позора испить до дна…
Дядя Василько, и ты тамо в сече был? – с удивлением спросил Александр.
- Да… Т дед твой Мстислав, бывалый во многих битвах. Такого множества воев, яко на Калке, отродясь не зрел. Знамо дело, бес попутал, вот и оробели все…
- А на коем комоне дед ратоборствовал?
- На буланом. А причем туто конь?
- А, а … да тако, - неопределенно протянул Александр, потом продолжал, - рекрут, добрым воеводой был дед Мстислав, а все едино не то што Александр Македонский, али наш родич Владимир Мономах.
- Ты и про Македонского уж проведал?
- Наставник сказывал…
- Добрый у тя пестун Данилыч. И сделав паузу Василько, вздохнув, перевел разговор на другое:
- А вешь Сашко, поедем к нам в Ростов, погостюешь у нас. Как никак, а мы единого роду – племени, Мономашьего корню.
- Я с охотой бы поехал, мати не дозволит…
- Дозволить. Пойдем испросим разрешения.
И они пошли в хоромы. А войдя в светлицу к матери, где она еще продолжала беседу с Марией Михайловной, прямо с порога заговорили:
- Мама, позволь мне в Ростов к дяде Васельку выехать погостевать.
- Сыне, я без зятюшки, решить то не вольна, проси его согласия сам. И тут за Александра вступилась княгиня Мария.
- Тетя Федосья, и вправду пустите на недельку Сашу к нам. Он такой у вас добрый хлопчик. Я оберегать его стану замест меньшего братика Ростиславушки.
Разговор о гостеваньи Александра прервал вошедший Федор Данилыч и объявил:
                75
- Мстиславна, прибыли послы из Новгорода, как мне быти с ними?
- С чем они?
- Не успел спытати.
Ну веди их в трапезную. Корми с дороги, да вызнай, пошто приехали.
- Добре, я тако и содею. – И поклонившись удалился.
Тотчас Василько оживился, понимающе переглянулись с женой. Она, как бы между прочим попросила его:
- Князь, прознай с коими вестями послы явились из Нова города.
- Вот мы с Сашко прытко прознаемо. Князю Новгородскому послы обязяны поведати, - поторопил Василько Александра, подыгрывая детскому самолюбию, пропуская его вперед.
- ХХ -
В трапезной, только что прибывшие послы, Гаврила-Щитник и Игнат-Кольчужник степенно уселись за стол.  И пока дворовые девки подавали блюда, Федор Данилыч, не торопясь молча испытующе посматривая на послов, цедил из глиняной корчажки медовую брагу:
- Стало быть, досточтимые бояре господина Новгорода, с чем же вы пожаловать изволили? – осторожно начал выпытывать старый наставник.
Но начавшаяся беседа, прервалась появлением на пороге княжича Александра. За ним следовали, присоединившиеся в коридоре Федор с девятилетним шустрым Андрейкой. А шествие замыкал Василько Константинович. Не успели вошедшие приветствовать послов, как те упредили их встали за столом, благочинно поклонились поясным поклоном:
- Ярославичи, здравы будете! – затараторил Гаврила-Щитник.
Александр замешкался, оглядывая Новгородских думных бояр, подыскивая слова для ответа.
В это время, в сенях, вслед за ними послышалась беготня дворни и топот.  А через мгновение все услышали распорядительный сердитый голос самого князя Ярослава Всеволодовича.
Заслышав приближение хозяина, в трапезной разом все стихло. Порывисто распахнулась дверь. Вошел разгневанный князь. За ним зашел более спокойный Иванко Дмитриевич.

                76
Ярослав Всеволодович сердито обвел взором присутствующих. И хотя мельком заметил отступившего с его пути племянника Василька, не подал виду. Шагнул к столу. Остановился. Послы еще ниже виновато склонили головы пред князем.
- Ну гордыня новгородская? – наконец выдохнул он, - с коими вестями пожаловали?
- Отец родной, Ярослав Всеволодович! Не гневись бога ради, - начал Игнат-Кольчужник. – Не дай нам сгинуть. Вернись на свой стол завещанный. Ведомо бараньи головы, осрамили, обидели тя. Прости нас грешных, опоскуделись внет перед тобой. Ото всего города кланяемси.
Послы снова низко поклонились.
- Избавить от изверга. Внезда Водовика, самозваного посадника, - подхватил, скороговоркой, жалобным тоном Щитник. – Мы ему и прозвище дали Вдовик, а не Водовик. Всех давит и топит. Связалси с Михайлом Черниговским и водой не разольешь. И што за зверь! Убил собственноручно Волоса Блудкинича.  Обвинил ни в чем невинного человека – будто его дом хотел сжечь. И Иванка Тимошкиница убил и велел у Волхов бросить.
- Я те, Щитник, не пойму. Сказывай ты Игнат, по порядку. Што же тогда деет в Новгороде Михайло Черниговский.
- Несусветный голод, княже в Новгороде. Народ мрет с голоду, бунтует. Князь Михаил приехал, подати со смердов за пять лет долгов снял. Обоз с хлебом привез. Добрым стал всем. Посадил на стол несмышленыша, сынка Ростиславку под крыло Вдовику, взял лепших людей и уехал назад. Город сызнова взбунтовался. Вдовик в страхе с княжичем в Новый торг отъехали, а туто разграбили его двор и брата его Бориса убили. Ну он прослышал што и его лишить живота сбираютца и подалси с Ростиславком в Чернигов. Отразу вече собрали. Поставили посадником Степана Твердиславича. Он то и послал нас к тобе. Боится як бы Вдовик не вернулси с большой силой. Дал строгий наказ, без тя и в Новгород не заявлятися…
- Тако и надобно было ранее содеять, - не выдержал от восторга, что все же вышло по его желанию, вставил слово, Александр.
Ярослава Всеволодовича будто кто уколол, круто обернувшись, посмотрел на сына, ничего не промолвил. Лишь на лице затеплилась легкая улыбка.
- Значит, отныне посадником Степан Твердиславич? – спросил он у послов.

                77
- Да Ярославич. Поспешать надобно. – Ответил Гаврила-Щитник. Боязно што Михайло Черниговский и знов на стол полезеть.
- Не вернется он более в Новгород. Мне слово дал – ногой не ступит на землю вашу, - внезапно вставил Василько Константинович известную ему новость, в разговор.
Ярослав Всеволодовича тотчас будто подменили. Он расправил плечи, преобразился. Шагнул к Васильку.
- Ну обрадовал, дорогой племянничек, спасибо! Так здравствуй же Константиныч!
Они троекратно облобызались. Т оторвавшись от Василька, князь с радостью согласился:
- Вон ноне, иное дело. Пожалуй, можно и поехать, ежели примете на своей воле?
- Не ведаю княже, на чьей воле. Тол Степан прошал занять стол, - уклонился Кольчужник.
- Ну тако Новгородские князья сбирайтеся в дорогу, - обратился он к Федору и Александру.
Федор брезгливо скривил рожу, ответил:
- Я более тамо не останусь. Того и гляди, прибьют.
- Эх, Ярославич, оробел понапрасну. «Волков бояться – в лес не ходить».
Вот первым делом в Торжок заедем, поставим Иванка Дмитриевича посадником, а там доберемся до Новгорода, обуздаем гордыню Степана Твердиславича не дадим в обиду. Деля порядку дружины сотни две прихватим с собой.
Поедемо, Федор, - воодушевленный произошедшими событиями в Новгороде, Александр позвал брата.
- Ишо ты мал, - по взрослому отклонив просьбу шустрого Андрюшки, Александр.
- ХХ -
Ужасна и трагична для Новгородцев была зима тысяча двести тридцатого года.
С каждым днем город пустел все больше и больше. Одни жители покидали насиженные места в надежде, что постигшее бедствие будет легче перенести в деревнях. Другие – оседлые, отдавали себя на произвол судьбы и умирали сотнями от голода ежедневно.
Истощались запасы и у бояр.
Братила, золотых дел мастер, умер от сухоты еще два года назад.
                78
Это новгородский мастер из династии известных братьев ювелиров Косты Владимирского и Кузмы Киевского. Он оставил в цвете сил и красоты вдовой жену Софью с двумя детьми на руках.
Первенцу Савке, только что исполнилось десять годков, а дочери Феклуши и двух лет еще не было.
Выбиваясь из сил Софья, чтобы прокормить детей, распродала почти весь инструмент мужа и, изготовленные бронзовые и серебряные изделия. Оставалась лишь последняя дорогая вещь – память Братилы, серебряный кубок. И хотя Братила и Коста работали вместе, средний брат, уезжая во Владимир по Воле князя Мстислава Удалого, оставил его в Новгороде, сделав надпись - «Коста и Братила! Теперь у Софьи хранилось единственное ценное сокровище, на которое она надеялась до самого последнего дня. По тем временам за него она могла выкупить себе пропитание на полную зиму. Но ее надежды не оправдались. Цены на хлеб так поднялись, что серебро и золото ни во что не ставилось.
Два раза Софья носила кубок на Торг. И дважды не отчаялась такую дорогую вещь сменять на столь мизерное количество зерна.
Первый раз купец обещал ей насыпать два этих же кубка зерна за него. А второй – предложил всего лишь один.
Через небольшое оконце, затянутое бычьим пузырем, во внутрь избы слабо пробивался свет.
Отрешенная Софья, подобно каменному изваянию, сидела на краю палатей, покрытых каким-то тряпьем, над умирающей от голода, Феклушей.
Всегда степенная, отзывчивая, милая женщина, неузнаваемо превратилась в изможденную, равнодушную старуху, убитую горем.
Ее блуждающий взор был направлен на кубок, стоящий на столе, как на последнее спасение от неминуемой голодной смерти.
- Мам, - вдруг послышался голос Савки из печной лежанки, - дозволь я снесу на Ярославов двор, обменяю на хлеб.
Она медленно повернула голову в сторону печки, откуда выглядывала голова Савки.
- Обманут тамо, тя сыне… - проговорила она.
- Не обманут. Я княжича Александра добре ведаю. Он добрый. Недавно князь Ярослав привез его с Федором обратно в Новгород.
                79
- Они все добрые. Им толь поверь. Вон Степан Твердиславич, новый посадник тож казался мне добрым, когда кожи в нашем погребе хоронил, да ищо меня в жены звал. А ноне стал посадником, враз запамятовал. А рекрут, сам то за кожи хлебом платит…
- Мам, а ты хочешь в жены к Степану?
- Да коли б посваталси по обычаю, может и пошла бы. А тогда не прошло и года яко умер Братила, он звал.
Савка соскочил с печи, набросил на плечи рваный армячишко, ухватил со стола серебряный кубок, затолкал за пазуху, серьезно, по мужски произнес:
- Ладно. Добре. Я сам с ним поговорю.
И тут Софья спохватилась, что ненароком сыну высказала сердечную тайну.
- Савушка! Сыне, не надобно о том никому сказывати! Опозорят, отговорят… Коли я мила ему, сам должон наведаться. Но Савка больше ни о чем не стал говорить с матерью и слушать ее. В сенях под чердачной лесенкой он нашел порожний мешок, обмотался им по посконной рубахе, перетянул себя веревкой и выбежал на крыльцо.
Жгучий январский мороз жгучим холодом резанул по лицу. Он поежился, туже затянул пояс, спрыгнув с крыльца и сразу увяз в сугробе. Пробежав несколько шагов по узкой безлюдной улице, чуть не наткнулся на гнедую клячу, запряженную в сани, на которых были наложены кое ка мертвецы, покрытые дерюгой. Из под покрывала торчали закоченевшие босые ноги. Позади воза шествовал здоровенный мужчина с глуповатым лицом, в рваном зипуне и лаптях.
Поравнявшись с возом, Савка, увидев мертвецов, опешил, дав дорогу, и некоторое время с ужасом смотрел вслед ему.
Из соседней избы вышел, окутанный в лохмотья, лет семи мальчонка. Савка с трудом узнал в нем Никитку Оськина, сына соседнего бондаря. Тот крикнул вознице:
- Дядя Станила, возьми у нас батю.
- Другим разом заеду, - равнодушно махнув рукой прогнусавил возница, потом добавил, - вишь боле некуда. – И скрылся за углом.
Савка забежал к Степану Твердиславичу за Мишкой. Дальше уже они бежали через Волховский мост на Ярославов двор вдвоем. Хотя Савка и был ростом ниже, Мишки, но бежал резвее. И на мосту обогнав, вдруг остановился и загородил ему собой дорогу:
- Миш, поведь, взаправду твой батько хочет взять мою мати в жены?
                80
- Невем. Верно правда. А што?
- А то, поведь ему, нех сватает по чести. Мати мне изрекла ноне – пойдеть. У нас с голоду Феклуша помирает, а вы кожи скупаете за хлеб. Грешно. Коли мы кожи ваши спасали от грабежа, батько твой мати звал в жены. А ежели у нас беда, он молчит. Тако не по чести. Вот она и помышляет, то видно по нарошки он сказывал. А ежели нет, нех сватать. Толь штоб и намека не давал о хлебе. У нас мати гоноровая, умреть с голоду, а хлебом не заманит. Уж коли станет сватать, пусть рекет, што мила и любима, а не за хлеб.
- Добре, - согласился Мишка, - я тако и поведаю. А случаем сосватает, мы с тобой станем крестовые браты. Правда? И вместе жить станем?
- Так само. Тогда разом и к князю в дружину подадимси. Вот добре-то буде!
- Да. – Согласился Савка и тронулся в путь.
Наивно, по-детски, так скоро Савка и Мишка столковались в тот раз на мосту и предрешили свою дальнейшую судьбу на всю жизнь. Так впоследствии по их желанию и случилось.
Достигнув Ярославова двора, они из коридора заглянули на кухню к ключнице Дарье. Она в это время ворошила что-то в печи ухватом. Савка украдкой приблизился к ней со стороны. И когда она поднимала на него голову, распрямилась, заложила седую прядь волос, обратно в кокошник, удивленно посмотрела, на неведь откуда взявшегося мальчонка, спросила:
- Што те родимый, потребно от мене?
Савка вытянув из-за пазухи серебряный кубок, предложил:
- Бабушка Дарья, возьми серебряну чару, дай мне взамен сколь ни будь хлебушка.
- Што ты милай? Откуда ты такий взялся? Ему хлеба дай… Полный город, вся Русь голодная… Где туто взять хлебушка на всех? Его скоро и у на не станет, не только вам дати… Нет милай! Я ништо не купую и не продаю. На то ести князь. А мне што дадут, то я и сготую.  А ты свою чару неси на торг и обменяй на хлеб…
- А где княжичи? – спросил Мишка.
- Знамо где. На княжьем Совете. Думу думають, где хлеба достати всему миру…
- На яком совете?
- Неужто не ведаете. Да вокняжой палате, князь бояр собрал. Тотчас Савка и Мишка отступились от ключницы, выскочили в коридор.
                81
- ХХ -
Друзья, робко прислушиваясь к посторонним звукам, шли по коридору Ярославова Двора. В одной из комнат они услышали за дверью громкоголосый говор. Прислушались. Мишка тронул за ручку. Дверь легко подалась. И он увидел в небольшой раствор двери, десятка полтора бородатых лиц, знатных бояр. Они, потные, в жарко натопленной палате, благоговейно сидели с обнаженными головами и шапками в руках, слушая Ярослава Всеволодовича.
Он сидел в богатом кресле, а позади его по обе стороны, в менее богатых, соблюдая благочиние, более для показа боярам, были посажены княжичи, Федор и Александр.
В первых рядах на широких скамьях, восседали приближенные князья Федор Данилыч и судья Аким, посадник Степан Твердиславич, тысяцкий Никита Петрилыч, Игнат-Кольчужник и Гаврила-Щитник.
Видимо, Савка и Мишка подоспели к началу Совета старейших. Ярослав Всеволодович повелительно обращаясь к посаднику:
- Ну Степан Твердиславич, сказывай, что деется в городе?
Посадник поднялся с места, пытливо посмотрел через плечо на бояр, повернулся снова лицом к трону князя, неуверенно начал:
- Судите сами бояре, город пустеет. Жизнь порушена. Одни мрут с голоду, другие покидают исконные хоромы и подаются кто в Чернигов и Киев, а иншие разъезжаются по дальним селениям и погостам. Люди едят березовую кору. Запас липовой коры и кленового листа ужо кончился. Прости господи, бросаются на падаль, яко псы, али дикие звери.  Вот, вот начнутся грабежи да пожары. Подобного мора еще Русь не видела. – Затем он малость помедлив, еще ниже е склонив голову, тихо добавил, - Хуже того, уличены двое человекоядцев…
Бояре вдруг оживились и торопливо начали креститься: «Избави боже, вот напасть-то яка!»
- Таковых казнить всенародно! – резко оборвал посадника князь.
- Всех не исказнишь, княже. У них бояр ишо ести зерно в хлебных сусеках. Мыслю у кого душа христианская, должно порадеть о неимущем люде – след поделиться… - заключил посадник. Подобно разворошенному муравейнику, зашевелились и зашумели бояре.

                82
Послышались голоса: «Отдать черному люду остатнее, а самим умирать с голоду? Тому не бывать! Отдай опреж свое, а мы тя позрим…»
- Разумейте же, бояре! – уговаривая, отбивался посадник, - три окудельницы от голоду ужо заполнены. Ежели недель с двадцать протянется така беда, то повелений ваших досточтимые бояре ужо некому станет исполнять. А што до меня, - последним поделюсь! Полуголодным сам останусь, а народ спасать надобно. И ведайте, коли не откроем амбары, люди своими руками до зернышка выгребут. Ведомо, хлеб ести  в Киеве, Чернигове и у немцов. Но коим путем его достать оттуда? Решайте, бояре.
Только посадник уселся, как присутствующие предложили - «Снарядить купцов туда надобно». Степан Твердиславич снова поднялся, ответил:
- Снарядить-то снарядить. Да купцы, кои везли с низа Волги и Днепра, оказались пограблены ушкуями и напуганы. – Оттого более к нам хлеба и не везут.
От этих слов князя Ярослава внезапно передернуло. Он побледнел. Глаза округлились, до красноты в руках сжал поручни кресла, на челюстях, от зубовного скрежета, заиграли желваки.
- Ушкуев обуздаю! Коль на то пошло, сам с дружиной пойду…-вырвалось  у него.
А посадник уже сидя добавил:
- Да я запамятовал княже, ноне последние купцы немецкие Генрих Гоот из Гжата и Иоганн Кинт из Мюнстера, домой выезжают.
- Пошто же молчал? – упрекнул его князь, - Давай их сюда.
Степан Твердиславич уж в который раз расторопно поднялся, но волю князя исполнять медлил, осторожно перечил:
- Боюсь княже, не захватим… ужо уехали…
- Давай Степан Твердиславич, спеши. А ежели выехали, вели нагнать и вернуть хоть изо Пскова.
- Добре княже, - и одев шапку, стал выбираться из палаты.
Степан дал знак воинам, стоящим на карауле внутри палаты, и они поспешно последовали за ним.
Савка с Мишкой тотчас укрылись за распахнутой дверью. Затем сами же незаметно и прикрыли ее обратно.
После ухода посадника с воинами, на некоторое время в палате воцарилась тишина.
                83
Потом Ярослав Всеволодович встал с кресла, обвел орлиным взором присутствующих, твердо спросил:
- Так што же высокочтимые, будем хлебом делиться с черным людом, али нет?
В ответ послышался лишь один неуверенный голос: «Будем…»
На того боярина, что поддержал посадника и князя, со всех сторон зашикали, присутствующие по вскакивали с мест, затрясли бородами, заговорили в слух: «Нет хлеба! Нет! Нет!
- Ну ежели нет, - решительно заявил князь, - тогда пеняйте на себя. Я умываю руки, штобы не сталось с вами. Не обессудьте, я буду в стороне. И опять зашумели в палате. 
- Толь пуская сунуться, мечом накормим, - рассвирепевшие бояре, потрясли кулаками.
- То яко придетца! У палки два конца, - заключил князь.
- ХХ -
После выхода посадника Савка то и дело заглядывал из-за дверного косяка во внутрь палаты. Он хорошо видел Федора, самого князя и левое плечо Александра. Но ему не терпелось встретиться глазами с Александром и дать знак на выход в коридор. Наконец, отчаявшись, Савка просунул голову более чем прежде, в полуоткрытую дверь. Но не успел подать знак рукой Александру, Мишка одернул его за армяк назад, боясь навлечь на себя неприятность.
Александр все же заметил рваное ухо заячьего треуха Савки, тихо выбрался из палаты в коридор, спросил:
- Пошто пришли? – и тут же подумал: «Видно важное дело их привело, коли сюды заявились», вслух добавил, - Тут же княжой Совет собралси и подслушивать не можно.
- Да мы не слухам, - заторопился объясниться Савка, - Мы к тобе.
Меня мати послала к вам за хлебом. Наша Феклуша от голоду помирает. Вот за последнее серебро дайте сколь ни на ести… И вытянув из-за пазухи дорогой кубок, показал Александру.
- Опять ты с этой чарой, - сердито, с напускной серьезностью, возмутился княжич, - сказывал же, береги до дня моего вокняжения. Вот наполнишь тогда его вином и передашь мне. И в дружину вас возьму.

                84
- Долго ждать… Мы все перемрем до тех пор с голоду, пока ты на княжой стол сядешь. А хлеба ноне нема...
- Мех ести? – спросил Александр.
- Ести! – И хлопнув себя по груди Савка, подтвердил о наличии за пазухой порожнего мешка.
- Пойдемте! – позвал Александр, и направился по коридору на кухню.
- ХХ -
Александр, оставив дружков за дверью, зашел на кухню и стал осматривать стены, где на деревянных гвоздях были развешаны амбарные ключи. Он торопливо перебирал их, не находя нужного.
Прекратив стряпать, ключница, обратила свое внимание на Александра, спросила Его:
- Поведь, Саша, што шукаешь. Мобудь я ведаю?
- Няня, а где ключи от хлебных амбаров?
- Пошто вони те потребны, родимый ты мой? – ласково спросила Дарья.
- Надобно…
- Саша, ить ты самовольствуешь. Мотри, батюшко проведаеть – худо буде, - догадываясь о проделках меньшого княжича, предупреждала ключница.
- Не проведаеть, коли не поведишь.
- Я то, боже упаси. Толь боязно. Ненароком опричь меня через кого прознае… Нам обоим не сдобровати.
- Баба Дарья, дай мне ключи. Ежели и проеть, тя не выдам. Поведаю – сам взял.
- Мотри Саша, обереги тя боже. Душа у тя добрая – ангельская, да всех не накормишь, - внушительно сказала ключница.
- Треба кормить, вон уж человекоядцы объявились…
Ключница тотчас опешила, с внутренней тревогой перекрестилась, на икону в углу, что-то прошептала, затем молча отвязала от пояса два ключа, подала Александру.
- Возьми, толь никому не сказывай. Александр взял ключи и поспешно выбежал в сени.
- ХХ -
В амбарном сусеке Александр с помощью Савки и Мишки, насыпал полмешка овса. Напоследок, только хотел завязать мешок пеньковой веревочкой, Савка согнулся

                85
и ухватил из под ног пясть овса, бросил в рот. Но когда он нагибался из-за пазухи выпал кубок. Александр мгновенно подхватил его и сунул в мешок с овсом.
Савка от растерянности чуть не подавился еще не прожеванным зерном. И задержав во рту не проглоченную жвачку, спросил:
- Пошто княже, не возьмешь чару? – И округлив от удивления глаза добавил, - неужто даешь за спасибо?
- Нет. Коли можешь, сбереги яко те рек, а ежели не стану князем и чару не возьму.
Савка не решался бесплатно взять овес.
- Коли не раздобудете хлеба, приходь опять, - добавил Александр.
- Добре, тогда я матушке поведаю, овес дали за чару, а сам до времени его в потайное место схороню.
Не гоже матушки лгати. Лепей передай ей мои слова. Ибо вона не толь сама помыслит о нас не добро, но лживый навет разнесется по Новгороду, будто ее малолетнего сына князья обманули.
- правда Савка, Ярославич молвит. Твоя утайка буде не к добру, а к худу, - поддержал Мишка княжича.
- Ну добре, - согласился Савка, - я отработаю.
- То иншее дело, повзрослеешь и отработаешь. А ноне уходьте скоро. Мне ишо на совет надобно успеть.
Александр помог Савке с Мишкой выбраться из амбара с тяжелым мешком, закрыв обратно дверь на замок и пошел в княжьи хоромы. Ему хотелось узнать чем же кончилось сборище бояр. Но как он не торопился набольшие бояре Новгорода разошлись по домам. В палате еще оставались Федор Данилович, судья Яким и отец с Федором. Они о чем-то говорили и все посматривали в окно, явно кого-то поджидая. Брат Федор тоже поджидал Александра.
Лишь Александр переступил порог палаты, он подошел к нему шепнул:
- Где был?
- Живот разболелси, - схитрил Александр.
Федор видел Савку и Мишку у дверей и не поверил Александру, ехидно улыбнулся. Он еще ближе пододвинулся к Александру и хотел что-то дознаться. Но в это время в палату вошли один за другим, посадник Степан Твердиславич и два немецких купца.
                86
Ярослав Всеволодович, увидев немецких купцов обрадовался.
- Ну што же гости дорогие, покидаете Русь?
Бойкий, вертлявый немец с заостренным клинообразным носом, отвечал:
- Голод. Брот нет. Никто товар не купляйт.
- А мы просим у вас не товару, а хлеба. Везите в Новгород хлеб, хлеб, хлеб. Господа Иоган Кинт и Генрих Гоот, сами зрите воочию в чем нужда наша. Все золото и серебро отдадим вам, толь везите хлеб скорее. А где и как его достать вы люди сведущие. А хлеба надобно много. Вся Русь голодная. Зерно на посев пойдет, мука на хлеб, крупа на кашу. Ни от чего не откажемся.
- О, я, я…Клеб – брот, будем возить на Русь от франков, - заговорил снова Кинт, - но кназ, мы боюсь наш клеб цап-граб, как то по вашему? Ушкуи пограбят. Окран надо. Воин надо…
- Дам и воинов, толь в устье Невы привезите и дайте мне знать. А тут от Ладоги по Волхову, будем ваш хлеб стеречь.
- Гут, гут, - согласно кивал головой Иоган.
Второй купец Гкнрих Гоот неразговорчивый, молча стоял, стеснительно мяв в руках шапку, лишь согласно кивал головой.
- Когда ждать вас? – спросил князь Ярослав.
- Идет вода и мы станем ехаль, - бойко ответил Иоган Кинт, - везем клеб караплем Усть-Нева и Волков. Тут окран надо.
- Я уж река вам. Яко заявитесь в Усть-Нево, дайте знать в Новгород. Ежели меня не будет, вот посадник Степан Твердиславич пошлет встреч вам воинов.
- Гут, гут, - закивал головой Кинт.
Наконец и Генрих Гоот заговорил:
- А мечи, копья, щит не потребно возить?
- Вот минует голод, тогда можно и мечи. А ноне толь хлеб. А мы взамен припасем оприч золота и серебра, кожи и меха, пеньку и мед, - ответил князь.
- Гут. Путем старайси клеб, - и потоптавшись, одел шапку, потом в суетливости обратно снял, внимательно оглядел княжичей Александра и Федора, поклонился всем и вышел.
Иоганн же заискивающе, наигранно улыбался и выжидал, пока не скроется Генрих за дверью, затем приблизился к Ярославу Всеволодовичу, вкрадчиво зашептал:
- Он надежа нету. А я полшой клеб везу Новгород.
                87
- Ну добре, добре привозите большой хлеб. Вся надея на вас, - Соглашаясь князь с многообещающим Кинтом, которого он внутренне ненавидел за наигранную слащавость, и желая скорее избавиться на прощанье подал ему руку.
Тот с радостью схватил ее обеими руками и деланно улыбаясь, долго тряс. Потом дважды поклонился в пояс и по немецки произнес:
- Ауф видерзеен (До свидания).
- Доброго пути! Да возвращайтесь скоро с большим хлебом.
- Я, я. (Да, да).
И нахлобучив шапку Иоганн вышел из палаты.
Степан Твердиславич с презрением посмотрел на только что захлебнувшеюся дверь, сказал:
- Вот и пойми двоедушного человека. Туто добряком себя кажет. А кто имел с ним дело, рекут – первый мошенник на торгу.
- А Генрих Гоот? – спросил князь Ярослав.
- Про того не чутко было. Никто не жалобился.
И вдруг Александр, стоящий в кругу близких на равных в беседе, ни стого ни с сего заключил:
- Гоот и видно верный человек. А этот який то наушник…
Все с удивлением обратили внимание на Александра. А наставник Данилыч, довольный прозорливостью своего питомца, испытующе спросил:
- Саша, а откуда те ведомо, кто який?
- Да хоть бы потому, што у Кинта три пятницы на седьмице (недели), глаза бегают яко у затравленного зверька и наушничать привычен.
Взрослые многозначительно меж собой переглянулись. И будто сговорившись понимающе закрепили щедрой улыбкой.
А отец, сдерживая самоуверенность сына, наконец сказал:
- Ну добре, добре Александр Ярославич, время покажет, кто из них честный, а кто бесчестен. На весну все же купцов будем ждать с большим хлебом.
- ХХ -
Голодная смерть неумолимо косила новгородцев. Начался дневной и ночной грабеж. В одну из ночей разграбили амбары тысяцкого Никиты Петрилыча. Со дня на день ожидали подобной участи и дворы посадника Степана Твердиславича и других имущих бояр города.
                88
По ночам они развозили и укрывали свои запасы в потаенные места. В тоже время голодающие горожане подкарауливали и собираясь группами, расправлялись с укрывателями, силой забирали делили похищенное.
Степан Твердиславич надумал часть наличного зерна привезти в погреб вдовы Софьи. К тому же с кожами, которые он удачно сохранил у нее, опыт удался.
Мишка в тот вечер отцу передал слова Савки о согласии Софьи выти за него замуж. Но Степану Твердиславичу тогда было не до того, отмахнулся. Мол не время ноне помышлять о свадьбе, так и сказал Мишке: «Поведь Савке лепей пусть придет ввечеру с мехом, поделимся малость зерном». Согласие Софьи стать его женой укрепило решение.
Мишка тотчас исполнил наказ отца сходил к Братилихе и рассказал ей обо всем. Но она Савку не пусти за хлебом.
Степану Твердиславичу нравилась Софья при жизни Братилы. Она чисто и красиво одевалась. Одаренная природным добродушием приветливая хозяйка всегда улыбалась. Мужчины со стороны заглядывались на Софью, завидовали золотарю Братиле.
Но умер муж и исчезла улыбка с лица молодой вдовы, пропала веселость. Сразу осунулась, посерьезнела Софья.
Бесстыжих мужиков с похотливыми глазами обходила стороной.
Не прошло и года после смерти Братилы, как овдовевший Степан, имеющий виды на Софью, сохранял от грабежа выделанные кожи в ее погребе. Тогда он и предлагал ей руку и сердце. Но древнерусский обычай – до года, овдовевшей не выходить замуж, тогда не позволил положительно разрешить брачный вопрос.
С тех пор прошло полтора года, а Степан более ни глаз не казал, ни намекал об этом ни разу.
Наконец Софья сделала для себя вывод, - то была расчетливая, корыстная шутка, сыгранная Степаном, ради сохранности своего добра. Правда в тайне она не теряла надежды и ждала повторного предложения. Но обрушившийся голод, отложил свой трагический отпечаток на весь уклад жизни.
И только недавний разговор с Савкой взбудоражил сокровенные чувства Софьи. Она сознавала, что и у Степана после избрания его посадником голода, нагрянувший голод переключил все заботы о спасении тысяч людей.

                89
И хотя, посланный отцом, Мишка изредка приносил за пазухой горбушку хлеба, под видом дружбы с Савкой, эти крохи не смогли отвести беды от вдовьей семьи.
Феклуша умерла под вечер, когда на улице разыгралась метель. Кое как, оправив покойную, Софья положила ее в передний угол под образ, зажгла свечу.
На улице неистово бесновалась вьюга. Сильный ветер беспощадно рвал соломенную крышу.
Движения Софьи от голодного бессилия медленны и слабы. Когда иступленная от горя, она встав на колени перед иконой хотела помолиться за упокой души, в сенях что-то загрохотало.
Софья медленно повернула голову, встала, подошла к двери, приоткрыла, спросила в темноту:
- Савка, сыне, то ты?
- Нет, Софья, то я Степан, - показываясь в растворе двери, отозвался посадник. – На корыто видно наткнулся, - виновато добавил он.
Софья отшатнулась от него, подалась назад, впустила перед собою  заснеженного в длиннополой шубе Степана. И бессмысленно, уставившись на него, спросила:
- Опять в ночи?
- Ты што Софья, убоялась? Не бойся я с добром, - успокаивал Степан Софью.  А переступив порог, перекрестился на передний угол. Заметил покойницу, спросил:
- Што же. Ни як Феклушка отошла к господу?
- Да, ноне преставилась, - хрипловатым голосом равнодушно ответила Софья.
- Царствие небесное, ангельской душеньке, - перекрестился еще раз посадник.
- То як же по болезни, ай от голоду? – будто ему было неизвестно от Мишки, что Феклуша при смерти.
- От голоду, - еле слышно произнесла Софья.
- А где же Савка?
- На Ильмень, к рыбакам подолси, можа добудет што…
- То добре, пусть промышляет. Под лежачий камень и вода не течет. А ты чула, грабежи начались изнов?
- Нет, а што?


                90
- Прошлой ночью Никиту Петрилыча пограбили. Добираютца и до меня. Вот привез остатнее зерно, мыслю в твоем погребе целей буде. Да и те самой сподручнее стане… Бери своей рукой, сколь потребно…
- Што ты, Твердиславич, избавь мя боже, што б дотронулась до чужого!...
Затем Софья вынесла большой ключ из затемнённого чулана, протянула Степану.
- Вот ключ, закрой погреб и возьми собе.
- Софьюшка, да ить не чужое брать-то станешь, свое… Со временем стихнет бунт, глядишь и ко мне перейдешь.
На это косвенное предложение Софья отмолчалась, будто не слышала о чем он намекал.
А посадник, ничего не говоря, взял ключ, вышел во вьюжную ночь.
У погреба, что на отлете задворья, уже стояли три воза с мешками зерна. Тут же поджидая хозяина, поколачивая нога о ногу, приплясывали от холода, два кожедела и Мишка.
Степан молча прошел мимо возов, спустился на несколько заснеженных ступенек вниз, открыл замок, толкнув во внутрь дверь, тихо скомандовал:
- Давай!
Работники дружно с помощью Мишки и самого хозяина перетаскали тяжелые мешки в темное подземелье.
Через некоторок е время Степан Твердиславич вернулся в избу, и, отдавая ключи Софьи, сказал:
- Ты не противься, бери, бери зерно. Ежели разграбятЮ, все едино, ни я не ты не попользуемси.
Софья, сложа руки на груди стояла посреди избы, и не думая принять протянутый ключ.
- Эх, Степанушка! – проникновенно начала она, - Всем жить хочетца. Раздал бы хлеб што ни на ести голодным. Крещеные люди за тя богу помолились бы. А тако и меня за тя проклянут…
Сказав Софья, отвернулась к покойнице.
- Не мыслил я, што ты тако радеешь о людях. Сказываю те, сама то не бедствуй. Возьми ключ.

                91
- Не надобно мне твого ключа… И хлеб не потребен… Лепей Христа ради пойду милостыню просить, альбо подамси к мужнину брату Косты во Володимер.
- Ну Софья, не обессудь коли што. Я к тобе с добром, а ты свое в монастырь, - сердито бросил Степан. И переложив ключ с одной руки в другую, круто повернулся и вышел в сени.
А скорбящая Софья, подошла к скорбящей Феклуше, встав на колени, склонилась над онемевшем телом ребенка, разрыдалась.
- ХХ -
В начале 1231 года, после двухнедельного пребывания в Новгороде, Ярослав Всеволодович, оставив сыновей Федора и Александра, выехал в свою водчину, Переяславль.
Юные княжичи лицом к лицу оказались свидетелями событий того тягостного года.
Вся власть Великого Новгорода во время отсутствия князя находилась в руках посадника и тысяцкого.
Степан Твердиславич ежедневно ходил на Ярославов двор докладывать о происходящих, событиях в городе, доверенным князя, Федору Данилычу и тиуну Акиму. Тут же они советовались и вместе принимали то или иное решение.
В один из январских морозных дней после полудня Степан Твердиславич направился на подворье Ярослава.
Обычно за ним увязывался Мишка, а иногда и Савка. В княжеских хоромах они присоединялись к княжичам Федору и Александру.
У ребят были свои заботы, а Степан вел переговоры отдельно с советниками.
Но сегодня княжичи находились в одной палате со старшими. И посаднику пришлось деловой разговор а вести в присутствии княжичей.
Сюда же зашел вслед ща отцом и Мишка, нерешительно остановился у порога.
Пока Степан Твердиславич делал приветственные поклоны Александр подошёл к Мишке, тихо спросил:
- Пошто Савки ноне нету?
- К рыбакам Ильмень подалси промышлять, - шепнул в ответ Мишка.
- Давно бы так надобно, - заметил Александр.
- У них Феклушка померла от голоду.

                92
- Я же сказывал ему – приходить коли тяжко станет, упрекнул с обидой Александр.
- Видно посовестился… - защищал Мишка друга.
Но тут посадник сообщил что-то важное и ребята отвлеклись от своего разговора, все внимание устремили на взрослых. Степан говорил:
- …Сторонники Вдовика подняли голову, и знов ополчились на князя Ярослава, будто он хлебные обозы не допускает в Новгород – оттого и голод. А сами творят свою волю. Снарядили послов в Трубчевск кланяться и звать на стол князя Святослава. Немедля надобно оповестить князя Ярослава Всеволодовича.
- И я тако мыслю, - согласился Данилыч, - ноне же пошли кого-либо в Торжок к посаднику Иванку Дмитриевичу, а тот отправит вестника в Переяславль ко князю. Да оприч того и о голоде напомни – не разживетца ли где хоть на первое время пуд пятьсот зерна.
Александр прислушивался к особо тревожным новостям, а думал о другом. «Савка-то верно содеял, што подался за рыбой. Зима ныне снежная, наверное, задыхающая рыба на дух пойдет. Прорубил прорубь и бери сонливую рыбу руками…»
И пока Степан Твердиславич размышлялЮ кого бы послать гонцом до Торжка и вслух произносил: - Кого бы? Кого бы?
Александр вдруг прервал его размышленя деловым предложением:
- Степан Твердиславич, зима-то ноне снежная, на озерах рыбный тухлец пойдет. Вот разослать бы обозы на дальние лесные озера. Ить рыба большое подспорье голодным.
Читель-дядька Федор Данилович, радуясь смышлености княжича многозначительно переглянулся с посадником, поддержал Александра:
- А што Твердиславич, дело говорит Саша, мыслю, не толь на свои озера следует посылати, а и на Серегер за снитком, - и добавил, - Хоть бы до лета дотянуть, а там трава, лист кленовый пойдет.
- Эх Данилыч, я ужо о том помышлял, да комоней-то почитай всех съели. Остались кое у кого у бояр. Можа с десяток наберется во всем городе. За утро попытаюсь сколь можно снаряжу… Толь едва ли…
В это время внезапно распахнулась дверь и на пороге появилась, побледневшая от испуга, растерянная ключница, дрогнувшим голосом выкрикнула:
- Горит! Город горит! – и после паузы, упрекнула, - Неужто не зрите?!
                93
- Где? – и все кинулись к окну.
Увидев поднявшийся дым столбом над городом, Степан Твердиславич выдохнул:
- О звери проклятые! Славенский конец подожгли…
Побледнев от страха за свой хлеб, хранящийся в погребе Софьи, которая жила в том конце, посадник заторопился к выходу. Он поспешно нахлобучив шапку, и застегивая длиннополую шубу на ходу, бросил:
- Побегу я, Данилыч?
- Беги, беги! Можа што отстоишь…
- Тамо ж люди… - и не договорив, Степан скрылся за дверью.
Он выскочил из подворья, и побежав через площадь в направлении пожара.
Опомнился и Мишка. Он хотел тотчас же последовать за отцом. Испуганно проговорил:
- Спасать надо! Тамо Савкина изба!
И рванулся было от, стоящего рядом, Александра, к двери, но рука княжича рукав цепко ухватила Мишку за рукав, задержала:
- Подожди меня, и я с тобой, - с твердым намерением быть на пожаре, сказал Александр… От неожиданного дерзкого решения Александра, тотчаас покоробило наставника Федора Данилыча и тиуна Акима.
- Саш, тебе не можно туда, - возразил воспитатель Данилыч.
- Пошто же воспрещаете, тамо ж люди, им помога надобна, - горячо вспыхнув, твердо отстаивая свое намерение Александр.
- Без тя обойдуца, - затараторил, боясь за судьбу вверенного княжича, судья Аким, - вишь ужо нового князя промышляють новгородцы и нам стеречься след.
Но Александр не внял голосу благоразумия, лишь подтвердил неколебимую волю, своей самостоятельности, остановил Мишку:
- Михайло Степаныч, я часом.
И бросился к висящей на лосином роге, шубке.
- ХХ -
Много раз горел Новгород. Иногда бывали случаи, когда огонь захватывал людей спящими, или в горячие страдные летние дни – люди были в отлучке, на полевых работах. Но тогда народ был сильным и смело вступая в борьбу с огнем, побеждал его.
                94
На этот раз пожар захватил новгородцев обессиленными и истощенными от голода. Когда-то волевые, гордо-мужественные люди, теперь равнодушные к своей участи, становились невольной жертвой стихийного бедствия.
Сотни жителей Славенского конца только и были озабочены, сохраняя свою жизнь уйти подальше от бушующего пламени, беспрепятственно перебрасывающегося , от здания к зданию. Избы в городе были так близко построены, что иногда стены соседних построек вплотную примыкали друг к другу.
Всепожирающий огонь перекинулся на соломенную кровлю Софьиной избы.
А внутри ее на палатях мечется Софья. Она слышит, как неистовствует огонь на чердаке и видит, как дым пробирается через дверные щели затем коробится сюда в гранках оконных рам и первые языки пламени уже врываются в пустые глазницы.
Софья напрягает силы, пытается приподняться. Но голова безвольно падает на подушку. Рука тянется к близ лежащему серебряному кубку, который она прижимает к груди.
- Братилушка, помоги! – из последних сил кричит Софья. – Возьми меня!...Феклуша!... Савка, сыне!...
Срывающийся голос, заглушает бушующий рев огня.
Вдруг она стихла, казалось, она смирилась со своей участью, бессмысленно смотрит на подбирающийся к ней через окно огонь.
Степан Твердиславич подоспел к загорающейся Софьиной избе, как раз в тот момент, когда Софья, собрав последние силы звала на помощь дорогих сердцу людей.
Торопясь сюда Степан думал о Софье и хлебе, упрятанном в погребе. И теперь, пробегая мимо погреба, от вскользь заглянул на дверь и заснеженные ступеньки входа в подземелье, понял, хлеб цел. Инстинктивно нащупав под полой шубы, привязанный на шнурке ключ от погреба.
В этот миг он и услышал свозь треск пламени избы, глухой женский крик. «Софья» - мелькнула догадка.
Не раздумывая, он сорвал с себя шубу и бросил к погребу на снег, вбежал в горящую избу.
В дыму, на полатях он увидел обессиленную Софью. Кинулся к ней. Принялся тормошить:
- Софья! Вставай, сгоришь!...

                95
На миг она оживилась. Хотела что-то сказать, но язык не повиновался. Лишь руки о чем-то говорили. Степан ни чего не понимая, беспомощно оглядывался, не зная, что делать с Софьей. Затем он бережно и стыдливо подсовывая одну руку под голые ноги, другую под шею, поднял и вынес ее на улицу. Уложив на свою брошенную у порога шубу, вдруг увидел в ее крепко прижатых к груди руках, под легким одеялом, серебряный кубок, подумал:
«Дура баба. Умирает с голоду, а серебро бережет»…
Он только что подправил голые ноги Софьи под полу шубы, распрямился, услышал из соседней избы, истошный детский крик.
Оставив Софью, он побежал на крик. А через некоторое время вынес оттуда мальчонку. Это был Никита Оськи – бондаря, который умер несколько дней назад, и Савка видел, как он просил Станилу – похоронника взять отца, чтобы отвезти его в общую могилу - скудельницу.
Никитку Степан положил рядом с Софьей на шубу и покрыл их попоной, попавшейся под руку с мальчонкой.
А на улице редкие группы людей, вырвавшиеся из объятий огня, стояли каждый против своей избы и со слезами на глазах смотрели на догорающие родные жилища.
В это время к месту события прибежали Мишка и Александр. А погорельцы завидев посадника, один за другим потянулись к нему. Обезумевшие от горя люди, обступали Степана Твердиславича. Бабы истошно голосили, мужики хмуро уставились на Степана, спрашивали:
- Што же, посадник ноне деять то станем? Ни кола, ни двора, ни хлеба? Остается одно – замерзать на своем пепелище? – говоря с укором, одетый в полушубок с оторванным по локоть рукавом, и опаленными волосами, торчащими из под суконного треуха, бородатый мужик.
Степан Твердиславич, сам не зная, что отвечать народу, безмолвствовал.
Вдруг колыхнулась толпа, все еще нарастающая вокруг посадника, раздвоилась, а в проходе остановился Савка с корзиной рыбы на плече.
Первым увидел испуганное, закопченое лицо Савки, Александр. Он толкнул Мишку.
- Поглядь, Савка явился!
Обрадованный Мишка, подошел к Савке.
- Ты жив? Где столь рыбы изловил? – спросил он.
                96
- Я то жив. А где маманя, не ведашь?
- Да вот твоя маманя, - указал Мишка, на покрытую шубой, жидким одеяльцем и попоной, Софью.
Глянув Савка на безжизненный ворох одежды, откуда были видны лишь растрепанные льняные волосы Никитки, подумал – мать мертва, ужаснулся.
- Вона… вона.., погорела? – заикаясь, спросил он.
- Ишо жива. – Неуверенно ответил Мишка.
Только теперь Савка немного оправившись, от пережитого испуга, нерешительно приблизился к матери.
Он приподнял воротник шубы, которым было прикрыто лицо, робко спросил:
- Мама, ты жива?
Еще не веря своим глазам, что мать жива и открыла глаза, залепетал:
- Мама, я рыбу принес, а вот сварить то ухи негде, погорела наша…
- Савушка, сыне! Жив родной мой! – еле слышно прошептала она.
- Жив, жив мама! Вот! Сколь рыбы достал, на долго достанет…
И в доказательство он подставил корзину с рыбой ближе к матери. Она покосилась на рыбу, прошептала:
- Добре! Добре! Савушка!
Присутствующие холодными взорами наблюдали за Савкой, не проявляя никакого сочувствия и сострадания к нему, лишь с завистью смотрели на рыбу в корзине.
Степан Твердиславич в замешательстве переступая с ноги на ногу оглядывался то на Софью и Савку, не зная что с ней делать, то на отрешенных, убитых горем людей. Он внутренне искал выход из создавшегося положения. Затем, подняв голову и проницательно посмотрев на княжича Александра, словно от него ожидая совета и поддержки. Ведь он глава города и эти люди вправе требовать от него крова и хлеба.
- Люди добрые! Што поделаешь…не впервой нам гореть, - обращался посадник, к пострадавшим от огня людям, - подавайтесь за Волхов, там разведу по домам. Крещеный люд обогреет вас. А вот яко быть с хлебом? – и осекся, потупив взор, искося посматривая на дверь погреба, где хранилось его зерно. Перевел взгляд на Софью. Она к тому моменту оживилась и страстно хотела чтобы Степан посмотрел на нее. Их глаза встретились. Вспомнив слова Софьи.

                97
В его ушах послышалось ее проникновенное моление: «Эх, Степанушка! Всем жить хочеца… раздал бы хлебушко»… У него боролось два решения – раздать или не раздавать хлеб. «Вот они голодные. Что же деять? Ежели раздам - сам клади зубы на полку? Иль не раздавать?» И вдруг увидел крупную жемчужную слезу, скатывающуюся по щеке Софьи, и снова, теперь уже наяву он видит и слышит, как дрогнувшие губы Софьи, позвали его к себе:
- Што тебе? – с грубоватым оттенком, откликнулся он.
Стоящие ближе всех Александр, Савка и Мишка, слышали весь разговор.
Софья страстно шептала:
- Степанушка, родной! Смилуйся. Богом тя прошу, отдай народу бедсьвующему…, - повела она глазами в сторону погреба, - ежели умру, богу за тя молить стану на том свете… А жива останусь – верой… - Последних слов Софья не договорила, отвернулась.
Степан упал на колени перед Софьей, проникновенно зашептал:
- Не умирай, Софьюшка! Ради тебя все содею…
И решительно поднявшись, еще раз оглядел всех, тяжко вздохнул, в душевном порыве, сорвал шапку с головы, с силой бросил о земь, топнул ногой:
- Тако и быть брате, умирать вместе, ажить тако скопом!
Метнулся к Софье, резко распахнул полу шубы. От быстрого рывка покрывала, оголилось бедро Софьи ибо закрыло подолом платья, рядом лежащий ключ.
Подобно, бессовестного, обезумевшего от страсти, насильника, Степан упал на колени и стал что то шарить у Софьи под бедрами и между ног. Наконец, он нащупал ключ, и вырвал его из под Софьи со шнурком.
В бешенстве он бросился к погребу, открыл дверь, крикнул:
- Заходите люди. Отдам што ести, до последнего зернышка!
Но видя, что народ его не понял, нырнув в темноту подземелья погреба, вынес мешок с зерном, поставил на пороге, развязал, и, дрогнувшим голосом, предложил:
- Берите, люди, добрые!
Но и на этот раз ни кто из присутствующих не тронулся с места. Тогда в три прыжка он вновь оказался возле Софьи, высвободив из ее рук серебрянный кубок, зачерпнул зерна, еще раз позвал народ:
- Подходите!

                98
Теперь люди, будто очнулись, задвигались, по одному стали подходить к Степану Твердиславичу.
Первым подошел тот бородатый и, сняв треух подставил под кубок обращаясь к народу, заговорил:
- Вот бы все бояре поделились, тако ж яко наш посадник. Со всех сторон послышались отклики:
- Спаситель, ты наш! Отец родной! Один крещеный нашелси! Запричитали бабы. А кто-то крикнул подходящим издали:
- Посадник жертвует!
Савка, смотря на Степана Твердиславича, рванулся к корзине с рыбой, по примеру посадника стал направо и налево раздавать рыбу. А когда на дне оставалось всего лишь три щукленка, посмотрев на протянутые к нему просящие руки, с сожалением сказал:
- Вот и все…
Тогда из последних рыб, одну он протянул Мишке, другую Александру. Взяв из рук Савки рыбу, Александр не знал куда ее подевать. И заметив девочку, небольшого росту с протянутой к Савке худенькой ручонкой, и когда та поняла, что ей не хватило рыбы, огорченно втянула ее обратно в длинный рукав зипуна, Александр предложив ей свою щучку.
- Возьми мою.
Девочка застыдилась, видимо кто то сказал что это княжич, и отступила. Но когда Александр спросил:
- Вы тоже погорели?
- Да. – И после паузы добавила. – Одна осталась, все умирли…
- Как звать то?
- Ульницей…
- Куда же ныне подашся?
- К дяде Игнату-Кольчужнику…
- А он не погорел?
- Нет. Он там живеть, на Софийской стороне…
- Вот возьми рыбу и подавайся к нему, а то застудишься, - и еще раз протянул щучку.

                99
Ульяница несмело взяла рыбу. А Степан Твердиславич сыпанул ей в подол два кубка зерна и пошла, оглядываясь на Александра, в сторону Волховского моста.
Александр с горечью и сочувствием смотрел ей в след. Потом обратился к Савке:
- Должно быть тухлец пошел?
- Да. Завтра и знов подамси за рыбой.
- Я рек, тухлец ноне должон на дух идти. Тако и есть…
- Вот кто сможет и подавайтеся за тухлецом на Ильмень и дальние озерв.
Бородатый мужик, бережно поддерживающий шапку с зерном, вертелся возле посадника. Он явно выжидал пока схлынет лишний народ, затем приблизился к посаднику, зашептал:
- Степан Твердиславич, по всему видно, ты еще не прознал, што побратимы Вдовика подожгли наш конец и подались тя ворошить.
- То якож разумети? Стало быть грабить пошли?
- Да.
- Дак тамо опричь кож да прислуги, ништо не найдут…
Но расторопный мужик, желая отплатить посаднику добром за добро предложил:
- Все едино Твердиславич, я поспешаю к твому двору, можа ишо упрежу грабителей…
- Як собе хошь, - безнадежно махнув рукой, Степан.
И бородач, придерживая шапку с зерном под мышкой, и, размахивая доставшимся щукленком от Савки, побежал вдоль улицы.
А сам про себя, давно готовый к этому, не растерялся, подумал – «Ну и што же положим стануть искать зерно, тайник не найдут. Хотя и мне останется десяток мехов – не богато. А деланые кожи? Не што им они сдались? – мыслю не возьмут. Пошлю работников на Серегер, пущу в обмен. Лишь бы коня оставили…»
- ХХ -
Через несколько дней после пожара Степан Твердиславич, собрав конный обоз, с Мишкой и Савкой выехал на дальние озера за рыбой.
Софья умытая и переодетая, выглядит хотя и бледной но помолодевшей. Она лежит в спальне посадника на широкой двойной кровати, ожидая возвращения обоза.
Перебирая в мыслях свою жизнь, терзает себя:
                100
«И пошто н меня сюда положил, неужто он мыслит, што я в силах принять его на ложе и стать его женой? Ему потребна здоровая баба, а я што? Обуза да и толь… Нет сил встать, не толь што его принять. Правду рекут: «Мужу любить жену здоровую а сестру богатую». Лепей бы я сгорела вместе со своей избой, нежели обременять своей немощью доброго человека.  Да и перед Братилой, покойным мужем осталась бы чиста. Нет. Вот только окрепну малость, встану на ноги, подамси с Савкой во Володимир, к деверю Косты, А Степан найдет себе жону пригожей меня. Вон сколь молодых баб и девок на выданье у бояр и купцов. Выбирай любую. Толь бы голод одолеть, а там жизнь наладица – снова веселые свадьбы загремят. Жаль Савки, вяжет меня. А то бы истинный господь ушла… Положим, ежели и взправду уйти от Степана, што тогда? Люди осудят меня и ему позор. Насмехатца станут, над ним. Завидя его, на всех перекрестках злыдни станут, перешептываться. Скажут – «Ушла женка от доброго посадника с брачного ложа, побрезговала»… А он то деля меня добр. Ради меня роздал голодным людям хлеб… Знать, взаправду мила я ему, коли умолял, не умирай. А ныне не щадит себя, убивается, хочет накормить весь город… Вот, вот должон заявиться. Перейду ка я на другую кровать, на ту што свободная за стенкой…»
- Тетя Стеха, - позвала она слугу.
Вошла старая сгорбленная старуха, спросила:
- Што те, пташка ты моя залетная?
- Тетя Стеха, подмогни малость, я перейду на ту кровать, што за стеной, - попросила Софья.
- Пошто же тако, пташка ты моя, - удивилась Степанида, - не гоже мужне гнездо покидати, бездомною кукушкою быти…
- Сама посуди тетя Стеха. Яка ж из меня жонка городского посадника. Я из роду черных людей, незнатных, да и немощная…
- Пташка ты моя, сказывал Степка о те што много женок на примете, а милее Софьи Братилиной не сыскати. Сама поразумей, едино имя твое што стоит – богоявленное, святое. Ить Софья означае премудрая. А сколь храмов господних святой Софьи наречено и понастроено на земле. И у  Киву и во гречанах, а нашей святительницей Нову городской Софьей все княжество держитца. Вот пташка ты моя залетная…
- Ведомо тетя Стеха, но мир-то и город наш велик, на единой мне не обрящется. Оприч меня Степану сыщется жона любая и богатая. Подмогни чуток.
                101
И поднявшись в постеле, она она спустила босые ноги, опираясь на Степаниду перешла  в другую полутемную горницу, что за перегородкой, легла на одиночную кровать. А к вечеру, как только обоз с рыбой вернулся в город, Степан Твердиславич тотчас забежал домой навестить Софью, но не найдя ее в своей кровати, встревожился, позвал старую слугу Степаниду, испуганно спросил:
- А где Софья?
Та не торопясь вошла, лукаво беззубым ртом, улыбнулась, зашептала ему на ухо, показывая ему рукой за перегородку, где лежала Софья.
- Правду ли рекешь старая?
- Истинный крест, - в подтверждение перекрестилась Степанида.
Уткнувшуюся к стене, Софью. Приблизился к постели, положил холодную руку на ее лоб, тихо позвал:
- Соня, ты спишь?
- Ах!... да я малость забылась, - притворно спохватилась она, - сняв его руку прижала к сердцу обоими руками, - ждала, ждала вас и задремала. Все ли у тя слава богу? Все ли вернулись? Где Савка с Мишкой?
- Все слава богу, приехали. И рыбы много привезли а ты Соня…пошто сюда с моего ложа перешла? По своей ли воле? Али кто принудил?
- Степушка, прости милый! По своей воле сотворила сие. Никого не вини. Я тако разумею, не гоже мне занимати безо времени брачное ложе честной покойной жены твоей. Да по совести сказати, как то можно невенчаной?
Степан горестно улыбнулся.
- Я к тобе не напрашиваюсь на ложе. Вот мне туто места досот, а ты обживай супружеское. Тебе положено. Повдовела и хватит. Окрепнешь. Возьмешь хозяйство в руки, минует мирское горе, привезут немецкие купцы хлеба по полой воде, а там… глядишь и всем городом и свадьбу справим. А до того не своевольничай-то не в своей избе, а на моем подворье, - нарочито, с напускной строгостью, подчеркнул свое хозяйское превосходство, Степан, - а то возьму и отвезу в монастырь, а Савку по миру пустим.
И ни чего больше не говоря, взял бережно Софью на руки, и понес обратно в большую светлицу. Теперь она уже н та совершенно бессильная, когда Степан выносил ее из горящей избы, обвила крепко его шею руками, с благодарностью и любовью смотрела ему в глаза.
                102
И прежде чем положить на кровать, Степан поцеловал Софью в щеку. Она вздрогнула, по девичьи зарделась, нежно вскрикнула:
- Ой! Што ты, Степа!
Уложив ее и покрыв теплым одеялом Степан внушал своей будующей жене:
- И смотри, более не смей менять мужнее ложе. Согласна ли?
Теперь на лице у Софьи засветилась теплая улыбка.
- Спаситель ты мой! Кого мне лепей желать?... Видно судьба мне с тобой век доживати…
- Во так то! – И довольный Степан присел на край кровати.
- Бог даст поправишся, а тамо видно станет… Не на позор же я те сюда положил, а замест верной супружницы.
- Спасибо, Степушка! Толь не обессудь… Сил нет принять тя ноне. Вот наберусь сил тогда и наверстаешь…
- Добре, добре, потерплю… То не к спеху ишо натешимся…
- ХХ -
После грабежа у Степана Твердиславича остался нетронутым тайник лишь случайно. Когда пришли грабить усадьбу посадника, думали он будет сопротивляться. Это бы послужило бы ответной реакцией для немилосердной расправы и мести, но к счастью его не оказалось дома.
Группа обезумевших от злобы людей, направилась к амбарам. Порушив запоры, ворвавшиеся, в закромах не нашли ни одного зернышка, кинулись к хоромам. Но прибежавший с пожарища вовремя мужик крикнул:
- Стойтя, брате! Степан укрытое зерно на Славне раздаеть погорельцам!
Озверевшая толпа, за минуту раньше, готовая на своем пути разрушить все, вдруг остановилась. Затем поколебавшись, повернула к пожарищу.
Так посадник своей рукой роздал укрытое зерно, взбунтовавшемуся народу. Эти самым ему удалось отвести от себя жестокую расправу, озлобленных до предела, голодных людей.
Много сил отдала старая слуга посадника Степонида, чтобы выходить Софью. Недели через две Софья поднялась с постели и помаленьку втягивалась в хозяйские дела.
Пришла весна, людской мор не прекращался, а наоборот усиливался. Степан больше не закупал кожи на хлеб. Ибо вышел запас зерна. Скудным стало пропитание и
                103
у его работников-кожеделов, которые роптали на хозяина и молодую, незаконную хозяйку. Но лучшего негде было взять и Степану.
 Софья хотя и не вступила еще в полноправие, Степан доверял ей во всем. Видя, Софью набирающуюся сил и обаяния, он с нетерпением ожидал того дня, когда можно будет ее назвать законной женой.
Во все хозяйственные дела он посвятил Софью. А самого заветного и дорогого не показывал.
Однажды Степан, улучив минуту, сохраняя осторожность от постороннего глаза, позвал Софью в подполье. Он зажег свечу и спустился в тайник. Под настилом из досок, в большой яме, еще хранилось несколько мешков с мукой, а в стороне стоял громоздкий, окованный медью, сундук. Передав свечу Софьи, он с большим усилием, открыл тяжелую крышку, сказал:
- Вот дивись, Соня, все твое буде…
Софья невольно подалась к сундуку, залюбовалась виденным.
В правой, более просторной части, лежали тюки дорогих сукон и тонкого разноцветного полотна. В левой, меньшой – изделия серебра, золота и драгоценных камней, переливающихся всеми цветами радуги. Тут лежали кольца и браслеты, рубленные гривны серебра, золотые иноземные монеты, а поверх всего этого красовалось дорогое ожерелье с двумя вделанными большими рубиновыми камнями. В стороне лежал Софьин серебряный кубок. Степан бережно поднял ожерелье. Каждая грань рубинов по-своему отражала тусклый свет от свечи играя и переливаясь искрами в кровавом теле камней.
- Помнишь ли, Соня? – спросил Степан.
- Помню. Будто ноне то было.
Да Софья хорошо помнила это ожерелье. Лет шесть назад ее муж Братила изготовил его по заказу Степана Твердиславича. А когда он явился за изделием для своей жены, ныне покойной Марфы, попросил Софью примерить. Она по простоте душевной, ни чего не подозревая, лиш бы порадоваться добротной работой мужа, с удовольствием его накинула себе на шею. Тем самым дала открыто полюбоваться собой. И Степан залюбовался на всю жизнь, не столько дорогим изящно изготовленным ожерельем, как самой Софьей.
Она спохватилась еще тогда, почувствовала своим женским чутьем страстное тайное влечение к ней богатого, на весь Новгород боярина-кожедела. 
                104
К тому же он восхищался ею:
- Ах, Софьюшка! Уж яко любо на те ожерелье смотрица!
Софья застыдилась. Она тотчас торопливо поспешила снять, отвратительно холодное, как змея, одновременно жгучее подобно огню, чреватое своим последствием, разжигающей похоти, ожерелье.
В добавок она тогда ему польстила:
- Степан Твердиславич, уж награда станет твоим дорогим подарком супружница!..
Но Марфе так и не суждено было покрасоваться ожерельем, вскоре она заболела и умерла.
Теперь же Степан сам бережно одел дорогое ожерелье на Софью. К тому же со дна сундука достал еще колты поверх траурного  черного платка. И один без свидетелей, не скрывая своих чувств, залюбовался Софьей. При этом сказал:
- А вот этого ты не примеряла – у заморского купца на кожи выменял, - похвалился он.
Вот это драгоценное убранство Софьи было так ненавистно, что хотелось тотчас сбросить и уйти из подземелья, куда глаза глядят. Но было жаль обидеть Степана.
- Великий я грешник, помыслил тогда о тебе… «Вот ежели бы ты стала моею…» - разоткровенничался посадник.
- Не надо Степа, ворошить старое, - перебила Софья, - то грешно.  Холодное тяжёлое украшение вновь воскресило чувство неприязни у Софьи. И она поспешила избавиться от ожерелья.
- Вот в день нашей свадьбы и оденешь его. Пусть боярские и купеческие жёны лопнут от зависти, - с оттенком гордости говорил Степан Твердиславич.
- Мыслю Степа, то все излишне деля меня. Чай я не первородной красоты невеста. Сам ведаешь ложная краса – одни прегрешения наши. Остальное все тлен. Душу украшати надобно, а не телеса.
- Соня, - взмолился посадник. – И без того в миру не можно. Когда пойдешь в монастырь – тогда другое дело.
- ХХ -
Приближалась весна. Князь Ярослав Всеволодович, узнав от вестника, присланного Иванком Дмитривичем, посадником Торжка, о новых бунтах в Новгороде,

                105
тотчас с дружиной явился на берег Волхова. Учинив расправу над бунтовщиками, переехав жить на Юрьево Городище, что в двух верстах от города.
Князь, ожидая весеннего половодья, занял наблюдательную позицию, изредка наезжая в город. Больше всего он с нетерпением ожидал вестей от немецких купцов из Усть-Нево, которые обещали привезти хлеба голодающему Новгороду.
Наконец, спустя две недели после вскрытия Волхова, пришла весть от начальника Ижорской стражи Пелгусия – в Усть-Нево прибыли немецкие крабли с хлебом.
Радостная весть мгновенно облетела весь город и предместья. Князь тотчас же отправил к Пелгусию наказ – охранять корабли от грабителей и проводить их в Новгород.
- ХХ –
Новгородский торг давно не был таким оживленным и многолюдным, как с прибытием хлеба по половодью из неметчины.
Первым привел баржи с мукой купец Иоганн Кинт.
С раннего утра, лишь солнечные лучи скользнули по позолоте курцов Софийского собора, все кто дожил до этого дня повалили в немецкие ряды за хлебом.
Вокруг прилавка, где торгующий расторопный купец, суета и толкотня. Подсобные работники то и дело подносят с внутреннего лабаза мешки с мукой. Сам Кинт проворно взвешивает на весах и отмеряет мерой муку. Принимает от покупателей деньги – рубленные серебряные гривны, золотые иноземные монеты, кольца и браслеты, женские украшения, унизанные сверкающими камнями: серьги, колты, ожелья. Некоторые покупатели спорят с купцом, но в конце, концов, махнув безнадежно рукой, уступают нахальному купцу, и недовольные, с небольшой ношей муки, отходят от прилавка.
На смену одному, протискивается другой покупатель, а отходя так же клянет Кинга черными ругательствами.
- Ограбили! Убей бог лаптем, средь бела дня ограбили! – кричит пересевшимся голосом, видно по всему, тоже купец, знающий торговые проделки. – В иное время я за то купил бы хлеба на целый год на семью. А он дал вот, - поднимая, трясет над головой в доказательство, килограмма два муки.
Покупают хлеб только бояре и купцы. А неимущий люд, лишь протиснувшись вперед, посмотрит на насыпанную для показа меру муки, возьмут под видом пробы
                106
щепотку бросят в рот, спросят: «Почем?» и услышав ответ, «Две гривны серебра», зыркнут с ненавистью на торговца, отходят кляня и ругая Кинта на чем свет стоит: «Живодер проклятый! Злодей! Ушкуй немецкий! Грабитель! Живоглот бессовестный! Креста у тя нет!...»
Некоторые предлагают отрезы сукна, парчи, щиты, кольчуги, мечи, седла, ножи и другие вещи. Но купец с пренебрежением отмахивался равнодушно от назойливых покупателей – мол не шайте, проваливайте.
А ежели понравится чья вещь, тому сыпанет савок другой муки и отсылает от прилавка.
За происходящим возле прилавка Иоганна Кинга, со стороны наблюдали, подошедшие Федор Данилович и княжич, Александр. А тиун Аким только что от них отдалился и зашел за прилавок, отвлекая купца от бойкой торговли. Он отозвал Кинта в сторону и приготовившись записывать на бересте, одновременно спросил:
- Господин Кинт, за сколько пуд исчислять торговую пошлину?
Купец на время замешкался, посмотрел на сборщика торговой пошлины, видимо посомневался, говорить ли правду или нет, наконец, ответил:
- Привоз я пять ста пуд…
- Добре, господин Кинт, - пока плати за пятьсот, а там позрим. И купец понял многозначительность слов пошлинника: «Не иначе как дознались правду», подумал он, и не стал прекословить.
- Я, я (да, да), школь продам, за то платить путу, - согласился Иоган.
И обратившись на своем языке к одному из своих работников, велел:
- Фриц, отвесь тиуну пошлину.
А сам занялся торговаться с подошедшими к прилавку посадником Степаном Твердисавичем. С ним увязался и Мишка.
Но когда отец стал из мешка выкладывать на прилавок рубленные новгородские гривны, а затем выставил Братилин серебряный кубок у Мишки от удивления и досады округлились глаза: «Савкина чара!» прошептал он.
Мишка не знал, как воспротивиться отцу, чтобы не отдавал кубок купцу. Кинт ловко его подхватил, прищелкнул ногтем по стенке, оглядел со всех сторон, даже попытался прочесть выгравированные имена мастеров, самодовольно улыбнулся, односторонне оценил:
- Гут, гут, дас драй гривна… (Хорошо, хорошо, это три гривны).
                107
- Господин Кинт, побойся бога, - взмолился посадник, - он же стоит не менее десяти гривен…
- Драй гривна, - беспрекословно повторил Иоган, и пересчитав рубленое серебро, приступил отвешивать муку, соответственно общей суммы.
На спор посадника купца обратил внимание Аким, получающий от Фрица пошлину, подумал: «Подожди хитрюга – зверюга, заморский купец, дай срок приму я тя!»…
В это время через просвет, заступившей толпы прилавок, Александр вдруг тоже увидел Савкин кубок. Его так и передернуло: «Эх, - подумал он, - серебряная моя чара уплывает за море – в неметчину. Видно прощай и вокняжение. Не верховодить и мне Господином Великим  Новгородом – не пить медов мне с той чары»…
Он было рванулся с места и хотел остановить посадника, не отдавать дорогую для него заветную вещь этому прохвосту. Но видя, что до него через толпу трудно добраться, да и какое он имеет право запрещать Степану Твердиславичу распоряжаться своим добром. «Надобно было взять его у Савки в тот раз»… - мелькнуло в мыслях сожаление у Александра.
Воспитатель Федор заметил тревогу и беспокойство Александра, спросил:
- Ты што, Саша? Чем обеспокоен? Да тамо и без нас разберутся.
Видимо Данилыч подумал, что ретивый княжич по молодости слишком близко к сердцу принимает спор спор посадника с купцом. На этот раз пестун ошибся в своем воспитаннике. Александр так встиснул предплечье старика, что тот чуть не вскрикнул от боли, вопросительно посмотрел на него, хотел спросить, что же все-таки с ним происходит, но Александр упредил его:
- Данилыч? -  и тотчас замялся Александр, сосредоточенно смотря туда, где решалась судьба кубка, и, переживая момент торгующихся, за неоценимую для него вещь, добавил: - што он деет? Одает?
- Чему туто дивиться Саша? – хладнокровно рассуждал пестун, -ить хлеб всему голова. А серебро и золото, дело наживное. Его есть не станешь…
- Учитель, – едва сдерживая свое волнение, заговорил снова Александр, - есть ли у нас гривны?
- Пошто те Саш? – удивился наставник.
- Откупить у посадника Степана ту серебряную чару…
- Яку чару? – недоуменно спросил Данилыч.
                108
- Вот ту, што ноне в руках купца-немца. То последнее Савкино состояние, память об отце. Он приносил его мне за хлеб, и за то штобы я их принял в дружину, когда сяду на стол.
- И што же? – начинало доходить до сознания воспитателя.
- Я не взял у него тогда, обещал принять чару с вином в день посажения…
Федор Данилыч незаметно иронически улыбнулся детской наивности несмышлёныша-княжича. Но умудрённый воспитатель не подал и виду. Еще раз посмотрев в профиль на Александра, подметил. Подобной одухотворенности веры в будущее своей судьбы, он в жизни ни у кого не наблюдал: «Видно детское сердце вещует!» - подумал про себя мистически настроенный Данилыч, - поспешил утешить Александра.
- Тако ж и рек бы ранее. Ладно, мы уладим с купцом Кинтом…
- То не можно. Такой скряга ни за што не вернет серебро назад.
И заговорил убедительно полушепотом:
- Я велю Иокиму взять его замест пошлины. Нам ведомо, он привез тышу пудов, зришь, а пошлину платит толь за пятьсот.
Немного успокоившись, Александр поблагодарил учителя:
- Спасибо, Данилыч! Толь отцу о том не сказывай.
- Добре! – Понимающе, согласился учитель.
- ХХ -
Время близилось к полудню, когда со стороны Волхова, послышались крики: «Хлеб! Хлеб идет!!!»
Все, кому не за что было купить у Кинта муки, тотчас отхлынули к пристани. Да и кто имел сбережения, заколебался, воздержались от приобретения по дорогой цене муки, отошли от прилавка.
Им непременно надо было знать много ли хлеба везут. Ибо от количества доставленного хлеба, будет зависеть цена.
В бессильной злобе купец Иоганн Кинт ругался на своем языке и проклинал на чем свет стоит, соперника по торговле, прибывшего Генриха Гоота.
Затем остановился, как вкопанный, раскинул мыслями. Он искал причину быстрого прибытия Генриха в Новгород. Ведь Кинт рассчитывал опередить друга на пять-семь дней. А вышло лишь на полтора суток. «Неужто корабль с хлебом нагнали в море – догадывался он, - Видно эти пьяницы канаты обрубили под утро, а не с вечера…
                109
и его недалеко унесло… И все рано я выиграл. Половину муки продал… Нет Гоот, я еще поборюсь с тобой и за вторую половину…»
Вслед за толпой к пристани направились и Федор Данилыч с Александром.
К  причалу пришвартовалась только что первая шхуна с мукой. На подходе были еще три баржи.
Народ ликует:
- Хлеб! Хлеб! Много хлеба! Живы будем!...
По сходням сошли на берег купец Генрих Гоот и такой же ростом высокий и благообразный, не суетливый мужчина, с коротким мечом у пояса.
Незнакомец издали осмотрев толпу, и, заметив в стороне богато одетого Данилыча и Юношу, в расшитом серебром кафтане, пробрался к ним, сняв шапку, приветствуя, спросил:
 - Добрый господин! Не ведаешь ли, где знайти мне князя Ярослава Всеволодовича?
Федор Данилыч спросил:
- Кто ты и пошто те князь?
- Я старший стражник на Ижоре и Усть-Нево Пелгусий, ноне привели корабли с хлебом немецкого купца Генриха Гоота.
- А я стольник князя. Сам князь на городище. Не неволю сказывати, мил человек, какое дело у тя к Ярославу Всеволодовичу? От меня князь ни што не таит.
- Хотел испросить дозволения вернуться домой. Али князь иное дело повелит содеять.
Великое ты дело сотворил, мил человек – мирское. Враз крещеный люд воскреснет.
- То заслуга не моя, а заморских гостей. Их хлеб. Да и то не уберегли…
- Яко ж не уберегли? Вон сколь хлебушки приплыло до Господина Новгорода, пытливо смотря на Пелгусия, перечил Данилыч. И не понимая, что хочет сказать начальник Изорской стражи.
Тот продолжал, - четыре корабля привел Гоот в Усть-Нево. А злые люди, ночью обрубили канаты одного корабля с посевным зерном и пустили в море. Идут слухи, будто то дело коварного Гинта. Я отправил людей на поиски хлеба… Но велик господь буде, ежели настигнут – море то безбрежное…
- А неведома те, сколь хлеба привезли купцы?
                110
- Генрих сказывал, всего закуплено было хлеба десять тысящ пудов, а у Кинта всего тысяща. Грех людей оскверняти. Но Кинт оборотиствый хитрый Иуда. Хвастал-за одну десятую часть того, што везет Генрих Гоот, возьмет ту саму цену. Видно он и умышляет коварство, супротив его.
- Да ежели на четырех короблях Генрих вез десять тыщ пудов, то унесло в море корабль с двумя тыщами и половинкой…
- Так само, толь Гоот рек, корабль то унесло в море не с мукой а с посевным зерном.
- Гоот истинный благодетель. Он проведал не толь о нонешнем дне, но и о грядущем: «Не посеешь, не пожнешь!» так рекут в народе. Скорее, друже, пойдем ко князю. Надобно слати на поиски корабля бывалых рыбаков ильменских…
А княжич Александр, стоя безмолвно, слушал и рассуждал про себя: «Во всем повинен Кинт, - то видно наглый, бессовестный купец. За один толь день черный люд до нитки обобрал,... Нет у него креста на шее»…
- ХХ -
На другой день в открытых лобозах немецкого подворья по соседству с Кинтом продавал свою муку и Генрих Гоот.
Сегодня все покупатели у его прилавка. Иоган Кинт до приезда Генриха успел обменять лишь немногим половины хлеба.
Не дольше желающих покупателей у скаредного купца. Правда некоторые подходили к его прилавку, но справившись о цене, тотчас отходили прочь и тут же пристраивались к очереди у соседа.
Это еще больше приводило в бешенство злорадного купца. У Генриха, наоборот шла бойкая торговля. Со стороны можно было убедиться, что от него не отходит ни один огорченный покупатель.  Брал он в обмен на муку нужные и совершенно никчемные вещи. Новгородцы дивились – в их бытность такого еще не бывало, чтобы чужеземный купец был так щедр. Причем, за драгоценности – золото и серебро Генрих аккуратно отвешивал, а за никому не нужные вещи, сыпал муку без меры и веса.
Иоганн по-звериному смотрел в сторону соседа – соперника. А меж тем, покупатели все прибывали и прибывали. Среди взрослых людей всех сословий, к прилавку рвались и дети разного возраста.
Вот лицом к лицу с Генрихом Гоотом оказались, протиснувшиеся с большим усилием, Никитка Оськин и Ульяница, погорельцы – соседи Славенского конца. Теперь
                111
они живут оба у Игната-Кольчужника. Ульяница как родственница, а Никитка, как осиротевший сын, бывшего наемного мастера Игната. Он выложил на прилавок рваную кольчужку, а Ульяница поношенный, покойной тетки, сарафан.
Купец стрельнул наметанным глазом, тотчас оценил непригодные ни к чему вещи, и потому что ребята стояли рядом, еще раз с состраданием посмотрел на них, покачал сокрушенно головой, спросил:
- Ви брат и сестра?
Никита озабоченно взглянул на Ульяницу, не зная, что ответить, замялся. Но Ульяница тотчас перехватила инициативу в свои руки, утвердительно сказала:
- Да. – И добавила. – Мы погорельцы.
Гоот ничего не говоря подчерпнул два совка с=муки, сыпанул в приготовленный мешок.
Тут же дюжий Станила загородил остальным людям доступ к прилавку, молча и сопя, достав из мешка рваный сошник, положил перед собой, и уставился бессмысленным взором на купца.
Генрих тотчас понял с кем имеет дело и ничего не сказав, кинул ему два совка муки.
Подсобные работники Генриха, отбирая с прилавка непригодные вещи, выменяные на хлеб, сетовали на хозяина и журили его на своем языке: «Господин, зачем то нам? Ведь никто пфенига не даст?»
- Не надо! Не на то беру, штобы сбывать, - сердито проговорил Гоот, - ваше дело убрать с глаз долой…
В это время пробился сквозь очередь Савка, с корзиной щук на плече и поставил перед купцом:
- Вот господин Гоот! Рыба толь с озера, с икрой. А иншая уж без икры – отметала.
- О, гут, гут! Карашо, карашо! – улыбнулся купец и позвал Петра, велел убрать.
Только Генрих отсыпал муки Савке, над прилавком повис Васько Буслай, белобрысый, четырнадцатилетний юноша, с задатками физически крепкого молодца.
- Эй. Ты, Буслаевское мурло, куда прешь? – работая локтями хотел силой оттеснить его сытый мужик.
Но Генрих уже протянул руки к выложенному Васькой на прилавок мечу в красивых ножнах. Мужик остепенился.
                112
- Вот меч-кладенеч, дядя Гоот можа возьмешь? – предложил Васька.
Купец изучающе окинул взором Буслая и его драгоценный меч, спросил:
- Как ты казал? Меч?..
- Меч-Кладенеч, - повторил Васька, - то батюшка на меня заложил, а ноне хлеба нет, я те меч закладываю…
То не можно брати… - возразил купец, - И ты никому не должон давать! – наставительно говорил дядя Генрих, и протянув его обратно Васьки. Буслай разочарованно нехотя приняв меч с обидой сказал:
- Яко ж тако, меня мати послала. У нас хлеба нема…
Генрих схватив совок, сунул поглубже в мешок, вынес с горкой, ссыпашейся сверху добротной муки, поторопил Ваську:
- Дафай, во што сыпай?
Растерявшийся Васька, невольно инстинктивно подставив купцу порожний мешок.
Только что Буслай отошёл от прилавка, как его место занял дружок Фома Горбатенький.
Тот принес что-то тяжолое в корчаге, глинянном горшке с узким отверстием вверху, обмотанной веревкой, и поставил ее у ног Генриха Гоота.
Купец с недоумением спросил:
- Цто ты тако принес нам?
Фомка отвернул тряпицу, загадочно предложил:
- Испробуй, испей, дядя Генрих…
Купец на своем языке помощнику Петеру приказал подать глиняный кубок, немного зачерпнув, откушав. Понравилось. Тогда он через край налив полный и тут же осушив его до дна. Со смаком крякнув от удовольствия, рукавом вытер губы, с улыбкой оценив напиток:
- Гут, гут! Карашо, карашо! Цто это?
- Сок березовый. Мы называем его березовик, - с радостью ответил Фомка, довольный, что угодил купцу и тут же выставил рядом с корчагой кринку из под молока. Гоот из любопытства, думая, и в ней что-то для него есть, воткнув нос во внутрь, понюхал, прищелкнул пальцем о бок пустой звенящей посуды, беспомощьно развел руками, мол порожний, улыбаясь сказал:

                113
- Кароф мене найн, мильх-мовоко, нет… Мой Петр не доиль кароф, - и засмеялся от души своей шуткой.
Тогда Фомка указал на мешок с мукой и на кринку:
- Мне бы малость хлеба…
- А клеб? Давай мех.
- Нет меха…
- Мех шгорель огонь? – уже серьезно спросил Гоот.
- Да… - Утвердительно кивнул Фомка.
Купец, насыпав муки в кринку, подавая сказал:
-  Данке, - Шпасибо малшик, за березовик…
Наконец с нетерпением сытый мужик предстал перед Гоотом.
Самоуверенный, в добром кафтане, видимо происхождением из бояр или купцов, он рывком из-за пазухи выбросил демонстративно на прилавок четыре квадрата рубленного серебра и тут же сунув независимо мешок для муки купцу.
Генрих насыпав около пуда муки, взвесив на весах. Затем немного добавил, подал покупателю. Тот равнодушно приняв мешок, упрекнув (почему не «Л», а «В»?):
- Господин Гоот, кажись маловато за серебро-то. Вон, небось робятам даром даешь, а туто четыре гривны…
Купца вдруг передернуло, он в гневе заговорил:
- Я даваль, те даваль, два раза полный клеб цем Кинт. А ты, ты много говориль… Я даваль без деньга?.. То я козяин швой клеб. Они принес последний цто ести, а ты не последний…
- Почем ведаешь? Можа и я последнее серебро те принес? – противоречил богач.
- Когда весь серебро бкде, приходь я те без деньга клеб дам. Ты мыслишь, цто мне франки клеб даолм дать? Я весь серебро и жолото отдаль за клеб… Вот… Вот…
Тем временем Кинт прислушивается и присматривается с нескрываемой завистью и злобой к торговле соотечественника. Он молчалив и мрачен. От нетерпения и нервной напряженности не находит себе места, в бешенстве бегает от лабаза к прилавку. Его работник делает вид, что наводит порядок в складе, не решается с ним заговорить.
Но вот Иоган, заметив двух подвыпивших ижорян, направляющихся прямо к нему., остановился в ожидании их.

                114
Это ижоряне-стражники, из партии проводников купеческого хлебного каравана, сопровождающих его от Усть-Нево до Новгорода.
Подойдя к прилавку, они полушепотом, с предосторожностью, озираясь вокруг, заговорили с Кинтом.
Иоганн, по всему видно, о чем-то их упрашивает. Но они не соглашаются. Тогда Кинт выносит из лабаза глиняную баклажку с вином, угощает их из серебрянного кубка. Только что выменянного за муку у посадника Степана Твердиславича.
После выпитого вина, ижоряне заметно повеселели. Лица собутыльников стали чаще расплываться в улыбках. Наконец, видимо видимо сделка состоялась и Кинт заслонив собой завербованных ижорян, от Гоота, выкинув на прилавок по пять квадратов рубленого серебра.
Те, сохраняя осторожность, тотчас подхватили, каждый свою долю, упрятали за пазуху. Расторопный купец издали заметив, приближающегося к нему тиуна Акима с воином, поспешил выпроводить дружков.
- Господин Кинт, - без приветственной церемонии с оттенком человека, имеющего власть и силу, подозрительно посматривая на удаляющихся ижорских стражников, начал судья, - мне стало ведомо, ты привез тыщу пудов хлеба, а торговую пошлину уплатил толь за пятьсот. Когда станешь платить остальную часть?
- Ты шказаль прафда… Но я мука не продаль, вот ногледь… - указывая на лабаз, - как продаль, путу платиль.
- Ну добре, господин Кинт, я возьму ту чару в залог, до полной уплаты, - протягивая руку за серебряным кубком, - а тамо расквитаемси, кто кому должен станет.
- Я, я… ишпольню ваша наказ.
- Тиун не задерживаясь у лабаза Кинта, перешел к бойко торгующему Гентриху Гооту, заговорил с ним тоже о пошлине.
В это время из толкучки от прилавка Гоота отделились Мика и Савка, подбежали к Иогану Кинту.
Мишка вытащил поспешно из-за пазухи завернутые в тряпицу колты и протянул купцу.
Развернул Кинт дорогое женское украшение, просиял лицом, подумав несмышленые ребята пришли купить муки.
- Вам клеб надо? – спросил Иоган, любуясь колтами.

                115
- Нет, нам надо чару серебряную, што вчора отец обменял у тя на муку, - ответил Мишка.
- А! Поняль… ви меньять пришель?
- Да, менять, - с готовностью подтвердил Савка,
- У меня он нет я продаль… - разочарованно развел руками купец, озабоченно поглядывая на сборщика торговой пошлины, который что-то писал на бересте, возле лабаза Генриха.
- Кому продал? – боясь, что все пропало, обмен не состоится, спросил Мишка.
Кинт ничего не ответил, положив колты на прилавок, позвал работника и повелел ему занять свое место, решительно зашагал к лабазу Генриха Гоота.
В это время Аким с воином зашли в лабаз и стали подсчитывать ряды мешков с мукой.
Кинт не чего не говоря, сердито хотел пройти мимо Генриха во внутрь лабаза к Акиму, но Гоот преградил собой дорогу, заговорил по-немецки:
- Иоганн, што тебе?
Обозленный Кинт, брызгаясь слюной закричал:
- Мне! Мне! Ни чего! Ты подрываешь мою торговлю! А мне ни чего твое не надо! Мне пошлинник надо!...
- Ты говоришь я подрываю твою торговлю? То каким же путем? Тиун Аким, заслышав начало разгорающейся ссоры купцов, прекратил подсчет мешков, прислушался, он понимал их язык.
А меж тем ссора накалялась.
- Да таким, - парировал Кинт, - тебе лишние деньги мешают. Нарушаешь наш Ганзейский союз торговли – не блюдешь единые цены!
- Господин Кинт, - с каждым словом голос Генриха твердел, чувствую свою правоту, обращался к его благоразумиюЮ – мне деньги лишние не мешают, но надобно и честь знать. Ты продаешь хлеб в десять раз дороже, чем скупал его во Франции.
-  Что же из того?
- А то, что ты продавай дорогие товары: сукна, сафьян, камни, оружие хоть в тридесять раз дороже, я против того ничего не имею. Их купляют люди сытые, а не голодные. Но на хлеб мы не имеем право завышать цены. Ибо от голода умерло в этом

                116
городе уж более десяти тысяч, равных себе братьев и сестер. Они кормили и поили тебя восемь лет подряд.
- Позрите-ка, люди добрые! Ха, ха, ха… - нервным смехом с издевкой рассмеялся Кинт, - Нашелся благодетель чужому народу?
- Не смей насмехаться над горем людей! Для меня, что немецкий, то русский народы – все едины. Лишь бы честными были.
- Ну Генрих! Упреждаю тебя, не подставляй ногу и не перечь против моей воли! Образумься. Прекрати боготворительность! Но Генрих возмущенный до глубины души, не мог примириться с злорадным соплеменником, отрезал:
- Вот и добре. Русские рекут: «Ты собе, а собе!»
Кинт в бессильной злобе зыркнул на Гоота,  с нескрываемой угрозой сказал:
- Ну помни, будешь сожалеть о своем благодеянии!
Генрих отрезал:
- Не угрожай, Мне более не о чем сожалеть. Мое зерно уж пущено на волю божью. Кинт приблизился к Акиму, тихо заговорил на русском языке:
- Гошподин пошленник, киндер просиль меняй кольта на чару цто ты взял за мой пошлин. Верни мой серебряный чара, а пошлину я путу платиль клебом.
Судья пошленник тотчас покинул лабаз Гоота и направился к прилавку Кинта. Увидев стоящих ребят и заметив дорогое украшение в руках Фрица, узнав Мишку спросил:
- Где взял?
- Дома.
- Батюшка ведает?
- Нет.
- Украл?
- Мы хотели обменять на чару…
- А ты вешь, што за колты пять таких чар можно выменять?
Пока Мишка молчал Аким повернул голову к запыхавшейся Софьи, которая только что подбежала со стороны, в слезах, едва сдерживая рыдание, с надрывом кричала:
 - Савка, лиходей! Што ты содеял?...
Судья Аким, испытующи спросил ее:
- То твои колты?
                117
- Да…да… Нет, Степановы…
И поняв все, Аким взяв у Фрица украшение, и ничего не говоря Кинту, выходя из-за прилавка, обратился к Софьи и ребятам, сказал:
- Добре, пойдемте в дом, там со Степаном Твердиславичем и разберемси.
- ХХ -
Ночные сторожа с Городища заметили в городе пожар, доложили князю.
Ярослав Всеволодович к этому времени вернулся в Новгород, не торопясь вышел на крыльцо, затем сходил поднялся на верх сторожевой башни, определил  - горело что-то на торгу или на немецком подворье, хотел было послать дозорных в город, но пожар стал скоро стихать, и князь успокоился, ушел досыпать.
На утро охрана ворот заметила большую толпу народа, двигающуюся в сторону Городища.
Князь на всякий случай, велел закрыть ворота на дополнительные запоры, вооружить дружинников.
Впереди толпы, шестеро ижорских стариков, во главе с Пелгусием, вели под конвоем двоих парней со связанными руками, босоногих с разорванными рубахами.
Если всмотрется в испуганные лица конвоируемых, можно опознать тех стражников-ижорчан, которых вчера спаивал купец Квинт.
Позади шло множество горожан разного сословия, кто с дубиной, а кто с камнем в руке. Немного поодаль, двигались несколько бояр. Среди них Степан Твердиславич с Софьей и тысяцкий Никита Петрилыч. А замыкающим шел, удручённый немецкий купец Генрих Гоот. К закрытым воротам изнутри от княжеского двора выдвинулись дружинники во главе с князем Ярославом.
Рядом с князем, видимо на всякий случай, следовал его оруженосец с мечом.
Сюда же прибежали и княжичи Александр м Федором.
Поднявшись следом за отцом на сторожевую башню, что над воротами, Александр еще издали увидел Савку и Мишку, опередивших толпу, которые первыми подбежали к воротам Городища.
Александр не стерпел и крикнул им с высоты:
- Савка!  По што народ сюда валом валит?
Савка, узнав голос друга, так же громко ответил:
- То ведут поджогов корабля с хлебом на суд к твоему батюшке. Стоящий тут же Ярослав Всеволодович, услышал ответ Савки, догадался:
                118
- Ах, вот што ноне в ночи горело-то!
Меж тем толпа вплотную приблизилась к воротам.
Ярослав Всеволодович, спустившись на землю, подал знак, открыть пешеходные ворота.
- ХХ -
Князь, не отлагая дела, распорядился учинить суд над поджигателями.
Вести дознание доверил тиуну Акиму. А сам сел в богатое кресло на высоком крыльце парадного подъезда, стал всматриваться в лица подсудимых. В тайне, про себя он рассуждал: «Што же с ним содеять? Предать ли смерти, али подобно агнцев бросить в клетку рыкающих голодных львов, в пасть разгневанного народа? – Смерть все едино неминучая…»
Обреченные, склонив головы, стояли, не шевелясь, ожидая решения последней участи. 
Куда бы они из под лобъя не глянули, отовсюду встречали беспощадные взгляды.
Со всех сторон на них смотрели люди, преисполненные злобой, и, справедливо карающего гнева, жаждущие кровавой расправы.
Аким встал и огласил:
- Судить будем по правде Русской.
Затем немного помешкав, оглядев толпу и обвиняемых, продолжал:
- Люди! Есть ли средь вас истинные послухи, што воочию зрели сих вершителей зла и коварства на месте поджога корабля?
 Толпа вдруг колыхнулась, попятилась назад, отдельные люди зашушукались меж собою, послышались выкрики: «Мальчонка! Мальчонка! Давай того мальца, што зрел яко вони метали факелы…
Александр стоящий позади отца, вдруг увидел как из толпы, кто-то силой вытолкнул мальчонку: «Савка! – удивился он, - якож от мог узреть сие дело, учиненное ночью? То явный поклеп, - болея за друга, шептал он, - пошто он влез в то грязное дело?
Озадаченный судья, тоже оказался в полном тупике и не знал, как вести дело. Он вторично обратился к присутствующим с вопросом:
- То все? Послух один мальчонка?
Толпа молчала.
                119
- Мало, мало… По правде, Русской следует не менее двух послухов.
Ну добре. Якож тя зовут малец? Да кажись, я ведаю тя. Ты Савка, сын Софьи вдовы?...
- Да. Отца моего прозывали Братилой, мастером золотых дел он был.
- То я чул. Тако вот Савушка, поведь нам яко на исповеди, господней, сокровенную истину, без утайки и лжесвидетельства. Ты этих людей воочию зрел, али инших яких поджогов?
Савка смело вышел вперед и сбоку посмотрел на обвиняемых, будто не видел их ранее.
Виновные еще ниже опустили головы.
- Не ведаю. Вони, али не вони, неопределенно ответил Савка.
- Ну добре. Тогда поведь все к ряду. И пошто ты на пристани заполночь оказалси?
Тут Савка украдкой посмотрел на Мишку, затем на Степана Твердиславича с матерью, которая стояла рядом с ним, не знал говорить ли правду.
- Так што же ты Савушка утаиваешь от нас, али страх тя одолевает? Альбо запугал тя кто? Сказывай. Сказывай не страшись мы тя никому в обиду не дадим, -- торопил судья Савку с ответом. И видя, чт тут замешан не иначе как отчим, судья обратился к посаднику.
- Степан Твердиславич, видно твого пасынка подослали к нам с наветом на ижорских стражников?
Посадник недовольно посматривая на Савку, оветил:
- Я не ведаю, где он был всю ночь. Мы его с Софьей хватились под вечер, да тако и не смогли найти… Пусть сам исповедается перед судом, ему уж десять годов.
Савка не стал более смотреть на Мишку, отчима и мать, перевел взор на Александра, будто ища у него защиты.
Александру передалось Савкино замешательство, от приблизился к перилам крыльца и подбадривая сверстника, крикнул:
- Савка, толь без утайки, всю правду сказывай…
Отец строго посмотрел на Александра, дал понять - не лезь не в свое дело, но умолчал.
Наконец, немного помешкав, Савка начал свой рассказ:

                120               
- Дядя Степан мою мати упрекал за меня, будто я выкрал у него колты и отнес купцу Кинту на обмен за нашу серебряную чару. Но то мы содеяли вместе с Мишкой. Я просил мати уйти во Володимер к дяде Косты. Я у него выучился бы мастерству по золоту и серебру. Но вона не решилась бросить дядю Степана. Тогда я ушел один из дому под вечер. Дороги не ведал, а попутчика не было, повернул сюды на Городище, мыслил увидеть Александра альбо Федора и заночевати на княжьем дворе. Но ворота были закрыты, а стражники прогнали меня. Ну тогда я повернул назад в город. Перешел большой мост, домой не захотел идти и подалси к причалу. Тут тож сторожа отогнали прочь от кораблей. Мысляли, я муку их умыкнуть хочу. Иду по торговым рядам, чую за углом говор. Одн другому рекет: «Вот ты звал мя на службу к Гооту спину гнуть под мехами. А ноне за ночь заработали у Кинта столь, яко у Генриха за полную седьмину (неделю).
Савка замолк.
Ну а далее, далее што было? – боясь, что главного Савка не скажет, тянул нить дознания судья.
Далее я чул яко кресалом вырубали огонь, и зрел яко метали на корабль огненные факелы, загорелся хлеб. Проснулись сторожа. Надо было огонь тушить, а вони гвалт подняли. Собрался народ. Хто огонь тушить, а иншие хлеб домой волокут.
- А куда же подевались поджоги, што факелы метали? – спросил Яким.
- Я узрел то место у торговых рядов, где укрылись злодеи. А когда прибежала стража с дядей Пергусом и дядей Генрихом, я им указал то место и они их изловили….
А после пожара, дядя Генрих взашел на корабль, позрел на обгорелую муку, махнул рукой и велел Петру с того корабля весь хлеб раздать голодному люду поровну.
И помолчав, ни с того ни с сего добавил:
- Сказывають в народе, будто нарушником поджога был Кинт.
Из толпы послышались требовательные выкрики: «Смерть злодеям! Смерть поджогам! Город могли запалить!»…
Осмелевший Савка, хотел еще что-то сказать, но князь Ярослав прервал его:
- Ладно, буде мальца пытати, то он пожалуй наплетет вам небылиц… Пусть сами поджиги  ответствуют за содеянное.
Аким тотчас постарался выслужиться перед князем, спросил подсудимых:
- Ну сказывайте, так ли было дело, яко поведал послух?
Ижорянин, что повыше ростом, поднял голову на князя, умоляюще заговорил:
                121
- Помилуй княже, во всем повинны мы…коли достойны кары смертной, - воля твоя… прими то, што назначишь. Но Матиаса на черное дело соблазнил я, мне и ответ держать за все. Помилуй его, не губи…
Ярослав Всеволодович махнув рукой на говорящего, оборвал его речь, обратился к Ижорскому старейшине:
- Старейшина Пелгусий, твои стражники – люди из вашего племени, тебе даю слово.
Начальник стражи выступил на полшага вперед, в размышлении легонько охватил правой рукой, русую бороду, рассудительно заговорил:
- Княже Ярославе, дозволь свидетельствовать без утайки?
- Да, да. Сказывай, яко на духу, - дал согласие князь.
Пелгусий степенно начал:
- Купцы на Усть-Нево пришли морем вместе. Но Кинт пришел в мой дом тайно в ночную пору, стал упрашивать меня, штоб я его корабль отправил с охраной на два-три дня ранее, кораблей Гоота. На то я не согласился. Правда в тот раз я не домыслил по простоте душевной его коварства. А хотел он опередить Гоота, дабы хлеб сбыть в Новгороде по более высокой цене. Вот тогда он и учинил первое коварство – подговорил и споил наших Юргуса и Матиаса, а те обрубили якорные канаты у коробля Гоота с зерном и пустили в открытое море. Пока Генрих ждал людей, посланных в море искать корабль, Кинт упросил без, мого ведома, Юргуса и Матиаса проводить его по Неве, Ладоге и Волхову в Новгород. А ноне ночью свершилось другое коварство – поджег хлеба у причала. Мыслю, виновен во всем Кинт. От его соблазна не устояли наши люди. Я догадывался и ранее, что дело их рук, а ноне пытал – и они сознались во всем.
Аким тут же уазумел логическую неувязку Пелгусия, что он чего-то не договаривает, спросил:
- Старшина Пелгусий, а пошто ты сам устоял от соблазна и не отправил корабль Кинта первым в Новгород? Должно быть он те тоже обещал добрую мзду?
- Да обещал…
- Вот зришь. Твоя совесть не позволила содеять подлог против товарищества.
Вновь Ярослав Всеволодович оживился и повторно спросил у ижорянина совет:
- Пелгусий, я желаю слышать твое мнение – яко строго судить твоих сородичей?

                122
- Княже, во всем твоя воля. Но ежели их отдать на суд народу, им грозит лютая смерть. А што я ответствую их родителям, коли вернусь на Ижору. Они спросят с меня по праву, пошто не уберег их сыновей…
В это время через толпу пробрался человек, по внешнему виду в нем было можно признать тоже ижорянина, И приблизился он к Генриху Гооту, торопливо полушепотом заговорил:
- Господин купец, корабль с хлебом, что был унесен в море, мы приввели в город.
До этих пор, удрученный Гоот, стоял опечаленным в стороне, и, казалось ни какого участия в суде не принимал.
- Клеб пришель? – вдруг оживился он громко спросил вестника, еще не веря услышанному.
- Да господин Гоот, все зерно в сохранности, - радостно подтверждал вестник.
Как тихо гонец не говорил, о доброй вести услышали все.
- Гут! Карашо! Я шкоро… - воодушевленный купец ответил посланцу.
Долгожданная весть вдруг всех окрылила. Не усидел от радости в удобном кресле и князь, вскочил и приблизился к перилам крыльца:
- Што тамо? – удостоверяясь в услышанном обратился он к Генриху.
- Фот, фот… князь, клеб пришель сеять…
- Добре! Добре! – подтверждал Ярослав Всеволодович.
Толпа ликовала от радости, лишь подсудимые Юргис и Матиас еще ниже вжали головы в плечи.
Теперь внимание присутствующих переключилось от обвиняемых на купца Гоота. Ибо все знали, от посева зависела их дальнейшая судьба. А зерно, пропавшее казалось бесследно, неожиданно нашлось.
Купец понял свое влияние на суд, воспользовался благодатным моментом, решительно шагнул вперед, поклонился князю, и народу, сказал:
- Кньяз Ярослаф Фселодич! И вы, люди добрый! Богом и Езус марией молюЮ – кивнув в сторону обреченных, - пощади неразумных…
Матиас и Юргус оба одновременно рухнули на колени перед князем. А Гоот продолжал:


                123
- Небо наградиль меня, - с каждым словом Генрих говорил увереннее, -  мой клеб вернуло море деля полей ваших. Огонь не пожраль клеб. Ваш голодный люди ползовалса мой брот-клеб без деньга. Судить нато коварный Кинт…
- Кинта судить мы не в праве, господин Гоот. Он не подвластен нам, - прервал речь Гоота судья.
- Тогда кньяз, отпускай этот неразумнй шеловек. Ет Кинт – нет беда, есть Кинт – есть беда. Этот шеловек раб Кинта. Он делал мне плехо, делаль вам плехо. А вышло, о Езус Мария, вам карашо и мне карашо, а голодный люд полючиль тысяч пуд клеб без серебро.
В толпе оживленно зашушукались. А Софья придерживая Степана, вдруг выступила вперед, крикнула:
- Люди добрые! Правду бает заморский купец, обгорелый хлеб он не отдал бы голодному люду даром…
- Свободу поджегам! – вдруг вырвался робкий голос из толпы. Вслед за первым выкриком, последовало сразу несколько призывав «Пощаду ижорянам! Миловать поджогов!»
Теперь люди которые несколько минут назад требовали смертной казни приступникам, единодушно ратовали за их свободу.
Судья тотчас подошел к крыльцу за советом к Ярославу Всеволодовичу.
- Княже, я мыслю, то дело не след оставлять безнаказанным, вполголоса заговорил судья, - а присудить им по два десятка палок и буде…
 - Согласен! – кивнул князь. – Да поведь народу – Русская Правда поджигам требует смерти. И толь по воле хозяина хлеба, господина Гоота, благодетеля нашего, мы тако милостево караем…
Александр, услышав отцовское решение суда, от радости, что его мысли совпали с приговором, он сердцем и душой возликовал м поспешил поделится с братом:
- Федь, а суд-то по правде вершился, милостивый!
Но старший брат не разделял гуманное решение отца и Александра.
- А я бы их повесил! Желчно и раздражительно процедил, сквозь зубы Федор..
- За што? – удивленный таким оборотом дела, спросил Александр.
- За голову. Не ведаешь за што вешают? – делая вид будто он не понял логического вопроса меньшого брата, отрезал Федор.
                124
- Я не о том, - оправдывался Александр.
- А я о том, - повышая голос, парировал старший брат, - повесил бы на показ, альбо отдал на расправу черному люду, штобы неповадно было другим.
Но тут Аким нарочито откашлялся, строго посмотрев через плечо, на спорящих княжичей, приготовился объявлять приговор. А недовольный Александр демонстративно отошел от брата. Толпа расходилась с Городища. Последними покинула площадь семья Степана Твердиславича.
Савка шел рядом с Мишкой и нес в руке, подаренный князем Ярославом Всеволодовичем, серебряный кубок за проявление на суде правдивого показания и заслуги в поимке поджогов.
Поодать, стараясь не отстать от Степана Твердиславича, семенила Софья нашептывая:
- Степа, обменяй ты ожерелье купцу на посевное зерно. Все едино, мне оно ни к чому. От него у нас толь разор случаеца.
- А я мыслю, память моей Марфы треба оберегати, яко и твоего Братилы. И ворошить их белые кости не надобно. А што до зерна, то у нас ести за што обменять и опричь ожерелья.
- Степушка, милый! Тако и я мыслю, - теперь уже не льстя и не заискивая перед мужем, соглашалась Софья.
- ХХ -
После голодного лихолетия прошло пять лет.
За эти годы в жизни Александра произошли большие перемены. Он возрос, стал сильным и мужественным юношей. Превосходно научился управлять лошадью, владеть копьем и мечом, стрелять из лука.
Наставник Федор Данилович передал ему все свои знания и в тайне восхищался сноровкой и проницательным умом воспитанника.
Четыре года назад, перед свадьбой внезапно умер старший брат Федор.
Скорбь о близком родном человеке, вскоре перешла к любознательности и трудолюбию.
Участвуя в походе на Юрьев, пятнадцатилетний Александр не отходил от воевод и отца. Вникал во все детали походной и боевой жизни дружины, перенимал опыт военного искуства. И хотя отец всячески сдерживал юношеский пыл, он рвался в первые ряды осаждающих крепость, стараясь подражать бывалым ратоборцам.
                125
Шел 1236 год.
Неотложные дела Ярослава Всеволодовича, позвали в стольный город Киев. И теперь. Когда не стало старшего сына Федора, выбора уже не было – вынужден повенчать на Новгородское княжение шестнадцатилетнего Александра.
Посажение на стол юного княжича было назначено на ближайшее воскресение. На торжество приглашались ближайшие родственники знатнейшие бояре и купцы города, посадники и тысяцкие удельных городков Торжка, Русы, Тесова и Торопца.
Неизвестно откуда узнает простой народ о задуманных делах своих предводителей. Н за несколько дней до предстоящего события узнал весь Новгород.
Венчание на стол состоялось в Софийском соборе. Все выглядело нарядно, – по-праздничному.
С раннего утра народ потянулся к святой Софии. А когда ударили в большой вечевой колокол и его звон докатился до соседних храмов, эхом отозвались меньшие собратья дружным благовестием о начале торжества.
Солнечные блики всеми цветами радуги заиграли на золоченых куполах Софийского собора. А внутри, облачённый в дорогие ризы сам архиепископ Спиридон, служил заутреню, предвещающую древний обряд вокняжения.
На клиросе поет стройный женский хор. Юный княжич Александр стоит рядом с отцом. Их могучие плечи плотно соприкасаются друг к другу, будто в боевом строю, составляют единое целое. Он сегодня принимает княжескую эстафету поколений, которая передается от дедов и отца, родоначальником которой является прославленный предок Владимир Мономах.
Александр в эти минуты особенно красив. Белокурые волоса, причесанные назад, открывают высокий умный лоб. Прямой, с едва заметной горбинкой, нос и глубокие темно-карие глаза, подчеркивают своеобразную выразительность его лицу. Голубой кафтан, отшитый по бортам и рукавам золотом, охватывает по талии его стройное тело, широкий отделанный так же серебром и золотом, пояс. Поверх кафтана на плечи накинут на плечи алый плащ.

По левую руку стоит отец. Он как всегда, серьезен и даже суров. По правую – мать. У нее на лице тревога. Она придерживается за полусогнутую руку сына, которая произвольно покоится на поясе.

                126
За матерью первый ряд замыкают Федор Данилович и судья Аким, Позади Александра стоят два юных телохранителя. Они так же неузнаваемо повзрослели, возмужали. Это Мишка и Савка. Далее лишь небольшой отступ отделяет знатных бояр и купцов города.
Слева то Ярослава Всеволодовича, преданный ему посадник Торжка Иванко Дмитриевич с дочерью Радой. Она тоже вошла в пору девичества. Кроме того, богатая одежда подчеркивает ее неотразимость и очарование.  Поразительное сходство в лице с Евпраксией, княгиней Рязанской, венчающему князю, не дает покоя. Он еще и еще раз пытается сравнить ее с чарующей княгиней, которая врезалась в его память на всю жизнь, по Владимирской встрече. Но благочиние свершения обряда не позволяет даже лишний раз повернуть голову в ее сторону.
Смолкает хор. Святитель подходит с книгой руках к Александру и перед ним читает молитву. Он внятно произносит на распев слова:
- «… По древнему нашему чину венчается княжеским венцом князь Александр Ярославич и нарекается боговенчаным князем Новгородским…»
Затем архиепископ берет за руку Александра и возводит на амвон, поворачивает лицом к народу. И возложив на голову венец, крестит:
- «Да благословят тя господь бог из святого жилища своего верного раба Александра и утвердит на престоле правды своей, вооружит пресвятым духом, и доблестью защитника христиан и церкви святой и сподобит его царствием небесным» Аминь.
И снова осеняет троекратным крестным знамением.
 Пока священнослужитель что-то нашептывает Ярославу Всеволодовичу на ухо, видимо дает какие-то таинственные наставления по продолжению обряда, Александр, улучив свободную минуту, уголком глаза окидает Раду. В ответ она перехватывает его взгляд. Их глаза впервые так проникновенно пронизывают друг друга. Когда Александр накануне увидел издали только что приехавших на Городище Иванка Дмитриевича с какой то женщиной, он не придал никакого значения, подумав, что торжокский посадник, совершив законный брак, явился на праздник с молодой супругой. А о той малолетней девчонке – Радюхе, что восемь лет назад жила с ним бок о бок некоторое время, совершенно забыл. Но когда Федор Данилович, в сумерках, в малой горнице, напутствовал его как вести себя на предстоящем венчании на стол, вдруг открылась дверь и на пороге появился силуэт девушки: «Ой! Папа! Туто, кажись
                127
кто-то из мужей ести! – испуганным голосом, виновато, сказала Рада. Александр, внимательно вслушивался в наставления пестуна, вдруг обернулся, и в отсвете золотистых лучей, вечерней зари заходящего солнца, проникающегося через окно, увидел лицо девушки. Удивился. Только теперь его осенила догадка: «Тож Иванкова дочь, Рада, а не супружница! Та што оберегала меня, яко ангел хранитель в то буйное вече, коли владыку – Арсения было не сказнили! – «Кто тамо? – спросил Федор Данилович. – То я Иванко Дмиревич. Моюю Раду послали почивати в девишник, а туто оказались вы…» А, Дмитриевич, то ты?
- Да, я … Федор Данилыч, - по голосу они узнали друг друга. – Тако девишня городница рядом, ходите туда, - ответствовал Данилыч...
В ночь перед вокняжением Александр долго не спал. Тревожился. Вспоминал прошлое. И дорожные происшествия переезда из Переяславля в Новгород и обратно: и Раду, как впервые ее увидел грязную и мокрую, когда привел отец на Ярославов Двор, в ненастный день: и бурное вече, и Савку с Мишкой: и чудодейственное спасение от увоза в заморье серебряной чары: «А поднесут ли ту чару стоялого меда мне завтра, али уж забыли?» - задавал он себе вопрос за вопросом. И прежде чем смежить очи и уснуть, он снова увидел перед собой образ взрослой не по годам, четырнадцатилетней, удивительно привлекательной Рады.
Теперь перед ним стояла девушка в полной красе. В эти минуты проснулись необъяснимые чувства до сих пор, скрытые в тайниках его юной души. Воскрес непонятный новы мир.
Рада страстно пожирала его большими открытыми глазами. Но то был лишь один миг. К венчающему князю вернулось самообладание м на смену отвлеченных мыслей, вернулось священное благоговение.
К Александру подошел отец, снял с себя золотой крест и одел на него со словами:
- Пусть крест будет твоим хранителем и помощником, а меч твоею грозою! Бог дал тебе старейшинство меж братьями, а Новгород Великий, старейшее княжение во всей земле Русской!
Завершая ритуал венчания, Ярослав Всеволодович, вдобавок снял княжеский медальон – символ власти и одел на венчающего князя, троекратно облобызал, попросил:
- А часом, поклонись вольному люду Новгорода и объяви отныне, чей ты князь.
                128
Александр поклонился народу поясным поклоном, сказал:
- Я ваш князь!
Все присутствующие в храме, тотчас встали на колени и за каждым поклоном и объявлением молодого князя, трижды хором отвечали: «Ты наш князь! Ты наш князь!» При этом клятвы они подтверждали, низким земным поклоном.
А Рада, как безумная, пожирала глазами Александра и шептала: «Ты наш князь! Ты мой князь!»
Лишь отец и мать не приклоняли колена перед Алесандром. 
Первым подошел к стоящему на амвоне Александру, Ярослав Всеволодович и торжественно произнес:
- Сыне Александр, отныне ты есть князь Новгородский! И приблизившись к кресту, уступив место жене Федосье Мстиславовне и следующим за ним боярами, которые повторяли целование креста, со словами: «Ты наш князь!»
Когда дошла очередь целования до Рада, она робко приблизилась к Александру, влюбленно посмотрела в глаза и помедлив, взяла в руки крест, и прежде чем поднести его к устам, дважды инстинктивно повторила:
- Ты мой князь! Ты мой князь!
Никто кроме Александра этой оговорки не заметил. Он вздрогнул. Проникновенно посмотрел на Раду, подумал: «Будь моя воля, отныне бы ты стала моею супругой!»…
Размышления Александра были прерваны подошедшим Савкой и Мишкой, которые бережно взяли его под руки и важно свели с амвона.
Тут же на Александра сверху посыпались хмель, зерно и мелкие серебряные и золотые монеты. А перед ним по полу спешно расстелили ковровую дорожку от приступа амвона, через притвор до выхода из храма. Впереди с крестом в руках двигался архиепископ Спиридон. Позади в двух шагах, телохранители вели под руку Александра к выходу.
Перед папертью собора, толпились, в ожидании появления молодого князя, сотни горожан.
В первых рядах стояли Софья и Степан Твердиславич. Софья с ожерельем на шее и дорогими в ушах колтами, бережно держала на расшитом рушнике хлеб-соль. А у Степана Твердиславича на подносе красовался, наполненный стоялым медом, Братилин серебряный кубок.
                129
Выйдя на паперть, Александр обвел взором множество подвластных людей, немного смутился. Но заметив в руках посадника Степана Твердиславича заветную чару, из которой он должен испить глоток хмельного медового напитка, многозначительно оглянулся на Савку и Мишку, улыбнулся:
- Чару-то, уберегли-молодцы! – шепнув он.
Савка вполголоса ответил:
- Княже, испей. Отныне он твой и мы твои!
Степан одновременно с Софьей поднялся на последнюю ступень паперти и протянул с поклоном чару с вином.
Александр, пригубив чару, возвратил посаднику. Сот-час Софья предложила хлеб-соль.
Венчающий князь отломив корочку от каравая хлеба, посыпав солью, кинув в рот.
Отец, выйдя следом за Александром из храма, встал рядом, дождался момента пока он прожует хлеб, взяв за руку, поднял над головой, провозгласил:
- Вольные люди, Господина Великого Новгорода и всего княжения! Отныне даю вам старшего сына Александра в князья…
От мала до велика  весь народ рухнул на колени. Лександр подавшись вперед, опять трижды поклонился народу и троекратно повторил, как и в храме: «Я выш князь!»
Народ взаимно кланяясь ему, и каждый раз восклицал: «Ты наш князь! Ты наш князь!»
Затем посадник, поднявшись с колен от имени народа еще раз поклонился Александру, клятвенно произнес:
- Княже Александр! Отныне камо ты отчима позриши, того мы голвами своими повержим!..
Солнце клонилось к горизонту.
После воспоминаний о вокняжении, Александр очнулся от забытья.
- Журавы?! – почудилось ему.
- Где журавы, Ярославич? – подхватил Яков, пытаясь убедить князя в обратном, - журавы уж давно пролетели.
- Нет,… вот видно один остался, нагоняет… зовет товарищей…

                130
Тогда Яков тоже прислушался и до его слуха дошел однотонный скрип уключин весел о корма лодок, которые ведут насад, сказал:
- Княже, то видно скрип от весел…
Александр невольно согласился:
- Должно быть, а мне чудится будто журавы…
- Княже, куда велишь причалить на ночлег, к правому берегу, али к левому? – спросил Яков.
- Не в первой. Сам распорядись. Я те более не указ…Рада! – окликнул он.
- Што, княже? – подскочив к Александру, спросила Рада.
- Обнову-то пошила?
- Да. Вот… - И распахнув дэл, показала обнову князю. Александр перед собою увидел довольно миловидную женщину, лет тридцати пяти, хотя в самом деле ей исполнилось сорок два, одетую в голубое платье, сшитое по талии, с заметно выраженными выпуклостями грудей, еще не утраченных округлую форму.
- Добре! Ныне в облике твоем зрю исконную урусутку, яко рекут татары, а не бесерменку. И што те понудило, уходя на Русь, потаное одеянье прихватить?
- А я всю жизнь корю себя, што после вокняжения не упросил батюшку дозволить взять тя в жены. Да кто ведал про нашествие татар… И мыарство миновало бы…
Затем помедлив, редко заговорил:
- Рада, запамятывал, сказывал ли те, яко ты ликом и статью схожа с княгиней Рязанской Евпраксией. Во всем облике и стане, походке, вы будто – сестры единородные. Толь ты годами была моложе тогда…
- То, та што в Рязани разверздась о камни с высокого терема с сыном Ивашкой, абы в руки нечестивым не даться? – с удивлением спросила Рада.
- Откуда те ведомо о ней?
- Перво-наперво дядя Кузьма сказывал мне. А в последствии митрополит Кирилл наказ дал нашему святителю, служить молебен в память ее, когда причислили к лику святых.
- А вешь ли, я с того время имя ее взяла на себя?
- Неужто ты в иночестве Евпраксией звалась, а не Радой?
- Тако само и до сего дня…

                131
- Не ведал. Уж много лет прошло с того дня. А ее лик и ноне, яко закрою очи, тако и стоит передо мной… А коли лук со стрелами мне дарила, облобызала, будто на всю жизнь благословляла…
- То про який лук ты рекешь?
- Да вон про тот дарственный, што Яков стрелил по журавам. Он спуиником прошел вместе со мною по всем дорогам и битвам…
- Княже, до разума мово не доходит, пошто лук был потребен Евпраксии?
- Она отменно стрелы метала и в седле гарцевала, а Федор муж ее, тому противился. Вот она послушалась его и решила, когда приезжали во Владимир, все бросить… К тому часу я подвернулся, она и одарила меня тем луком…
- Вон што, - протянула она.
- Рада, присядь. Да поведай о полоне татарском…
- Ох Ярославич, больно рушить гноящие раны сердца, и поминать триклятую чужбину.
Рада отвернулась и незаметно смахнула рукавом слезы.
- А ты не зри в ту сторону, где каркают черные враны… Отныне никакая сила не вернет тя обратно. Да и Соногура, твого злодея, уж нет в живых. Благодорить за то надобно Демьянку с Буслаем.
- А демьянка-то, Демьянка, кажись такий невинный, а был причастен к тому делу…
- Я тоже перед тобой и людьми кажусь не повинным?
- Да и ты неповинен, - убежденно сказала Рада.
- Ведай же, по моему повелению много нечестивых изничтожено. Ну за то перед господом ответ дам… А за кровь христианских душ, за священные слезы матерей, за горе народа моего, за твой полон, за мое унижение – они заслуживали во сто крат более того!
- Я пронесла тяжкий крест в полоне, но благодаря тебя еду на Русь. А опричь меня тьмы тем душ христианских без следа сгинули под мечом и плетью поганых.
- ХХ - 
Конец первой книги.