Тысячеглазый. Часть вторая. Глава 5

 5
 
        Они сидели в «Жигулях» первой модели, так называемой «копейке», и ожидали подругу Ялика, художницу Агату Талбо-Возницки, которая ушла в магазин за едой и вином к ужину. Лера говорил, а приятель слушал его и мрачно молчал. Гуревич был похож на опасного кота: почти круглые, всегда напряжённые глаза, лениво-хищные движения, маленькие короткие усики и нос – мини-локатор. Он держал подбородок на руле, как будто голова была слишком тяжела и без опоры могла вот-вот отвалится и медленно вращал -  вернее, ворочал, как слушающий шорохи в мышиной норе зверь – своими круглыми глазами.  У него была привычка демонстрировать неприятие чужого потока слов и мыслей таким способом: сидеть, сгорбившись, на стуле, словно укрываясь от ударов, или стоять у стены, привалившись к ней спиной и положив ладони на лоб и грудь, точно его одновременно жгут приступы головной и сердечной боли.

        - Понимаешь, что произошло? – Лера ткнул приятеля в плечо. - Я вернулся из армии, полный планов и надежд. Привёз рассказы, которые, как я считал, понравились в одном журнале. Ткнулся носом в закрытую дверь, и через замочную скважину получил плевок от редактора. Но дверь мне так и не открыли. Поэтому мне сейчас хочется выть, пить водку и думать обо всех всякие гадости.

        - Успокойся. Будь мужиком. Пить пей, но себя не теряй.
      
        - Как?
   
        - Пиши новые рассказы.
   
        - Зачем?

        - Отнесёшь их в другие журналы. В Москве есть куда пойти и кому продаться.

        - Подставить лицо под новые плевки?

        - Само собой.

        - И терпеть?

        - И ждать.

        - Чего?

        - Когда у них кончится слюна. Ведь рано или поздно это дерьмо обязательно кончится.

        После этих слов Гуревич зевнул и закрыл глаза, намекая, что разговор на тему литературных промахов ему неинтересен.

        Внутри машины стало тихо.

        «Он старше меня всего на пять лет, - размышлял Каракосов, – но почему-то так уверен в своих оценках окружающего мира. В отличие от меня он спокоен и живёт как бы по известной схеме. Он знает что-то такое, что делает его уверенным и сильным, или это способ закрываться от непонятного и таким образом всегда казаться успешным?»

        Три года назад был случай на их объекте. Лера ошибся в расчётах нивелирного хода, и показания высот на последней точке не сходились. Надо было перемерять всю трёхкилометровку, чтобы найти сбой. Бригада теряла на этом время и лишалась квартальной премии. Подгонять результаты и подчищать данные в журнале запрещалось категорически. Но Ялик спокойно нарушил инструкцию: просто взял чистый журнал, заново переписал показания нивелировки и на место Лериных неточностей внёс те цифры, которые требовались. И поставил свою подпись как бригадир.

        Лера дёргался и ныл, что их подлог откроется. Далее могут не просто лишить премии, а завести уголовку.

        Гуревич выслушал юного техника-геодезиста, потом помахал испорченным журналом и сказал:

        - Начальству это тоже нафиг не нужно. У них в плане восемь объектов, и на каком-нибудь обязательно придётся соврать. Статистика.   А я избавляю их от лишней мороки.

        Дальше ловко разодрал и сжёг журнал.

        - Понял?

        - Что?

        - Уголовка – это бардак наверху. А мы только тихо подчищаем его снизу. Сколько можем. За что нас и любит начальство и наша страна, которым   тоже нафиг не нужны бардаки с уголовными статьями. Они же строят коммунизм, о котором столько нам свистели. Так что молчи в тряпочку, делай вид, что веришь свисту, и не порти им настроение. Вали спокойно домой и завтра чтоб был на объекте, у нас ещё один нивелирный ход по дороге к светлому будущему.

        Задняя дверь машины открылась и в салон, шурша сумками и дорогим вельветовым пальто горчичного цвета, села молодая коротко стриженая женщина. Это была Агата, которую они ждали. Ялик открыл глаза, обернулся и спросил:

        - Всё купила?

        - Как договорились.

        - Поехали.

        Заработал двигатель, «Жигули», храпнув какими-то своими железками, сдвинулись с места и, набирая скорость, вырулили на проспект. Ялик внимательно смотрел на дорогу и теперь походил на кота, увидевшего добычу. У него сузились глаза, приподнялась губа с усиками над нею и заострился нос.

        - Днём встретила на Кузнецком Бузю и Сапрыкина, - рассказывала Агата. - Вчера у них был подпольный вернисаж на Ордынке. Чуть не подрались с Фарбергом. Он явился пьяный и хотел поджечь «Крещение», написанное Бузей. Кричал, что это не «Крещение», а дрищение зимой в воду, пузырьки видны и даже говном попахивает.

        - Почему не поджёг?

        - У него спички отняли. А он зарыдал и ушёл.

        -  Да у вас там все… частенько кое-чем попахивают.

        Женщина резко ответила:

        - Заткнись, Ял. Это не твоего ума дело.

        - Не моего, ещё бы, - приятель Каракосова вытер губы, словно убрал непрошеное слово. - Только ты сама об этом заговорила.

        - Жалко Бузю и всё.

        -  Я понял, что жалко.

        - Ну и заткнись.

        Агата порылась в сумке и вдруг рассмеялась:

        - Ну вот, ребята, а я опять забыла купить хлеб. Но дома есть бублики с маком.

        - Вина купила?

        - Взяла белое столовое вместо красного креплёного. Зато три бутылки. Оно дешевле.

        - Сойдёт.

        - Тебе всё сойдёт. А он будет?

        Агата была полька. Вернее, полькой была её бабушка Гонората, о которой Лере однажды рассказал Ялик. Отец же, молдаванин с Западной Украины, работник угрозыска, не то был убит, не то умер от рака горла. Ялик говорил об этом как-то путано, слушая эти россказни в первый раз, Лера подумал, что приятель либо врёт, либо, сам не зная точных сведений о своей подруге, сочиняет.  О матери вообще не говорилось ни слова. Бабушка Гонората   жила во Львове с четвёртым мужем, отставником-инвалидом, когда-то служившим на Байконуре и получившим там роковую дозу облучения во время пуска ракет. Она занималась шитьём женского платья на заказ и давала частные уроки польского. Вся эта история напоминала туман, плывущий утром над рекой.  Днём он исчезал бесследно, от солнечного света и широкого тепла. Поэтому, наверное, история и не отложилась ярко в памяти Леры.

        Он не спрашивал, как и когда Агата оказалась в Москве, что свело её с Яликом. Знал, что она старше его на три года и что они не расписаны, просто живут вместе в её квартире в Сокольниках. Удивлялся, конечно, но не подробничал, запомнив, как Гуревич однажды сказал:

        - Я женился на художнице. Или она на мне. Короче, влипли по уши оба.

        Что-то там у них было не очень складно, наверное. А может быть, как у всех. Сегодня розы, завтра шипы, то есть пока у них плывёт туман над утренней, холодной рекой.

        «Он будет?» Могла бы, между прочим, и меня спросить. А то как о глухонемом, в третьем лице. Тоже мне, вежливость по польски-московски!»

        Лера не нашёл ничего лучше, как улыбнуться художнице в зеркало над лобовым стеклом.

        «Необычное у неё лицо. Глаза, скулы, нос, губы, подбородок как будто случайные, неправильной формы, даже грубоватые и угловатые. И кожа бледная, хотя изнутри просто светится здоровьем. Хочется даже потрогать: ледяная она или горячая? Но всё вместе соединяется в неуловимой гармонии, манит странной тайной. Наверное, у неё внутри вместе с женской кровью намешано ещё что-то? Хочется смотреть, не отрываясь, и чего-то там отгадывать».   

        - Он мне улыбнулся, - сказала Агата. – Значит, будет пить белое.

        - Будет-будет, Лерка на всё согласен. Потому что изучает реальность.

        Свернув с Русаковской на улицу Короленко, они въехали в ближайший двор и остановились у подъезда двенадцатиэтажки. Совсем стемнело, в доме горели окна, отчего асфальтовый квадрат стоянки и стволы деревьев вокруг казались покрытыми тонким слоем олова. Агата выскочила из машины и, не закрыв за собой дверцу, ушла.

        Ялик поставил «Жигули» на ручной тормоз, снял дворники, потом достал сумку с продуктами, передал её Каракосову, запер машину, ещё раз проверил дверцы и только потом сказал:

        - Ну, пошли. Я голодный и злой.

        - Подожди.

        - Что ещё?

        - Странная она какая-то, твоя Агата, - Лера переложил сумку из одной руки в другую и посмотрел в сторону подъезда, в котором скрылась женщина в вельветовом горчичном пальто. – Вроде бы невзрачная - и как будто сумасшедше красивая. Сердитая, но добрая. Сидит с нами рядом - и точно где-то совсем далеко. Что с ней такое, Ялик?

        Гуревич покачал головой так, словно и сам поражён характером подруги и до сих пор не знает, как его угораздило оказаться рядом с нею и как же всё-таки надо к ней относится. Потом вздохнул.

        - Жена-полька – это ещё хуже, чем мама-еврейка. Я рядом с ней всё время, как в окопах перед атакой. Храбрюсь, а живот того и гляди расслабит.

        - Может быть, это и есть настоящая любовь?

        - Настоящая любовь – когда война уже окончена. Без жертв. А тут не любовь. Тут гораздо хуже. Тут, видишь ли, судьба.

        В окне первого этажа вспыхнул свет, отодвинулась клетчатая жёлтая штора, хлопнула открывшаяся створка. Показалась стриженая голова Агаты.

        - Хлопаки! – женский голос был музыкален и насмешлив. – Но то цо?

        - Од зараз! - Ялик махнул ей рукой и подмигнул Лере. – Понял, нет? То миле. Шибчие, колего!

        Из холодильника достали пельмени, скипятили кастрюлю воды, быстро приготовили ужин. Агата нарезала салат из свежих огурцов и варёных яиц, заправила его сметаной. Откупорили бутылку вина.  Выпили первый стакан за знакомство, потом за дружбу, потом за удачу.

        - Теперь давайте за верность, - Ялик начал хмелеть и говорил, тяжело выделяя важные по его мнению слова. – За верность и искренность. Считаю, что одного без другого не бывает. Если то и другое существуют отдельно, значит, жди скорой беды. Поехали!

        Он поднял стакан и внимательно посмотрел на подругу. Женщина сверкнула глазами, выпила, не чокнувшись, и встала.

        - На сегодня хватит, - сказала она. – Особенно тебе. Допивайте, доедайте и отдыхать. Я тоже устала, как собака.

       Лере постелили на диване в маленькой комнате. Сон не шёл. Каракосов лежал на боку и размышлял. Последний тост Ялика и мгновенная реакция Агаты на слова о верности и искренности его озадачили. Интересно, что его знакомые могли подразумевать своим диалогом? Что скрывается под кожурой из слов? Какие-то разногласия, недопонимания или обиды? Несмотря на свои двадцать с небольшим лет, кое-в-чём Каракосов начинал разбираться.  Чаще всего мужчину и женщину толкает навстречу друг другу чувственность, рождение которой точно определить трудно. Обыкновенно причиной становится добровольный, сладко-порочный самообман. Мужчину начинает сжигать придуманная страсть, коренящаяся в юношеских комплексах и неудачах. Женщина хитрит, путая природное с выстраданным. Его и её ждёт ловушка лёгкой удачи и, в общем-то, короткой взаимности. Известное дело. Ручей перейти легко, реку хорошему пловцу переплыть можно, море требует жизни, если человек готов жить, а не притворяться живым.

        Это как с Мелиссой. Ночь проходит, день сжигает ночные декорации, моря нет, просто вода, лишённая какой-либо жизни.

        Скрипнула дверь и кто-то вошёл в комнату. Лера всмотрелся в темноту.
Силуэт у двери был неподвижен, как тень убийцы в кинодетективе. Наконец, вошедший переступил с ноги на ногу, покачнулся и Лера услышал шорох женского платья.

        - Вы не спите, Лера?

        «Интересный у неё голос, - Каракосов почувствовал волнение, услышав вопрос художницы. – Не то наивный, не то соблазняющий».

        Он сел на диване, кутая голые ноги в одеяло.

        - Что-то не спится.

        - Мне тоже. Сон прошёл мимо.

        Вновь зашелестело, словно вздохнуло, платье.

        - Можно я с вами посижу?

        «Сейчас что-то будет. Держись, Тысячеглазый!»

        Не включив света, она прошла мимо дивана и опустилась в кресло у окна. Леру коснулся лёгкий аромат женской косметики и ещё чего-то тонкого, прелого, похожего на воздух в ночном осеннем саду.

        Прозрачно цокнуло рюмочное стекло.

        - Давайте ещё немного выпьем. Идите сюда, не стесняйтесь. Возьмите подушку и садитесь на пол. Держите рюмку.

        Лера послушался женщину. В руке он почувствовал выпуклость бокала и услышал плеск наливаемого из бутылки вина. Прелый аромат сада усилился. Вино тяжелило бокал и наполняло осенним запахом комнату.

        - Только не молчите, Лера. Не люблю ночной тишины. Особенно если рядом люди.

        - Хорошо. Можно спросить?

        - Давайте.

        - Где можно увидеть ваши картины, Агата?

        - Сейчас я не выставляюсь. Приезжайте ко мне в мастерскую, на Вспольный переулок, у Патриарших.

        - Я знаю, где это.

        - Я дам вам адрес, завтра или послезавтра это будет удобно.

        - Спасибо. Первый раз в жизни говорю с художником.

        - И что?

        - Пока не пойму. Чувствую что-то необычное, похожее на детский страх. Как будто все взрослые ушли и оставили меня один на один с опасной   игрушкой.

        Женщина помолчала, голос у неё после короткой паузы стал напряжённей:

        - С опасной игрушкой? Какие, однако, фантазии. Никогда не замечала за собой ничего ни игрушечного, ни тем более опасного. Но вы меня заинтриговали.

        Молодой человек тоже выдержал паузу, отхлебнув вина. Агата ждала продолжения разговора. Каракосов не стал её мучить.

        - Простите, если вам это неприятно, - он говорил проникновенно и чуть-чуть винясь. - Но я сказал правду. В вас есть что-то искусственное, очень похожее на живое, и в то же время абсолютно необъяснимое, коварное, потустороннее.

        - Может быть, я кукла?   

        - Это было бы любопытно.

        - И, заметьте, опасно.

        - Почему?

        Женщина сидела неподвижно и говорила очень тихо:

        - Кукла знает о людях больше, чем они о кукле. У неё другой способ зрения. Я смотрю на вас из темноты и кое-что вижу. Например, что вы очень доверчивый и не в меру любознательный мальчик.  Если хитро использовать эти ваши качества, можно легко подчинить вас своим желаниям. Вообразите себя во власти куклы-игрушки. Никто не знает, к чему это приведёт. Помните, сколько сказок написано о том, как кукла, созданная человеком, сначала оживает, а потом перестаёт слушаться своего хозяина и начинает им командовать? Сколько тут порочного. Игра теней, отражений, подмен, правд, обманов, чистоты и греха. Путаница и соблазн.

        - Не совсем так.

        - Не совсем так? Но вы же хотели услышать именно это?

        - Вы меня неправильно поняли, - Лера опять отпил вина. - Я говорил о том, что пока вас не понимаю. Не чувствую вас как женщину, влюблённую в моего друга. Отсюда слова про игру, выдумку, кукольность. Я тоже кое-что могу разглядеть в темноте. И пока увиденное кажется мне странным.

        Агата поднялась с кресла и теперь стояла тёмным призраком на фоне белесой оконной шторы.   

        - Хотите поссориться?

        - Из-за чего?

        - Скажем, из-за вашей глупости.

        Лера тоже встал и наощупь взял у неё из руки бокал.

        - Можно вас поцеловать?

        - Вы хам или притворяетесь?

        - Пробую понять, зачем вы сюда пришли.

        Агата быстро отошла к двери, но, перед тем как выйти из комнаты, сказала почти с угрозой:

        - Запомните, Лера: вы ничего не узнаете про меня до тех пор, пока я сама этого не захочу.

        Молодой человек усмехнулся.

        - Но приглашение посмотреть ваши картины не отмените?

        - Нет. Хотя следовало бы.

        После этого она ушла. Запах косметики и осеннего сада исчез. Почти сразу в глубине квартиры зазвучал недовольный голос Ялика: «Зачем тебе это нужно? Оставь его в покое». Женщина что-то ответила, мужчина переспросил, она чётко заявила: «Оба вы дураки. А я пошла спать. До завтра».

        Лера постоял, прислушиваясь. Но ни продолжения разговора, ни каких-либо других звуков больше не услышал. Он пожал плечами, поставил бокалы на подоконник и вернулся на свой диван. Засыпая, подумал: «Она умна, а мы оба дураки. И все трое, кажется, упрямы».


                *   *   *


Продолжение следует.