Сканер. Роман - судьба в хромом очерке

К. Векшин.
Сканер.
Роман – судьба в хромом очерке.

   Срок зарока истек семнадцатого июля 2018-го. Ровно десять лет – люфт взятого  обязательства перед человеком, по отношению к которому относительные измерения времени и пространства, не имеют сущностного значения. Человеку, который увидел лицо бога. Самого человека нет, а слово, отданное ему, есть. Слово – единственное, что у меня осталось. Слово в кривой рукописной строчке. В архаично линейной машинописи.  В текстах, в строгой цифровой диктофонной записи и не линейной боли осознания уже случившегося. Или, по - настоящему еще нет? И, это лишь слово, что было в начале?
  Взять, к примеру, вот эти документы, что опять лежат передо мной. Словно и не было десяти лет. Они, по определению, изначально не должны существовать, но они есть. На старой картонной папке вслед типографскому логотипу: «Дело №», от руки написано, по-видимому, химическим карандашом: « Дополнение к основному», а  чуть ниже: «Непонятно. Собакин. Не согласен». И лиловый штамп: «Архив». Вот если бы не сопутствующий бумажный хлам с грифом «Городская межрайонная прокуратура» и беглые подписушки: «Копия верна зав. канцелярии Тавлашина» все это смело можно было бы списать на бред сумасшедшего.
   Судите сами, на странице семнадцатой, коряво - острым почерком: « Оперативный план. 17 июля. Сайен - га - во, святое запретное место у реки, где ждут, дословно, какую- то ногу. На экспертизу засохшие листья. 17. 00 встреча с «Шаманом». Уточнить у Даля «капище?». Финн - угр. словарь – «воршуд и быдьзен?». 17.45 встретиться с машинистом земснаряда Свиридовым. Снова ведьмины круги. Охренеть!»
   Последнее – от души. Почерк размахнувшийся, с огромным восклицательным знаком. Вместо точки большое серое пятно, от явно сломавшегося карандашного грифеля. От души!
    Только за это стоило вернуться к первым страницам  машинописных копий служебных документов, стянутых суровой казенной ниткой со страницей 17-ой. Из них следовало, что 17 мая 1958-го года в районе строящегося гидросооружения был обнаружен, рабочими ночной смены, труп обнаженной молодой женщины, личность которой установлена -  Диана Моисеевна Сканер, семнадцати лет, служащая отдела проектной документации, дочь главного инженера участка, Моисея Давидовича Сканера. Протокол осмотра места преступления, официальная причина смерти – «…следствие падения с высоты 4 м. левой подпорной железобетонной стены правого пандуса строящейся левой камеры шлюзового сооружения, на нижнем бьефе». Патологоанатомическое заключение, тем не менее, противоречит: «… на шее триангуляционная полоса от удушья, предварительно: удавкой сплетенной из нитей органического происхождения, предположительно конский волос…                многочисленные прижизненные гематомы и следы полового насилия, разрывы …». Последним, в блоке машинописных копий – «определение о производстве следственных действий специалистом юстиции 2-го класса, следователем А.А. Собакиным», подпись районного прокурора и дата: «17 июля 1958 г.».
    Строчки знакомы, глазами пробегаю бегло. Уже не нанизываю на сюжетную нить причинно – следственных связей, бусины – факты. Не режет восприятие рябь частых повторений цифр – 7 и 8. Не коробит кирза канцеляризмов. Память услужливо перебирает кости четок.
   
 
   

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

  От себя. 2008-ой год, 2 июля.
Когда то удачливый репортер, а ныне инвалид на коляске. При усилии - на костылях. За широко распахнутым окном – июль, традиционно жаркий для Среднего Прикамья. Последний яростный всхлип лета предгорий Урала. И – мой, маленький, изумрудный город. Город дар. Город проклятье. В таком жить либо одухотворенному праведнику. Либо распоследнему грешнику. То, что по жизни нагрешил изрядно – очевидно. Ко всему еще и сглазил.
   Будучи корреспондентом краевой газеты крупного индустриального центра, по молодости лет, глумился над родным, провинциальным городком – в нем, мол, замечательно дружить, любить и заниматься творчеством, пенсия только в нем. Вот и заполучил пенсию. В нем. По инвалидности. В тридцать три года. Многочисленные переломы костей правой ноги, перемолотые суставы – результат автомобильной аварии. Волшебный хирург и усилия родителей сохранили для меня ногу. Нога превратила для меня жизнь на последующее десятилетие в перманентное состояние хирургических вмешательств без радикальных решений. Где, когда, в силу каких обстоятельств ситуация осложнилась остеомиелитом? В общем, ныне – по мне атлас анатомический писать, в разделе пост травматологии. Но я в родном городе.
   В молодом городе удивительных свершений. Иллюзий и мечтаний. Людей разных. По натуре: добрых и злых, терпимых и не очень. Пролетарии, интеллигенты, крестьяне, аристократы. С 58-ой статьей Сталинской Конституции, или кто эту статью клеил. Или следил за исполнением наказания. Все они друг на друга похожи – время сгладило. Все они теперь земляки, в двухстах километрах от краевого центра. Город - великолепен. Сказка! Белые дома-грибочки на песчаном взгорье по - среди реликтовых сосен в окружении водных пространств. Это мой город.
 Листаю у распахнутого окна старые бумаги, с грифом «Межрайонная прокуратура». Словарь финно-угорских наречий, 1927-го года Ленгосиздата, с засохшими листочками растений меж страниц, мундштук, обкуренный, ручной работы, по моему из вишни, старый. Он- то откуда в бумажном хламе? Не хило! В свое время, работал в архивах, всякую фигню видел в боксах хранения, но подобное в первый раз. Кому это надо – тянуть из прошлого в сегодня? Чем только не зацепит непонятное прошлое в сейчас?
  Взять, к примеру, моего соседа, по лестничной площадке, дядю Даню, первостроители, мать его, перхоть старая. Даниил Сергеевич ударен брендом «Данхил». Откуда, со времен ленд-лиза? Пытаюсь объяснить, что современная красивая пачка, с трендом знакомым, еще не факт, скорее контрофакт Самарского происхождения. Нет, уперся:
 - Данхил – имя!
Кури, старый черт, время сейчас Бори Гудермана.
   Вы, спросите, кто такой Боря Гудерман, так, я не ошибусь, если вам отвечу: редкостный шакал на свалке краевого архива, да и просто нехороший человек. Он, в отличие от меня, закончил исторический факультет Университета с отличием. Поступил в аспирантуру, на кафедре Советского периода. Благодаря заявленной теме -  « Роль партии в создании системы техпроф образования в период 1941-45 годов», залез в глубины краевого партархива КПСС. Милые бабушки - хранительницы, искренние гвардейцы идейного торжества коммунизма, от всей души помогали Боре в допуске к наиболее любопытным, скрытых от досужего глаза архивным пластам. Там, где не - возможно создать копий, «конечно на время», забирал Боря оригиналы. В 1993-ем на фоне демократической пандемии, свет увидел факсимиле уникальных документов, ярко иллюстрирующих эпоху тоталитаризма - «Прикамье в эпоху Сталинских репрессий». Боря стал звездой краевой публицистики. Ушел из науки и перешел в журналистику.
   После неудачной, предвыборной кампании, своего фигуранта – кандидата  в депутаты Законодательного Собрания, на вознаграждение которого купил, подержанный, но свой первый автомобиль, выяснялось, что Боря  работал и на конкурента. За всю эту гадючность, обыкновенную нечистоплотность, от него отвернулись коллеги журналисты, а товарищи по науке от него отторглись давно. Казалось бы, все – иди на дно. Только подобное не тонет. Всплыл. Самое противное заключалось в том, что в родную редакцию он пришел через меня.
   У меня уже было имя по ядерным взрывам на Чусовском озере, Северной конопле, Чечне и Буденновску. За Борю поручился, как за однокурсника, но лишь на месяц и свалил в очередную командировку. С новыми Бориными косяками в редакции разобрались без меня и навсегда.
     Сегодня, мы с ним в аналогичной ситуации. Чертовски хреново. И ему. И мне. У меня есть деньги, совсем маленькие, но в баксах и чертовское желание остаться на плаву, но невозможность быстро бегать и преодолевать традиционную провинциальную тину. У него – информационная база, болезненное самоутверждение, умение быстро бегать, ловко обходить препятствия и чудовищная жажда баксов. Звоню:
- Боря, мне нужен материал.
- Ваш местечковый?
- Да.
- Разумеется, убойный, с аналогиями в день сегодняшний?
- Оригиналы. Исчерпывающие, что бы много не бегать.
-  Хотите песен их есть у меня. Пятьсот. Американских.
-Сюжет?
- Да, ваш, местечковый, связанный с ритуальным убийством.
- Само - сожение старообрядцев?
- Круче. Документы датированы 58-ым годом.
- Семнадцатого века.
- Не юродствуй, двадцатого. Помнишь Мултинское дело?
- Короленко, как совесть российской мысли? Помню. Так это конец 19-го.
- Бери круче, середина 20-го, парное молоко. При этом ваша местная экзотика определяющий исторический фактаж и очевидные аналоги с днем сегодняшним. Пальчики оближешь.
- Документы, какого статуса?
- Нет у них официального статуса, по ошибке затерялись в областном парт - архиве, но есть штампик: «Принято к хранению. Особо важно».
- Так зачем ты их вынес?
- Интуиция. Похоже в той истории много значительных следов. Вникать не старался, а все равно интересно.
- У меня есть 200.
- Найди еще хотя бы 100. Вся информация будет у тебя. Старичек, я, знаю, история того стоит. Сам бы  использовал, времени нет и территория чужая.
- Только 50.
- Черт с тобою. Высылаю по «Ост-пост». Плюс твои, за пересылку. Помни, что рискую за тебя. Баксы жду.
  Курьерской доставкой, через восемь часов, получаю фирменный, пухлый пакет, экспресс-почты.
  В нем архивный бокс хранения, непривычно увесистый. Вскрываю: старая потрепанная папка «Дело №» следователя прокурора Собакина. Словарь финно-угорских наречий, под редакцией Осиповой, 1927-го года издания, проложенный сухими листьями растений. Неожиданно. Блин, еще сюрприз  -  мундштук, деревянный, ручной работы, изрядно прокуренный, изгрызанный. В архивной папке?
 Начал с деловой папки. Обычное, похожее на современное, следственное дело. Дошел до 17-ой страницы.
      Телефонный звонок. Гудерман:
- Старик, та макулатура – хлам. -  Боря нервничал, - Готов вернуть, твои 200 баксов. Верни бумаги, а лучше…  уничтожь.
- Боря, я заплатил 250, плюс 20 за доставку.
- Да хоть тысячу, пали их на хрен и сматывайся. Вечно из - за тебя все в заднице.
-Ничего не понял. Боря?
Телефон отключился.
  Второй, с разницей в полминуты, вкрадчивый баритон:
- Вам по ошибке попали документы – нелепая глупая подделка. Постарайтесь их не читать.
-А, с кем я говорю?
- Считайте, что с вечностью.
 Жалко, что отключились сразу. Подобные остроты, заелись, еще в начале 80-х прошлого века. Послал бы на хрен. Бедненькие, у них акромя, комсомольской практики и академии КГБ, за душой лишь бутерброд с  маслом и по икринке красненькой за каждого разведенного диссидента. А, тут – вечность!
  С ГэБешной вечностью давно смерился. Еще со времен студенческих, социал-демократических игр - Че Гевара на груди, в башке штампы из полит - экономии не додуманного Марксизма. Врагом, считают и с права, и с лева. «Голубые мундиры» гасят, друзья обвиняют в ренегатстве. А, все го то и хотелось – свободно дышать. При свободном дыхании – думается лучше. Все казалось просто – добиться отмены 6-ой статьи Конституции СССР. Вышиби краеугольный камень политической и экономической монополии партократии, и все, вот тебе демократия при существующей мощной
социальной инфраструктуре. Ан, вишь, как – Империя рухнула. Инфраструктура, сцементированная номенклатурными связями, устремилась в пропасть. Как инвалид инвалида, на собственной шкуре ощутил.
   Несколько минут ждал дозвона. Не дождался. Вот тут  мне стало по настоящему не комфортно. Бить не будут. К синякам и вывихам  привык - был эффективным репортером. Тут иное пугает: ГБ, ФСК, ФСБ, АНБ, ФАС? Развелось их при Президенте-резиденте. Мучить будут, унижая уничтожать. Эти иначе не умеют. Они ловчее НКВД – ешных предшественников.  Цинично сделали карьеру, пренебрегая латексовыми перчатками и Атласом автомобильных дорог СССР – с размаху по голове. Для этих  важнее сломать, унизить, обезличить, подчинить. Не раз вспомнишь простых, милых советских ментов, опускающих, задержанным, почки резиновой дубинкой, незатейливо, со всей честной дури.
   Сигнал -  бегом! В квартире -  я в инвалидной коляске. Поэтому до чего дотянулся нужного то в сумку и побросал: финно-угорский словарь, бумаги Гудермана и стибренный, по случаю и давно, у отца, очень тяжелый, но такой внушающий трепетное уважение, «Стечкин». Дальше на костылях. Коляска – мимо. На костылях, голубчик, на костылях.
    Отъезжая на «бомбиле» -  сосед постоянно пасется у подъезда, напротив кабак злачный «Орден добра», вижу, как к дому подъезжают местные ФСБ – эшники на черном «Лендровере», с тонированными стеклами. И тут никакой фантазии, все с Голливуда, спец агенты сраные. Меня, на «копейке» не отследили, по отходу. Что с них взять, с застарелых, комсомольских функционеров? Для меня сейчас важнее – Шаман. Человек умеющий чувствовать на - столько сильно, что мертвые говорят. Его знаю по репортерству прошлых дел. Пять лет назад, по обрубленной кисти рук жертвы, он безошибочно указал месторасположение местных людоедов, куда я и привел ОМОН. Три года спустя, положив руку на кожаную перчатку преступника, насиловавших детей, помог задержать педофила. То, что педофила застрелили, при задержании – отдельная песня.
    Толи чувствует, то ли знает? Скорее - невероятной интуиции человек. Сдается мне,  еще и психотропы использует. По крайней мере, один раз, с ним, травку курил. Свои сигареты закончились, стрельнул у шамана. Так ведь из пачки «Беломора» папиросу взял. Улетел настолько стремительно и далеко, что неделю привычную колею искал. С тех пор он зовет меня Аюруш. На семантику не колется, в словарях и у знакомых удмуртов – ноль. С того момента – «покурим?», у нас с ним, что то вроде обоюдной симпатии, но папиросы его не беру. Для меня сейчас очень важны его симпатии и доверие, он поможет. Не менее значимо иное, что нас расположило еще при первой встрече – менты, как воплощение государства, нам не брат, и не сват – враг. Маргиналы? Он точно, а я?  А, я сейчас куплю много дешевого портвейна, плевать, что контрафактного, за то сладкого, с бодяжным, дурным градусом. Шаман  не гурман.  Любит он его.

Шаман. 2008-й.
   В любом из самых молодых городов возникает Шанхай – само строй из различных, по природе материалов, времянок. Он населен странными людьми без определяемой национальности и без социального статуса. Именно в такой поселок, прижавшийся в тень местного индустриального монстра, и еду. В нем живет Шаман. К которому, может так и не дошел, мой бумажный следователь Собакин из прошлого века?
   Маленький домик, в Шанхае, построен из щитовых поддонов. Прокуренный, дешевыми сигаретами, наполненный ароматами местной винной бодяги и от большой жаровни из под нефтяной бочки. В окружении женщин, различного возраста, вижу старенького удмурта:
- Здравствуй, Аюруш? Знал, что  придешь.
- Портвейн принес, тебе.
- Спасибо, Аюрушь. Тебе некуда деться? Тревога и зло в тебе сейчас. И портвейн в сумке.
- Мне некогда разгадывать шарады, мне очень больно. Кто и зачем устроил на меня охоту? Чего они хотят? И кто они? Не бобики, серьезные твари.
- В твоих руках все, как и в твоей сумке, как и вино.
- Алкасын, помоги мне.
-Ты все равно умрешь.
- Все умрем, помоги мне сейчас.
- Дай, то, что он держал в руке.
- Кто?
- Тот, кто съел хлеб и не выпил молока.
- Алкасын, мне очень больно, я верю в твою силу и твои знания, но у меня мало времени, у меня волки на хвосте. Не могу сейчас поддержать диалог. Мне результат нужен и я знаю, что ты умеешь и сможешь.
- Тебе это важно, Аюрушь?
-Да!
- Вон твоя шконка, ложись. Опять злые бумаги принес. Достань, а пистолет забудь – не поможет. Бумаги давай. Имя их знаешь?
- Извини, Алкасын, не знаю, но за них, убивать готовы.
  Алкасын подозвал одну из женщин, самую пожилую, из тех, что стояли в полумраке, по углам времянки и прошептал:
- Дзюнь ессамализ шюсь.
 Тенью мелькнула женщина за дощатую перегородку и тут же вернулась, протянула шаману белый мешочек, размером с ладонь.
  Алкасын не спеша, развязал, вынул щепотку травки, бросил на огонь жаровни.
Сладко-тошнотворный запах конопли, мелиссы, хвои, метиолы. Был бы приятен, не будь настолько маслянисто насыщен. Задержав дыхание, отвернулся в сторону.
Алкасын:
 - Дай.
И, я протянул ему в руки папку прокурорского следователя Собакина.
Шаман долго оглаживал пожелтевший от времени картон старческими ладонями, произнес:
- Бумага не злая, уршуд морве ва – вода злая, гнилая, мысль злая и пес рядом. Пес по следу, человек бумагу пишет. Пес дикий, лесной. Человек хороший, у него доброе сердце
- Кто он?
  Молчит шаман, молчанием своим укутывает ватой, мое сознание. Вспышка оранжевого света. Не в глаза, в меня, из меня во все, что помимо меня.
-Кто он?
Помню последнее -  сделал глубокий вдох и вновь у меня в руках следственная папка. Летящий пух. Снег? Скорее тополиный, теплый из детства. Хочу и сплю.
   Сквозь сон - увидь его. Издалека – большое весло по воде.  Сама вода с весла, вязкая словно масло, черное масло… Картонная папка Собакина, ставшая невероятно тяжелой.
- Какой он? Кто, он?
- Ты! Бумага в твоих руках.
  Теплая, бархатистая, ласковая пустота и необыкновенная легкость без тела, без мыслей, без желаний.
     Андрей. 1958-ой.
   Он сам выбрал место распределения. В десятке «красных дипломов» он единственный пермяк. Поселок Новый  на юге Пермской области, гордость страны – строительство крупнейшей ГЭС на Каме. А там, где «громоздится громаде», человеку с мозгами завсегда найдется опорная точка для карьерного прыжка. Это, во-первых. Во-вторых: вроде, как и на родине, поблизости от родителей, но достаточно далеко от родной деревни. Андрей проверил по географическому атласу. Согласитесь одно дело: заскочить на недельку, в блеске новенького вицмундира, в атмосферу восхищения и обожания на фоне угрюмых избенок, раздолбаных дорог и откровенной колхозной безнадеги.  Другое - утонуть в
проблемах и бедах насущного жития многочисленных родственников и односельчан. То есть стать неотъемлемой частью того самого фона, вернуться туда откуда с таким трудом вырвался.
   От Свердловска до родного до слез, чаще далекого от умиления, разъезда «85-й километр» ехал на поезде, через Нижний Тагил. Хотя билет взят в спальный вагон, даже за белье уплачено, так и не прилег. Смолил в открытую форточку тамбура одну папиросу за другой. Проезжая Чусовую занервничал еще больше. Что к чему? Ладно бы давно дома не был. Так нет, каждый год приезжал в деревню.
   Приноравливал к сенокосу в июле. Хозяйство, личное, у родителей небольшое: лошадь, корова, но сена заготавливали много. По весне не малый остаток сена отец смешивал с навозом и запахивал в огород. Приуральская земля – почвы бедные,  кислые и суглинистые. Соседи использовали солому ржи и овса, от полевого сена, мол, сорняков много. Только вот родительская картошка посреди буйной тимофеевки, розовой селеты, ромашек и колокольчиков по осени выдавала удивительно большой урожай небольших, крепких, крахмалистых клубней. Собакинская картошка пользовалась невероятной популярностью в студенческой общаге. За ней Андрей приезжал в ноябрьскую межсессионку и после январской сессии.
  На обратном пути обопрется Андрей поудобней о монолит 40-килограммового мешка и спит себе до утра, зная, что в Свердловске помогут вытащить из вагона. Уезжал ненадолго, два-три дня, это ж не июльская вольница. На перроне обязательно встретит, кто ни будь из общаговских ребят. Такова традиция. Из семерых в комнате, деревенский, он один. Так и завелось на все четыре года совместной учебы и проживания: основной рацион - Собакинская картошка.  Комбижир, хамса, лук, чай, сахар, пряники, портвейн – забота остальных товарищей.  Ребятам из рабочих поселков, родители худо-бедно помогали деньгами. Частенько подрабатывали грузчиками: либо на ближайших торговых базах, либо на ж.д. Свердловск - Сортировочный. Жить коммуной нравилось всем. Городским пижонам в общаге не было места. Да их, практически, и не было среди студентов Свердловского юридического института, ставшего таковым за 2 года до поступления Андрея. До этого был техникум.
   Последний раз, в сегодня, Андрей гостил в родной деревне в середине мая прошлого года, в начале преддипломной практики. Впервые за четыре года не взял с собой в обратный путь, приготовленный отцом мешок с картошкой. Общаговская коммуна распалась. Вот и Андрею предстояло вернуться не в Свердловск, а к месту прохождения стажировки – в поселок Уст-Ильинск.
    Впервые Андрей увидел замешательство в глазах отца. Впервые тот не знал, чем может помочь сыну. Картошка, мед, сушеные грибы, ягоды, литровка самогона и «пятерка на пряники для девок», неизменный набор в течение четырех лет. Сын от них отказался.
        Андрей досматривал утренний сон, когда к нему на сеновал поднялся отец. Не смело растолкал, пробурчал чего- то не внятно и сунул в руку тряпичный сверток. А за тем долгий и влажный поцелуй в висок. От отца, жесткого, порой до жестокости человека, Андрей никогда не чувствовал проявления нежности и любви. Оттого и опрокинулся обратно в сон, так и не проснувшись, сжав в руке тряпичный сверток.
   Никогда Андрей не сказал отцу, что в результате денежной реформы, «сотенные», скрупулезно, по крестьянские, откладываемые на «черный день», отданные сыну на сеновале, сгодились на недельный обед  в Уст - Ильинской столовке. Отец очень любил своего сына. Сын искренне любил отца.
   Прошел почти год. Дипломированный специалист юстиции второго класса следовал к месту постоянной работы в поселке Новый, с побывкой в родной деревне. И отчего-то тесен отутюженный белый воротничок с росчерком суконного галстука на резинке, под новеньким темно-синем вицмундиром, с черно-бархатными петличкам, на которых по витому канту две золоченые звездочки. Андрей Александрович Собакин нервничал.
Шаман. 2008 – ой.
     Отступило, вкрадчиво подошло, что- то значимое, в этом было немного от невнятно близкого  и родного. Мята и чуть-чуть  знакомое, словно от матери, садовая мята и то, что цветет после захода Солнца – маленькие голубенькие цветочки маттиолы, маслянистый аромат уходящего детства.
   Сквозь сладкий дурман вижу закопченный потолок, слышу шепот. Алкасын:
- Что у тебя есть? Что- то в твоей сумке?
- Портвейн. Крепкий и сладкий, как ты любишь.
- Листья, вечерней печали радость,
       Что за бред – листья вечерней печали? Почему?  Господи, это же  сухие листья, проложенные в  Словаре фино - угорских наречий. Девочка Диана Сканер устроила в фолианте, финно-угорского словаря, гербарий! Это ее книга, но отчего- то в папке следователя Собакина. Сумка под рукой, выхватываю фолиант. На раскрывшейся странице  багряная пятерня сухого кленового листа. Бросаю в лицо шамана. Кричу:
- Дай след.
- Опасно, Аюруш. Ты, сошел с пути, только что.
- Опасно если не пойму.
 Шаман бросает свою траву в жаровню, ощущаю по усилению запаха. Пух уже не летит, кружась, он из меня бьет пульсирующими волнами.
Проваливаюсь в безответность. Вижу – тьму. Люди не ценят свою значимость. Прошу: открой свою сумку. Открываю - юная барышня из далекого прошлого. Отчего такая близкая и понятная? Вот и перекресток Краснова с Компросом на углу Горьковского сада в Перми и меня душат слезы.

.Диана. 1957-ой
   Тяжело дались первые 45, и не сантиметра менше, метров от центрального входа первого корпуса Пед. Института. Через Сибирскую к повороту на улицу Пушкина.  Дойдя, до проспекта Сталина взяла себя в руки. В первую очередь подтянула белые гольфы, поправила  резинку на юбке, утерла слезы. Прохожие? Какое им дело, до зареванной, сопливой девчонки, а ей до них. Сделай, хоть кто нибудь, ей сейчас замечание, она - не загрызет, так покусает.
   «Вот возьму и закурю сейчас папиросу», - подумала она. В сумочке остались еще три, из пяти, что она вытянула поутру из пачки отца. Первые две она скурила по пути к спискам поступивших абитуриентов. Хотя волноваться особых причин не было – единственная четверка по литературе. Билет с противоречивым вопросом «Речь Максима Горького на 1 съезде Советских писателей». Да, она, могла дословно отрапортовать текст, по хрестоматийному.
      С 12 лет, когда она впервые прочитала статью Горького «Яростные маяки», написанную в 1904-ом году, посвященную писателям-разночинцам: Помяловскому, Писемскому, Гарину-Михайловскому, Минаеву, она четко для себя усвоила: «любовь к ближним, не валяется на дороге, каждый шаг по дороге любви ведет к счастью всего человечества». На первом съезде Советских писателей, 20 лет спустя от «Яростных маяков» «Буревестник революции» заявил, что «любовь к ближнему – уловка мелкобуржуазного мировоззрения, пытающаяся снизить накал исторической конструктивности пролетарского позитивизма». Корявость языка не смущала. Тревожное недоумение вызывало откровенное противоречие между диаметрально противоположными суждениями одного и то го же авторитета. Горький авторитетом был. Поэтому на экзамене она попыталась разрешить противоречие, хотя бы для себя. Ее понесло, и удержаться сил не было. В результате «4», но все остальные экзамены на «5». Почему не приняли?   
      Дина чертовски не любила свою фамилию. Что такое Сканер? Это конечно и не
Попандопола, но, то же, как, то по-иностранному – Сканер. С детства фамилия не нравилась. За то очень нравилось имя – Диана. От сочетания звуков так и реяло теплом и загадкой. Будучи чудным ребенком непонятного детства, в поселковой библиотеке, взяла книгу автора со смешной фамилией Кун - «Мифы Древней Греции», узнала, что Диана была совсем не простой девушкой. «Неуловимой тенью, стремительно и безысходно для жертвы, движется к намеченной цели, и от бедра – стрела за стрелой. Гибкая лань, вечная спутница бессмертной охотницы, по ходу,  трофей, изящным копытом тронет, пренебрежительно фыркнет и в - след за своей грациозной спутницей». Ей, родившейся в Джезказгане известны заросли лиан, где охотится Диана.
     Однажды они с мамой гостили целую неделю у Рафик - джана, так мама просила называть толстого, неопрятного узбека в генеральском мундире. Дину отдавали на целый день под попечительство маленькой старушки Герунь, которая ни слова не понимала по-русски. На обращение: «Герунь» она улыбалась и кивала головой, приговаривая: «Герунь, аль фазиль». Она была очень доброй старушкой, кормила Дину засахаренными фруктами, свежей дыней, а виноградные заросли в периметре внутреннего двора становились местом охоты для пятилетней богини. Она сама придумала сплести в едино три гибких прута от тутовника и стянуть их прочной шелковистой нитью, с трудом выпрошенной у Геруни. Еще три прутика – стрелы, готова охота. Старушка Геруни лишь недоуменно качала головой. Она не умела читать и наверняка не знала про богиню охоты. Дина начала читать в четыре года, а понимать природу окружающих ее событий гораздо позже.
    И то, что каждый вечер, после волшебной охоты, ее возвращали в маленькую комнату без окон, где на низком диванчике, содрогаясь и всхлипывая, спала мама, не отзываясь на все попытки разбудить. И то, что папа, после возвращения мамы от Рафик-джяна, был переведен из общего барака надзорного режима в бес конвойную отдельную мазанку. Об этом Диана предпочла не думать и забыть.
    Виноградных зарослей уже не будет. Будут унылые солончаки с зеленой проволокой верблюжьей колючки, громадные бульдозеры, вечная пыльная взвесь и гром репродукторов, из которого запомнилось: Рио-Рита и Политбюро. Ах, да еще дядя Коля.
Он всегда улыбался. Даже тогда, когда папа с размаху разбил большой керамический кувшин об его машину.
- Суки, пидары лагерные, ненавижу, - кричал папа.
 Дядя Коля, приобнял папу,  за плечи, забыв про пятилетнюю девочку, качающуюся на автомобильной шине, подвешенной на станине  ржавого трактора, и не громко, но очень твердо сказал:
- Моня, потерпи, мы станцуем на их гробах таррантелу и построим город-сад.
    Мама всякий раз благодарила бога. Диана благодарила дядю Колю. После переезда в Пермь, в новую, с высоченными потолками трехкомнатную квартиру и купаясь в огромной ванной, с горячей водой, Диана вопреки привычке анализировать и понимать, мысленно повторяла, как молитву: «Рио-Рита, Политбюро, дядя Коля». Она жила в, пусть холодном, но большом городе, с большой школой и большой библиотекой. И вокруг не ходили мужики, в засаленных ватниках с автоматами на груди и злющими псами у бедра, на коротком поводке. С, короткого повадка собаку отпустить проще. Сразу – фас.

Шаман. 2ОО8-й
 Откуда такая боль внутри? Отчего так колбасит и плющит? Наверное, облевался? Но не помню. Мне плохо, очень плохо. И, я, ничего не помню. Под рукой, какая- то книга. Хорошая. Очень старая. От нее веет вечностью. Среди ее страниц усохшие листья больших надежд. Настолько больших, что перестаешь ощущать собственную боль. Вот, похоже, рябина. Растопыренная, засохшая листва, как конопля, или канадский клен?
   В руке еще, что – то. Точно – деревянный обкуренный мундштук, тот самый из архивного бокса, что привел меня в замешательство большее, чем Финно-угорский
словарь, с девчоночным  гербарием.

 Холодная и горячая вода – обнаженные, униженные женщины, очень красивые женщины. В начале – вода горячая. Умыться не возможно. Ледяная за тем. Всегда. Кровь, много крови, еше больше боли и крови. Кто же вы уроды, обрекшие несчастных женщин на пытки? На бесчеловечное уничижение души и плоти.
  Пытаюсь позвать:
- Алкасын, шаман долбанный, помоги мне.
Слышу в ответ:
- Аюруш, ты все еще в пути, а этой веточкой, тебе в вдогонку. Уж больно  интересная, твоя история. Ты, и твоя история нужны мне. Нужны  тебе. Нужны.
     Алкасын бросает в жаровню сухой лист из книжного гербария. Точно знаю: Диана его в книгу не вкладывала. Это ветка... ветка туи и она в мужской руке. А, принимает его женская рука, очень красивая, не детская. А, я -  пух, я, вини-пух, безвозмездно для всех и для всех и безвозмездно, пожалуйста.
- Возьми в руку Аюрушь.
Не хочу, но в левую ладонь вкладывает шаман, какой - то кусок дерева – груша? Да, но какая - то отчужденная, словно сгоревшая. Это мундштук!

Дядя Коля.
  Николай Назоров вроде, как из крестьян Тверской губернии, 1919-го года рождения. Так его социальное происхождение значилось в личном деле с 1937 –го года. Он разительно отличался от братьев и сестер. На фоне круглолицых, с приплющенными носами, конопатых и вечно жующих родственников он являл собой «белую ворону». Аристократический профиль с орлиным носом и огромные зеленые глаза и очевидная сообразительность. В школу пошел с пяти лет. Удивительно, но пожилая учительница «из графьев», приняла его безоговорочно. Пришедший, через год педагог – комсомолец, лишь принял, как должное, по эстафете. К ребенку претензий не было – он лучший.
    Еще в деревенской школе Ники понял: не стоит говорить, то, что думаешь, не стоит поступать, так, как хочется, необходимо делать то, что ожидают от тебя окружающие. При этом мальчик, не чувствовал затруднений. Он – птица и обязан парить над землей. Взрослые такие глупые, запутавшиеся, они ползают, как черви в навозе.  А, ведь это так просто не забывать: думаешь одно, говоришь другое, поступаешь иначе. Главное не перепутать в суете. А если весь процесс происходит органично? При этом не тупо, эмоционально, по-крестьянски? Как? Об этом Николай никогда не задумывался – процесс то органичен.
    Он очень нравился функционерам из райкома комсомола. От того легко Ники, поступил в миллиоративный техникум, где и возглавил комсомольскую организацию. Он юн, красив, коммуникабелен, идеологически выдержан, а главное  классово свой. Девчонки глаз не сводят.
  То о чем никогда не пожелают узнать его покровители – естественные грехи молодости: рукоблудие и чтение книг не одобряемых. Мальчику очень нравились Кружаев, Кострыбряджи, Беляев и Обручев.
  Будучи партийным функционером, с диагнозом  язва желудка, с образованием инженера - гидролога и креатурой НКВД, он на фронт не попал. Позже в его биографии определится легенда, что был он лейтенантом – командиром орудия ПВО, у черта на куличках на берегах Китайского моря.  На самом деле Партия, в лице НКВД, направила его на решение иных задач. Он занял пост заместителя начальника оперативно - режимного отдела Особой зоны «Восток-2» в Кизеллаге. Официальная должность секретарь партийной организации.
    В Предуралье, в сентябре 41-го, на базе Кизиловских угольных шахт, началось возведение резервной ставки главнокомандующего.  «Восток -1» срочно зарывался под землю у города Куйбышев. Второй примирялся к естественным и рукотворным полостям
у далекого шахтерского городка в угрюмой Пермской области на границе тайги и кряжей Урала. Дальше отступать некуда, разве, что за горы в болота Западной Сибири.
   Если с бункером особых проблем не было, то энергоблок с основой запроектированной Широковской ГЭС на реке Косьва, оказался провальным. Там, шло все к чертям.    Принятый к исполнению типовой проект, не желал вписываться в реальный ландшафт. Центр требовал лишь результат. Управление стройки пошло на бес - прецедентную меру – использование интеллектуального потенциала заключенных, которых к объекту на Косьву подгоняли сотнями в день. Было из кого выбирать.  Фактически инженерно-техническими сотрудники стройки стали вчерашние  студенты и профессора столичных ВУЗов, с подозрительно еврейско-немецкими фамилиями и вполне со славянскими, но подозрительными биографиями и чудовищными политическими приговорами. Все они были – «Задержанные камерно» - ЗЕКА.
    Нигде на территории лагеря Ники не чувствовал себя так комфортно, как в бараке 58-бис. Бараков на Широковской ГЭС было семнадцать.  «Пятьдесят восемь» – условное название одного из них и конкретной статьи уголовного кодекса СССР – измена Родине. Там три раздела, 12 пунктов, 14 подпунктов. Отчего – бис? Бис его знает иронию бюрократического,  лагерного мышления. В обиходе отстоялось: «бисы с 58-го бисова».
  В этом бараке, со своими идеологическими врагами он ощущал движение: реальной мысли, творческого поиска и стремления к идеалам. Не того о котором он так красиво и забористо говорил с трибун. О настоящем и гармоничном мире. О том, который чувствовал, тот, что невнятными образами всегда жил в нем.
    Зеки, даже первоходки, по 58-ой, уже успели нахвататься тюремной специфики, пили чифирь, обращались – гражданин начальник, сбивчиво, заикаясь,  отчитывались о проделанной работе, но при этом читали наизусть, всех поэтов Серебряного века. Коллективные дискуссии, будь то в плоскости научной теории, будь на острие практической задачи  – планер в свободном полете. Размеренно, свободно и красиво. Эмоциональные вспышки молодых гасли в интеллигентности авторитетных профессоров. А, ведь почти все и стар и мал, тянули кто меньше,  кто больше «5» из «15-ти», навешанных Особыми тройками.
   В течение недели «бисов барак», количеством 34-х зеков, выдал, на-гора, не только эффективные решения, но и полную инженерно-графическую экспликацию. Схемы чертились угольками из печки на нетесаных стенах барака. Ах, эти интеллектуалы, они такие ловкие, когда жить хотят. На другой же день, усилиями Ники, в бараке появились кульманы, ватман, калька, первичная проектная документация, с грифом «Секретно», усиленное питание и бытовая изоляция от уголовников. Позже Ники, не раз с гордостью думал: ай да я, ай да сукин сын, ведь я создал первую «шарашку». Только всегда про себя. Погоняло Комиссар, данное ему «бисовыми» осенью 41-го, предпочитал жестко не вспоминать. Как в целом о «службе в ПВО». Об этом хорошо знали те, кто прошел с Ним в Его светлое будущее, благодаря Ему,  выживших в чудовищных, лагерных, нечеловеческих условиях. Именно Он оценил и реализовал их интеллектуальный потенциал.
 На зека лет сорока, со странной и непонятной фамилией – Сканер, Ники обратил внимание, прям, в силу странных обстоятельств. Днем, сам того не желая, забежал в «58-ой бис». С гордостью отметил, барак преобразился: два дополнительных «каржача» - грубовато сложенные, из местного песчаника, печи вполне компенсировали холод от прорубленных и застекленных, в один лист, окон, и даже дымили не очень. Посреди лагерного убожества славно белели четыре кульмана. Молодежь пыхтела над чертежами, профессоры, по - старчески, жались к печкам, разговаривали в полголоса. С появлением Комиссара, полная тишина. Многие встали с корточек, спешно гася самокрутки о почерневшие ладони, пряча окурки в карман. Глаза опущены. Тишина.
  Ники, поддерживал режимные инструкции, но так и не привык, к показной лагерной покорности. Он знал причину и цену этой деланной модели поведения зеков - тишина.
Внезапно, словно гром, молния разорвала вязкость тишины:
- Моня, вы осел, я триста раз просил вас не применять этот дурацкий коэффициент в практических расчетах!
  Ники ошарашено метнулся взглядом на источник крика. В дальнем, самом темном углу барака, спиной к нему, бешено размахивая руками и пританцовыя, тарантеллу изображая,  истеря кричал старичок Кац, бывший академик, доктор геологических наук, гидролог по специальности,  и профессор Одесского университета, ныне зек – зав – нач Широковской ГЭС, несанкционированной проектной группы. Он не видел начальство, не ощущал ситуации тишины. Впрочем, в аналогичном положении казался и отчитываемый им зек. Высокий, худой еврей нервно тер линзы очков, то же подпрыгивал на месте, явно пытаясь, но безуспешно, возразить. Каца несло не шуточно, резким движением он смел с импровизированного – две доски, на двух чурках, рабочего стола, исписанные листы, бумаги, продолжая кричать:
- Моня, вы потц, я устал от ваших теоретических дискуссий, вы редкостный гавнюк и фантазер. Ваше треклятое значение Вернадского – Дэвиса, это, таки, есть фикция, фрик, зеро. Даже если значение, гипотетически, имеет место быть, сейчас не время. Вы хотите кушать, Моня? Конечно, хотите. Мы, все хотим кушать. Посмотрите на этих доходяг…, - импульсивно театральным жестом, с протянутой, указующей рукой, старый зек развернулся к освещенной стороне барака и обмяк, устало и болезненно опустился на чурку, заменяющую стул. Глядя в глаза Комиссара, безучастно, в пустоту произнес:
- Моня, идите в тохес. Черт бы вас, побрал.
   Ники решительно прошел в затемненный угол барака. Остановился напротив высокого еврея:
- Фамилия?
- Сканер. Заключенный номер 2008. Статья 58 – прим, 15 лет лагерей по решению Особой тройки от 17 мая 40 - го, - замявшись и явно не к месту, - Моисей Давидович, 35 лет, кандидат геологических наук, начальник лаборатории тектонических аномалий, - спохватившись, близоруко щуря глаза, с удивительно длинными, черными ресницами, тихо добавил: - бывший.
- Он еще и бывший член – корреспондент Британского королевского географического общества, - с отстраненностью вставил раскисший Кац, по-старушечьи скривился в улыбке, - а, может и не бывший.
- Любопытно.  Только пятьдесят восьмая прим – диверсия. Что этакое вы учудили в своем институте? Ладно, позже. Что за коэффициент, о котором вы спорили?
- Видите ли, гражданин начальник, это достаточно сложно объяснить неподготовленной аудитории, -  одевая, очки, вяло попытался уклониться, зек.
- Ничего попытайтесь я дипломированный геолог.
- Тогда проще, - оживился Сканер, -  развитие геосинклиналей имеют гораздо большее влияние на базальт и граниты, чем это принято,  пока считать. Движение самих  платформ прямое следствие, этих геомагнитных меридиальных процессов происходящих в планетарной коре. Имея на руках синклинальную схему, возможно с большой степенью вероятности, учесть при строительстве тектонические условия жизни конкретного ландшафта, его характер, скрытые капризы, и…
- Жизни? Вы, сказали жизни?
- Конечно. Не замыкайтесь на парадигме, вопрос философский. Наша лаборатория три года назад разработала вычисление коэффициента, пользуясь фундаментальными разработками Уильямса Девиса и методологией Владимира Ивановича Вернадского…
- Вернадский, Ваш учитель?
- Имел честь...
- А, кто такой Девис?
- Американец. Он еще в конце прошлого века описал основные геосинклинальные зоны.
Графически описал в схемах.
- У, вас есть схема?
- Здесь,- с детской непосредственностью улыбаясь, шлепнул себя по высокому лбу собеседник.
- Графически показать можете?
- Сейчас, - ученый бросился под стол, собирая раскиданные старичком Кацем бумаги.
  Далее вообще несусветное: подчиняясь необъяснимому импульсу, с искренним азартом, Ники бросился на четвереньки, помогая собирать разбросанные листки. Неожиданно под столом они столкнулись лбами. Вечно зажатый в зубах резной, грушевый мундштук, подарок начальника первого, в жизни Ника, «поля», семь лет назад, с треском врезался в правую линзу Моисея Давидовича.
   Сканер сел на задницу и вертя в руках разбитые очки, пытаясь вставить осколки в оправу, опять же с детской растерянностью, произнес:
- Ага, «шурики» разбились.
  Пряча неловкость, Ники грубовато спросил:
- Курите?
- Начинаю.
  Ники, молча, протянул мундштук, и Сканер взял, механически, в ответ передал  разбитые очки. И, Ники их принял в обе ладони, бережно, словно сосуд с эликсиром жизни. Отчего - то шепотом, уточнил:
- Диоптрий сколько?
- Минус восемь.

  Шаман. 2008-й.
  Светлая волна размывает четкую картинку. Образы, еще секунду назад такие реальные, становятся зыбкими, но суть остается, только в тумане. Начинает подташнивать, словно на воздушной яме. Но мне  не хочется выходить из этого состояния. Подозреваю, открой глаза и будет хуже.
Слышу:
- Деда, почему на меня мальчишки смеются? Говорят – вотяк, с печки бряк. Дразнятся. У мамки спрашивал, так она к тебе послала. А мальчишки говорят, что ты Дирак – Алкасын – чертов сын и богу молишься. Ведь нет бога. Чему молишься? А, я сам видел: ты, три дня как, с зарей, на берег, к деревне, под сосны ходил. Мамка говорит, ты там молишься. Так ведь из села старухи ездят молиться, в Сайгатку. Там у них церковь.  Христос у них главный. В лесу то ты кому молишься? А, деда?
  Откуда взялся ребенок? Точно помню, ребенка не было. Женщины были, и был проклятый Шаман, бердзье его шалимезел иши. Мне чертовски нравится, что я плаваю, как гавно в проруби. Мне муторно - сладко. Всех и во всем вижу, но при этом не за что не отвечаю, так и зла не творю. Не гневлю бога, и он прощает. Как это просто. Примерно так же, как новые мои я – Андрей, Диана, Ники. Откуда они взялись? Или это все я? Нет, он Собакин Андрей Александрович, а кто я? Ники? Голенастая, умненькая девочка Дина? Да, плевать. Шаман мне в руки кладет, похоже следственную папку, на ощупь маслянистую, как и вода, что медленно покрывает мое лицо. Пух  внутри меня становится черным и плотным. Андрей? Цепляю знаки – цифры, вижу. Вижу, но ничего не понимаю. Нет артефакта в руке, но все равно ощущаю его тяжесть и с еще большей силой.

Андрей. 1958-ой
    Приезд в родную деревню превзошел все ожидания. Со знаком минус. Отец очень болен, острый ревматизм, приобрел в Трудовой Армии, на фронт то не взяли по состоянию здоровья. В глаза сыну не смотрел. Всякий раз отводил глаза в сторону. Словно виноват в чем то. В чем? Так и хотелось закричать:
- Папа, в чем твоя или моя вина? В том, что ты отдал мне многолетние сбережения семьи,
а я их принял? Так обожди, немного, и я их верну.
    Объяснить отцу, что 250 рублей, врученные сыну на сеновале, в результате денежной реформы, превратились в 25, казалось не мыслимым. Четвертного хватило, как раз на месяц до получения первой стажерской зарплаты – 62 рубля 40 копеек. В Усть-Ильинской прокуратуре, об обещанном в деканате авансе за первый месяц работы, словно не знали. Теперь получив звание и должность, по месту распределения он будет ежемесячно получать 125 «новыми», но отцу он обязан вернуть 250 и он их вернет.
   Так Андрей бы и закричал, не суетись вокруг рой сестер. Мама подкладывала шанежки и снимала пылинки с вицмундира столь важного сына-первенца. Отец выпил вторую, было начал печальную застольную, мол, не вейтесь черные кудри, на втором куплете сбился, чертыхнулся матерно, перекрестился, извинился и молча, ушел спать.
     От щебетанья сестер и явных завлекух с улицы Андрей, без всякого удовольствия замахнул три по пятьдесят и, почувствовав, горячую заволоку, потребовал у матери костюм, что не одевал с выпускного 10-го класса. Мать и сестры засуетились по избе. Пиджак оказался тесен в плечах. Голубая сорочка треснула при одевании по швам. Брюки коротки. Плюнув на прошлый гардероб, Андрей достал трикотажный спортивный костюм из собственного чемодана. В нем и пошел на улицу. Хорош бы он был в своей новенькой партикулярной форме. Поутру два закадычных друга, притащили его на двор, изрядно побитого и очень измазанного глиной и чем - то чертовски вонючим. Три оставшихся, на побывку, дня Андрей отпаривался в бане и не показывался отцу на глаза.
     К счастью отец к общению и не стремился. Мать успокаивала, мол, болен. Приносила в летнюю кухню пельмени, блины, пироги с мясом. Однажды даже четвертинку, но Андрей так посмотрел на нее, что она тут, же прославилась:
- Вот и умник, вот и правильно.
    Отглаженный, почищенный воском, мундир, накрахмаленная сорочка от сестры Тамары. Сведенные на нет синяки и кровоподтеки, пареной бодягой и жеваным чистотелом от младшей Анечки. Постиранный спортивный костюм, от Зои. Печеные подорожники, от мамы. Андрей Александрович готов к службе. Только вот отец. По всей форме подошел к нему. Отец лежал на топчане в закутке, за русской печью. Увидев сына, приподнялся, подгребая подушки под спину, уселся, глухим голосом спросил:
- Едешь?
У Андрея, высушило в горле:
- Ага.
- Пока внука мне не привезешь, не помру. Понял?
- Ага.
- Ступай, бог тебе в помощь и мое благословение. Да перекрестись ты нехристь.
Отец махнул рукой и отвернулся к печке. Андрей пятясь, изобразил рукой нечто суетное подобное крестному знаменью. Мысленно поймал себя: «Что, товарищ, член КПСС, не забыл крест положить с правого плеча на левое и поклониться, чур, меня на хер». Секретарем комсомольской организации школы стал в шестнадцать. Кандидатом в члены  стал в армии. В партии со второго курса института. Православный крест  щепотью, не забыт. И чудовищное ощущение незавершенности. Недосказанности, чего-то очень важного. Чего- то предельно значимого, вот прямо сейчас, пока отец отворачивается к нему спиной, беспомощный и беззащитный.
   Собрать мысли и чувства в аналитический мешок, Андрей пытался на пути в Пермь. Ничего не получалось. Все растекалось пролитым киселем. Ведь он, Собакин, не белоручка и не пацан 17 лет. Неужели он, дипломированный юрист, правовед, сдавший на «отл» формальную логику, исторический и диалектический материализм, историю всемирной философии, предметную и структурную крименалогию не сможет собрать себя в кулак, заставить себя мыслить конструктивно? Память, сука, подкинула, случай на третьем курсе.
      «Зеленушный» - погоняло такое, профессор, читавший курс формальной логики, на одной из первых лекций, пообещал, что пожмет руку тому, кто первым графически решит силлогизм – Деды, отцы, дети. Схема простейшая, но аудитория затихла. Андрею решение пришло сразу, но пока он, не веря себе, катал предикат и посылку в обратном порядке, вскинула руку Леночка Березовская. Сокурсники бросились смотреть. Замешкавшийся преподаватель увидел поднятую руку Андрея и, издав победный всхлип, метнулся к нему. Ему очень хотелось доминанты мужчин. Вцепившись руками и взглядом в тетрадь, оценив решение, этот маленький, худенький человек расправил плечи и даже в росте прибавил, протянул Андрею руку. «Победитель».
     Ему в голову не могла придти банальная мысль: студент решил задачу интуитивно, то есть вопреки, преподаваемого, предметом, инструментария. Но «автомат» в семестре Андрею был обеспечен. Все фигуры и модусы категорических и условных силлогизмов он до сих пор в гробу видит. Другое дело – красавица Леночка Березовская, домашняя девочка из городской обеспеченной семьи, преуспевающего адвоката. Какого черта она поперлась в СЮИ, а не на юрфак университета? Андрей украл у нее, заслуженную победу на том долбаном семинаре. Она ему этого не простила. Она родила ему ребенка. Чудесного, кудрявого мальчика с небесным цветом глаз, а папе отрезала:
- Будь свободен.
     Андрей не в первый раз ловил себя на том, что думая о женщинах, с которыми он «ах, да», или очень хотелось бы, но «ах, нет», он уходит от тяжелой рефлексии, поддаваясь которой ничего уже делать, не хочется. Как старший сержант Советской Армии, он решительно искоренял эти мелкобуржуазные недостатки. Вот и теперь, подъезжая, к Перми ему стало значительно легче.
      Легкость отлетела на перроне. Паровоз фыркнул и укатил вагоны в депо. Андрей впервые, в жизни, оказался на станции Пермь-1. И в одиночестве. Перед ним присел, как хищник перед прыжком, одноэтажный барак, в стиле ложного барокко, времен Александра второго. Еще необходимо перейти асфальтовую змею улицы Орджоникидзе и встретить громаду Речного вокзала, во всей пышности Сталинской готики. От всего этого веяло смрадным дурманом. Ощущение потерянности обостряли далекие паровозные гудки, трамвайные перезвоны и огоньки большого города, где то там на холме. Сержант Собакин встряхнул башкой,
специалист юстиции 2-го класса Андрей Александрович уверенным шагом направился к билетным кассам Речного вокзала.

Шаман. 2008-й год.
 Ощущая зло, не каждый может ему воспротивится. Зло – слово. Добро – дело. Совершая поступок, всякий думает и говорит, хотя бы самому себе: Я, поступил правильно. Зло при этом отступает. Говорит: оценим по результатам. Что это? Возвращаюсь к себе? Помню, что у шамана. Помню, что за мной гоняется ФСБ или кто там. Зачем? Что- то связанно с этой книгой, которую я сжимаю в руке. А, что за книга? И отчего из нее постоянно чего- то сыплется? Вот, опять какие - то сухие листья полетели. Обыкновенный американский клен. Почему американский? Эта желто-зеленая листва сопровождает меня с детства. Вот, дубовые, их найти сложнее, чем кленовые, вишневые, яблочные. Проще – березовые, тополиные. Хотя сейчас и елку от пихты, не отличу. В детстве не отличал.
    Накрывает сосновым смолянистым духом тяжелым, пропаренным и чудовищной головной болью.
  Чувствую, как на лоб ложится добрая рука, боль отступает и чудная девчонка шепчет  мне – возьми иную ветвь, эту, тополиную. Охотно беру, сгребая ладонью то, что по- настоящему значимо, но отчего - то руками шамана, бросаю в огонь.

 Диана, 1957-ой.   
      Дина  не была комсомолкой.  Ее упорно не принимали в авангард пролетариата и
творческий потенциал КПСС. Ведь мало, что она очень общественно активна и  политически образована, так и умна не по годам. Во всем виновата ее фамилия и папа. Папа каждую неделю по средам, в 17. 00, ходит в кабинет 24, Сталинский проспект, 67.
     Светло и радостно тем, кто не знает этого адреса, а лишь восхищается готическим модерном здания величественно взносящего, по естественным холмам, свой шпиль в Комсомольский проспект -  в небо и обратно к Преображенскому храму, в Камский обрыв.
   Безысходность и тьма  раздвинулись маем 53 года.  Папе, инженеру-гидрологу, доктору геологических наук, действительному члену Оксфордского университета, бывшему члену-корреспонденту Академии наук СССР, разрешено стать честным  гражданином СэСэСээРа. В этом качестве он и уехал на строительство ГЭС в поселок Новый, на правобережье Среднего Прикамья. Только вот Диана, закончив школу, так в комсомол и не вступила. Ей, читающей Шекспира в оригинале, с чувством  шептали оба персонажа из Веруны, баллады слагали менестрели Уэльса, и рыцари Круглого стола  склоняли мечи, произнося – Аввалон. В этом и находила отдушину.
      Круг общения делился по категориям: сверстники – милые подружки, а их лишь две – розовые, воздушные дурынды, одноклассницы. Пацаны - пермская дворовая шпана. Первые скучны до безумия, своей однообразной предсказуемостью. Вторые опасны не предсказуемостью безбашенного безумия. Впрочем, и тех и других она любила. Первых - снисходительно жалея, вторых - сладко опасаясь
       Те на кого смотрела с восхищением – папа и его друзья: легкие, остроумные, парящие над землей, пренебрегающие блевотной тоской серой повседневности. Для них не было границ в познании окружающего мира. Дина знала: все они клиенты высотки на Компросе. Многих помнила с Джескангана. Они построили Широковскую ГЭС, вопреки проектной  гиблой идее. Они разработали и осуществили уникальную систему ирригации в Узбекистане. Обуздали горные потоки для водоснабжения Душанбе в Туркмении. Развернули реки вспять для столицы Казахстана. Сегодня они строят КамГЭС. Именно они озвучили, для нее: геоморфологическое и патогенное движение платформ в теории Венегера, дыхание земли Голицина, ноосфера Вернадского, таблица Девиса. И, по интонации что-то очень ужасное – геосинклинальное  скольжение. Дина в этом ничего не понимает. Она чувствует угрозу. На этот раз не от людей. Нельзя строить плотину, там, где ее возводят. Но есть Госплан. И тут Рио-Рита, политбюро, и дядя Коля. Он предлагает всем присутствующим пойти попить пиво из автоматов.
         На Компросе новинка – железные ящики, продающие пиво. Брось в монетоприемник 3 копейки получишь газированный дюшес, опусти туда же 10, но нажми кнопку первую снизу, получишь стакан пенящегося пива. Дине не пять лет и она понимает: в доме прослушка, поэтому умный дядя Коля вывел, для обсуждения очень важного вопроса папу и всех его друзей на улицу.
    Когда же она расспрашивала папу, кто он, дядя Коля? Папа всякий раз терялся в определениях. Когда же доставала, решительно отсекал: «Не худшее из всех зол».
     В результате Диана ощущала себя, как в прозрачном пузыре с ограниченным запасом кислорода. Мама? Младшая сестра? Тени. Полуденные тени. Они есть, и тут же их нет. Зачеркнула. Так, как, по-видимому, зачеркнул их и папа.
    Дина хотела любить и быть любимой. По настоящему, без дураков. Папа? Милый, нежный, очень-очень любимый мужчина, но очень редко  пел про бабочек, особенно во вторник. Тогда, когда он  готовился явиться  - среда, 17.00 , кабинет24 , Сталинский проспект, 64.
     Дина готово и умело подхватывала речевку, на лету: «Кто там шагает правой...» Вот в институт не поступила. Фигня. Обидно? Да. За то весь мир трубит 20-тым съездом.  Диана не просто поет, она делает это самозабвенно и с очень большим удовольствием. Она приняла решение едет с отцом на новую стройку. После развода родители словно взбеленились – полное отчуждение. Десять лет, живя, без условных идиом «под пулеметом» они держались друг за друга, а тут, как грянула полная реабилитация,
вцепились друг-другу в горло. Не примеримо.
    О папиной служебной квартире, той, что на Комсомольском проспекте речь и не велась. По имуществу, насколько Диана помнит, все было под папу получено, мама-то не служила. Любил? Да. Когда то до Джезказгана. Дурные законы. Оказывается самые близкие и родные люди рубились из - за нее, из - за Дианы. Пока ей не исполнилось 18 лет, она не человек, она субъект бракоразводного процесса.
     Папа на заседание суда так и не явился, хоть и обещал. Решение вынесли в его отсутствии.  Диане пришлось отдуваться самой. Она сделала это жестоко и не без удовольствия. Встретив маму в коридоре суда, до начала заседания, она  сказала лишь: « Джезказган». Жгучее, семитское вспыхнуло, в ответ, в красивых глазах мамы и тут же угасло. Мать отказалась от претензий на старшую дочь. Диана осталась с папой. Судьба младшей сестры ее совершенно не интересовала. Диана едет в поселок Новый, к папе, все остальное ей исключительно на - плевать.
   Вспоминая сцену в коридоре здания суда, Дина еще раз, на посошок, крутанулась,  перед зеркалами трельяжа в прихожей квартиры, в которую она уже никогда, ни за что  не вернется. Легко подхватила собранный на - кануне походный рюкзак и уже распахнув двери, не удержавшись, опять обернулась к зеркалам. Состроила сама себе грозную рожицу и по слогам громко произнесла:
  -  Да-да-и-мен-но-на-пле - ватьать.
  Если бы кто ни будь, ей сказал, что перед тем, как захлопнулась дверь, одно из трех отражений, необъяснимо застывших в зеркалах, развернулось к ней спиной, она бы не поверила. Да и сказать было не кому. Да пожалуй, и бесполезно.

Шаман. 2008-й год.
  По-видимому, у меня тяжелое похмелье. Помню, что нахожусь у шамана, в его времянке. Слышу приглушенную, отдаленную речь:
- Еще до того, как бог опрокинул тарелку воды на землю, вылетели с рук его две сильные птицы – Светлая и Темная. Светлая несла на крыльях ветра: добро, свет, тепло. Темная: тяжелые мысли, тревогу и страх. Темная потом убила свою сестру.
- Если птица такая плохая, почему бог позволил ей убить добрую?
- У больших птиц нет простого ответа, и для бога, они одного цвета. Нет для него ни доброй, ни злой.
- А, ты какую,  больше любишь?
- Люблю тебя, свою мать, ее мать. И, ты люби, свою. Она не светлая и не темная, она – мать. Вырастишь, вместо меня пойдешь к соснам, на рассветный берег, будешь с ветром разговаривать, большим станешь. 
   Сдается мне, что я и бред – близнецы, братья. И, черт побери, на каком языке говорят: и я, и бред, и шаман с внуком. Чем же меня одурманил старый удмурт? Вижу, сидит на - против меня старую книгу листает. Травку из страниц достает и в огонь бросает. А, ребенок, с которым он только что разговаривал, он-то где? Головной боли уже нет. Я, и есть сама боль – тягучая, безысходная. Размеренные всхлипы больших, тяжелых весел по черной воде – маслу.

Андрей. 1958-ой
    Андрей Собакин считал, что с фамилией не повезло. В армии ему приклеилось, погоняло – Пес. Много он, через это бед перенес. Предпочитает не вспоминать. Даже малодушные всхлипы типа: «Хлопцы легайте, Пес идет», душу не грели. Армейское: бей, а не то сам бит будешь, понималось, но душой не принималось. Став старшиной роты, как мог, сдерживал «дедовство». Замполит всю печень съел псевдоисторическими экскурсами, мол, при Петре «дедовство» заведено в войсках, опытный солдат новобранцу опыт передать обязан, дабы выжить и врага поразить, от того молодой обязан, во всем
подчиняться старослужащим, а если нет, так и в бубен не грез. Стрюк лукавый, вспомнил времена Измаила, когда бога боялись, еще и переврал. А, когда в сушилке пятеро отморозков – черпаков, молодого в жопу дрючат? Кого охраняем от тех и набираем. А пацан уже не поднимется. Теперь ходи и приглядывай, лишь бы не повесился. ****ский мир, откуда зараза, взялась?  Девок,  вокруг намеренно. Увольнительная каждые две недели.  Нет, надо слабого, унизить. Чтоб самому возвыситься? Блуд почесать? Или это, что - то глубинное, животное? По любому – уроды.
    Служил во  Внутренних войсках. Зону охранял. Лагерь особого режима в Западной Сибири, комбинат по  обогащению урановой руды, обслуживал. Зеки матерые, серьезные срока мотающие. Службу, на три года, не выбирал, на бога не роптал. По сути: вырваться из деревни, с паспортом на руках, так это только, через Армию и сразу в ВУЗ. Близлежащий, от родного гнезда, на реке Чусовой и от места службы, по выверенной Министерством внутренних дел биографии – Свердловский юридический институт.
   Паренек, право слово – не плохой. Не простой? Да. Там, где не хватало общей культуры, компенсировал деревенской хваткой и природной интуицией, звериной какой то, от которой и сам порой шарахался. Да и в институте кой чему научили. Про Римское право - читал. Не все в данном каноне устраивало. Моральные и нравственные противоречия ставили в тупик. Во спасение приходила все та же крестьянская мудрость. Это же только в сказках: коли знаешь имя дракона – он убит. То для философов и поэтов. Андрей – пес, он след взять, врага достичь и загрызть. Еще одна лычка, звездочка? Да не помешает. Исключительно для того, что бы возможностей было больше, что б рвать, искоренять, уничтожить преступность, как класс. Вроде все сказал?
       Проснулся в липкой духоте и в винной вони, тесной каюты. Черт, я же на пароходе, плыву по Каме в поселок Новый, к месту распределения.
    Соседи по каюте четвертого класса, три таджика, пили с самого отплытия из Перми чашму, разлили по столу, на пол, так и уснули. Ладно, хоть не курили. Насвой жевали, вон по зеленой слизятине изо рта одного из них видно. Эту заразу помнил по армии, практически все, призванные из Средней Азии, сосали эту дрянь, смесь конопли и куриного помета. Попытался открыть иллюминатор – фиг вам, заклеено многолетними пластами масленой краски.
      В коридоре вибрация от работы дизеля стала чувствительней. Дрожь под ногами, с лева и с - права. От ритмичного подмигивания потолочных ламп к горлу подкатила дурнота, перед глазами поплыли фиолетовые кляксы. С трудом поднялся на уровень кают второго класса и вышел на палубу. Речной, весенний, холодный и ночной ветер. Берегов не видать. Ни огонька. За бортом тьма. Лишь звук – «отчь шлем грру ух,  шлебсх» и снова, прямо здесь под ногами, на бортовом выступе, над аркой гребного колеса – «отчь шлем грру ух шлебсх». Смешно стало, уж больно на молитву похоже. На еврейском языке.
   В детстве, бабушка – отцова мать, читая «Отче наш» приговаривала:
- Андрюшка бойся евреев, они, Христа нашего распяли, распнут и тебя, коль против их веры пойдешь.
На станции, в казармах, жили эвакуированные из Ленинграда. Про них говорили:
- Евреи.
- Какие они, к гребанной матери евреи, - веско парировал, Андрюшкин дядька, муж материной сестры Нюры, Афанасич, работавший паровозным машинистом, - коли, у них денег нет.
    За всю жизнь Андрей встречал лишь одного человека, который не скрывал своего еврейского происхождения - Мириам Львовна Меерович, преподаватель истории ВКП (б). Говорили, что задолго до войны она была большим человеком в аппарате самого Дзержинского. Большим, а вернее очень большим человеком, она была и в глазах своих 20-летних студентов. Редкий гренадер с факультета правоведения, куда отбирали, как в гвардию, мог поспорить с ней ростом и статью, а бюст, вплывал в аудиторию задолго до появления обладательницы. В целом «Мира»  была терпимой, доброжелательной, но
очень уставшей женщиной. Лишь однажды Андрей услышал  неприязненные интонации в ее голосе. Во время проходного семинара на беспомощный доклад откровенно тупого и не радивого студента, отстраненно в никуда произнесла, что - то похожее на: «… шли-мазел-дзе-тохес-шлепс…» и что - то еще, чего Андрей не запомнил, но фонетически на слух, легло на знакомство с идишем. Иного случая не было.
   А, тут на палубе парахода: «…шлепс, отч…», от гребного колесо на 38-ую оборота, тут же «грроух» и отчего то «Отче наш» - «…отчь, шлебс…» на последующие 322.  Андрей перестал считать, когда закончились папиросы. Захотелось портвейна. Доброго, товарищеского, непременно в круге близких друзей студенческой общины. Вольный ветер весны диктовал чувство близости надежных людей, готовых всегда поддержать. Так нет их рядом.
   Вот прямо по борту, уплыл, синим огнем возникший бакен. Ушел в - лево. Оттого пароход резко в - право. Немного качнуло. А, вон в - перекрест и опасный -  красный. От, него и уходим. В - дали качается зеленый. Пароход уверенно шлепает дальше. Путь проложен и любые движения в сторону чреваты крушением.

Шаман.2008-й.
  Отмечаю: приходы становятся чаще. Все болезненней. С трудом открываю глаза и тут же закрываю. Очень яркий свет. Откуда?  Из закопченного маленького стекла, что отделяет меня сейчас от мира? Слышу:
- Вот почему каждую весну, в день солнцеворота, надо придти в этот сосновый бор, на левый берег реки, на восходе, найти и согреть своим телом яйцо светлой птицы. А, когда скорлупа лопнет и разлетится надо удержать в руках птенца и спеть для него заветную песню. Только после этого отпустить в небо. В полете птенец сразу превратится в новую Белую птицу и очистит черное в нашем мире. Тогда с болот не будет ползти в наш мир беда.
- Деда, почему мы тогда живем в болотах?
- Мы дети черной птицы, но мечтаем о светлой.
- Почему?
-  Об этом я тебе не рассказывал, об этом поется в заветной песне.
- Спой дедушка.
- Нельзя петь. Сейчас. Весной надо.
- Тогда расскажи о, чем там поется.
- Рассказать можно.
   Когда была одна вода, Великий бог создал двух птиц, похожих на уток – черную и белую. Могли они только летать и плавать. Им стало скучно. Тогда черная уговорила белую нырнуть глубоко под воду и достать землю, из которой можно вылепить новых уток. И они нырнули, но землю в клюве принесла только белая птица. Черной стало обидно, и она отняла добычу, исклевав более удачливого соперника. Белая, закричала от сильной боли и умерла, а черная начала лепить. Великий бог видел все это, но он не вмешивался в дела своих тварей. Ему было интересно, а что получится в результате?
  Черной птице, было очень трудно, одной, без белой лепить новый мир, но она справилась. В начале, над водой возникла суша. На ней появились трава и деревья, животные и птицы, но земля, поднятая из - под воды, закончилась, а самого главного – существ подобных себе, способных летать, плавать и говорить не нашлось, Черная вылепить не успела. Тогда она подплыла к телу мертвой белой птицы и из ее зоба вырвала крупинки, застрявшие там, но закашлялась, подавившись, и выплюнула их на сушу. Так появился человек. А, может быть, это просто сладкий сон?

Андрей. 1958-ой
- Ну, и как вам эта финно-угорская версия происхождения человека?
     Бац! Мать, моя крестьянка, он, что гипнотизер? Андрей, лишь отчетливо помнил, как, еще за темно – внезапно проснулся и никак не мог заснуть. Плюнул и решил прогуляться, рассвет встретить. От общежития в сторону плотины двинулся и поздоровался с высоким мужчиной, в двубортном сером пиджаке, вышедшем на встречу, из тумана парящей реки. Наверное, тот и представился как то. Но, как – Андрей вспомнить не мог.
- Да, вы закурите. Вижу языческий эпос, на вас действует  подавляюще. Вид, у вас какой - то пришибленный.
  Андрей, стараясь не заметней, глянул на часы. Блин, четыре утра. Он вышел на плотину в три, плюс минус 5 минут. Встретился с незнакомцем? Оказывается, порядка часа он слушает его рассказ о черной и белой птице. Какого хрена он теряет над собой контроль? Закурить? Добротный повод для паузы, для возвращения в реальный мир.
   Загадочный собеседник, демонстрируя полное равнодушие, к душевному замешательству Андрея оперся о деревянные перила и смотрит в низ, на взбаламученную воду нижнего канала.
  Пока Андрей, невнятными к управлению пальцами, доставал и прикуривал папиросу, собеседник негромко продолжил свою речь:
- Мой хороший приятель, очень талантливый писатель, Василий Гроссман, в своем новом романе пишет о: светлой Оке, широкой Волге, пенящемся Иртыше, изумрудном Енисее, а вот Кама у него, отчего то «суровая и желтая». Никогда этого не пойму. Видел Каму во всех проявлениях. Жесткая? Допускаю. Как все северные реки суровая. Но отчего желтая? Ведь не Хуанхэ. Серо-свинцовая, это осень. Патово-стальная, весна. Аквамариновый бульон, лето. Все остальное это завьюженное белое полотно. В прочем этот роман прочитать полностью никто не сможет.  Кстати, как и монографию академика Велиханова по памятнику удмурдского эпоса «Заветная песня». Не ищите монографию в библиотеке. Не найдете. Еще в 30-е изъяли.  Да и стоит ли отвлекаться, хотя вижу, прониклись, уж почитай, как минуты две жуете мундштук не запалившей папиросы.
  Андрей, как по команде, откусил и выплюнул измочаленный картон.
  Собеседник не торопясь продолжил:
- У, вас сейчас в производстве очень сложное дело. Не спешите с выводами, оглядитесь. Днем, встретите одного смешного человечка, здесь, на плотине, он много знает. С ним особо не церемоньтесь, по - тверже, у вас ведь имеется навык? Пес. Товарищ старший сержант?
- Заключенных никогда не бил, - впервые, за всю эту странную встречу, угрюмо, ответил Андрей.
- Знаю. За все три года службы, ни одного взыскания. В институте на отличном счету. Член партии. Морально безупречен. Вот только тройка по Римскому праву на первом курсе, с пересдачи.  Пишите до сих пор безграмотно. Тема диплома «Особенности осмотра места преступления» явно оказалась не по плечу, уткнулись в психологию и спасовали, ушли в общепринятые стереотипы.  Хотя и получили – отлично, сами - то недовольны, остались собственной работой? Осознали, что явно не хватает образования.
- Так, ведь из деревни…
- И, это знаю, уважаемый Андрей Александрович. Да, еще женщину с ребенком бросили.
- Так, ведь она…
- Не партийная еврейка?
- Нет, она сама…
  У Собакина, слова застревали в горле. Без того не уютно, тревожно, а тут мурашки по спине и в пот прошибло.
- Тут, вам, бог -  судья. Вы вед верите в бога? – вопрос прозвучал, как утверждение и далее, - то, что не спится по ночам, поверьте, не муки совести. Слишком молоды. Ответьте лучше, почему отказались в институте сотрудничать с органами государственной безопасности?
- Так, они вербовали, чтобы на Миру стучал.
- Информировал, о Мириам Львовне - впервые за встречу улыбнулся собеседник, добавил, - а, еще и на товарищей, среди них были прелюбопытные личности, в особенности из отчисленных. Не так ли товарищ, следователь прокуратуры, специалист второго класса юстиции, с отличием институт окончивший? Или, я чего - то не знаю и успешный студент все - таки информировал органы?
- Не был сексотом и не буду.
- Не зарекайтесь. Учила, ведь мама, ваша – от тюрьмы и сумы.
- Господи, - уже, чувствуя предательские слезы слабости, всхлипнул Андрей, - а это - то откуда, вы знаете?
- Уважаемая Елена Степановна, матушка ваша, кровь от плоти культуры народной. А, в русском фольклоре пословица эта, самая употребляемая. Мне вот еще любопытно, как стажер смог найти и задержать без оперативников, без помощи старших товарищей, в Уст- Ильинске,  рецидивиста – убийцу Ваньку Мокрого? Ивана Петровича Мокрушина, 1924 года рождения.
- Я, его по лагерю помнил. Да и карта легла удачно.
- Да, не только. Вы батенька прирожденный пес. Не цепной, вольный охотник, дикий, лесной. Слышали про лесных псов?
- Лисы, что ли?
- Лисы. Только не пушистые и милые, а страшные, коварные и сильные хищники, одиночки. Ванька Мокрый – изгой в преступной среде, одиночка. Вы его чувствовали и понимали, оттого изловили. Кстати Мокрушин опять в бегах. Прикамье – его угодья, в иные края не подастся. Будьте осторожны. Однако, какую же дрянь, вы курите. На днях в ОРС привезут Кишиневский «Казбек». Для рабочих дороговато, как и для вас, впрочем. Из экономии, может быть, и бросите. До встречи.
- А-а?
- Да, да. Вот, я, вам написал.
Собеседник протянул листок, заблаговременно вырванный из блокнота, и словно растворился в воздухе. Он был, вот только, что здесь на узких, пешеходных, мостках верхнего бьефа и его уже нет. Только клубящаяся дымка холодного дыхания бурлящей реки. Андрей, в растерянности, развернул сложенный по - полам лист из блокнота. Резким, чуть ли не готическим шрифтом, от руки печатно написано: « Николай Михайлович Навзоров, секретарь партийной организации строительства…», далее цифры прямого телефонного номера. Андрея шатнуло -  второй по значимости, а поговаривали, что и первый, человек на Стройке, только, что общался с ним. А, он, Андрей толком ничего не понял, вербовал, что ли?
 А, заветная песня, это как? И отчего? По-видимому, резко повернул голову. Все вокруг завертелось и смешалось.

Шаман. 2008-й.
- Это великая песня, заветная и поется в ней той, что белыми крылами и взором светлым очистит над головами черные небеса, и каждый из нас сумеет понять, что мир, как яйцо – так не прост. От каждого немного тепла и любви, настоящих и к жизни возродится птенец.
    Андрей не звал эти голоса, они в нем жили. Их много было. Накатывали в разных модуляциях и тембрах. Это было продолжением беспамятства. Как тяжелый накат крепкого алкоголя, не в первый день запоя.
- Получается, что мы птицы?
- Нет. Мы, род пчелы – Уд. Мы тоже летаем и дорожим именем своего рода. Последний ра-у –  человек из рода птицы, умер в моем доме, давно. И пока дышал, просил: « Собери людей – медведя, кабана, собаки, рыбы и пчелы, спасите белую птицу».
- Ты видел белую птицу?
- Нет, никто ее не видел. Не забудь –  мы Мурты – просто люди, не боги.  Человек не может, удержать в руках, то, за что его укроет белыми крылами светлая птица. Но, только в теплых ладонях человека птенец обретет новую жизнь.
   Господи, что со мной и кто, я? Журналюга 21-го века или непонятный прокурорский следак из какого - то прошлого? Я, не хочу прошлого, не живу сегодняшним, не дышу будущим. Хочу лишь знать: почему умерла Диана Сканер? Для меня это очень важно. Отчего то.


Андрей. 1958-ой.
  Недоумение и тревога.
 Отчего, именно ему, новичку, профессиональному недоделку, поручили это дело? Для Стройки очень громкое, хотя и обсуждали его в полголоса даже посвященные. Более того дело уже было в производстве старшего следователя Колушкина. Тот и по опыту, и по званию, и по должности, и самое главное по знанию местных условий – сто очков вперед. Не маловажно, если не определяющее, именно он производил, в качестве дежурного следователя прокуратуры, первичное обследование места преступления.
   Кроме того завалили текущей мелочевкой? Вообще преступление мутное. Не темное, как правило, любое убийство, а именно мутное. Даже не по факту природы насильственного, жестокого и осмысленного убийства, что оно таковым являлось, сомнений не было, а именно мутным и зловонным. Андрей это нюхом чуял.
     Еще, на в скидку, при первом рассмотрении материалов следственного дела, Андрей отметил: на трупе, кроме многочисленных ран, полученных посмертно, телом, сброшенным с 20-ти метровой высоты и следа удавки на горле, есть и «синюшные, отечные опухали» на запястьях и лодыжках «полученные при жизни». Очевидно, длительный срок, где то держали, со связанными руками и ногами. Банально насиловали? Нет. Не совпадает с результатами медэкспертизы, девочку, один раз. С какой целью так долго держали связанной?
 Зачем сбросили в котлован? На теле ткань синтетического  ковра, в который был, завернут труп. Где сам ковер? Зачем, насильник, рискуя, везет  жертву на стройку, под бетон и увозит с собой ковролин? Изнасиловал, убил в поселке, а труп отвез позже, под бетон? Не проще закопать, где ни - будь, в лесу? Утопить в болоте? Благо и того и другого в округе премного, да и автомобиль явно под рукой.
 Андрей еще раз просмотрел  прижизненную фотографию девушки. Господи: глаза- озера, в них утонуть должно. В мертвые глаза? Нет, на этом, вот, прижизненном, снимке они еще живые. А вот на фото - карте, с места преступления – мертвые.
         Не осознанно задвинул, под груду текущих дел, папку с экспликацией. Фотографии синюшного трупа резали глаз. Где живое? «Найду эту суку, убийцу, разорву, растопчу, нет места этой мрази на земле». Отчего- то резонировало – мир на всей земле, а на воде? И под водой найду суку.
     Допустим, убийца не привез девушку, лично на створ, а подбросил на пол - пути. Самосвалы на плотине свозят грунт и с правого и с левого берегов, вот если бы сразу  взять все слепки автомобильных протекторов на тот момент, личный транспорт – прокачать в поселке легче, с самосвалами сложнее, но возможно. Было бы. Слепки не сделаны, сразу. Мимо. Заткнись, пес и без тебя знаю, что воняет. Есть ткань синтетического ковра. Этим добром не удивишь, был бы Самаркандский, лично ствол, в задницу, засунул. Кавролины, удел служебных помещений. Блин, весь поселок, от управления кормится – всяк барак перебардак, куски Каролина в каждой голубятне. Стоп, голуби. Чистый, без помета и прочей бяки, ковер – по любому – служебное помещение и очень чистое. Где у нас чистый кавролин – в управлении. Блин. Забросили, запомнили.
  Девочку дней пять, не меньше, держали связанной. Костя? Лейтер? Мимо. Не вижу
ситуацию. Поздно, слишком поздно.
         Сама пришла на створ, разделась, тут же себя изнасиловала и бросилась под бетон. Что делала сотрудница проектного отдела на втором створе в пять часов утра? В оперативном записке значится: «…стала жертвой разбойного нападения, виновные устанавливаются». На строящейся плотине? Где очень, очень много людей? Уральская весна – белые ночи третья смена: 22.30 до 05.30 - 16 бетонщиков, 12 опалубщиков, 2 крановщика, 4 водителя, поочередно подвозящих бетон и мастер участка. Итого полтинник человеческих ресурсов реальных. Никто ничего не видел.
     В деле письменные показания трех человек: крановщицы, обнаружившей тело и 2-ух бетонщиков, которые лишь извлекали жертву, с нижнего бьефа. Фотосхема и заключения криминалистов прилагаются.
      Андрей ничего не понимал в гидростроительстве. Бьеф, нижний, верхний? Створ? Первый, второй? Для него было очевидно – предварительное следствие произведено  слабо, а если честно, не произведено вообще. Самое чудовищное, теперь и не произвести.
    Отправить на новое оперативное расследование? Расписаться в собственной беспомомощности? А ведь не зря криминологию два года дрочил. Следак, я? Или так - наплевано? Нетушки, дорогие товарищи, бодягу эту разведу. Гадом буду, а гадов под вышку доведу. Пусть контакты, общения  – ноль. Это так считаем, пока. На то  показания имеются. Подружки- моромыжки, не в счет, так посчитали. Отец. Отец?

Шаман. 2008.
Гадючий чад, и смрадный дым, и слова шамана:
- Аюруш, хочешь знать дальше?
- Хочу.
  Не просыпаюсь и где то на грани вчерашнего и сегодня – хочу.
Сплю или вижу, как шаман бросает в огонь что то, что лежало в книге. Это похоже на сухой лист клена. Запевается – мол, клен, ты мой опавший… и снова в сон, только в нем, мое спасение и чье - то понимание, не считая очередной бутылки портвейна из моей сумки. Шаман извлек ее легко и не принужденно, а кто - то детским голосом, из - за его спины спросил:
- Деда, а этот дядя знает про Белую птицу?
- Конечно. Он такой же, как ты. Маленький и беспомощный, хотя считает себя сильной птицей, черной.
- Сможет найти яйцо Белой?
- Если очень захочет.
-Ты поможешь ему? Он же хороший.
- Хороший, пока спит.
    Я, хороший, это про меня, и мне очень хорошо, сейчас, тепло и даже светло, поскольку глаза мои закрыты. Как замечательно, когда есть возможность спать и быть хорошим, и обязательно найти яйцо Белой птицы. Вот и сплю. Сон:

Дина. 1957-ой
     Мир, трубит – давай. Мы построим город мечты. Город-сад. Маяковского читали все, даже его не любя. Диана, если честно, переносила его с трудом. Рубленные, словно топором отмеренные строфы, ускользающие, в бешеном ритме, едва уловимые рифмы. На сердце – «Над окошком месяц…». Совсем не Маяковский. Вот и не приняли в институт. Куда сейчас? В Новый. К папе. За кульман. Всего лишь на год. Так, папа сказал.
  Он, с друзьями уже уехал с КамГЭС. Сейчас они полноправные Советские товарищи. Хотя, думаю, что разговоры прежние про ноосферу и социально-гуманитарный фактор. Так же пьют водку и много курят. Во сне, словно в детстве, слышу, как они спорят, про живую сущность планеты, приедет академик Нострович, он рассудит. И, я опять вижу большую, голубую планету. Она бережно берет в руках маленьких, бестолковых существ, которые ее видят и любят. Берет и несет, сквозь звезды, к большому и настоящему. Сейчас, чуть еще поживу и начну думать про то, как я люблю папу. Такого милого, нелепого, но такого настоящего. Умеющего говорить, что думает. И мне хочется верить в то, во, что верит он. Только не умею формулировать мысли четко и ясно, как он. Могу, лишь просто сказать – люблю.

Шаман. 2008-ой.
  По всей видимости, сплю. Вижу удивительно красочный сон. Белая, сильная птица взлетает на солнечных лучах, сквозь изумрудные кроны громадных сосен, в ярко - голубое небо. Вижу слово – любовь. Именно вижу, а не слышу. Слово, белое и пушистое, как созревший одуванчик. Тот, что берешь бережно руками и осторожно несешь, укрывая ладонью. Ай, резко ветер дунул и в руках лишь голый стебелек, с плаксивой, ничтожной головкой. Чем, меня Шаман дурманит? Почему непонимаемое принимаю за очевидное, как истину? И, отчего его народ, не выбрал левый берег реки? Он такой высокий и красивый. С Сосновым бором, похожим на храм. Диана! Она, смогла бы понять.
- Аюруш. Понимаю тебя.
-Меня зовут Андрей.
- Тебя зовут так, как сам сочтешь настоящим.
- Все, что вижу и ощущаю, настоящее?
  С кем, сейчас разговариваю? С Шаманом?
  Шаман поет «Заветную песню». Не вижу его, слышу, чувствую присутствие рядом. Под рукой ощущаю пухлую папку бумаг. Это Следственное Дело Андрея Собакина.
   Андрей, это я? А, он знает об этом? Он, видит и понимает все, как я? Он, знает, что такое любовь? А, злоба? Он видит того, кто в движении, желанием и волей своей, создает само движение. Пространство, и время, рождая в себе. Он, выше среднего роста, в очках и склонен к полноте. Он, знает, Аюруша? У, нас глаза голубые. Нет, серые – Белая и Черная птицы.

Андрей. 1958-ой
- Собакин? Андрей Александрович. Новый следователь прокуратуры? Почему до сих пор не встали на комсомольский учет? Разве, вы не знаете, что приехали работать на объект повышенной ответственности, каждого и лично, перед великими решениями семилетки?
  Выпаленное речитативом, полноватым невысоким, белесо невзрачным человечком лет 30-ти, поставило Андрея в ступор. Человечек, спохватившись, представился:
- Владимир Судзинский, заместитель секретаря комсомольской организации стройки по организационным вопросам.
   Андрей, сегодня, по собственной инициативе приехал на этот треклятый нижний бьеф, на место обнаружения трупа девушки. Оперся на поручни стропил и, глядя на причудливые изгибы холмов, в русле изнасилованной реки, отключился.
   Бывает такое – обо всем и не о чем.
   Приближение, раздутого, в дешевым парусиновым костюме, человечка, не заметил. От того, не глядя на возраст и регалия, отстраненно ответил:
- Пошел на хер.
- Да, вы перед кем? Да, я тебя. Я на вас, да я тебя
   Самое противное, гад - слюной в лицо. Не люблю.
- Будучи членом КПСС уже четыре года, я не считаю должным отчитываться перед вами. На партийный учет встал в момент прибытия.
  Парусиновый костюмчик на глазах сдулся и даже поля пропиленовой дырчатой шляпы,
обвисли.
- Ах, уважаемый Андрей Александрович, нас никто не успел оповестить. Ваш приезд был настолько внезапен, и позвольте в моем лице и от себя лично, и от бюро, вас приветствовать.
   Бывает ведь такое- Андрей почувствовал запах. Это сложно объяснить. Сладковато – приторный, с налетом протухшей селедки и цветущей герани.  От этого парусинового пиджака несло смрадом.
  Андрей знал, за собой, и не любил, приступы агрессии, знакомые и не всегда регулируемые, но всегда продиктованные внезапной вспышкой гнева, эмоционального бешенства. Это позволило выжить в армии. Табурет разбил о голову дембеля. Дембель выжил, табурет нет. По отношению к подчиненным и зекам, данное свойство личности гасил наотмашь, в зародыше. А, вот сейчас, сладко растворяясь в эмоциональной безответственности, чувствуя нарастание бешенства, медленно наматывая на кулак галстук «парусинового человечка», сначала, подтянул его к себе, перехватил свободной рукой лацкан пиджака, а затем резко оттолкнул на хлипкие доски ограждения. Он понимал, что делает? Да. Он толкнул человека в пропасть. Но, только в тот момент, позже он не признается в этом, даже себе.
   Но, в тот момент он лишь прорычал в лицо падающему человеку.
- Кто убил Дину Сканер?
  Андрей толком и не помнил, как вернул Судзинского обратно. Помнит точно: лежат они двое, на досках опалубки, и Судзинский, дрожащими руками сует ему в губы сигарету и приговаривает:
- Андрюшенька, друг мой, не так все просто. Жизнь гораздо сложнее, чем кажется, а ты – сильный, тебе, поди, и удастся найти ответ. Она ****ь, она сама спровоцировала.
- Сканер?
- Мелкая сучка слишком много знала.
- О чем?
- О том, о чем даже представление не имела.
- Письменно все изложишь, подпишешь.
- Милый мой, коли подпишу, так и тебе и мне – кранты.
- Подпишешь?
-Нет.
-Расскажешь?
- Много тут, что не подвластно обычному человеческому осмыслению.
- Что, за хрень, ты мне несешь?
- То, что, ты хренью называешь, даже не жизнь, это мистика, мистика жизни.
- Кончай шаманить, рассказывай.
- Не под протокол. Позже. Бригада с обеда возвращается. Давай, в пять вечера, на Стрелке, любого спросишь, где это, объяснят. Расскажу, что знаю, сам расхлебывай.
- Хорошо. Только учти, Владимир Эдуардыч, ты у меня сейчас подозреваемый № 1 и в дело тебя внес, пока будешь информатором – «Шаман», уж больно шаманишь, тумана много.
- А, уж Вы, Андрей Александрович, не бросайте меня больше в пропасть, хотя сейчас, похоже, мы оба на краю. Что, я делаю? Предупреждало мама – Вовочка, будь осторожен с правдой.  И с теми, кто ее ищет.
- Не ной, сегодня, в 17.00 – Шаман.
  Шаман. 2008.
   Какое противное слово – правда. Соусированное и не однозначное. Такое правильное при этом. Противность заключена в определениях.  С кем, для кого и когда. Определяет тот, кто продавливает свою правду в мякиш сознания окружающих. Чем шире ряды коллективного сознания, тем рыхлее структура, тем выше эффект продавливания. Я, мякиш?  А, Диана? Собакин? Мне безразлично. Сейчас.
   С трудом поворачиваю голову на источник однотонного звука. Плачь? Стон? Песня. Что делает шаман? Шаманит, зараза, сидит у своей смрадно чадящей жаровни, в огонь травки бросает и гудит, как назойливый кипящий чайник.  Если бы, в его дурмане, почувствовал свой дурман, то ощутил бы книгу, что была в его руках, а теперь в моих тяжелых снах. Шаман от меня очень далеко. В перспективе, где то у горизонта, но я отчетливо вижу морщины на прикрытых веках его глаз. Головой он упирается в потолок. Нет, не потолок, это небо.
  В мою ладонь падает лист. Бумажный? Нет, это опять веточка, какого-то растения.
-Чувствуй, Аюрушь, чувствуй, ты умеешь, единственное, что умеешь, с этим родился. Расправь крылья, они у тебя большие. В пакете, с которым, пришел еще есть портвейн?
- Есть.
   Только небо и вижу перед собой. Где то в низу, на земле, стеклом о стекло, растекается звук – противный старикашка портвейн хряпает. Прервалась песня? Да, нет, она и не прекращалась.
- Спи об ином, Аюруш. Тебе тяжело, знаю. Сам просил. Сильно просил. Спи об ином.
   Пожалуйста – тепло и я растекаюсь, мне так хорошо и мне все равно до того, кто был там за стеной, тот, кто и пел, а может, не пел, а просто был. Тот, кто по - настоящему был собой и тот, кто себя не видел, но точно знал, что есть. Ненавижу имитаторов собственного существования.
         Поздно процесс идет. Ты со мной.

Диана. 1957-ой
   Вчера перечитала написанное в дневнике. Перед собой стыдно. Хотела уничтожить, но спохватилась. Кто, кроме меня сможет меня оценить по достоинству? Да и есть ли они, мои достоинства? Вот у Шекспира, возьмите любое произведение – фабула, декларируемого изначального счастья, непременно входит в противоречие с жестоким сюжетом. Вот если бы, Я, стала персонажем его трагедий, то смогла бы дышать шутом второго плана, тем самым реальным, что является настоящим для короля Лира, а главное для себя? Это ли не по-настоящему значимое достоинство? Отчего мужчины предпочитают в женщинах иные достоинства? В слух утверждают одно, думают о другом, поступают по третьему. Хорошо устроились и правила под себя придумали. Это мир мужчин. Он – иррационален, поскольку правила в нем определяют мужчины, а их сознание раздвоено, вернее расстроено. Самые передовые рациональные идеи приводят к усилению иррациональности и общей расстроенности, ха!
   Вчера пыталась объяснить это Пете из второго бюро. Я, с ним курю, в тихоря. Он принес новомодные сигареты «Золотое руно». Пахнут очень вкусно, но курить противно. Приятней папин «Беломор». Пришел Даниил Сергеевич Лейтер, ведущий инженер из папиного отдела, принес настоящий английский «Данхил». Красиво курит: мизинец правой руки изящно оттопыривает, строго перпендикулярно вычурному, черного дерева, мундштуку. Есть у папы мундштук, но безобразный.  Зачем он ему нужен, этот грязный, вонючий,  кусок дерева? Зачем, он с ним носится, по жизни? Сколько помню, всегда курил «Беломор». Вот дядя Коля вообще бросил. Дядя Коля! Второй человек на стройке. Нет, скорее первый. Он мыслит шире Начальника Стройки. Этот страшный Ломовой. Он не видит людей, не любит, не жалеет, ему нужен результат. Генерал – его так прозвали на стройке. Генералы никогда не жалеют солдат. Иное дело комиссары, для них, человек не расходная единица, а личность. Вот дядю Колю, сколько себя помню, еще с Узбекистана, папа с друзьями, всегда называют Комиссар. И, как это точно.
   Отчего они, теперь, так редко общаются? Правда, на днях, в - первые за пол - года, как я в Новом, он зашел к нам. Боже он принес мне апельсины, целый килограмм! Папе Коньяк и дорогие папиросы. Он всегда приходит с подарками. Уж если праздник, так для всех.
Только в этот раз, праздник, состоялся для меня одной. Дядя Коля и папа, молча, пожали друг другу руки и закрылись в кухне. Интрига? Как интересно, пусть и тревожно. Разумеется, я подслушала.
- Моня, что ты делаешь, - дядя Коля, и это не вопрос, скорее усталая досада, - на кой черт, ты направил, свои треклятые расчеты в ЦК. Во-первых: в них никто не будет вникать, специалистов нет. Во-вторых, если бы и нашлись, никто бы ничего не понял. В третьих: Ломовой сегодня подписал приказ о твоем увольнении. Заметь не о снятии с должности, об увольнении.
- Пойду чертежником, примите? Нет, в Москву поеду, все - таки, я, ученый – папа.  Всегда боялась вот этой вот интонации в голосе, тембр, словно из бункера эхо – глухо и безлико.
   Что? Увольнение? Кого, папы? Нет-нет, я, что - то не поняла. Вот сейчас они продолжат, и все станет ясно.
- Давай выпьем.
  Судя по характерным звукам и паузе – выпили. И еще, и еще и все молча.
- Лимона нет, жалко, - дядя Коля.
- Возьми у Бианки апельсин.
- Вот о Дианке вспомнил, старая жидовская морда, а у тебя еще и младшая дочь есть.
- Лиза не моя печаль, Марии.
- Фамилия у всех трех твоя и твоя биография.
- Брось не те времена.
- Моня времена всегда те. Давай не будем из пустого -  в порожнее, сколько можно, как ребенок, ей богу, так бы и врезал.
- Врежь, нам евреям не привыкать – мы исторически резиновая груша. Ломовому ты ж не врежешь. А, ведь хочется Коль? Хочется.
- Очень хочется, Моня и не мне одному. Придет время и врежем.
- А, парадигма как же?  Времена всегда те.
- Времена всегда те. Да, мне ли тебе объяснять есть - стратегия и есть - тактика.
- Комиссар, зачем, ты передо мной бисер мечешь. Ты, давно в курсе, что никогда мне не понять вашей идеологической, риторики, нет в ней методологической целесообразности. Нет цели в стратегии, тактика, самая эффективная – бессмыслица, силы на ветер.
- Ты, хотел город, треклятый пораженец в правах. Мы, его строим – ты, я, Эдик, Виля, а теперь в этом городе не сможешь даже дворником устроиться. Без решения Ломового, я и шагу не могу ступить. Пока. Вот поскачет дальше природу гробить, мы займемся новым ландшафтом. Ведь это твоя идея, Моня – Биосфера. Со временем воплотим.
   Я, слышала все, что они говорят, но не понимала смысла. Смысл просто перестал существовать. Папу уволили? Как это, он же начальник отдела? Письмо в ЦК, расчеты, Ломовой? Врежем? У меня поплыло перед глазами, запрыгали лиловые зайчики.
   Ой, кажется, падаю…, но отчетливо слышу, как кричит дядя Коля:
- Довел ребенка, сволочь ты старая. Тебе не жаль никого, правду подавай. Трижды на твою правду …!
И папин спокойный голос:
- Не ори, она гипертоник. Зачем в дом то приперся, могли бы на нейтральной, она видимо подслушивала.
- Вызывай скорую. Телефон где? – как громко разговаривает дядя Коля и как спокойно папа:
- Не надо, на, намочи майку, промокни лицо и шею. Только,  не очень холодной водой.  Не  надо из - под крана. Там, рядом бочонок стоит. Сейчас укол приготовлю.
  Не хочу открывать глаза. Мне хорошо и спокойно, как в детстве. Песня про бабочек.  Папа ее поет для меня. Он, ее, всегда поет, как колыбельную, сколько себя помню.
Шаман. 2008.
  Про бабочек. Про черную и белую птицу. Песни. Все сокровенные, заветные. Эзотерика, ядрена плать ее. Мне с каждым отходом легче. Уже не тошнит. Только немеют руки. Не чувствую ног. Что-то Собакин говорил, нет, думал, о связанных руках и ногах Дианы?
- Ты о чем-то спросил, Аюруш?
- Алкасын, верни меня обратно, в сон. Только обязательно к следователю Собакину. Не знаю, как, но ты видишь и понимаешь все, что вижу и понимаю я.
- Нет, Аюруш. Ты по своему, я – иначе. И не могу, как следующую серию включить. Это твой путь, твоя река
- А, я могу. Порой и в нормальном состоянии сны не только заказываю, сюжет диктую. А, тут дурь, твоя травяная, магия, камлания твои шаманские.
- Не, мои, может, ты и сейчас себе диктуешь и заказываешь. Путь твой, но проводник я. Без меня потеряешься, до цели не дойдешь. И, я без тебя нить потеряю, а нельзя, надо, что бы ты дошел. Важно.
- Без тебя знаю – важно, оттого и прошу: дай сон про Собакина.
- Хорошие мама и папа у тебя – здоровья много, светлой силы много. Только, ты ослаб совсем. Отдохнуть надо, дня три.
- Сбрендил, старый? Забыл, что гон на меня? Зацепят – хана и мне, и тебе, и снам этим.
- Не забыл, помню, поэтому торопился, тебя изболел, себя, сны. Думаю, хватит. Всем отдых нужен. Мне все сложнее возвращать тебя обратно.
- Алкасын, как брата прошу, не прекращай, продолжай, хочешь, я потом тебе много портвейна куплю.
    Будет -  потом? Уже не помню, обволакивает черное масло, хихикает Шаман – дальше, дальше. Диана? Почему? Мне нужен Собакин. Поздно. Только черное масло.

Диана. 1957.
   Три часа до Нового года. Какой длинный, наполненный событиями, впечатлениями, переживаниями год. А, я опять одна в квартире, не такой большой, Пермской, но от этого еще тоскливей. Пожалуй, да нет точно, в одиночестве, без родных встречаю Новый год впервые. Папа уехал в Москву, сказал, что в командировку. Я, так просилась, даже реветь пыталась, но, папа обычно мягкий и уступчивый на этот раз, как отрезал.
  Его не уволили со Стройки, но понизили в должности на месяц, а затем он вновь возглавил отдел. Я, ничего не понимала, а папа отшучивался, дядя Коля, отнекивался занятостью. К нам он вообще больше не заходил. По Управлению ползли разные слухи. Слухам не верила раньше, в детстве, а теперь, когда стала взрослой прислушаться? Не дождутся. Но этот странный отъезд в Москву?
  В одиночестве конечно не останусь. Договорилась с девчонками из отдела, что Новый год у них в общежитии встречу. Переночую и на второе января, третьего уже приедет папа. К его приезду надо в доме прибраться. И все равно, почему командировка, прямо в праздник?
   В бюро предпраздничная эйфория. На, первый взгляд все, как всегда, но только на первый и неопытный, я- то все вижу. Девчонки за кульманами, как феи в сказке – порхают, 31-го, в клубе Строителей, Бал – Карнавал.
  Сегодня после обеда зашел Лейтер, соблазнил «Данхилом», словно маленькая тут же побежала в курилку. Даниил Сергеевич - эстет.  Поболтали по-английски. Произношение очень хромает, но ведь человек старается. Он мне очень нравится.  Опрятен, спортивно подтянут, начитан, очень не глуп. Девочки, из нашего бюро над ним  хихикают, мол, ему сорок, а он -  ковбой: шейный платок носит, как Гэйбол . Знали бы они, сколько Гейболу лет. И отчего рационально мыслящие люди поступают иррационально? Для меня очевидно. Отчего для них нет?
   К примеру: мама – настоящая, и совершает поступок, тот, что спасает нас в Джезказгане.
По - настоящему. Это теперь понимаю. Жирный генерал, грязно лапавший маму, лоснящимися от плова руками – бай, Хозяин маленького рая и всего бескрайнего безжизненного пространства Таджикистана. На тысячи километров безводная, раскаленная, россыпь черепков – земля, вывернутая, безжалостным солнцем, лезвия керамических осколков солончаков стянутых проволокой верблюжьей колючки. Зачем нужны пулеметные вышки, прожекторы, сторожевые псы, периметр? Кто и куда убежит, но никто и не приходит спасать. До, Бога высоко, до товарища Сталина далеко.
  В Перми, в Новом все иначе? Выжженной солнцем пустыни, колючки, вышек, псов по периметру – нет. Отчего дышать трудно, как в Средней Азии? Бай, Хозяин -  есть, был и будет? В Новом, воплощение зла – Ломовой, самый главный начальник объекта. Папа оказался прав, заверяя дядю Колю, в своей необходимости именно для самого Ломового. Он так и сказал, мол, как все Генералы, наш жестокий и ломовой, но не дурак  рубить сук, на котором сидит. Девочки из секретариата сами слышали, как Ломовой вначале требовал папу вернуться на Стройку, а затем даже попросил у него прощение. И папа простил, но все равно уехал.
   Папа, любящий нас, прощает маме все, даже то, чего прощать нельзя. А, если можно? Можно?! То, можно все. Главное с самим собой договориться. Не называя вещи своими именами. Выживать. А, как же: «Голодать, чем, что попало есть? И, лучше быть одной, с кем …», не хочу вспоминать Хаяма. Слишком зло, цинично, противоречиво, но удивительно убедительно. Странно. Мир гораздо сложней или проще? Оттого, что есть предел человеческого возможного - смерть? И если смерть – предел, за которым все человеческое перестает быть таковым, то настолько ли важно, по жизни - белое и черное, доброе и противное, все перемешивается и становится просто серым. Таковой и я буду? Вот. Наверное. Просто серость. Но, как- же папа?
   Обаятельный, интеллигентный, такой умный, но становится чужим и отвратительным, не часто, но проявляя прямо ослиное упрямство. Причины скрыты, где то очень глубоко. Зато в быту – мастер-класс: приготовить, постирать, убраться, прибить, привинтить, придумать. Конечно, если вспомнить, через, что пришлось пройти, все становится на свои места. И патологическая страсть к личной гигиене и чистоте. У меня это от него. Мама и Розка – неряхи. Вот он душ и роскошная ванна, в шаговой доступности, нет лучше пол флакона духов на себя вылить. Вечно разбросанные по квартире – лифчики, чулки и волосы на расческе, брр.
   Правда папа становится и другим человеком, когда пьет водку. Но странно – не чужим, не отвратительным, просто другим, не могу себе объяснить. Он становится таким, когда пьет в узком кругу друзей по Средней Азии, по КамГэс,  закрывшись на кухне, по субботам, отправив маму с Розкой в гости. Я – исключение, своя.
    Семейный праздник один – Новый год. Не помню, что бы он, во время застолья выпил больше двух фужеров вина и один – в 12-ть шампанского. Он не был угрюмым, привычное выражение лица – улыбчивая доброжелательность, с легкой иронией в больших красивых глазах. У меня такие - же.  Не то, что у сестры узкоглазой, песком узбекским надуло, не хочу об этом даже думать. Настоящий праздник начинался утром 1-го на ледяных горках Горьковского сада. Папа превращался в нас, а мы с сестрой на нем катались.
   После обеда, к папе приходили друзья и приносили подарки. Самые лучшие от дяди Коли. Маме он, как правило, дарил духи и даже цветы живые, и, о чудо настоящие апельсины, сестре дурацкие  розовые тряпки и сладости, а мне – книги, да какие! Такие я брала только в библиотеке, если были, и в магазине не купишь, за отсутствием. За пять лет у меня родилась, небольшая, но, на мой взгляд, очень содержательная личная библиотека. Дядя Коля, при каждой встрече, дарил книги, роскошные и дорогие. Жалко, что не взяла с собой.  Сорвалась на легке. Затем мама с сестрой уходили. Я уединялась с новинкой в дальней комнате, а папа с друзьями на кухне очень, много курили и пили водку.
    Наша пермская квартира, в здании, построенном пленными немцами, в общем- то не большая, но с претензией на анфиладу всех трех комнат и кухни, параллельный темный коридор, с переезда, завален чемоданами и ящиками. Подобная планировка дарит эффект отсутствия – присутствия, даже если межкомнатные двери, вроде, как бы, прикрыты.
   Прислушиваться стала с возрастом, но все равно мало, что понимала. Магнитостатика, платформы, граниты, геосинклинали, ландшафтный биогенез – темный лес. Интересней становилось дальше, часа, через два-три, от начала. Чаще упоминался академик Вернадский, живая планета, город-сад. Ключевые слова, казались, близкими и понятными, но на самом интересном обрывалось. Словно по команде все вставали и уходили на улицу вместе с папой. А, я засыпала, что бы проснувшись ощутить на себе теплоту большого пледа, в который, точно знала, меня укутал, перед уходом, папа.
  Так было из года в год. Сюда, в Новый, с дядей Колей и папой, приехали лишь трое из того кухонного круга. Только пять. Остальные, как слышала, подались в Москву и Ленинград, ведь до войны они были большими учеными. После двадцатого съезда с них сняли поражения в правах, какое мерзкое, гадкое и несправедливое определение, брр. Когда только приехала в Новый, все пятеро, в субботу, после обеда, собирались у нас на кухне. Квартира, конечно не Пермская, маленькая двухкомнатная, с низким потолком в четырех этажном доме. Кухня в обще, как чулан с окошком, но атмосфера общения пермская. Для меня только загадка – курят не больше, значительно меньше курильщиков и форточки открыты, и дверь на кухню захлопнута, а в квартире дышать нечем?
  Через пол года ситуация меняется. В начале, все реже приезжает дядя Коля, он живет на левом берегу, там строится целый город, наверное, поэтому, но дядя Эдди, дядя Вили, дядюшка Ремус? Эти - то соседи по подъезду, но уже не каждую субботу заходят, а если да, то не - надолго. Чаще вижу их только в Управлении. Папа стал молчалив, редко улыбается и по- моему у него бессонница. Утром в воскресенье, перестал бриться. Зашла на кухню – смрад, горы окурков в пепельнице, несколько чашек с испитым чаем, прямо в них заваривал и после не вымыл? Банка, рыбной консервы, с остатком томата, не выбросил в ведро? И пустая бутылка из - под водки. Но, к нам, вчера никто не приходил, значит один пил? Вот и потеряла сознание. Очнулась после укола. Папа ставит их мне лет с 12-ти, говорит – гипертония, врачи не подтверждают, но я, же реально теряю сознание.
    Папа так ничего и не объяснил, только виновато улыбаясь, заверил – в первый и в последний раз. Разумеется, никому, ничего не сказала. Только однажды, в курилке, спросила Даниила Сергеевича, есть ли у папы неприятности на работе? Он спокойно, но право слово, зловеще, мол, твой отец слишком умный для этого времени, в этом месте, а это опасно. Что это значит? И почему папа, без объяснений, уехал в эту странную московскую командировку, на Новый год?
 О, черт, я же опоздаю на автобус, следующий только ночной смены в 12-ть. Так, какой лентой лучше перетянуть волосы? Персиковой? Синей? Голубой? Нет, все - таки синей, к цвету глаз. Ах, хороша чертовка! Чем не Оксана от Гоголя? С наступающим, вас, Диана Моисеевна, с новым 1958-ым годом!

Шаман.2008.
   Диана стремительно развернулась к зеркалу и не видела, как на секунду застывшее ее отражение, повторив и подмигнув, игриво, ответно оригиналу, в спину, вдруг печально закрыло глаза. Она не видела -  я видел. Я – никто, сон, а она реальность? Господи проснусь и ничего не вспомню. Со мной не раз так бывало, хоть во сне нормального состояния, восхищаюсь собой – ай, да сукин сын, как завернул и до чего реально. Проснулся, восхищение осталось. Сон нет? Смутные образы, на обрывках примитивного сюжета. По молодости пытался записывать, сразу, с момента пробуждения. Фигу, все одно – хрень с легким эмоциональным послевкусием. А, во снах, настолько реально до боли, до вкуса, до ощущений, так, как сейчас у шамана, в его времянке. Только, черт побери, запоминаю и даже следую сюжету. И мне не приходится с болью в него вламываться и с рвотой возвращаться, меня несет спокойная, маслянистая река.
 
Андрей.1958-ой.
   Стрелку нашел без труда. Прав Судзинский, это место на левом берегу, естественная возвышенность - водораздел Камы и устья Сайгатки, на Стройке действительно пользовалось большой популярностью. Оно исчезнет, с момента наполнения водохранилища, до проектной отметки, пока Кама уверенно осваивает Сайгатскую пойму. Время: 17.59. Полно компаний и парочек. Если Судзинский приватности хотел, какого хрена назначать встречу…
- В столь многолюдном месте?
- Блин! - и так на стреме, а тут, как 220 в мошонку, оглянулся, бес, меня дери, Николай Михайлович Назоров, мой таинственный собеседник из утреннего тумана, секретарь парткома Стройки. В общем, ничего страшного, скорей от неожиданности дыханье сбилось, и сердце барабанит лапами зайца за горизонт. И ведь, как подошел, так не заметно? У меня голова на 360, работала, и глаза, и уши?
- Извините Андрей Александрович, я не читаю ваши мысли, они у вас на лице написаны. Ведь вы ждете Судзинского.
Это не вопрос, очевидное утверждение.  Значит, знает, ну, не такой уж, он страшный, при дневном свете, как тогда на плотине, поиграем.
- Нет, вот, вышел прогуляться, ознакомиться с местными достопримечательностями, кстати, здравствуйте Николай Михайлович.
- Утром виделись, Андрей, можно без отчества, устал от протокола и, у нас, мало времени.
-У, нас?
- Да, у нас. Судзинский не придет. Он умер. Нет, не от смертельного трюка, что вы ему устроили на верхнем бьефе, причина банальней – передозировка кардиостимуляторов, там целый букет названий, узнаете и уточните завтра, в прокуратуре. Сейчас мне необходимо знать, что он сказал вам, там, на верхнем бьефе, после цирковых упражнений.
- Не понимаю, Николай Михайлович.
- Андрей. Мы с вами, бог даст, еще успеем интеллектуально поиграть, сейчас не время. Не будет меня, а меня сам черт и связи не спасут, не будет и вас, умного, талантливого сыщика и просто порядочного человека. Что - то сказал значительное Судзинский?
   Меня размывает, как волной, песчаные домики, на пляжной косе. Назоров не на шутку встревожен, его эмоциональная волна передается мне – безотчетный страх. Для меня. Не понимаю. Коль весь сыр-бор из-за убийства Дианы Сканер, так ведь я третий день, как знакомлюсь с делом и обстоятельствами. Какого хрена, я, должен чего - то бояться, если, пока, ничего толком не знаю, не понимаю и даже не догадываюсь?
- Я, ничего не понимаю.
- Верю. Что тебе рассказал Судзинский?
- Да, ничего, ядрена плать, обосрался от страха.  Про мистику, какую - то твердил, магию жизни, что он слаб, а мне удастся, и что Диана сама виновата – не понимала, а лезла, ****ушкой назвал. Сам встречу назначил, обещал, пусть не под протокол, но рассказать все. Ну, что бы, я знал в какую сторону копать. Встречу назначил на Стрелке и в это время. А, тут, как в парке…
- Очевидно. Он боялся. На Стрелке в это время людно – много свидетелей, Судзинский червяк, но не дурак, и ему необходимо, до шести вечера зайти, куда - то и забрать нечто, важное для вас, Андрей и передать в присутствии, как можно большего количества посторонних свидетелей. Он не собирался вам рассказывать. Уверен! Он хотел вам, что-то передать. Что? И где, это лежит, поскольку в общежитии этого не было, он там лишь переоделся и собирался уходить. Куда или к кому? Время? – Назоров механически достал, из заднего кармана брюк блокнотик, сверился, - да, 15.00, Андрей,  где вы были в это время?
- Николай Михайлович, давайте, вопросы буду задавать я. Сдается, у вас здесь, своя внутренняя служба безопасности и даже наружное наблюдение. Это противоречит УПК РСФСР и Закону о милиции, уже за это могу вас привлечь по уголовной статье.
- Можешь, все можешь. Генерала не обещаю – полковником будешь, сейчас не время, в детали уходим, а сущности не улавливаем.
- Да же вы?
-Даже, я, а время уходит. Фактом своего вмешательства ты муравейник разворошил. Вперед. Вороши дальше.
- Что ж, вы меня  постоянно подгоняете? Не нужны мне ваши генеральские петлицы. Я, понять хочу, произвести необходимые следственные действия под протокол, найти свидетелей, выяснить обстоятельства и реальные мотивы. Уверен – изнасилование не изначальный мотив убийства.
- Андрей, все, что происходит, понимаю я. Ты бежишь, находишь и приносишь. Восстанови все передвижения Судзинского с момента твоего дебоша на верхнем бьефе в 11.30 до трех дня. Пока все. Звони, прямой номер у тебя есть.
   Назоров, на волне произведенного среди публики Стрелки, фурора, шел открыто, гордо подняв голову, расправив плечи. Его в лицо знали многие, должность значимая. В - дали стоял служебный газик. Как он ко мне при встрече подошел не заметно? Ух, волчара. Провожая его взглядом вдруг выцепил в толпе отдыхающих знакомое лицо. Узнавание не сразу и вдруг, блиц – Ванька Мокрый, которого знал по лагерю, благодаря чему задержал в Усть-Ильинске. Грабитель, убийца, рецидивист Иван Всеволодович Мокрушин, и он в бегах, о чем меня предупреждал Назоров. На автомате ломанулся к толпе, блин, секундной паузы хватило, что б этот гад растворился. Словно и не было. Показалось?

Шаман.2008-й.
   По-моему, прихожу в себя, пусть очевидна пустота. Это сладкая пустота без ответов. Но это моя пустота. Я, ее лелею, поскольку уверен – заполню, когда захочу. Внутренним голосом себя спрашиваю:
- Кто эта птица? Та, что светлой стрелой устремилась в небо? Та, что из рук моих, расправив крылья, увидела бога?  Лазурная прозрачность или синева темных тучь? Тянусь к откровению и не могу зацепиться, хоть за маленькие охлопья, того, что по- настоящему значимо. Твердь под ногами, а хляби небесные над головой. Все равно, как в болоте.
 Странное ощущение. Нет живота. Парю над всем, чем жил до этого. Мне очень хорошо - легко и свободно. Какое мне дело до того, кто убил Лору Палмер? Или Диану Сканер? Это для далекого, от меня иллюзиониста в Лайн - нью – синема, отчего- то очень важно. А, мне по-фигу. Постойте, пожалуйста, не возвращайте меня обратно, я, туда не хочу. Не хочу в этот дурацкий мир человечьего лицемерия, резаного по живому со следами женской помады на запекшейся крови. Эко, меня прихватило на апофеозные стереотипы. Меня долбит, и скоро будет плющить. Сначала чувствую руки, с кончиков пальцев, с легкой тремоло и более - далее, как на вибростоле. Шаман, я, забыл твое имя, а без него нельзя возвращаться в реальный мир. Мне будет очень больно.
- Тебе очень больно, но в сон тебе больше нельзя – обратно не вернешься. Имя мое помнишь?
- Имя? Несущий свет -  Алкоис, ишес. Это, ты шаман?
- Вспомнил, молодец, лесной пес – Аюруш.  Возвращайся в мир, ты в нем нуждаешься. Мир без тебя обойдется, он и так умирает. Ты – нет.
  Блин, я вспомнил. То, что я в Шанхае и то, что шаман меня опкумарил и то, что у меня гебешники на хвосте. Отчего? Ага. У меня в руках документы. Шаман без слов положил
мне на грудь архивный бокс. Боже, какой он тяжелый. Помолчал. Поворошил железной палкой угли в жаровне и, глядя на призрачно вспыхнувшие синие язычки пламени, произнес:
- Злые бумаги.
-Ты их видел?
- Зачем. Они злые, но на них твое имя.
-Окстись, старик, этим документам более полувека, они чужие, нет там моего имени, я еще не родился.
- Есть, лесной пес Аюрушь
-Задолбал, ишес. Почему называешь меня дурацким именем?
- Потому, что оно твое.
-Лесной пес?
 -Да. Можешь плыть, как утка, летать, как цапля, но след твой, и твой гон тебя в стороне не оставят. Не захочешь, а придется рыжим комком катиться. На бумагах, твоих, злых, твое имя – лесной пес.
- Не хочу. Мне без того больно и костыли мешают. Кстати, ишес, помоги подняться.
Сдается мне, скоро здесь будут не хорошие гости. Спровадь, меня, хоть к черту на кулички. Травел, енд, квест.
- Отползай пес. Только: большое дело - беда -  след взял.
- Без этого ни как?
- Нет. След твой в никуда. И, я ничем помочь не могу, пока. У тебя больше нет сил. У тебя есть имя. Дай следу название, сможешь вернуться.
- Да, у меня есть имя, и я, смогу узнать, кто убил Диану Сканер.
- Сможешь. А, сейчас беги и по возможности быстро.
- На костылях?
- Ишес и очень быстро.
-Куда?
- Туда, куда ведет тебя твой нюх, лесной пес, Аюрушь. И, не пугайся, сон еще в тебе. Он тебя просто так не оставит.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ.
  Превозмогая дурноту и тяжело опираясь на костыли, с трудом выбрался из времянки Шамана. Белый свет наотмашь, по глазам резанул. Чуть не грохнулся. Стоял, балансировал, привыкая. В голове пух тополиный, перед глазами пляска фиолетовых зайчиков, но свербит мысль настойчиво, - в Шанхае оставаться нельзя. Фэесбешники вычислят и найдут непременно соседа – бомбилу. Кажется, женщина шамана, что - то говорила, о странных в цивильном, пострелявших собак на Шанхае на смерть,  и… бомжа на костылях!  По скольку стреляют не по детски, значат, хотят убить. Хотел бы знать за что?
    Спасибо шаману, вызвал такси. С трудом сложив  костыли, прошу водителя:
- Вперед, дальше разберемся.
- Парень, ты себя хорошо чувствуешь?
   В глазах потемнело, накатила тошнота, и вырубило в черноту. Глубокую.
- Мне, конечно, заплатили, что б я тебя по городу возил. Бред твой выносить, никаких сил нет. Давай выходи.
- Я, бредил?
- Бредил. Мне по фигу ваши наркоманские приходы. Замолкни и выходи.
  Машина выкатила на обочину и остановилась. Чертов шаман, с его зельем. Десять баксов «поверх» вопрос решили без проблем. Главное таксист повез дальше и ничего не вякнул ни в радио - передатчик, ни на мобильник. Дал время подумать. А, думать – совсем худо, если никак. Куда? Нечем ходить и некуда – цугцванг. К черту стратегию, тактически отлежаться. А, попробуем с червей, они к сердцу ближе.
- Давай на Советскую.
- Номер дома?
- Высади у Турецкого района имени комдива Азина.
  Таксист, с появлением конкретики, приободрился, увеличил скорость. «Опель» у него новенький, по местным меркам – роскошный, резвый. От, Шаман, старый пень, не сподобился на эконом - класс. Водила испугался, что салон ему облюю, оттого и нервничал. Плевал он на того, кого и куда везти за «баксы».
  Высадил на автобусной остановке. А, вот и рейсовый «пазик». Только шатает меня конкретно. Путаясь в костылях и сумке, с трудом, вползаю в маршрутку и бухаюсь на сиденье для инвалидов. Народ от меня шарахнулся. Понимаю – запах из серии ненавижу. Сколько провалялся на шконке у Шамана? Не помню. Знаю априори, атмосфера в шалмане еще та. А, вот и реальная угроза, тушей, нависла – могучая женщина - кондуктор. Обыденно, привычно, с отстраненным хамством, иначе в общественном транспорте не бывает:
- Оплачиваем проезд. Пенсионные удостоверения предъявляем с паспортом.
   Протягиваю единственное, что нашел в кармане джинсов – смятую банкноту в 10 «баксов».
- Чо, ты мне фантик суешь. Захочу сама нарисую. Проезд десять рублей. Нет? Готовимся на выход.
  Обреченно смотрю в глаза кондуктора. Выпуклые, белесые. Невольная цитата из Венечки: «Как, я люблю глаза моего народа». Вроде и не вовремя, но к месту, и время выиграл. Маршрутные дистанции в этом районе, короткие – одну уже проехали. Пока с трудом встаю, пробираюсь в проходе, уже следующая – крупный торговый центр.
   Разогретый, ранним июльским солнцем, автобус с удовольствием изрыгает меня, как кит Иову. На асфальте не лучше. Воздух и здесь удушлив от выхлопных газов и паренья битума, до рвоты, но на открытом пространстве. Не смотря на ранний час многолюдно. Толпа, до конца не проснувшихся, граждан лениво обтекает парковку, с вереницей такси и бомбил безродных. Выбираю самую зачуханную «семерку». Водила с интересом мнет, трет, протянутую банкноту и удовлетворенно хмыкнув, без лишних вопросов везет в адрес.
  Для пешеходного лавирования сил нет. Попросил подъехать прямо к подъезду. Чему быть, тому не миновать. В жопу тактику. В глазах лиловые сполохи. Ноги едва поспевают волочиться за костылями.
  Дополз до домофона, «кликнул». Ответ почти тут - же – не спит хозяйка:
- Да.
- Привет.
- Привет. Ты, на ногах? Фантастика. Почему не по телефону?
- Так получилось.
- Ты, пьян?
- Фариза, очень нужна твоя помощь.
- Ты мне, мою помощь, с прошлого года не вернул.
- Дурра, я на костылях, добираюсь от Шамана и даже не знаю, какое сегодня число и день недели. У меня очень большие проблемы. Не впустишь, меня загасят ФэСБешники, а ты не получишь убойный материал.
- Настолько все серьезно?
 - Более чем.
- До лифта дойти сможешь?
- Нет.
- Жди.
День первый.
     С  диахири, древнего арабского наречия: «Фар» - мысль, «иза» - поступок. Ее имя говорило само за себя. Когда то она пыталась обречь человечество на совершенство. Мне повезло, и, по-моему, я падаю, как в кино - медленно. И опять запах метиоллы и мелисы, перекрывающий дурноту. И, вновь снег. Снег в июне? Ага, месяц помню. А, год?
   Еду на местной электричке – дизель и два пассажирских вагона, на стройке напряженка с пассажирскими перевозками. Дизель три раза в сутки, от левобережного створа до строительной площадки Комбината и обратно. Ловко продумано. До обеда еще два дела подкинули. Бытовые убийства: муж жену стамеской жену к стене прибил, сожительница любовника 5 раз ткнула столовым ножом. Все по пьяни. Два трупа. Вот так легко и не принужденно. Нас пять следователей прокуратуры у каждого по 3-4 дела убойных, бытовых. Люди, вы сбрендили? Это называется поселок Новый? На фоне этой картинки смерть  Дианы Сканер становится не интересной, если б снег падал, словно на Рождество, как у нас в деревне. И, я знал, что будут колядки. И, что мне одевать, вывернутую на изнанку шубу. И, мазать лицо углем. Аньку щекотать под юбкой. Так верещать будет. Папа, деланно сильно, двинет рукой – не балуй. Все смеются и купаются в снегу. Отчего задыхаюсь? Горло рвет леденящим снегом.
     Фариза - Фа не верит мне. Чувствую это. Только, проламываюсь, куда- то в не избежность, и ничего ей не могу объяснить. Она умная, она разберется – слабая надежда на крае любви. Мать их София. По- моему, всех перечислил. Отчего не верю в бога? В нашего православного? Во Христа? Уверен, он, был. Был, тот чудак, что искренно верил -  каждый из нас несет частичку, того, что не полно, но, то, что наполняет нас смыслом существования, с уверенностью существования бога.
   Господи, мне так плохо, ага, пошел приход, долбаный шаман. Не хочу.…Почему я в поезде? Куда еду?
 - Вам, не хорошо?
- Слишком много вопросов за сегодняшний день, привык. Вы, так полагаю мой глюк и то, что в поезде еду - ситуация того же порядка.
  Передо мной мужчина из 50-х годов прошлого века. Мешковатый, серого цвета плащ, такая же шляпа и галстук. Галстук! Сигнал к боевому диалогу?
- Мой, милый, чудесный глюк, не пойти ли вам на хер.
-Нет, уважаемый Андрей Александрович, при всем желании, не в силах. Алкасын слишком много привнес в вас зелья. Ваше сознание не принадлежит вам. Вам по - прежнему плохо?
  Блин, мне до этого момента было действительно плохо. Сейчас –  труба. Возьму и дерну себя за правое ухо и проснусь. Не получается за правое, тогда за левое.
- Проснись, Александр.
  Отчего меня требуют спасать мир. Не хочу.
- Проснись!
   Кто и зачем требует от меня сборку и разборку автомата Калашникова? Я, это делал за
40 секунд. Могу продемонстрировать, прямо сейчас.
- Андрей, проснись. Проснись, милый. Любимый проснись.
- Кто?
- Любимый.
 Сквозь сон:
- Повтори.
- Любимый, только с тобой и не с кем больше.
- Так не бывает.
- Бывает, милый, когда по- настоящему любят.
   По- видимому ключевое слово произнесено. Прихожу в себя. Тихонечко осматриваю обстановку. Ага, я в квартире Фаризы. Фа - когда то любимая женщина.  Ей изменил, но отдал ей информацию сейчас. Это она, бьет меня по щекам, слышу:
- Андрей приди в себя.
- Елы - палы пришел. Перестань лупить меня по роже. Сколько времени?
- Два по полудню.
- Не слова в простоте. А, число?
- Июня семнадцатого, года 2008-го от рождества Христова.
- Издеваешься, вчера же…
   Осекся, для меня вчера еще было десятое. Неделю болтаюсь между явью и снами?
- Сколько, я у тебя отдыхаю?
- Сутки.
  Фа, пристально смотрела, до противности врачебно. В том же стиле:
- Сколько дней пробыл у шамана?
- Получается шесть,- в спохватившись, - А, это, я у тебя, ну…ты меня, чем - то кормила?
- Нет, в туалет ты тоже не ходил, - заметив мою болезненную реакцию, добавила, хохотнув, - не под себя, не на унитаз. Господи, чем тебя шаман накачал? Слышала, что чудит, но чтобы еще и нарко - притон.
- Это не то. Я, принес с собой архивный бокс с документами?
- Да, он у тебя в сумке, и пистолет – зачем?
- Все потом. Ты с документами ознакомилась?
- Со следственным делом? Это, то, что ты предлагаешь в качестве убойного материала? Это я поняла. Объясни, зачем тебе пистолет? Ты, в розыске за совершение особо тяжких преступлений. Каких? В телевизионных выпусках не комментируется. Может быть, расскажешь. Все равно, я уже соучастница.
- Какие преступления, я шесть дней валялся у шамана, на топчанчике.
- В это верю, от тебя до сих пор помойкой разит. Как и в то, что человеку на костылях крайне проблематично свершить нечто тяжкое и преступное при этом. Впрочем, ты же у нас во всех проблемах затычка. Ты, не хакер, вечный юзер.
-  Обожди тарахтеть. Как долго выходит розыскное?
- Уже сутки. С твоим приходом вторые пошли.
  У меня начали путаться мысли. Просветление, которое казалось, наступило, медленно, но уверенно удалялось.
- Стоп, милый, - встрепенулась Фа, заметив признаки моего отъезда, - не спеши, с начала бульончик, как чувствовала, что все настолько запущенно. Он у меня, тепленький, на плите, вкусненький.
- Все, расскажу, все. Только ты мне верь. Пожалуйста, верь.
 И, кажется пил, что-то прямо из большой кружки, а образы, ощущения, действия наплывают вместе с мутью, тошнотой и одновременно с приятной невесомостью. Проваливаюсь, опять проваливаюсь и улетаю.
     Никогда не курил папиросы. Отчего руки умело давят картонный мундштук? Вот это «Памир», а рядом аромат «Герцеговины», перепутать не возможно.
- Вы, так и не смогли купить приличные папиросы?
   Меня спрашивает, все тот же человек, в сером плаще, чертовски похожий на того, что предлагал купить «Казбек», когда, я прогуливался по верхнему бьефу. Кто прогуливался? Когда? Я? Да этому бьефу больше 50 лет.
- Не обращайте, особого внимания, - у меня за спиной голос.
  Держусь за хлипкие деревянные перекрытия над пропастью чудовищного провала, одежду с меня рвет стремительной силы ветер. Меня здесь не должно быть.
- Так, а куда, вы батенька денетесь, -   опять из-за спины.
  Пытаюсь обернуться, но гвоздящий ветер не позволяет. Цепляюсь за поручни с одной мыслью:
- Меня здесь не должно быть.
  И опять, откуда - то из-за спины:
- Таких, как вы точно.
   Темно. Темно. Не на, долго. Наверное: микроинсульт. Слово то, какое знаю. Слов то знаю много, как ими работать? Ага, приехали. Управление строительства текстильного комбината.
  Вышел из вагона. Вроде отпустило. Целый день, как работал по поножовщине, все шло нормально – бытовуха стопроцентная. Обратно решил – пешим ходом. Интересно: высокий берег, а в низу река. Сосновый бор, уже выстригают под аэропорт. Интересно, что будет здесь, лет через десять? Блин, опять прихватило. Только успел схватиться за ближайший куст. Упал. Это, наверное, сон, сам себе не верю, это только сон.
  Диане стало скушно. Когда это произошло, она и не заметила. Так красиво все начиналось: все детское по боку, мама – скурвленная сука, вот ведь слов нахваталась, сестра – дурында, с этим все понятно, а папа? Милый, чудесный мужчина. Он не желает обращать на меня внимание. Умный и красивый. А, я? Умная и красивая.
   Сегодня увидела дядю Колю. Рио-рита и тантарела, на чьих- то там костях. Самое удивительное, что он меня узнал.
    В клубе, где я играю Нину Заречную, вдруг все встрепенулись и режиссер, Мария Никифоровна, подозвала меня к себе и царственно направила в зал. Ослепленная рампой, спустилась со сцены и увидела дядю Колю. Он совершенно не изменился. Он такой же, как в Джезказгане – высокий, подтянутый, и у него хорошим парфюмом, и от него исходят сила, власть и мудрость. Я, люблю, нет, я обожествляю этого мужчину. Хочу быть с ним и буду с ним. Отчего пошел снег? Почему снежинки, падая на лицо, лицо не охлаждают? Почему вся горю?
- Остановись.
   Кто это? Собакин или я? Уже не важно. Главное остановить Диану. Остановить снег. Пересчитать глупости на оборот. Хотя бы попытаться. Есть в этом смысл.
   Опять снег. Падает и падает. Ну, какой к хрену снег? Июнь на дворе. Перестал. Снег. Так это от моей мысли зависит? Если захочу. Интересно, а если торнадо? Прямо сейчас и здесь и смогу спасти Диану, ведь она еще не умерла? Или умерла? Торнадо проще. Диана в прошлом веке. Но, что - то от меня зависит в сегодняшнем?

  День второй.
  Просыпаюсь с четкой мыслью смутной фантазией сна: кого - то обязан спасти и опять обязан. Никому не обязан. Мне, сейчас комфортней подушку перевернуть, а, то, что во сне – не интересно. Стоп. Не во сне. Диану можно спасти. Просыпаюсь. Теперь уж точно, поскольку понимаю: кто, я и где я. Фа - любимая. Укрыла в своей квартире. Ага, это ее квартира.
Скрежет ключа в замочной скважине.
  Передергиваю затворную раму Стечкина. Откуда у меня оружие убийства? И под рукой? Почему так ловко получается? Отчего так оглушительно лязгнул, метал о металл?
  - Андрей, не делай глупости, это я.
    А, я уже на встречу. Милая, все прощающая Фа. Наверное, от того, что так плохо и сидишь на крае мира по - настоящему понимаешь, что настоящее и кто, твоя,  настоящая. Отчего обостряются все ощущения на грани непоправимого?  Ведь мог выстрелить. И выстрелил, прямо там, в прихожей обняв ее всю, забыв про костыли, не из пистолета. Из себя. Мучительно – сладко. С головой в растворитель. Черт и ангел. Танатос и Эрос. До головокружения и темноты в глазах. Молча, дрожащими, руками возвращая трусики на, удивительно сладкие, еще играющие ее ягодички. Что бы потом еще раз их снять. Уже в постели. И еще раз, и еще. Задыхаясь от собственного плача, на пределе сил и возможного. Захлебнулся, не своим, звериным каким - то рычанием. Все. На гребне волны ее глубокого всхлипа. И, опять танец звезд в бездонной темноте, а с восстановлением дыхания и возвращения к жизни – мягкие сумерки и вкрадчивый снегопад предновогодней ночи.
- Люблю тебя.
- И это все, на, что ты способен?
- Могу, еще раз, всю тебя поцеловать, если позволишь.
- Позволю, если захочу. Убери эту гадость, - она обожглась словно. Мгновенным импульсом оттолкнула, освобождаясь от моих рук, отстраняясь от меня.
  Только что, такая близкая, в бессилии нежная, в долю секунды – сжатая, тугая пружина.
Пальчиками, с омерзением, словно змею, протянула, за предохранительную скобу, пистолет. До этого нам было очень хорошо. Пока холодная железяка не вернула реальность.
- Зачем тебе эта сволочная игрушка? Это же смерть. Ненавижу.
- Как говорят у нас на Кавказе – человек без оружия это женщина.
- Дурак. С Кавказом, ты десять лет, как закончил, а твое оружие, - значительно постучала указательным пальчиком по моему лбу, - здесь, мужчина.
  К ней возвращалось игривое настроение и это уже радовало.
- Сейчас ужинать будем.
- Ужинать?
- Без десяти десять вечера?
   Накидывая халатик, на секунду замерла, обернулась и пристально, опять до противности врачебно, уперлась взглядом в мои глаза, задумчиво произнесла:
- Если половина твоего бреда, а бредишь вторые сутки, хотя бы на половину имеют под собой реальную основу, частично готова простить шаману твои прятки – пятнашки с пространством и временем. Ведь до чего сукин сын ловок. Он твой бред нашпиговал ощущениями, фактами, понятиями на - столько специфически точными о которых, казалось бы, не может иметь представления априори.
- Ты считаешь мои картинки из снов результатом внушения? Провокацией действия?
- А, ты думаешь, что вся эта карусель экстрасенсорная, магия, волшебство, шаманство – правда?
- Странно, ты же сама ведьма и Кастанеду читала в - захлеб, а в реальность расширения сознания не веришь.
- Я, в Бога верю. А, ты нехристь, готов на мякину вестись.
- Материалы следователя Собакина просмотрела?
- Изучила. Вот тут и загвоздка. То, что касается убийства девочки, слишком точно накладывается на твой бред. В качестве версии убедительная схема рисуется. А, после того, как в «инете» порылась, история из твоего бреда сама становится версией. И очень не хилой. Вектор обалденно аппетитный, но не нашего разбора замес.
- Давай на Федеральный вынесем.
- Что? Твой бред, гербарий из словаря и сомнительного происхождения документы? Копать и копать, мой друг. Завтра, если хорошо будешь себя чувствовать, отпишешься, как можно подробней, все, что вспомнишь, до мелочей. Не прикасайся к моему «компу», собьешь настройку, юзер. От руки то писать не разучился, надеюсь. Бумага в столе. А, сейчас все, ужинать.
  Сказала, как отрезала. Она такая. И не такая. Одно слово – ведьма, на уточнение – крещеная башкирка. После ужина, нырнула под одеяло, свернулась калачиком, подстраиваясь под меня, и тут же уснула. В последние лет десять, чертовски завидовал, способности людей мгновенно засыпать глубоким, крепким сном. Сам без снотворного так не мог. Кончался очередной, после апперационный стационар, было их с дюжину,
прекращались таблетки. Новые,  выписывать никто не желал, без рецепта аптека не отпускала. Уменьшал сигареты и чай, не спал сутками, все одно – прерывистый, тяжелый, утомительно чуткий, тревожный сон. Краткий сериальный провал, наполненный одновременно -  реалистичными людьми и событиями, и, очевидной, к осознанию само - диктовки. Сам себе сценарист, режиссер и главное действующее лицо.
  Был способ – литр, никак не меньше водки перемешенный с диким, не скажешь иначе, сексом. Закончилась президентская премия, за серию публикаций по Северному Кавказу – джигит спекся. Для инвалида и пенсионера – проститутки и хорошая водка, оказались накладны. Частично спасали друзья « со своим» и подружки «на время», что не всегда совпадало, но иллюзию снотворного предоставляло.
   Суровый папа и милая мама, с каждым годом, сокращали количество визитов. Встречи, как правило, оканчивались безумной истерической схваткой с папой, и тихими слезами растерянности мамы. Милая, добрая, такая умная и беспомощная мама, школьная учительница ботаники. Она все понимала в травках, имела принципиальную позицию в теории происхождения видов, она подготовила к выпуску во взрослую жизнь сотни школьников, но с единственным сыном общего языка не находила лет с двенадцати.
   По - началу она еще пыталась помочь в борьбе с бессонницей, разумеется, травками. Мертвому припарки. Фариза, тоже напоила каким-то отваром, не понял, как не пытался, на чем – местные травки распознаю в любой смеси и концентрации. Кстати, Фа. Кто она мне? Вон, уткнулась в плече, спит сурок. Лет пятнадцать назад ограничился бы определением – классная сучка, красивая, умная, сексуальная и уснул бы, повернувшись спиной. А, теперь? Никогда не был женат официально, по жизненное перекати поле – прости здесь, прости там, прости… Моя семья – папа и мама, бабушки в детстве, двоюродные братья, сестры их дети и уже внуки, в основном по фотографиям. Семья? Наверное, только, какая - то виртуальная, без звериного чувства родства по крови. По крови с водкой по - палам, роднился и чувствовал близость, с немногими друзьями по армии, с немногими однокурсниками в университете, с немногими коллегами – журналюгами, и даже с откровенными мародерами – сверхсрочниками в Чечне. К ним всем располагало чувство настоящности, форма не верная – суть реальная. Взаимный, ответный контакт – уверенность – мне не нужна твоя искренность, необходимо настоящее, откровение. Сами по себе, отлетают шелухой – моральный лоск лицемерия и маски панибратства, все остальное покажет дело, на сколько, мы нравственно одной крови и способны идти по жизни совместной дорогой или каждый своими тропами.
   Фариза обладает этим качеством и контакт – уверенность со мной есть. Наверное от того так тепло, так нежно надежно. Кажется, засыпаю, слава богу.

День третий. Утренний сон.
 - Мы стояли на плоскости, с переменным углом отражения…
Вернее сидим, с Серегой и Димычем, на крыше девятиэтажного студенческого общежития, свесив ножки с карниза, болтаем ими над пропастью. Пьем портвейн из горла, слушаем приглушенный магнитофон и нам нисколечко не страшно. Под нами вечерняя Пермь, прощальные всхлипы трамвайного перезвона, мутное пятно света от входа в маленькую булочную, редкие освещенные точки в окнах пятиэтажек. На нашем уровне и то далеко – лишь сигнальные огоньки антенн областного узла связи.
   Нас отчислили из универа, еще три месяца назад, не допустив к весенней сессии. За год факультет, под различными предлогами, зачистили от всех «семинарщиков». Неформальный студенческий семинар «Современные проблемы социализма» возник на факультете, еще тогда, когда я о дебелее мечтал, бессмысленно, сапогами, плац топтал и перебирал гробы-блоки, яко бы мобильной, радиорелейной станции, 1947-го года выпуска. Пришел из армии злой, как черт, но веселый, сильный, яростно жадный до ярких эмоций. В Семинар, как в любовь, с головой. Все, что томилось в душе до армии, что
накипело за два года – без гротеска, зоновского беспредела, на семинаре обретали четкие формы осмысленного протеста. Само в руки шло интеллектуальное оружие борьбы, с без исходностью и поганостью окружающего устройства мира. Позже пойму, что не 6-я статья конституции СССР всему причина, но тогда – свобода или смерть. Поэтому с азартом вступил в Социал-демократическое рабочее объединение – организацию, что собственно и являлась основой и содержанием Семинара.
   Тогда, мы еще не клеили листовки, не проводили митинги и демонстрации, не устраивали протестных голодовок. Отдушина Перестройки давала возможность молодым и пылким, в - слух, задаваться острыми вопросами и публично искать на них ответы. И по - началу дело спорилось. В открытую дискуссию, в поисках эффективного диалога со студентами, вступили преподаватели, практически со всех кафедр. Вопросы формулировались точнее, ответы аргументировались убедительней, выводы следовали чудовищней, с точки зрения научного коммунизма. Последними, от формальной поддержки Семинара отступились представители кафедры философии. И началась чистка.  Демократия, перестройка, гласность это одно, а политической сути исторического факультета никто не отменял, как и монополию КПСС на все сферы жизни.
   Ладно, если бы «с волчьим билетом» вылетали только члены СДРО, половина которых уверенно шла на «красный» диплом. Под замес попали те, кто участвовал в Семинаре -  а, что б душу отвести, пар выпустить. Они, не заморачиваясь особо на прибавочной стоимости, государственной собственности на средства производства, циничной эксплуатации труда всех социальных групп не входящих в партийную номенклатуру и прочих очевидных, априори, явлений развитого социализма. Кричали шибко, от-того попали на карандаш.
-  Андрей, говорил тебе, - продолжает в пол - голоса, не нарушая вкрадчивую благодать вечерних сумерек августа-нА-сентября, Димыч, - система все равно тебя не примет, потому что ты не хочешь ее принимать.
   Димыч – поэт и очень хороший. С ним легко пьесы писать, образы и ситуации из него, как из рога изобилия. Ленив, не только в начертании, а в отстаивании жизнеспособности своих находок, от того так щедр и либерален на их дальнейшее использование. На Семинаре он вообще человек случайный, за компанию, мы с ним друзья.  Ему, по моему, вообще начхать, на детали земного общежития. Он – гражданин Вселенной, как Велимир Хлебников. Он и на истфак поступил, только из-за любимой женщины. Пока армейский плац топтал, она оторвалась от него на два курса. Теперь вот вообще из универа вылетел. Правда у него есть весомый аргумент – Пермская прописка. Для Нинки, в случае замужества – освобождение от тягла распределения. Правда у нее есть выбор и еще целый год преддипломной практики – копается, сука, взвешивает.
- Кто ни будь, когда ни - будь, - начиная злиться, перебил я, Димыча, - объяснит, в чем заключается эффективность системы? Система – структура взаимосвязей направленная на саморазвитие иначе стагнация и гибель. А, она тупо поглощает с жадностью худших. С хрустом перемалывает лучших для удобного глотания? Система, сама гробит динамику движения, да и саму возможность  саморазвития.
-  Перемолотые, ни к чему, для системы. Система отсеивает функциональный калибр. Поэтому и гибнет, - вступает в разговор, прервав изрядный глоток портвейна, Серега, -  а лучшие, худшие – суть понятия субъективного. Впрочем, согласен с Димычем – видимая часть системы отмирает, основа остается, суть ее, а она бессмертна, как само человечество.
  Серега то же уникум, на факультете погоняло – бухгалтер, его стихия – отвлеченные цифры и понятий суть. Внешне, чертовски похож на Бухарина, с фотографий 20-х годов. Он старше, нас с Димычем на три года и два курса, что позволило устроиться школьным преподавателем истории на станции Ферма. Вот он на Семинаре не случайный, он один из отцов основателей СДРО. С факультета вылетел в числе первых.
- Вздор, - горячусь я, - человечество менялось в сотнях культур и цивилизаций, менялись  системы социального уклада, индивидуальные и общественные ценности.
- Не менялись – сонно и лениво, в никуда, цедит Димыч, - человек звучит гордо и навсегда.
  С ним все понятно, хочу спорить с Серегой.
- Допустим, система в основе неизменна, на кой, тогда твоя маевтика?
  Маевтика – с греческого, повивальное искусство, философский метод Сократа, полагавший, что рождение истины в окружающих людях благодаря диалогу, нравственно продолжает дело его матери, повитухи Фенареты. Для Сереги само имя Сократа – сакрально, маевтика его конек. Пока беседуешь с ним – понятно и красиво, читаешь его тексты – всех святых на вынос. От Сократа будущим поколениям – ни строчки, а ведь направление и развитие дал фундаментальной философской школе на тысячи лет.
- Видишь ли, Андрей, - отставив на карниз бутылку с портвейном и потирая маленькие ручки, словно озяб или предвидит сладкую трапезу, оживился Серега, - вопросы исходят не от и не к системе, не от ее конструкции и сути. Они продиктованы личным нравственным самоосознанием. А, это уже не стадо, это индивид – вызов системе управления. Звучит пафосно, согласен, но если нет, тогда вообще ничего нет.
 Мелкий дождик, что по - началу и не заметен был, вдруг набрал силу, превращаясь в жестокий осенний шквал. Потянулся за бутылкой, отставленной на карниз, внезапно поскользнулся и сорвался с крыши. Серега и Димыч, схватив меня за руки, держат, какое - то мгновение, и я вижу слабость, растерянность в их глазах, но я не чувствую страха в себе и я отталкиваю их руки, с желанием свободно лететь
       Но, падаю в низ – не так, как в детстве, планируя, наслаждаясь полетом, а как камень, с ускорением и так мучительно долго, с все больше нарастающим страхом, переходящим в ужас. Мгновенно просыпаюсь, по- моему, с криком. В поту, с пересохшим ртом. Из кухни вбегает Фа, встревожено:
- Кошмар?
- Не то.
- Ты, не бредил ночью, что утром случилось?
- Еще бы, сама дрыхла, как сурок.
- Ладно, разберемся. До ванны докостыляешь? Через пять минут завтрак.
   На этот раз, завтрак, не в постель. Мало того, что в ванной чуть было, не грохнулся от головокружения, пришлось, преодолевая тошноту, слабость, боль не только в исковерканной ноге, во всем теле и тащиться на кухню. Обычно завтрак – ритуал. Всегда сам готовил, просыпался, бережно входя в новый день. Сейчас, меня жутко мутит. Холодная липкая испарина покрыла лицо. Запахи кухни вызывали отвращение. Фа, лихо, уплетавшая яичницу с колбасой и луком, не глядя на меня:
- У, шамана, частенько обдалбываешься?
- До этого только со стороны видел. Ты, чего? – дошел, с опозданием смысл заданного вопроса, - ты же знаешь, я не по этому делу, мне бы водочки попить, консерватор я. То, что он какой- то наркотой меня обкумарил – понятно. Важнее, результат, который получил. Кстати, а ты сама, откуда, и, как давно шамана знаешь?
- Давно живу. Как и ты. По делам пересекалась. Коротка память ваша, друг мой, ты и вывел на него, в свое время. У, меня с ним не первый год свои расклады.
  Точно, вспомнил. В период своего профессионального рассвета, от областной газеты, не раз приезжал в родной город, по журналистским задачам. В редакции были специалисты по социальным и политическим вопросам, по экономике, искусству, по юридическим закавыкам и ментам, а я негласно, но по праву, считался докой по родному городу. Единственный индустриальный центр на юго-западе региона и в целом для области является крупным – был и остается полем благодатным для ловкого газетчика. В одну из таких командировок познакомился с Фаризой, начинающим корреспондентом местной районки.
  К ней крайне расположили два фактора – женская привлекательность и профессиональный диплом, окончила журфак Казанского университета, дневное отделение. Среди моих друзей много дипломированных журналистов, никто из них не связал свою жизнь с практическим репортерством. Специалисты по связям с общественностью, пресс-секретари, референты, рекламщики, пиаровцы, администраторы – кто угодно, но только не пишущие авторы. В журналистике оставались и звездились –
историки, филологи, юристы, профессиональные спортсмены, просто люди с улицы. Только не те, кто пять лет грыз специализированный университетский курс. Не тому ВУЗ учит – жизнь практику диктует далекую от стилистических верлибров. Да и по Гамбургскому счету – дал бог талант, есть автор, нет – терзания и слезы. Сам попал в журналистику случайно, на время, остался навсегда. Свершись мечта ребенка стать археологом, был бы сейчас приличным человеком.
   Первый тревожный звоночек, в профессиональной эйфории, прозвучал вовремя проходной пьянки с друзьями – мысленно поймал себя на том, что базар фильтрую – сортирую получаемую информацию по значимости и возможности использования для публикации. Дальше – больше. Все реже текстов доставляющих удовольствие от честно и красиво совершенного дела – настоящего творчества. Все больше разочарования в профессии в ее реальных результатах, вплоть до ненависти в осознании личной купли-продажи. А, в - начале 90-х, парил с восторгом и упоением от значимости глагола – «жечь». Не правильного глагола. Сердца людей, оставались красивой метафорой.
   Главные редакторы, сменил их не одного, ценили эффективность и плодовитость работы, оттого, учитывая импульсивность, независимость и вздорность характера, как правило, отпускали в свободную охоту. Расходы – гавно вопрос, а приносил конфетки. Про шамана, рассказал Фа, в контексте расследования истории по каннибализму. Именно тогда, я и сам убедился в его невероятных способностях. Увидел, зафиксировал и офигел. Одно дело читать про это, интуитивно ощущая реальность возможного, другое стать очевидцем практического воплощения. Хотя до сих пор хищный червячок скептицизма, ползает в лабиринтах сознания, поскольку на уровне осознания не понимаю, как это работает. За 25 лет в журналистике, привык доверять интуиции, но своей, личной. Она для меня была, чуть ли не основным средством производства и в природу ее не заглядывал. Включалась спонтанно, но охотно подчинялась искусственным стимуляторам – чаю-купчику, сигаретам и водке. Приносила, результат и ладно.
   Сейчас встряхнем мои возможности. Проверенно – начни тупо описывать факты, интуиция включится, а стимуляторов в меня шаман накачал, мама не горюй. По - удобней, устроился за письменным столом, уложил пачку бумаги, взял шариковую ручку. И даже не удивился. Невнятные картинки бредовых снов от шамана начали приобретать  очертания видимой истории – цвет, вкус, запах, конкретные лица, имена, события. Поначалу даже голова закружилась, но по - перло, и я  перестал обращать на себя внимание. Сам черт рукой водит, едва плоть человеческая успевает, а из меня все льется и льется – даты, фамилии, топонимы знакомые и нет, какие - то термины, о которых не имею представление. Звездами вспыхивают узловые нюансы, каждый по себе значимый вектор, обещающий при более тщательном анализе, любопытный результат. Выписываю на отдельный лист. Пространство и время, не мое, чужое и одновременно мое, мною прожитое.
   Не слышал, как вернулась Фа, спал. В - первые за последние… десять лет – спокойно, глубоко, без кошмаров и тревоги.

День четвертый.
- Проснулся? Вставайте, граф, нас ждут великие дела.
  Фа, сидя у меня в ногах, отчаянно кликала по клавишам своего нот – бука, и о боже – в очках.
- Никогда не видел тебя в очках. Давно носишь?
   Фа, не отвлекаясь на меня, прилипнув к монитору:
- А, ты?
- С третьего класса.
- Как же тебя в армию взяли?
- Год такой был. Гребли всех – второе эхо войны, дефицит призыва. Хотя отмазок – море.
Будь я, по уму, тогда, как сейчас, то в армию не пошел.
- За то стрелять научили.
- Ха, до армии хорошо стрелял, а ты откуда знаешь?
- Говорят, у баб память коротка. Вместе на стрельбище ездили.
- Не помню.
     Так сладко, с оттягом, потянулся, что аж кости со звоном хрустнули. Предупредительно стрельнуло в тазобедренный сустав больной ноги. И, я проснулся окончательно.
  Фа, захлопнула бук, вздернула на лоб очки и наконец - то повернулась ко мне лицом.
- Утром, как проснулась просмотрела твои каракули. Наваял – «Война и мир». Очень любопытно. Если бы не характер источника получения информации – история  убедительная рисуется. Красиво для беллетристики. Для журналистики, что? Где, обещанная бомба-сенсация? Ни единому факту, из твоего бреда, подтверждения не нахожу. Держи, - протянула лист бумаги, - выписала из инета, то, что нашла.
- А, в интернете, подобных фактов может и не быть. Имен то же нет?
- С громкими фигурантами, как раз все нормально. Ломового нашла, Назорова, академика Ностровича, чудак Лейтер, комсорг Судзинский есть и даже и Ваньку Мокрого – рецидивиста Мокрушина нашла, оказывается легендарный персонаж. По «Заветной песне о птицах» - удмуртский эпос, много комментариев, упоминание о профессоре Луканине, скупо, но есть. Но, ничего, ни строчки о твоих Сканерах, ни о звездности папы, ни о смерти дочери и абсолютно ничего о следователе Собакине.
- Сканер, обязательно должен упоминаться в мемуарах первостроителей. Многотомник налабан. Собакин обязан упоминаться в официальном списке сотрудников прокуратуры.
- Ни - че - го. Запускала поименный поисковик, совпадения есть, твоих - нет. Много твоего и о тебе, тебя нет. Ты, что ни разу не регистрировался в соцсетях?
- Не-а. У меня даже интернета нет. Если ад существует, то он наверняка управляется компьютером.
- Станислав Лем?
- Ага, он родимый.
  Растерянно ползая глазами по бумажному листу, с выписками Фа, споткнулся на знакомой фамилии из текущей реальности:
-  Подожди, Лейтер? Сигареты «Данхил»? Так - то дядя Даня, сосед по лестничной площадке.
- Его нашла в сетях, у него целый блог, очень коммуникабельный старичок. Много чудит в конференциях.
- На публику всегда чудил, только не простой он старичок. Надо с ним встретиться, от прямых вопросов, никогда не уклоняется. Он лично был знаком с обоими Сканерами. Встречусь, подтвердит, а того больше и расскажет, чего дополнительно.
- Сиди, мозгуй дома, звезда экрана. Твои,  розыскные по всем местным телеканалам. Сама встречусь. Да и местных ментов, по твою душу, пощупать надо. Ох, как не нравится, свистопляска вокруг тебя. Шума много для поисков списанного журналюги.
   Пришло время мне, посмотреть, с пристальным вниманием на Фа. Прыгнуть в глаза – одно из проявлений моей врожденной интуиции. Обычно использовал, по младости лет, на женщинах – даст, не даст. Бывало и по работе, но с женщинами проходило без осечки, если сам промашки не давал. Нырнул в глаза Фа. Когда то и раньше это делал, но по - началу бился о глухую защиту, пока сама не захочет, фиг впустит. А, сейчас она отстраненна и задумчива, не до защиты, от того легко и непринужденно. Нырнул и с удивительным облегчением почувствовал – верит. Верит всему моему бреду от и до, чертова ведьма.
   То, что ведьма, так сомнений не было с первой встречи. Она говорила, что по материнской линии она, уюшь – древний тюркский клан женщин – шаманов, берущий начало в сарматских мифах, приволжских степей воительниц - амазонок. Посмеивалась. С детства, считая себя не красивой, а напрасно, спрашивала мать, отца никогда не знала, мол, отчего такая «мямля уродливая», в ответ, получала – бодливой корове бог рогов не дает. Действительно, будучи волевой, предельно само организованной барышней,
крепким стилистом и продвинутым профессионалом со звериным чутьем она становилась слабой и беспомощной, если обстоятельства требовали незамедлительных, решительных действий. Сколько просил – айда в Пермь, что ты киснешь в маленьком городке, с твоим образованием и практикой любая редакция, с удовольствием, скушает. Нет и все, как приросла к моему родному городу.
   Завтракали молча. Завтракал я, Фа – обедала. Время – два часа дня. Ничего, я поспать. За то чувствовал себя удивительно хорошо.
  Фа, мыла посуду, когда я попросил:
 - Позвони, только обязательно, с левого телефона, - протянул лист бумаги, - тут два местных, Виктора Якунцова и Солодовникова.
- Жив, рыжий черт?
- Что ему сделается, проспиртовался.  Два московских и четыре пермских номера. Имена, фамилии. И давай поиграем в конспирацию. Представься старой знакомой Вани Вершинина и спроси, не помнят ли, кто писал некролог на его смерть.
- Опять смерть! - вздрогнула Фа.
- Давно. Не заморачивайся. Так вот, если резонанс моего всплеска до ребят докатился, а думаю да, то не вспомнят, потому, что отлично помнят – писал, я. Для них – сигнал бедствия и пароль доверия. Кто вспомнит, мимо, прекращай разговор, звони следующему. Не вспомнил, спроси о сегодняшнем статусе. Если, готовы помочь, подробно расскажут о своих должностях и возможностях.
- Газетчики?
- Не все.
- Положи список у зеркала, в прихожей – буду выходить, не забуду. А, ты давай греби за рабочий стол, перечитай рукопись, может еще чего отмаячит. И не прикасайся к моему компу, косорукий.
  Фа, ушла, я начал разбирать вчерашнюю рукопись. Мать, моя женщина, ну и почерк. Лет семь как шариковой ручкой не напрягался. И, в младые годы, пишущей машинкой баловался, но сейчас компьютерная клавиатура, явно разленила. А, ведь было время, гордился мозолью на верхней костяшке среднего пальца правой руки, так ручку поставили в начальных классах. В азарте авторском сжимал стило пальцем указательным, как стрелок спусковую скобу. Писал много, особенно в «Большой реке».
  В эту корпоративную многотиражку речного пароходства попал, после травмы на заводе железо – бетонных изделий, где пытался мало семейку заработать, отсидеться после отчисления из университета и оправдать уточнение – Рабочее, в аббревиатуре СДРО. К тому времени социал-демократическое объединение и впрямь стало рабочим. Только Серега, отбывал ссылку учителем в средней школе станции Ферма, остальные – честный пролетариат на реально тяжелом производстве.
  Временно, пока тяжелее шариковой ручки, после травмы, не поднять, устроился в производственную многотиражку Камского пароходства. Зарплата в четыре раза меньше, чем у формовщика ЖБИ. Помню, что получив первую зарплату на заводе – 450! рублей, я совершенно офигел. В жизни таких денег в руках не держал. В состоянии, близкому,  к коматозному, едва отошел от кассы, тупо глядя на пачку банкнот солидную – середина 80-х, инфляция еще не разразилась. Бригадир хлопнул по плечу, пробегая мимо:
- Не унывай студент, ты ж, не полный, месяц работаешь.
   Особенно была довольна женщина, мать моего ребенка, еще в универе случилось, с которой хотелось и кололось, связать будущее официально. К счастью для меня бросила, уехав с ребенком в Германию. Это будет позже, а пока я, с азартом носился по всей Каме и нарабатывал мозоль. Пулеметом отстреливал тексты и снова улетал в безумно красивый мир большой реки, ее пейзажей, пароходов, людей и событий, а главное от возможности описать все и увидеть это на газетной полосе.
- Андрюшечка, в таком темпе ты скоро свернешь себе башку, - говорит интеллигентный умница Ваня Вершинин. Он долго ходит  из угла в угол, смоля сигаретой – у нас в
репортерской официально разрешено курить. Обмыливает не обмыливаемый, кусок профсоюзного собрания речников. Знаю, сейчас сядет и за час, не отрываясь сгавнячит, не отвлекаясь ни на что, тупой, но добротный кирпич на первую полосу.
  Он закончил романно - германский факультет университета, французское отделение. По специальности ни дня не работал, если не считать переводчиком во время встреч руководства Пароходства, деловых и на пленэре, с французской делегацией. Французы были в восторге от его произношения и знания языка. О том поведала Лиза, наш главный редактор. Из смертных никто, к пленэру, допущен не был, а она все - таки член парткома и эффектная женщина.
  У Вани утонченная, красивая, умная жена Марина, преподаватель французского в пединституте и два чудесных сына. Его не отправляют в командировки, в которые он и не рвется, и он ненавидит писать. Дело даже не в специфике отражения в печатном слове трудовых успехов речников. Он, просто мыслит и чувствует категориями, предельно далекими от обыденной жизни.
  По - началу был уверен – не может столь утонченный, внимательный к деталям и остроумный человек, как Ваня, не писать хотя бы в стол, хотя бы стихов, хотя бы в юности. Оказалось, может. Ему это было просто не интересно. Нас сблизил круг интересов обыденно-аморальных – водка и женщины. С Ваней невероятно легко и весело общаться, порой без отрыва от производства. Пьянка, гулянка – ночь, полночь, а утром оба в редакции, как не странно плодотворно работаем. Лишь по очереди бегаем за разливным пивом в соседний чепок.
   Вернувшись из очередной командировки, неизменно встречал иронично вопросительный взгляд, по - верх очков, тонкой золоченой оправы – Ванин фирменный стиль и:
- Очень, по вам, соскучился,  голубчик.
- Ваня, окстись еще по командировочным не отчитался.
- Ничего, у меня, за время вашего отсутствия скопилось некоторое количество денежных знаков. Познакомился с изумительной наборщицей из печатного цеха, зовут Эллой и она с  очаровательной подругой Эммой, ждут вечером в гости.
- Ты, дома то был?
- Конечно, обедал, вчера даже ужинал.
- Как, тебя Маринка терпит?
- Марина Владимировна, не только красивая, она умная женщина, таких, больше не делают. Поможешь с выпуском в издательстве, быстрее войдем в фарватер.
   Печатный цех в издательстве – Ванькина епархия. Выпуск газеты, конечно обязанность редактора, но Лиза давно просекла Ванину гегемонию. Линотип, фотоформы, метранпаж, набор, лит – все женщины,  идущие на встречу, Ваниному утонченному обаянию и его хищной мужской харизме. Уживалось одно в другом, органично и эффектно. Но, было то, что сделало из него короля газетного макета. Он, не просто видел, он чувствовал полосу, рисовал ее гениально. Высокая, за тем офсетная печать требовали четкого макета, что рисовался от руки. Ванька это делал быстро и качественно, не прибегая к помощи таблиц. Типы, размеры шрифтов, линейки, отбивки, растры всегда в голове. Наборщицы не тормозились на «дырах» и «хвостах» их не было в Ваниных макетах. Где можно спасал разрядкой или наоборот сбивкой, увеличением или ужимкой заголовочных шрифтов. А, где надо, спасал самостоятельной редактурой. Дописывал и резал, настолько мягко и пушисто, что если автор текста и замечал, то воспринимал, как должное. Он не просто газету рисовал, как теперь компьютерная программа при дрессированном верстальщике, он ее ваял.
  Позже, с появлением в Перми множества частных газет, Ванька пошел по рукам. Он легко и не принужденно расставался с прежней работой, переходя на другую. В очередной раз, увольняясь, на вопрос, куда пойдешь, следовало:
 -Не знаю куда, точно знаю откуда. Редактор – дрянь человек. Пахнет от меня, видите ли, водкой. Ты, на работу, зачем ходишь работать или сотрудников нюхать? Имитатор масленый. Результат нужен? Нате, получите, их есть у меня.
  Он бегал по кругу, меняя редакции, не зная отказа – главные редакторы его предельно ценили. Он, деликатно, но очень эффективно компенсировал их профессиональную некомпетентность и косяки, а так - же корректоров и авторов. Не допуская со своей стороны срывов в качестве и сроках.
   Последняя совместная служба с Ваней случилась, в период его третьего возвращения в «Пермское время». Угрюм, болезненно язвителен, раздражителен. Сам чувствовал, понимал и себя ненавидел. Поэтому пил, как правило, постоянно. Оттого игрив, остроумен искристо, как прежде, лишь под изрядной дозой. На то позволяло место работы. Таковым стал подвальный кабинет в издательстве, в шаговой недоступности от редакции, в котором с Селедой, художником графиком они рисовали очередной выпуск. Технически для производства практически ежедневной газеты это являлось, в то время, оптимальным вариантом. Командные резолюции и решения спорных вопросов шли по телефону. Тексты доставлялись курьером. Подписанный номер привозил зам. главного редактора. Выпуск Ваня осуществлял сам. Исторически, печатный цех – его епархия. Его, как никого другого, там любили и привечали.
  В последнее время он все реже общался со старыми друзьями. Близкие однокашники по специализированной французской школе и университету, как ни странно практически все  оказались в журналистике, но со временем растеклись по своим тропам. На то были основания, как говорил Ваня – «верхнего порядка». Стац –  свое издательство учредил, завязал в сухую, опасно – коли начнет, хрен остановишь. Бац –  покоится под руинами коммерческого банка, прячется и от ментов и от вкладчиков. Матл – женился, жидовский под коблучник, да и раньше был не боец. Ник – зануда и ментор, как стал главным редактором официозной газеты, моралист, вкрадчивый.
  Меня, по – прежнему, носило, по командировкам, еще горел. К Ване в подвал попадал редко, но метко, иногда на сутки и более. Там у него и отписывался, без отрыва от лекарства. От руководства дистанцировался, как мог. Газета выходила три раза в неделю. От Вани ни одного срыва. От меня были. Мне рассказывали:
- Где этот сукин сын, он еще вчера, до обеда, обязан был текст сдать, - в истерике, кричал главный редактор Саша Петухов, - уволю к ядрене фене.
- Где, где, - бубнящее, Гоша Лобанов, его зам, - у Вершинина в издательстве, с Селедой водку пьют. Я, уже сделал им замечания. Вершинин ждет четвертую и шестую полосы. Рисунки у Селеды утвердил. А, текст, этого командировочного, привез, отдал на корректуру. Вычитывать будешь?
- Все, что этот отпускник пишет, в обязательном порядке. Мало, что даю возможность творческой самореализации, еще и деньги ему плати.
     О смерти Вани сообщил Ник по телефону, я был далеко от Перми. Помню, что диафрагма, как на воздушной яме в самолете, ушла в противоположность желудку, вверх, сдавив сердце, перекрыло дыхание. А, Ники, со свойственной методичностью и размеренностью речи:
- Самоубийство. Закрылся в гараже, включил двигатель, задохнулся выхлопным газом.
- Да, твою мать, - что я еще мог, на сдавленном выдохе? Кажется, добавил, - мудак, долбанный.
  Ваня, с вечера принял душ, одел чистое, купил три по ноль семь крепленой дагестанской бодяги, ушел в гараж. Пока пил, написал прощальное, извинительное письмо жене, сыновьям и родителям. Запер ворота в гараж изнутри навесным замком, выбросил ключ, в угол, в хлам и включил двигатель старого «Москвича». Ему, просто, стало не интересно жить.

День тот же. Вечер.
   Вспоминая Ванькину историю, всегда ловлю себя на мысли о его настоящности, человечности. Меня к нему тянуло всегда, хотя тогда и слово – настоящность, еще не придумал. Он, говорил то, что по - настоящему думал.  Поступал так, как по- настоящему считал нужным. Без лицемерия и отмазок для окружающих и для себя. Безумно талантливый. Кто то,  из святого писания, но не Христос точно, сказал, мол,  дадено много, но столько и спросится. Жизнь задавала Ване вопросы, а они казались ему риторическими, не интересными, оттого и ответы не искал.
  Смог бы я, так же? Самоубийство? Посещало, особенно после аварии. Хрень из головы вон, перечитываю свою рукопись. Черт, отвлекся, не могу сконцентрироваться. Ничего нового не всплывает. Нет даже уточнений. Все, что накануне зафиксировал на бумаге то и есть, остальное растворилось, как сновидение. Впрочем, и есть сновидение, бредовое - детальное, четкое, с именами собственными, но сновидение. Выплеснул, блин, похоже, из корыта воду вместе с ребенком.
   Почувствовал легкую панику, неужели упустил нечто важное, что теперь и не восполнить, а может быть потерял эмоциональный акцент значимого момента. Взял в руки папку следователя Собакина, теперь она не кажется, как у шамана на шконке, чудовищно тяжелой и пугающей. На первой же странице торможу – «…опять ведьмины круги, охренеть…». Написано от руки, размашисто, грубо по – мужски, и, похоже, в крайнем раздражении или досаде – вместо точки восклицательного знака пятно от раздавленного карандашного грифеля.
  Ведьмины круги? Если речь идет о грибах, то в лесу не раз сталкивался с этой лесной причудой. Только это скорей спираль расширяющаяся кольцами вовне от центра материнской грибницы. Вопреки общепринятому мнению – по часовой, некоторые, как раз наоборот – справа налево. Грибы вообще странное явление. Биологи долго, лет 200 бились, над определением их природного характера. Флора? Фауна? Плюнули и задвинули всемирно грибы в отдельное царство  - Царство грибов.
   У родителей  дача, на правом берегу Камы, в удмуртской деревне Костоваты. С детства обожал тихую охоту в Нечкинском национальном парке, где распологалась деревня. А, еще у родителей был сосед, по городскому дому. Тихий, молчаливый, очень болезненный старичок, лет 70, майор армии, в отставке. Однажды, узнав про дачу в Костоватах, прилип к отцу с просьбой свозить по грибы. Всех удивил, ведь едва ходит. Отец всегда несколько кичился приобщенностью к номенклатуре, все - таки целый прокурор. А, старичок, последние лет пять своей активной жизни возглавлял в городе гражданскую оборону. Значит свой, значит надо. Повез и потерял его в лесу. Божился, что недалеко от деревни отошли, из виду не отпускал. Потерялся на 9-ой грани.
   «Девятая грань» уже тогда для большинства, жителей Костоват являлось нарицательно обобщенным топонимом. Только для двух старушек местных и дачника, из Ижевска, деда Арни, Арнольда Игоревича, – незаживающая рана из тяжелого прошлого.
  С октября 41-го, по май 49-го весь лес от Воткинского оружейного завода до Камы, был поделен на грани. Лес валили на цевье и приклады ППШ-а и на дрова для электрогенераторов. На «девятой», с октября 41-го по ноябрь 42-го, стоял базовый лагерь для заключенных – кровь, боль и смерть. В проекте, по советским меркам того времени совсем маленький - на 150 зека. Чудовищность ситуации заключалась в том, что уже с первых дней существования лагерь принял на порядок больше заключенных, ежемесячно наращивая поток. Поскольку объект носил статус местного характера, то поглощал он, осужденных по незначительным уголовным статьям – от двух до пяти, и в основном женщин. В инфраструктуру лагеря, рассчитанную на 150 зека, забили в десять раз больше.
  Природа Среднего Прикамья – чертовски капризна и коварна. С одной стороны Уральские горы, что своим хребтом, как в трубу аэродинамическую, гонит арктический воздух, что фронтально конфликтует с азиатским зноем южно-уральских степей. С другой стороны, по Среднерусской возвышенности, вечно ползет Балтийская сырая хмарь. То мороз под сорок, на Рождество, а глядь, через недельку – с крыш капает, да дождичком укатывает.      
   Конечно, находясь в мирном, обжитом существовании язык не повернется назвать подобную природу суровой. Да только ситуацию для, бесправных зека, добивали и местные природные особенности юго-западной Удмуртии. Зимой – болотная жижа и трясина правобережья Камы, предательски подернутые обманкой льда. Странным образом каверны не промерзают и даже не приобретают солидного ледяного панциря в самые лютые морозы. Летом – несметные, полчища гнуса и неимоверное количество змей, преимущественно гадюк.
   Начальник лагеря – молодой лейтенант, врагов народа, валил и мял по – черному, всячески поддерживая надзирательский беспредел. Бытовой и жилой блоки не
расширялись. Работая в три смены, зека по очереди занимали шконки под сон. В лагере не было фельдшерского пункта.  Суточный рацион определялся в соответствии наличия продуктов и никогда не успевал под учет стремительной текучки.
   Даже по НКВД – ешным нормативам, смертность зашкаливала. Молодой лейтенант именно так понимал свой служебный долг. Очуметь можно, за тринадцать месяцев «девятая грань» унесла, только по официальным данным 576 человеческих жизней. Мясорубка. Конвейер смерти. В голове не укладывается.
   В ноябре 42-го лагерь, в тихушу, закрыли, а «девятая грань» осталась именем нарицательным. Практически всех заключенных расконвоировали и расселили в Костоватах по избам местных жителей. Продолжали валить лес, но без надзирателей, только в дневную смену, регулярно отоваривались по продуктовым аттестатам. По окончанию срока наказания имели право отбыть, а могли остаться. Многие остались.
    Старушки помалкивали по началу, отнекиваясь, мол, по-русски плохо понимаем, по-удмуртски спроси. Спросил по городскому – бутылочку поставил, красненького, сладенького, крепленого. Деда Арни –  под «беленькую», хотя и божился, что не пьет, язву на родниках лечит. Рассказывал охотно и много, особенно щедро на эпитеты в адрес начальника лагеря. С молодым лейтенантом они были одногодками. Обоим по 22. На вопрос:
- Приходилось встречаться позже?
- Ну, что ты, милый, такие, как он большими начальниками становятся. В Москве, поди?
- Если сейчас 82-ой, то вам по 63 года.  Судя по вам, Арнольд Игоревич, он в самом соку. Где ни - будь да засветился. Фамилию знаем, внешность помните - отследить можно.
- Отследи, милый. Охота пуще неволи. Встретил бы – зубами загрыз, а так нехай Господь его и без меня накажет.
   О «девятой грани» рассказывал Виктору Якунцову, еще до того, как в Советскую Армию, по собственной глупости влетел. Он, историк по образованию, а тогда журналист местной «районки», хотя активно и занимался краеведением, тогда отмахнулся – член КПСС. «Девятая грань» для него всплыла в начале 90-х. Выполняя социальный заказ местного отделения общественной организации «Мемориал» он раскопал документы в Гос. архиве Удмуртии. Вспомнил про меня, про мои записи. После Армии, я в Костоватах не бывал, записи не сохранил, единственное, чем помог – дал имена очевидцев. К тому времени старушки померли, а здоровячек, Арнольд Игоревич, залечив, на Костоватовских родниках язву уехал не только из деревни, но и из самого Ижевска.
   Благодаря усилиям Виктора, пусть не на самой, но недалече, пусть формально, но отмечена обелиском память о «девятой грани». И, след «молодого лейтенанта» взял. Архивистом был от бога. А, звание – кандидат исторических наук, открыло новые возможности. Занимаясь, абсолютно иным делом в Центральном архиве ВС РФ он странный документ обнаружил, датированный апрелем 1948-го – «Об усилении младшего и среднего командного состава Советской Армии кадровыми сотрудниками ГПУ». Это была копия, на ней не было автографических резолюций, лишь дата и № входящий Генерального штаба, да исходящий от Министерства Обороны. Статус не ясен, происхождение невероятное.
  Документ дикий и нелепый – Армия и без того болезненно пронизана чекистами, на положении шпионов в тылу врага. Любопытство, бывшего журналиста, возобладало над бытовым здравомыслием кандидата наук, ну, а за опытным архивистом дело не встало. Кто бы, когда то и сколько не чистил архивы – профи хвосты найдет, а Виктор был таковым. Раскрутил он эту загадку. Потянул за хвостик, и нарисовалась вполне конкретная картина. Так американцы, по окончании второй мировой, рисовали новые биографии нацистам. Так органы ГеБе СССР отмывали, через Армию, своих наиболее одиозных, сотрудников, не выводя их за рамки своих кадровых штатов. Демобилизация, и офицер Советской Армии, не выше майора, с безупречным послужным списком, возвращается к мирной жизни, с сохранением льгот и
наград отнюдь не окопных. Что бы, накладок не было, мол, на каком фронте воевал, браток, в полку каком – Дальневосточный военный округ, войска ПВО. Пойди, проверь номер части, их по Приморской тайге  много понатыкано было. Да, кто бы проверять стал? Кому надо, тот в курсе.
  В биографии одного из персонажей, до преображения, взгляд Виктора зацепил нюанс – город Сарапул и номер учреждения, вошедший в историю Удмуртии, как «девятая грань». Щелкнуло – цепь замкнулась, на то и три в одном – архивист, историк, журналист. А, когда Виктор сообщил фамилию мне, то срослась история с пропавшим старичком майором, грибником в Костоватовском лесу, на 9-ой грани, в начале 80-х.
   Старичок не потерялся. Пока мой отец с ума сходил, на дыбы поставив местных ментов и егерей, тот самостоятельно вышел на шоссе. Это километров семь охотничьих троп, и уехал в город на попутке.
     Плохо майор кончил. Умирал долго и мучительно, передав сыновьям и внукам страшный раковый диагноз.
    Ведьмины круги. Раскрытая спираль, порождающая новые спирали, создающая царство и, в конце концов, поглощающая самое себя. Что за хрень лезет в голову. При - чем здесь следователь Собакин? Ведь от чего - то он выделил словосочетание «ведьмины круги», на титульном листе? Опять почувствовал слабость, головокружение. Перебрался на кровать, но не уснул. Лежал на спине, в оцепенении, тупо глядя в потолок. Точно так, как после, аварии, после каждой из пяти операций.

Все тот же день четвертый.
  Фа вернулась поздно. Очень уставшая и злая. Лаконично, на меня не глядя:
- Ел?
- Нет, тебя ждал.
- Инфантил ты гребаный, тебе, что костыли мешают котлеты разогреть?
- Мешают, - обиделся я и отвернулся к стене.
   Фа ушла посудой греметь на кухне.
    В обидки играл не долго. Личный план действий, умозрительно, сложился, но для этого нужна, Фа. Поковылял на кухню.
- Я, тебя, чем - то обидел?
- Фактом своего существования.
- Прости, не просился, как-то так случилось.
- Бог – арбитр, не дуйся, день тяжелый.
   Вытерла руки о передник, села на - против, подперев кулаком щеку.  Пару минут, молча, смотрела в глаза. С трудом, но ответил тем же, взглядом.
    Усталым – в никуда голосом спросила:
- В какую, прости господи, мудотень, ты меня втянул?
- Все так плохо, да?
- Сердцем чувствую опасность, и, по-моему, за мной следят. Тебя видели у шамана в Шанхае, менты, перетряхивают городских таксистов, ищут, кто и куда тебя отвозил. Вычислят, вопрос времени. Кстати, как называется твой пистолет?
- Системы Стечкина.
- Ну, хоть здесь отмазался. Инвалид на костылях, в Шанхае, застрелен из пистолета Макарова.
- Так ты думала, что это я? Да, если бы, хоть один выстрел произвел, у тебя сейчас вся квартира порохом провоняла от пистолета. Иди, понюхай. Почистить не успел бы. Хочешь, принесу?
- Сиди, не дергайся. И раньше не верила, что ты кого-то убил. Менты, кстати, то же не верят. Инвалида убили двумя выстрелами – первым в спину, видимо ранили и, контрольный, в голову. Шамана закрыли в КПЗ, у него нашли твой мобильник.
- Так, я же мобилу дома оставил?
- Не знаю. Сидит, в качестве задержанного, но не с суточниками, в отдельной камере. Так, далее, то, что касается телефонных звонков. В Перми никто не вспомнил автора некролога на смерть Вершинина. Двое – редакторы краевых газет. Один блогер, судя по голосу, пьет по - черному.
- Ага, это Саня. Он талантливый и ловко в сети рубит.
- Четвертый номер – Ирина, сказала про мужа, что он в отставке.
- Жаль. Он у нее полковник МВД и очень редкий представитель ментов – честный и умный. А, Москва?
- А, чего не сказал, что это тот самый, Алексей Самосвалов?
- Звезда телерепортажа. А, когда то был отличным репортером газетчиком.
- Лично, я его уважаю, как профессионала. Он, что тоже пермский?
- Нет, но Ваньку Вершинина знал, любил и уважал. На похоронах был. Пили неделю по - черному. Он и в Пермь-то наезжал – душу отвести. С Самосвалом познакомился еще в 95-ом, в Буденновске, он тогда на «Комсомолку» работал. С похорон и не виделись. Что он сказал?
- Репортерит на «Звезде» и готов оказать мне любую услугу.
- Молодца Самосвал – у милитаристов и не скурвился.
- Второй номер, кажется Дима. Он хорошо помнит, кто написал некролог и назвал твою фамилию. Очень интересовался, что с тобой и где ты. Он кто?
- Уже никто, вычеркивай. Что с местными?
- До Якунцова не дозвонилась, домашний телефон, то же не отвечает.
- По моему, только мобильный давал.
- Думаешь, у меня нет координат ведущего краеведа города? О встречах на завтра договорилась с Солоухиным, только он пьет по – моему, и с твоим соседом Лейтером.
- С этими сам.
- С усам, безусый, кстати, побрился бы, колючий, как черт, в ванной одноразовые станки есть. Тебе нельзя выходить из квартиры. На улице каждая собака узнает.
- Ты, не понимаешь, их разговорю только я. Особенно дядю Даню. Он тебе и глазками поиграет и коленку погладит, но по делу не расколется. Продуманный очень.
- Примета у тебя особая. Телевизор включи – передвигается с помощью костылей.
- Во блин, палево. Можно ночью. К Солоухину, например. Сама сказала, что пьет, старый пень, значит, по ночам не спит. В таком состоянии к нему можно и без звонка, главное, что бы с бутылкой. А, с машиной вопрос решим в частном порядке.
- Нет. Сиди дома. И, прими ванну. Терла тебя, терла, все одно полностью не отмыла. За одним и побреешься. Сможешь сам в ванну забраться?
- Смогу. У тебя выпить ничего не найдется, а то, как то оно…
- Иди, давай мойся, пока я не уснула. Я, из тебя, не для того шамана доставала, чтоб зеленого змия впустить. Сейчас переоденусь и помогу тебе. Да, купила тебе трусы и майку.
   Точно, сообразил я – четвертый день шатаюсь в женском халате на голое тело. Покосил взглядом на Фа. Ни следа усталости и злости на лице. Привычные: легкость и деловитость движений. Красивые, темные глазища осветились внутренним душевным теплом. Обожаю ее такую.
- Чуть не забыла, - уже из комнаты, спохватилась Фа, - редактор «Пермского времени», Саша Курицын, какой - то странный акцент сделал на сообщении о Борисе Гудермане.
- А, что с ним?
- Он, умер, вчера от сердечного приступа.
   У-ух – диафрагма ухнулась в низ, в глазах запрыгали лиловые зайчики. Тело обвисло в невесомости, уши заложило, сердце – отбойник. Пробил липкий, холодный пот. Я, не рассказал Фа, откуда взялись архивные документы, от которых и закрутилась вся эта катавасия. А, вот теперь Боря мертв.
 Фа, встревоженная моим молчанием, вернулась на кухню и вид мой ей не понравился.
- Андрюша, милый, опять плохо? Ну, что ты молчишь? Кто такой Гудерман?
- Уже никто, вычеркивай.

День пятый.
  Уложив меня, Фа свернулась калачиком рядом и сразу уснула. Рассказ о Боре Гудермане ее не тронул ни - чуть. Она поняла суть, факт его смерти дезавуировала случайным стечением обстоятельств и отключила функцию анализа. Прекраснейшее из свойств – бритва Оккама. Завтра, если время будет, может и вернется к теме, если необходимость возникнет в контексте точно намеченного плана, а сейчас спать. Только времени, похоже, мало остается. Не сегодня – завтра, не гебешники, так менты меня вычислят. А, то, что смерть Бори – не случайное совпадение, уверен. Что же такое ужасное, за этой смертью еврейской девочки в далеком 58-ом, что столько копий ломается? Большая надежда на Солоухина.
   В журналистских кругах его прозвали – рыжий черт. В, его 60 лет, а именно тогда познакомился с ним, при подготовке юбилейного очерка для «Большой реки», он при абсолютно седой бороде обладал яростно рыжей, кудрявой шевелюрой.
   Для Камского пароходства он свой – бывший путеец, окончивший Молотовское речное училище. Молотовым город Пермь недолго, был. А, секретарь комсомольской организации училища, с год, поработав путейцем, стал лауреатом премии Ленинского комсомола, в области литературы. В 30 лет – лауреат государственной премии и членство в союзе писателей СССР.
  Как из - под пера этого бесшабашного, вечного хулигана и пьяницы, выходили столь пронзительные лирические повести? В - истину, кузница богов, полна сюрпризов. При полной аполитичности текстов он прочно вошел в номенклатурную обойму писателей КПСС. То, что корнями по крону врос в Пермь – как раз понятно. В конце 50-х, город  магнитом творческим притянул к себе сотни талантливых литераторов -  авторов, критиков, профессуры получивших всесоюзное признание. Взлетали, как с трамплина и зависали в провинции, оседая на дно города. Рабочего поселка при военном промышленном комплексе, под колпаком надзорных органов. Полная закрытость.  Традиционная обреченность Пермского края со времен дяди первого из Романовых, на отстойник для политического неликвида, в советскую эпоху усугубилась с невероятной силой. В идеологическую не кондицию попали люди творчества, науки, культуры далекие от политики, застрявшие в Перми после эвакуации. Вечное поселение.
   До сих пор дикторы центрального телевидения и актеры сериальные произносят слово Пермь без смягчения «р.».  Результат мучительной, растянувшейся на три столетия графической реформы русского алфавита. Видоизменялась начертательность знака, плыла орфография, терялись фонемы, а порой и смыслы. Конкретно произношение слова «пермь» добили большевики в 18-ом году. Выкинули из русского алфавита старорежимный « i » отдав предпочтение многофункциональному «иже» - «и». Собственно знак в имени «Перiмь» не читался, не произносился, а с конца 19 века порой и не прописывался, что не считалось орфографической ошибкой в глоссарии приказчиков и купцов. Но он принуждал, грамоте обученных, носителей иных диалектов русского языка, верно, произносить название города. Без этого бедного «иерика» за первым смягчением исчезает и второе в окончании. В результате на месте аутентичного, фино - угорского, ласкового, как мягкий гребешок пельмешки, для коренного пермяка – «перьмь», возникает колюче каменное – «пэрмъ». Никакая механическая табуляция не спасает.
  Корректоры и машинистки меня ненавидели смертным боем, считая, что издеваюсь над ними. Мол, доколе, сукин сын, будешь Пермь с двумя мягкими знаками чертить. До сих пор если от руки и самозабвенно, то пишу – Перьмь и ничего не могу с собой поделать.
     С Уралом вообще все сложно. Не сам, так отец, дед, прадед – то ли ссыльный, то ли каторжный, то ли просто шифруется. Вроде в Европе, а до Москвы почти двое суток железнодорожной тряски. Вот и зависали в Перми яркие, самобытные и очень талантливые литераторы. Кто теперь в России помнит Владимира Ивановича Воробьева? А, Капризка шастает, по всему миру на радость не одному десятку поколений. Детская литература? Ха! Нет градаций. Произведение либо халтура, либо литература. Пьяная почеркушка на салфетке и многотомный труд, автор и сам порой не в курсе чего, когда и для кого на ваял, по - настоящему. В курсе только талантливый редактор с хорошим вкусом. Вот отчего Пермское книжное издательство с таким азартом набросилось, в - начале 60-х, на местных писателей и поэтов. Это был рассвет провинциального издательства, по тиражам и качеству, не уступая столичным. Не случайно, что Юру Солоухина охотно и много издавали. Он не лез в политику, не нагружал читателя социальной драматургией. Писал легко, прозрачно и элегантно. Оставаясь при этом вечно пьяным дебоширом и занозой в заднице обкома партии.
   Казалось, дальше Перми не сошлют, но и тут, Юра словчился себе поднастырить. Он только, что получил с молодой женой, роскошную, по тем временам, квартиру в новом 9-
ти этажном доме на площади Дружбы. В ноябре 71-го его вызвали в Обком КПСС. Знакомый инструктор из отдела культуры, молча, протянул тетрадный листочек в клеточку. Анонимка, подписанная – группа рабочих Мотовилихинских заводов, содержала примерно следующее: «Во время формирования праздничной колоны трудящихся, для прохождения демонстрации посвященной 54-ой годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции, в высотном доме, на уровне 7-го этажа, встав на перила балкона, известный пермский писатель Ю.Г. Солоухин, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, размахивал своим обнаженным половым членом, яко бы приветствуя демонстрантов…требуем и т.д.».
   Инструктор развернул перед Юрой карту области:
- Выбирай. Моли бога, что нет милицейского протокола, видели те и то, кто и что хотел увидеть. Тебя, Первый в Перми видеть не хочет и это окончательно.
  Солоухин ткнул пальцем в точку с названием моего родного города. После юбилейного очерка мы сблизились. Он, никогда не производил, впечатление оголтелого хулигана алкоголика, в какой бы степени не был под градусом. Пил не хило, под нехитрую закуску, но предельно интеллигентно, со вкусом. Много рассказывал прелюбопытнейшего. Но никогда от него не слышал историю про выдворение из Перми. На вопрос, как оказался там, где есть, неизменно текло по шаблону, мол, молодой, красивый, растущий город в котором много друзей. Откуда узнал историю я? Из первоисточника – от бывшего обкомовского инструктора от культуры. Будучи давненько на персональной пенсии он подрабатывал в пресс - службе очередного губернатора, а по пятницам, как по графику, с 18.00 до 22.00, напивался в ресторане гостиницы «Центральная». Разговорчивым становился – всех святых выноси, только успевай водку подливать. Шибко не любил на свои пить. В курсе текущей информации из губернаторского аппарата никогда не был – знали о бытовом алкоголизме, не доверяли, за то на времена прошлые щедр безмерно, особенно на клубничку. Не я один пользовался.
    После получения гос. премии на Солоухине явно отметился творческий кризис. Его переиздавали, награждали региональными премиями, а вот новых текстов, тех самых чистых, легких и прозрачных не было. Он охотно брался за журналистские шабашки, за правильную, добротную публицистику хорошо платили. Отхаживая всю Каму от Колвы до Каспийского моря, он задолго, до высылки, забазировался в молодом, цветущем городе – крайней юго-западной точке Пермской области. И друзей у него, в то время – громадье. Местные журналисты, художники, музыканты, просто работяги – самодеятельные писатели, поэты, актеры. Город бурлил в конце 60-х молодым творческим вином. Вся эта братия, с точки зрения безопасности государственных секретов – гнилая, на стройке чуть ли не с первого дня и не могла не содержать информацию о смерти Дианы Сканер. Остро чувствующий, крайне наблюдательный, талантливый писатель просто по определению не мог пройти мимо темы.
   Вот зачем мне необходим Солоухин. Уверен, он много знает. Однажды, зацепившись коготком он, по любому, раскрутил бы сюжет, пусть на уровне версий. А, то, что за многолетнее знакомство ни разу не обмолвился, так и вопросов на то не возникало, да и сама история, а мне уже ясно – страшненькая.
   С подъездом, теоретически, складывается – водка и Вовка. Вовка, мой школьный одноклассник – редкостная умница, но со своими тараканами в башке. У, выпускника, идущего на золотую медаль, иначе и быть не могло. Медаль не получил – упрям, горд и не зависим, не по чину, а вот тараканов в голове ему Афган добавил. Десантно-штурмавая бригада, Баграм, тяжелое ранение. У него есть старый «Москвич – 412», если Фа сможет организовать переговоры, если Вовка не на смене, в своем ЧОПе, то завтра вечером и к Солоухину, с водочкой. Если бы, да кабы, в одном уверен – Вовка не сдаст, чего бы это ему не стоило. Такого из жизни не вычеркнешь.
  С хорошей мыслью и сон не в тягость. Ушел в сон, растворяясь, плавно.
Утром Фа наскоро накормила завтраком, чмокнула в щеку, стремительно улетучилась. Сгусток пульсирующей энергии полный оптимизма и деловитости. Удивительная барышня. Чего, я на ней не женился? Были к тому предпосылки, еще тогда, во времена моего активного репортерства. Скорей всего тормознул бы в родном городе, до того, как жизнь поломала. Ну, прокис бы в «районке», за то рядышком с бабушкой с дедушкой, точно бы, дружно пропели бы песни, маленькие голодранцы. Жить вот только не планировал так долго, мучительно больно и одиноко. Плата за легкомысленную молодость? Бог, не фраер, бестий метит. Хотя, если бы не подковал на правую ногу, точно бы шею свернул, еще лет десять назад – любил неприятности, при взаимности.
   Сел за стол. Перебрал свои рукописи. Ничего нового. Курить захотел. Странно столько дней без никотина и только сейчас. Эк, меня шаман дурью накачал. Фа, когда то курила, но решительно бросила, однажды и навсегда – в квартире искать бесполезно. А, может попробовать? Марк Твен, однажды заметил – бросание курить очень здоровья прибавляет, но голову тупит. Он, заядлый курильщик знал о навязчивости желания, при отсутствии возможности – нет, ничего проще бросить, я, это делаю с десяток раз на день.
  Аккуратно обшарил полки письменного стола, ящики на кухне. Котлеты не разогрею, а сигареты найду. Нашел, вернее, увидел – пачка «Мальборо», на папках с бумагами, в антресоли книжного стеллажа. Дверцу раскрыл, но достать? А, костылем. Таки зацепил, но с верхними папками. Бумаги разлетелись по всей комнате. Мать моя, женщина. Даже если аккуратно соберу, обратно не заброшу. Вставит мне Фа, по первое число.
  Встал на четвереньки, начал собирать бумаги. Вдруг с удивлением увидел газетную вырезку, от - руки на полях, прописаны выходные данные – «Пермское время», 16.08.1994. Заголовок -  «Битва слонов», черт побери, это же мой очерк. Хорошо помню эту публикацию о коррупции чиновников краевого департамента социального обеспечения – два иска судебных было. При поддержке Пермской гражданской палаты оба процесса выиграл. Оно, конечно, ничего не изменилось в Датском королевстве, но тогда, когда полетели головы, зажравшихся  беспредельщиков, было приятно и на душе весело.
  Среди папок, свалившихся с антресоли, нашел ту, из которой вылетела вырезка. Елы – палы, в ней собраны практически все мои крупные публикации, вырезки и ксерокопии, с 1989-го. Офигеть. Откуда, а главное зачем? Краснеть, бледнеть и кашлять. Нет, мне не стыдно ни за одну из опубликованных, моих, строчек. Время 90-х – нет тем запретных, всплеск неангажированной журналистики и ярких авторских текстов. Чиновники дезориентированы, напуганы политической и кадровой свистопляской, сдают друг - друга на раз. Жулики, на взрыт завистливо, рвут социалистический пирог государственной собственности. Бандиты делят территории краевого центра и периферию. Самое  страшное – пара тройка выбитых зубов и поломанных ребер, в провинции журналистов не убивали, по крайней мере, у нас, в Перми.
  Газета создавалась с нуля, вчерашними студентами университета, по образцу самоокупаемости от реальной розничной продажи тиражей. Тираж плавал, в зависимости от сенсационности номера. Худо, бедно, но выживали – не было конкурентов, традиционные издания держались за подписчиков и оставались официозными шкафами. Бойкая, мобильная, зубастая, предельно читабельная газета, как пирожки пеклась 16-ти полоской три выпуска в неделю, форматом А-2, и шла на ура –  не было в провинции интернета. Даже компьютерная, локальная система в редакции, с репортерскими персональными терминалами, появилась лишь к концу 90-х, когда, впрочем, необходимость в ярких авторах у новых хозяев газеты отпала. Вернее хозяина – Юрия Трутнева, ставшего с начала мэром Перми, а за тем губернатором края. Потом газета перешла в руки г-на Черкунова, должностного право приемника и финансового партнера г-на Трутнева по торговому бизнесу. В общем, пошла, по рукам, безликая, серая рекламная масса, с невиданными тиражами бесплатной доставки. К счастью этого позора
не застал. Поломало.
    Сколько сидел и тупо перечитывал свои старые публикации, не знаю. Ни есть, ни пить, ни курить – во времени потерялся.
 
День пятый, по полудню.
 В дверях ключ заворочался. Фа, молча, вошла в комнату. А, я, сидя на полу, среди вороха ее личных бумаг, лишь виновато глядя снизу вверх в ее глаза, развел руками. Ситуацию оценила с лету, собрала бумаги, уложила по папкам, сходила за табуретом на кухню, все вернула на свое место. Так же молча села на диван. Увидев рядом со мной пачку сигарет:
- Курево искал? Вчера, еще купила, ты не спросил, а я забыла. Кури, только на кухне. Форточку и занавески не трогай, дыми в вытяжку. За мной следят и это не менты и даже не местные гебешники. Местных в лицо знаю.
- Зачем?
-Зачем, что?
- Зачем собирала мои публикации?
- Любопытно было, чем твоя популярность обоснована.
- И, чем?
- Идеализмом, бойкостью стиля и безмерной амбициозностью.
- Так времена далекие. А, что перечисленные качества это так плохо?
- Это всегда плохо для автора. Все, забыли. Я, ненадолго, пообедаем и в гору.
   С трудом встал на костыли, тело затекло от однообразной позы на полу, поковылял на кухню. Фа, забрасывая в рот, котлету с макаронами:
- Поговорила с твоим Вовкой. Сегодня он на смене. Завтра у него отсыпной, но помочь с автомобилем мне, подчеркиваю – мне, он готов в любое время.
-А, как отсигналила, что от меня.
- Сказала, что пишу очерк о выпускниках десятой школы 83-его года. Ничего не перепутала?
- Не-а, Фа, какая ты молодца.
- Он, вздохнул тяжело и помолчал со значением. Значит, телевизор смотрит и все понял. Ждет звонка. Якунцов в Питере, лег на обследование, подозревают рак. Еще хуже дела обстоят с Лейтером – говорить он хочет только с тобой.
- О, как! А, отчего он решил, что ты по моей наводке?
- Думаю, по вопросам. Продуманный дедушка, во время разговора, диктофон на мобиле включил.
- Ах, ты ж сыть сексотная, не сегодня, завтра перед богом отчитываться, а он за старое.
- Он, что стучал?
- Всегда. Правда, думаю, что не по доброй воле. Еще по молодости кое - чем зацепили.
- Как же ты собирался с ним встречаться?
- Не дал - бы позвонить, а перехватил по пути в гастроном. Он каждый вечер, в пять часов, как по расписанию. Вовка бы, в машине, за углом остался, а его в скверике, на повороте тормознуть. Пока звонит, пока едут, растворимся.
- А, с чего ты взял, что он ответит на твои вопросы?
- Так его не только гэбэ зацепило. Он гей, и очень этого стесняется, старая партийная школа – моральный облик превыше всего. Будь у меня временной люфт, все бы давно из него вытряс. В свое время фотографии подогнали – еще советские, черно – белые, железобетонные. Пригасил, пожалел старичка, но копии показал. Уж больно он неадекватно относился к моим безобидным пирушкам.
- Знаю, про твои безобидные пирушки. Часто людей шантажировал?
- Бывало, но только за информацию и это не люди, человечного в них на грош. Да, и было давно.  Тогда отмазывался – цель оправдывает средства.
- Теперь так не думаешь?
- Сказал же, что отмазывался, а не думал. Мы, с тобой паршивую профессию выбрали. Ладно, я в журналистику попал случайно, но ты, то перла целенаправленно. Девочка сохранила идеалы, до сих пор считает себя вершителем дум? Что тебе мешало стать придворным, продажным менестрелем? Была бы сыта и нос в табаке. Чего ты вязнешь в провинциальной безнадеге? С твоим умом, красотой, способностями и образованием карьеру лепить образцово показательную.
- Вроде, как комплемент сделал?
- Да, на здоровье, все равно не - впрок, баловство одно. Чего ты прицепилась к этому дохлому городу? Квартира съемная, работа шаткая, машина – кабала в рассрочку, нулевые доходы, а главное никаких перспектив.
- Смотрю, ты очень родной город любишь.
- Люблю. Родителей то же не выбирают. Кол в сердце – наблюдать угасание любимых. Семьдесят процентов жителей города – пенсионеры, а что слышим – молодой, цветущий, поющий, жемчужина на Каме. Имитация, не жизнь.
- Поэтому постоянно в экстриму лез и пил по черному? Потерял идеалы, цели, смысл в жизни. Смерти искал?
- Пойдите сударыня в задницу. С меня шаманской эзотерики хватило выше крыши. И не дави моралью, у меня ее нет. Подумаешь, гея шантажирую, да в 21 веке – всем плевать и растереть.
 Ой, ли, так ли? На мое счастье – дядя Даня об этом даже мысли не допускает. Высокоморальный тип строителя социализма. И, я этим воспользуюсь.  В журналистике вообще не может быть никаких профессиональных принципов морали, только вопрос нравственного выбора, а тут уж, как бог дал – в индивидуальном порядке. Кто утверждает обратное, тот либо полный циник, либо дурак.
-  Грибы в корзине не пищат, сам груздем назвался. Кстати принесла тебе старенький мобильник, подружка отдала, труба и симка на ее имя. От наших дел она далека, отслеживать не будут, но общаться будешь только СМС и от женского имени.
- Господи, да за, что мне такое счастье, в лице вашем, дай поцелую.
- Теперь, вы, сударь идите в задницу. Ползи в ванную, наверняка еще не умывался. Минут, через 20 будем обедать.
   Ванную принял, но после обеда, без посторонней помощи – Фа улетела.  Тщательно побрился. С удовольствием натянул новые футболку и трусы, еще пахнущие магазином. Отметил, что все в двух экземплярах, как и пара носков. Переползая прихожую, заметил свои почищенные ботинки. А, где джинсы и толстовка? Осторожно отодвинул штору на балкон. Ага, все постирано и сушится. С усмешкой, не без горечи, подумал – замуж за меня собралась. Поздно мне об этом. Нам бы из передряги выбраться, головушки не потеряв. По сути, я, а не Боря Гудерман, земля пухом, втянул нас обоих в зловонную ситуацию страшилок и непоняток. Въедливость и жестокость гзбэ. Шаман со своей хмарью. Сновидениями? Сам, черт ногу сломает – чему верить в потоке бреда. Сознание замутненное? Расширенное? Где границы и ориентиры в абсолютном тумане, но ведь видел Собакин бакены на реке, плывя, на колесном пароходе из Перми в Новый! Если сам все придумал, то откуда столь точные подробности? В подсознании обязана быть база конкретных впечатлений и эмоциональных переживаний. В жизни не ходил на колесниках, а тут «шлепс – шлепс» по воде, шлицами доисторического движителя. С шаманом бы пообщаться на чистую голову. В тюряге шаман. Разумеется, при его авторитете в городе, он и там побудет в комфорте. Думаю, что если и травку – дурь у него нашли, менты дело возбуждать не будут. То, что он в отдельной камере КПЗ, говорит о воле «старшего брата», но и тут ничего нет, кроме моего внезапно возникшего мобильника.
  Покурил под вытяжкой на кухне. Голова закружилась, как в детстве, с первых затяжек. В щель занавесок кухонного окна, обшарил взглядом, при домовой двор, с прилегающими дорожками, насколько сектор обзора позволил. Ничего подозрительного. Припаркованы старенькие «Фольксваген» и «Копейка», явно без людей в салонах.
   Почувствовав, что хочу спать, двинулся в сторону дивана. Сны? Да, что - то снилось, но без тревоги, не кашмаря. Организм стремился оздоровить сознание, а я был рад, что просто сплю. Сквозь сон отнекался от ужина. Чувствовал, как Фа, пристраивается рядом. Стало совсем тепло и нежно, как в глубоком детстве, рядом с мамой.

День шестой.
 Проснулся от ярких солнечных лучей. Днем в квартире, при закрытых форточках, становилось очень жарко, не спасали даже плотные портьеры. Окна выходят и на восток и на запад – солнце прогревает комнаты со всех сторон. Однокомнатная, моя, в этом плане предпочтительней. Вне времени года и погоды утро начинается с солнца, едва приподнявшегося над горизонтом. Если день пасмурный, то  позже светило, укутывают, тучи. В летнее пекло, звезда, не успев разогнать утреннюю прохладу распахнутых окон на северо-восток, поспешно уходит за дом, на юго-запад. Великолепие укрепляет бриз с зеркала Сайгатского залива, что прямо под балконом, через дорогу и полоску соснового бора. Летом в квартире изнурительного зноя никогда не было. Дом у меня старенький, начала 70-х, в одном из первых микрорайонов стремительно растущего города. В Генеральном проекте значилось – Основная левобережная застройка, планировалось расширение по правому берегу залива на высокий холм посреди реликтовых сосен. Очень красивая идея. Не случилось, город пополз вдаль от речных просторов, то же на холмы, но, пустые сухие, песчаные, заглатывая то сосновый питомник, лелеемый на месте вырубленного леса, то территории свалок. Вот последнего, от интенсивно развивающегося промышленного центра, в пригороде было не продохнуть. Фа, снимает квартиру в новом микрорайоне – отрыжка застоя перед бурей Перестройки, жители, которого никогда не слышали о Городе мечты.
  Повернул голову - сладко посапывает, в мое плечо, Фа. Осторожно дотянулся до мобильника, посмотреть время. Шесть утра. Самочувствие отличное, как в прежние времена – отоспался. Но, тут - же в голову лавиной хлынула реальность. Аж, зажмурился, от резкого скачка мысленных форм в сознании. 
   Запел, увертюрой Чайковского к «Щелкунчику», мобильник. Фа, мгновенно проснулась, тугой пружиной, через меня, к трубке. Молча, выслушала, коротко:
- Да. Поняла. Очень вам благодарна, - бросила телефон обратно на тумбочку и потянулась каждой клеточкой своего красивого тела к небу. Зевнула, как умеют здоровые, полные сил молодые человеки – словно весь окружающий мир, вбирая широко распахнутым ртом, энергично на выдохе выбрасывая остатки сна.
- Твой Вовка звонил. Он сменился и едет домой спать до двух дня, в три обещается подъехать к моему дому. Ты, не передумал встречаться с Лейтером?
- Конечно, нет.
- Тогда, думай, как будешь выходить из дома. Если за подъездом наблюдают, нам хана. Яичницу пожарить сможешь? Я, в душ.
  Во, время завтрака Фа, молчала. Судя по взлетавшим и опадавшим, морщинам на лбу – о, чем - то усиленно думала. Наконец, пришла к решению и уверенно проговорила:
- В этом доме нет ни чердака, ни подвала и подъездов только два. Но есть техническая комната лифтеров на девятом этаже. У нее два входа в нашем подъезде и в соседнем. Выход из соседнего подъезда на другой стороне дома. Днем лифтеров практически не бывает. Если вскроешь замки, сможешь уйти не заметно.
- У меня есть некоторые замечательные качества, но отсутствуют навыки домушника. Все, что касается механизмов, ноль полный, ты же знаешь – техно - кретинизм. Прилично гвоздь в стену не забью.
- У, меня есть один хороший знакомый. У него терки с ментами, поэтому не сдаст и поможет охотно.
- Бандюг?
- За то не жулик. Как это у них говорят, у отсидевших? А! Правильный пацан, по понятиям. Хотя, какой пацан? Ему лет шестьдесят. Работает слесарем, в домоуправлении у которого офис арендую. Мастер, экстра, золотые руки. Точно, мне не откажет. Привезу его к двум часам. Владимира предупрежу о втором подъезде. Обед сладишь?
- Хромой я, а не безрукий.
- Тогда, сейчас все приготовлю, а ты позже пошинкуешь, порежешь и сваришь. У меня много свеклы, разной зелени и суповой набор, правда, кости одни, сделаешь свой фирменный борщ. А, я по пути чекушку куплю для Петровича.
- Для мастера? Моловато будет. Возьми бутылку и не забудь про сметану, у тебя ее нет.
- Подумаю, про сметану не забуду. Все, я улетела.
- Времени семь утра, куда?
- У меня и без твоего аврала, текущих вопросов не мало. Война войной, а мирный труд по расписанию. Кашеварь.
 И, в правду улетела, стремительно, полная энергией и оптимизма. Дверной замок щелкнул в унисон поднимающемуся лифту. Черт не девка. Какая у нас разница в возрасте? Блин не помню даже дату ее рождения. На - вскидку моложе лет на десять, может меньше? Хорошо, зараза, выглядит. Почему у нее нет детей, ведь она была за - мужем? Муж и привез ее в наш город, абориген. Они вместе на журфаке учились. Только по- моему, он не закончил и в нашей профессии не был. Лично, его не знал. Он умер, не за долго до нашего знакомства с Фа. Спрашивать о причине смерти – бессмысленно, она тут же замыкалась и сочилась глазами. Однажды отступив, к теме не возвращался. Любопытство разъедало по началу, но никто из общих знакомых, ничего не знал, а я, целенаправленно поисками информации, по данному поводу и не утруждался. Как, впрочем, и не задавался вопросом, что ее держит в нашем городе.
   Пока размораживался суповой набор, чистил и шинковал овощи, пассировал свеклу и лук с морковью. Сварю косточки и заготовки готовы, успевай закидывать, соблюдая очередь. Готовить умею и люблю – искусство импровизации. Что первично? Навык или чувство? Готовить никто меня не учил, а с азартом занимаюсь этим с детства.
  Чувство? Так же с детства замечал за своим сознанием удивительное свойство – отключать в экстремальных ситуациях мышление. Только реакции органов чувств и тела в безсознательном. Но правильные и верные, как оказывалось при последующем анализе, решения. Оформилось осознание, в июле 95-го, в захваченном Шамилем Басаевым Буденновске. Боевиков к тому моменту, заперли в кольцо, в центральной городской больнице, с не одной сотней заложников.
  К городу подъезжали из аэропорта Минводы, на такси, с еще тремя местными пассажирами. В темном проулке, в свете фар, выскочил человек, в черной маске, со снайперской винтовкой. Водитель резко остановился. Визг тормозов слился с, лязгом передернутого затвора и надрывным истерическим криком:
- Потушить фары, выйти из машины, лечь на землю.
  Две женщины, спутницы по такси, на четвереньках выползли из машины. Так же покорно автомобиль покинули водитель,  и пассажиры мужчины. А, у меня в башке щелкнуло и, не отдавая отчета действиям, механически достал служебное удостоверение с крупным золотом, на красном – «ПРЕССА», шагнул, на встречу, снайперу. Из - за его плеча, мне в лицо ударил луч мощного фонаря. Но успел до этого разглядеть, в сумерках, еще снайпера, залегшего за деревом на обочине – оптика бликовала. Никаких знаков различия на темном камуфляже. По меньшей мере, трое и не чеченцы. Снайпер истерил без акцента. Судя по слаженности и стилю действий – федералы. Снайпер истошно проорал:
- Журналист, собрать у всех документы, медленно подойти ко мне.
  Что и сделал, как зомби, подчиняясь отнюдь не повседневному, своему сознанию. Просмотрев документы, отметив местную прописку спутников и мою сопроводиловку, пропустили.
  Не было страшно? Было, но позже. Главное, благодаря этому не самому страшному эпизоду моей жизни, пришло понимание полезного свойства. До, этого, как и о многих других, не задумывался, просто пользовался.
У борща.
   Петрович оказался шустрым, худеньким мужичком, под шестьдесят, с многочисленными перстнями – наколками на пальцах. Со мной поздоровался, молча, за руку, степенно огляделся, со значением сказал:
- Фаридовна, а я у тебя впервые дома, а ведь давно знакомы.
  Фа, разливала борщ. Я открывал бутылку, ставил и наполнял рюмки. Две. Петрович, щурясь по Ленински, хохотнул:
- Сам - то, вижу, не будешь. Болеешь, наверное? А, мы с Фаридой хлопнем по маленькой. А, голуба, моя?
  Перекрестился, замахнул не чекаясь, захлебнул из тарелки, пролетевшей ложкой. Демонстративно выдохнул. Размеренно, со вкусом, приступил к трапезе.
-  А, вы знаете, что вас пасут плотно? Кроме хвоста за Фаризкиной машиной, еще двух цириков во дворе насчитал. Тебя, не знаю. По телевизору видел. Знатная сопроводиловка, хоть и мутная, но уважаю. Плохо, что ты девчонку, в свой блудняк, вписал, но это ваши дела. Фаридовна, мне в целом задачу описала – плевый вопрос, если помещение пустое. Не тебе, фраер отметь. Ей помогаю. Тебя вообще не знаю, не вижу и знать тебя никак.
   Выдал скороговоркой, одновременно хлопнув еще  рюмку. Внимание на Фа – ноль. А, девченышь, задумчиво грела в руках и без того теплую водку. Доел борщ, тщательно затер тарелку корочкой хлеба. Завинтил бутылку, сунул во внутренний карман спецовки.
- Спасибо этому дому, пойдем к другому. Во сколько экипаж прибудет, в три? – глянул, на видавшие виды, наручные часы, не мигая, посмотрел мне в глаза.
- Готов? Фариза, выходи прямо сейчас, хотя бы один хвост отрубишь. Они от тебя весь день, с утра, не отцеплялись.
- Я тебя с утра не видела.
- Я тебя, с цириками видел. Пацанчика твоего вспомнил, - кивок в мою сторону, - Приходил к тебе еще без костылей. Срослось. Меня не жди, на автобусе доберусь. Все разбежались.
   Тьфу, тьфу, тьфу. Пошло по маслу. Лифтеров в служебке не было. Петрович, недолго прислушивался. Деловито, в раз – ковырнул замочную скважину, два – вторую. Перебежали. Уже спускаясь в лифте второго подъезда, поддавшись внезапному импульсу, спросил:
- Петрович, тебе погоняло Ванька Мокрый, ничего не говорит?
  Тут же почувствовал мгновенную реакцию напряжения. До, этого абсолютно по – деловому спокойный, Петрович, передернул плечами и суетливо засунул руки в карманы.
- А, с какой целью спрашиваешь?
- По, делу.
- По какому?
- По - нашему с Фаризой.
- Ты, потц, и так девку по уши, в срань господню, втащил, тебе еще и Ванька Мокрый нужен. Ты, случаем не дебил?
- Петрович, что б из этой задницы выползти, нам очень, нужен этот человек. Хотя бы уверенность, что он в городе.
- А, с чего взял, что в городе?
  Лифт стукнул о первый этаж.
- Вернусь обратно, как вошел. Ты, ступай, твоя дорога. Насчет Ваньки подумаю. Посоветуюсь. Человек очень серьезный. Если срастется, Фаризе сообщу. Ну, а если да, то, о чем базар к Ваньке Мокрому?
- Пятьдесят восьмой год. Гибель девочки по фамилии Сканер на стройке ГЭС. Следователь прокуратуры Собакин.
- Эк, тебя, фраер швырнуло, аж пятьдесят восьмой! Ступай с богом, не болей.
  Перекрестил, нажал кнопку 1-го этажа.
  Двери,  скрипуче сдвинулись. Лифт загудел движком на верху. Кабина поехала в низ. Стоп. Шаг в перед. Пять, в опоре на костыли. Чуть приоткрыв подъездные двери, сразу увидел, прямо у крыльца, старенький «Москвич», с работающим движком. Оглядел двор. Машин больше нет. Тетка с коляской, старушки и дети на жалкой, без единого деревца, игровой площадке. Как мог, быстро, пересек расстояние до автомобиля, привычно в - начале вбросил сумку с костылями на задние сидения и нырнул в салон.

День шестой, половина вторая.
  Вовка – не здрасте, не пошел на фиг. Молча, отжал сцепление и  рванул по дворам, на параллельную улицу. Сосредоточенный, злой, стиснув зубы. Мне знакома данная ипостась.
   Он, такой, когда не находит быстрого решения, на неверно или не четко, по, его мнению, сформулированные условия задачи. В таком состоянии – не трогать. Даже, в лучшие времена, улыбка хорошего настроения, у него – волчий оскал. Хищными клыками вперед. Умный, сильный, быстрый он и есть волк – одиночка. Много хороших приятелей. Нет близких друзей. Исключение, дл него – мама и жена. Обе, любящие женщины, знают все о его своеобразной натуре. Принимают такого, как есть. Но, умело манипулируют, безусловно считая, что в его интересах. Он великодушно делает вид, что этого не замечает. Но, в гневе, непререкаем. В принятых решениях, непоколебим. Сказал себе, три года назад – бросаю пить и курить. Три года – ни пива глотка, ни затяжки, а ведь в восьмом классе вместе начинали.
   Сейчас – стадия отнюдь не гнева, обычная реакция на мутность ситуации.
- Крутанись по Завьялово и припаркуйся у Старого кладбища.
Сквозь волчью ухмылку, в ответ:
- Шифруешься, сучий потрох. Нет, за нами хвоста, отслеживаю.
 Коммуникативная грубость, между собой – ироничная форма общения с детства, не напрягает. Привычные идиомы. Напрягает его раздражение, следствие явной растерянности. В тяжелом молчании ехали до самого кладбища. Старое – потому, что еще при коммунистах закрыто для захоронений. На моей памяти, последними, были, погибшие в Афганистане. Есть еще Старое Новое, где давно уже хоронят в виде исключения, и просто Новое, активно эксплуатируемое и расширяемое. Общая площадь кладбищ, по-моему гораздо больше по территории, самого города. Он в кольце.
   Вовка, съехал с трассы, на подъездную грунтовку, заглушил мотор, и устало опустив голову на баранку, тихо произнес:
- Назови хотя бы одну причину, для того, что бы тебе помогать. Подбросить к родителям на дачу – пожалуйста. Собаку за городом похоронить – святое. Подкинуть, по пращаться с погибшим товарищем, да не вопрос. Сейчас, что? Ты, говори, не стесняйся. Детство, дружба, водка – я, тебе должен?
   Мне, по - прежнему оставалось угрюмо молчать.
- Чего сидишь, молчишь солдатик?
- Покурить можно?
- Можно Машку за ляжку. Стекло опусти. Ты, хоть объясни мне, в какую хрень, ты опять вляпался? Сорок лет мужику, едва ходит, чего неймется? Тебя боженька к стулу приковал, сиди, пиши мемуары, пей водку, девчонок трахай.
- Не люблю.
- Водку или девчонок?
- Мемуары писать.
- Понятно. Рассказывай.
  Вовка, конченый материалист, мыслящий повседневно прагматичными, рациональными категориями. Поэтому опустив вводную шамана, подал историю, как журналистское расследование, инициируемое архивными документами. В подтверждение достал из сумки следственное дело. Вовка, мучительно долго изучал документы.
   Глянул на таймер мобильника – до запланированной охоты на Лейтера, остается час.
   А, Вовка, все перелистывал папку Собакина.  Славь, тебе господи, на нем уже нет свинцовой печати раздражения и не понимания. На новый уровень перешел – он формулировал, для себя, четкие условия задачи. Видимо, приемлемого результата достиг, решительно, передав папку, развернулся ко мне всем своим крупным корпусом.
- От меня, сейчас, что требуется?
- Знаешь скверик у моего дома на пути в гастроном? Знаешь. Подвозишь, остаешься в машине за углом, ждешь максимум 30 минут, если, возвращаюсь, везешь обратно. Все.
- Все?
- И, без того тебя подставляю.
- Да, уж есть такое дело. Вот только мне не понятно чего из-за этой, полу вековой истории, столько шума? Менты на тебя целую облаву устроили. По ящику твою физиономию постоянно катают. Говорят, грохнул кого то.
- Никого, я не грохнул.
  Засовывая папку, широко распахнул молнию сумки. Вовка мгновенно прореагировал и выдернул небрежно положенный пистолет.
- Это у нас, что? Откуда и зачем? Ух, ты Стечкин!
  Привычными движениями выщелкнул обойму, снял предохранитель и передернул затвор. Констатировал:
- Патрон в стволе, не держишь, значит четырнадцать. Вопрос повторяю. Откуда и зачем?
- Наградной. Отца.
- Почему не ПМ? Он же прокурорский.
- Потому, что от министра вооруженных сил, лично.
- От, Устинова? С трудом верится. За что?
- За особые заслуги. Отец не рассказывает, я не спрашиваю. Лет пять назад, по дури, из тайника у него уволок. Он, его, как положил, так больше не доставал. Даже не подозревает, что ствол у меня. Теперь на место вернуть сложно. Когда запаниковал, прихватил.
- Ну, пятнадцать лет назад догадываюсь, что за дурь, тебя к пистолету тянула. Сейчас он тебе зачем?
   Вовка, единственный, из друзей, кто выводил меня, укатанного в армированный гипс, на улицу. Не было человека ближе. Родители любили, жалели, ухаживали, но не понимали раздирающей меня в клочки душевной боли от безнадежной обреченности. Вовка понимал. Он сам прошел, через это, после ранения в Афганистане. Со свойственной ему грубоватостью и уверенностью, в собственные силы бойца, именно он помог преодолеть мысли о самоубийстве.
- Сейчас, тебе ствол, зачем?
- Про убийство бомжа, на костылях, в Шанхае слышал? Это не менты, не бандюги и не шальная случайность.
- Не говори мне, что это ГэБЭ. Костыли. Ночью, тебя, в темноте перепутали. Живым ты им не нужен. Фигня.
   Не смотря, на первичное  отрицание, Вовка завис на очевидности. Алгоритм решения  интегрального уравнения – не работает. Слишком много вводных и символы событий за гранью привычного. Провис и выдавил:
По - взрослому значит. Еще хуже, чем я думал. А, ментов, в слепую фрактуют. Почему сразу не сказал?
- В контекст не вписалось.
- Не вписалось! Твою мать. А, родители в курсе?
- В Костоватах, на даче. У них ящик только Удмуртию ловит. Надеюсь, никто не звонил. Если только доброхоты в штатском, но это навряд ли? В деревне полно ментовских стукачей, скорей пасут не гласно.
- Значит так, братан, пушку я у тебя забираю, не кипешись, на время. Любой ППС-эсник, тебя с перспективой лет на пять закатает, да и глупостей поменьше наделаешь. Ты же, у нас, стрелок Ворошиловский.
- Брось, я четверть века оружие в руки не брал.
- Не свисти, шесть лет назад, по бутылочкам стреляли, из моего штатного. Крот ты слепошарый, а стрелял всегда не плохо. И, еще, ты же мистик, не можешь не знать, что оружие, к себе конфликт притягивает, а ты и без того магнит для неприятностей.
  Вовка, собрал пистолет, вышел из машины, открыл багажник. Вернувшись:
- Теперь его ни одна собака не найдет. Поехали.

День шестой. Вечер.
   Без пятнадцати семнадцать. На улицах, в это время, людно, но в скверике нет и скамейки свободны. Пик вечернего моциона, а за ним ночных тусовок, еще впереди. Сквер – звучит гордо, на самом деле это жалкие остатки живой роскоши яблоневых садов от первостроителей города и осколки соснового бора, этими первостроителями вырубленном.
   Вовка подвез меня с противоположной стороны окон моей квартиры. Глухой проезд с мусорными контейнерами, не просматривался из дома. Отъехал, как договорились, а я, засунув костыли под скамейку, укрылся развернутой газетой и стал дожидаться традиционного вечернего квеста, дяди Дани, в гастроном.
  Очень к месту оказалась Вовкина бейсболка с длинным изогнутым козырьком, перекрывающим пол лица. Еще в машине Вовка предложил:
- У, заднего стекла кепки лежат. Белая, Наташкина, не трогай, возьми мою - синюю. Невесть, что, а физиономию перекроешь, звезда телеэкрана.
  Бейсболка оказалась зеленой.
-Ты, что дальтоник?
-Ага.
- Как же права получил? Там же тест Рабкина?
- Наташка мне раскрасила точки в черно - белый. С третьей попытки запомнил, могу пальцем очертить. Думаешь у тебя одного отличная зрительная память. Все - то вы больше всех можете и знаете.
- Вы, это кто?
- Да, журналюги разные.
  Вовка ухмыляется, но, я чувствую, в нем нарастающее напряжение.  Тактическое решение он принял и теперь не отступит. Его тревожит стратегическая размытость условий задачи, не ясность перспективы. От того испытывает эмоциональный дискомфорт гиппофис, усиленно напрягаются полушария.
   Картинка, для него, напоминает тетиву лука, что натягивает ослабевшая, дрожащая рука. Таким себя он, не любит – всегда тип-топ, продуманная схема и безотказный алгоритм действий. Шахматам, предпочитает карты. А, в карты играет, как бог. Шахматных партнеров чудовищно раздражала его медленная манера игры - долго обдумывать ход. Карточных, приводило в бешенство – его отличная зрительная и психомоторная память, помноженные на матический расчет. В былые времена, он мог по полчаса стоять перед водочным прилавком делая выбор, взвешивая за и против, с учетом всех прилагаемых, к данной ситуации, обстоятельств.
   В юности, не раз пытался с ним спорить о невозможности просчитать жизненную инвариантность. Для меня всегда было привычней подчиниться интуиции и сделать шаг, а лишь после оценить его достоинства, недостатки. Нас обоих на куски разорвало. Меня мина социальная, его реально боевая.
   Глянул, на таймер мобильника – 17.07. Меньше, чем, через час, в скверике начнется столпотворение и придется убираться. Ан, нет. На аллее появился импозантный Лейтер, в безукоризненно отутюженном голубом, парусиновом костюме, розовой рубашке, летней кепочке того же цвета и даже начищенных сандалиях. Изящная, резная трость, которая функционально ему явно не нужна. Для своих восемьдесят пять, он идет, хоть и медленно, но легко, не принужденно. Высокий, худощавый, контролирующий осанку. Он, себе очень нравился. Окружающих замечал, лишь с желанием оценить произведенный собой эффект. Поэтому, не узнав меня, было, прошел мимо.
- Здравствуйте Даниил Сергеевич.
  Дядя Даня, аж, подпрыгнул на месте, от неожиданности. Замер, оглянулся, не скрывая сильного удивления, но с отработанной улыбкой внимательной благожелательности:
- Андрюша! Боже мой, решили то же погулять. Рад, очень рад встрече. Вы такой редкий гость на улице. Прекрасно выглядите. А, где же коляска? Неужели ножками и дело пошло на поправку?
- И, вы Даниил Сергеевич, смотритесь на все сто, как и положено настоящему джентльмену. Уделите мне минутку, присядьте, пожалуйста.
  Дядя Даня ошарашен, встречей, покорно опускается на скамейку. Включаю, в кармане толстовки, диктофон мобильника, кую пока горячо:
- Про здоровье и жизнь не спрашиваю, они у вас всегда преотличны. Работаю над одним текстом о первостроителях города, возникли вопросы, а вы, знаю здесь с первого дня и уверен, именно у вас есть ответы.
- Да, с юных лет отдаю жизнь этому прекрасному городу.
   Лейтер стремительно овладевал эмоциями, старая школа. А, вот роскошный, дорогой смартфон, сейчас напрасно достает.
- Какой у вас замечательный телефон. Разрешите посмотреть.
  Практически выхватываю из рук собеседника коммуникатор, бесцеремонно извлекаю из него аккумулятор. Лейтер реагирует с растерянностью, но не теряет лица. Возмущенно с нажимом:
- Что, вы делаете?
- Даниил Сергеевич, мы с вами давно знакомы. Вы, знаете в каком положении сейчас я, а вы в курсе, что я знаю, в каких положениях вас, до сих пор шпилят спортивные сексозавры. Кму и сколько за это платите.
  Лейтер сломался, обмяк и сгорбился, тяжело навалившись на трость. Черт, не перегнул ли палку? Человек пожилой, как бы чего. У меня жалость и совесть в душе зашевелились, но таймер и диктофон мобильника, в моем кармане, безжалостно молотили время.
- У меня очень мало времени ходить около. Расскажите, все, что знаете о Сканерах, отце и дочери.
- Ах, вот откуда ветер. Я, то думал, что, вы Андрей, просто алкоголик и убийца.
- Опустим. Я, задал вопрос.
- Хорошо их помню. Отец был начальником проектного отдела – большая умница, но крайне не людим, дочь – прелестнейшая дитя, при нем чертежницей, копировальщицей. Очень плохо кончили оба. Он, умер в Москве, во время командировки, не помню при каких обстоятельствах. Ее, через полгода изнасиловал и убил, какой - то маньяк. Мерзавца не нашли. Это все, что я знаю.
- Лжете. Вы, Диану, постоянно «Данхилом» угощали, и по - долгу общались в курилке, обсуждали ее отца. Она даже про ваши шейные платки, у вас и сейчас такой, нелестно отзывалась.
- Господи! – резко встрепенулся Лейтер, - Диана вела дневник, и ты его нашел?
- У нее был дневник?
- А, иначе, откуда, ты знаешь подробности?
- Не важно, главное знаю, как и многое другое. Давай, дядя Даня, колись и более конкретно.
- Задавай вопросы, мне легче будет отвечать. Пойми, у меня голова кругом, от всей этой карусели. Тебя обвиняет в убийстве и разыскивает полиция. В ФСБ мне задают вопросы. Ты, высочил, как черт из бутылки с головной болью полувековой давности.
- Не скромничай Даниил Сергеевич, пол – века, ты в ГБ стучишь. Имел отношение к отстранению Сканера от должности в конце 57-го?
- Нет, нет, это Ломовой, он евреев очень не любил.
- Ломовой отстранил, узнав, что Моисей Давидович, передал в ЦК какие - то расчеты. Какие?
  Лейтер, с живым интересом, впервые за встречу, посмотрел мне в глаза.
- Так, ты и об этом знаешь?
- Короче.
- Конкретно, что это за расчеты, не знаю. Я, строитель, а не гидролог и в круг его близких знакомых, не входил.
- Был круг?
- Да. Назоров, партийный секретарь стройки, вокруг себя сплотил команду, человек пять бывших зеков, но очень талантливых и дельных специалистов. Город мечты, был их целью. Прекраснодушные утописты. Назоров был всегда, себе на уме его больше интересовал собственный карьерный рост. Этих технарей идеалистов, он тащил, со времен войны, откуда - то из Средней Азии. Золотой, интеллектуальный запас.
- Знаю. Что, за расчеты, были у Сканера?
- Моисей, даже среди этой интеллектуальной элиты, выглядел белой вороной. До войны его, как теоретика геологии Земли, знали во всем мире, за тем лагеря и полное забвение.
- Расчеты?
- Слышал, только краем уха и ничего не понял. Речь шла о тектонической нестабильности территории, на которой строилась ГЭС. Нет, нет – не вулканы и землетрясения, а какие-то глубинные геологические процессы.
- Направление геосинклиналей влияет на базальт, определяя основной характер изостазии субстрата.
- Что?
   Словно из сна вынырнул:
- Я, сейчас, что - то сказал?
  Помотал головой, разгоняя мимолетный обморок. А, иначе не назовешь, приступ внезапно, навалившихся образов.  Промозглый, задымленный барак, кульманы, зека, молодой офицер, в форме НКВД. Вспомнил – начало строительства Широковской ГЭС, декабрь 41-го. Достал - таки, шаман магией и шмалью, а ведь неделя прошла.
- Тарабарщину, какую то. Заговариваешься? Андрей, ты себя, как чувствуешь?
- О, себе думай, - нельзя давать Лейтеру слабину Так – тектаническая нестабильность, далее.
- Он, надоел всем своей теоретической гипотезой. Строительству, полагаю, предшествовали тщательные геологические и геодезические изыскания. Проект создавался не один год. И, потом наша ГЭС является неразрывным звеном в цепи Камского - Волжского каскада. От ее своевременной сдачи зависел глобальный, всесоюзный проект.
- Что произошло после письма в ЦК?
- Ломовой его уволил. Не понизил, сняв с должности, а именно уволил. А, через месяц вернул на место. Подобных прецедентов  ни до, ни после Ломовой не допускал. Даже, в качестве Союзного министра, однажды, занеся, когда либо, какого ни будь, в свой черный список давил в ноль до конца. Человек такой – жестокий, злопамятный, беспощадный.
- Как же они уживались с Назоровым, ведь не любили друг - друга?
- Любовь понятие из мира нормальных человеческих отношений. Ломовой и Назоров – функционеры и жили по законам советской номенклатуры. На стройке они являлись фигурами равноценными, поддерживались одними и теми же структурами, людьми разными.
- Государственной безопасностью?
- В том числе. У каждого были свои норы и в Сов. Мине и в ЦК. Они прекрасно оценивали, как личные возможности, так и возможности противника. Паритет соблюдался неукоснительно, вне зависимости от текущих конфликтов.
- Конфликтовали открыто?
- Бывало, особенно со стороны Ломового. Он эмоционально не сдержан, безапелляционен в решениях, много пил и постоянно матерился. А, Николай Михайлович, ты знаком с ним лично -  полная противоположность. Аристократ, интеллигент. Откуда, что взялось? Публичных скандалов старался избегать, а в потаенных аппаратных играх, как правило, брал верх. Еще не маловажно, Назоров никогда не участвовал в пьянках Ломового, а своих людей в его близком окружении имел. Ломовой – нет. Николай Михайлович, людей приближал к себе, проверенных не одним десятком лет. В принципе они дополняли друг – друга. Дело выигрывало. На Стройке их так и прозвали – Генерал-товарищь-Барин, в обиходе Генерал или Барин, и Комиссар. Боялись обоих. Ломовой, свой характер, под забралом не прятал. Назоров – стелил мягко, а спать жестко. Если бы не его идея фикс – Город мечты, они до пенсии поднимались бы параллельными путями. Ломовой командно административной, Назоров по партийной лестнице.
- Почему идея фикс?
- А, как еще назвать безумно навязчивую идею о строительстве коммунизма, в отдельном от тотальной государственной системы, взятом городе?
- По каким поводам у них возникали конфликты?
- Вот тут и возникает любопытная ситуация. Я, может быть и не очень продвинутый инженер, практики промышленной не хватает, но, я, же не дурак без образования. Еще в начале стройки, у меня возникло ощущение, что Назоров делает все для облегчения конструкции плотины. Проектировщики отказались от массивной двух ярусной схемы путепровода. Ушел вариант железнодорожного полотна, а с ним источник чудовищной вибрации. Вместо двух полосной автомобильной трассы, осталась одна. Вместо много ступенчатого шлюза остается двух - камерный. Проектировщики постоянно дают добро и вносят поправки в конструктивные объемы железо – бетонного усиления. И, заметь, это происходит уже во время строительства. Все видели, что для Ломового это серпом по молоту. Он, же генерал, а для величия необходимы размах, гигантские объемы освоения государственных средств и громкое признание Правительством, его личных заслуг. Вторую звезду героя соц. труда уже примерял на лацкан, тем более что с проектом ГЭС все расписано и это не самое грандиозное строительство в его биографии. Самое для него болезненное то, что новации ломали привычные стереотипы и принятые, как данность в качестве, уже решенных, плановые задачи. А, инициатором, отнятия у него яркой победы, он не без основания считал парторга Стройки.
- Как, Назоров, даже при всех своих аппаратных возможностях, смог провернуть настолько масштабную акцию?
- Во -  первых, он сам по основному образованию – инженер-гидролог. Во-вторых, у него карманная команда талантливейших спецов, которая за ночь могла решить и рассчитать любой сложности техническую задачу. В - третьих – Сканер Моисей Давидович, ученый теоретик лет на сто опережающий свое время. Главное иметь на руках убедительные основания и расчеты для проектировщиков ГЭС и своих людей в ЦК, Совмине и Госплане. Все остальное – идеологическое бла - бла - бла. Решения трудовых коллективов, партийных собраний, конференций во славу любимой Социалистической родины, свершенья семилетки и мудрых решений КПСС, экономия средств, внедрение новых технологий, сокращение сроков сдачи объектов.
- Ай-яй-яй, Даниил Сергеевич вы же сами были членом партии и очень даже не пассивным.
- Андрюшенька, твои родители тоже были коммунистами и то же активными членами своих парт - ячеек. Время такое было, не то, что бы по карьерной лестнице непременно лезть в - верх, просто на своем месте усидеть, не свалиться в люмпены - бесправную деклассированную жижу, что, представляла, из себя, основная масса советских тружеников.
- Вы и людей не любите.
- А, ты любишь!
- Мне, кажется, договорились, роль активного партнера здесь и сейчас веду я. Что явилось причиной смерти Судзинского Владимира Эдуардовича?
- С какой целью спрашиваешь?
- Что, за день, такой! Второй раз слышу подобную формулировку, да успокойся ты,  Даниил Сергеевич, знаю, что он из, ваших, из геев. Вопрос повторить?
- Не надо. Он, был вторым секретарем комсомольской организации Стройки. Парень, был очень неприятный, а то, что он гей, узнал гораздо позже его смерти. Официально скончался от сердечного приступа.
- А, на самом деле?
- Ему, один уголовник, голову камнем раскроил. Зачем, скрыли действительные причины, не знаю. Даже не догадываюсь.
- Убийцу нашли?
- Нет.
- Почему уголовник, а не сидевший ранее, человек, например в состоянии аффекта?
-У, меня был очень близкий человек, в командном составе местного ОВД, он говорил, что разыскивают по обвинению в убийстве Судзинского, уголовника – рецидивиста, сбежавшего из мест заключения.
- Фамилия, кличка?
- Он, называл, но не помню, давно было.
- Зачем разыскивали, если есть официальная версия смерти?
- Не знаю.
- А, подробней о смерти Дианы Сканер?
- Ох, не напоминай ты, мне об этом. Для меня случившееся с Дианой – рана не заживающая. Девочка необыкновенно умная, чистая, добрая и очень красивая. Знаешь, есть такой семитский тип женщин – высоких, звонких, с правильными чертами лица, большими глазами, с телом не склонных к полноте, но  выразительным и гармоничным. Мы, общались в течение года. Ее не приняли в университет, полагаю, за то, что не была членом комсомола, и она приехала из Перми, к отцу. Работала в его отделе. Думаю, мы были родственными душами. В некотором смысле гонимы оба. Близких подруг у нее на Стройке не было, отец, хотя и снимал с нее пылинки, но на эмоции скуп невероятно. Сухарь, очкастый. Со мной она раскрывалась, а я таял в ее сиянии. После смерти отца, она еще сильнее замкнулась. Почему она не вернулась в Пермь, к матери? А, потом эта ужасная, чудовищная смерть. А, ты знаешь, кто может о Диане  владеть большей информацией? Петя Пестерев!
- Пестерев? Петр Григорьевич? Заместитель мэра?
- Да-да. Он был у Дианы, пожалуй, единственным другом.
  Петенька, из моих снов от шамана, вечно спорящий с Дианой?
- Как его в административный аппарат занесло, он же приличный человек? На - сколько помню он из полевых геодезистов. Работяга.
-  Его, после смерти Судзинского, избрали вторым секретарем комсомола Стройки, а за тем и города. Пошло поехало. Долго был на должности заместителя председателя исполкома и, по – моему, креатурой Назорова. После смерти Дианы вел самостоятельное расследование. Не афишировал, но я знал.
- Личный телефон есть?
- Конечно, мы старые яхтсмены, вместе городской клуб поднимали.
- Давайте. Ах, да.
   Поспешно вставил аккумулятор в мобильник Лейтера. Записал, под диктовку, номер Пестерева на пачке сигарет. Глянул на таймер, время поджимало катастрофически. В шесть начнется час пик и меня обязательно опознают.
- Даниил Сергеевич, дайте честное слово, что пока я, не исчезну, вы, не будете никуда звонить. Все равно просигналите, обязаны. Можете и суть разговора передать. Только по - позже и не ментам, им без надобности, а ваша контора и так в курсе происходящего.
- Хорошо, даю честное слово.
- Верю.
  Действительно поверил, более того начал проникаться к нему симпатией. До этого бывало по - долгу с ним болтал. Знал, что не глуп. Но это тяжелое, для нас обоих, интервью раскрыло, для меня, его полнее и не с худшей стороны. Вернул мобильник.
- Вы, знали следователя прокуратуры Собакина?
- Его, то же убили.
   Лейтер замер, выпучив на меня глаза. Медленно, с трудом, осваивая внезапное открытие, произнес:
- Моисей, Диана, Судзинский, Собакин, это, что звенья одной цепи? Ты разматываешь старую историю и кто - то очень, свысока, не желает этого, потому, что она не потеряла актуальности и грозит ему большими бедами.
- Думаю, группе людей. Одному человеку, самому козырному, такую бучу не поднять.
- И, ты обо всем этом напишешь.
- Мне - бы выжить для начала, а как, да, то сразу. Извините, Даниил Сергеевич, был жесток.
- А?
- В электро - щитке, на нашей лестничной площадке, снизу кирпич отходит. Под ним. Заверяю это оригиналы. Сохранились ли негативы? Думаю, нет. Там еще кое, какие бумаги, флэшка и даже дискеты. Пожалуйста, никому не передавайте, лучше сразу уничтожьте. Обещаете?
- Я, смогу выполнить твою просьбу. Не возвращайся в квартиру, там засада. Был обыск, меня, в качестве понятого привлекали. Полиция в форме, но были и в штатском, и не местные.
- Знаю. А, вы бросьте шарахаться от своей ориентации. Двадцать первый век, всем плевать.
- Мне в провинции умирать и не все равно, что люди над могилой скажут.
- По, мне так все равно. Еще раз простите и прощайте. Уважаемый, Даниил Сергеевич.
  Достав, из-под скамейки костыли, как мог поспешно двинул в сторону Вовкиной машины. На секунду остановился в конце аллеи, оглянулся. Лейтер безучастно обмякнув, по-прежнему, сидел на скамейке и в мою сторону даже не смотрел. Старенький, жалкий, надломленный. Господи, минуй меня, чаша сия.

День шестой. Вечер.
   Двигатель машины, уже работал. Как только захлопнул, за собой, дверцу, автомобиль аккуратно, но достаточно резво тронулся с места. Вовка хмурился. Недовольно спросил:
- У, тебя дома холодильник есть?
- Что? – я еще находился под впечатлением встречи с Лейтером, и не сразу врубился в старую агрессивную присказку водителей, особенно личного авто, либо нового и дорогого, либо старенького, как в этом случае.
- Хотя. У тебя сейчас, вообще, нет никакого, дома. Твоя, девушка звонила, говорит гости у нее, и Олю, так понимаю тебя, принять сегодня не может. Ждет от нее СМС, но не раньше завтрашнего дня.
- Понятно.
-  Понятно, что? Понятно, что тебя обложили. А, дальше, что? Тебе есть, где лечь на дно?
У, себя не спрячу, Наташка тебя не любит. В, гараж, пока не стемнеет то же нельзя. Соседи у меня больно ушлые.
   Вовка, свернул в лесопарк. Заглушил двигатель. Внимательно огляделся. То, что он пристально контролирует ситуацию в зеркала заднего обзора, я и раньше заметил. Зачем этот маневр? Вовка, долго сидел, молча сжав губы. Он, думал. Опустив, стекло, я закурил. Знаю, что в такие минуты его лучше не трогать, а разрешение на курение получил раньше.
Добив первую сигарету, потянулся за второй, как Вовка принял решение:
- Этот, Лейтер, сразу тебя отзвонит?
- Нет. Дал час.
- Ты, ему веришь?
- Да!
- Почему?
- Ему необходимо вернутся домой, подняться на пятый этаж, найти тайник, уничтожить компромат. А, там не только фотографии, еще рукописи, флэшка, дискеты, диски. Вот, тогда, да!
- Перейди на заднее сидение, ляг и накройся пледом. Так, я тебя в гараж завезу.
- А, ближе к ночи, еще по одному адресу свозить сможешь?
- Посмотрим.
- На, что посмотрим?
- Может, нас прямо сейчас свинтят или меня одного позже. С голоду помрешь не сразу, но жрать будешь одни маринованные огурцы с вареньем.
  Вовка повеселел, как всегда, когда находил приемлемое для себя решение в трудной задаче. Уже лежа, в темноте гаража, на старом диванчике, вспомнил несколько историй из прошлой жизни. И ту, что в школьной юности – помогая отбиться от уличных гопников, взял с меня слово не ввязываться в драку с отмороженной на голову стаей. И, про то, как  в университетскую пору, отыграв, мой карточный долг, вбил в меня табу – никогда и ни во что, не играть на деньги. Да и то, что вытянул меня, после аварии – дорогого стоит.
   На краю сознания знал причину такой опеки, но признался себе в этом не сразу. В детстве трагически погиб его младший брат, мой тезка – Андрей. И, хотя Вовка младше меня на год, умненького ребенка, по настоянию мамы, чуть ли не в пять лет, взяли в первый класс, он доминировал, вписывался и решал мои проблемы. Понимает ли это сам Вовка? Не знаю. Его математический ум, по-моему, раз и навсегда избрал решение эмпирически эмоциональных задач, по однажды принятой, приемлемой для него схеме. Когда? Почему? Две птицы кружат -  белая и черная.  Завораживая,  полетом своим, уходящую в даль спираль. Не вижу себя, вижу даль. Даль в куда?
  Так и не нашел ответы, поскольку уснул. Проснулся от яркого, внезапно вспыхнувшего электрического света. С лязгом закрывались гаражные ворота. А, как открывались? Вовка сосредоточенно спокоен. Ставя на верстак, изящно звякнувший пакет, доброжелательно от - констатировал:
- Купил все, что просил. Судя по, ассортименту, намечается воскресный отдых. Жаль, что не смогу разделить.  Такое счастье и без меня, завтра к восьми на работу. Куда едем?
- К твоему старому дому.
- Зачем?
- Мне нужен Солоухин.
- Жив, что ли?
- Проспиртовался. А, сколько времени?
- Семь минут, как воскресенье. Целый день колесил по городу – чисто, хвоста нет и менты ни разу, не тормознули. Бери весла, лодочник, греби к машине, в позиции поедешь прежней. На воротах старый мент Михалыч, нюх с годами не потерял, обострил в отсутствии взяток.
  День седьмой.
  Условились – если в течение 5 минут не вернусь, Вовка немедленно уезжает, не секундой позже. Если за 20-ть отправляю СМС любого содержания, то Вовка заезжает за мной в семь утра и прячет в гараже.
  Подниматься на свой пятый этаж на - вострился виртуозно. Было время, в различных режимах и технологиях, за семь лет. Сейчас расчет прост - на интенсивный подъем, в данном случае не на пятый, на четвертый этаж – 1,5 минуты, на звонок в дверь и ожидание – максимум минута и на спуск, он всегда сложнее – оставшиеся 2,5. Вот и  дверь. Звоню.
- Мать, твою, Андрюха!
 Фа, права – Солоухин пьян изрядно и не первый день. Он в остекленении – когда и водка, особо не в радость, сколько не пей – мертвому припарки. Интуитивное, пассивное оттягивание неизбежной утренней расплаты – тяжелого, болезненного похмелья. Господи ему под 80, а пьет, как конь. Откуда здоровья столько?
- Здраво, вам пресветлый князь. Один ли домуете?
- Один. Заходи. В сумке стекляшки звенят, водка греется. Сразу предупреждаю, что закуски ноль, только гидро - колбаса.
- Разберемся.
   Прошли на кухню. Солоухин тяжело опустился на табурет, коих только два возле фанерного, старого, как сам хозяин, стола – тумбы. Кухня – чистилище, рассчитанное максимум на трех собутыльников. В этом случае приносится стул из гостиной. Гостиная – зал трапез по особо важным случаем. Есть диван, два кресла и круглый советский стол на гнутых, пузатых ножках. Есть и телевизор, но, сколько помню, никогда не включался. А, вот вторая комната – алтарь, туда гости не допускаются вообще. В ней стерильная чистота, громадный деревянный штурвал, того же возраста барометр в латунном массивном корпусе, односпальная железная кровать под развернутым Андреевским стягом, аккуратные стеллажи книг и дисонасом яркое оранжевое пятно – чешская пишущая машинка, портативная «Аскания», на низком журнальном столике.
   Крайне удивлен был, проснувшись, однажды, после забойной пирушки, в этой комнате, на этой кровати. Интерьер не поразил, что - то в этом роде ожидалось увидеть. А, вот, сам факт моего доступа в святая святых приятно удивил, интонацией доверия и заботы. Но, что больше всего приковало мое внимание – нелепое положение чешского портатива, роскошь невиданная по советским временам, столь неудобно пристроенного на низком журнальном столике. Подумал – он, что сидя на полу работает? Спросил об этом хозяина, тот хитро прищурившись, хмыкнул:
- На шрифт посмотри.
   Глянул и обомлел – шрифт оказался латинским. А, как?
- Вот так писал, пишу, и писать от руки буду. Рукописи мне всегда в издательстве набивают. К шариковой ручке привыкнуть не могу, с юности под карандаш руки заточены.
   Квартиру он получил на третий день после высылки из Перми. В разводе, уже был, а получил двух комнатную, в новом доме, в престижном тогда микрорайоне. Кнут и пряник. Все - таки член Союза писателей СССР! Обновлением мебели и ремонтом никогда не озадачивался. Что, действительно удивляло – флотская чистота и порядок. Какой бы не была накануне пирушка, с утра – тщательная уборка всей квартиры.
- Давно у тебя не был.
- Угу.
   Солоухин, сосредоточенным, упорством пилил колбасу. Мне достались овощи, хлеб, консервы и вроде при деле, а молчание, явно затянулось и гнетет.
- Чего молчишь, Юрий Геннадьевич?
   Солоухин, отложил нож, расчетливо медленными движениями достал из пачки вечной «Примы» сигарету, от спичек прикурил.
- Да, вот думаю Андрюха, может тебя лучше сразу выгнать или с начала водки, с тобой выпить?
   С желанием увидеть привычную ухмылку в седой бороде, внимательно посмотрел на хозяина. Ничуть не бывало. Он не шутил.
- Зачем впустил?
- Ага, а кто бы, в это время мне водки купил? Давай со свиданьицем. Наливай, сейчас разберемся.
   Выпили. Не смотря на уже недельное желание бухнуть, водочка не пошла. Поперхнулся и закашлялся. Солоухин скорей, по сложившейся привычке, чем по осознанной необходимости от души хлопнул меня по спине увесистой пятерней.
- Извини, старик, под руку, оговорил, вот и спотыкнулся. Исправим, наливай по второй.
  Вторая пошла лучше. Потихоньку спадает, было возникшее, напряжение.
- Поди, думал, Солоухин старый, пьяный, телевизор не смотрит, газет не читает? Вчера участковый заходил молодой совсем, о тебе спрашивал, в друзья набивался, ишь салага книжки ему мои нравятся, ни одного названия не знает. Пол-литра принес, раздавили. Ждал, когда я поплыву. Хороший паренек, старательный. А, я ему ни одним словом не соврал. Тебя еще до аварии видел. Помнишь, последний раз в Домжуре гуляли? Мосеев Васька, царство ему небесное, еще жив был. Мент поплыл, таких ужастиков про тебя наворотил -  жуть, Хичкок отдыхает. Абсурд. Я, сам знаешь, не верую, ибо это абсурдно, увы, не персонаж библейский. Зато тебя знаю и знаю, что за тобой весь Край гоняется. Что, Андрюха, край тебе? Кроме, как у старого алкоголика и спрятаться негде? Говорил тебе, бросай журналистику – гнилое дело. Тебя сама жизнь на место ставит – прыгучему жеребцу бог подковы сшибает. Кстати, здоровье то, как? Вижу, все на костылях.
- Юрий Геннадьевич, ты не переживай, меня в семь утра заберут. Ах, ты мать моя женщина! Обожди, чуток.
   Суетливо достал из сумки мобильник. Забыл о договоренности с Вовкой. Уже полчаса прошло, а условились на 20 минут. Быстро набрал СМС – «Да», отправил. Черт, дисплей, как завис. С облегчением почувствовал тремол мобильника, в руках. Прочитал: «ОК! Решил, что передумала». Хохмач. А! У меня чужая, женская СИМ – карта!
   Во время всех моих манипуляций с телефоном хозяин курил, стеклянными глазами уставившись уже, похоже, в точку не возврата. Перейдет, можно упустить. Но, нет – жив курилка. Разливает, глыбище не человек, правой рукой водку по рюмкам, левой при этом прикуривая новую сигарету в зубах, от предыдущей. Как удается не опалить роскошную седую шкиперскую бороду?
- А, если заложу?
- Нет, Юрий Геннадьевич, ты скорей бороду свою сжуешь, чем пойдешь на сговор с ментами и гебешниками.
- Ну, да конторой сразу запахло, судя по размаху. Только, Андрюха, не все так просто и односложно. Это вы перестроечные ни бога, ни черта не боитесь, а у меня брат, отец, дед по лагерям сгинули. Страшно, когда страх перестает быть категорией эмоциональной, а становится базовой моделью поведения, на уровне безусловных рефлексов.
- В, Бога, ты никогда не верил, а чертей силовых, судя по твоей бурной биографии, никогда не боялся.
- И, с Богом не так все просто, а насчет чертей? Отчасти бравада по молодости, где то осмысленное преодоление комплекса страха, что - то просто пьяный пофигизм, а больше по вздорности характера. Хуже, что постоянно подлавливал себя на бессознательной подмене жизненных понятий, вроде того, как страх – долг, трусость – верность, принципиальность – ханжество, прочая лабуда из мира нравственности и морали.
- Миллионы об этом вообще не задумывались, а на бытовом уровне даже не подозревают и сейчас.
- Сейчас, хоть вещи называют своими именами паскудными. А, представляешь, сидит перед тобой хлыщ лощенный, с тремя классами высшей партшколы и красивыми, правильными словами жизни учит. Ладно, коли просто дурак, плюнуть и растереть, а если умный и сам все понимает, но от его решений, не только твоя, судьбы сотен людей зависит, то становится по - настоящему жутко.
- Ну, инструмент поменялся - идеологический на финансовый. Изменилось то, что? Любой стрюк, с парой тройкой лишних тысяч евро в кармане, сегодня не хуже партийного функционера, как в прошлом, кому угодно, может жизнь искалечить. Заметь и все это под благовидным соусом морального лицемерия во имя и во славу. Ему не надо даже выглядеть большим католиком, чем папа Римский. Про - плати лакею, административный аппарат чиновников сам с работает. О, другом хотел тебя спросить. Здесь в этом городе, после бурных Пермских манифестаций, как отношения с гебешниками складывались?
  Солоухин посмотрел на меня крайне не до умевающе:
- Как всегда по отечески, профилактически. Ты, же знаешь, в политические дрязги никогда не лез, в местных административных интригах не участвовал. Не за, что и не кому меня было под пресс подставлять. То, что пил и порочил облик советского писателя, так менты меня даже в трезвяк не забирали, распоряжение не гласное было от городских властей, хоть с голой задницей в фонтан полезай.
- Неужели за тридцать лет ни разу, ни по одной теме, по рукам не били?
- За, что? Свершения пятилеток и решения партии, у меня всегда – чики, пуки.
- К примеру, что ни будь из прошлого, из строительства ГЭС? Ты же постоянно в парт. архиве пасся, со старожилами общался.
- Ты, про шлюз? Так об этой аварии, только ленивый не кричал, и не писал. Помню, что «Голос Америки» и «Радио Свобода» уже на другой день сообщили всему миру. Заметь, без моего участия. В этом городе диссидентов было больше на душу населения, чем в Москве. С этой публикой старался не общаться. На мой взгляд – дрянной народишко, трусливый, истеричный.
- Нет, не про шлюз. Быть может, что ни будь из биографии Назорова?
- Андрюха, ты чего от меня хочешь?
  В голосе собеседника появились подозрительные интонации раздражения – признак внезапного отрезвления. Понял – пора в - открытую.
- Пятьдесят восьмой год. Смерть молоденькой еврейской девушки, на плотине.
  Реакция Солоухина огорошила. Он застыл, с поднятой рюмкой в руке и растеряно улыбнувшись, медленно, чуть не по слогам произнес:
- Сканеры.
   Поморгал белесыми ресницами. Вернул стопку на стол. Подпер щеку кулачищем. И все это, не сводя с меня растерянного, но удивительно просветленного взгляда ярко – голубых, широко раскрытых глаз. Похож, на ребенка, сделавшего внезапное открытие и сам от этого очумевший.
- Так, вот откуда весь этот кипишь. Кто бы мог подумать. Ты, то откуда? Об этом посвященные молчали, как мертвые. Впрочем, мертвых там и без того хватило.
- Юрий Геннадьевич, а я знал, что ты не пройдешь мимо, поэтому к тебе и приехал.
- Андрюха, Христом Богом, прошу, не лезь в эту историю.
- Ух, ты Христа помянул, а поздно, уже по уши в дерме, теперь вот пытаюсь выкарабкаться.
- Как тебя угораздило, болезный? Столько лет прошло. Откуда информация? Как много знаешь?
- Давай договоримся Юрий Геннадьевич, расскажу то, что знаю, а с тебя алаверды. Ночь длинная, водки и сигарет много.
   Второй раз за сутки пришлось излагать вербальную версию журналистского расследования. Заикнись образами от шамана – Солоухин бы сразу послал и сам информацией не поделился. А, так, он, молча, слушал и пил водку, уже больше не хмелея.
- Не знаю, откуда у тебя, то чего я не знал и знать не хочу, - задумчиво подбил собеседник мой рассказ, - ты лучше расскажи, мил человек, сколько людей втянул в эту бодягу?
- Активно, с тобой четверо, но есть еще резерв, в основном из центровых СМИ.
- Мертвяков сколько?
- Два, - и осекся, осознав, о чем спрашивает Солоухин.
- Ага, - уловил мое замешательство, - пока два. Два - одного чужого, второго случайного.  В свое время, из-за этой истории, я потерял двух близких людей. Мне тогда было, столько же, сколько тебе сейчас. Эта чертова навигация 65-го года.

День седьмой. Пермское время - 00.01.
  Весна 64-го выдалась на удивление ранняя и дерзкая. Ночные заморозки прекратились, в традиционно вьюжном феврале, а к середине марта сошел снег и лед с Камы. Казалось – планета потеряла ось наклона, так яростно светило солнце. Бабки крестились – не к добру, мол. Отрывные календари откровенно не совпадали показателями восхождения и захода небесного светила с реальными. По крайней мере, так казалось Юрке. Он отрубался и приходил в сознание постоянно под прицелом солнечных лучей.
  Перманентно продолжая встречу Нового года в алкогольном полусне, он последние пять лет, успокаивал себя и окружающих весенним началом открытия навигации. Для него навигация – пора сева и жатвы. Осенью, как правило, выходила новая книга. К ноябрьским праздникам, горячим издательским пирожком – пухлая тетрадочка, в мягком переплете, изумительно пахшая свежей полиграфией и аппетитным гонораром.
  Юрка принципиально не брал в издательстве денежные авансы. Прекрасно знал – река с многочисленными пароходами его прокормит, главное это капитан, знакомый накоротке, да не зарываться в дисциплине. В Управлении Пароходством ему оформляли ставку палубного матроса, так, что и на карманные расходы всегда хватало. Гулять и куражиться он начнет после последнего рейса. Дату определял всегда сам по готовности черновика к чистовой шлифовке, а это уже заботы корректора и редактора. К повести добавлялись три четыре неоконченных зарисовок, моралите, которые он впервые видел, уже в готовых гранках в качестве оконченных рассказов, и сборник готов. К ноябрьским праздникам получал изрядный гонорар, а в прошлом году и роскошный бонус за «Капитанскую вахту» - премию Ленинского комсомола.
  В этом году – все не так. Через пень – колоду. Началось еще накануне католического Рождества. Обмывали его премию, прямо в издательстве. Апперетив, на раскачку, основное торжество намечалось в ресторане «Нева». Выпили – мама, не горюй. Тут, Юрку и понесло. Черт дернул прицепиться к лучшему другу Косте Влашевскому, чья врожденная интеллигентность, университетское филологическое образование, неимоверно притягивали, одновременно отталкивали, поглощали и низвергали, деревенского Солоухина, выпускника речного училища. По началу Юрка давал Косте на вычитку свои тексты и получал неимоверно бескомпромиссную стилистическую правку. Взрывался, хамил, но самое противное, что понимал очевидность правоты друга. В тихоря правил тексты по нескольку раз, пока окончательно не запутывался, отбрасывая рукопись в озлоблении, и не вписывался в издательские сроки.
   Правку в их личные отношения внесла редактор Роза. Мимо, ходом, заметила, мол, Костя очень хороший мальчик, но чрезмерно умный, а ты талантливый. Пиши, как тебе, а не ему, хочется, иначе передеретесь, очень вы разные.
  Перекрывая, сочным басом застольный гвалт тесного редакторского кабинета Юрка прорычал:
- Братцы! Тост! Давайте выпьем за потомственного католика, скрытого врага научного атеизма. Завтра он, со всем, цивилизованным миром, встретит рождество своего бога.
  Застолье притихло, что позволило Косте, произнести не громким голосом:
- Почему только моего? У, нас с тобой Юра, един Бог – Иисус Христос. Ты же деревенский и обожал в детстве и Рождество и Святки, в Вертепе играл, каледовать ходил.
У, меня все, то же самое, только на две недели раньше.
- Ты, нашего Христа православного, своими польско-жидовскими ручонками не трожь.
- А, ты брат, - чувствуя приближение скандала и пытаясь перевести в шутку, парировал Костя, - определись в понятиях, кто я, еврей или поляк, а ты сам, комсомолец или во Христа веруешь?
- Да, не брат, я, тебе, враг классовый.
  Юрка уже не рычал, он хрипел басом. Красным глаза застило. То ли портвейном дешевым, не мерянным, то ли кровью? За столом сидело, не мало, тех, кто не просто удивлялся странной, многолетней дружбе рафинированного интеллигента с буйным, рыжим обормотом, а искренне, от всей души жаждал разрыва их отношений. Причина? Сложно понять природу ненависти всего серого к союзам света и таланта. Оттого в кабинете кроме тревожного напряжения, возникло заинтересованное ожидание. Атмосферу попыталась разрядить мудрая Роза:
- Мальчики, брэк. Пора в ресторан. Пока доберемся, рассядемся, вот и время.
- Да, пошел он… - не управляемо несло Солоухина, - да, кто он такой, за три года одна брошюрка в двенадцать листов… да, я, ему сейчас…
   Пока издательские барышни снижали, как могли градус буйства всесоюзного лауреата, Юрка и не заметил, как Костя ушел. А, тут все начали суетливо и оживленно собираться, одеваться, ведь основное веселье еще впереди. И, Солоухин оправдал ожидания, по полной программе.
   «Нева» - старейшее питейное заведение Перми, не менявшее прописку, с момента возникновения в 1904 году. Ресторан, никогда, не считался престижным, ни во времена царствования Николая Александровича, ни при Керенском, ни при Совдепе, ни при Колчаке, ни при Нэпе, ни при полном и окончательном торжестве социализма. Тем не менее, кабак, оставался самым популярным в городе. В областном центре были и по круче, но люди понимающие толк в ресторанных традициях, выбирали «Неву». По инерции и Пермская богема облюбовала историческое место на пересечении Чердынской и Соликамской.
  В ресторане не было, формально, отдельных банкетных залов, изолированных кабинетов и прочих буржуазных шалостей. Сама, дореволюционная архитектура здания, полу арочными сводами делила основной зал на секторы. Стол для лауреата был накрыт в зеленом – самом обширном. Роза, занимавшаяся организацией банкета, была неприятно удивленна наплыву функционеров среднего партийного и высшего комсомольского уровней. Приглашения для данной категории гостей рассылались для приличия. Реально их никто не ждал, по крайней мере, в таком количестве и составе – кто с женой, а кто с секретаршей. Они и сами не ожидали. Мероприятие-то не протокольное. Хотели отдохнуть, а получается, как всегда.
   Во время торжественных, официальных поздравлений и тостов, прочно успокоенный Розой еще в издательстве, Юрка с тревогой и надеждой сканировал лица гостей по обе стороны громадного стола. По традиции, возникшей задолго до большевизма, гостей рассадили по ранжиру. Вопреки правилам, накануне банкета, чуть ли не через ссору, Юрка уговорил Розу отвести для Кости место, рядом с собой, по правую руку. Там сидел, сейчас, лощеный красавчик – 1-й секретарь обкома ВЛКСМ. Юрка, зашхерился, где то среди газетной братвы? Но и на галерке его, то, же не было.
   Во время едальной паузы, метнулся в подсобку, где среди официанток крутилась Роза.
- Где Костя?
- Почему у меня спрашиваешь? Это, я устроила ссору в издательстве?
- Черт! Так, он, что обиделся? Первый раз что ли?
- Ты, Солоухин никогда не соизмерял степень обиды, оскорбляя окружающих. Но сегодня превзошел самого себя. Иди, веселись, лауреат, высокие гости заждались.
- Да, пошла ты, - осекся, - дай водки хряпнуть, за столом неудобно.
- Тебе и неудобно? По моему тебе только на люстре неудобно шалав трахать. Вон бутылка, початая и рюмки, девчонки опохмелялись.
   Юрка не стал брать рюмку, водку плеснул в граненый стакан, испачканный томатным соком и губной помадой, замахнул сразу грамм двести. Рукавом занюхал. Повеселело тут же.
- Слушай, мать, откуда столько пиджаков прибило?
- Сам составлял список гостей. Не переживай они сейчас, как черти на сковородке. Быстро рассосутся.
  Юрка, было, приловчился, вновь к стакану, но Роза решительно пресекла:
- Пока хватит, дождись отбытия партикулярных. Слышала, как секретарша Зам-Сама по телефону служебную машину вызывала. Уйдет, следом потянутся, по ранжиру.
  Дежурно чмокнув Розу в щеку, но чувственно прижав рукой, ее изрядные филейные фрагменты, вернулся в зал. Демонстративно не вернулся во главу стола, а нырнул на «Камчатку», к друзьям – приятелям. Не стал отслеживать отбытия высоких гостей, Роза разгребет, а тупо приступил к пожиранию водки. Он, еще не оценил по достоинству объем ссоры с Костей. По сердцу кровавым рашпилем лишь обида на друга, не пожелавшего разделить с ним радость звонкого успеха.
   Напился до поросячьего визга. Всегда так, когда начинал жрать, а именно этим и занялся и остановиться уже не мог, вплоть до 23 февраля. Новый год, Старый на Рождество – все в тумане, перманентного, не просыхания. Скандалил, ссорился, мирился, бил морды и посуду, получал ответку и сдавал стеклотару. Деньги были на сберкнижке, книжка была у Розы. Роза была на него в обиде, первым мириться не хотел. Друзья растворились, в долг никто не давал, хотя соседи по общежитию и редкие гости наливали охотно. В общем – все, как всегда. Вот только Солнце.
   Привычное светило жарило непривычно аномально. Шестого марта Роза приехала, к нему в общежитие, сама. Молча, выгрузила продукты, швырнула на стол сберегательную книжку. И, Юрка, вдруг неожиданно жалостливым, даже для самого себя, голосом попросил:
- Давай в Троицу поедем, возьми отпуск недели на две, а?
   Роза внимательно на него посмотрела, вздохнула неопределенно.
- Тогда собирайся, поехали ко мне, человеческий вид принимать.
- А-а?
- Он уехал на полигон, у него госприемка, вернется не раньше шестнадцатого. Только учти, никакой водки, - и уже забирая со стола сберкнижку, - цветы, подарок и бутылочку хорошего сухого куплю сама.
   В Троице, в Доме писателей, пробыли восемь дней. Солоухин вошел в фазу трезвости и уже жил навигацией. В камских затонах заревели гудки пароходов, аж на Сылве слыхать. С первой же «Шестой пятилеткой», новеньким сухогрузом румынского проекта, вскочив на борт в Левшино, рванул в Северный завоз по Колве. «Шепешка» выгодно отличалась от отечественных теплоходов, наличием двухместных кают для рядового состава, скоростью движения и прекрасным камбузом. Капитан и экипаж славные, старые знакомые. Все обещало удачную навигацию. Все шло, по - привычному плану.
  Все, да не все. Уже на третьем рейсе в - низ по реке, Юрка понял – не пишется. В заводе не было блокнотов. В толстую общую тетрадь, карандашом на левую страницу вносил текущие впечатления, а на - правой, конструировался сюжет. Технология не подводила. А, нынче? На титульном, листе старательно выведено – «После гроз и обид». Чуть ниже, трижды подчеркнутое – «Повесть», а далее полная пустота. На оборотной, левой странице невнятные, безликие почеркушки, да пара новых сленговых оборотов, иллюстрирующих шарм европейских техногем. Все. Правая страница девственно чиста. Рабочее название продиктовала, вроде бы просматривающаяся фабула – Любовь, предательство, преодоление и счастье совместного труда и быта. Конструкция до умиления проста - Он молодой матрос-моторист, Она, юная начинающая художник, но они расстаются из-за подлого поступка общего знакомого, Ее отъезда на учебу в Москву и Его увлечением техническими сложностями современного теплохода. Чего проще, по - больше соплей, и никакой головной боли. Но, вот забуксовал и прочно. Стоп.
    Разве в детстве он конструировал сюжет впечатлений? А, в юности, создавая первую повесть, сделавшую его известным – «Хрупкий лед»? Вторую – «Мальчик на берегу», и в вдогонку -  «Малиновый чай»? Не было никаких тетрадок, с левым и правым бортом. Просто писать карандашом, на чем попало, поспешно фиксируя ускользающие ощущения и хрупкие силуэты чувств.
  Тетрадь завести посоветовала Роза, уставшая перебирать его замызганные, разбрызганные почеркушки. Особенно настаивала на левой и правой страницах. Тетрадь становилась не отъемлимым спутником «белой» рукописи на машинку и окончательной редактуры. Как правило, Юрка, вычитывая гранки, не узнавал собственного текста, настолько ловко и к месту Роза манипулировала авторским вариантом, и казалось бы - не значительными зарисовками из тетради. Бойко пошло – за два года три повести. Последняя – «Капитанская вахта», звездная. По сути, Роза, конструировала окончательный вариант произведения. Об этом не раз говорил Костя, подкалывая друга:
- Ага, опять Розка за тебя повесть написала.
- Да, пошел, ты, - беззлобно огрызался Юрка, не желая признаваться в болезненно очевидном.
- Это ты дорогой пойдешь, по весне за сбором свежих впечатлений, вернее поплывешь на белых пароходах. Ты, для нее сборщик эмоциональных и образных налогов, а она, брат настоящий ловец человеческих душ.
- Дерьмо плавает, а мы ходим.
- Ходи, ходи, она сделает из тебя Тургенева наших дней. Вернее уже сделала, правда, пока, в рамках Камско-Волжского бассейна. Велика беда началом. У, тебя ж все впереди, так и выпирает.
   Костя. Роза. Не было у Юрки более близких людей. Сестра, дядьки, племянники – родственники, да, по крови. Их не выбирают, они есть, а друзья? Не просто хороший приятель, а друг. Друга не выбирают. Он или есть – или нет. И это больше, чем родство по крови. Думать, как он, чувствовать, как он, быть в общей теме впечатлений и образов. Слов не хватало, скрипели определения и до того стало щемящее тоскливо, что Юрка сошел в порту Яр - Чалы и позвонил в Пермь.
   Ирочка, секретарь главного редактора Издательства, услужливо игриво поведала, что Роза перешла на Областное радио, куда три месяца назад устроился работать Влашевский. По, сарафанному радио известно, что сейчас они, вместе, освещают строительство Нового города и пуск агрегатов ГЭС на западе Среднего Прикамья.
  Костя – Роза? Резануло острее, чем ожидал. Он знал, что они знакомы по университету и вроде роман был, когда то, но в повседневности явно проявляли обоюдную не приязнь. Юрка на дух не переносил штампы розовых романов в откровениях любовных треугольников, а Фрейда просто ненавидел, хотя толком и не читал. Костя подвинутый, на психоанализе со студенческих времен, все уши прожужжал и постоянно подсовывал дрянные перепечатки с 25-ой копирки. Только Юрка чувствовал – сомневается Костя, мечется. Для него старик Фрейд, как для Юрки пьяная бравада – знак протеста. Спорили до одури.  Быть, казаться, понимать, мнимое, настоящее, бессознательное, осознанный выбор? В результате сходились на одном – жизнь мудрее, она рассудит и расставит настоящее в настоящем.
  «Шепешка» ушла, но во время подвернулся буксир, как раз до Нового. Солоухин не раз бывал в этом оазисе «Освобожденного труда», как прозвали эту точку на земном шаре, сами строители. На этой, широко, с размахом раскинувшейся стройке действительно дышалось легко, чувствовалось и думалось светлее. Юрка не вникал в природу этого явления. Приезжая сюда он просто отдыхал душой и телом, радуясь жизни среди умных, талантливых, веселых людей, своих сверстников удивительно не отягощенных рефлексией. Сказка, не точка на карте. Быть может от того, что появлялся он здесь в разгар летнего сезона и не – надолго. Не город, а праздник, какой то, который всегда с ним.
   В этот раз Юрка сошел на берег с гнетущим чувством безотчетной тревоги. Придумывалось, что угодно, но только не то, что обрушилось на него внезапно и неотвратимо до боли в ушах и взрыва дымовой шашки в сознании – Костя и Роза мертвы.
  Их нашли на одном из плавающих островов на Стрелке, в месте слияния разливающейся Камы и устья Сайгатки. Официальная версия – утонули при купании.
   На самом деле они умерли от передозировки, морфием. Рядом с мертвыми телами нашли шприц и ампулы, дистилляционный медицинский кювет. Местная и областная власти, предпочли, напрашивающемуся самоубийству, первоначально озвученный вариант о несчастном случае. Мертвые тела, в день обнаружения, переправили в областной центр. Уголовное дело не возбуждалось. Похороны прошли прижато тихо, без помпы, некрологов, публичных прощаний и поминок.
  Юрка знал время и место похорон, но не пошел. Он пил. Тупо, в одиночку. Пил, остекленело, не пьянея, не веря ни в несчастный случай, ни в самоубийство. В тот год яростной, ранней весны, к осени он окончательно сорвался с катушек. На далеком острове Северной земли оседало радиоактивное облако от взрыва самой чудовищной, в зримой истории человечества, водородной бомбы, а протрезвлялся он, на пару часов, что бы снять деньги со сберкнижки, куда капали авторские от переизданий.

    День седьмой. Раннее утро.
- Какая связь, Юрий Геннадьевич, твоей истории и судьбы Дианы Сканер?
- Роза. Это по мужу она Свиридова, девичья фамилия Сканер, она младшая родная сестра Дианы и соответственно дочь Моисея Давидовича Сканер.
  Опа! Неожиданный поворот, в контексте которого и моя история приобретает новые значения. Словно прочитав мои мысли, Солоухин продолжил:
- От всех обстоятельств гибели Розы и Кости, не просто пахло, от них смердело постановкой. Сам, прикинь.  Молодые, преуспевающие, любящие друг - друга люди, будучи в рабочей командировке, раздеваются на берегу, плывут к острову и ширяются? Они не были наркоманами. Морфий?! В голову бы из нас никому не пришло, в то время. Водочка, так да, и, то только Костя, Роза вообще не пила. А кювет со шприцами, ампулы, жгуты? Что в плавках и купальнике притащили? Почему тела сразу переправили в Пермь? Где протокол осмотра места происшествия? Отчего не открыли дело по факту несчастного случая, если был таковой? Не дали ходу версии самоубийства или передоза, коли обстоятельства, об этом свидетельствуют? Да, по тем временам, сам факт незаконного оборота наркотика уже ЧП.
- А, откуда у тебя такое детальное знание обстоятельств смерти?
- Через знакомых ментов. Поздно копать начал.  Грешен. Года два, как в лет, на выстрел, в пьяном бреду. В основном уже после высылки из Перми, вплотную занялся, так сказать на месте происшествия.
- Фамилия Собакин, что ни будь, говорит? Андрей Собакин, молодой следователь местной прокуратуры?
- У тебя же отец прокурорский, у него и спроси.
- Спрашивал, не знает, - соврал я.
 Отец значительно позже занял должность, лично, Собакина, конечно, не знал, старожилы могли, я не мог спросить, сейчас, слишком внезапно и стремительно началась эта история. А, в интернете тщательно копалась Фа, и пустота. Может быть, и не было его? Запоздало пожалел, что не спросил у Лейтера. Старый сплетник, наверняка знал гораздо больше о смерти Дианы, обстоятельствах и фигурантах, вплетенных в интригу, чем мне удалось из него вытащить. А, что я знал о Собакине, кроме его разрозненных ярких переживаний, полученных, мягко скажем из неопределенного источника. Солоухин подобный источник, по жизни, эксплуатировал по более, моего, только в слух не признается. Сейчас важнее его взгляд на события с точки воззрений критического реализма.
- Почему возникла уверенность, что смерть твоих друзей, связанна с трагедией Дианы?
- С момента всплытия общей фамилии и близкого родства Сканер. С самого начала был уверен, что гибель Кости и Розы, связанна с журналистским расследованием. Костя, когда желал, проявлял удивительную въедливость по теме. Репортер никакой, а если дело касалось хищений, превышения служебных полномочий, кадровых интриг, тут ему равных поискать. Ему же плевать на чины и должности. Перед начальством не заискивал – шляхта польска, считал ниже собственного достоинства. По - началу газетной карьеры его успешно использовали партийные чиновники на команде – фас, ежели топить кого в общественном мнении. Язык острый, искрометный подход к информации предельно скрупулезный. Фельетоны – конфетка. В «Звезде» его вторым Аркадием, бишь Гайдаром звали. Быстро спекся – оказался неуправляем. Хуже – узнавал много, о внутренней жизни скотного двора, оставляя за собой роскошь – принципы, а это не предсказуемо. В, «Вечерке» то же не ужился, перешел на техническую должность в книжное издательство. Успел издать небольшую повесть «Домик розовый», хороший текст, что - то про любителей искусственного языка эсперанто в Перми начала 20-х годов. Сюжет детективный, захватывающий, но я ничего не понял, чего хотел? Сам, Костя о романе, как партизан на допросе. Тираж небольшой, сгинула книга, и я потерял издание с автографом. Он много писал, но не издавался, рукописи хранил в громадном чемодане. После смерти, ни чемодана, ни рукописей. Вообще ничего. Думал, родственники из Красновишерска забрали. Так, нет. Ну, то, что рабочие блокноты, магнитофонные записи командировочные в горячке могли следственные органы изъять – понятно. Но, зачем устраивать шмон в его комнате? А, шмон был. Мы, оба тогда жили в Доме докеров. Соседи по общаге рассказали. Более того, Анатолий, муж Розы, кстати, не простой человечек, ведущий инженер оборонного КБ, жаловался, что все бумаги жены изъяли, и не менты, пиджаки из КГБ. Понятно не мне плакался, общим знакомым. Знал ли он, про нас с Розой? Думаю да. Она на 15 лет моложе. Любил он ее, очень. Ладно, предание старины глубокой, не в строку. Вот, когда гебе запахло, споткнулся, стреножился – картина живописалась тревожная. Думаю, это Роза накопала некую информацию о смерти сестры и сгоношила Костю на самостоятельное расследование. Они и на радио рванули, с престижной работы, именно из-за этого.
- То, что они вместе нарыли, и явилось причиной гибели.
- К бабке не ходи.
- Удалось выяснить, что именно?
- Что ты, милай. Меня в 78-ом так по носу щелкнули, до сих пор в голове звенит.
- ГБ? А, извини, за что именно?
- Не морозь водку, насыпай.
   Странное дело, чем больше пьем, тем меньше ожидаемого результата. Меня не пробирает, а Солоухин трезвеет на глазах.
- Хотя бы более-менее правдоподобная версия у тебя нарисовалась?
- А мы все ставим каверзный ответ
  И не находим нужного вопроса, - хочешь лучше расскажу, как с Высоцким Володей водку пьянствовал?
- Юрий Геннадьевич, чего ты голову мне морочишь? Про «лучше баб, могут быть только бабы…», все 20 лет нашего знакомства рассказываешь. Не хочешь по делу? Давай бухать бухашку.
- Понимаешь, Андрюха, а рассказывать не о чем. Нет целостной картины. Не получается. Сплетение сюжетных линий чувствую, узелки в пересечениях ощущаю, даже принципы вязания понимаю и всю сеть вижу. Вроде, ага, ухватился за краеугольную нить, потянул и в новый узел. Еще хуже всю сеть перекашивает, в сторону натяжения и словно помогает, кто. Затягивает туже, фиксирует искаженную конструкцию сети. Только сейчас подумал, а ведь и по жизни так. Подожди не перебивай,- пресек Солоухин, мою слабую попытку, вернуть его в нужное, для меня русло, разговора. Может быть не прав и водка свое берет, пусть наберет динамику разговорчивости. Тем более, то, что он вещал, показалось мне любопытным.
- Подумай, десятки тысяч, а скорее значительно больше, лет люди пользуются уникальным инструментом своего тела – мозгом. Ум, сознание, память, интеллект, чувства, ощущения, интуиция. Рефлексы нервной и мышечной систем, работа всех внутренних органов – все упирается в серый, перемотанный комок нейронов головы. Миллионы клеток, миллиарды возможных взаимодействий. Бог, душа, реинкорнация, вселенский разум – жалкие паллиативы в попытке дать имя безымянному. За все тысячи лет существования человек ни на йоту не приблизился к пониманию природы собственного мозга. За то все видят сеть и нити, по внешней бахроме, за которые можно тянуть и перетягивать все тайное хитросплетение в выбранном направлении. То ли лечить, то ли калечить. Манипулировать, включать или отключать. По любому искажать изначальное полотно сети. Много желающих. Сеть перестает быть предназначением, становится судьбой.
- По-твоему, у всех людей сети, изначально, сплетены под одно лекало?
-  Думаю гораздо сложнее. Видна фронтальная часть, а за ней множество в объеме маликулярного глобуса пересечений параллелей и меридианов, уходящее в бесконечную космическую множественность. Вся махина держится на узелках, от прочности которых и зависит эффективность всей паутины и возможность воздействия, через внешнюю мочалку нитей. Да, человек и сам, скотинка порядочная, животное на безусловных рефлексах, по себе знаю. Порой по пьяни так потяну ячею, что голову сносит из крайности в крайность – то в патетику безмозглую, то в тупую пошлость непроходимую. Думаю и ты такой же. Да, точно тебе говорю. Наливай, давай. И не умничай, знаю твою фишку про измененное сознание.
- Ну, да, а еще расширенное, сумрачное, дневное, ночное, в экстриме и без.
  Интересно у меня так же начал заплетаться язык, как у Солоухина? Черт, еще не хватало напиться, в моем - то положении. А, чего? Положение! Беременный, что ли? Чувствую привычное тепло, обволакивает чувством защищенности. Помню, как пролетели знатоки «Что? Где? Когда?» с бутылкой водки в черном ящике. Ответ дали – обручальное кольцо. Стоп. Этому столику больше не наливать. Солоухину? С удовольствием.
- Юрий Геннадьевич, а ты Розу любил?
   Рисковый вопрос, учитывая количество выпитого.
- Не знаю, - задумчиво без признаков агрессии, - тогда, казалось, что да. Шевелилось в душе, что то. А, тогда все шевелилось и душа и тело, как хотело. Моложе был, чем ты сейчас. Умная, ласковая, по - своему преданная, не в этом дело. Как же тебе объяснить? Она больше, чем друг, она часть меня. Одна такая, больше не было. Как сестра, как мать, как, воздух… ну не могу сформулировать. Она меня, по сути, вылепила. Кто, я был до нее – чукча с ушами и носом, не читатель – писатель. Кто меня башкой в ушат мировой литературы бухнул. И, заметь, не менторствовала, исподволь, вкрадчиво, сыть интелигенская. Это уже в ваше время читай - не хочу, что душе угодно, а в наше, сам понимаешь – шаг в - лево, шаг вправо, прыжок на месте, предупредительный в голову, контрольный в живот. А, библиотека у нее была роскошная, своя личная. Говорила, что от родителей и сестры досталась.
- Ты, знал ее родителей?
- Нет, фотографии видел. Мать у нее в это время жила в Москве, через год после похорон младшей дочери умерла, а отец почил в коне 50-х, еще до гибели старшей.
- А, отчего он умер?
- То же мутная история. Мне в общих чертах Назоров рассказывал.
- Назоров?
- Чему, ты удивляешься. Благодаря кому, думаешь, меня с таким комфортом, в этом городе расквартировали. По - началу мы с ним часто по душам калякали. Не простой мужичок, аристократ души и тела, водку не пил, не курил, по бабам не шлялся, в отличие от начальника Стройки Ломового. Прожженный функционер и при этом, удивительное дело – не циник. Уверен, что он искренне строил коммунизм в отдельном, именно для этого возводимого городе. Идеалист. С коммунизмом конечно утопия, но град поставил, не город – сказка.
- Что именно рассказывал о смерти отца Розы?
- Говорю, мутная история. Они вместе в Москву приехали, на заседание в Совмин, с предложением каких- то очередных изменений в проект, строительства плотины.
- Почему очередных?
- Да, потому, что они постоянно мотались в столицу. Проект, оказывается, был не совсем удачен. Назоров, пояснял, мол, что - то проектировщики напортачили, или не учли на предстартовом, изыскательском этапе.
- Что именно, не учли?
- Какое мне дело! Почему историю - то эту запомнил, потому - что, по словам Назорова он в - первые и единственный раз, в жизни, встречал Новый год в поезде. А, прямо на Казанском вокзале Сканер скончался от сердечного приступа, так сказать по – прибытию. Биография у него, я-те врежу – 20 лет без малого по лагерям, 58-я, как от печки.
- А, в Москву они вдвоем ехали, или со свитой?
- Ну, брат таких подробностей не знаю.
- Роза, что ни - будь, рассказывала о смерти отца и сестры?
- То, что у нее сестра погибла на Стройке, узнал после смерти Розы.
- Они были похожи?
- По старым фотографиям, на лицо, очень. Старшая в отца – худощавая, высокая, а Роза, хоть и младше, но фору сестре давала, не по росту, по округлости женских форм – в маму. Мы, когда с ней познакомились, шибко переживала по поводу мнимой полноты. Чушь. С годами может чего и лишнее появилось бы, а тогда, ух – самое то. Не случилось.
  Солоухин совсем погрустнел, обмяк на табуретке, всем телом растекаясь по столешнице кухонной тумбы. В переполненной пепельнице дымился позабыто брошенный, не докуренный, тлеющий окурок королевских размеров. За окном молочная зрелость утра стремительно растворялась в ярости летнего дня. Еще час назад, отметил тусклый отсвет восхода, над плоскими крышами соседних пятиэтажек. Из окна кухни моей квартиры, рамами, раскрытыми на восток, на зеркало Сайгатского залива, рассвет живописней – ярче, сочнее, панорамой захватывающий.
   Посмотрел на таймер мобильника, до приезда Вовки еще час. А, Солоухин, похоже, спекся.
- Юрий Геннадьевич, встрепенись, давай водки выпьем.
- Водки? А, давай.
- У меня к тебе просьба есть, - разливая, с настоятельной осторожностью, произнес, - встреться, пожалуйста, с Пестеревым, получи от него ответы только на три вопроса.
- С Петечкой, что ли? Зачем? Зачем, ты вообще полез в эту трясину и меня тащишь? Нет, Андрюха, старенький я, да и не станет он со мной встречаться. Я, для него, сейчас кто?  Шваль подзаборная, алкаш, доживающий. Нее, Андрюха, это пассажир не моего баркаса.
  Замахнул пол стакана, даже не поморщился, не закусил, не запил, по привычке рукавом старой тельняшки занюхал, подхватил окурок из пепельницы, глубоко затянулся и закашлялся. М-да, не только борода, сохранила рыжую молодость, у него вон и кашель не старческий, трубный, как слон ревет.
- Шкипер, я вас умоляю, оставьте пузыри пускать из - под киля. Поперы сопливые, вас не знают, для них вообще, все, что до даты их рождения, эпоха каменных топоров. Пестерев – первостроители, ты о нем очерк написал, даже два.
- Когда? Не помню. А, ты откуда знаешь?
- Я, твой биограф.
- Врешь, мерзавец, но приятно.
- Закинешь ему крючок, мол, книгу пишешь к юбилею города. Клюнет.
- Этот клюнет. Давно чиновник. Лучше сам о себе, что надо, чем кто то, что попало.
- Во-о, а, между прочим, задашь три вопроса.
- Наливай. Каких?
- Когда обнаружил не выход на работу Дианы Сканер? Точную дату. Они работали тогда вместе и он, по всей видимости, дышал к ней не ровно. Действительно ли он вел самостоятельное расследование ее гибели? Как именно и с какими результатами. Что ему известно по обстоятельствам смерти Розы и Кости? Он уже был в это время чиновником местного самоуправления и не мог быть не в курсе, хотя бы слухов. Важно все, даже сплетни.
- Вопросов больше, чем три.
- Разберешься на месте, ты ж якорь тертый. Главное суть.
- Завтра не пойду, - Солоухин, с обильной поволокой в глазах, посмотрел в окно, - вернее сегодня. И, завтра не пойду.
- А, проститься со мной в зал ритуальный, придешь, дня, через три?
- Кончай панихиду, попробую сегодня. Напиши вопросы, основные. Номер его служебного, домашнего телефона есть?
- Есть мобильный.
- У, меня нет.
- Позвонишь со своего стационарного.
- Если не отключили.
- Не отключили, ты с барышней позавчера, по телефону разговаривал.
- А, ну да, точно Фариза звонила. Хорошая баба, не пальцем деланная, штучный товар, твоя, что ли?
- Не отвлекайтесь, шкипер, фарватер сложный. После встречи позвони по номеру, то же напишу, и если удалось разговорить Пестерева и узнать, что- то по - настоящему важное, сам оценишь, скажешь только одну фразу – книга получается. Если Пестерев зажмется и все в молоко, вообще никуда не звони, а тем более Фаризе.
- Ага, все - таки твоя. Бережешь.
- Если сегодня до 22.00 от тебя звонка не будет, знаю, что результат отрицательный. У, тебя ванну принять можно?
- Ныряй, только горячей воды нет. Новое время, не Назоровское, за - чем летом горячая вода и так жарко. Полотенце сейчас принесу.
  Нырять не стал, принял душ. Не то, что бы протрезвел, но взбодрило изрядно. То, что все - таки пьян, понял, отправляясь на костылях в ванную – качнуло. Выходя – уже не мотыляет. Уже хорошо. На кухонном столе чистота, стаканы и пепельница помыты, на свежей тарелке остатки корнишонов и аккуратно порезанная ветчина, припорошенная аккуратно выбранной зеленью петрушки. Солоухин, курит и смотрит в окно. Разворачивается ко мне, молча, разливает водку. А, глаза все - таки мутные. В бутылке еще на четвертинку. На опохмел.
- Давай, юнга, на посошок, семь футов под килем.
  Выпили. Обсыхая после душа, записываю необходимую для Солоухина информацию, для его, ох, как нелегкой миссии. Его пошатывает, но пыхтя, помогает одеться. Все - таки он изрядно поживший, вон какие руки худущие и тремоло не хилая.
   Даже с четвертого этажа слышно, как подъезжает машина, скрип тормозов. Осторожно выглядываю на улицу – Вовка, пунктуален, как всегда. Перекинув, через плечо, ремень сумки ковыляю на выход. И уже в дверях:
- Юрий Геннадьевич, помогите мне наказать убийц, ваших друзей.
  Эк, глазами сверкнул, теперь не забудет ничего, даже если уснет. И уже переступив порог, ей богу не знаю отчего:
- Шкипер, а ты бы женился на Розе?
  И, уже в спину, раскатисто по подъезду:
- Да, пошел ты…

День седьмой. Вечер.
  Хорошо, что у Вовки гараж капитальный, железобетонный, советской постройки, кондиционер не нужен. Солнце, простреливает, нещадно, щели ворот, от металлических створок жар, как из духовки. А, диванчик в дальнем, затемненном углу, куда не доползает зной снаружи. Даже бутылочки пива запотели, три. Ай, да Вовка, ай да мамин сын. Полбуханки соевого сервелата.  Сервелат соевый? Буханка хлеба. Хлеб настоящий. На меня злится, но с пониманием. Когда успел поставить в изголовье? Ладно, не свечку. Пока пил, вроде и не хмелел особо, а отходняк все равно плющит.
   Утром Вовка поколесил по городу и, убедившись в отсутствии хвоста, не соврал Солоухин – перекачал участкового накануне, отвез к себе в гараж. Договорились, что вернется после 11-ти вечера, когда соседи авто - владельцы, точно, разойдутся по домам. Кто - бы не стал открывать ворота, я обязан, через смотровую яму, спрятаться в овощном погребе. Такая у Вовки подземная система. В гараж могут прийти мама, жена – ключи доступны. Меня, со следами присутствия не должно быть. Хуже, коли те, кто с погонами. Тогда амба. Вовкин метрополитен не спасет.
   От мысли, что меня опять загнали в угол, становится совсем плохо. На три всхлипа выдул бутылку пива. Легче не стало, но может быть уснуть получится. Нет, блин, не приходит желанная, ватная поволока пивного опьянения. В голове все, что угодно, кроме сна. Лежу в прохладе темного угла, а чувствую себя сиречь на сковородке, и ноги зябнут, прям, как у Васильича. Тот, передвигался по отделению гнойной хирургии, на коляске, оставляя за собой на полу, тоненькие нити маслянистых капель, постоянно сочащихся из - под бинтов поврежденных ног. Деревенский мужичок, лет 50-ти, выглядевший на 70.                Редкостный матершиник, мастерски владеющий не нормативной лексикой и заядлый курильщик. Ему всегда были рады в курилке на лестничной площадке черного хода. Официально в больнице курить запрещено, но негласно медперсонал, легализовал территорию, в шаговой доступности, для страдальцев на костылях и колясках. С Васильичем, охочим до забавных диалогов, охотно делились сигаретами. Своих, у него не было. К нему никто не приходил и дачек не засылал.
   Он жил одиноко в глубокой деревеньке на отшибе района и пил по черному. Где – то, когда – то была семья и даже дети количество, пол и возраст которых определить затруднялся. После армии, лет десять проработал на ВАЗовском конвейере, плюнул и уехал в родную деревню. Вскользь – иначе бы посадили. Зимой, коли не пил, калымил на пиратских лесозаготовках. Летом уходил на подножный корм, в основном рыбалка. Ну, и по деревне на шесть дворов со старушками - хозяйками, чем помочь. Что особенно забавляло со - курильщиков, так это отсутствие в его избушке радио и телевидения. Для него открытием – Президент России, уже второй срок, бывший резидент КГБ в Берлине:
- От, сучье бремя для страны родной, а срок-то ему какой дали?
  Он любил Аллу Пугачеву, а узнав, что та, меняет молодых мужей и любовников, как перчатки искренне вздыхал:
- От, ежкин кот, баба русская, а ведь такие песни пела, сколько говоришь ей лет то?
  В ту зиму, по мнению Василича, подфартило безбрежно. Работодатель, на лесозаготовках, расплатился с работягами, за два месяца, чистым «уфимским» спиртом:
- Прикинь по десять литров на рыло и перед самым Новым годом!
  Наступления праздника он ждать не стал:
- Кто празднику рад, тот накануне пьян.
- Бухал то с кем?
- Один. С бабками, особо не выпьешь, старого обряда бодяга, кержачки – не приветствуют, а кореша в город подались. Мне в город – край, там менты, а у меня паспорта нет.
- Совсем один? И с бабками не шалишь?
- У, нас в деревне хулиганить не принято. Я ж, как думал, дня два отдохну после леса, и в раз 31-го к сестре в село подскочу. У меня и подарки готовы были – рыба вяленная, грибы, малина сушенные, да и спирту залейся.
  Не рассчитал сил предпраздничных Васильич. Утром 31-го печь протопил, трубу закрыл, это еще помнил, что после напрочь отсекло. Скорую, вызвали старушки – соседки в сочельник, накануне Рождества.
- Они ж думали, что я к сестре подался. Соседка, Владовна, зашла печь протопить, а там я.
   Какого числа, спасаясь от холода, он залез в русскую печь, не мог вспомнить. Ожогов не было. Обморожение стоп обеих ног – на подоле остались, в основную камеру не влезли. Ну, сколько кирпич держал тепло, дня три?
  В центральной городской его по началу, лечили, в общей терапии от переохлаждения и интоксикации.
- Ректификат не качественный, вишь?
  Лишь на вторые сутки дежурный хирург обнаружил признаки гангрены стоп. Перевели в «гнойное» под анти биотитовую блокаду. Конечно, я валенок, но похоже без ампутации уже никак. В слух не говорили, но так думали многие в курилке. А, еще заметил растерянность и страх в глазах людей, участь которых, то же не завидна, а у некоторых и посерьезней. Сострадание или страх, перед собственной, этакой индивидуально – персональной бездной? Только еще и были лица покривленные, едва уловимой иронией с оттенком превосходства, мол, наши песни звучат иначе – и квартиры с центральным отоплением и пьем в меру, подотчетно. А, не в меру так есть кому стакан воды подать.
 Удивительное дело, но подобное выражение лиц и содержание глаз, видел у представителей ой, как высоко – далеких, от Васильича, социальных рубежей. Взять, хоть, к примеру, Пестерева Петеньку, будь он не ладен, всплыл не к месту из образов далекого сознания Дианы Сканер, или моего сумрачного, но конкретной наводке Лейтера. Очень оказывается надо возобновить старое знакомство.
   Заочно о нем знал много, но поскольку линии жизни первого заместителя городской администрации не пересекались вплотную с моими репортерскими интересами и с откровенно скандальными сюжетами, то расходились краями. Лично мне импонировал немногословный, уравновешенный зрелый администратор, вечно остающийся в тени первых лиц городского самоуправления, что сменяли друг друга на год не по разу. Облик пламенного комсомольского вожака Стройки из мемуаров ветеранов никак не вязался с его нынешней респектабельностью. Лично познакомились в 93-ем на открытии бюста Татищева в здании Пермской мэрии.
   Разговорились на фуршете, а во время банкета в «Центральном» он предложил подкинуть меня в родной город на служебной машине. В общем - то незачем, но решил устроить, себе любимому отгул дня на два. Родителей повидаю. Благо, фотокор рядом, отдал ему бегло набросанный репортаж по церемонии открытия чеканного кумира старо – нового времени на машинку, какую- то левую отмазку для редактора и – птица в полете. Пестерев предупредил, что в Перми подсадим еще пассажира:
- Наш парень из геодезистов, молодой, но чертовски талантливый, далеко пойдет.
   Каково же было мое удивление, когда в пассажире узнал Сашку Верника. Учились в университете параллельно на разных факультетах, девушки были  – подружки из моего города. Сашка – житель пермский, но в общаге зажигал не хило. Зажигали. По гороскопу оба Весы, коли дал крен на одну из чаш – труба дело, туши свет, но в отличие от меня, он женился на курсе, по-моему, четвертом. На той самой девушке, за которой ухаживал с первого курса.
 У, них у геологов, все серьезно. Не то, что у историков. Знал, что живут в моем городе и у них родился сын, но отношения с ними не поддерживал.
- К родителям ездил?
- Ага. К- стати поздравь дважды папу.
- Ай, да Сашка, ай да мамин сын. Кто?
- Брака не позволяем – сын!
- Ленке, мое поздравление.
- Ты, в город по делу? А, то давай у меня зависнем. Ленка в Перми, у моих стариков.
  Щенячий восторг прервал Пестерев:
- Рад, за вас, друзья, студенческое братство – доброе дело, но Александр у тебя через два дня акция, а ты не с документами, не с местностью не знаком.
  Слово – акция, очень не понравилось, и я вопросительно посмотрел на Сашку. А, тот отведя глаза:
- Так, шабашка, с работой сам понимаешь напряженка, меня же сократили со Стройки, на бирже стою, - и уже бодро, обращаясь к Пестереву, - Петр Григорьевич, когда я вас подводил?
- Знаю, но лиха бедой начало. А, за встречу сейчас выпьем, ехать часов пять, и как, там, у старика Беранже, за дружбу старую до дна, за дружбу прежних лет, - и уже к водителю, -  стаканы найдутся?
  Стаканы нашлись, а из портфеля Пестерев достал хлеб, сыр, ветчину и бутылку водки, первую, потому, что была и вторая и третья. Григорьевич учил нас жить, орал с нами песни из Пахмутовой, «По волнам моей памяти», «Машины времени» и Окуджавы. До города доехали, не смотря на паршивую ноябрьскую погоду, весело с ветерком, что и не заметили. Пестерев, казался своим, в доску. Только уже на Верниковской кухне, в хлам Сашка, заговорщически поведал:
- Свой, говоришь? Не обольщайся, волчара, еще тот.
  И, ведь не напрасно, интуиция щелкнула при слове – акция. Во время приватизации Стройки на помойку выбросили всю техническую библиотеку Управления. Пестерев первым в ней по - капался и нарыл немало того, что обязано было храниться в архивах ведомственных или муниципальном, из времен прокладки коммуникаций городских и районных. Всех, в том числе и электро - кабельных, воздушных и подземных. Канализация и водоснабжение будут востребованы позже много – численными «ООО» – подрядными организациями, но за деньги, когда город будет разрывать в отсутствии технической документации. В - начале 90-х Пестерев снимал сливки с цвет. мета электрических коммуникаций, в основном по сельским территориям и по окраинам города. Реестровая сверка, подтверждающая фактическую бесхозность юридически погибших объектов, реальная разведка на местности, все -  линия твоя, дело за демантожом. Сотни километров алюминия, меди, свинца, которых, поди, и хватились вначале нулевых, да списали на бомжей и рядовых мародеров.
    Сашка был у него картографом, геодезистом, прорабом, посредником в продажах. За кусок медной проволоки сажали, за сотни тонн, формально ничейного металла, получали статус неприкасаемых. Пестерев даже взятки не брал, прослыв не подкупным и чертовски квалифицированным администратором. Так и стал вечно вторым, но не заменимым и очень состоятельным лицом города, а Сашка стал вором. Случись не вероятное и замаячь следствие, то кто, нанимал технику и работяг, кто имел отношения с барыгами приемки, через кого шли финансовые потоки? А, Пестерев? Петр – камень всегда прибудет в памяти ветеранов города пламенным комсомольским вождем ударной Стройки второй семилетки, шестой пятилетки, под мудрым руководством Коммунистической партии Советского Союза.
   С, утра, Сашка мужик массивный, что - то вспомнил, но спросить остерегся. Так окончательно наступил конец нашей студенческой дружбе. Почему не взял тему в разработку? Во - первых, как бы я вывел из истории Сашку. Во- вторых: в это время плотно увязал в трясине попытки понять природу исторического противоречия между личной  нравственностью и общественной моралью, ограничиваясь, в практике, категорией наименьшего зла. В – третьих меня неодолимо манил Кавказ и до коррупционных боев местечкового значения, приоритета в работе не отводилось.
   Внешне сохранялись приятельские отношения. При редких встречах вспыхивал огонек прежней искренней симпатии и доверия, но не больше. Правда, еще раз, как то надрались, опять же по пути из Перми, в присутствии Пестерева, но уже на Сашкиной служебной машине. В этот период цыганской каруселью, что вошь на штыке солдатском, кружился и бодался вопрос административно территориального деления местного самоуправления, приоритета и границ полномочий. Пестерев, традиционно окопавшийся в районной, в качестве не заменимого 2-го ехал уже на пассажирском, заднем сидении. На командирском, справа от водителя – по советской традиции, восседал Александр Сергеевич – 1-й зам главы мэра городского. И, по всему видно, было сельскому коллеге, не уютно, в подобном качестве, в машине городского. Но, осанки Пестерев не терял. Суетливую растерянность на его лице увидел в придорожном кафе, куда заехали по предложению Верника – откушать лучших шашлыков на трассе. Расплачиваясь за всех у кассы, Сашка не громко, но со значением, спросил, разумеется, не у меня, когда отказывался:
- Григорьевич, тебе коньячку грамм пятьдесят взять?
- Ну, что вы Саша, вы ведь знаете, что я не пью.
  Вот тут, то я и подловил интонации Паниковского, в исполнении Зиновия Герда. Тихо спросил у Верника:
- Он, что закодировался?
- Они, все не пьют на людях, в одиночку бухают, не дай бог, кто подумает, а не алкоголик ли?
- А, ты?
- А, мне по - фигу до их лицемерия.
- Как и твоему шефу?
- Папа не бухает, он выпивает, а этот грамм пятьдесят замахнет, не остановится, знает себя оттого и не пачкается.
   Резанула лакейская фамильярность – «папа» это новый глава городского самоуправления и открытое пренебрежение к своему бывшему хозяину. Кто ж спорит – гавнюк, что с блатовал отличного полевого инженера, только стремительно и органично, как то Сашка, вписался в эти правила игры. Не Мерадап, конечно – забытый в египетских песках греческий поэт, геолог и алхимик, что так и не вошел ни в мировую литературу, ни в анналы фундаментальной науки, но и вонючего, униженно-надменного, лакейского ранее за ним не замечал. Не уж-то скурвился, человек приличный? Или родился таким? Всякий рад, как сказал бы Мирадат. Так понесло по кривой, на хромой рифме? Спать, батенька, спать.
  Странно, но уснул. Психологическое напряжение последних недель? Предыдущая, бессонная ночь? Скорей всего парадигма пива сосудо - сужающая, с нее не я один в дрых, падаю. Провалился солидно, что не услышал звук подъехавшего к гаражу автомобиля, пока тот не полоснул ослепительным светом фар, сквозь щели ворот. Поспешно скинул ноги с дивана, сел, по инерции дернулся, в темноте – значит ночь, к костылям, но услышав характерный мирный Вовкин бас, вступивший в диалог, с кем - то из соседей, расслабился. Судя по звукам, сосед гаражные ворота закрыл, они распрощались, и Вовка заскрипел своими замками.
- Спишь, пожарный, депо горит.
- Сколько времени?
- Первый час ночи.
- День недели?
- Среда.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Среда.
  В третий раз перечитываю, в салоне Вовкиной машины, послание Солоухина. Страница, вырванная из общей ученической тетради. Корявым почерком, разумеется карандашом мягкого грифеля, форма подачи – рабочая запись интервью с Петром Пестеревым. Ветераном перво - строителем города, первым заместителем главы администрации районного самоуправления. На странице окончание от переноса слова с – предыдущей, в конце предлог с переносом на по - следующую. Вырвал из контекста, старый конспиролог,  то, что посчитал опасным, в прочтении чужого глаза.. Особенности почерка, многочисленные сокращения. Не посвященный не разберется.  С рабочими записями Солоухина приходилось иметь дело. В свое время, по моей просьбе он отдал на расшифровку свои путевые заметки начала 60-х годов, идея тлела – взгляд  журналистов - речников из двух оттепельных эпох на Камское пароходство, мне отводилась вторая половина 80-х. Оттого связующая суть, казалось - бы разрозненных графических знаков для меня очевидна. Рыбак рыбака…
  Пестерев подтверждает, в скобках (сл. нр-но нпр.) – «сильно нервно напрягаясь», далее по тексту:
- Да, я очень хорошо знал отца и дочь Сканер. Работал с ними в проектном отделе Управления Стройки, в конце 50-х годов.
  ( нзн-е отст. лир.) – «незначительные лирические отступления», скорее об эпохе. С Дианой был в очень хороших дружеских отношениях и потрясен был, по настоящему - Солоухин слово написал полностью и дважды жирно подчеркнул, ее трагической смертью. Самостоятельное расследование не вел, но многое знает об обстоятельствах ее гибели и смерти Розы и Кости (с. птр. - х) – «сучий потрох». Далее, не выделяясь из начертательного контекста: «…готов рассказать, но только тебе, просит о встрече в любое время, гарантирует безопасность и помощь…».
   Вот это вызывало напряжение, сомнения, но чудовищное любопытство. Взять и разом получить все ответы.
   Вовка мирно похрапывал на диване. ****ский мир и я такой же. Почему приходится втягивать в блудняк смертельного риска самых близких людей! По возвращению Вовка рассказал о звонке моего отца. Тот встревожен невнятными телефонными звонками друзей из города, ничего не понимает, сильно волнуется, ищет меня. К счастью произошло это после встречи с Солоухиным, поскольку после звонка отца, Вовкин мобильник стал подозрительно подмаргивать монитором.
- Брось, мобильную связь невозможно прослушивать.
- Откуда, ты, знаешь, что для ГБ, возможно, что нет. Хвоста, правда, не заметил, хотя накрутил кругов, за бензин в - век со мной не расплатишься. Другое дело, что трубу, как маячок, отслеживают, так это фигня. Думаю, они всех, кто с тобой плотно коннектился под контролем держат. Много у тебя таких в городе осталось?
    Мало. Хотя, много никогда и не было. С годами все одно - меньше. Знакомых вагон и маленькая тележка. На улице, во дворе, в магазине со мной здороваются, улыбаются – лица помню, но имя, обстоятельства общения – не всегда. По - началу напрягало, вспомнить пытался. Вспомнив, пусть задним числом, радовался. Сейчас нет, и не мучаюсь. Впрочем, память неорганизованная, непрошено идентифицирует лица, наплывом. Услужливо, предоставленный хвостик, сам по себе, вытягивает мотив, повод, ситуацию знакомства и результат встречи, а за тем словно река по дельте, широким разливом -  эмоциональную пойму, фактологию, детали и нюансы реально прожитых временных обстоятельств. Свободное от конкретных тем сознание, тем и загружается, что в бытовой повседневности без надобности. Если происходит, значит это кому то надо? Кому? Уму, сознанию, душе? Не уж то время пришло о душе думать осознанно? В жизненных ценностях определяться? Пока, ноги сайгаком неутомимым, носили не прикаенно по горам, лесам и рекам – подобное голову не посещало. Решения, диктующие поступки приходили сами по себе, изредка с подпоркой на практический опыт. Что удивительно, лично, если не с отличным, то неизменно удовлетворительным эффектом. Не все коту масленица. Черт, анекдот всплыл, целиком образом, про ковбоя, доверившемуся внутреннему голосу, мол, уклонись влево – стрела мимо, теперь вправо – результат тот же, снимай джинсы, о-па! - за то джинсы целы.
    Пестерев. Пестерев? Почему нет? Сколько бегать можно, подставляя под удар близких людей? Долбаный  Прометей, не людей он любил, а миссию свою божественную, гордыню и любопытство тешил. Спился, цирроз заработал. Кому огонь принес, тот с огнем и тусуется, в гибельных конвульсиях. Надо встречаться с Пестеревым. Грош цена его гарантиям, но не прятаться - же по Вовкиным норам, до бесконечности – тупик. Удивительно спокойно стало, как решение принял.
   Не спеша набрал номер на мобильнике. Услышав ответное: «Да», произнес:
- Сегодня в шесть утра на паперти Покровского храма.
   Отключился и минуты две сидел, прислушиваясь к сердцебиению. Давно этим не занимался. Обычно, принимая решение осознанно, приходилось с трудом справляться с предательским адреналином. Чем выше уровень ответственности за поступок и риска, тем мощнее накатывал ватин неуверенности, порой до паники. Никогда не был экстремалом, не люблю острых ощущений.
   Помню Сергея Сергеевича, удивительно Сергеева, и связанную, с появлением его в моей жизни, историей.
   Мне исполнилось семь, когда отцу, работающим прокурором Еловского района предложили должность помощника прокурора, в Новый. Он уехал, а мы с мамой, остались в селе, в ожидании переезда в квартиру, пока не достроенную, как и сам город. Отец приезжал на каждые выходные, привозил подарки и разные, невиданные в селе вкусности. Однажды на вопрос школьного учителя:
- Что любят больше всего, ваши домашние животные?
   Без тени сомнения с радостной детской непосредственностью, что опять первый, отрапортовал:
- Мой кот Мурзик больше всего любит ливерную колбасу!
  Давно пенсионного возраста, сельский учитель начальных классов, дальнозорко посмотрев на меня поверх очков и странно ухмыльнувшись, переспросил:
- Ты, кормишь кота ливерной колбасой?
- Да! Мы с Мурзиком ее очень любим!
  Видимо последнее уточнение, изменило отношение к озвученному факту.
- Ну-ну.
   Старый учитель, потерял нить урока, снял очки и, повернувшись к окну, замер. Класс, до этого, неприметно щебетавший стих напрочь, ошарашенный непонятным поведением наставника.
  В селе он ничем себя не дискредитировал. Более того, по негласному правилу, местный истеблишмент подгадывал отдать в первый класс, своих киндеров, именно под его крыло, порой передерживая или опережая возрастной рубеж детей, принятой нормы общеобразовательной школы. А, у него не было аттестата, даже о начальном образовании. Советском. У бывшего юнкера Его Императорского Высочества Константина Александровича инженерно - артиллерийского корпуса, сына царского генерала – Бело Ильи Михайловича были многочисленные корочки курсов повышения квалификации учителей начальных классов, дипломы престижных, профессиональных конкурсов, но главное – невиданные, для прикамской глубинки, результаты интеллектуального развития его учеников. Через пол -года первоклассники, не научившись толком читать, писать от зубов щелкали таблицу умножения. Вопреки доминирующим методикам, параллельно с палочками - кружочками в прописях. Самым страшным наказанием – изустная печать Учителя: «Умная голова дураку досталась». Скажет, как припечатает. В его потоке не было троечников. Таковыми его выпускники становились в старших классах. Без его красочных таблиц, мнемонических упражнений и предельно благожелательного отношения взрослого к ребенку. Не срабатывал запускной механизм магии стройных цифр, на полное раскрытие детского интеллектуального потенциала в рутине общеобразовательной, советской школы.
  За спиной на селе шептали – зек. Действительно сидел и до Великой войны и после. Самое удивительное – вопреки деревенской традиции, родители знали, а дети нет. Вне зависимости от уровня культуры и социального положения, родители ограждали детенышей от детской непосредственности в детских поступках злобных и глупых. Настолько был мощным авторитет сельского учителя.
  Подтянут. Несмотря на возраст, с прямой осанкой и высоко поднятой головой. Сдержано ироничен. Внушительно непреклонен и неимоверно интеллигентен. Только раз пришлось прикоснуться детским сознанием к необъяснимому – человек на глазах превратился в скомканную, нелепую, невозможную промокашку. На, кой ляд, отец приехал на служебной машине, в форме майора юстиции, в школу? Всю жизнь ходил по гражданке и пешком. Он без стука вошел в класс. Учитель спиной, не оборачиваясь к входной двери, замер на полуслове, словно получил невидимый толчок агрессивной энергии. Съежился, словно перед ударом и тут же мешковато обмяк под грузом некой необратимости. Отец сам почувствовал ситуацию, попятился и вышел в коридор, осторожно прикрыв за собой двери. Илья Михайлович сделал три глубоких вдоха, выпрямился, поправил очки, подтянул и без того безукоризненный узел галстука, продолжил урок.
  Объясним личный стыд, вспыхнувший в тот момент, стал для меня значительно позже. Силуэт – отпечаток на стене от ядерной вспышки в детском сознании навсегда привил ровное, без придыхания, отношение к служебной форме, чинам и регалиям. Но, вот осознание причин такого равнодушия – не перенес по жизни пресс тягот и лишений, унижения человеческого достоинства, что обрушился на Илью Михайловича, пришло, когда «свой путь прошел на половину и оказался в сумрачном лесу».
   Милый Илья Михайлович простите меня. Отцов не выбирают, хотя сам по себе подобный факт – уже опыт.
   Вечером того же дня, отец громко, что бы и я слышал, в соседней комнате, объяснял маме, что приезжал в школу к ней. Мама преподавала биологию в старших классах. Не застал, решил за одно, зайти к Андрюшке, но шел урок, не стал мешать. Он оправдывался!? Передо мной? Частично. Главное перед собой. Папа – человек сложный. Свой жизненный и служебный путь строил правильно, в соответствии, как честный юрист, как правоверный член КПСС. Высоко морально. Гордился этим безмерно и мучился. Кровь и плоть деревенской культуры, глубоко, к сожалению достаточно глубоко нравственный и чувствующий, надел мундир доминирующей морали и лично чуждой профессии. Взяв, дарованное социалистическим обществом, образование он до конца так и не разделил с ним его декларированные идеологические ценности. С возрастом все больше погружался в трясину лицемерия и двоемыслия, продиктованные повседневными нормами бытия. Не вина – беда. Не единственный и не первый.
  Проговаривая в - слух, мотивы поступков он убеждал в правильности не столько окружающих, сколько в первую очередь себя. Романтик и поэт, беспощадный и жестокий в гневе. Во все времена лучший вариант подхода к реальности для представителя государственного обвинения в судебном процессе. Для личности, лишенной здоровой самокритичности и конструктивной рефлексии – индивидуальная нравственная гибель. В сухом остатке – холодный цинизм или обыкновенное событийное лицемерие и ханжество, в иерархической системе служивых сверчков. В примитивных, понятных схемах ориентироваться проще.
   История появления в моей жизни Сергея Сергеевича Сергеева тому иллюстрация. До чего же порой услужливо полезна цепкая детская память, ребенка одаренного образно-эмоциональными когтями для мяса окружающей действительности.
   Папа, приехал с ним из Нового, на очередной уикенд в Елово в октябре.  Преподал, как друга. Отцу было тридцать четыре, ему 24, и папа сказал -  он шпионов бьет, лейтенант КГБ, он настоящий. Мне было семь и я, с восторгом, в - первые общнулся с государственной безопасностью.               
    Сергей Сергеевич, красивый мужик.  Высокий, спортивный, яркий блондин, лощеный, обаятельный, остроумный. Странный типаж для ГБ, подбирающий в штат людей внешне невзрачных, умом не блистающих, растворяющихся на общем фоне серой, угрюмой повседневности. В - прочем он же не сексот дешевый, амплуа – «светский лев, милый друг семьи, отличный друг, надежный товарищ, интеллектуал». Оперативная необходимость нуждается в богатой палитре.
  С первых минут общения обаял маму, подружился со мной, заполнил искрящимся светом молодости, здоровья, игры нашу небольшую сельскую квартиру. Это летом бревенчатый дом в зарослях малины, крапивы, пионов и маттиолы – сказка. Зима, весна – превосходно, но осень… Раскисший двор, чернь пожухлой листвы, скелеты колючих стволов и стеблей, и невыносимая серость в окнах потемневшего от сырости сруба. А, тут праздник!
   Летом было бы, чем удивить, городского гостя, но в октябре? Церковь! Громада здания с высокой колокольней практически через дорогу, а со двора не видна, перекрыта кронами колоссальных тополей с многочисленными шапками грачиных гнезд. Во время восхода видна центральная колокольня, от которой во двор тень ложится.  Храм Петра и Павла, возведен в начале 20-го. Продукт негласного соперничества купцов Еловских с Осинскими. Оса – город уездный. Елово – волостное село. По размерам, товарообороту и кичливости друг – другу не уступали. Даже церкви, как общеобразовательные школы в городе Новый в конце 20-го, строились по однотипному проекту. Для ребенка середины века, брошенное, засраное, отданное на растерзание всем ветрам, культовое здание –  невообразимая, выбивающаяся из привычной реальности, бударажущая сознание магия тайны.  Всякий раз, с четырех лет, с замиранием сердца входил под своды и по - долгу бродил, разглядывая гигантские фигуры людей на фресках колоннады. «Св. Ольга», «Св. Иосиф», «Св. Петр» - читать начал рано, старо - славянская церковная вязь удивляла причудливостью начертания и наличием непонятно лишних букв, но сложности к прочтению не вызывала. Изображения оббитые, не раз побеленные, до Великой войны – овощехранилище и пожарная часть, но удивительно отчетливые по рисунку, сохранившие лазурь и камедь.
  Вот, чем решил удивить семилетний пацан нового взрослого товарища. Сергей Сергеевич бегло оглядел фрески и мгновенно переключился на лестницу в левой от входа каморе предела. Уносящаяся в запредельную высь колокольни деревянная лестница ребенка интриговала всегда, но страшная она была и отчего – то, с не правильными, вывернутыми, вздернутыми вверх внешними ребрами, перекладинами.
   Сергей Сергеевич без труда стремительно взлетел по ней. Гулко обследовал хоры и, свистя подошвами импортных кроссовок, продолжил путешествие к верхушке колокольни. Все произошло настолько ошеломляюще красиво, что ребенок уверенно полез следом. Лестница закончилась обширной площадкой с панорамным, арочным проемом в церковный зал. Вверх вели зигзагом более короткие пролеты, правильных лестниц, но их было много. Сергей Сергеевич уже был очень высоко, но преодолев страх ребенок, последовал за ним.
   Следующая площадка узкая, уже в башне, за то с просторными оконными проемами на все четыре стороны. Осторожно выглянул и офигел – никогда не видел окружающий мир с такой высоты. С востока Барановский залив широкий. На севере пряничный купеческий домик – прокуратура, там папа работал. С противоположных сторон -  футбольное поле и мемориал погибшим в 19-ом, гражданском, году  китайцам и венграм. Даже крыша и двор родного дома видны. Выше – больше, пейзаж тот же, а вид меняется и удивляет новой перспективой, отдаляющейся линии горизонта до, памятника Победы, в Великой войне и портовских кранов Неволинского залива. Уперто вперед, не глядя в низ. Высота не страшна. Чем выше, тем интересней.
   Сергеев заметил меня, спускаясь в низ. Он искал и не нашел колокол. Увидеть, ползущего в - след за ним детеныша, на головокружительной высоте, оказалось удивлением на грани шока. Он про меня просто забыл.
- Назад. Не разрешал!
  Хитроумная акустика, сакральной архитектуры, обрушилась на меня, с силой десятикратных децибел от его крика и я  сорвался.  Протаранил в - низ пузом пол пролета наклонной лестницы и судорожно вцепился в подвернувшуюся перекладину. Движение развернуло к незащищенному опорой пространству, и я повис над полом очередной площадки, на высоте порядка метров пяти. Невероятной, шальной кошкой, Сергеев, мгновенно соскользнул в низ, схватил меня за шиворот и, с размаху маятника, причалил на ступени лестницы. Не отпуская, медленно, отслеживая, каждый шаг, помог спуститься, вплоть до основания страшной изначальной лестницы в левом пределе.
   Ощутив под ногами землю материнского континента, колотило не только меня, у Сергеева тряслись руки, пока прикуривал сигарету. Курил, как сейчас помню «Мальборо» коробчатой фирменной пачки, сидя на загаженном церковном полу, спиной распластавшись по закрошенному кирпичу проходявой каморы. Долго и молча. Пришел к решению:
- Иди ко мне.
  Приобнял за плечи и добившись взгляда из глаза в глаз, значительно произнес:
- Думаю маме и папе не надо рассказывать о нашем увлекательном приключении.
  Если бы не добавил, заискивающее:
- А?
   Старое доброе НЛП – нейроно лингвистическое программирование, дало сбой. Вечером того же дня рассказал, с восторгом, папе о героическом поступке лейтенанта КГБ, ну не мог удержаться. Неожиданно папа не разделил повода для восхищения. Помрачнел. Во время ужина, за праздничным столом – гости из города, испив водочки по первой, для аппетита, папа угрюмо предложил Сергею Сергеевичу, покурить на крыльце. Мама крутилась у плиты с курицей под хреном, а я скользнул в сени, из которых приоткрытая дверь – арена крыльца:
- Сережа, ты представляешь, что творишь?
- Не понял.
- Чего не понял? Ты потащил ребенка на колокольню.
- Ай, малой, сдал. Такой же мягкотелый, как ты. Не боец.
- Насрал я, на ваш невидимый фронт, и на ваши сексотские подходы, ты мне сына едва не угробил.
- Да, малец пытливый, упорный, с перспективой, думаю, пригодится в борьбе с врагами социалистического государства.
- Заткнись сука, убью.
- Осторожней, товарищ младший советник юстиции, на виражах. Ты уже совершил глупость, отказавшись от сотрудничества, твой табель о рангах в моих руках.
- Насрать, на твои формуляры. Пошел на хрен, Джеймс Бонд долбанный…, - примерно так, но близко к оригиналу, папа у меня, когда теряет блеск парадного мундира, мужик простой, деревенский, без изысков, -  если ты лейтенант, ****ь такая, еще появишься в окружении моих близких, удавлю. Завтра в 12 автобус на Новый, проваливай.
- С кем позволите, сегодня, опочивать, товарищ майор? С женой? Могу и с мальчиком.
  На шум рукопашной свалки прибежала мама. Отец, в отличие от городского гостя, не обладал спецификой единоборств, медведем гасил противника, мертвой хваткой, на удушье, на смерть, всем телом.  Разняла. С трудом. Курицу под хреном мы ели с мамой целую неделю. Безобразие императорских обезьян на этот раз осталось без последствий – Император решил по-своему. Через два месяца мы переехали в новую, двухкомнатную, квартиру  в городе Новый. Первым в распахнутые двери уверенно вошел кот Мурзик. Сергей Сергеевич Сергеев в моей жизни больше не появлялся никогда. Были Василии Васильевы, Николаи Николаевы, Петры Петровы, а вот Сергея Сергеева не видал.
   Впрочем, с чего взял, что охоту на меня или на некую информацию, что опять же находится, гипотетически, в моем владении, ведет ГБ? Мало ли ныне частных структур? Убийство в Шанхае инвалида на костылях. Бывает. Огнестрел? Достаточно не типично, но не беспрецедентно.  Отчего все городские менты на ушах стоят? Необычайно массированный вброс в СМИ, профессиональная наружка, телефонная прослушка даже мобильной связи? Для города в сто тысяч населения - перебор. Какой частной структуре подобное по плечу? Но, пожалуй, более значительна внезапная смерть Бори Гудермана, изначально завязавшего, удушающий узел сюжета.
     Вовку будить не пришлось особо.  Хватило скрипа старого «Москвича», из-за руля которого с трудом выбрался – затекла не хило нога. 
- Не спится? Неугомонный, вы, наш.
- Вов, последняя просьба, надеюсь, больше не потревожу.
- Помирать собрался? Так с похоронами расходов больше, коли будет что хоронить. Что надо?
- Позвонить Пестереву, назначить встречу и меня долой, из сердца вон.
   Вовка с усилием принял на диване, вертикальное положение. Ворчливо, снисходительно:
- Ага, от тебя отделаешься, как же. На время смотрел?
- Четыре утра.
- Ну, и?
- Он приедет.
- И, не один.
- Уверен, один.
- Твоими устами…, да и хрен с тобой. Во сколько договорились и где?
- У Старого кладбища в шесть.
- Последнюю гавань сдаешь?
- Оружие отдай.
- Глупости глупо в глупость лепить?
- Лучше ментам за незаконное хранение сдаться, чем ГБ-ешникам под пулю.
- Об отце подумал? Ведь не поверят, что ты у него тупо, сдуру, оружие спер. Кстати, а почему «Стечкин», а не штатный ПМ?
- Во - первых: прокурорским штатное вообще не положено, во-вторых, он уже десять лет, как на пенсии и вообще на кой тебе знания умножающие скорбь?
- И, то верно.
   Вовка зевнул протяжно, в оскал, по – волчьи:
- Ладно, чоли поехали, а то, смерть, как спать хочется. Надоел, ты, мне. Лягай, давай на заднее сиденье.
- Пистолет.
- Да, подавись ты, - ворча, полез в багажник, - головной боли меньше.
    Проехали ухоженную авто стоянку Покровского собора. Не везет церквушке – то купол провалится, то сгорит почти полностью. Ныне краснеет декоративным кирпичом и ярким профнастилом на крыше. Этот новодел упорно отстраивается местными жуликами и разбойниками среднего и малого разлива. Теми, кому не в масть попечительствовать величественно – пряничному Храму Георгия Победоносца. Там стать иная, с размахом, не за личный счет. Бог, им, всем судья, может перед смертью, во Христа уверуют, проникнуться и прослезятся.
  Отворот на проселочную. Вовка, не глуша движок:
- Сколько ждать?
- Не жди.
   Повернулся, пристально глядя в глаза:
- Уверен?
- Как никогда.
- Вот никогда, у тебя и никогда, ишак упертый. Если бы не нога, давно башку свернул. Значит время.
  Молча, не прощаясь, выполз из машины, наладил костыли, и, не оглядываясь, поковылял, в сторону кладбищенских ворот, что пока перекрыты от взгляда поворотом.
 Вовка не уезжал, смотрел в спину. Чувствовал. Смотрел так, как смотрел мой отец с КПП Самаркандской учебки связи мне в спину – нелепому солдату, с возраткой на обреченность армейской казармы, из трех суточной сказки встречи с родителями.
   Добровольно уходя в армию, иллюзий не строил. Казалось, психологически, готов к тяготам и лишениям. Только вот в первые, в жизни очутившись под чудовищно откровенной лавиной морального цинизма, возведенного в принцип бытия, ополоумел. Земля и небо поменялись местами. Весь мой, пусть не значительный, но мой жизненный опыт оказался пеной над бездной морской. Сознание шаталось, психика рушилась.
   Приезд родителей спас меня не только от Афгана, где сгинули две трети моей учебной роты, а главное от нравственного банкротства в - первые же пол - года армейской службы. Сказочные три дня, краткосрочного отпуска – глоток воздуха, после опрометчивого броска в воду, на оставшиеся полтора года, что плыть и плыть. Афган? Да, в Самарканде по зауми Министерства обороны, мальчиков со средне - русских возвышенностей, адаптировали к Среднеазиатскому климату. Война требовало не просто пушечного мяса, а мяса с интеллектуальными и образовательными навыками, для обслуживания тех же тропосферных и радиорелейных средств связи. Соответствующих азиатских мальчиков, отчего - то по пальцам пересчитать на двухтысячную учебную часть и те растворялись в заводях хозяйственных взводов. Мои родители никому не давали взятку и это аксиома, для меня лично очевидная. Шухер навел сам факт их приезда, вернее служебное положение папы.
   По приезду они проторчали на КПП практически весь день, пока мама не начала паниковать. Им никто не удосужился объяснить, что моя рота тропосферной связи находится на полигоне, в тридцати километрах от Самарканда. Папа по привычке качнул права и получил в ответ от дежурного офицера – пошел ты на хер папаша, ждите. Мол, выясняем – привычная практика. Ах, ты ж … - наверное, подумал папа и метнулся к коллегам в городскую прокуратуру Самарканда. Далек Уральский городок – моя родина, но курочка по зернышку, да и корпоративная солидарность то - ж. Восток. Гражданский привод раскрутил армейский. Шестеренки заработали, как в часах. Меня с ужина сдернули. Отвозящий меня в город замполит роты, лишь настороженно спросил:
- Кто у тебя отец?
- Юрист.
   Не афишировал должность отца никогда. Ума хватало? Фигушки.  До - армейский жизненный опыт.
   За полчаса помыли, одели в новенькое х/б и на такси к центральной городской гостинице. Ранняя южная ночь. Гостиница «Бибиханум»!
   Родители на КПП меня не дождались, а приказ, откуда то «с - верху - лично в руки,» уже поступил
   Советская восточная роскошь гостиницы «Бибиханум» -  бонус от самаркандских, папиных коллег. Истинность чувств, прорвались у мамы, когда вышел в армейских сатиновых трусах из душа. Она заплакала – за три месяца службы я потерял  пятнадцать килограмм.
   Изменилось ли что - то в моей повседневной солдатской службе, после родительского шухера? Нет. Афган – да. Хотя еще год, попав в войска, нет-нет, а думал, что лучше бы война и даже смерть, но только непременно быстрая и безболезненная. Хорошо, если героическая. Ладно, на «дембель не пошел с губы», как обещал старший прапорщик Голоштан – старшина роты. Последние полгода в армии -  гаубвахта, до трех суток, не больше, но часто -  практическая юрисдикция старшины, мое привычное бытие. Злобный, не далекий умом «кусок» и не вдомек, что в радость такой отпуск из опостылевшей казармы. «Крыша в губе» к тому времени у меня  нерушимая – выводной губарь, земляк из Губахи, пермяк, Серега Половцев, и срок службы соответствующий – дед деда покрыл так, не в падлу. Сгинуть на губе не даст - «красная приблатненность». Вернуться в часть?
    Писал курсовые по марксизму – ленинизму для замполита части. По счастливому стечению обстоятельств, овладевающего академию. Дипломная работа -  «Роль первичных партийных организаций коммунистов стрелковых подразделений Советской Армии в разгроме фашистской Германии» - мой и замполита дембельский аккорд.
   Только праздник оборзения через полтора года. Когда дембель обласкает в гнилой, затуманеннной Молдавии. Девятого мая ушел – девятого мая вышел. Это – кайф.
   А, пока – из краткосрочной сказки, в далеком Самарканде. В вонючих, азиатских сумерках обреченно, не оглядываясь, бредет ссутулиный, нелепый, очкастый солдат в мешковато пузырем, перетянутом, ремнем, х-б, в кирзовых бутсах не по размеру, в панаме с обвисшими полями и в спину от КПП ему смотрит отец. И, плачет. Если оглянусь – пропаду.
   Чухаю, что Вовка смотрит так же, только в отличие от отца не смахивает внезапно накатившие слезы, а скрежещет своими волчьими зубами, думая – «Хоть ты и с пушкой, а дурак» или еще чего по хлеще. Ага, наконец - то сдал назад, выехал на шоссе – по звуку определяю. А, я доковылял до поворота к кладбищенским воротам. Есть, стоит серый внедорожник с поднятыми в упор тонированными стеклами. Бликуют. За моей спиной встает солнце. Кто и сколько в салоне не разглядеть. Остановился, лишь на секунду, поправил сумку на плече, перекинул костыли, зачем? Привычный правый, маховый, длиннее, а оказался, отчего - то под левой подмышкой, не правильно. Зажмурил левый глаз, при одинаковых диоптриях линз, правый видит лучше. Так, танцевать будем или вперед? Вперед. Пассажирская дверь рядом с водителем услужливо распахнулась.

Среда. Туманное утро.
  Заглянул в салон. Кроме Пестерева, в водительском кресле, в автомобиле никого. Само по себе особо не значимо – засада в кустах, маячок, возможность сдать первому же наряду ППС, но обнадеживает. Пестерев не дергается, но очень напряжен. Не глядя:
- Садись.
   Вскарабкиваюсь.
- Здравствуйте Петр Григорьевич. Давно не виделись.
- Что за машина тебя подвозила?
- Вопрос принципиальный?
- Ты, понимаешь, как я, из-за тебя рискую?
- Не было бы охоты, не рисковали.
- Хорошо умник, давай покатаемся, разговор действительно есть.
  Аккуратно развернувшись, внедорожник рванул по трассе, от города.
- На выезде усиленный блок – пост, это к тому, если вы решили вывести меня из города. Был бы вам крайне благодарен, но это опрометчиво.
  Пестерев съехал на обочину, остановился. Выражение лица приобрело еще большую напряженность. Он упорно смотрел только вперед. Подумав, молча, принял решение, продолжил движение. Проехав, речку Краснуху свернул к Сайгатскому заливу. По летнему плесу въехал в камыши, выключил двигатель. Помолчал с минуту, отпуская внутреннюю напряженность и наконец - то расслабившись, развернулся ко мне, протянул руку:
- Здравствуй.
  Рукопожатие крепкое, дружественное. Литературный, да наверно и по жизненный, шаблон,  искренности мужских отношений. Подкупает. Достаточно живу для поправки на ветер. Опытом общения с функционерами научен, у продвинутых администраторов
коммуникативные навыки в подкорке. По сути, они воры на доверии – закон номенклатурного мира. Нельзя отдавать Пестереву инициативу в диалоге, но если только в нападение, переиграет. Он очень хочет взять, а не дать, в темную, а я, заведомо под ударом. Стоунхендж!
   Этот термин придумал Ваня Вершинин. В - общем, банальный репортерский прием, но у Вани красиво звучало обоснование. Если нет на руках весомых аргументов, бросай на голову засранцу таинственный мегалит – материал знакомый, а назначенье нет, проколется обязательно, плутая среди камней.
- Андрей, - начал Пестерев, - не верю ни одному обвинению, что на тебя обрушили, слишком большую охоту на тебя устроили. Переборщили. Понятно, что инициатором выступила госбезопасность. Тебя знаю давно, как честного, профессионального журналиста и не понимаю мотивов. Из встречи с Солоухиным понял, что тебя заинтересовали обстоятельства смерти Дианы Сканер. Это же было чертовски давно, все быльем поросло, откуда такой гейзер страстей? Готов помочь, чем смогу.
- Конечно, сможете ведь вы работали вместе и даже дружили. Вспомните, пожалуйста, когда Диана не вышла на службу?
- Господи, да разве сейчас вспомню? Работали в разных отделах.
- Но каждый день встречались в курилке.
- Ага, значит твой отец, что - то нарыл в прокурорских архивах.
- Он давно на пенсии и даже будь при погонах, не подсунул бы сыну подобную свинью. Он никогда мне не доверял. Не то, что бы, как без башенному щелкоперу, скорее, как безответственному идеалисту. В лучшие времена не сливал служебную информацию. Не только из личной щепетильности и предельной самодисциплины. По - отцовски берег.
- Значит ты, как профессионал самостоятельно нарыл следственные материалы и оттого вся эта буча?
- Да.
- Дай почитать?
- Они не со мной, но зачем, все ж быльем поросло?
- Понимаешь Андрей, в юности бывает. У меня с ней сложились особые отношения.
- Не смотря на то, что еврейка, не комсомолка, дочь репрессированных родителей?
- При, чем здесь все это? Безумно красива, образована, интеллектуальна.
- Поэтому и относилась к вам снисходительно, с язвительной иронией.
- Что?
   Во взгляде вновь появилось напряжение.
- Она побеждала во всех ваших дискуссиях: и о культе Сталина, и о роли женщин в
обществе, и самое главное об индивидуализме. Вы, злились, признавая не просто ее победу в отдельно взятом споре, а на ее превосходство над вами. Она аппелировала к таким авторам, о которых ты только слышал – Аппулей, Аристофан, Плутарх, Кант, Ницше. Цитировала Шекспира, Уальда, Рембоу на языке авторов и тут же переводила на понятный тебе.
- Бывало, спорили, да, - напряжение приобретало непонимание и растерянность, - но этого не может быть в следственном деле.
- Да-да, называла пренебрежительно Петюшечка, говорила, что, тебе никогда не понять Сократа и тебе никогда – бы, не стать его учеником, к- стати новые сигареты «Золотое руно», ей категорически не понравились. Заманчивый, тревожно романтичный аромат и отвратный вкус. Она предпочитала курить «Данхил» с Лейтером.
   Разумеется, ожидал реакцию, но не такой. Пестерев на мгновение замер, выпучив на меня глаза и, внезапно, как то по-женски, закрыв лицо ладонями, сдавленно всхлипнул, а за тем резко отвернулся. Истерика? Боже, он плачет.
   Стоунхендж? Да, клиент поплыл, но это не есть Ванина классика. Получилось грубо, на отмаш. Мне опять стало стыдно, как в случае с Лейтером. То, что стыд – естественная реакция на безнравственный поступок проявления совести и дураку понятно. Осознание того, что совесть, в свою очередь – не само - достаточное явление существительного рода, а то же следствие, глагольной формы, деятельного отрыва поступка от нравственной основы сознания, пришло ко мне чудовищно поздно. Почему, элементарный ряд очевидного человечного – нравственное начало, разум, общественная необходимость - мораль, законодательно - правовые нормы, для кого - то врожденная аксиома, а для меня, к примеру – теорема. Задача, требующая для решения годы взросления, слез, пота и крови? Неужели таких, как я, судьба должна переломать физически и через боль телесную привести к осознанию природы нравственной. Не от тог ли, что в энциклопедиях любого формата у понятия «Нравственность» с детства разбивался о ремарку: «… см. Мораль»? Слышу -  про стыд, совесть, гражданский долг, профессиональную этику. Вижу -  откровенные проявления тотального лицемерия, цинизма, корысти. Либо совсем тупой, либо зима никогда не кончится.
   Истерика, черт, у Пестерева продолжается, с редким вздрагиванием всего тела, тихая, от того больше пугающая. Бормочет, сквозь судорожные резкие вздохи, болезненно зевая:
- Если б знали…, знала…, чего стоило достать эти дурацкие сигареты…, гадко, мерзко, гадко…все гадко…
    «Золотое руно»? Эк, его порвало. Деталь, казалось бы, не значительная, а с детонировала -  я те врежу. Планировал разово нажать на болячку, а в результате вывел человека, голыми пятками на не потухшее, костровище. Обычных воспоминаний о романтической юности? Или за этой истерикой стоит нечто большее?
- Дай закурить, - гулко, словно из танка, попросил Пестерев, разворачиваясь лицом ко мне. С истеричной волной он справился, так круги по воде – правые уголки глаз и губ предательски тикают. Достал из пачки, что уже давненько тасую в руках, сигарету. Передал, помог прикурить. Закурил сам.
   Пестерев, глубоко, затянувшись, на выдохе:
- Крепкие. Пятнадцать лет, как бросил, а курить начал в шестнадцать.
  Распахнул водительскую дверь, умело, как заядлый курильщик ловко стряхнул пепел, отводя левой рукой полезшие в салон камыши.
- Значит, ты мне соврал. Нет у тебя следственного дела. У тебя ее дневник. Я, его искал долго. В дело он не попал точно. Знал бы. Могли, конечно, особисты затихорить, ведь они первичные обыски и в квартире и в отделе проводили. Милиция и прокуратура появились спустя сутки, как ее труп на нижнем бьефе обнаружили. Так нет, комитетчики, про дневник знали и у меня упорно допытывались. Думаю, в этой синей тетрадочке, очень много чего. Где ты ее нашел?
  В ответ лишь неопределенно пожал плечами. Второй этап «Стоунхендж» - блеф, теперь многозначительно молчать и слушать. Дневник Дианы -  момент истины, краеугольный камень сюжетной арки происходящих сейчас событий. Конструкция чертова строения не рухнет, пока не всплывет «Синяя тетрадочка». Уверен. Как, уверенны гебешники, а теперь Пестерев, что она у меня. Знать бы насколько он автономен в своих действиях.
- А, бог с тобой. Теперь то, что? Нашел, так нашел. Она с ним, ну с дневником, никогда не расставалась, постоянно под рукой. Бывало, курим, вдруг бах, как с цепи сорвется, куда ни - будь к подоконнику и пишет. Весь мир – прах, на каблуках, только она и тетрадь, хоть сам Ломовой появись.
- Она его Генералом зовет.
   Бли-ин, кто меня за язык тянет, заткнись журналюга смердячая. Накатило. Словно и не я, а кто? Пестерев внимания не обратил. Он сам, как сновидение – расслаблен и взгляд в - никуда.
- Ага, а Назорова Комиссаром, как у Окуджавы, в пыльных шлемах. Дианка, как то рассказала, что он спас ее семью в Средней Азии, во время репрессий, а за тем тянул за собой по стройкам, прикрывал. Да, наверное, и было, что спасать. Интеллект Моисея Дывидовича. Человек не от мира сего, но глыба. В Управлении его считали сумашедшим и если бы не дружба с Назоровым, о которой все знали, его не только бы начальником отдела, чертежником заклевали. Каких только сук в Управлении не было. Сколько раз просил Дианку не подражать отцу. Так нет, как назло – что думаю, то говорю. Умных, не зависимых нигде и никогда, как правило, не любят, а эта, как специально.…  Две попытки предпринимали протащить ее в комсомол. Мимо. При симпатии – то секретаря партийной организации Стройки. Мистика, какая – то.  В отделе девчонки к ней неплохо относились. Настороженно, с завистью, но без фанатизма. Не агрессивна, не злопамятна, естественная в общении. Пацаны с ума сходили от ее красоты. Я просто сильно любил. Все равно находилась, какая ни будь сука на собрании, с бочкой дерьма. Большинство голосовали против.
  Я, на год старше. Она окончила школу в Перми, а я после семилетки,  геодезический техникум в Куйбышеве. Всегда понимая превосходство ее интеллекта, образования, должностного положения отца, отчего - то был уверен в ее социальной ущербности. Получается, я, то - же сука? Да? А, она очень переживала, после очередной публичной порки. Главное не понимала – за, что? Всем очевидно, а ей нет. Дай, почитать дневник, очень тебя прошу.
  Не глядя, по интонациям, можно догадаться, сейчас опять начнется истерика.
- Петр Григорьевич, обязательно, но позже.
- Ага, тебя через час грохнут или кишки на шампур намотают, и я его не увижу.
- Через час, говорите?
- Ты, что?! Фигурально, я, это.
- Вас, ведет ГБ?
- Сейчас нет.
- А, вообще?
  Ой, как замялся Петр Григорьевич, а - ж румянец на щеках заиграл.
- Не строй из себя ребенка. Вы же ничего не понимаете, вы из другого мира…
-  … время было такое и у нас не было выбора. Что - то часто в последнее время это слышу. А, у Дианы Сканер, ее отца, моего отца, у многих, в которых лично уверен, то же выбора не было? Ответьте наша встреча, сейчас, санкционирована и контролируется ГБ?
- Нет.
  Все - таки я полный идиот, оттого – что верю. Оттого, что очень хочется верить?
- Допустим. Вы, готовы честно ответить на мои вопросы?
- Да.
- Что, вам известно о смерти отца Дианы?
  Недоумение в глазах собеседника, явно ожидал иного вопроса. Наморщил лоб, добросовестно вспоминая, не видя никакого подвоха.
- В Москве, прямо на перроне, накануне Нового года. Да, 1958-го. Он с Назоровым, в очередной раз, поехал в Совмин.
- Часто ездил?
- Да, нет насколько я в курсе, это Назоров, от туда не вылазил, а Моисей Давидович, с ним поехал в первый раз. Помню, Дианка очень была расстроена – на Новый год и без отца. Они жили довольно замкнуто. Дианка, раз, только один раз натолкнувшись на косяк, в межличностном общении с ее точки зрения не корректный, национальности например, рубила контакт напрочь. У старшего Сканера круг общения, вовне служебное время, так же предельно узкий. Все знали, что они бывшие зеки и, что лишь благодаря покровительству и протекции Назорова, занимали высокие посты на Стройке. Лично я, знал всех. В обойме Назорова случайных людей не было – элита города, все на виду. Позже в обойму попадали новые люди, но единицы, достойные занять место в этой элите.
- А, вы, значит, нет?
- Значит, нет. В его команде технократы, интеллектуалы, а меня кинуло в общественную работу. Поначалу с дурру идеологическому, потом, мол, бес попутал, возненадавидел, а за тем… в прочем и сам знаешь, поди, больше, чем я сам.
- Коряво строите. Вернемся к обстоятельствам смерти Моисея Давидовича.
- Диана ездила на похороны в Москву. Говорила, что не верит в естественную смерть, от сердечного приступа. Аргумент один – отец никогда не жаловался на сердце. Для всех стало неожиданностью не только его смерть, а, то, что его захоронили там, на еврейском кладбище в Мытищах. У, нас на Стройке даже некролога не вывесили, в самом Управлении только шепотом. Человек действительно не однозначный и биография его в тумане, каком то. Я, было, пытался проявить инициативу и все - таки написать некролог. Так, Березовский, чуть голову мне не оторвал.
- Это тот секретарь комсомольской организации, которого вы, на посту, сменили?
- Да, меня общее собрание избрало, я был зав. идеологическим сектором, практически заместитель секретаря, но не освобожденный. Он умер, недели, через две, как обнаружили тело Дианы.
- А, отчего, к - стати, он умер?
- То же сердечный приступ.
   «Титаник» об айсберг – реакция Пестерева, запоздало обреченная.  На лицо процесс, невнятных умственных мэйстримов и парадоксальных выводов.
- Ты, считаешь и он?
- Как считал и следователь Собакин.
- Господи, этого - то откуда знаешь?
- Знаю.
- Получается у тебя не только дневник Дианы, а и следственные документы? Прочно упакован.
- Почему, даже мой отец, ничего не знает о следователе Собакине?
- А, о нем никто не помнит, как и о Диане. Нет, сам факт смерти девушки врос в городскую мифологию, но обстоятельства и сама фамилия Сканер, изначально прочно табуированы. У меня из протоколов заседаний бюро комсомола Стройки вымараны все упоминания о заявлениях Дианы, по вступлению в ряды ВЛКСМ, что уж говорить о документах высших сфер.
- Лично вымарывали?
  Увидев, с каким гневом за - чертились искры в глазах Пестерева и допуская возможность новой вспышки истерики:
- Извините. Упоминание о девчонке - чертежнице, год не проработавшей на Стройке, уничтожить не сложно, но, как о начальнике проектного отдела и следователе прокуратуры?
- Моисея Давидовича, в лицо знали немногие, должность и фамилия в громких акциях Стройки не звучала. Тот, кто серьезные мемуары писал, о непреложном табу знали и неуклонно соблюдали. А, Собакина убрать из истории, по ведомственным кадровым линиям – вообще не проблема. Интернета не было, а бумажные носители всегда на грани зажженной спички. Чирк и нет ни бумажки, ни букашки. Так, казалось. Как показывает практика, следы всегда остаются. Ты тому живой пример. Не спрашиваю где и как, ты нарыл письменные источники.
- Но, Моисей Давидович, еще до Войны, стал почетным членом Британского королевского географического общества? При этом в Интернете ни одной ссылки, ни пол - слова.
- Вот тут извини – зеро. Про Королевское географическое общества в - первые слышу, да и звучит диковато, до того как сесть ему тридцать то было? Хотя в Управлении слухи о его необыкновенных регалиях, ходили, особенно после смерти. А, Интернет? Может быть не там и не так, как надо, искал. В этом, то же не помощник.
- А, просто память человеческая? Вот вы знаете Андрея Александровича Собакина, следователя прокуратуры.
- Не я один. Его многие помнят в связи с гибелью Дианы. Хотя он совсем недолго проработал, с пол – года примерно, а других дел у него не было.
- Диагноз смерти Собакина сердечный приступ?
- Да. Насколько я, в курсе. Собакин – пацан, ему слили дело на формальное закрытие и … он умер.
   Опять «Титаник». Оп - па!
  Длительная скрежащая бортом памяти по скрижалям событийного айсберга совпадений, пауза. Внезапно от Пестерева:
- Господи, как все просто и чудовищно страшно.
- Впишите в мартиролог Розу и Костю, молодых журналистов из Перми. Они, то же умерли от сердечной недостаточности при романтических обстоятельствах на плавучем острове, в августе 65- го.
- Да, помню. Я, уже работал в аппарате исполкома городского Совета. Только при - чем здесь эта трагедия? Ребята по неопытности переборщили с наркотиками. Официальную версию сердечного приступа озвучили в контексте идеологических интересов.
- А, я озвучиваю вопрос, моего старого знакомого – стерилизатор, шприцы, ампулы, жгут они в плавках на остров доставили?
- Солоухин? Понятно. Все мозги пропил. Не было там никакого стерилизатора, только две ампулы и один шприц, а вместо жгута использовали лифчик купальника девушки. Я, собственными глазами видел протокол осмотра места происшествия и заключение судмедэкспертизы. Только какое отношение это все имеет к смерти Дианы?
- Роза ее родная младшая сестра и она отнюдь не по редакционной путевке крутилась в городе.
- Ах, вот, как. У Дианы была младшая сестра? Не знал. Но у девушки была другая фамилия. Она за - мужем! Фамилия по мужу? Но у этого, ну, второго журналиста, он не был ее мужем.
   Так, о смерти Розы и Кости, он знает еще меньше меня. По обстоятельствам гибели, как и о самой Диане похоже тоже. Единственный улов, что дорого стоит – дневник, «Синяя тетрадка», который был и очень может быть есть. Попробовать по - качать на непонятках, поди, Пестерев, и сам не знает, чем владеет.
- Петр Григорьевич давайте вернемся к Собакину.
- Нет – нет, если ты что - то знаешь о смерти Дианиной сестры, я, то же обязан знать.
- Поверьте, не больше вашего, это темные страницы из папочки, которой у меня нет.
 Вы хорошо знали лично, Собакина?
- В рамках его следственных действий.
- Да, ну. Пара бесед, в далекой юности и вы запомнили человека на всю жизнь?
- А, вот запомнил! В нем сила была. Я, не про физическую, хотя и физической обладал не мало, а про внутреннюю, первобытную, природную, что ли какую то. Далеко бы пошел, со временем. Хотя, черт его знает. С одной стороны ловкий и гибкий, как хищник лесной, с другой, как монолит упертый – не обойдешь, не пригнешь, только крошить динамитом. Он старше меня был – армия, институт, да и люди мы из разных тем, а я чувствовал, что его ко мне тянуло. Однажды даже напились изрядно. Он сам предложил на рыбалку съездить. Взяли лодку, уплыли на Козий остров и надрались до чертиков. Хотя надрался – то, скорей я, мне с этим крестьянским бугаем не тягаться было. Умом он конечно, звезд с неба не хватал, но качеством обладал уникальным – умел слушать.  Любознателен был, с таким интересом слушал о геологии…
   Давай-давай Пестерев расслабляйся, вспоминай про костер, уху, звезды, а Собакин молоток, прирожденный опер. Институт, факультет правоведения – понятно, амбиции, из деревни вырваться, устояться в социальной значимости. Так переведись на заочное отделение, закрепись в сыскарях ментовских, ты же пес охотничий от бога, дай раскрыться естественным природным качествам, а затем академия и карьерный рост. За четверть века в журналистике видел такие взлеты вчерашних гопников, с любым мало-мальски средним образованием.  Раз, оттолкнувшись от должности рядового опер уполномоченного, обладая исключительно природными талантами, стремительно поднимались по служебной лестнице. Вот только потолок, как правило, хитроумно, прагматично заниженный – начальник городского, районного УВД. Местечково помеченной территории.
  Кто ни – будь, видел, на таких должностях, не бывших оперов, а ментов иных подразделений? Опер не должность – образ жизни, продиктованный складом ума, характера человека и спецификой работы. Мало того, что профессия определенна особыми нормативными документами по оперативно - розыскной деятельности, сущность специальности требует постоянно балансировать на грани закона. Цель – раскрытие преступления, оправдывает средства. Двойные моральные стандарты, циничное лицедейство среди них – не самое большое зло – средства достижения иных целей. Например – удовлетворение охотничьего азарта и чем одаренней опер, тем больше он стремится к автономности, независимости от хлипких моральных ограничений и запретных механизмов бюрократического Закона. Обрастая агентурой и компроматом опытный опер получает в руки колоссальный потенциал для манипуляций межличностными отношениями, исключительно в своих целях, но только на своей территории. Талантливый опер, не то, что талантливая проститутка, ловко прикрывающая свою изощренную, сексуальную, рецепторную чувственность, без чего не мыслит своего существования, моральными отмазками типа –  жить не на что, детей кормить нечем. Если и в правду детей кормить, и другого выхода из бытовой безнадеги нет,  моральные отмазки не требуются. В лучшем для клиента случае он получит, строго отмеренную, порцию тупого, безликого ремесла, талант тут не ночует. Кому что. Главное – товар - деньги, спрос - предложение. Рыночный поток таланта не терпит. Талант не предсказуем, не регламентируем, когда он становится неотъемлемой частью осмысленной жизнедеятельности личности. Талантливый сыскарь – без результативной охоты не мыслит своего личного существования. Охота – цель и смысл его планетарного происхождения. Служебные интриги, бюрократические требования, социально - бытовые условности – вериги. Чем ярче талант и богаче трофеи от его реализации, тем раньше сыскарь начинает грызть и рычать на цепь системы. Система, в ответ, как правило, таких, выкидывает – не формат.
   Иначе продумывается и строится жизненная ситуация у менее талантливого опера. Предельно не отягощенный гнетом большого дара, он социально мобильней, гибче, амбициозно - циничней – безнравственней. Свое настоящее призвание – талант, он по - библейски зарывает в землю, оставляя для торговли с окружающим миром  бумажный вексель, яко бы обеспеченный. Только раз зарыв, хрен выкопаешь. Тем не менее, у него уже есть необходимые для стремительного карьерного роста, трофеи. И это не только профессиональное признание и практические навыки. Его все валютный запас – информация – знание про злодейства, глупости и слабости людские и породившие ими грехи – конкретные факты с серьезной доказухой.
   Только на помеченной территории.  И, он давно уже не сторожевой пес Закона, если вообще изначально позициировался таковым, хотя бы щенком, а матерый волчара - закон. На, кой, ему генеральские лампасы на чужой стороне? Ему и в погонах полковничьих сытней, прибыльней и безопасней в своре, с которой вместе вырос. В молодняке, что сам взрастил.
   Собакин, вон, без году неделя в органах, молодой, а почуял подставу и местным ментам не доверяет, сам сыскарит. Совместное распитие под раскрытие душ – старый, как мир, примитивный, но, как показывает практика, не потерявший эффективности оперский прием прокачки подозреваемого, получения инфы и результативной вербовки. И, ведь начал Собакин с ближнего круга. Интуитивно. Иного у Дианы, в то время уже и не было. Только не тянет Петюшечка на убийцу - насильника.  А, ловким жуликом и чинушным имитатором, готов был быть всегда. Родился таким? Все щенки милы и притягательны, нелепой чистотой и непосредственностью, поскольку априори уверены – мир создан для них. Рассказывали мне, что юный геодезист «в поле» был человеком, не лишенным таланта.
- …  у него, эта навязчивая идея. Собакин был уверен, что Назоров, каким - то образом связан с ее смертью.
- Назоров?
- Ну, да. Не впрямую, конечно, а как то опосредованно.
  Не Штирлиц, блин. Или, только у автора продуманный персонаж, не отрываясь от внутренних размышлений, наставляет пастора Шлака в шпионской науке? Репортер, теряешь речь репиента. Не отвлекайся, сконцентрируйся.
- У него были основания так считать?
- Не было. Я же говорю, навязчивая идея. У Назарова с Собакиным были, какие - то странные отношения индивидуального характера. Ну, скажите, пожалуйста, что может быть общего между парторгом Стройки, первым человеком в городе и молодым, не оперенным следователем прокуратуры? Тем не менее, их видели по ночам, гуляющих по плотине. У меня была одна набожная комсомолка…
- Какая комсомолка?
- Набожная. Не зацикливайся. Дурра деревенская, три класса образования, сам в Комсомол принимал. Таких, на Стройке тьма была, понаехали. Так вот она уверяла, что собственными глазами видела, как над ними густой туман поднимался во время прогулки. Мол, над плотиной чисто, а над ними туман, словно облако укутало. Спрашиваю, как ты их разглядела, если они в тумане? Отвечает, так молнии вспыхивали из облака. Какого облака? Оказывается из того, что их окутывало. Не одна она, рассказывала, что видела их на плотине, ночью. На нижнем бьефе шлюзового сектора еще опалубку не убрали, третья смена во - всю пахала, рабочих много было.
- И, что многие видели туман с молниями?
- Что? Издеваешься что ли? Хотя, ты знаешь, я в чертовщину конечно не верю …
- А, в Бога?
- А, не твое дело! Так вот в чертовщину не верю, а в Назорове и в - прям, было, что - то Мефистофельское. И дело даже не в портретном сходстве с книжным Воландом, каким я сейчас его представляю, и даже не в иезуитских методах работы, на что был большим мастером. В результатах – деятельности. Захотел ускорить темпы строительства ГЭС – пожалуйста. Задумал внести принципиальные изменения в генеральный проект самого гидросооружения – извольте. Роскошный город построить – вот вам на блюдечке. Самого Ломового укоротил, да, что там – переломил. Страшно подумать, когда представишь объем такого административного ресурса. Откуда? Невольно допустишь сатанинское везение стечений обстоятельств, жидо – масонство или какую другую чертовщину.
- Божественное провидение со счетов сбрасываете?
- Пошел к черту. Сам - то давно в церкви был?
- В общении с Богом, для порядочного человека, посредник не нужен. Так говорил мой старый друг, художник Саша Кузнецов.
- Ага, и Заратустра.
- Так сказал Заратустра.
- И принц Гаутама.
- И принц Гаутама.
- Не пудри мне мозги, ты хотел знать про Собакина, спрашивай.
- При каких обстоятельствах он умер?
- Тут все просто. Пешком возвращался в город со строительной площадки текстильного комбината, через лес, где сейчас пустырь заброшенного аэропорта.  Видимо прихватило сердце, стало плохо, людей рядом не оказалось, привалился к какой - то каменюке и умер.
- К какой каменюке? Там же речной яр с сосновым бором. В детстве играл в войнушки, все там выползал.
- Откуда, я знаю, я на осмотре места его смерти не был. Протокол видел. Я, вообще после его смерти, одну головную боль имел, большую, чем после гибели Дианы…
  Оп - па, опять споткнулся о привычный айсберг, замер, нахмурился, давай -  давай сопоставляй.
- У, меня, как у секретаря комсомольской организации Стройки милиция затребовала его документы, он по возрасту подходил. Оказывается, он уже был, к тому времени, членом КПСС, но и в парторганизации не встал на учет. Пришлось оформлять запрос в его ВУЗ, по - моему в Свердловский юридический, точно не помню. Ответ к - стати так и не пришел. Да, не этот вопрос, доставил мне больше хлопот, а личный контакт. Оказывается со всей Стройки, не формально он общался только со мной. А, и с Назоровым! Отчего - то об этом тогда даже не подумал.
  Назоров, опять Назоров. Милый дядя Коля, Рио-Рита, Политбюро. Все информационные поводы ведут к тебе. Как не вовремя ты уехал на шунтирование сердца в Израиль, пардон, для меня конечно и для ситуации в целом. Опыт общения с ним – обворожительно интеллигентная доброжелательность, готовность ответить на любой вопрос или мягко, не обижая собеседника, уклониться от прямого ответа. Обаяние мысли.
  В юности мне без труда удавалось органично вливаться в подобное манипуляционное течение от  собеседника и плыть, без особых усилий, в самостоятельно выбранном направлении. Думаю, тряхнув стариной, мог бы и сегодня поплавать с Николаем Михайловичем в бульоне прошлого и зацепить пару тройку клецек конкретных фактов. А, может и весь рецепт  супа? Других рычагов получения информации от милого старичка нет. Чист Назоров, как горный хрусталь. Обычно обывательское пусто - душное досужее и злое, не имея реального повода, заполняет пустоту сплетнями, что со временем становятся произведениями местного фольклора. Только не в этом случае. И, это при - том, что первый человек города рулил более тридцати лет на всех уровнях жизнедеятельности данной территорией и солнышком, точно, был лишь для избранных. Чист, как Единорог, даже на самом питательном для сплетен и сведения счетов, примитивном морально бытовом дне.  Фантастика!
  Мои бредовые сновидения, от Шамана, в строку не впишешь. Похоже, с дурру принесенные ветром случайности им же сохраненные с конца 50-ых, архивные бумаги Собакина – единственный письменный источник. Документ, пусть косвенно, но указывающий на связь обстоятельств убийства Дианы Сканер и фигурой Назорова. Вернее с силами, что за ним стояли.  Или стоят? Не вижу событийную картину целиком. Не охватываю пониманием хитросплетение структурных связей, истинных мотивов произошедшей трагедии, в конце пятидесятых годов прошлого столетия, на нижнем бьефе строящейся ГЭС.
  Теперь понятно лишь одно – идет охота не на меня и не на Собакинскую папку, а на «Синюю тетрадь», дневник погибшей девушки. Кто - то уверен, что дневник был в архивном боксе. И пока эта уверенность существует, сразу меня не убьют. Не шибко радужная перспектива, но на без рыбье, и ... У меня есть выбор? Мне нужен дневник Дианы. Вот только зачем? Сохранить собственную шкуру? Долбаный инстинкт самосохранения. Уверен, если бы Назоров сегодня был доступен для приватной, спокойной беседы плюс его откровенность и дневник бы не понадобился. Узнать, понять и успокоиться. А, жизнь – лишь бы не мучительно больно, по возможности внезапно.
- Я, полагаю, ты не выспался? – голос Пестерева, в очередной раз, вернул к реальности.
- Ну, да две недели – мама не горюй, - маскирую навязчивую рассеянность, озадаченностью, потираю виски, закуриваю.
- Ну, да тебе не позавидуешь. Вторую неделю тебя гоняют, как бешеную собаку. Извини, но честно удивлен твоей плавучести.
- Оно не тонет.
- Что? Ах, да. Зачем ты так о себе? Себя любить надо. Не себя любствовать, а позитивно, солнечно, что бы свет от тебя шел к окружающим и тогда всем будет хорошо.
  Опять начинает злить, имитатор скурвленный. Только вот заводиться не надо, еще нужен, а по носу щелкну.
- Что за свет от вас исходит на окружающих, в курсе.
- Не понял?
- Думаю, ворованным цветным металлом уже не торгуете и эксклюзив на техническую документацию городских коммуникаций прошел. У вас теперь иная кормушка – инвестиции, конкурсы, откаты.
- Ну, милый мой, с волками жить …
- Так с людьми или с волками?
- Хомо хомини люпус эст.
- А, написать на латыни сможете? Не думаю. У вас же заочный, Ижевский политех, канализация и водоснабжение. И воруете вы трусливо – по маленькому, что - бы не спалиться. Оттого пылаете ненавистью к более бесстрашным коллегам по корыту. Молодые, на ходу подметки рвут, не чтут бывших хозяев, открыто презирают. Вы и в ФСБ начали стучать из-за этого.
- Сашка Верник, сука.
- Ну, вот нормальным человеческим языком, будем дальше общаться. Устал от вашего ханжества и снобизма. Пожалуйста, увольте от морализма и пижонства, действительно устал. По телефону вы обещали мне помощь, в чем она заключается?
  Набычился, паузу держит.
- Отдашь дневник Дианы?
- Не отдам. Обещал дать почитать, да, и копию, и купированную.
- Успел и копии налабать. Сколько?
- Что?
- Копий.
-А, вам дело?
- А, у тебя есть выбор?
- Есть. Звоню прямо сейчас ментам и заявляю, что хочу сдаться. Только раньше приедут гэбэшники и если сразу не шлепнут, по любому меня больше никто не увидит вместе с дневником. Их методы известны, а в героев - партизан никогда не играл. Вам надо?
  Момент истины. Сейчас узнаю, что первичней для Пестерева – просто извлечь из меня дневник для заказчика, или нечто большее, личное. Уж, очень по - настоящему у него вспыхнула истерика. Сентиментально, с надрывом, но ей богу натурально, искренно, по -настоящему. Лажу бы почухал. Хотя, черт его знает, может быть, действительно устал, и притупилась чухалка? В информационном плане, главное, из него вытащил. Навряд - ли нечто принципиально-новое, еще всплывет. А, вот, в качестве крыши, сейчас, он крайне необходим. Молчит, гад, опять паузу держит. Или взвешивает?
- Где у тебя дневник?
- Как обычно полагается самому важному в надежном месте.
  Надежней не бывает – сам не знаю.
- Я, предлагаю тебе отсидеться на моей даче, столько, сколько потребуется. Мои все в Турцию на месяц уехали, приезжаю только я, поливаю. Думаю, этого времени достаточно будет. Поедем прямо сейчас, но по пути заберем дневник, оригинал, копии пусть у тебя остаются.
- Не покатит, оригинал останется в заветном месте.
    Опять завис господин Пестерев. Не переоценил дуализм и мелодраматичность Петечки. Для него, конечно, важен подлинник для заказчика – наказание неотвратимо, но и личное обладание не менее значимо. Господи, как все сложно, но очевидно – очень значим, именно лично, для него дневник Дианы.  Для меня момент, далеко не истины, а нелегкого выбора. В пасть тигру? Петечка на коротком поводке у ГБ – даже не вопрос. Вопрос в другом. Возьмут сразу и раскрутят или дождутся моего созревания под колпаком, разматывая контакты с Фа, Вовкой, Солоухиным, с иногородними друзьями, а узнав, что у меня нет «Синей тетради» устранят, и только ли меня? Или!? Пестерев поможет ускользнуть, пусть на время, от ГБ. Сладок второй, да богу в уши ль? Есть еще маленький капканчик, что я сам на себя поставил, блефуя с Петечкой – копия дневника. Решаемо, в рабочем порядке.
- Да, пойми ты, щелкопер вонючий, мне, как воздух, хоть одним глазком, хоть на ночь одну!
  Взорвался. Не лажает. Значит второе.
- Согласен. Только позвоню. Сразу копию дневника забрать не сможем.
   Подхватив костыли и сумку, выползаю из машины, с понтом, так со значением достаю мобильник. В спину:
- Так у тебя, сотовый? Как же …
   Не оборачиваясь:
- Меня не отследили. Не переживайте мобильник левый, через десятые руки.
   Теперь есть повод от - ковылять подальше, туда, где буду вне досягаемости, со своей детской имитацией телефонных переговоров. Выеживался минуты три и не спеша, обратно в машину.
- Завтра перезвонят, назначат время и место передачи копии. Неужели думали, что не подстрахуюсь? Увы, такова процедура.
   Для меня сейчас и час отсрочки – в гору. Знать бы от чего отсрочка.
- Конспираторы, мать вашу. Почему не сейчас?
- Лучше ментам сдаться, чем позволить подать вам меня в качестве готового блюда для ГБ.
- Ты, что совсем тупой? Я, же тебе дал гарантии.
- Хороши  ваши, да не наши, свои к телу ближе.
- А, что б тебя!
- Вот это от души, верю. Ну, поехали?
- Не понукай, не запряг.
  Огрызается, злится и это хорошо – чуйка меня не подвела, он принял решение бесповоротно. Личное обладание дневником Дианы перетянуло аркан скользкого сознания.  Боже, как он мне нужен и именно оригинал. Зависнуть бы еще на недельку в шаманском дурмане с Собакинским артефактом в руках. Уверен – Собакин искал, нашел и спрятал. Почему его убили, не заполучив дневник? Как ведомственная, прокурорская папка с надзорным делом оказалась в областном парт архиве? Черт, а возможно – личная единица хранения? По номеру на боксе определить статус, без каталога не возможно. Бокс, безусловно, изъяли, он на квартире оставался, а мне и в голову не пришло запомнить, слишком стремительно развивались события.
  По газам-то, как вдарил, придурок, мы ж практически в торфянике, увязнем. Нет, Пестерев, аккуратно вывел тяжелую машину из камышей и уверенно направил в сторону шоссе. Хорошие машины, мощные, дорогие у провинциальных чиновников среднего звена. А, то, что газанул, так - то пар из котла. Малоутешительно, но приятно.

Полдень.
  «Тополиный пух, жара, июль…». Всегда удивлял автор текста. Где он в июле с цветущими тополями встречался? Лично в тополях живу с детства. У нас в Среднем Прикамьи пуховая метель в начале июня.
  Ванечки, интернациональные, надрываются без лишку четверть века. Сейчас вон из окон соседнего коттеджа, такого же уродливого Голиафа, как и у Пестерева. Скромно, в декларации – пригородная дача. Когда свернули с шоссе, догадался, едем на Высоцкого. Этот лакомый кусочек, на живописном холме, в черте города откусили в конце 80-ых, представители уходящей элиты территории – руководители многочисленных строительных управлений. В новую местечковую элиту капитализма их не возьмут – личная капитализация не та. Воровали, старые коммунисты, по - социалистически – по - мелочи, пока административные рычаги под руками. В период приватизации Управления Стройки их цинично кинут. На банкротстве самого крупного юго-западного строительного треста, капитально нагрели руки те, кто считал, что видит коллизию ходов на сто в - перед. Бестолковое акционирование в первой половине 90-х – дымовая завеса в мороке англоязычной терминологии. Кстати и первый серьезный звонок моего неотвратимого профессионального банкротства.
  То, что сфера финансовых взаимоотношений стезя для меня чуждая всегда знал. Для эффективной аналитики самых элементарных процессов сегодня, не хватало понятийного уровня «Капитала» Маркса, из вчера. А, что изменилось в системе капиталистического производства? Все тоже, только в профиль. Ан, нет. Описательность, анализ, выводы – теория. Что бы понимать практические законы и мотивации жизнеспособности этой системы, необходимо быть в ней, стать одухотворенной, но неотъемлемой частью. Или обладать интеллектуальными способностями Маркса в первом томе «Капитала», изумительно абстрагировавшего основы человеческой цивилизации до 20 века, во внятную структуру понятий, слепившихся в законы общественного развития. Нового «Капитала» нет, и думаю, не будет. Очередной,  виртуальный исход, в формате - «Манифест коммунистической партии», уже не возможен. В самой системе производства, диктующей цивилизационное отношение к миру, нет для этого не сил, не желаний.
  Приватизация основного градообразующего монстра строительной индустрии советского периода событие грандиозное. Поскольку от природы, наделен, иными свойствами, увлекшими меня в журналистику, ни дна ей, ни покрышки, удалось найти человека готового помочь не только видеть, а понимать происходящее, без раздражения на профана. По - началу он лишь комментировал, изредка давая оценки. То, что произошло дальше, не назовешь азартом. Как любой умный человек, интеллигент, он умозрительно увидел всю событийную картину и по - мимо воли начал укладывать пазл. Педантичный русский немец , с не малой инженерно - технической должности в Управлении, просчитал не только дымовую завесу, окутавшую баталию приватизации Стройки, но и откуда ноги растут. Его выводами был ошарашен, а он упорно не желал все цело полагаться на собственные умозрительные заключения. Ему, как воздух были нужны фактические доказательства. Он досады не скрывал, что, увлекшись, раскрыл картину журналюге. Он хорошо знал моего отца, меня с детства, но сейчас представителю второй древнейшей не доверял. Не доверял профессии и безответственному возрасту. Не без основания. Это теперь понимаю. А, тогда мы поссорились, и он убеленный сединой ветеран указал молокососу на дверь. Молокосос обрадовался и разрядился не хилой публикацией. Собака тявкнула, караван прошел. Зарядов к пушке не осталось, а тот, что рванул, так безантным, картечью по мелочи. Редакция и автор получили по носу. Второй, не фигурально выражаясь, но не только боль физическая, это был первый серьезный звонок к идейному и профессиональному банкротству.
  Дядя Руди, так называла вас Диана, извините мудака, если слышите. Безоговорочно и в полном объеме, спустя двадцать лет, признаю правоту вашу и по жизни и в нравственной позиции по отношению к жизни этой.  Кабы знать, что именно так – дядя Руди, вас называла Диана Сканер с детства, с любовью и уважением, как всех близких друзей отца. Если бы знал, тогда в начале 90-х. Если бы вы живы были до сих пор.
  «… жара июль, ночи такие длинные» - Ванечки интернациональные за окном. Плотнее сдвинул шторы, коттедж Пестерева, конечно не Вовкин гараж, но солнце агрессивно доминирует днем. Хозяин отвел мне гостевую комнату на втором этаже. Дверь в туалет и ванную рядом. Настоятельно рекомендовал спускаться на первый этаж только на кухню к холодильнику. Единственный электроприбор, которым разрешено пользоваться.
  Пестерев вяло было, попытался, промычать, нечто про мой мобильник. Но, обозлено – затравленно на меня зыркнув, ограничился, типа, не маленький, мол, сам понимаешь и уехал.
  Очень хотелось принять ванную и постирать шмотки. Здесь, в отличие от Солоухинской квартиры, горячая вода была. Только хозяин не предложил сменную одежду или хотя бы ванный халат. Представив себя голым Манфредом в чумном замке, обложенном врагами, от чертовски, соблазнительной идеи отказался. Почистить оружие – вспомнил про «Стечкин». Машина надежная, только пережила за последние две недели, тяжелые времена. Чего стоит соседство с портвейном для Шамана. Действительно, чем еще заняться черту, на раскаленной сковородке? Вот только покурю.
   Курить разрешено в биллиардной, вход в которую, лежит опять, через кухню.
   Уже утомился изрядно – вверх, вниз минуя холодильник, в который постоянно заглядываю. Ах, как изумительно сверкают бутылки со спиртным. Они в отдельной камере. Только пива насчитал семь разновидностей и ни одной жестянки. М-да – не мой «Саратов». Блин, у меня же в морозилке сосисок на неделю и пол десятка яиц, а эти суки портупейные наверняка, перетряхивая квартиру, и холодильник разобрали по винтику. Вот-вот, батенька, так всегда потеряв голову, о кепке плачешься. Но, как восхитительно великолепен редут, крепких спиртных в Пестеревском холодильнике! На любое время года, суток и часа. Все так вкусно и так доступно. Особенно вон та «Столичная».
   В первый раз, заглянув, в холодильник даже взял ее в руки и бережно вынес на свет белый. И, она тут же покрылась благородной поволокой, матового тумана. И, представил, что сейчас отрежу кусочек ржаного хлеба, устелю его сливочным маслом, увенчаю ломтиком малосольной, пряной селедочки, а по - верх колечком репчатого лука и веточкой петрушки. Налью из запотевшей бутылочки в тут же запотевающую рюмочку грамм 25, вот этой вот, до перестроечной «Столичной». Сделаю глубокий вдох выдох, медленно выцежу загустевшую от холода, но такую обжигающую влагу и закушу. Мама, родная у меня аж голова закружилась.
   Так, нет, жизнь сволочная, делай, старый алкаш бутерброд с колбасой, цепляй минералку и ползи на второй этаж. Ты на казарменном положении, а одним по 25, по любому, не ограничиться.
   Что это опять чуха или банальный инстинкт самосохранения? Через два часа, после эротично – гастрономичной фантазии у холодильника, взревел мобильник. Сигнал вызова, стоящий на минималке, взорвал тишину коттеджа. Меня, аж подкинуло на кровати, где безрезультатно пытался уснуть. На дисплее не знакомый номер. Словно сапер, с задержкой дыхания нажал кнопку ответа, молча, приложил трубку к уху. И, о Боже, такой до боли родной и близкий, беззаботный щебет:
- Лилька, привет, это Фариза, так вот по поводу твоего переангита.
- Что? – невольно вырвалось, сдавленно и тихо, от накрывшей горячей волны, вывертом перехватившей горло, отчего натурально болезненно.
- Да, ладно молчи, знаю тебе говорить сложно. Я, встретилась с зам глав - врача местной муниципальной больницы по лечебной части, он очень хочет самостоятельно исследовать твое заболевание и не верит московскому диагнозу, поэтому настаивает на личном приеме, пусть пока не формальном на нейтральной территории, обязательно в моем присутствии, вдруг ты стесняешься, цаца ранимая, тонкой душевной конституции. Его, крайне заинтересовал твой случай. Он очень крепкий профессионал и очень, очень хороший, порядочный специалист. Я, уже не раз прибегала к его услугам. А, знаешь, чего он больше всего не любит? Без апелляционный авторитет столичных светил, особенно для пациентов, постоянно проживающих на его территории. Представляешь, какой смешной, говорит, мол, это моя земля и не позволю всяким там, пока сам не разберусь.
  Смейся, пожалуйста, вот так, как сейчас, пусть слегка наигранно, но все равно хрустально, главное подольше. Милая, чудесная. Черт в носу защипало. Пожалуйста, смейся.
- Кстати, он окончил ту же городскую школу, что и ты, только, на семь лет позже и очень хорошо знает твоих родителей, особенно тепло отзывается о маме, она же его учила. С такой искренней любовью и уважением о ней рассказывает. На, меня лично, он производит, крайне положительное впечатление. У него есть неприятное качество, он несколько амбициозен, социально ориентирован на карьеру. На твоем диагнозе, при удачном лечении, он планирует и глав - врача перескакать. Подумай, прими решение. Только шли СМС краткое и емкое, как ты умеешь. Я, сейчас иду на брифинг, пробуду часа три. Шли на этот номер у моего мобильника зарядка села.
  Пауза.
- Поверь, хуже не будет.
  Пауза.
- Я, ему верю. Ну, все, пока, до встречи. Целую. Выздоравливай скорее, пожалуйста, скучаю очень. Хоть ты и сучка, недостойная, я тебя очень сильно люблю. И, не смей больше душой и телом слабеть, а то до меня слухи разные дошли. Все, целую, пока.
  Ух, ты блин! Даже про пьянку, у Солоухина прознала – сушите весла опера. Умница. Умница твою мать! И до чего, продуманная. Даже при тотальном сканировании всех сотовых внутри городских переговоров, хрен поймет не посвященный.
  Главное для меня очевидно. Первое. Фа, рискнула и пошла на контакт с начальником уголовного розыска местного ОВД. Второе. Мент, крайне заинтересован в реальной информации.  Шняга от ГБ, для самостоятельных стратегических решений его не устраивает, ему необходима неформальная встреча со мной и он дает гарантии, не очень ясно чего, но жизни точно. Третье и самое главное – Фа ему верит, и она меня любит, стервоза милая. А, насчет сучки недостойной, от, ведь язва – не смогла удержаться, разберемся, Бог даст, при близкой встрече.
  Прискорбно то, что так серьезно выпал из местного информационного болота. Оперативно репортерить перестал лет десять назад. И без того редкие заказы соответственно сошли на нет. Фариза, подкидывала шабашки – гонорары не значительны, характер работы бумажный. От - того и не знаю сегодня, не то, что начальника уголовки, фигурой начальника ОВД не удосужился. С прежними был относительно накоротке. Обоюдовыгодное общение. С простыми операми, бывало и пил водку, с начальством никогда – двух сторонний, не писаный, закон.
  Был бы у меня выход в интернет. Так опять нет, из невнятного упрямства нехочухи, а чуйке, по инерции привык доверять.  Вот и у Пестерева терминал в гостиной запоролен. Черт, было же время, всех оперов знал, по - именно. А, этот, мент, начальник угро, сейчас любопытен, как никто из пока, живущих. То, что идет по стратегическому лекалу, одаренного опера, вопреки таланту и нравственности – очевидно. Вот, как далеко и в чем готов пойти в тактических решениях? На - сколько хозяин на своей земле?
  Только сейчас, для меня есть вопросы насущней. Насколько, искренен Пестерев, в желании выскочить из под колпака ГБ? Насколько оказался ловок? По дороге к коттеджу он долго колесил по объездным грунтовкам, вдалеке от поселка. На Высоцкого въехали через западные ворота, без шлагбаума, прямо из леса со стороны старых трасс заброшенной лыжной базы Текстильного комбината. Визуальное отсутствие хвоста – не в зачет. Маячок, сотовый пеллинг, предварительная договоренность, элементарная профессиональная оперативность. Даже трусость Пестерева, развернувшая эмоционально принятое решение на 180. Все говорит о возможности плотной наружки, обложившей Пестеревский дом. Каков их план? Спокойно дожать, дабы добровольно сдал все источники? Ох, как нужна им эта «Синяя тетрадь» Дианы и документы от Гудермана. Знают ли о «Стечкине». Пистолет не дает о себе забыть тяжестью, угловатостью, бесприютной угрозой в сумке, которую вынужден не снимать с плеча.
  По краю сознания постоянно скачет трусливо - патетический зайчик – нет смысла сдаваться ГБ, размотают кишки, отнимут Собакинскую папку, а выяснив, что нет у меня дневника Сканер, все равно грохнут. Слишком внушителен уже список жертв. За то у меня есть дыхание Фа, ее слова, ее интонации и чертовское чувство жизни. Ухо щекочет хрустальный смех.
   Больше часа бодренько так ковыляю от окна к окну, со второго на первый этаж, по - долгу сканируя в щели штор прилегающую к коттеджу территорию, соседние участки, повороты дорог. Никакого движения. Коттеджи натыканы, как построены – бестолково, одиноко, без кустарников, деревьев, заборов, хозяйственных построек. По - советским скромным межам наскоро откушенных наделов. Перспектива просматривается и близкая и дальняя.  До шлагбаума, центрального проезда, ни одной припаркованной машины. Вообще безлюдно. Самое солнечное пекло в разгар служилого дня – молодежь, коли не в отпуске, так на работе, старички в тенечке, бабушки если не на Канарах с внуками, то на цивилизованных пляжах города. Посторонним  укрыться – только в зданиях.
   После некоторых колебаний, решаюсь и набираю СМС на последний номер Фа: «16.00. Лыжная база комбината». Все. Мосты пожег, теперь либо на щите, либо с ним. Бог не выдаст, свинья не съест. Лишь бы Пестерев не приехал, вдруг. Ведь не сказал, гад, когда вернется.
  Блок гостевых «Мальборо», опять гад такой, не Самарские сигареты, лицензионные, по упаковке вижу фирменные бандерольки, штатовские и пол литровую пластиковую бутылку минералки, сразу запотевшую, из холодильника – в сумку. Печально посмотрел на «Столичную». Пестерев, конечно, не обеднеет и совесть меня не замучает. Ради себя, любимого не взял. В гору. Вышел, через двери, ведущие во внутренний двор. Парадные закрыты с внешней стороны. На этих, запор только с внутренней. Проверил в первую очередь, как хозяин отъехал.
  Вышел и сразу понял – не в сказку попал. Солнце не солнышко, лупит, а не ласкает. Пот хлынул Ниагарой, в глазах потемнело, резануло солью, ножки, и ручки предательски задрожали. До базы не меньше полукилометра. И в лучшие времена – серьезный труд, а тут. А, тут лишь бы подфартило. Чуйка не на месте тревожно ворочается, но не вопит – дорогого стоит. Предельно не хочу подставлять Фа. Да, и свет в конце тоннеля предпочтительней, как выход, а не от фонаря паровоза. Вдох – выдох, костыли покрепче и гоу.
   Оглянулся и огляделся, лишь достигнув, границу лесного массива. И прошел то метров сто, а чуть не помер. Чертов доходяга, ****ская инвалидность, долбаный мир. За то без эксцессов. Оперся на ствол прохладной сосны. Долго осматривал сектор отхода. Ничего подозрительного. Сполз задницей на мягкую, опавшую хвою, с усталым безразличием уронил костыли рядом, вдохнул полной грудью слегка прелую, от того безумно ароматную, свежесть соснового бора и закурил.
   Пару глотков минералки позволю чуть позже, когда уйдет горячка солнцепека из тела. Самаркандская школа. Обезвоживание, тепловые удары, обратный водохлеб и башка под струей холодной, несущие в лучшем случае воспаление миндалин и ангину, в худшем менингит – все испытано на шкурах мальчиков с Урала, Сибири и Средней полосы. К концу учебки – желтуха, от песчаного смога Афганского ветра, каждый пятый с «А», хуже, пусть реже - «Б». Комиссовали – ежесекундная радость. Чуть, позже накроет инвалидность и преждевременная смерть. Паллиативные прививки, что слону дробина. Гепатит косил Советскую армию не хуже автоматных очередей.
  От объективного кошмара, многих спасла субъективность местных традиций. Узбеки те, что из кишлаков, постоянно жевали «насвой». Воду пили, в - прикуску с солью. Лицо обтирали собственной мочой.  Не привычно, противно, чуждо. Брезгливые, ложились в лазареты, первыми. К «насвою» не приноровился – очень специфический продукт, требующий особых навыков. Хотя те, кто да, то и желтуху не сробили и кайф словили и на сигаретах с экономили. Со многими из них, служил в войсках. Коварная наркотическая гадость из конопли и птичьего помета достала их далеко от Средней Азии, где ее было, как грязи. Курить бросили напрочь, а за «насвой» платили в тридорого. Без него уже никак, тяни зеленую слизь на гражданку. Заменить можно, марихуаной, та же конопля, но без ферментизации, которая в свою очередь потянет за собой наркоту похлеще, ну, и так далее.
   Вот не жбанить воду от пуза, а малыми глотками отвар верблюжьей колючки со щепоткой соли, не совать, разгоряченную голову под струю холодную, ловить тень любую, прячась от солнца, дыню есть только с хлебом, не мыть руки часто, особенно после жирной пищи - обтирать тряпкой, а подмывать тщательно, при всяком удобном случае личное интимное хозяйство, и, разумеется, не бухать, до первой звезды – это  уже закон. Законы не придуманные, неизбежные, продиктованные выживанием, в чуждых климатических условиях. Гепатит все равно поймал, но «А» и под занавес учебки. Перенес на ногах. Вспомню, вздрогну – так хреново, до этого не было никогда. Как сил хватило? Как хватило терпимости друзей, прячущих желтые белки глаз моих, в тыловом ряду взвода и мочившихся в мою банку, своей мочой. Неделя до выпуска. Команды в Афган – ТуркВО-2, уже ушли. Все ждали распределения по СССР. Куда угодно, только не Средняя Азия.  Слег бы в санчасть, трубил бы до дембеля в Туркестанском военном округе – ТуркВО. О, том, что летим в Одессу, узнали только в Грозном, во время дозаправки самолета.
  У, меня, по советским временам, было далеко не бедственное детство, но гражданский Ту- 104 – авиалайнер первый в моей жизни. Пусть едино совковый эконом-класс – колени выше головы и вещь мешок со скаткой на голове. Пусть желтушные слабость и тошнота – невозможность просто кушать, а тут тебе индивидуальные коробки с полетным обедом! Бутерброды с сервелатом и свежим огурцом, не виданные пластиковые баночки с джемом и сыром. Пил лишь минеральную воду, холодную, шибучую газом в нос. Да, безотрывно смотрел в иллюминатор на облака. Опять - же, впервые в жизни –  на закате дня и не  снизу, а  сверху.
  Позже летая самолетами чаще, чем в такси по Перми, очень любил предвечерние рейсы.  На закате. Ловил эффект Чюрлениса – холодный лохматый свет и теплая вязкость темноты. Чернило лиловых пластов, поглощает солнечные лучи, притягивая взгляд, а сливки облаков отражают, отталкивая. Усталое Солнце – уже не премьер и не диктует свои условия, лишь печально микширует желтым, малиновое и голубое, в без оговорочной капитуляции, в темноту, выше визуального горизонта.
   А, в Грозном, нас, как отару отогнали к грузовому терминалу и разрешили курить. Рейс: Ташкент - Грозный - Одесса. Целесообразность раскидывать гражданским аэрофлотом рядовых связистов, срочной службы с одного конца Империи на другой –  компетенция Министерства Обороны. Коррупция – язва, разложившая все империи, в качестве официального определения  возникнет для СССР, после 1985 года. Но, и после распада Союза останется страшилкой – раскрась картинку.
   А, пока мы курим. Вижу, в наступающих сумерках, лиловые горы, обступившие аэродром со всех сторон. Курю, смотрю и не представляю, что это место, будет болезненно связанно с будущим.
  Теперь уже в прошлом. А, в настоящем – третья сигарета подряд, после марш- броска к лесу от Пестеревского коттеджа.
  Сигареты не считаю, расковырял блок украденного «Мальборо». Ой, хороши, суки, крепкие, настоящие. Табак. Отнюдь не никотинная целлюлоза. Вот сейчас докурю и в гору. До лыжной базы кандыбать метров триста.
 
 Половина вторая того же дня.

   Блин, уже сорок минут, от определенного времени. Лежу, конечно, хорошо, в сосновом тенечке, и чуйка не беспокоит. Все одно – неуклюже, не - уютно и колется.
  Смотрю на заброшенное здание лыжной базы. Простенькое, кубическое, сооружение – отрыжка советского конструктивизма. Вот устроить в нем камин. На пол шкуру медвежью бросить и жить, по - живать. Этаким,  Мюнхгаузеном, в крепостной башне и вино попивать, исключительно красное, выдержанное и сухое. Зимой – глинтвейн. Ясный перец. Вот только камин обязателен и роскошные книжные полки. Ах, да – и, что бы снегом завалило входную дверь. Напрочь.
   С километр дальше пафосный ФОК Трансгаза – физически оздоровительный. Шибко понравилось в нем, Васе Мосееву, секретарю Пермского отделения Союза журналистов, царство ему небесное, со мной париться. Из сухой финской сауны, сделал душистую русскую парную и так отходил березовым веником Васю, до финала жизни помнил. Добрый мужик был – всех устраивал. Как и кандидата в депутаты Государственной Думы местного газового генерала, что в период предвыборной кампании, укатывал, в своих владениях, пермских журналистов. Стал депутатом. Удивительно, но не самым худшим из тогда избранных. Как и Мосеев на своем выборном месте – всех устраивающим. Человек, характером не вздорным, нравом уравновешенным.
   Помню, как Андрюша Никитин, в - первые привел меня на кухню Дома журналистов. Он, еще не был главным редактором, но в авторитете и очень неплохо писал. А, я робел, после корпоративной многотиражки. Хоть и получил премию имени Гайдара – для начинающих авторов, но членом Союза еще не был.
   Кухней, назывался, очень комфортный аппендикс, за туалетом, по коридору, направо и три ступеньки в низ. Там было все, что необходимо для дружеской встречи, только водка и закуска свои.
   Домжур – пафосное крыльцо, легендарного дома на Сибирской, торгового ряда, купцов Парамоновых. Подъезд – с тяжелыми дубовыми створками, сотворенными в 19-ом веке, вначале 20-го, стал дверью в губернскую, большевистскую газету «Звезда». После переезда областной редакции в новое здание, помещение досталось Правлению союза журналистов РСФСР, а в лета и СССР.
   «Пермское время», в Перестройку, арендовало этаж выше, апартаментов Дом- жура. Мой рабочий стол у маленького стрельчатого окошка мансарды, с видом на двор. В него смотрел Аркадий Гайдар, к которому у меня, с детства особые счеты. Особенно с Камнем горячим – два креста, три хвоста, дырка с палочкой и четыре запятые. Такая не простая печать на нем есть, точно, а надпись про возвращение молодости – от лукавого. Автор додумал. Образ зацепил мимоходом из мифологии, про Горюч - камень – жертвенный алатырь, что любое желание исполняет. Нашел Камень случайно, почти в центре Перми, на полпути в микрорайон Нагорный.  Друзей к нему приводил, печать показывал. Андрюша Никитин особенно долго около него стоял, прикасался – и в правду горячий, зимой в округ проталина на полтора метра. Постоял, покурил и сказал, мол, не показывай никому больше, что делать с ним неизвестно, дураков много, а лежит укромно, никому не мешает.
  Вот и сам Гайдар ничего с камнем не сделал. Яркий, не ординарный автор кроме десятка гениальных новелл и чудесной повести, так ничего настоящего, значимого не создал, а написал много. За то вымпелом стал – псевдоним подходящий. Не на одно поколение. Серого безликого стада, что гоняет ветер ожиданий. Из пустого в порожнее и обратно. Хороший человек – не профессия,  а хороший писатель устраивает всех, и человек, соответственно очень удобен, всех устраивающий. Посмертно.
   Посмотрел на таймер мобильника. Блин, уже пять вечера. К Пестереву возвращаться? Эх, говорила моя бабушка Елена Степановна – нет хуже, чем ждать и догонять. Чуйка спокойна и в Фа уверен, а тело все одно подрагивает от нервного напряжения. Привык к такому, бывает. В округ тишина, без - людно. Машины урчат и сигналят на шоссе за оздоровительным комплексом. От - того звук подъезжающего автомобиля мгновенно приковал внимание.
  На грунтовке, в клубах пыли, возле здания бывшей лыжной базы, притормозила неприметная серая девятка. Распластавшись, на опавшей хвое, осторожно выглядываю, из - за ствола сосны. Из машины стремительно выскочила Фа. Суетливо озираясь, начала колдовать над мобильником. Заверещал, мой, сотовый и Фа тут же решительным шагом направилась в сторону сигнала, в мою сторону. Стройняшка моя милая, ну, до чего ладная фигурка, а ведь далеко не девочка. Двигается ловко, грациозно. Кошка. Блин, о чем я?
   С водительской стороны девятки вышел молодой, не высокий, но очень широкий в плечах, мужичок лет тридцати пяти, явно качек – этакий кряжистый боровичок. Голова выбрита, аж, блестит. На кончике носа перловки – узкие очки - хамелеоны. И, прикинут мерзавец, прилично – по цене. Пижон, облокотился, живописно о пыльный автомобиль. Всем видом демонстрирует, что ничуть не помеха ни фирменная тенниска, ни джинсы не турецкого производства. Ага, у тебя голубчик ноги кривые. Хотя, кто знает Фа, дочь степей. Опять в нелегкую, думай о настоящем. Мужичок и в - прям, показался знакомым. Не на лицо. В комплексе формы подачи.
  Уверенно найдя меня под сосной Фа, пантерой опустилась рядом. Молча, уткнулась в плечо, влажным носом. От пота? От слез? Всхлипнула. От слез.
- Черной каплей, сверкнув с высокой ветки и пружинисто приземлившись, Багира сладко потянулась, и зловеще сказала – вы свободы хотели, так ешьте ее, о, волки.
- Волчара, ты хромоногий. Как, ты меня задолбал. Знал бы, гад, такой, какую кашу заварил. Дай сигарету, свои в машине оставила. Тебя, как в этот лес занесло? Где, вообще был? Лег на дно, как подводная лодка…
- Чтоб не могли запеленговать.
  Открывая новую пачку:
- Это и есть, полагаю, начальник уголовки?
- Да, не плохой мужик.
- Вижу.
- Да, пошел ты. По крайней мере, не - худший. У него свой марьяжный интерес и он его готов не упустить. Пока, ты ему нужен ему можно, верить.
- А, чего так долго не приезжали?
- А, вот не поверишь, - прикуривая и уже обезьянничая, - хвосты рубили.
- Два часа, в нашем маленьком городе?
- Игорь профи, он все обставил следственными действиями. В Шанхай даже Шамана привезли. То, да се, видеосъемка, свидетели – шмудетели, где кто был, чего делал, а уж дальше по Шанхаю – ищи, свищи, через Сутузово, Морковкино заговенье, Егошиху …
- Стоп. Понял. ГБ тебя пасет плотно. Шаман все еще у ментов. С меня официальное обвинение в убийстве хромого бомжа не снято. Мента зовут Игорь.
- Игорь Юрьевич Малюта, майор полиции. Начальник уголовного розыска с позапрошлого года, до этого аналогичная должность в Ныробе, но местный – ваш городской. Хорошо знает твоих родителей, учился с тобой в одной школе, но на семь лет младше.
- По школе, разумеется, не мог знать. Фамилия подходящая, но мне ничего не говорит.
    Ныроб? Длиннющая змеюка. А, тут сразу в начальники территориального уголовного розыска. Это очень серьезно для мента из УСИН.
- Оттуда, оперы, по собственному желанию не уходят – место предельно хлебное и капканистое. К тому же сама сказала, что должность аналогичная, значит, земский опер.
- Он тебя знает. Может быть, здесь в городе пересекались?
- Пятый год из квартиры не выползаю. Ладно, вспомню, пока не принципиально. Это его личное авто?
- Сказал, оперативная машина.
- Тогда попроси, что бы он к нам в лес, а не мы, к нему, под микрофоны.
- Что опасного в микрофонах? Все, что ты сейчас скажешь, будет работать на тебя. Случись, что с нами, останется еще один источник. Тот, что оставила в надежном месте.
- С нами уже случилось.
- Хорошо, скажу. Но свой диктофон все равно включу.
- Тогда рассказывай, чего не знаю, не под запись.
  Ничего нового Фа не рассказала, а чего ждал? Назоров по – прежнему в Израиле. Следы машиниста земснаряда Свиридова, человека фамилию, которого следователь Собакин вынес на титульный лист надзорного дела – не обнаружились. Гудешь, по поводу моей персоны в городе и в интернете утихает.
    Фа, скачала из сети последние научные публикации академика Настровича, того, с кем старший Сканер поддерживал контакт в Москве. Самая свежая, она же последняя, датирована 1986 - ым. Ничего связанного с гипотезой Давида Моисеевича о гипер – активности геосинклинальных разрывах гранитных платформ, а уж тем более об особенностях заштатной ГЭС в Среднем Прикамье. В интернете вообще нет ни одной ссылки на глобальную морфологическую схему Дэвиса Уильямса – Вернадского, которой пользовался Сканер.
    А, была ли схема? А, пользовался ли ей Моисей Давидович? Если нет, то, все, что происходит сейчас со мной и с моими близкими, просто – кошмарный сон. Мне просто необходимо проснуться. Не было никакой встречи надзорника Назорова с зека Сканер в лагере Широкстроя, в начале войны. Не было истории Дианы Сканер. Не было следователя прокуратуры Собакина и его Дела. Не было гибели Кости и Розы. Вообще ничего. Раз об этом ничего нет в Интернете. Ни о людях, ни о событиях. Все – результат дурного сна в шалмане старого Шамана. Бывший журналюга инвалид валяется на шконке и бредит под воздействием вонючей наркоты. Что?
- Ау! На шхуне.
- Что?
- Ты, где?
- Извини, чего - то клинит малость. Ты, говорила о Петровиче. Это кто?
- Приплыли. Слесарь из нашей управляющей компании, тот, что выводил тебя, через лифтовую комнату. Тьфу, на тебя. Называется – взял интервью у Солоухина. Тоните, сколько влезет господа алконавты - подводники, людей не подставляйте. Петрович, сегодня утром, остановил меня на крыльце в редакцию и сказал следующее, дословно: «Передай, своему другу просьба удовлетворенна, в любое удобное для него время». Милый о чем речь? Я, с уважением отношусь к Петровичу, но так - же в курсе его непростой биографии. Может,  хватит нам собственной головной боли и с криминалом не связываться?
- А, как получить сатисфакцию, предписал?
- Сказал, звонить ему на мобильник. Номер у меня есть.
- Отлично! Зови мента, базарить будем.
   Ой, как все не нравится Фа. Темные глаза, от тревоги, совсем черные. Видел ее однажды во время нервного срыва – туши свет. Кто - то из нас двоих должен сохранить здравомыслие. У, меня, похоже, крыша нет-нет да едет. Если Фа взорвется, обоим хана.
 Не чуйка, нечто, более глубинное зашевелилось в бездне сознания. Древнее, неимоверно тяжелое. Мне так хотелось обнять Фа, приласкать, приободрить, слово сказать правильное, нужное, чистое. Только – страшное, сдавило, как приступ сердечный так, что не пернуть, не вздохнуть. Крайне редкое ощущение и крайне пугающее. На - вскидку, по жизни, два случая помню. Фа, по своему, оценила ситуацию:
- Молчи, ничего не говори, все равно соврешь. И нечего так глаза пучить.
  Пружинисто поднялась с земли и стремительно направилась к оперу. По - моему, мы оба – я и мент, любовались ее движением. До этого он спиной демонстрировал отстраненность, а вот развернулся и смотрит в нашу сторону. Фа, в обычном состоянии лениво грациозна, в фазе принятого решения – охотница отряда кошачьих. Засмотрелся на танец ее движения. То, жуткое, что внезапно шевельнулось, в бездонном, черном, во - мне – отступило, спряталось. До поры? Минуй чаша сия. Аналогия безотчетно театральная – третий звонок, априори неотвратимая.

Вечер. Среда.
  Не меньше часа сидим под соснами. В очередной раз за последние трое суток, излагаю рабочую версию происходящего, проработал. Игорь, действительно дельный опер. Верит, не верит – вида не подает, как бы невероятно звучала история. Вопросы на понимание задает, краткие, точечные. Взгляд открытый, сочувствующий, поверх фирменных хамелеончиков.
  Контакт доброжелательного нейтралитета установил с - разу, крепким рукопожатием и не навязчивым дружеским на – ты. Без суеты загнал машину в пролесок, обозначил тихим звучанием магнитолу. На полотенце выложил бутерброды. Бутылка минералки, пластиковые стаканчики. Со стороны – дружеский ужин в тени сосен.
  Один просчет – не курит, а ничто так не способствует в общении мужчин, старый репортер – знает. Да, нет - нет, лизнет ледяным, змеиным взглядом. Прицельным, оценивающим, поверх посветлевших в тени деревьев линз очков. В целом мягко, ловко стеллит. Понятно, что опер цепкий и дослужился в таком возрасте до звания и должности. Знать бы еще, на сколько, хозяин на своей земле?
- То, что ты не убивал бомжа в Шанхае, знаю точно. Его застрелили, пока ты у Шамана валялся. Более трех свидетелей есть. Давно шмаль куришь?
- Два раза в армии. Не прикололо. Нет, старик, больше по водочке. По ней родимой, как то привычней.
- Чего ж такой обдолбаный от него вышел?
- Таксист?
- Ну, не Шаман же. Ему статья за притон светит.
- Не передергивай. Много вы у него конопли нашли?
- На статью хватит.
- За употребление статьи нет. А, обыск на хранение и сбыт, результата не дал. Попробуй доказать, без необходимого объема, организацию притона.
- У него вся времянка наркотой провоняла.
- К делу пришьешь?
- В  общем, плевать пусть стариком ОБНОН занимается. Мне, другое не понятно. Ты, так и не объяснил мотивы ФСБ. Чего они на тебя так насели? Ведь, как китайского шпиона обложили. В жизни не видел столько комитетских на квадратный метр.
- Ты, Шамана отпустишь?
- Он под следствием – не моя юрисдикция. Насчет ФСБ, как?
- А, никак. Нет у меня версии по этому поводу. Документы сорок лет пролежали в архиве, в свободном доступе – бери, не хочу. Шевельнули случайно, трупы начали класть. Армейскую операцию развернули.
- Зачем с Лейтером встречался?
- Раз о встрече знаешь, у него и спроси.
- О факте встречи знаю, суть разговора нет. Он креатура ФСБ. Они нас, а не мы их.
- Когда то было иначе?
- То - то и оно. Поверь, ГБ не доверяю и не люблю не меньше твоего. Мне с самого начала не понравилась плотность возни и атаки связанными с этими документами. Они у тебя с собой?
- Нет.
- Правильно. У, Фаризы?
  Фа, хранившая молчание, встрепенулась и, хлопнув ресничками, честно:
- Нет.
  Игорь рассмеялся. Он и до этого похохатывал делано, где было к месту. А, вот теперь рассмеялся:
- Да и нет, не говорите, черный с белым не берите, вы поедите на бал? Конспираторы, вашу - так. За, что люблю журналистов? За непосредственность. Уверен, документы, Андрюха при тебе вон в этой самой сумке. Мне необходимо их увидеть.
- Досмотр?
- Зачем? Сам покажешь. Обрати внимание – покажешь, а не отдашь. Не думаю, что бы надзорка была большого объема. Ведь о надзорном производстве речь?
- Нет. Убийство же – подследственность прокурорская была.
- А, ну, да. Еще интересней.  Прямо здесь, при вас ознакомлюсь и верну. Я, не камикадзе. Игра в Данко с пылающим сердцем в руках ваш удел – людей творчества. Мне чужой головняк не нужен, своего хватает. Но из-за чего сыр-бор, знать должен.
- Ты, меня и задерживать не собираешься?
- А, надо? Для тебя может быть и да, для меня нет.
  Просто так, без затей.
- Братцы и не скидывайте со счетов мой профессионализм – не первый год елки околачиваю. Вы, конечно ребята умные, но не увидите в документах того, что для меня очевидно. Думайте, советуйтесь. Только по - быстрей, ага? У меня без вас текущих вопросов вагон и маленькая тележка.
  Игорь отошел к машине, а нам с Фа – удел длинной тяжелой паузы, не глядя, в глаза друг - друга. Фа и в лучшие годы не заглядывала мне в рот, вот и теперь самостоятельно принимала решение. Как не крути, но в моей, персональной кадушке с дерьмом и она по уши. Фа:
- Что тебя настораживает? Пусть ознакомится с Делом.
- В том то и штука – ознакомится, поймет, что значимой фактической информации в Собакинской папке нет. Все! Конец игры, как зеро, мы ему не нужны. Он по жизни ставит лишь на беспроигрышную комбинацию.
- А, если есть, а ты не видишь?
- Фа, я хромой, а не тупой.
- Одно другому не мешает. Все, шучу, не бычься. Давай о другом. Сам видишь – волчара матерый. Думаешь, он квашней сидел все две недели, как ФСБ танец с саблями устроила на его территории? Уверенна, у него есть своя информация, иначе на контакт с тобой не пошел. Во- вторых: чего ты кобенишься, он сейчас может тебя задержать, закрыть в КПЗ часа на два, спокойно выпотрошить твою сумку и с бонусом сдать в ФСБ.
  Умеет Фа, убеждать, когда ситуация очевидна. Сколько веревочке не виться – кода предсказуема. Уж, лучше в ГБ попасть, из рук официального мента. Больше  шансов выжить – факт задержания формально зафиксирован. Ясный перец, что по воде вилами, но все же. Только вот еще один серьезный маячок нарисовался, внезапно – Ванька Мокрый. Иван Иннокентьевич – вор и убийца, навязчивая фигура из жизни следователя Собакина. Вернее из ощущений, чувств и невнятных образов из жизни Андрея Собакина, в моем сознании. Ведь, на удачу – сдуру, ткнул пальцем в небо, тогда в лифте с Петровичем, на отходе от квартиры Фа к Вовкиной машине. Оказалось старый рецидивист не только жив и обитает в городе, он готов встретиться, а значит – заинтересован и вписан в интригу происходящего. Из впечатлений Собакина, помню, что он видел его во время встречи с Назоровым на городской Стрелке.
 Вчера? Сорок лет назад? Что, за напасть с пространством и временем? По любому встреча с Мокрушиным необходима. Есть еще «Синяя тетрадь» - дневник Дианы Сканер. Его найти, не поле перейти, иди свищи. Без него пазл не сложить. Кровь из носа, а сдаваться рано. Значит, будем сохранять видимость добро - желательных отношений с Игорем Малютой и торговаться за дополнительное время и помощь с его стороны.
  Принял решение, помимо привычной чуйки. От того не на месте она, шебаршится капризно. Не шипит, не цепляет когтями, ворчит обиженно, а поэтому пока не – хана.
- Ладно, позови Игоря.
  Фа, лицом просветлела, временно с нее груз принятия решения скинут.
- Слушаюсь, мой царь морской, это я быстро, рыбкой золотой.
  Ускакала, рыбка, коза ты стрекочущая.
  От машины Фа с Игорем возвращаются не спеша, пересмеиваются, мило щебечут. Интересно они трахались? Фа, что - то говорила об услуге, о доверительных отношениях. А, что они сверстники, красивая пара – мне не жена, он не брат. Черт, кто о чем, горбатый о могиле.
  Игорь, взял  протянутую папку, взвесил на руке и не спеша начал развязывать тесемки. Под, нос, как бы сам себе:
- Странно, папке более тридцати лет, а такое ощущение, что ее закончили наполнять только вчера.
- Почему закончили, -  Фа, весело поддакнула, - ты ведь ее дополнишь, а, Игорь Юрьевич?
- Посмотрим.
  Малюта заменил хамелеоны на очки с диоптриями, точно в такой же узкой, тонкой оправе, на кончик носа. Только очкарик заметит перемену, по толщине линз. Судя по увеличению черт лица диоптрии плюсовые, не большие. Дальнозоркость – профессиональная болезнь корабельных капитанов. Майор прячет. Пижон. Стесняется? Или на - прочь отторгает любые сравнения в интеллигентности. Стереотип массового сознания. Пенсне, очки, как аксельбант у адъютанта – знак принадлежности к особой касте. Не понятной, с неясными функциями и полномочиями оттого чуждой, а заодно и презираемой. Не дай бог, очкарику оказаться в социальном или бытовом положении ниже – особое удовольствие стеклышки расколотить. Ах ты, сука, еще и очки нацепил. Плавали знаем. К интеллигентности очки не имеют никакого отношения. Зрение плохое. Даже у дворян, судя по русской классике – лорнет стильно, очки подозрительны. Сегодня у каждого второго геймера подростка зрение испорченно виртуальным бытием. Казалось бы, настало время ботаников, на хоругвях Царь Алексей Михайлович, в очках серебряной оправы. Ни - фига. Могуч и велик массовый стереотип. Нет линз, дома сиди, сади от души зрение у монитора. Не дразни уличных гопников.
  Фа, потянула меня за руку.
- Пойдем, прогуляемся.
  Малюта не отрываясь от изучения документов:
- Да, ребята, не обращайте на меня внимание, не убегу. Кстати ешьте бутерброды, а то с дохнут на жаре.
  Отошли не далеко и в сторону машины. Направление задала Фа. Интуитивно или осмысленно не доверяет Малюте? Конечно, не вскочит и не уедет коварно с папкой Собакина. Свою позицию он озвучил четко и убедительно. Волнует иное – останется союзником, хотя бы в нейтралитете или, как высокопарно сформулировал Пестерев, не вникая во множественную суть латинского изречения – гомо гомини люпус ест? Любой человек по природе оборотень, в погонах или без. Существо постоянно находящееся в шатком равновесии между человеческим здравомыслием и звериными устремлениями. Если уходящая, в бесконечность, сложно сплетенная из нейронов сеть сознания, не стянута катастрофичными узлами, то самый светлый интеллект под воздействием внешних требований способен обойти узорчатой уловкой нравственную нить. Уйти от здоровья человеческого ума в мир безусловных звериных законов - рефлексов. И сделает он это элегантно, без видимого, даже для самого себя, зооморфизма. Первый шаг – он же последний, придется всю жизнь с совестью договариваться и уклоняться, пока человек волк, если не проглотил сразу, дожует человека. Невозможно найти безопасный путь между подлостью и человечностью.  Как не лавируй вопрос тебя достанет, пусть в преддверии смерти, а догонит и обязательно прижмет категоричностью – зверь или человек? Дикси.
- Хочешь, анекдот расскажу.
- Что? – Фа, словно вынырнула на поверхность воды, выпучив глаза, настолько неожиданно разорвалась тишина.
- Анекдот, говорю, правда, бородатый, но к месту.
- Валяй.
   Оперся спиной на ствол ближайшей сосны.
- Объявление на заборе. Пропала собака, почти щенок, белая с черными ушками, милая, ласковая, очень добрая, сука, ****ь, долбанный в рот, как дальше жить в этом мире?
   Фа, по инерции, ушедшая на несколько шагов вперед, остановилась, резко развернулась и внимательно посмотрела мне в глаза.
- Смешно. Алаверды. Объявление на заборе. Пропал щенок, одноглазый, правое ухо оторвано, левая передняя лапа перебита, правя задняя, отсутствует, хвост отрублен, отзывается на кличку Счастливчик. Ты, спекся?
- Трудно сказать. Стеклянное, какое - то состояние. Упаду, разлечусь на мелкие осколки.
- А, ты не падай, милый. Ты, ведь у меня сильный и не в таких передрягах выстаивал.
- Ты с ним трахалась?
- С кем? А! С Малютой? Совсем рехнулся. Я себе враг?
- Предлагал?
- Так вы всем предлагаете, не впрямую, так экивоками. Ты, не такой? Такой, милый, такой. Тебе ни костыли, ни гипс не помеха. Снежанка рассказывала, помнишь Снежанку, медсестру из первой хирургии? Помнишь, ходок негодяйский. Так она мне рассказывала, что ты и на вытяжке, с гирей на ноге, изловчался. 
 - Завидуешь?
  Без оценочно:
- Ха.
   Физически ощущаю энергию, вливающуюся в меня, через ее руки, положенные мне на плечи.
- Хочешь поцелую.
- Диктофон выключила?
- Не включала, я вас сфотографировала на мобильник. Главное факт контакта зафиксировать. Кстати Игорь заметил, ничего не сказал. Значит пока всех, все устраивает. А, чего ты с сумкой, таскаешься?
  Сумку с плеча не снимал, с момента отхода с Пестеревского поместья. Елы - палы он же наверняка уже обнаружил мое отсутствие. Суетясь, вытащил мобильник. Глянул на таймер и офигел – 20. 15. Опасно перестаю ощущать время. Тусанул весла и, как мог быстро поковылял в сторону Малюты.
   Игорь видимо уже просмотрел документы. Папка закрыта и даже завязана, лежит рядом с бутербродами на полотенце. Малюта думал – поза застывшая, взгляд в никуда, только солнечные зайчики от крутящихся в руке очков. Посмотрел на меня вопросительно.
- Это все, что у тебя есть?
- Предположим.
- Так все или нет?
- По - твоему, этого не достаточно.
- Мяса мало. Этот ваш Собакин, либо абсолютно не компетентен, как следователь, либо не доверял официальной подшивке. Судя по некоторым оперативным заявкам – второе. Просматривается четкая версия. Только ему пришлось начинать с нуля. Дело передали, а первичные следственные действия практически не произведены. Поэтому и винегрет такой – конструктор Лего из разных комплектов, монтируй, как знаешь. Любопытного много, но все накрыто медным тазом незавершенки. Амба – хлам, муколатура. И из-за этого!
   Порывисто подхватил папку, но тут - же бережно, словно гранату взведенную, опустил обратно.
- Из-за этого столько шума. Не понимаю.
  Брови под морщины в лоб и опять взгляд в пустоту. Он действительно не понимал и как прочный профи самокритично допускал возможность личной ошибки в оценке значимости документов. Семь раз отмерь, но окончательно принял решение.
- Так, обвинение в убийстве с тебя снимаю. Прекращаю розыск. Если выходные переживешь, в понедельник после обеда, двадцать четвертый кабинет. Считай, вручил повестку.
  Без бравады, без тени сомнения. Хозяин. Хозяин сказал, хозяин сделал.
- Значит ты, - Фа, не спрашивала, констатировала, - нам не поможешь.
- Тебе да, ему нет. Чего он со мной в прядки играет. Что такое «Синяя тетрадь»?
- Откуда знаешь?
- От верблюда, - Малюта, не разыгрывает излюбленную оперскую карту – внезапность основного вопроса, по взрослому сердится, - элита, мать их, на защите государственных интересов, течет, как решето. Что за тетрадь?
- Личный дневник Дианы Сканер.
- Этой девчонки, в округ трупа, которой столько суеты? Значит, в этой ситуации есть нечто и оно в дневнике. Ты, его прочитал?
- Дневник? Да.
- Он при тебе?
- Нет.
- Точно?
- Точнее не бывает, это моя последняя страховка.
- Понятненько. Опять получается, что вы знаете то, чего не знаю я, а знать должен. Мне необходим дневник.
  Черт, разыгрывать Пестеревскую партию? Малюта не Пестерев – прожженный опер, блеф учует с пол оборота. Козырь старый, уже проверенный, но только в новой партитуре применим. Бегло скользнул взглядом на Фа. Голован с острова Пасхи, даже губы каменно и обиженно поджаты. Информация о «Синей тетради» для нее открытие. Считает, что был с ней не до конца честен. Милая, знала бы ты, что про дневник узнал сегодняшним утром. И у меня его нет, в глаза не видел. Или видел в сновидениях у Шамана? Кажется, писала? Чем дальше от колдовского наваждения, тем не четче рисунок и образы впечатлений. А, в письменном изложении, эту деталь упустил.
- За ним ехать надо.
- Далеко?
- Нет, город маленький.
- Все равно ехать. Вот, как решим: я сейчас в отдел, отменю розыск, сниму всю наружку, а вы, часа два, перекантуетесь здесь. Приеду, подумаем.
- А, ГБ, как на это отреагирует?
- На - срать. Моя земля.
- Логично, но не разумно – шею сломаешь.
- Утомятся ломать. У меня все ходы записаны.
- Вы, начальник, вам видней. Не могу только понять – какого уровня топтуны, понятно, что не местного помета, краевой, федеральный?
- Правильный вопрос, господин журналист. Корочками они не светят. Подразделение, звания, должности – не представляются. По апломбу – краевые, по прихватам – федералы. Все руководящие предписания на меня летят, с - верху из края, по нашей вертикали.
- Может и не ФСБ?
- А, кто?!
  Малюта осекся, выпучив глаза, умолк, бешено соображая. Хоть, и матерый опер, а в покер не играешь. На лице –  озадаченность и растерянность.
- Не! А, полномочия? Указания с - верху. Ты, хочешь сказать, что это частная структура?
- Почему нет? Ты - же сам сказал, не представляются, корочки не светят. А, за определенное бабло, сегодня и министерство купить можно, не то, что краевое правительство. Даже если и официальные сотрудники ФСБ. Под формальным прикрытием, частные задачи решать проще.
- Версия тупая и невероятная, поэтому жизненная, требуется дополнительная информация. Тогда не два, четыре часа здесь потусуйтесь. Сейчас, ух, ты блин – 20.45. Что - то я с вами время перестаю ощущать. Ладно, не суть. Главное будьте здесь. От телефонов воздержитесь. Сказал, приеду, буду. Все по коням.
- Подожди Игорь. Мы отходили в лес, ты здесь оставался, видел и грунтовку и шоссе. Была, какая - то движуха, необычная? Машины навороченные?
- Вопрос понятен, но не ясен. У ФОПа, как обычно по будням, парковка пустая. В сторону Высоцкого, по грунтовке, проехали старенький «Фольксваген» и сорок первая «Нива», уже ржавое корыто. С час назад, с интервалом примерно в минут 20. В чем подвох? Обожди. Ты, на Высоцкого отсиживался. Если не секрет у кого?
- Не секрет, у Пестерева.
- У, Петечки? Удивил. И много у тебя еще сюрпризов, волшебник? Петр Григорьевич, с какого бока припека? Еще тот колобок. Или он у тебя, то же на крючке, как Лейтер. Чего, бычишься, думаешь, я, про скабрезные фотки не знаю? Чем Пестерева зацепил? Кстати, он, то же креатура ФСБ, со времен КГБ. Обращаясь к нему, серьезно рисковал. Почему он тебя не сдал?
- Теперь, думаю, сдаст.
- Без спросу ушел? Боишься, укрыватель - соучастник, спохватился и  ГБ навел? Не, ссы, репортер, чем ближе, тем безопасней. Не думаю, уверен. Фариза, пойдем, одеяла дам. Все еще сложнее, чем казалось. Не удивлюсь, если заночуете здесь. Ночи теплые, не околеете. Только глубже в лес дислоцируйтесь, по - дальше от дороги.
- Шамана, отпустишь?
- Опять двадцать пять. Русским языком сказал, что ему предъявлено обвинение.
- Следователь наверняка пацан со студенческой скамьи. Порекомендуешь изменить меру пресечения, отпустит.
- Что тебе медом этот шаман намазан?
- Он, человек хороший, я его, очень давно и хорошо знаю. Убийство с нас, ты снял, а по наркоте практически не доказуемо.
- Достал. Я, подумаю.
  Малюта уехал, Фа вернулась с двумя шерстяными одеялами. Молча, подошла, равнодушно бросила на хвою, устало на них присела.
- Игорь тебе, что - то сказал?
- Говорит, ты негодяй и авантюрист. И что бы тебя из виду не отпускала.
- Логично. А, что еще?
- Неудачник.
- Лузер, значит.
- Ты, не лузер, ты подстреленный стайер.
- Дыхалка, только на короткую дистанцию?
- По – жизни и никакой техники бега. Давай метров на 50 в лес, от дороги. Игорь заверил, что найдет, без труда.
- Как? Он затемно вернется.
- Строго на север.
- Без компаса, без четких ориентиров?
- Он, как и я интуитивно определяет направление на север.
- Фантастика, какая то.
- Ты, у нас сплошная проза? Главное, что бы мы никуда не уходили иначе он за нас не отвечает. Почему ты мне не рассказал о дневнике? Что в нем и где он?
- Не знаю. О его существовании только сегодня утром узнал от Пестерева. Пестерев и сам подал идею для блефа. Иначе он меня сразу ГБ сдал. А, так у него выторговал время. Он, болезненно нуждается в обладании этой тетрадью. Думаю, что - то запредельно личное. Ты же читала мой опус, там про Петю Пестерева много чего было.
- И он твой блеф не просчитал?
- Выложил несколько интимных фактов из их Дианой взаимоотношений. Из снов у Шамана.
- Попал в совпадение?
- Фа, милая, не загоняй ты меня, категоричностью. Сам уже не понимаю, где сон, где явь, прошлое, настоящее. Вон уже Малюта рядом с нами теряется в реальном течении времени.
- Значит, с Малютой то же блефуешь. Ты ему на один зубок, проглотит.
- Пусть пробует, у меня объем большой.
- Он, троих, проглотит, как ты. Пережует и не поперхнется, как только поймет, что у тебя нет дневника. Что же такое в этой «Синей тетради»? У, тебя есть, хоть какие - то предположения? В твоих описаниях сновидений ничего не нашла, даже упоминание о самом дневнике. Ты, либо заспал и забыл, либо не захотел вспомнить.
- Читая текст, понятно, что впечатления чудовищно дискретны, образы размывчаты, суть и значение происходящего, как правило, противоречивы и не ясны, как при реставрации любого сна. Думаю, тех, кто охотится на дневник, не интересуют размышлизмы и переживания от первого лица. Скорее всего, девчонка зафиксировала информацию от вторых лиц. В - первую очередь от отца и касается это его идеи фикс – мифической таблицы Джейсона - Вернадского. А, еще конкретней не целесообразности, если не катастрофичности строительства нашей ГЭС.
- В твоем тексте речь о Широковской.
- Видишь ли, за последние двое суток зацепил любопытные версии очевидцев, которые очень органично укладываются в ткань сюжета. Вспомни, смерть отца связана с неким посланием в ЦК партии, в контактах с академиком Ностровичем и серьезной ссоре с Назоровым, со всеми старыми друзьями.
- Естественные причины его смерти не рассматриваешь?
- Абсолютно.
- Раздражает, как, твоя безаппеляционность. Что у тебя есть, кроме твоей пресловутой чуйки?
- Это второй вопрос. Поскольку не проходит и полгода, как гибнет Диана. Через десять лет. При попытке самостоятельного расследования, при крайне подозрительных обстоятельствах погибает ее младшая сестра. А, через полвека начинается чехарда в округ внезапно всплывших архивных документов.
- Про сестру и ее смерть – откуда?
- От верблюда.
- От, Солоухина что ли?
  Фа, настолько заразительно хихикнула, что невольно и я растянул рот в улыбке.
- Попрошу не оскорблять зубров отечественной литературы.
- Пить надо меньше.
- Лучше вообще бросить одновременно:  курить, кушать, дышать. Жизнь – опасное заболевание, стопроцентная летальность.
- Да, плевать хотела, на вас старых алкоголиков. Твою версию содержания дневника, услышала. Есть соображения о его местонахождении? Конечно, если он был и сохранился.
- То, что был, сомнений нет. Вспомни вопрос Малюты. Он, четок в определении – «Синяя тетрадь». Услышал его не сегодня. А, то, что дневник Дианы – общая тетрадь в клеенчатой обложке синего цвета, Пестерев вспомнил только сегодня. Так, что имя артефакта собственное, не нарицательное, не первый день существующее, для посвященных устоявшееся. Цел - ли и если да то где и у кого? Терра инкогнито.
- У близких знакомых, подруг, родственников?
- Диана, кроме отца, ни с кем доверительных отношений не имела. За, весь год, проведенный на Стройке, никуда не выезжала. Мое личное убеждение – дневник был у следователя Собакина. А, этот человек, как теперь выясняется – мифический образ из моих сновидений. Где жил, с кем дружил, сколько прослужил? Реально существует, только в воспоминании, Пестерева, да вот в этом.
  Поднял с полотенца, аккуратно положенную Малютой, папку Собакина. Засунул в сумку.
- Ты заметила, что подлинность документа не вызвала у Малюты никаких сомнений?
- А, могли бы?
- Черт его знает, а вдруг это грандиозная, хорошо спланированная, провокация? Одних мерзких, властных структур против других.
- Поэтому Игорь и повелся на твою версию о частной детективной организации? Кстати, как она тебе в голову пришла?
- Наитие. Общее впечатление. Очень грубо, как то слишком показушно и не эффективно работают. Случайное убийство бомжа. Свистопляска на телевиденье. Ограниченный карт-бланш. Не согласованность с действиями ментов. Про частный сыск, это пальцем в небо. Только чуйка подсказывает, не все просто с охотниками, правая рука, не ведает, что творит левая. Вот пусть Малюта и разнюхает. Опер он от бога – мент до конца не скурвившийся, человек не глупый, мужик тщеславный с амбициями, с большими связями, ситуацию на своей земле держит под контролем. Разберется. Уже пошел ва-банк.
- То, что у Игоря связи на верху, по крайней мере, на краевом и без тебя знаю. Скажи, откуда уверенность такая, что ва-банк? Он не из элитной обоймы. Родители земские врачи, образование –  текстильный техникум и школа милиции.
- Вот таким, как раз и плевать на официальную элиту. У, него избранность в глазах прописана. Не нужны ему формальные условности. Он сам себе элита – мерило личных достоинств и моральных прав. Ты, была, когда ни - будь с ним в ресторане? Думаю, да. Он, хоть раз отнесся к официантам не корректно? Уверен, что нет. Такой, и вышестоящего начальника подставит, надо, так и застрелит, без всяких моральных терзаний. Свое место на Олимпе примет, как должное, само собой разумеющееся. А, понятие элита общества, формирующая систему управления государством – миф, пена с похлебки для народа. Настоящее мясо варится на дне кастрюли Настоящая интрига, постороннему глазу никогда не видна. Верную суть ее, только повар, понимает. Знай, себе помешивает варево, при необходимости пену снимает.
- Повар – я так понимаю это тайное мировое правительство? Ложа масонская, транснациональная корпорация, маги или инопланетяне. Конспиролог ты не доношенный.
- Понимаю твой скепсис. Только у холопов постоянно чубы трещат, поскольку баре, в пене, постоянно дерутся – повар уж больно, ловкий. Бурлит бульончик, тысячилетия. Выкипит, одни канцерогены останутся, ими повар и по - травится окончательно.
- Так, понятно пациент, очевидно, спятил и заговаривается. Давай перебираться на новое место. Тебе надо поесть и поспать. Часа четыре у тебя точно будет.
- Боюсь, не усну, голова квадратная.
- У меня есть замечательное снотворное.
- Водочка?
- Кому, что – горбатый о могиле. Надеюсь, что лучше. Бери весла, греби следом.

Четверг. Раннее утро.
  Господи, хорошо - то как. Птицы щебечут, солнышко ласково приветствует. Лучи игриво и мило скользят меж кофейных, золотистых стволов сосен и пушистых веток. Ночь не разогнала томность, распаренного, предыдущим днем, хвойного, смолянистого царства. Нежная утренняя прохлада вкрадчиво, но значимо подчеркивает вечную свежесть и чистоту соснового бора.
  Под одеялом тепло и уютно. Рядом Фа, в одной футболке, по привычке свернулась калачиком, спиной ко мне. Осторожно, едва прикасаясь, провел рукой по ее ягодичкам. Ха.
Даже трусики не вернула на место. Что за барышня, право чудо. То, что она преподнесла накануне в качестве снотворного, вместо водки – описанию не подвергается в моем сознании. Не мальчик и с Фа не в первый раз, но так необыкновенно хорошо не было никогда. Было по - разному – и просто хорошо, и болезненно хорошо и даже дежурно отлично, но так! Может и вправду близость тел любящих друг друга людей, на грани жизни и смерти, божественна по сути своей. Ночью, уже засыпая в сладкой истоме, слышал, как Фа промурлыкала, растворяясь в своем сне – с неба звездочка упала, прямо милому в штаны.
  Пусть горит там … черт, сколько времени? Где Малюта? Импульс тревоги не только окончательно вывел из сладкого сна, разбудил Фа. В отличие от меня, пружина степная, тут же привела себя в боевое настроение. Теперь она АК - 47 – великолепная  штурмовая винтовка. Порывисто выхватила из своей сумки мобильник:
- Блин, пол - четвертого. Почти шесть часов прошло, как Игорь уехал. Где он? Обещал, что будет, максимум, через четыре.
- Может быть, не нашел?
- Ерунда, я бы услышала машину, не так далеко ушли от дороги. А, черт где они?
  Молча, протянул ее трусики. Нашел под собой. Ни здрасьте, ни на срать, ни с добрым утром милый. Фа, покусывая губы, стремительно одевается. Присоединяюсь к процессу, но что дальше? Малюта действительно свет в окошке и мы к нему прочно привязаны. Ждать?
- Давай вернемся к дороге. На опушке дороги просматриваются.
   Без ответа. Фа, прикуривает свою тонкую, длинную сигарету с ментолом. Она же бросила, ан - нет, в окопах все курят и богу молятся. То же хочу курить, но еще больше пить. Полтарашку воды от Малюты выхлестали еще ночью. Вспомнил про бутылочку минералки, реквизированную у Пестерева, полез в сумку, что подушкой мне служила. Случайно зацепил холодную сталь «Стечкина». Пистолет глухо и тяжело бухнулся на дно сумки, лежащей на земле. На этот звук Фа, прореагировала:
- Он, что все еще у тебя?
- Где ж ему быть.
- Надеялась, что Владимир заберет.
- Так он и забрал по началу, за тем отдал. С трудом, но удалось убедить.
- Отдай мне.
- В твою сумку не влезет. Да и женщина с пистолетом, что за рулем. Ты даже, где предохранитель не знаешь, вдруг случайно сдвинется.
- Тогда, здесь закопаем.
- Он, мне нужен.
- Зачем? Отстреливаться от ФСБ? Или кого - то решил убить?
- Прости, не сторонник театральных стереотипов. Не обязательно ружье выстрелит в финале, если мелькнуло на стене, в первом акте. Мне с ним спокойней, чувствую себя уверенней.
- Потому, что ты бедненький - слабенький, болезный? Не тринди. Просто ты устал, стайер, дыхание сбил, на длинной дистанции. Как все, неуверенные в себе, люди за железку хватаешься.
- Не рычи, пожалуйста, на меня, пожалей остатки самолюбия, хотя бы из той простой причины, что какой ни наесть, а все - таки мужчина. Ты – женщина. И, решать, в конечном счете, мне. Все, сказал.
  Фа, явно, закипавшая, к взрыву, взяла тайм - аут. Молча, свернула одеяла, побросала в сумку, так и не съеденные бутерброды, демонстративно, ноль внимание  на мои действия, двинулась к дороге. Ковыляю следом, с трудом огибая, уже не столь любезные кофейные стволы. На опушке заняли прежнее место, отмеченное пластиковыми стаканчиками, оставленными накануне. Про себя отметил – единственный мусор в этом массиве пригородного леса. Обычно – мама, не горюй. Странно. Может близость транс - газовского ФОК, причина? Там корпоративная охрана. И, со стороны котеджного поселка свои секьюрити. Вот и нет возможности тотальной свалки, что давно окружила город даже по водным границам.
  На - сколько позволяют диоптрии очков, всматриваюсь в здание ФОК и прилегающую территорию. Еще раннее утро и нет никакого движения вообще. Раз, на крыльцо выходил одинокий охранник покурить. Праздник с фейерверками  и столпотворение навороченных иномарок на парковке, начнется завтра, ближе к вечеру – начало уик-энда. Рядом, на одеяле, нервно вошкается Фа. Если маслянистая тяжесть ожидания меня придавила, буквально вмяв в сухую хвою, то Фа, инерционно, всем телом сопротивляется неимоверно тягучему времени. Ситуацию отягощает обиженное молчание. Нет, не вытерпела, повернула ко мне голову, пристально смотрит. Вижу это боковым зрением.
- Милый, прости меня.
- Дурру окаянную.
- Согласна. Просто с вечера все так, не плохо, складывалось.
- А, по - утру, они проснулись.
- С добрым утром, милый.
  Уткнулась лицом в мое плечо, шмыгнула носом. Старый, но эффективный прием. Растаял. Обида была, оттого, что она хоть и в запале, а сказала правду.  Злость на себя. Отпустило. Возвращается утреннее настроение, ощущение доброго, выспавшегося, отдохнувшего. Обнял, крепко прижал ее голову к своему плечу. Черт, действительно люблю эту женщину. Боже, помоги нам выбраться из этой задницы.
- Фа, ты только симки меняешь?
- Нет, трубки то же.
- Сколько же у тебя подруг?
- У, меня много друзей, в отличие от некоторых. Хочешь, что бы позвонила. Но, Игорь настоятельно просил не связываться с ним по сотовой связи.
- Хочу поговорить с Петровичем.
-  Ага, вот как. Это в связи с его посланием?
- Да.
- Тогда, пожалуйста, объясни о ком и о чем идет речь. Только не сердись, буду молчать и от вопросов дополнительных воздержусь.
- А, рассказывать особо нечего. Так, стрелка из тумана. Как ты выразилась – попадание в совпадение.
- Слишком много попаданий, что - бы не верить в силу колдовства Шамана. Как говорил старик Вольтер, если допустить существование Бога, то и Дьявол не скучает рядом. А, я в Бога верю. Жги, что знаешь.
- Помнишь в моем тексте, во время встречи с Собакиным, ночью на плотине, Назоров упомянул рецидивиста с погонялом Ванька - мокрый. Упомянул, в связи с возможной угрозой, для жизни Собакина, поскольку заключенный совершил побег. Практикант - стажер в Усть - Ильинске, ухитрился взять его в одиночку. Не фигура речи, действительно один на один. Хотя мог этого и не делать, стажировался на должность следователя прокуратуры. Вся штука в том, что Собакин знал Ваньку - мокрого в лицо со времен срочной службы во Внутренних войсках. Охранял его в лагере, лично знаком был и даже конфликт имел. Поэтому и с работал, в Усть-Илинске, настолько эффективно. Следствие тогда не смогло доказать его вину в двух убийствах. Он сел за разбой и грабеж. Из лагеря, бежал и каким - то образом оказался в нашем городе. Собакин его видел на Стрелке, где была назначена встреча с информатором. Только вместо информатора пришел Назоров. Встреча короткая, сумбурная, очень странная. И за встречей наблюдал Ванька-мокрый, и не случайно, в этом Собакин уверен. Только за кем? За ним следователем прокуратуры или за первым секретарем горкома партии? Он его упустил. Уверенность в причастности к убийству Дианы Сканер, остается.
- У кого? У Собакина или у тебя?
- У нас. Стоп! Ты обещала. Да и текст читала, я про это писал.
- Все-все молчу. Только один вопрос, последний. При, чем здесь Петрович?
- В лифте спросил на удачу, чуйка шепнула. У, Петровича не одна ходка и судя по наколкам статьи серьезные, сиделец заслуженный. Вот и задал вопрос, а не знает ли он Ивана Иннокентьевича Мокрушина. То, что опять пальцем в небо запузырил, понял с - разу. Как видишь не напрасно. Мокрушин, жив и здесь в городе, заинтересован во встрече со мной. Выход на него, через Петровича. Чего тебе в послании не понятно? Надо звонить Петровичу, назначать время и место встречи с Мокрушиным. Уверен, что и с транспортом спроворят и хвосты обрубят.
- Хорошо. Сейчас почти шесть утра, давай подождем Игоря еще час. Если к девяти не появится, звоним Петровичу. Есть хочешь? Бутерброды, правда, подсохли изрядно, главное воды нет. Говорят, тут родники есть, но я не знаю где именно.
- Есть вода.
  Из-за ссоры забыл достать минералку из сумки. Фа, с жадностью приникла к бутылке, глянула на меня, поперхнулась, суетливо протянула мне. Скрывая неловкость и утирая губы:
- Ух, ты. Настоящий «Нарзан».
- Где ты видела настоящий «Нарзан» в пластике? Лопухнулся Пестерев, на бренд повелся.
- У Петра Григорьевича спер?
- Одолжил, с молчаливого согласия.
  Сделал несколько коротких глотков, не без удовольствия сжевал пару бутербродов с сыром. Кондиция та, что люблю с детства – подсохший плотный черный хлеб и твердый со слезинкой, в уставшем изгибе, классический «Голландский». Фа, сгрызла только сыр, с оставшихся корочек. Хлеб, завернула в салфетку и сунула в сумку. Жест -  волшебный.





 Давно и не мной подмечено, тот, кто к хлебу относится бережно – не животное. И, тут даже не сокральность формальная, не цивилизационная культура, а интуитивность, какая то, над привычным мышлением. Сформулировать затрудняюсь, на практике проверенно – работает.
 
     Работает практика, проверено.
  Этот индикатор открыл мне двери в большую журналистику, в конце 80-х, уберег от очередного ареста, жизнь спас. Вторая, моя, весна работы в редакции многотиражной газеты Камского пароходства «Большая река».
   Весна, для речников, в первую очередь – Северный завоз. Плотным караваном шли в верховья Камы, Колвы, Вишеры суда, самого различного типа, по большой воде, с многотысячным грузовым десантом. Еще не существовала развитая инфраструктура автомобильных дорог и мостов. Железная дорога заканчивалась в Соликамске. До самых крайних населенных пунктов объемные грузы, возможно, доставить только речным транспортом и только по весенней большой воде. Грандиозная акция являлась советской штурмовщиной чистой воды, но речниками воспринималась, как явление должное, традиционное, даже любимое. Дело даже не в денежной надбавке, за авральные условия труда. Это было интересно. Своеобразный разогрев в начале навигации, перед рутиной основных перевозок по серым, порой бескрайним зеркалам водохранилищ Камы и Волги от шлюза до шлюза. Вниз, вверх, по одним и тем же портам и маршрутам, в течение полугода. Север требовал мастерства, опыта и самостоятельных творческих решений – мечта флотоводца любого ранга. И, это без учета уникальной живописи – разлившихся, в первородной стихийности многочисленных притоков великой приуральской реки. Сами названия прибрежных сел дышали живой историей – Сольгород, Вильгород, Камгород. Черных аистов, занесенных в Красную книгу еще в середине прошлого века, увидел именно там. Там люди сами себе радовались.
  Лично мне очень нравилось ходить на Северный завоз. Хотя, чего грех таить, поначалу задачу ставил далекую от живописного первородства края. Не жить, не быть, а страшно хотелось увидеть зону отчуждения. В феврале 82-ого, в районе реки Березовка – приток Колвы хлопнул ядерный взрыв. Небольшой, такой взрывной сюрприз, в четверть Хиросимы, неожиданный для всех. В первую очередь для тех, кто его заложил еще в 1971-ом.
  Подробности по проекту «Тайга», как впрочем, и само имя собственное, узнал лишь в начале 21-го века. В конце 80-х предыдущего, воображение взбудоражила и дала толчок в личной биографии, именно данная отрыжка отложенного в 70-е ядерного апокалипсиса. Планетарной катастрофы задуманной исключительно в народно хозяйственных целях. Сколько, какой мощности и технологических особенностей ядерных зарядов было заложено для разворота Печеры, через Колву и Каму в Каспийское море, до сих пор неизвестно. Самопроизвольный, по - видимому, взрыв 82-го года всколыхнул дно старательно забытых в семидесятых. «Голоса» сорвали связки. Только кроме кукареку, источник – работодатель и сам не обладал исчерпывающей информацией. Но, стойкий информационный повод – искушение для нормального журналиста возник и устоялся.
   А, на дворе Перестройка, гласность и демократизация. Не у меня одного руки чесались. Мальчик крайне амбициозный, да в самом начале профессионального полета. Только в отличие от зубров газетных у мальчика корпоративная возможность – Северный завоз. Запретную зону отчуждения и охранять от щелкоперов без надобности. Вокруг сплошные лагеря строгого режима Учреждения Ш-320, в просторечии – Нырлаг. Приуральская тайга и многочисленные притоки, большие и малые, в заболоченных низинах на сотни километров. На Колымских табельных промыслах больше побегов и не санкционированных проникновений.
  В первый свой Северный завоз мне чудом удалось проникнуть в Еловку – деревня на юго-западной границе Зоны отчуждения. Даже в последующие вылазки, более глубокие и масштабные, при посещении брошенных изб, не покидало гнетущее ощущение – сумрачного присутствия хозяев. Нехитрая деревенская утварь, одежонка, мебель все на местах, даже ложки - плошки на столах не убраны. Тревогу и недоумение усугубляли отсутствие беспорядка в интерьерах, тенет по углам и пыли на не разбитых окошках. Безумное ощущение присутствия хозяев, при абсолютной тишине наполненной звуками. Шорох, скрип половиц, тени, мои? Чужие? Ветер, движенье ветвей за окном. Но не людей, не животных, не вездесущих москитов.
  Со мной тогда на берег увязался молоденький моторист с катера. Он оказался не менее впечатлительным. В первой же избе, переступив порог, замер и рот раскрыл, лишь глазами искал что то. Когда перекрестился на красный угол, без икон, понял.
- Ишь, образа с собой забрали, а покладница без крючка, староверы жили.
- Какого крючка?
- На которую православные лампадку подвешивают. Староверам нельзя у них оборот такой. Пойди, поищи по избе изогнутое железо или просто гвоздя вбитого.
- А, ухват, как же? Чугунки, посуда металлическая?
- Поди, поищи.
  Не нашел. Струганные, обугленные деревянные лопаты, различного размера и конфигураций были. Горшков керамических и прочей посуды из глины не мерено. Не ножей, не вилок, не алюминиевых ложек. Первая изба в Зоне отчуждения оказалась классически раскольничьей. Позже попадались аналогичные, но все, же больше смешанного быта.
- Андрюх, я это, на борт вернусь. И, это, ну, капитан выше не пойдет.
- А, если еще валюты добавлю, скажем, на три? Или пять, но позже.
- Не, пустое, даже не старайся. Хоть пять, хоть десять, хоть прям щас, хоть опосля. Он и так, для тебя, правила нарушает по черному. Начальство, прознает, врежет, мало не покажется, а то и на берег спишут. Долго тут не задерживайся, капитан, говорил, что у нас уже два часа вне графика, а еще обратно. В - низ конечно шибче пойдем, но, ты, блин, это, ну не тяни тут.
  Валюта, не баксы – водка. Самая надежная и безотказная валюта, в условиях тотального дефицита и карточной системы. У меня не бодяга – Пермская фирменная, крышечка с козырьком. От, Тюлькино до Булыги шел на «румынке», управляемой баржой на буксире. Три тонны водки и два замечательных шкипера. Столько водки в одном месте никогда больше не видел. Таких щедрых и жадных до жизни шкиперов в первый раз.
  Редакционным «Зенитом» отщелкал кассету. Полевал все подряд, на что глаз лег. Как, напутствовал друг Горка, профессиональный фото - корреспондент. Позже, в штатном режиме он выберет, что надо, лабораторно подтянет. Гора, не особенно честолюбив и амбициозен, но мои планы о прорыве в большую журналистику – «понимам и одобрям».
    Уже на катере перезарядил фотоаппарат новой кассетой. Отщелканную, отчего-то, не в сумку, а в карман куртки сунул. По ходу вверх капитан открыл для меня местную достопримечательность – водопад Звонкий. Сделал это артистично, заблаговременно и даже для пущего эффекта обороты сбросил. На излучине, у как казалось высокого лесистого взгорка, при крутом повороте на левый борт,  правый берег оказывался мощным скалистым утесом. Само по себе неожиданно и очень красиво. Но, боже, с верхушки гигантского, каменного торса, уральского гранита летел каскад блистающих звезд, разбивающихся об уступы на мириады мельчайших бриллиантов. Не водяной пыли, как на виденных в детстве, в Крыму водопадах, а именно бриллиантов. Эффект создавало естественное обрамление Колвинского чуда – обнаженный гранит. И вода не гремела, она звенела, как великолепный камертон, в руках гениального настройщика. Вода пела. Пела звонко и чисто, завораживающе.
  Оттолкнувшись от изумления, было бросился на корму, на ходу расчехляя фотоаппарат. Капитан удовлетворенный произведенной интригой, снисходительно осадил:
- Не суетись, журналист, пойдем обратно, обороты вообще сброшу, трясти не будет, снимки лучше получатся.
 Капитан сдержал слово, и я с восторгом снимал Звонкий, пока он не исчез за излучиной.

  За излученной.
  Булыга – речной порт Ныроба. Выше сухогрузы по Колве не поднимались. А, на причале нас уже ждали. И это были, чертовски неприятные неприятности. Для экипажа, для меня. Для меня индивидуально в форме старшего лейтенанта Ныробской комендатуры УСИН, и двух невзрачных, в штатском. Встретили на берегу, прямо у трапа. Старлей вежливо проверил документы, не вернул, попросил пройти в диспетчерскую.
  ****ское попадалово. Экипаж жалко, хорошие ребята. Формально не нарушили ни одного закона. Разъездной катер использовался начальством в личных интересах и в хвост и в гриву. На, частые самодеятельные отлучки, перерасход топлива, диспетчер смотрел сквозь пальцы – баловство, в худшем случае служебное порицание, в устной форме – все ж свои, Соликамские. В этот раз не прокатит, похоже, спалила моя вылазка в Зону отчуждения. Как узнали? В комендатуре и эти в штатском. По ходу не видел ни одного встречного судна, даже маломерных от егерей, лесничих и сплавного рейда. Вышки! Многочисленные вышки с часовыми. Насчитал пять пром. зон, по обоим берегам Колвы. С любопытством разглядывал, в бинокль, людей в полосатых арестантских робах – строгий, особый режимы. Часовых на вышках. Обратил внимание, что кроме автоматов, почему то именно в сторону реки, стволы пулеметов. Капитан объяснил сразу, бояться не надо, не пальнут. Главное по фарватеру и к берегу не приближаться. Летом, по малой воде, сюда даже пассажирские глиссеры, типа «Заря», заходят.
  Наблюдатели хорошо знают разъездной «Ярославец». Во время Северного завоза именно он забрасывает на зоны продукты питания. Да и начальство, свое и УСИНовское, частенько катает на охоту-рыбалку. Примелькался. Откуда сигнал для тревоги? Что за неладень?
  В диспетчерской, один из тех, кто в штатском, с нажимом:
- Вы зашли на катере в запретную зону, с какой целью?
- Не правда. Прекрасно видел запрещающие транспаранты и капитан то же.
- Но, вы причалили к берегу. Не смотря на запрещающие знаки радиоактивной опасности.
- Знаков радиоактивной опасности там нет. А, должны быть? Лично мне ничего об этом не известно.
- О чем неизвестно?
- О том, что неизвестно. В испорченный телефон, лучше с девушками поиграю.
- Вы, не ответили на мой вопрос. Так причалили к правому берегу, в районе брошенной деревни?
- Да, причалили, но до демаркационной линии. Она же четко обозначает, колючей проволокой, границу запретной зоны?
  Действительно, были транспаранты, но без черно- желтых треугольников радиационного заражения и колючая проволока, предельно формальная, но все - же  по периметру Еловки. Катер причалил, к левому берегу, метров за пятьдесят до околицы. Территории лагерей остались далеко в - низ по течению. Формально никаких нарушений, со стороны капитана и экипажа. Заставят писать объяснительную, обязательно тему продавлю.
- За границу не заходили?
- Нет.
- Но, осуществляли фотосъемку?
- Сделал пару кадров.
- С какой целью?
- Экзотика.
- Где, ваш фотоаппарат?
- Здесь, в кейсе.
- Откройте.
- Теперь моя очередь спросить, с какой целью и про ордер на обыск?
  В беседу врезался старлей – надзорник:
- Это не обыск. Добровольный досмотр вещей. Вы на территории режимного объекта.
- Как, досмотр, может быть добровольным? Может быть все - таки осмотр? Кстати, Вы даже не представились, не предъявили документы.
  Старлей, замешкался, вопросительно посмотрел на двоих в штатском. Тот, кто уже, задавал вопросы, решительно вернул  инициативу и уже иным тоном:
- Слышь, ты, умник. Сейчас оденем тебе браслеты, увезем в комендатуру, поместим на трое суток до выяснения личности в камеру, с нарушителями режима.
- А, чего ее выяснять. Вот паспорт, вот служебное удостоверение, вот командировочное. Вот диспетчер, он по прямой линии, свяжется с руководством пароходства.
  Зря, упомянул диспетчера. Они только сейчас вспомнили о хозяине кабинета, что сидел в уголке, в сторонке и с интересом грел уши. Более того на пороге стоял Кол – Колян Колышев, из поселенцев, с которым познакомился накануне, а ночью водку пил с его «семейкой» до утра, пока не ушел на «Ярославце» в Зону отчуждения. Вчерашних ЗК, на поселении, в Булыге было много. Мир не знакомый, как мне казалось, от того любопытный.
   Старлей и двое из ларца, профессионалы мать их, ошарашено переваривали ситуацию. Сейчас взбеленятся и точно закроют. А, там их всевластная территория. Межведомственно договорятся. То, что эти «одинаковы с лица» из ГБ – к бабке не ходи. Их из толпы выделяю, со студенческих лет. Пока менты не приняли решения, поспешил:
- Извольте, при свидетелях, добровольно разрешаю осмотреть мои личные вещи.
  Пока раскрывал кейс, доставал и раскладывал на столе, привычные вещи командировочного, тот в штатском, что до этого не проронил ни слова, обратился к старлею.
- Лейтенант, составляйте протокол.
- Так, товарищ, - с трудом преодолевая подобострастие, - процессуально не возможно,  филькина грамота получится.
- Составляй. Еще акт изъятия оформишь. Мы, у товарища журналиста, кое - что позаимствуем.
- Дырявые носки?
  Умом понимал, что не надо дразнить цепных псов – научен, ситуация для меня складывается и без того аховая, но язык чертов, будь он не ладен. Говорливый, в штатском, тут же, словно подчиняясь телепатическому приказу, подошел к столу и из вороха моих дорожных вещей отложил в сторону фотоаппарат, диктофон, все имеющиеся к ним кассеты, блокноты и даже шариковую ручку. Молчаливый, как само собой разумеющееся, согласно кивнул головой. В спину. Резко повернул голову и пристально посмотрел на Коляна, застывшего в дверном проеме. Не прятался тот, а словно нет его здесь и сейчас.
- Кто такой?
- Осужденный Колышев, 144-ая, часть вторая, пять лет по две трети готовлюсь к УДО.
- На поселении. А, кто же это тебя, такого красивого, с рецидивом на УДО, спроворил?
- Государственного не трогал, гражданин начальник, сырных фраеров, да барыг щипал.
- А, чего здесь надо?
  Колян, на меня не смотрит, замороженного взгляда от глаз с чекиста не сводит. Только знаю, насколько он ловок и удивителен в своих способностях. Уже минут десять маячу, слегка похлопывая ладонью по правому, внешнему карману своей кожаной куртки.
Пройдет, если удастся обескуражить, гнид казематных.
- Извините товарищ майор, куртку ему обещал, человеку скоро на свободу, а приличной одежды нет.
  Чудны дела. Молчаливый улыбнулся.
 - Я, тебе не представлялся.
- Не первый год на свете живу. Возраст, место, поведение. Вы старший и не подполковник.
- Слышь, ты психолог, - внезапно ожил старлей, - скажи, что в карты проиграл, я тебе еще организацию и проведение азартных игр пришью, а этому уроду, - кивок в сторону Коляна, - нарушение режима.
- Обожди, лейтенант, - молчаливый перестал улыбаться, подобрался, стал похож на добермана перед прыжком, - обещал, отдай.
- Спасибо, конечно, гражданин начальник, - оставаясь в прежней позе и не меняя выражения лица, Колян понял и сделает, как надо, - мне вольнонаемные тоже куртку предлагают у журналиста клефт знатный, фирма, а там кожа дубленная, на века. Мне б сравнить.
- Ты, за этим сюда пришел?
- Ну, да. Увидел, что вы его на причале приняли, все понял. Вы, его сейчас закроете, а мне локти кусать.
- Посмотрел, сравнил, проваливай!
  Опять, этот неуемный старлей, что ж гад такой, подобострастный, мы ж похоже однолетки. Молчаливый вновь осадил:
- Лейтенант, не вмешивайтесь. Разве не видите купцу надо товар пощупать пальчиками. Приступайте любезный.
- Мне только выворот швов посмотреть и строчку, - уже в движении ко мне.
  Бегло пробежал, своими артистическими пальчиками по швам на рукавах куртки, слегка отогнул край манжетов, с правой, с левой руки, чуть дернул каретку молнии.
- Не, гражданин начальник, куртка классная слов нет, только пантов много и кожа лайка, хлипкая, мне б чо, по - проще, по крепче. Тебе, братан, спасибо носи на здоровье. Разрешите идти, гражданин начальник?
   Молчаливый, не мигая, как тот доберман, хмуро:
- Тебя сюда и не звал никто.
  А, Коляна уже и нет в диспетчерской. Мгновенная реакция Молчаливого:
- За ним быстро, оба.
  Говорливый и старлей пробками, с грохотом, вылетели в коридор, в - след Коляну, где тот так ловко растворился. Даже дверь на крыльцо не тявкнула. За - то теперь громыхнула со всей дури.
  Молчаливый майор, раздосадован, но спокоен, лишь нервно поджимает нижнюю губу, прикусывая крепкими верхними резцами, обнажая клыки. Повернувшись к диспетчеру:
- Вы, не могли бы, выйти на минуту.
- У, меня, через пять минут селекторное, у начальника пароходства.
- Хорошо, поговорим на свежем воздухе. Надо бросать курить, товарищ диспетчер или дымить на улице. Накурено – топор вешай. Пойдемте товарищ журналист. Вещи, пока оставьте здесь, позже заберете. То, что надо, щипач у тебя уже взял.
   Шли, молча вдоль взбаламученной весенней тягой реки. В это время года у Колвы характер игривый, стремительный. Капризный. Когда, Булыга осталась далеко позади, Молчаливый, прервал тайм-паузу:
- Давно знаешь этого вора?
- Вчера познакомились.
- Ты, у них, в бараке ночевал?
- Да. «Пропагандист» тормознул в Рябинино, у диспетчера своих забот выше крыши, он с трудом дежурных лоцманов размещает. До Ныроба ехать не на - чем. Пароходов на рейде нет.
- На разъездном катере, что ты угнал, то же мест не было?
- Отчего же угнал? У ребят свои задачи, а, я так за компанию, прокатиться.
- В четыре утра? К границе запретной зоны? Ладно, разберемся. Так, что ты передал, щипачу? Вернее, что он у тебя взял?
- Товарищ майор, вы сами прекрасно все видели. Вы, же во все глаза смотрели, для этого и разрешили Коляну, ко мне приблизиться. Да, и сговора у нас никакого не могло быть. Вы, меня прямо с трапа сняли. В диспетчерской я с ним пол, словом не обменялся.
- Допустим, вор, знал, что брать. Например, пакетик с марихуаной. Грамм двадцать хватит, что бы тебя ретивый товарищ старший лейтенант, в КПЗ поместил недельки на две.
- Это не честно. Прекрасно знаете, что никаких наркотиков у меня нет, и никогда не было.
-А, он найдет. Более того, как выражается наш услужливый друг, пришьет тебе сбыт наркотиков зекам. И, докажет. У него пол поселения стукачей и просто желающих поскорее вынырнуть их Нырлага. О! Каламбур.
- Теоретически возможно, практически сложно ему будет.
- Чой-то?
- А, то, что диспетчер уже доложил на селекторном совещании о моем задержании. Обязан, работа такая, да и нашумели вы изрядно. Побоится не доложить. В управлении свой особый отдел. По- вашему, они признаются в головотяпстве – наркоторговца в печатный орган партийной организации и профсоюза речников допустили. Пятно позора публичное, ничем не отмоешь. Пароходство – государство в государстве, со своим укладом, со своими возможностями, поверьте не хилыми и своих не сдадут. А, если он меня на употреблении прихватить захочет, так каждый месяц прохожу полную диспансеризацию. Считайте, что личная медицинская карта, со всеми анализами крови, уже не в поликлинике, а у юристов Пароходства.
   Блефовал напропалую. Не было, никаких ежемесячных обследований и пароходские клерки, сдали бы меня, не моргнув глазом, выведя за штат задним числом. Только на это майору необходимо время, что бы проверить. Прямо сейчас нет у него оснований меня задерживать, даже руками Ныробской комендатуры.
  Молчаливый, задумчиво улыбнулся, тепло по-отцовски.
- Всегда говорил коллегам – ребята, отчисленные с истфака, отличаются умом и сообразительностью.
- Так точно!
- Что?
- Говорю, точно все обо мне знаете.
- Ну, да. Тьфу, на тебя, заморочил мне голову.
  Все - таки удалось выбить из накатанной, шаблонной колеи, пусть ненадолго.
- Андрей. Послушай меня внимательно. Ты очень хороший парень, не глупый, перспективный, родители у тебя такие замечательные. Зачем, ты связался с врагами Родины? Ты, же прекрасный поэт, ты художник слова. Как, ты скатился до пошлого, низкого шпионажа, в интересах врагов своей страны. Знаю, тебя не подкупали, тобой манипулируют, враги твоего народа.
- Как, вас зовут по имени отчеству?
- Алексей Алексеевич.
- Дорогой мой Алексей Алексеевич, отпустите вы меня домой, а? Вы, сами прекрасно понимаете, что ничего весомого ни у вас, ни у старлея  на меня нет, и не будет. Не эмигрирую же завтра в Америку, никуда не сбегу, вы меня в любой момент достанете, скрываться не буду. Так устал. Целую неделю с парохода на пароход. Что такое горячая ванна забыл. Тем более у меня срок командировки заканчивается завтра, а мне еще до Перми не меньше суток пилить.
- Я, знаю, что было в твоей куртке, наверное, в наружном кармане – фотокассета со снимками Еловки. Как, договорился, с вором? Как он обнес? Не понимаю. Фокусники, артисты. Кассету найдем, хоть всю Булыгу перевернем вверх дном. Все фотоматериалы и записи изымаем. Технику вернем в редакцию, в официальном порядке.
- А, блокноты? Мне же тексты писать.
- Пшел вон и что бы к вечеру тебя здесь не было.
  Зайдя в диспетчерскую, глянув на ворох своих вещей, лишь устало констатировал: фотоаппарата, диктофона, кассет и блокнотов нет. Жесткое дно кейса распорото, суки. Укладывая вещи, уточнил борт, на котором смогу уйти до Пермского грузового порта. Диспетчер, сквозь зубы, сухо ответил. У, меня было еще четыре часа. Вышел на берег к причалу. Лег прямо на землю, расстелив куртку. Сейчас к Коляну идти нельзя. Знаю, где его найти позже.
    Накануне.
  Вчера, именно на этом месте мы с ним познакомились. Сходя с гостеприимной «румынки» увидел пятерых мужчин на берегу, сидящих, по зековски, на корточках и просто неотрывно смотрящих на воду. Особое внимание привлек, крайний ближе всех, находящийся к сходням. Чем? Трудно объяснить – не с таким лицом я представляю зеков. Сияние, как над Ивановским «Отроком».
  Часа, через два, пообщавшись с диспетчером, рейдовым лоцманом и представителем заказчика из УИН, вышел передохнуть на крыльцо и с удивление увидел все тех же, в тех же позах. Еще, через час, блин та же картина. Спросил у офицера, что решил подкинуть меня в отдел сбыта в Ныробе, мол, кто такие?
- Блатные на поселении. Не хотят работать. Вот так целый день могут просидеть, дожидаясь конца отсидки. Весна, солнышко, ветер волей пахнет.
- На поселении работать надо?
- Если жрать хочешь.
- А, эти не хотят?
- Этим, мужики сами приносят.
- Чего - то мужиков не вижу.
- Кто в лесу, кто на разгрузочной площадке.
- А, вон тот, крайний с - права, для блатного не слишком молод?
- Кол? Легенда местных зон. Вот тебе сколько лет?
- Двадцать пять.
- И, ему двадцать пять. Ты, кто? Корреспондент, занюханной многотиражки. А, он Вор!
- Коронованный?
- Я, не опер и не надзорник, производственник я.
    В Ныробе, пробыл до конца служилого рабочего времени, разбираясь со сбытчиком, в цифрах и бумагах. Вопрос не досужий – возобновление молевого сплава на всем протяжении Колвы и Вишеры до Керченского затона. Самопроизвольный сплав бревен вниз по течению  – фишка экологов, головная боль судоводителей и Эльдорадо для администрации УИН. Халява, в контексте коррупции и воровства, да обыкновенного раз****яйства и безнаказанности.
 К вечеру вернулся в Булыгу и попал, как кур в ощип. Были в пароходстве два веселых парохода – «Агитатор» и «Пропагандист», от парткома и профкома. Лекции, кино, концертные бригады, библиотека. На последнем рассчитывал перекантоваться ночи две и с комфортом вернуться в Пермь. Не судьба – поломался пароход и выше Рябинино не пошел. Печально конечно, но бывало и хуже, обломы не люблю. В Ныробе поел в столовке, но не захарчился в - прок. Даже хлеба не купил. В кейсе пять бутылок водки, с гостеприимной «румынки», банка кильки в томатном соусе.  А, сумерки. Ближайший ресторан в 500 км, на железнодорожном вокзале в Соликамске. Вышел к причалу, закурил, хоть с сигаретами нормально – предыдущая навигация научила, кстати, тоже валюта. Сижу, на бревне слеговом, курю, на полноводную Колву, смотрю. Весенние сумерки на Северном Урале долгие, тягучие и густые, как вареная сгущенка. Зыбкая грань, без границ из ни откуда, в никуда.
  В никуда.
- Слышь, журналист, куревом не богат?
  Обернулся на голос. Всмотрелся. Мать моя женщина – Кол! Ивановский «Отрок», как сидел с утра, так и позы не менял? Место точно. Один. Других, как не всматривался, не разглядел. Подошел, бухнулся, задницей на землю, рядом, протянул пачку Примы.
- Почему решил, что журналист?
- Потому, что не мент. Вся Булыга знает. Из Перми?
- Ага.
- Бывал, мрачный город.
- А, сам откуда?
- С Краснодара.
- Ясный перец, в сравнении с Пермью. Давно на родине не был?
- После малолетки, года три погулял. А, ты чего, к ночи по берегу шарахаешься?
- Пароход не пришел.
- Пропагандист?
- Откуда знаешь?
- Булыга. Он, в это время, постоянно здесь суетится. Самый барыжный пароход.
- В смысле?
- В смысле мена. На нем начальник – барыга, на год заказывает, оптом.
- Капитан барыга? А, что заказывает?
- Не капитан. Начальник, мент - пенсионер. Заказы? Что с зон везут? Сувениры – ножи, шахматы, прочую резную требь.
- А, на что меняют?
- Чай, водка, сигареты. Любители подрочить «кадрики». Шмаль хорошо идет, одеколон, лезвия для бритья.
- Кадрики?
- Порнуха.
- Что и на это меняют?
- Ну. Черти, мужики. Тебе нож кнопочный нужен?
- У, меня есть.
- Дай, гляну.
  Протянул свою гордость – выкидной нож, зоновская работа, у отца в бардачке валялся.
- Такие, на 39-ке мастырят, в Кунгуре, гавно клинок. Выбрось.
-Да, мне колбаску, хлебушко порезать. На крайняк, банку открыть консервную.
- Перочинный сгодится. Панты, зачем? Если, чего надо, обращайся. Барак один. Имя знаешь.
- Так, мы не познакомились.
- Тебя Андрей звать, а меня Дрючок представил.
- Какой дрючок?
- Бобик, с которым, ты в Ныроб ездил, погоняло у него такое.
- С ума сойдешь от вашей фени и осведомленности.
- Ты, фени не слышал.
- У нас, пол роты было отсидевших.
- Бывает. Ладно, пойду, я. Замерз.
  Уже, не слышно растворяясь в густых сумерках:
- Вообще - то меня Колян, звать.
  Через паузу, разрушив мою уверенность, что давно ушел:
- Ночевать то, где собираешься?
- Диспетчер, на стульях, предложил.
- Пошли к нам, если не брезгуешь. Чифирнем, по - базарим. Давно на воле не был. Бояться нечего, ты со мной.
  Нагнал Коляна только у барака. До этого лишь силуэт в обманчиво – предательских сумерках. Двигался он удивительно бесшумно. Негромко сказал:
- У, меня водка есть.
- Бывает. Только не свети особо.
   Здание бывшей дровяной биржи. По сути – бревенчатый сарай. На этом различие заканчивалось со старой, кирпичной, румынской казармой, в которой пришлось провести  две зимы срочной службы в Советской армии. Все остальное, только подчеркивало сходство. Пронизывающий, сырой холод. Высоко под потолком, над общим проходом, пара-тройка тусклых лампочек ватт на 25, каждая.  Двух ярусные, железные кровати, грубые казенные одеяла и дух казармы, в которую отарой забили с полсотни взрослых мужчин. Койки, выстроены в небольшие, обособленные каре, зоны в зоне – семейки. У нас в батальоне, это называлось, разбивка по экипажам. Вынужденная форма объединения людей, по принципу выполнения основной функции. У нас – обслуживание передвижной тропосферной станции. У них – будни лагерного режима, по закону и по понятиям. Цель общая – выжить в ненормально повседневных нечеловеческих условиях, созданных тоталитарным государством, для контроля над подневольной тягловой силой. Для зон у государства есть моральная отмазка – наказание нарушителей юридических законов. У Армии – нет, там царит откровенное лицемерие, цинизм и ханжество.
  В семейке встретили внешне равнодушно, Кол привел – с него спрос, но с заинтересованностью к новому человеку, людей давно не общавшихся с большим миром. На трех табуретах доска – стол, на нем овощи, зелень, хлеб и громадные жестяные банки, грамм на 700 тушенки, в техническом вазелине, если не в солидоле, не слишком тщательно обтертые. Прежде, чем передать кружку с чифирем, плавающую по кругу из человек десяти, все, не сговариваясь, вопросительно посмотрели на Коляна. Тот утвердительно кивнул головой, мол, ни пидор, ни сука.
    К, чифирю, привычен, еще с бригадного круга формовщиков, крупного панельного домостроения. Даже те же «барбариски». А, на тумбочке, надорванный пакет с дорогими шоколадными конфетами. Рядом стеклянная литровая банка, с кипящей водой, от самопального кипятильника, в два ржавых лезвия «Нева». И, это знакомая конструкция. Родина. Треть страны сидит, вторая охраняет, оставшаяся – глубокая трясина, в ней не то, что черти, сам Хозяин водится.
  Дневные заботы решены. Люди, методично и отстраненно чифирь глотали. Судя, по вскрытым полупустым банкам ужин заканчивался. Только сидящий напротив здоровый, седой мужик, лет 50-ти наяривал. Картинка – загляденье. Громадными ручищами, с не гнущимися пальцами, ножом богато покрывал тушенкой ломти хлеба размером с полбуханки и опустив практически полностью в неимоверную пасть, с удовольствием захрустывал пучками зеленого лука. Прежде, чем принять очередную кружку чифиря, небрежно обтирал засаленные пальцы не до еденным хлебом. Меня покоробило, и тут увидел то, что привело в совершенное недоумение – молниеносными, легкими, какими - то совершенно неуловимыми движениями Колян ухватывал эти солидные, изрядно пропитанные жиром, кусочки хлеба и прятал в карман. Зачем? А, Колян, зацепив мое внимание, лишь по - детски улыбнулся и вернулся к игре в нарды с кем то, по другую сторону нижнего яруса кровати. Вот только, что была спина, было и лицо, а теперь опять спина. Охренеть.
  Люди из-за стола, не вставали. Просто перекинув ноги на другую сторону кровати, на которой только что сидели, вставали и растворялись в полумраке своего каре.
- Пойдем, журналист покурим, твои, цивильные.
  Находясь под впечатлением, трюка с хлебом, даже и не удивился, материализовавшемуся Коляну. За то, то, что он протягивал, невольно напрягло – непочатая пачка «Кэмэл».
- Это, что, мои?
- Ага.
  Невольно дернулся к кейсу, где на дне, под одеждой лежали, вот именно лежали, на экстренный случай НЗ – две пачки «Кэмэл». Одна початая – в Тюлькина была важная встреча, потребовавшая представительских расходов. Колян, опять улыбнулся и, вложив в мою руку сигареты, спокойно:
- Не дергайся, тут тебя никто не щипанет, а, я так из баловства.
- Как и хлеб?
- Пойдем, покурим. А, сумку свою оставь, за ней присмотрят.
   И, уже поднимаясь со шконки, в полумрак барака:
- Шнырь, уберись со стола.
  Суетливый мужичонка, неопределяемого возраста, чертом выскочив из ниоткуда, мгновенно сгреб остатки ужина, в помойного, вида ведро и так же неуловимо исчез.
  Мы, вышли из холодной, вонючей спертости воздуха, на открытое дыхание весенней реки. Обогнули барак. Перелезли, через штабели дров. Вот тут, в свете уличного фонаря, стало понятно все. Навстречу выскочила пол дюжина собак, благородных двор – терьеров. Видно, что они разного возраста, размера и окраса. Удивительно они не тявкали, не гавкали и не скулили. Они смеялись, повизгивая от восторга. К ним пришел большой старый друг. Игнорируя меня, они крутились в круг Коляна, а тот присев на корточки угощал их кусочками хлеба из бумажного свертка, и то же смеялся, лаская их, принимая, как должное их ответные ласки – они лизали ему лицо и руки, позволяя тормошить себя, переворачивать на спину, услужливо подставляя брюшки. А, он называл каждого по имени, стараясь никого не обделить вниманием и угощением.
  С удивлением смотрел на этот восторг счастья и все больше убеждался в однажды сделанном открытии: чем больше узнаешь людей, тем больше любишь собак. Было сделал попытку влиться в искрящийся праздник, но Колян, не глядя, осадил:
- Возьми из правого кармана кулек угости Альму. Без ее разрешения никак.
- Кого?
  Только тут разглядел за световой границей фонарного света крупную овчарку, немца. Та, не вмешиваясь, молча, следила за происходящим.
- Ее цирики списали по актировке и пристрелили, а она выжила. Ее мужики с лесосеки притащили едва живую. Она у нас тут теперь мамка. Чего, косячишь? Доставай кулек, видишь, у меня руки заняты.
   Из правого кармана бушлата Коляна, достал увесистый кулек. Кому расскажешь, что в карман вору залез, не поверят. Развернул из тройной газеты пакет – куски свежего мяса. Собак не боялся с детства, наверно от того, что не кусали. Только на этот раз – профессионально натасканная сторожевая немецкая овчарка. Медленно подошел, не выходя из светового круга, протянул мясо. Альма понюхала и подняла на меня морду, ей богу, в черных глазах – ну и? И, мне смешно стало, чего от меня хочет старая сучка. Тщательно развернув газеты, опустил пакет с мясом на землю – достойное приношение. Только после этого собака не торопясь приступила к пище. А, вот погладить все - таки не решился. Предпочел с Коляном тешить дворняжек. Благо у Большого друга, карманы робы забиты конфетами – карамелью и шоколадными.
  За тем вернулись в барак и с двумя его друзьями, Мишаней и Серегой, по какому-то мановению Коляна от погонял устранились, пробухали до утра. На зоне и в семейке Колян, точно не играл партию первой скрипки, но в этой троице – лидер, с безусловным авторитетом. Из моих запасов, лишь на затравку, только одну. Еще за тремя, куда - то в ночь, посылали чертей. Они и с разъездным катером устроили. Удивились, зачем в радиоактивную запретку лезу, но ничего уточнять, ни отговаривать не стали.
  Сей час.
   Теперь валяюсь на берегу. Выжидаю. В бараке шмон. Объявили общее построение, элитные зеки ворчат, на беспредел, покидая свои насиженные на берегу места. Через час возвращаются и в гораздо большем составе. Теперь обрыв над Колвой напоминает пляж курящих альбатросов. В мою сторону никто не смотрит, но, что б я сдох, если не чувствую повышенное, недоброжелательное внимание к своей персоне. Невольно подобрался и сел на куртку, перекинув ремень кейса, через плечо.
   Ба! Мишаня и Серега. Присели на корточки, в метрах пяти от меня, закурили. Мишаня, не отрывая взгляда от реки, почти не разжимая губ, тихо, но что бы я слышал:
- Ну, ты фраер и заварил бодягу. Коляна в Ныроб, в комендатуру увезли. Ему, через неделю срок – откинуться, а теперь, что? Нарушение режима. Опять в зону?
  Серега:
- Не ссы, Андрюха. Колян, прорвется, серьезный пассажир. Просил передать, то, что тебе надо в конуре Альмы. Через барак не ходи. Ступай в лабаз, через улицу, купи хавки для порядка. Будешь возвращаться, с той стороны, за штабелями, есть ход. Сразу, за дровами, будка.
- Вломить, бы тебе.
- Не борогось, Пила. У, него свой кэш, у нас свой. А, водку из одного битла бухали.
- У - су.… Все, журналист, двигай батонами. Не, я, так братва порвет
  Быстро встал и сделал, как сказано. Альма ждала словно: вышла из будки, благосклонно отошла в сторону. Фото кассету нашел в той же газете, что было накануне завернуто мясо.
  Угрозу, не почувствовал, увидел реакцию Альмы – хищник готовый к атаке, черная страшная пружина и глухой, на низком регистре протяжный, звериный рык. Оглянулся и увидел крадущегося человека с ножом. Вчера за ужином этим клинком богато намазывалась тушенка. Тот самый громила, что обтирал хлебом, негнущиеся пальцы от жира. И, меня накрыло паническим оцепенением.
  Минута? Две, три – бог ведает, стояли два хищника друг перед другом и я между ними. Они в натянутой до предела тетиве агрессии и соляной столб посредине. Громиле столб не интересен, он безотрывно и напряженно смотрит в глаза Альмы.
   Пятясь, человек с ножом, бесшумно, как и появился, исчез за штабелем бревен. Меня отпустило и затрясло. Альма легла, тяжело, рывками дыша, высунув язык. Тело ее, под черным ворсом, содрогалось нервной волной. Не было свалки и драки. Только чувствовал – была нелегкая схватка между двумя хищниками и Альма его выиграла.
   Через четыре дня газета «Пермские ведомости» взорвалась сенсацией о зоне отчуждения в районе ядерных взрывов на севере области. Это был мощный удар, подкрепленный многочисленным и конкретным фото - материалом.
  Ни в тесной каюте теплохода «Кандалакша», где рисовал, как подорванный, свой репортаж. Ни в редакции, преодолевая нерешительность начальства и ругаясь с корректорами. Ни в фото лаборатории отстаивая тот или иной кадр и предельно стимулируя водочкой профессиональный гений Горы. Меня не покидал вопрос, а что это было? Там, в Булыге, за бараком поселенцев, среди дровяных складов, у конуры Альмы? Вкус реальной смертельной опасности? Проявление зла, его, их, кого? Или это все о чем - то большем? Сознанием не уловимым. Обстоятельства, при которых детали не так уж значимы. Обстоятельства вопросов, на которые и сейчас у меня нет ответов, от глубины, которых пробивает холодный пот и трясет в лихорадке.
- Ты, уже проснулся?
  Фа. Мы в лесу, не далеко от коттеджа Пестерева, ждем, мента – начальника, местной уголовки Игоря Малюту. Сумка! Ага, здесь, рядом, ремень намотан на кулак.

Четверг чистый. Полдень.
- О, милый да у тебя жар. Солнце, вроде, еще не печет. Неужели простыл за ночь? Блин, этого не хватало.
- Сколько времени?
- Одиннадцать доходит.
- Позвонила, Петровичу?
- Нет. Игорь звонил, приказал не волноваться, не делать лишних движений и дождаться его. Он, будет в 12.
- Оне приказали, оне будут. Елы - палы. Мы же договорились с тобой, что если его не будет в 7, звоним Петровичу.
- Не кричи на меня. Сдался тебе этот Петрович, вместе с его Ванькой, как его, Мокрый? Зачем нам криминал? Малюта сейчас важнее.
  Вот поэтому я на тебе, никогда не женюсь. Долбаные бабы, всегда знают, что важнее. Так, спокойно, вдох, выдох. Так, как там дальше – я, лучше съем, перед ЗАГСом, свой паспорт. Уже лучше.
- Дай, корочку хлеба погрызть.
- Может быть лучше воды? В бутылке есть пара глотков.
- Нет. Хочу рафинированных углеводов.
- Чего? Тьфу, на тебя.
  Доставая из своей сумочки хлеб от вчерашних бутербродов:
- На. Жуй, соси, капризный ребенок.
  Действительно, словно грудной ребенок, которому вместо соски, сунули в рот черную корочку.
- Фа, у тебя никогда не возникало ощущение, что люди, бережно относящиеся к хлебу, ну, несколько необычны?
- Сакральный продукт, как мед, молоко, виноград. Аспект цивилизационной культуры и личной. Впрочем, постой в примитивных культурах мясоедов-охотников, что сакральный смысл – мясо? Кровь? Тьфу, на тебя еще три раза. Опять упрощаешь. На категории, классы делишь. Вас марксистов каленым железом выжигать. Сам, понимаешь, что все гораздо сложнее.
- Марксист был, да весь сплыл. Ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса. Ты, права. Природа человеческого сознания – не экономическая модель развития общества. Язык религии не внятен, политэкономический смысл себя дискредитировал.
- У, тебя жар прошел? Чего, это тебя на патетику скинуло?
- Есть вопросы личной биографии, а инструментария, для понимания, хоть тресни, нет.
- Лучше объясни, на кой ляд, нам сдался Ванька Мокрый?
- Объяснял.
- Ничего, толком не объяснил. Видения – не аргумент.
- А, интуиция? Или и в этом мне отказано?
- Интуиция, друг мой, опирается на конкретные обстоятельства, а у тебя – фантом виртуальный. Ты, исторически не состоятелен в утверждении реальности лиц и событий, а тем более в их интерпретации и оценке значимости. Согласись, тебе не ясен контекст сюжета, ни его сущность, ни сама идея. Ты вне констатирующего текста. Слепая шашка, не знающая своего цвета, случайно вброшенная в сложную шахматную игру.
- О, как!
- А, как ты думал. Мой милый если в сегодняшнем фрагменте этой истории худо-бедно, но у тебя есть опора априори, то в ее истоке найти мотивирующие основы интриги шансов ноль. Так цепляйся за реалии своего времени. За все, что поможет, сейчас выбраться из дерьмовой ситуации.
  Отворачиваюсь на другой бок, механически подтягивая под голову сумку с проклятым архивным хламом, с этим дурацким пистолетом,  с этой идиотской рукописью, с этими не осмысляемыми сновидениями. Без исходно, грустно:
- По нахваталась в своих университетах словей - то, давай топчи теперь несчастных инвалидов.
  За спиной издевательски, иронично:
- Ну - ну.
  Фа, чертовски права. У меня нет машины времени, что бы заглянуть в прошлое. Нет пространственного транскодера, что бы подглядеть варианты развития истории в параллельных мирах. Нет неопровержимых аргументов в собственных: пространстве и времени. Нет элементарной возможности оперативно передвигаться по плоскости. Похоже, впрямь, как точно образно выразилась Фа – шашка в шахматной игре, еще и без само - определенного цвета. Вдруг на доске играют в Го или в примитивные Уголки? Как можно играть, не зная правил? Если они вообще есть и на доске случайно, без значимости, поставлены фигуры, по принципу, что под руку попало. А, фигуры ожили и давно расписывают комбинации уникальные для их игры, вопреки, задумкам Творца.
- Кстати, говорила, нет, что обратила внимание на твои публикации, гораздо, раньше, чем познакомилась лично?
- Знаю. Твои папки с антресолей, рассыпал. Там такие раритеты, мама не горюй. Вырезки моих публикаций аж с начала 90-х.
 Разворачиваюсь, ща отыграюсь, раз собирала, значит было за что.
- Предположим там не только твои. В это время преддипломную практику проходила в вашей районке. Тема диплома «Роль территориальных СМИ в формировании демократических органов местного самоопределения».
- Фантастическая тема, с учетом традиций наших «Камских огней»!
- Не юродствуй. Тему поменяла из-за переезда в ваш город. Муж вернулся на родину.
- Так у тебя и муж был? Оп-па, отчего не в курсе?
- Ты, не спрашивал.
- Да. Да, только в маленьком городе, в узкой профессиональной тусовке и никто, ни пол - слова.
- Во-первых: тебя в городе, особенно коллеги, никогда не любили, а меня многие даже осуждали за связь с тобой. Ты же кавалерист на белом коне, все с - наскоку, лауреат престижных премий, звезда губернская. Во-вторых: говорили, и думаю неоднократно, только трезвым, ты был порой, не обратил внимания, отбросил в качестве не значимой информации.
- Не правда, информация, в качестве повода, фиксируется сознанием, помимо воли, в любом состоянии. Это проклятие, а не преимущество.
- Заспал, бывает.
  Пауза. Через усилие:
- Я, сама тебе говорила. Рассказала все: и про то, как ребенка потеряли и, как муж умер. Молчи, не перебивай. Думаю, ты не только волей не управляешь, тебе и сознание не подвластно. Ты, без - сознательно отчуждаешься от - того, что тебя пугает по-настоящему. Жизнь, для нормального человека, среда вообще пугающе не понятная, а ты у нас журналист пытливый, деятельный. Без этого свойства сознания твоя воля была бы полностью парализована. Вот только, лично мне не понятно, отчего по отношению ко мне? А, тебя спрашивать об этом бессмысленно. У тебя рефлексия деструктивна. Не дай бог задумаешься – хана, забуксуешь на мысли с какой ноги движение начать.
- Разберемся, коль возможность будет. Фа, милая, объясни лучше на кой тебе, понадобились мои Краевые публикации. Диплом то у тебя по территориальным СМИ и местному самоуправлению? Кстати, защитилась, как?
- Разумеется, на отлично. А, твои материалы, по - своему уникальны. Ты отлично знал город его людей, историю, особенности и традиции неформального характера. Это с одной стороны, а с другой, имел карт-бланш от самой зубастой Краевой газеты и был совершенно не зависим от местного истеблишмента. Вольный стрелок. Главное писал вкусно, ни на кого не похоже, из тысячи узнала бы. Заметь, я не сказала отлично. В качестве журналиста, в добыче информации действительно был хорош, видела тебя в деле. Зато подача, ох, как далека от добротного профессионального уровня. От твоих публикаций, как правило, попахивало недоделанной литературой на фоне скомканного репортажа. Кстати от тебя впервые услышала пословицу полностью – не рыба, не мясо, не кафтан, не ряса, надо запомнить. А, жанры смешивать нельзя!
- А, к Далю, по чаще приникать надо, хороший источник. Так и не ответила, с какой целью вырезки публикаций коллекционируешь?
- Интересен был процесс лавирования и поступательной деградации, интересного для меня автора.
- Лавирования в чем?
- Свободного плавания. Здесь копнул, выстрелил, не добил, там проехался по верхушкам, тут задался вопросами и не нашел ответов. Меж темье.
- Волка ноги кормят. Время, потраченное на разработку темы, обратно - пропорциональна, величине гонораров. В лучшем случае повышенка или премия за лучший материал недели – копейки.
- Э, хоть мне не ври, что за строчкой гонялся. Ты, попросту убегал от серьезных выводов, от которых самому страшно станет.
- Позвольте, сударыня, газетчик и должен не делать выводов, а четко сформулировать вопросы, решать которые обязаны специалисты.
- Согласна, не о том речь.
- О, чем? О том, что жизнь гавно, и я ничего изменить не в силах?
- Смени профессию.
- Ты, тоже не филолог в школе. Ничего иного делать не умею, а имитации на дух не переношу. А, вон едет твоя долбаная реальность, надеюсь без конвоя.
  Серую, неприметную «девятку» Малюты скорей почувствовал, чем увидел. Машина съехала на грунтовку и остановилась в метрах 50-ти, напротив нашей лежки. Малюта вылез из салона. Молодой, накаченный, прикид сменил, гад такой, стильный  мажорно - спортивный. Разминается. Вращает торс: влево, вправо. Хвосты выпасает, артист – ландшафт сканирует. Фа, глаз от него не отводит. Вернулся за руль и уверенно повел автомобиль к пролеску, там, где стоял на - кануне. В лес ввалился, как медведь в бурелом, сыто порыкивая, мощным, если и родным ВАЗовским движком, то явно форсированным. Вот, что больше всего задевает меня в Малюте – не показное превосходство. Уверенность в собственных силах – аксиома. Сила реальная и чертовски осознаваемая ее обладателем, умеющим разумно использовать этот природный ресурс. Без пантов, презентаций, расчетливо и эффективно.
  Без пантов.
  В иных обстоятельствах люди подобные Малюте всегда вызывали большую симпатию. Сейчас, видя, как Фа любуется и тянется к этому мужчине – острое раздражение. Что, я за лох обозный? Почему лишь при наличии такого фактора раздражения возникает потребность сказать любимой женщине нечто важное, значимое, личное. А, вот сейчас и скажу:
- Фа! По поводу коллекции моих публикаций, с общей мотивацией все понятно, с лавированием более-менее, а деградация в чем выражалась?
- Я, говорила, ты не услышал.
- Ну, и бог с тобой.
- Бог - то со мной, а вот ты с кем? Ладно, любитель рыться в чужих бумагах, Игорь идет.
  Все. Калитка интимной доверительности захлопнута.
  Малюта подошел и присел рядом, на одеяло, словно не исчезал на 10 часов:
- Не замерзли?
  Глянул на меня, сквозь лукавый прищур, улыбнулся. Черт бы побрал, твою самоуверенную улыбку.
- Ага, по глазам вижу, не замерзли. Вы, господин журналист, сегодня выглядите лучше, чем вчера. Впервые, поди, за неделю, отдохнувши по - человечески? Мужик ты фартовый, учитывая все обстоятельства.
  Невольно на костыли посмотрел.
- Тебе привет от отца. Не вздрагивай, у них все нормально, как и со связью. Теперь ни одна сука, без моего ведома, в эфир не залезет, ни к проводам не подключится. Баста, побаловались. Ты, был прав, у ГБ не было официальной санкции. Нет, ФСБшники они настоящие, столичные. Не было у них карт-бланша формального на проведение столь крупномасштабных мероприятий. Откуда и почему ноги такие мощные растут не ясно. Сам понимаешь – контора мутная. В ней не то, что левая - правая, в количестве рук Шива голову сломает. По крайней мере, город из - под их колпака вывел. Честно скажу, сколько работаю в органах, с подобной облавой не сталкивался. Аж, голова кругом пошла от такого беспредела. Моя вина – нет, что бы сразу усомниться в полноте санкций, так нет, под козырек, господа - товарищи. Теперь фигу вам с маслом, езжайте в Москву, там мутите и членами меряйтесь, кто круче. А, с местными и краевыми разберемся в рабочем порядке. С убитым бомжом еще все очень даже не ясно. Да, и за кипишь, что устроили, кто - то должен ответить. С, тебя, со звезды местного телеэкрана, конкретно в убийстве, обвинение снято.
- Шамана выпустил?
- Выпущу, куда он денется. Гражданином Свиридовым пусть ОБНОН разбирается, доказуху набирает.
  Как медузой по лицу, холодной, жгучей, в теплом море.
- Свиридов? Имя, отчество?
- Утверждал, что он кореш, твой старый, а имени-отчества не знаешь?
- Так и фамилию в - первые услышал.
- Постой. Дай, еще, на секунду, Собакинскую папку.
  Перелистывает бегло, помнит, что ищет. А, у меня перед глазами – карандашное, размашистое на титульном листе «Машинист земснаряда Свиридов».
- Ядрена плать, - Малюта нашел, что искал, - фамилия, имя, отчество, возраст, все совпадает.
- Мальчики, а ну поясните, - Фа, задает вопрос Малюте, не мне.
- Алексей Васильевич Свиридов – один из основных свидетелей, рабочий бригады, в смену, которой был обнаружен труп Дианы Сканер. Ну, и что? Что это нам дает?
- Тебе, Игорь, ничего, а вот некоторым здесь присутствующим, должно быть стыдно, за проявленный непрофессионализм.
  Змея, блин нашла время,
- Да, всю жизнь его знал, как Шаман, себя он называл Алкасын, или ты хочешь сказать, что он…
- Да-да, как непосредственный участник событий 17 апреля 1958-го, обдолбал коноплей и без того выведенного из психологического равновесия журналиста и пользуясь его повышенной внушаемостью и богатой фантазией, вложил в его бестолковую голову определенную информацию. Благо почва уже подготовлена случайно попавшими в руки архивными документами и агрессивно развивающимися событиями.
- Не получается. Шаман не мог знать детали биографии ни Дианы, ни Собакина, ни Назорова.
- До - придумал. До воображал. Воображение то у нас – ого - го!
- В своей профессиональной специфике разбирайтесь без меня, - решительно прервал Малюта, - решайте, что сейчас делать.
- Ну, раз ситуация складывается благополучно, вези меня домой, хочу в ванную. А, этого хромого, куда захочет.
- Стоп! Не понял, а обещанная «Синяя тетрадь»?
  А, вот и ушат холодной воды и не для меня. Внезапно вскрывшийся факт Шаман - Свиридов, только еще больше взвел внутреннюю пружину, не давая расслабиться под воздействием в целом позитивных известий от Малюты. Для, Фа – все худшее, что могло случиться, уже произошло и настало время спокойно во всем разобраться, в условиях привычной жизни. Такого яркого выражения недоумения и растерянности в глазах у нее никогда не видел. С этим выражением и немым вопросом, мол, а что происходит, она теперь на меня смотрит. А, происходит милая, то, что ничего не окончено – заказчик на «Синюю тетрадь» просто изменил тактику. Силовая, тотальная практика холодных немых теней быстрого результата не дала. Теперь мы в теплых, сильных, по местным меркам всесильных руках этого милого, обаятельного, умного, от того и циничного человека. На хер ему, лично дневник Дианы Сканер – предмет торга, с кем-то, от кого Игорь Юрьевич ждет определенных преференций. Вот, когда по - настоящему запахло паленным. От безликого врага можно спрятаться дистанционно – практика доказала, а от этих рук нет, мы уже в них. Игорь, в подтверждение:
- Нет, ребята, так дело не пойдет. Вчера, мы четко договорились, что сегодня едем, за этим треклятым дневником. Без него, я так и не разберусь в этой катавасии. Вы, что собираетесь переиграть? Передумали?
  Зря, ты, господин начальник уголовного розыска давишь, вон и Фа начала понимать сущность происходящего. Она не просто очень хорошенькая, красивая женщина. Она очень умная хорошенькая, красивая женщина, боец от бога, амазонка – дочь степей и внучка скифских шаманов. В переглядах, со мной не нуждается, ситуацию самостоятельно взнуздывает:
- Что значит переиграли? Конечно, нет. Я, сама мечтаю от этой чертовой тетрадки избавиться, тем более я ее скопировала на цифру.
  Ай, молодца, но по лезвию.
- Надеялась, что коли, все худшее позади, перышки почистить, да и этого хромого немного к человеческому адеквату привести. Ведь сейчас мы никуда не торопимся, а с таким водителем, как ты и бояться нечего. Поехали?
  Учуял, гад. На глазах преображается. Стойка добермана, где то это уже видел. До, этого он уверенно рассчитывал на легкое и быстрое разрешение не сложного вопроса. Теперь ему придется решать многоходовую комбинацию. Если не пойдет на открытое насилие, мы и от тебя лиса уйдем.
- О, чем базар братцы, разумеется.
  Фа – взгляд молниеносный, но предельно значимый мне в глаза и на сумку. Без слов. Думаю о том же. Забираю из рук Игоря Собакинское Дело, укладываю в сумку. Фа:
- Игорь, а ничего, что я копии сделала?
- Конечно, уверен, они вам пригодятся. На, кой вам геморрой с оригиналом, если есть копии на цифре.
- Тем более что цифру, даже в суде, в качестве доказательства не принимают. А, скажи Игорь, зачем тебе оригинал?
  Осторожно, не спеша запускаю руку в сумку, в слепую щелкнул предохранителем. Игорь, скорее по дрессировке на оружейный звук угрозы угрозу, сделал движение правой рукой за спину. Штатного оружия на сбруе нет. Нет и за поясом – спортивный, пижонский стиль одежды в обтяжку накаченного тела. От этого менее опасным не становится, больше. Ко мне сидит на корточках в профиль, в критичной близости чуть больше метра. Ситуацию контролирует боковым зрением. Полное самообладание.
- Ух, ты, Стечкин, серьезная машинка. Где достал? Мне б такую.
- Игорь, не передергиваю затвор, двадцать первый в стволе на взводе. С такого расстояния тебя разорвет в клочья и одиночным.
- Заебешься отмываться.
- А, тебе дело?
- Не дури. Верни на предохранитель и медленно положи перед собой.
- Нет. Это я медленно отодвинусь от тебя, а ты, очень спокойно ляжешь на живот, головой ко мне. И, моли бога, что б мне не привиделись, с твоей стороны, лишние, резкие движения.
- Пальнешь, стрелки вас на месте положат.
- Не ****и, ты один приехал.
  Так, еще сантиметров 20, и еще, как можно дальше от тренированного бойца, елозя, отодвигаясь на переломанной заднице, едва помогая здоровой ногой.
- Ты, рассчитывал на вариант легко и быстро, и ты не знал про оружие. Игорь, мы отдадим тетрадь, но не сегодня и на определенных условиях.
  Еще сантиметров 20. Фа, до этого встала на ноги, имитируя сборы, отошла метров на пять в сторону. Опять, молодца. Вон, с линии огня, и вообще от сектора подальше. Еще 20-ть и еще. Плавно, все плавно. Резкость движений с моей стороны – провокация для противника.
- Игорь, не заставляй делать, о чем пожалею.
- Человека убьешь? На Кавказе не настрелялся?
- Правильно. Личное дело читал. В ГБ предоставили. Знаешь, что выстрелю. Сделай, пожалуйста, как я просил. Медленно ляг на живот, головой ко мне, руки за спину, кисти в замок, ноги разведи в стороны.
- Трахать будешь?
  Игорь повернул ко мне лицо и посмотрел в глаза. Не доберман – волчара, матерый. Не загрызет сейчас, будет преследовать, пока не убьет.
- Не буду. Убью, если не сделаешь, о чем прошу.
   Что он видит в моих глазах? Чуйку. Она, ничто иное сейчас рулит всеми моими чувствами и поступками. Кто и нажмет спусковой крючок, то точно не я. Хорошо устроился, я, а Игорь, как в замедленной съемке исполняет требование. Пока, он принял мои условия игры – выстрелю, не выстрелю, все равно риск, смерть.
- Фа, сходи к машине принеси его табельный пистолет и наручники. Оружие, скорее всего под водительским сиденьем с - права, наручники в бардачке, если есть парочку. Там же, или рядом с рычагом коробки скоростей, лежит мобильник.
  Черт, Фа – соляной столб. Шок. Еще не хватало. Перехвалил.
- Что, встала, корова, шевели батонами.
- Да, пошел ты!
  Ага, очнулась, стремительно направилась к машине. Сейчас все решают минуты. Чуйка долго меня не удержит – ситуация не штатная, обычно она приходит помимо воли и рулит до завершения угрозы, сейчас в первые помогает по моему требованию, не предсказуемо. Адреналин, выстрелит в кровь внезапно, и задрожат ручки, Волчара учует слабину, тогда хана. Уже учуял. Ноги пошли коленями на сгиб, побелевшие костяшки пальцев, сцепленные первоначальным гневом в мертвый замок, порозовели, голова лбом, как рогом в землю уперлась, на взбычевшейся шее.
- Игорь, забудь. Не нарвался на пулю сразу, не хер начинать.
  Расслабился, опал:
- А, еще говорят, что журналисты оружие в руки не берут. Конвенция у вас, какие - то этические нормы. Не стыдно?
- Заткнись и ноги раздвинь шире.
- Все - таки трахать намерен.
- Тебя заказчик посмертно выебет, если не заткнешься.
- Борзой, значит. Конечно, если пушка у башки противника. Ты, бабахнешь, вся округа сбежится. Что дальше?
- Тебе, все равно, будет. Хочешь поговорить? Давай поговорим. Только не напрягайся, даже в глаза мне можешь смотреть.
  Приподнял голову. Из подлобья взгляд – уже не волчара с кровавой шторой на глазах, прежний доберман, любопытный, настороженный. Разумеется, необходима визуальная оценка ситуации.
- Хотел поговорить, говори.
  В отверстие наведенного ствола не смотрит. Профи. Мне знакомо парализующее свойство подобной слабости, раз взглянул, пропал, никакая воля из оцепенения не выдернет.
- Андрюха, елы - палы, мы ж с тобой из одной школы, меня твоя мама учила, с отцом отличные отношения. На, кой, нам все эти страшилки, давай сядем, покурим, спокойно все обсудим.
- Нет. Дальше.
- Не будь дурилкой картонной, у тебя уже статья, даже две. Не законное хранение, плюс нападение на сотрудника при исполнении. Ты ж грамотный чувак. Давай отдадим им эту чертову тетрадку и забудем все, как кошмарный сон.
- Кому, им?
- ГБэшникам этим, сраным.
- Кому конкретно?
- О! Уже допрос.
- А, то! Мне плевать на каких условиях ты пошел на сделку. Мне надо знать с кем?
- Господи, да какая разница с кем, зачем, главное из гавнища выбраться. Как, это не странно, но я с тобой согласен, выебут посмертно, если не отдадим тетрадь. На себя плевать о Фаризе подумай, ты ж ее по уши в этот блудняк вписал. Без меня вам не выбраться. Край.
- А, ты сам у нее спроси.
    Умничка, моя появилась так же стремительно, как и удалилась. Деловито, сдержано:
- Все на месте, как ты и сказал. Только я еще рацию укавешную нашла, нужна?
- Посмотрим. Положи рядом со мной. Возьми наручники одень ему на руки.
- У него ключ в кармане.
- Догадываюсь.
  Рука, держащая тяжелый пистолет, оказывается, затекла, даже упертая на здоровое колено. Взял в обе, вытянул к голове Игоря.
- Ни-ни. Парень ты резкий, знаю, пуля быстрее.
  Ловко защелкнула, словно всю жизнь практиковалась.
- Теперь ноги. Игорь, помоги барышне, сдвинь ноги.
- Ух, ты, как в кино.
  Фа, защелкивая наручники на лодыжках, нащупала ножную кобуру, молниеносно завернула штанину джинсов и выхватила маленький, никелированный браунинг 22-го калибра. Игрушка, но в умелых руках, смертоносная. Больше от ловкости Фа охренел, чем от внезапного открытия и от того, что не переоценил противника.
   Игорь, взвился, отпущенной пружиной на спину, прогнулся в мост от затылка к пяткам, опал. Скрежетнул зубами, процедил:
- Ослабьте наручники, конечности отвалятся.
Фа:
- Игорь, извини, лично я тебе зла не желаю, но ты первый начал.
- Ничего не начинал. Отдали бы дневник и разбежались. Ладно, этот инвалид - отморозок, он ва-банк играет, тебе - то зачем голову в петлю? Ведь всех перемочат.
- Вот и произнесена ключевая фраза, - перетряхивая карманы Малюты, без оценочно констатирует Фа, - именно так – всех перемочат. Знал бы ты дорогой мой, сколько уже вокруг этой «Синей тетради» крови. Для того, кто ее ищет, пара другая капель – не роль.
- Так, что в ней?
- Девичьи слезы, прощение обидчикам во спасение грядущих поколений. Ага, вот и ключи от машины, и заветный ключик от наручников.
   Действительно, а что в дневнике? Разгадка смерти самой Дианы? Информация о гибели отца? Что могла зафиксировать восемнадцатилетняя девчонка, что и пол - века спустя кипят такие страсти? И, где его искать? Вот и чуйка верещит, отпуская от текущей экстремальной воронки, ищи – единственный козырь в этой игре со смертью.
  ****ские законы выживания, в ****ском мире. Это, меня чуйка отпускает окончательно. Устроив Стечкин на коленях, прикуриваю, руки предательски дрожат. Адреналин не моя стихия. Игорь, после агонической акробатики, лежит далеко, спокойно, да в наручниках, с руками за спиной, уже не побарогозишь. Надо отдать должное – под стволом в девять миллиметров, в упор, не каждый будет биться до конца. Вот и сейчас марку держит – демонстративно перевернулся на спину, в небо смотрит. Стратег, не тупой винтик с амбициями в погонах. Бой проиграл, война впереди. Противник на своей земле, в границах маленького города, куда опасней пресловутых теней Государственной безопасности. У этого на каждом углу стукачи и свора, таких же, как он местных, молодых, энергичных, голодных при погонах и оружии. А, судя по тому, как быстро вышел на инициаторов акции, ситуационно пробил положение и договорился с ними, у него длинные руки, большие возможности, высоко от плоскости города. Серьезный пассажир. С таким только торговать, не воевать, в лесу больше не отсидишься.
- Игорь, курить будешь?
- Не курю.
- Мальборо, не лицензионные.
- Засунь себе в задницу.
- Понимаю тебя. Два придурка журналюги, один из которых инвалид, второй женщина, спеленали матерого волкодава. Знаю, не простишь, не себе, не нам. Себя побережешь, а нас загрызешь точно.
- Есть сомнения?
- Сомнений нет, есть предложение. Ты, нас сегодня отпускаешь, а в воскресенье, ровно в 14.00, у памятника Композитору, получаешь тетрадь.
- Ты на понедельник вызван к 10.00, номер кабинета помнишь?
- Конечно. Явлюсь непременно.
- Святые являются, капрал.
- Так, точно товарищ майор, прибуду. Только сержантские лычки сняли, еще черпаком не стал.
- В курсе. У ГБ твое личное дело, чуть не с детского сада.
- Польщен. Интересное чтиво?
- Занятно. А, почему именно в воскресенье и в 14.00?
- Есть крайне неотложные вопросы – не решу, никакая «Синяя тетрадь» не поможет. Реально необходимы двое суток. Зуб, даю не сбегу, не спрячусь.
- Зуб для зоны сбереги, на тебе уже гирлянда статей, да и с убийством бомжа дело не закрыто.
- Так отпустишь до воскресения с миром?
- Не войны, не мира, армию распустить?
- Приятно разговаривать с образованным человеком. А, заказчику дашь гарантии, своевременной передачи дневника. Он пол - века терпел, что ему, каких - то два дня?
- Бля, буду, уже точно не хочу знать, что этакого, в этом долбаном дневнике. В твоем предложении есть рациональное зерно. Давай думать. Расстегни браслеты.
- Извини, Игорь, пожалуйста, не могу. Не то, что тебе не верю. Ты боевая машина, которой бог подарил очень умную голову. Боюсь, бойцовские рефлексы возьмут верх.
- И, я не верю Вам, уважаемый Игорь Юрьевич.
  Аж, подбросило от неожиданности. Когда эта хищница успела подкрасться со спины?
- Игорь, я в тебя верила, а ты меня предал.
  Сейчас все испортит.
- Готова была тебя полюбить.
   Оно, как! А, может свою партию разыгрывает?
- Поэтому извини, теперь не верю и наручники не сниму. Прости! Андрей прав, нам крайне необходимы эти два дня. Мне совершенно безразлично, что будет с ним, потом. Помоги, мне, лично, сейчас. Пожалуйста.
   Неужели думает волка на мякине развести?
- Заколебали своими извинениями, не хотите расстегнуть, хотя бы ослабьте, руки уже немеют.
    Не прошло. Хотя, постой, изменилось выражение лица Малюты. Отрешенное, к живой заинтересованности. Мужик, не робокоп. О, женщины…
- Наручники? Конечно.
  Доверительно склонилась, поступательно защелкала ключиком. Где, ты пантера коварная так с наручниками наловчилась? Замурлыкала:
- Игорек, мы сейчас на твоей машине отъедем, но оставим ее на парковке у ФОКа. Оружие, ключи, мобильник, удостоверение все будет в бардачке. Скажи, кому позвонить, что бы за тобой приехал, и не пострадало твое реноме. Пить хочешь? Извини минералка теплая. У тебя в машине холодильника нет.

Часа, через два, того же дня.
   Сидим в машине Малюты, на парковке у ФОКа, ждем ответного телефонного ответа Петровича. Холодильника и в правду нет, но кондишен гудит исправно. Первая половина июля для Прикамья – пик жары.
  Фа, как позвонила Петровичу, так не вымолвила ни слова. Сидит, насупившись, смолит сигарету за сигаретой, думает.
- Ты обещала позвонить, что б Малюту расковали.
- Позвоню, как отсюда уберемся.
 Она за рулем, ей править.
- Ты, действительно готова была его полюбить?
- А, ты действительно готов был выстрелить?
- Это, крайне сложный вопрос.
- С какой целью тогда задаешь идиотский вопрос мне?
- Так он вроде женат.
- Как все женатые, счастлив или нет, по - своему. Еще вопросы? Трахалась ли я с ним, к примеру.
- Отчего злишься?
- Устала. Скажи лучше, где собираешься дневник Дианы искать?
- Где – не знаю, но точно знаю, кому не отдам, если чудо свершится, а чуйка шепчет, так будет.
- Ты, милый, сбрендил в своем тупом, ослином упрямстве и в этой твоей чуйке. Христом Богом молю, если, как ты говоришь, что чудо свершится, и дневник действительно найдется, отступись, отдай, пусть подавятся, только оставят нас в покое. Мы, и без него разгребем все вопросы с убийством девушки, но в спокойной, человеческой обстановке.
- Мы?
- Ты и я. Наши друзья. Да, я все ресурсы интернета подниму, весь личный коннект социальных сетей подключу. Ты же чащобный! Ты даже не представляешь, не в состоянии охватить, сознанием своим упертым могущественные возможности интернета, а они поверь, практически безграничны. И это не твоя мертвая бумажная библиотека и колумбарий архивных боксов, это живая, постоянно обновляющаяся информационная лавина. Вопрос умения ее пользоваться, да точно знать, что ищешь. И, главное – интерактивность, обратная связь. Главный информационный носитель – человек. Задаешь вопрос в Ижевске, и он мгновенным сигналом разбегается, как по нервной системе, из локалки в локалку, по всей мировой сети и где - нибудь в Израиле найдется правнук эмигранта из России, владеющий ответом.
- Абсолютно с тобой согласен. Вот, ты этим и займешься. Уверен, у тебя это получится. Ты в теме. Вопросы сформулируешь самостоятельно. Источники искать – давно наловчилась. Используй то, что у тебя лучше получается. С бандюгами, мне общаться.
- Стоп. Сдается мне – хочешь меня, сейчас с борта сбросить?
  Не спросила, прошипела кошкой дикой. Прищур темных глаз, в ночь – стрелковые щели, что оттуда вылетит болт арбалета или язык напалма неизвестно, как сектор и тяжесть поражения.
- Кажется, Петрович.
  Слав, тебе господи, до чего своевременно, на парковку вкатывается старенький, серенький «Форд-минор», за рулем которого, в лихой мичманке Петрович. Фа, переключилась на новый объект:
- Он, же сказал, что перезвонит?
- Шифруется.
  Фа, нервно опуская водительское стекло, модернизация автомобиля у Малюты, только под капотом, нервно:
- Менты те же, только в профиль.
 Это для меня. За окно:
- Здорово Петрович.
- Здравствуйте Вам, Фариза Нурмухамедовна.
- С утра Михайловна была.
- Как, угодно и спутнику вашему здрасте, давно не виделись. Машина у вас примечательна, больно. Может лучше в мою?
- Как, скажешь.
- О том и речь. Хозяин то где?
- В Караганде. Ты, за нами приехал или нафтили чистить?
- Фаризушка, с тобой хоть на край света.
- Вот и договорились.
  Ее по мать – шпионские прибамбасы. Свой – чужой. Кому с бандюгами сподручней общаться? Фа, выскочила из машины, я – выполз. Фа, демонстративно стукнув, положила ключи на капот, а я на костылях кандыбаю к миноре Петровича. Уже в машине:
- Куда едем?
  Петрович, сдержано, сосредоточившись на вождении – явно не его планида:
- В хижину шамана.
- В Костоваты?
- Ага.
  Сердце екнуло – там родители, на даче.
- В саму деревню?
- Не совсем, чуть дальше, на берег Камы. А, что места знакомы?
- Бывал.
  Почти проехали плотину ГЭС. Фа:
- Петрович, тормозни, пожалуйста, у автобусной остановки.
- Что, случилось, Фаризушка?
- Покурю.
- Кури в машине.
- На свежем воздухе хочу.
- Как, скажешь, время есть.
  Петрович не шибко ловко вывернул на обочину, напротив «Золотых песков» - дикий, излюбленный горожанами пляж, на правом берегу Камы. Место живописное, с долгим, пологим, песчаным дном, но с предельно коварным течением – два мощных водосброса через шлюз и агрегатный зал. Фа, вышла к парапету, закурила.
   Из радиоприемника: Боб Дилон -  «Чувства, которые не выбираю», «Радио – дача». Редко, но бывает, в эфире – легенды рок-н-ролла, органично втрахиваясь в российский фольк.  Всем для всех. Удобоваримо, вроде есть и крайне дозировано. «Люди. Откройте окна. Люди, дорожите друг - другом. И двери откройте любимому человеку».  Друзья джазмены, удивляются, мол, слух есть, отчего музыку не понимаешь? Не хочу понимать. Хочу чувствовать, а вкус испорчен рок-н-роллом российского разлива. По возможности безбашенным. Как вся моя юность.
  Внимательно посмотрел на Фа, как в кино или в песне – у парапета. Солнечное пекло и жуткий парежь от громады водохранилища, а она словно не чувствует - «Кошка на раскаленной крыше». Петрович, положив голову на рулевое колесо, упершись в меня взглядом:
- Удивил, очкарик. Все думал, откуда погоняло – Ванька Мокрый знаешь? Ивана Вениаминовича, так давно никто не кличет. Так, старички между собой, в узком кругу, перебрасывают, а молодые и не знают даже. Он давно от дел отошел, но авторитета не потерял, живет по понятиям. Все думал, думал, да надумал, позвонил, кому надо. Часа не прошло, а от него ответка – вези, как объявится. А, ведь палево. У, тебя все менты на хвосте, значит, есть за что.
- Может и за что, знаешь?
- Не - а, хотя на районах говорят разное, даже, что ты замочил кого то. Зачем, хороших людей в блудняк тянешь? Фаризку, вон, вписал.
- Думаю, она сейчас в город вернется. Зря, что ли у остановки тормознули?
- Может и вернется, а толку? Все одно по уши. Лучше скажи, мил человек, откуда у вас машина Малюты? Его тачку только шелупонь да гопота уличная не знают. Ну, чего молчишь? Мутный, ты, фраер и не нравишься очень. Думал, окажу Фаризе, услугу, выведу друга сердечного из обложенной берлоги, и прощайте. А, оно – оно, как выходит, по ходу и я вляпался, а отказаться уже не могу. Мне бы помолчать, тогда в лифте и тебя не слышать.
  Вернулась Фа, решительно:
- Поехали, Петрович, куда вез.
  В саму деревню даже не въезжали. Объехали по верхней дороге, по холмам. С удивлением увидел современный, котеджный поселок – давно не был. А, вот дорога по лесу к высокому, обрывистому, правому берегу Камы, знакома с детства. Она вела к туристической базе Воткинского оружейного завода. Как и ожидалось базы – сообщества живописных бревенчатых домиков, нет. Есть высокий, глухой забор из железобетонных плит, с колючей проволокой по верху, да торчащей над серой замковостью остроконечной крыши большого дома, крытого, кирпичного цвета, металлическим профилем.
  Нас ждали.
  Петрович, лишь раз коротко гуднул, как створки массивных, кованых ворот механически раскрылись. Обширный двор, вымощенный формовой плиткой, венчает двух этажный кирпичный дом с узкими стрельчатыми окнами. Ни эркеров, ни башенок, ни прочих изысков. Здание давит, своей неприступной угрюмостью. Замок людоеда. Даже Петрович, озираясь, нервно заерзал машиной в поисках безопасной парковки. Фа, сдержано хохотнув:
- А, пулеметы у него в доме?
- Чего?
- Вышек не видела, значит, из окон отстреливается.
- Да, пошли вы!
  От невысокого крыльца, к нам спешит, семеня, старичок в старомодных очках, массивной роговой оправы и, не смотря на чудовищную жару в меховой душегрейке, в суконном кепи и в валенках. Петрович справился с волнением, не спеша вылезает из своей маленькой миноры, важно приветствует встречающего:
- Здравствуй, Чинара.
  Старичок в ответ:
- Тебе не болеть, Гвоздюшка!
  Гвоздюшка? Гвоздь! Петрович? Правая рука Лопоря – Смотрящего в городе, лет пять назад, а может быть и до сих пор? Серьезная обстановка. Погоняло – Чинара, ничего не говорит. Только судя по степени уважительности то же не последний винтик в местной блатной иерархии. По крайней мере, это не Ванька - Мокрый.
- Никак гостей привез, в нашу богадельню? Какой день ждем. Ты, Гвоздюшка ступай в дом, там Настя стол накрыла, а вы, гости дорогие, ай - да, за мной, Ваня, вас в саду ждет. Обошли дом, и тут обалдеть – совершенно иной ландшафт. Никогда на этом высоком берегу не росли яблони, а тут сад! Взрослые, плодоносящие деревья! В полукольце естественных елей, раскрытого на бескрайнее море Воткинского водохранилища. Значит вот куда делся фруктовый сад республиканского Дома отдыха профсоюзного, сдохшего еще в разгар Перестройки. Сам дом, с этой стороны обшит светлым тесом, и окна витражные. Чуть в стороне уютно дымит трубой небольшая банька, стоит милый гостевой бревенчатый домик, а в ажурной беседке, в плетеном кресле, спиной к нам сидит еще один старичок. К гадалке не ходи – Хозяин, всего этого благолепия.
- Ваня, а к нам гости, долгожданные.
  Старичок, в кресле, обернулся к нам, и перехватило дыхание. Мать моя женщина! Тот же орлиный нос, пронзительно голубые глаза, высокий лоб, ироничная улыбка тонких губ – поразительно точное портретное сходство с Николаем Михайловичем Назоровым, первородным первым секретарем горкома КПСС. Разве, что старше, хотя в этом возрасте время сглаживает разницу лет, да и с Николаем Михайловичем, последний раз, общался годков 10 назад. Все одно – Назоров, одно лицо.
- Добро пожаловать Андрей Александрович!
  Глаза могут врать, абсолютный музыкальный слух никогда. Тембр, тональность, аберрации – голос один в один, возрастная надтреснутость не помеха. В свое время с дюжину бесед - интервью провел с Назоровым. Что за день, сплошные сюрпризы на грани помешательства.
- Вижу, Вы не один. И, Вы здравствуйте уважаемая Фариза Нурмахамедовна. Польщен, Вашим визитом. Сама городская Жанна д, Арк, меня посетила. Андрея Александровича видел по телевидению, а вот Вас лицезреть имею честь в – первые, хотя давно и с интересом читаю вашу газету. Мало того, что вы умны, вы удивительно красивая женщина – опасный сплав. Присаживайтесь, друзья. Пообедаем позже, а пока чайку с бутербродами. Чинара нам сейчас самоварчик раздует. Присаживайтесь, пожалуйста. Нам есть о чем поговорить и, судя по вашим ожиданиям, разговор будет долгим. Мы, ведь никуда не спешим?
  Мы, с Фа, присели на свободные кресла. На Фа, без удивления смотреть не возможно. Подобного выражения ошарашенности на лице никогда не видел. Назоров ушел в тень, за долго до - того, как Фа вышла на местный информационный рынок, навряд ли контактировала с ним лично, но от многочисленных фотографий и кинохроники не спрячешься. От метаморфоз и она офигела. Сидит, словно Тэтчер, как кол проглотила.
- Фариза, разрешите по имени? Знаю, что вы предпочитаете сушки с маком, а Андрей Александрович любит подсушенный дарницкий с подвялившимся сыром. Угощайтесь.
   Фа, по-женски экспрессивней справилась с ситуацией быстрее меня:
- Во-первых, здравствуйте Иван Иннокентьевич. Очень рада вашему гостеприимству. Извините некоторое замешательство, но вы так похожи на своего брата – неожиданно.
- Очень похож?
- Чудовищно.
- Ники младше, на семь лет. Порода папы свое взяла безоговорочно.
- Князь Белецкий, если не ошибаюсь? Михаил Осипович.
- Он родимый. У вас Андрюша удивительно проницательная подруга и ловкая в интернете. Портретную галерею Белецких, а тем более имя и фотографию последнего из них, возможно, найти только в сети. При этом иметь веский мотив для сравнительного анализа и не дюжинную смекалку.
- Кичитесь аристократическим происхождением?
- Отнюдь. Вор, бандит, рецидивист. Ни рода, ни имени, ни флага.
  Стоп. Что за хрень? Князь? Белецкий? Назоров? Ванька Мокрый? Похоже чужой на этом Дне знаний. Фа, видя мое опупение:
- Прости, милый, хотела объяснить позже.
- Объяснить что?
- Ну, не ты ведь один озадачен неординарной фигурой Николая Михайловича Назорова. На родовое сходство с Белецкими, натолкнулась случайно. А, то, что у него еще и старший брат в России есть, сюрприз не меньший, чем для тебя. Согласись, сегодня вообще день сюрпризов.
- И, мне отчего - то кажется, что это только начало.
- Не ворчи – не вежливо по отношению к хозяину.
- Отчего, прекрасная Фариза считает, что владелец всего этого благолепия я?
  Старичок в кресле, аж, светится лукавством, старый черт – ситуация забавляет.
- Хозяин здесь Чинара, он вас встретил. Вы, про имя отчество его не спрашивайте. Не любит он этого. Для него блатное погоняло, что рыцарский щит с родовым гербом, в нем и прошлое, и настоящее и будущее.
  Фа:
- Как тогда обращаться к вам?
- А, попросту – дядя Ваня.
- Как у Чехова?
  Мимолетным намеком, а вот заметно, скрежетнула птичка амбициозности коготком раздражения благостное лицо старого вора. На секунду и улетела. С прежним снисходительным лукавством:
- Фариза с древне - арабского – светлая мысль, так вас назвали родители, и с детских лет иного обращения нет. Привыкли. А, в студенческие годы вас, в среде друзей и врагов звали Фрезой. Достойное имя для журналиста – готовый псевдоним. Но, оно вам очень не нравилось, но смирились. Одно время у вас такой акаунт был в сети. Изменили. Муж звал Фарочкой. Андрей Александрович предпочитает краткое – Фа. Какое имя предпочтительней? Думаю то, как определяете себя сами здесь и сейчас. Согласны Фариза Нурмахомедовна? Ведь полное имя отца – Нур - Мухаммед - хан, что с тюркского произвольно переводится, как царь отмеченный пророком? Я, могу ошибиться. Несилен  в восточных наречиях. Поправьте старика. Университетов не оканчивал, не пришлось как то. Впрочем, и Андрей Александрович не окончил. Это не помешало ему стать неплохим журналистом, лауреатом престижных премий, да из рук самого Президента Российской Федерации вознаграждение получить. Достижение сомнительного характера, но награда без сомнения заслуженная. Кажется за освещение событий на Северном Кавказе в 95-ом?
   Если старый черт желал по носу щелкнуть Фа, за Чехова, то кувалдой по лбу получили мы оба. Блин, опасно много о нас знает и бьет, зараза в самые уязвимые точки. Ладно, Фа, она постоянно следит в соц. сетях, но при моей интернет - немоте, откуда? И речь. В свое время повидал разных серьезных сидельцев. Иные фору бы дали и Антифонту, и Фрейду и Троцкому вместе взятым. Не язык, именно речь подводит. Не надо быть профессиональным лингвистом, что бы на слух уловить фонетические каверны. А, этот уникум говорит, как пишет.
- Вас, Андрей, можно без отчества, с ранней юности друзья окрестили кратким Кучум – лесной пес с тюркского. Крайне неординарный обитатель сибирской тайги из рода песьих. В стае не живет, семьей пренебрегает, охотник одиночка. Коварный, ловкий, умный хищник – банальный лис. Фокс по-английски.  Шаман Алкасын зовет вас Аюруш, что с финно-угорского означает все того же зверя.
  Бац! Уж не кувалдой, плитой железобетонной добивает. Аж, в холодный пот пробило. Шаман давно, с момента нашего знакомства зовет меня странным именем, не комментируя семантику, и про значение Кучума ничего не знал, считал, что это сокращенно от фамилии. И, Алкасын – Шаман, он же, как оказывается машинист Свиридов? Этот мерзавец, потомок каких - то князей Белецких, Ванька Мокрый, брат Назорова, дядя Ваня – демиург, Мефистофель? Кто он? Если все про всех знает, и бьет наотмашь. С какой целью? Не на чай с бубликами завлек, чего - то хочет. А, вот пощупаем скелет Кощея и без того уже измордовал в одни ворота:
- Дядя Ваня, коли речь зашла о песьих, расскажите о следователе прокуратуры Собакине, а за одним и о его первом местном деле по убийству Дианы Сканер.
   Снисходительная поволока в глазах собеседника подростаяла. Оно, как глазки сверкнули и в прищур, что в прицел.
- Не оправдываешь, Андрюша, первоначального мнения о себе. Не стратег. Сразу быка за рога. Только я не бык, бодаться не буду, да и ты не Матюша - пахарь, не по силе груз берешь на рывок. Тема серьезная, требующая к себе крайне корректного отношения. Хотя может ты и прав. Время – хрупкая субстанция. Вот возьму и окочурюсь прямо сейчас, я ведь старенький, очень. И, получите, мои славные следопыты, кукиш с маком, а не знания. Вы же за ними приехали. Замете – целенаправленно. Значит, знаете, где информацию черпать. Андрюша, ты ведь не сразу понял, что не фарт тебе вышел, с этими сдуру сохранившимися документами, а проклятие. Когда осознал, то стало поздно, увяз по самый клюв и барышню с собою уволок. Теперь вы, как черви на сковородке. Помилосердствуйте, пожалейте старичка, девятый десяток разменял, с плеча не рубите в суждениях и оценках. Все очень не просто. Глядишь, старичок и выбраться поможет.
   Фа, встрепенулась. Пробрезжил свет в конце тоннеля.
- А, вам это зачем, Иван Иннокентьевич?
- Дядя Ваня.
  Мягко, но с нажимом. Сокращает дистанцию общения. Психолог, гад, но это наш гад и он действительно нужен нам, а мы ему. Зачем?
- Да-да, дядя Ваня. Так зачем?
- Вы мне симпатичны.
- Это не ответ.
- Будем считать интервью начатым? Только милая Фа, отключите, пожалуйста, диктофон. То, что я расскажу, по настоящему ценно крайне ограниченному кругу людей. Для стада – очередная клубничка для почесания низменных чувств. Я, не сноб, а вы – газетчики не добрые самаритяне. Бог даст, выберетесь из трясины – захочется блеснуть профессионализмом. Ваше право, интерпретируйте своими словами. А, это уже беллетристика, не прямая речь, не из устная.
  Фа ежась, демонстративно выкладывает на стол свой навороченный смартфон. С нескрываемой досадой:
- Тогда, чем обязаны откровению?
- Думать будем, как вас вытаскивать из дерьма.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

    Вечер, чистого четверга.
  С самого начала войны, папенька, Вани – Михаил Осипович Белецкий, занял привычное место возле старого, надежного приятеля Николая Николаевича Романова при Ставке. С Великим Князем, генерал – полковник от инфантерии Белецкий познакомился еще в ранней юности, проходя обучение в  школе гвардейского корпуса Семеновского полка – юнкерская подготовишка. Теперь на его месте средний сын Иван.  Старший – Константин, будучи на семь лет старше, не миновав эту школу, теперь юнкер Александровского училища. Младший – Николай еще деревянной сабелькой играет с нянькой, с дядькой,  в родовом Волошино, что в Тверской губернии. Папенькин закон – до семи лет сыновья только в деревне. Ему не светит военная служба. Дорога, проторена в пажеский корпус. Домашним образованием занимается гувернер.
   Род Белецких столбовой, Павловских вольностей не принял и хоть подорвался материально на Александра - реформе, уклада службы Империи прочно держался Петровых. Старший сын для дел ратных. Младший для службы светской. Белецкие план перевыполнили – старшие два уже под ружьем. Дал Бог счастье такое – три сына.
   Маменька Аделаида Семеновна, урожденная Уварова, с дочерми Марией и Софьей – Машкой и Софой, в Петербурге. Маша в Смольном, Софа годами не вышла, но, то, же барышня статная, в маменьку.
  Ване, жуть, как не нравилось в казарме. В солдатиков еще не наигрался в яблоневом саду. Если бы не опека брата Кости, да не интерн – характер обучения дискретный, ей богу, сбежал бы обратно в Волошино. Хоть, и не представлял даже, а где это? Знал точно, это там, где хорошо. Мрачный, холодный Имперский гранит фасада Петербурга, Петрограда, Ленинграда, с глухими, вонючими проходняками и без исходными колодцами внутренних дворов, всегда душить станут. За то будет их знать, как Отче Наш в промысле воровском. Но это будет позже.
  Исколотого штыками, десятилетнего мальчишку, в не по росту парадной юнкерской шинели со всеми регалиями, подобрала мещанка Зинаида Прокофьевна Мокрушина. Собственно Ваня и сбежал из дома, стремясь к дислокации брата.
   Маменька с вечера заперла его в чулане. А, он по под - потолочным перекрытием. Да через кухню, по черной лестнице, где заблаговременно шинель брата припрятана. Собственное форменное обмундирование в казарме Семеновского полка. А, как же на защиту Царя и Отечества в партикулярном? То, что защитники необходимы, подслушал из семейных скандалов, что уже неделю гремят между маменькой с одной стороны и брата с сестрами с другой. Маменька кричала, что не детского ума это дело. В ответ горячились особенно Маша и Костя, что был бы отец дома, он бы давно разогнал Временное правительство, а они сейчас верны не министрам - ренегатам, а символу Царя и Отечества – Зимнему дворцу. Папенька уже второй год, как во Франции во главе экспедиционного корпуса. Был бы он дома. Они бы не переехали с Невского на Васильевский остров. С весны прекратились выплаты пансиона – табельных, командировочных и квартирных. Наличных в доме практически нет. За то у Вани есть граната, настоящая. Выменял на роскошный перочинный нож у тезки во дворе – Ванятки, сына дворника. Граната в кармане Костиной парадной шинели, что ждала на черной лестнице. В полевой шинели Костя погибнет у Зимнего. Шестнадцать только исполнилось.
   А, Ваня?   
    Мама Зина, в ночь на 23-е октября, пошла, искать своего загулявшего мужа Иннокентия. Сама шибко не пила, рюмочку своей красненькой на Пасху, но и того хватало. Как примет, так вспоминает. Подопрет, пухлую щечку богатырским кулачком и по программе. После «обязательной проводной», про то как «Собирала мати, сына во солдати», без паузы, под слезу:
- На улице жуть. Фонари не горят. Матросня пьяная горланит, собаки воют, пушки палят, ружья стреляют. Ну, прям, как в Писании – канун Судного дня. А, я осторожненько, так возле стеночек, где совсем тьма ищу Иннокентия. Басурман, проклятый ведь с утра нашел самогонку, а я и не досмотри, когда он уперся шляться. Хватилась, Матерь - божья, уж темнеет, а его все нет.
  Из года в год рассказ повторялся, но Ваня придерживался традиции:
- Так зачем пошла на поиски, раз жуть такая на улице?
- А, как же муж ведь, законно венчанный. Другого счастья не знала. Вот крадусь вдоль второй линии и запнись об тебя, в темноте то ничего не видно. Охланулась, боженьки – мертвяк, их тогда много по Линиям валялось, почитай всех околоточных перебили, да и просто с прохожими жиганы баловали. Нет, чую, живой стонет. Нагнулась, а это ты, совсем мальчонка, только в шинельке большенькой, а шинелька то вся в крови. Я, ее с тебя стянула, а ты жалобно так: мама, мама.
  Тут мама Зина начинала плакать. В Первую Мировую у нее двух сыновей погодков, «поганец - германец сгубил», старшему 25 не исполнилось, «не в жанатых ходили». В Гражданскую мужа «беляк-хряк, буржуй самодовольный, саблей зарубил». Иннокентия Савельевича красные мобилизовали в 20-ом, отличный был плотник. От того ветеран Японской войны, не призванный на Первую мировую оказался в рядах РККА. Погиб смертью геройской, на непонятном, далеком Перекопе, а где это? Мама Зина не знала. Только то, что геройски – точно. На то бумага была с печатью и пенсия – маленькая, но хорошая.
  Про гибель старшего брата и, лютую, смерть матери с дочерьми прознала спустя месяц, как нашла Ивана. А, рассказала через год, не раньше
   Мальчик, долго и крайне болезненно справлялся со страшными, но не глубокими, ранами. Не убивали, куражились. Только если бы Зинаида Прокофьевна, вовремя его не подобрала и на руках домой не принесла, то истек бы кровью или просто замерз.
   Худо - бедно фельдшер Рапопорт с Аптекарского, заштопал, микстуры сам продал, и перевязки научил накладывать. Только маленький пациент упорно ни с кем не хотел разговаривать. На вопросы отвечал однозначно, больше молчал, о себе ни слова. На собеседников смотрел не видящим взглядом.
- По - портили, вам, мальшика, - с легким немецким акцентом резюмировал фельдшер, - но не телом столько, сколько есть душою. Как бы падучей не приключилось.
  Ваню признала прачка Аграфена, соседка Макрушиных. Белецкие снимали квартиру на той же Линии, в 5 кварталах в - глубь острова, в доходном доме купца Шимонова. На разведку пошел. Сам – Иннокентий Савельевич, «токмо хоть зелененькая нужна, понимать должна, без самогону дворников не разговорить, а без них, про бедолагу ничего не узнаем, времена больно шумливые». Мама Зина знала, что в аккурат тех дворов, изрядно самогон варят и зачем с такой готовностью, Сам, на разведку отправился. Но, подумав, три полноценных, царских рубля дала.
  Муж, вернулся часов через пять в усмерть пьяный и  произнеся одну фразу:
- Нет, бога, матушка, - разлетелся мелким стеклышком по кровати.
  Утром, опохмелившись, полу шепотом, рассказал, крестясь, как заведенный, словно отталкиваясь многочисленными знаменьями от того, что дворник Шиманова накануне поведал.
  В ту же ночь, что мама Зина, Ваню нашла, с 25-го на 26-е октября, квартира Белецких, подверглась немыслимо зверскому разбою. Со слов дворника – не свои, не Васильевские, «шибко не по человечьи, но по наводке видать» из всего парадного только в эту квартиру вломились. «А, как же – князья, других таких в нашем околотке не сыщешь».
- Я, как думаю мать, - в очередной раз, кладя крест, шептал Иннокентий Савельевич, - ну, попутал бес, взять чужое, с ружьем в руках, так бери, уходи, кто тебя искать будет по нынешним временам. Почто убивать, барышень насиловать? Мать то видать сразу зарезали, а над дочками поглумились, опосля зарезали. Младшей, по всему видать, кистенем головку разбили. Зачем зверство такое? А, мать? Бог, то твой где?
   От, услышанного, у мамы Зины, дурно сделалось и в ногах слабость и голова в муть кругами. « Человек зверь есть, но с душою и душу эту слово Божье пробуждает» - только и стучалось в мозгах из Писания. Иннокентий Савельевич, сам ошарашенный осознаваемым, тугим с похмелья умом, сущностью происшедшего, словно не замечая состояния жены:
- Еще, дворник сказывал, что брата старшего, юнкера шестнадцати лет, у Зимнего, в ту же ночь, матросы убили. Сдается мне, что и твой найденыш туда же бежал. Токмо, как он через Неву? Мосты разведены были. Али нет? Сам, черт, ночь попутал.
- Тебя самогон попутал, а мальчика нашего, Сам Бог, трижды от смерти спас.
- О! Уж и усыновила.
- А, куда ему теперь? Аграфена сказывала – отец то его генерал во Франции, где то сгинул. Некуда ему теперь и не к кому.
   Иван, позже, никак не мог вспомнить, слышал ли он именно тогда страшную весть, сквозь болезненную липкую дрему - забытье? Только уже знал всегда о трагедии на всю жизнь. А, как мама Зина рассказала – принял в качестве свершившегося, необратимого, отчужденного, по - мимо его воли и сознания перевернувшего мир однажды и навсегда. Как и новую фамилию с отчеством в новых документах. К 22 -му году почитай все жители по рокаде поменялись, а кто и помнил о природе возникновения младшего сына у пятидесятилетней вдовы Мокрушиной, так помалкивали, а потом и их не стало.
   « Собирала мати, сына во солдати». « Где эта птица, что до сих пор мне снится…». Не свой, не родной, не понятный, а мой. Так мама Зина решила, так и уложилось: «Собирала мати…».
  Потомственный князь Белецкий – Ванька Макрушин, словоохотливостью не отличался, ни дома, ни на улице. С той страшной ночи в октябре 17-го у него не только уродливые шрамы на теле остались и временами накрывающие приступы удушья. Смутные, выворачивающие на изнанку сознание, образы, парализующие ужасом и не - отвратимостью. В бога Иван не верил, но крестик серебряный православный носил. На крученной, просмоленной тесьме, что мама Зина, ему на грудь повесила. Оберег. Символ Бога, Сына Человечьего. Золотой с цепочкой, фамильный сорвали той Страшной Ночью, из которой приходят образы ужаса. Особенно во сне. С детства, просыпаясь от удушья смертельно страшных ведений, в холодном поту и скрежетом зубовным, он движением, в кровь вошедшим, хватался за этот маленький крестик со спасительной мыслью – это был только сон. Только кошмар уходил не сразу. Перед глазами еще не одну секунду наваливаются на него уродливые, разлохмаченные ночные силуэты демонов, впиваясь в тело острыми клыками. А, он дурак, не выдернув кольцо и не спустив чеку, бросает в них, так и не взорвавшуюся гранату. И это еще больше приводит демонов в исступление, и они уже не просто впиваются, разрывают все его существо в окровавленные куски мяса.
  Восстановив дыхание и приходя в себя, Ваня, с привычной уверенностью отмечал, что непременно достанет новую гранату и в этот раз не оплошает. Умиротворенно засыпал с «Отче наш». С годами образ гранаты приобретал иной смысл с более, поражающим врагов элементом. Неизменными оставались ночные упыри, иногда приобретающие узнаваемые лица, неимоверный ужас, паралич дыхания. Серебряный крестик на груди и успокоительно – «Отче наш», другие молитвы он забыл.
   А, были, молитвы?
   Маме Зине очень нравилось то, что Ванюша знает так много молитв и цитирует Библию – «барин дворянский, знать с детства обучали, и до того складно и грамотно, прям батюшка в Храме». Мама Зина умерла, когда Ваня отбывал свой первый срок, по 35-ой подростковой, в Кандалакше. Пять лет исправительной трудовой колонии, без поражения в правах. Милиционера порезал, когда с дворовой шайкой, убегал с очередного гоп - стопа.  Паспорт еще не успел получить, а статью уголовную заработал серьезную – за бандитизм. От - того, что мильтона порезал, а не нэпмана, которого щупали. Настоящего паспорта у него так и не будет никогда. Только справки об освобождении. Хотя на особом учете в следственных органах останется навсегда. Дактилоскопировали еще в 23-ем. Тут уж, какой паспорт не спроворь, все равно узнают. Если задержат. А, вот этого - то Иван Иннокентьевич избегал с уникальной интеллектуальной ловкостью, как и не оставлению улик. Во - первых учителя в Кандалакше под искались серьезные, а во - вторых, пожалуй, в основных – « башка варила». Оттого и прибрали к рукам авторитетные люди. Ремеслу воровскому обучили серьезно со знание дела, на перспективу. Поздно начал, а талантливый и пальчики аристократические. Первоначально окрестили Меченым, из - за шрамов на теле. Большие надежды на него возлагались. И он их с лихвой оправдывал, стремительно поднимаясь по блатной иерархической лестнице. Официально советского образования ноль, воровского – ВУЗ и маленькая тележка. Ему 30 не исполнилось, а его короновали. Щипачем был не заурядным, изобретательным, вдумчивым. Мокроты за ним не числилось. С шелупонью бандитской и прочей отмороженной мастью не знался. Законы и понятия чтил. У Варфоломея – коронованного Вора Петроградских воров был своеобразным начальником контрразведки. Подсадных, крыс и беспредельщиков приблудных вычислял в - лет. Что больше всего вызывало восхищение коллег, граничащее с болезненной завистью – его необыкновенное везение, фарт по их нему. В какую личину бы не обрядился жирный карась, а Меченый все одно – распознает, на крючок посадит и подсечет. Да не по мелочи и не по разу. В этом толк особый нужен, время, место, обстоятельства хорошего улова. Для этого не только умная голова, профессиональные навыки и отменное знание материала нужны. Без фарта никак. Случайных карасей в ненужный час, не подсекал и сам не попадался. Облавы, подставы, проверки документов, словно нюхом чухал, обходил.
  Воры нард своеобразно набожный, суеверный, но в слепую удачу в течение четверти века в жизнь не поверят. Никак ссученный? А, иначе, как? Пасли его и провоцировали. Нечем предъяву кидать, хоть тресни. Вроде свой, а чужой и не понятный. Не любили? Да. Только предпочитали не ссориться, проявлять клановое уважение и в приятели подельники не набиваться. Знали, в деле Меченый работает только в одиночку, а с кем он водку пьет, с кем и как живет – тема совершенно закрытая.
   Сорвался в 43-ем, в блокадном Ленинграде. Собственноручно убил 17 людоедов. Замочил бы и больше – охоту объявил. Свои же сдали, не по понятиям, другой управы на Меченного не оказалось.
   Меченый?
   Летом 38 -го Иван присмотрел комнату во флигеле Дома студентов на Адьютанской. Место приглянулось давно, своим удачным месторасположением. Двухэтажный домик, соединенный с основным зданием барьерной анфиладой, практически примыкает к массиву 3-ей линии, уходящей в - глубь Васильевского острова. А, это катакомбы бесконечного лабиринта проходных дворов с отходами на соседние линии и рокады. Со стороны Невы флигель прикрыт комплексом университетского здания с многочисленными пристройками, дополнительными корпусами, внутренним сквером и собственно Основным домом. Изначально дом строился для ректора Университета, но в конце 19 века, был переоборудован под квартиры для профессуры. Теперь это просто студенческое общежитие – муравейник в мозаике комнатушек разбивших внутреннее пространство солидных квартир. Невероятно шумная атмосфера бурлящей юности. Вечное броуновское движение вне пространства и времени.
  А, флигелек, тем не менее, сокрыт, на отшибе. Надежно укрыт завесой многолюдья. Прикрыт изумительными отходами.
  Иван, переступая порог флигеля, уже знал, какая комната ему нужна и кто ее занимает. Угловая, на первом этаже, с правым окном в торце здания. Небольшая, неимоверно заполненная книжными полками, отчего в центре оставалось место, только для письменного стола со стулом и старой кожаной кушетки. Комната имела отдельный выход на улицу, но им никто не пользовался. С внешней стороны двери грубо, заколочены старыми досками, каменное крылечко на пять ступеней, доламывает вездесущий бурьян.
  Комната, принадлежит сотруднице академической университетской библиотеки Надежде Рассадовой, и представляет половину более обширного помещения, разгороженного дощатой стеной. До Октябрьского переворота весь первый этаж флигеля занимал профессор кафедры Отечественной словесности профессор Рассадов. Умер в 22-ом, через год после смерти жены, в холодной угловой комнате, разделенной на рабочий и жилой секторы. Надежда его дочь. Не за мужем, 28 лет. Живет с дочерью Верочкой 5-ти лет. В соседях старая добрая Петербургская профессура, преклонных лет, сплошь словесники, чьи открытия, труды и заслуги откровенно канули в Лету. Они практически доживают из милости университетской администрации и Советской власти, иных привилегий у них нет.
   Второй этаж принадлежит аспирантам, но у них отдельный вход, через внешнюю железную лестницу во внутренний университетский сквер. Старички пользуются боковой дверью барьерной анфилады, что выходит прямо на Линию. Если возникает необходимость пройти в Университет, то бредут далее по коридору, через Дом Студента, к парадному крыльцу.
  Этой дорогой, в - первые уверенно, на правах официального жильца, Иван вошел во флигель. В потертом портфеле левой руки – все необходимые документы. Настоящие. Ну, или почти настоящие. Часть подчищенные, другие купленные, как например ордер на вселение, подписанный проректором Университета по хозяйственной части. Подмышкой жиденький волосяной матрас с грубым шерстяным одеялом, комплектом сырого серого, проштампованного постельного белья. В правой руке связка книг и видавшая виды эбонитовая электрическая настольная лампа. За спиной солдатский вещь - мешок с незамысловатым скарбом аспиранта Уральского горного института Ивана Мечникова, комсомольца и геолога. Выбор научной специальности казался не случайным. Обитатели флигеля в основном словесники, пара-тройка, со второго этажа от молодежи – математики и механики. Встреча с компетентным человеком – смерти подобна.
   В геологии Иван ни черта не смыслил. Легенду лепил от фонаря. Под рукой был один источник, занесенный неведомо как и откуда, в его воровскую жизнь – потрепанная  книга  «Сейсмология – наука о Земли дыхания».  Автор некий Борис Борисович Голицын, отпечатано типографией Санкт-Петербургского Университета в 1888-ом году. Отчего физик, а это следовало из вступления, диктует сейсмологические определения, Иван уловил не сразу. Сам термин – сейсмология не знаком. Природа влияния физики Архимеда и Ньютона – законы термодинамики, на поведение поверхности Земли очевидна. Бурные процессы в недрах самой планеты – понятно. Все вроде встало на место. Только за очевидностью возникала невероятность – Земля дышит. Словно существо живое, по неведомым человеку Божественным законам. Это в голове не укладывалось. Вспомнив, что последнюю книгу «Граф Монте-Кристо», без принуждения,  прочитал в далекие 9 лет, а нынешнее бытие требует иного сознания, «Науку о Земли дыхания» откинул. Вспомнил о книге, когда лепил легенду под новое лежбище. С годами он не потерял навыки беглого чтения, а вот цепкости ума только прибавилось. Текст автора, изобиловал специфическими терминами и понятиями, оттого пошел в тему.
  Теперь раннее произведение академика Голицына возглавляло связку книг, с которыми новый жилец пришел вселяться в последний, прижизненный, кабинет профессора Рассадова.
  Надежда Рассадова молча крутила в руках ордер. Иван в - первые разглядывал ее в упор, до этого неоднократно, но из - далека. Не высокая, хрупкая, миловидная, обычная. Единственное, что только при ближайшем рассмотрении, по - настоящему достойно внимания – большие, красивые серо зеленые глаза. В таких утонуть можно. И Ваня утонет в них однажды, навсегда растворившись во много - цветной палитре – от стали до небесного ультрамарина. Свойство у этих глаз такое, в зависимости от обстоятельств, особенно, когда ультрамарин. А, пока Меченному хватает марух с малин.
- Позвольте, голубчик, - потерянно произнесла, наконец - то Надежда и глаза у не стали блекло - голубыми, с предательской поволокой подступивших слез, - но  там же библиотека отца. Как же так, ведь это у нас единая комната, у меня и ордер есть. Ведь это не стена, перегородка. Папа ее поставил потому, что работал по ночам, что бы нам с мамой не мешать. А, комната одна. Это же фанера, попробуйте.
  Иван для приличия стукнул костяшками пальцев по стене. Серьезно, со знанием дела:
- Да, нет – доска. Не переживайте уважаемая Надежда Николаевна, если не возражаете, усилю перегородку со своей стороны. Дверь забьем, с вашей стороны перекроете ее вон, тем шкафом, он у вас, он какой, никак дуб мореный.
- Вы его с места не сдвинете, он там с 17-го года, папе пол курса помогало.
- Думаете и я, помощников не найду?
- А, как же библиотека?
- Да, пусть стоит. Ведь я от силы на год, пока диссертацию пишу. Или, барышня думает, что слямзю особо ценные фолианты?
- Как, вы, сказали? Слямзю?
- Извините, Надежда Николаевна, мы по - простому, по пролетарски. У нас в поле еще и не так высказываются. Уверяю, вы меня не увидите, не услышите, если без надобности.
- Как же вы в папин кабинет попадать будете, если эту дверь перекроем?
- Так у вас же с торца еще выход есть.
- Ах, да. Но им, очень давно не пользовались, по крайней мере, на моей памяти. С той стороны стояли дровяные сараи, но они сгорели в 14-ом, а новые так и не построили. Необходимости в черном крыльце не стало.
   В дверь, из коридора, осторожно постучались. Иван сделал шаг в сторону от порога, дальше которого предусмотрительно не проходил. Надежда мягко улыбнулась:
- Вы меня барышней назвали, а вот и повод для обращения – сударыня.
 В приоткрытую дверь впорхнула, именно, как бабочка маленькая, но очень серьезная девочка, с удивительно яркими, сияющими голубыми глазами:
- Здравствуйте. Вы гость?
 Иван, не смог удержаться, рассмеялся. Так, он не смеялся никогда. Может быть в детстве? А, есть ли кто живой, кто это помнит? Но в эту секунду он взлетел в небо от необыкновенно воздушного ощущения счастья. Это и есть счастье? Оно такое? Головокружительное. Без земли под ногами.
  Волна охватила всех, кто был рядом. Два человека и человечек смеялись от того, что им было просто солнечно и радостно.
- Верочка, - сквозь смех проговорила Надежда, - разреши тебе представить, нашего нового соседа Ивана, как вас по батюшке?
- Иван.
- Иван Иванович?
- Да, нет, просто Иван.
- Давайте просто Иван чай пить.
  На удивление у мамы и у дочери на лицах сияли одинаково яркие голубые глаза.

День тот же. К закату ближе.
   Чинара давно поставил на стол самовар. Не электрический, а тот, что с топкой у трубы, классический. Ворчливо буркнул:
- Распелся тетерев. Закончил, нет? Самовар остывает. Настюха, спрашивает, когда ужин подавать. Гвоздь весь извелся.
- Он, что все еще здесь?
- Куда ему деваться? Ты же сказал ждать. Он и ждет.
- Пил?
- Кто, я?
- Гвоздь.
- Божится, что нет, только врет.
- Распорядись, чтоб из наших, кто отвез. Неприятности не нужны. И драндулет его в след отгоните.
- А, сказать что?
- Наши ему, респект и уважуха.
- Нее, не канает, взбрыкнет он на взводе и в чужую машину не сядет.
- А, ты по - ласковей, как умеешь, где и сколько взять знаешь. Настю попроси пусть яблочек соберет, для внуков. Двое у него по - моему?
-  Ваня смотри, как бы чего, а то и без того, ну сам понимаешь.
- Ой, Чинара уйди. Кстати гостевой домик готов? Гости после баньки в нем остановятся.
  Фа, вспыхнула, сейчас взорвется. И, не оттого что баня и гостевая ночевка ей не по нраву – без ее воли решили. Сдержалась, молодца. Чаем занялась. Действительно битый час монолит монолога от хозяина бьет, а текущие болезненные вопросы без ответов. Чудовищно интересно конечно. В былые времена, много бы отдал за такую быль, только от основной темы далеко. Или мне так кажется и все это присказка для чего - то более серьезного? Мокрушин – тертый волчара, за - просто так язык чесать не будет. Не стал бы нас вылавливать, душу изливать. Не похоже и на возрастную сентиментальность. Откровенен на все 100, в этом уверен – чуйка поддакивает, вопрос зачем? Мне торопиться некуда. За воротами этого Эдема мне сейчас все равно хана. Не взорвалась бы Фа. Пусть говорит старый хрен, если плетет интригу, о чем чуйка помалкивает, мол, нет опасности, без помощи Фа, мне все одно никак – муха на стекле. Даже в Раю.
  Чинара, по отечески, хотя явно моложе, опекает дядю Ваню. Мне крайне симпатичны эти старички:
- Фаризушка, милая барышня, вы Ване сахар не «ложте», медку ложечку.
- Как, я могу, сударь в приличном доме сахар в чай класть, коли мед на столе.
- Да-да, именно класть, Ваня меня всю жизнь поправляет, знать не в коня корм. Вань, давай-ка плед зимний принесу, дрожишь весь.
  Вправду его колотит не по-детски, руки затряслись. Может, и раньше было, внимания не обратил, а сейчас очки снял, платочком глаза, заслезившиеся, утирает. На виду все движения. Да, нет – явно дело серьезней. От собственного рассказа? А, рассказывал ли он вообще кому ни - будь с такими подробностями о своей судьбе до нас? И, черт, никак не могу подсчитать, сколько же ему лет? Всю жизнь не - лады с цифрами. С детства чужие не понятные символы времени и расстояний на окружающей плоскости, словно ценники в магазине расплывающиеся относительными категориями. То ли от инфляции, то ли от собственного, рас****яйства, и сильной близорукости.
- Извините старика. Бывает, накатывает. Возраст. Дайте минуту, пройдет.
 Вот – самоконтроль, минута не прошла ни тремоло, ни слез.
- Нет, Чинара не надо мне этой хламиды стеганой. Сходи к Насте на кухню, пусть Рокфор достанет. Андрей Александрович его то - же любит. Извините, голубчик, подсохшего сыра больше нет. Для нашей славной гостьи пусть поджарит пару ломтиков солонины с яйцом и свежей спаржей.
  Фа, милые чайные хлопоты, оставив, принимает излюбленную стойку хищника отряда кошачьих:
- А, вы дядя Ваня опасно не прозрачны в само - презентации. То, что вам известно о нас больше, чем нам о вас обозначилось с первых минут знакомства, с какой целью педалируете позицию?
- Старая, вредная привычка – чувство лидера в диалоге. Теряю с возрастом чувство меры. Обещаю, Фариза – вам не придется больше с этим столкнуться.
- Зовите меня Фа, фриза уши режет.
- Ладно, Фа постоянно в сетях виснет, разбрасывая о себе личную информацию, барышня публичная. Да не дуйтесь вы оба, за разрядку я. Мне просто любопытно. У меня, никаких контактов в интернете нет, лет 10, как в схиме квартирной, а вы, дядя Ваня даже о моих гастрономических пристрастиях в курсе. А, уж, то, как меня называет Шаман?! Голова кругом. Где наследил?
- Ну, раз уж господин Свиридов всплыл, ответ очевиден. Помните «Ночь перед рождеством»? Что колдун Пацюк кузнецу Вакуле ответил, на просьбу указать дорогу?
  Фа, скорее по инерции, чем проявляя начитанность и память:
- Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами.
- Вот и комментарий. Уж, как не вам Андрей Александрович не знать, что человек существуя, в материальной формации, не может не оставлять следов, тем более в этом чертовски чертовом мире. Даже если этого человека пытаются забыть, вычеркнуть из памяти повседневной реальной жизни. Мир, вне пределов бытового сознания, значительно важнее в своей ирреальности для судеб людей, чем этого хотелось бы многим. На этой пафосной ноте, позвольте на сегодня считать интервью законченным. Устал, я ребятки. Да, и вы, думаю, за последние две недели подустали, отдохните. Чинара все устроит. Торопиться вам не за - чем, да и не куда. Уверяю – сейчас время терпит.
   Ни фига себе – миттельшпиль. Солнце высоко, огород только городить начали. Фа, тут же вскинулась:
- Нет, дядя Ваня, времени у нас в обрез. Кому, как не вам, при вашей информированности это знать.
- Вот и говорю, раз знаю. Единственная просьба – не исчезать, на что вы большие мастера. Не угроза, боже упаси. Просьба. Завтра, с утра, отвечу на все ваши вопросы. По крайней мере, на те, на которые знаю ответы.
- Один вопрос сегодня, что бы к нему не возвращаться, - Фа, явно в замешательстве, - как тактичней его сформулировать? Там, в Ленинграде в сорок третьем, с Надеждой и Верочкой случилось, что - то страшное? Они умерли?
- Их, съели.

Четверг. Ночь белая.
- Как это все чудовищно.
- Ты, ожидала другого ответа?
- А, ты?
- Нет. Раз он всю последующую жизнь охотился на людоедов.
- Неужели их так много?
- Черт, его знает.
- Человек человека ест.
- Чего?
- Думаю, они психи.  Мне кажется, что понятие людоедство для них уже не факт реального события. Идея фикс.
- Говори по человечески. Что хочешь сказать?
- Да, пошел ты к черту.
   Лежим в гостевом домике, на огромной тахте, но плотно прижавшись, спина к спине. Ни баня, ни богатый ужин, ни двести грамм водки, не могут раздвинуть свинцовую тяжесть краткого – «Их, съели». По началу, по привычке хотелось просто ужраться. Не полезло. Бывало такое и раньше, когда обстоятельства на столько убийственно уносят, привычную опору, под ногами, что не вздохнуть не пернуть. По водочке хорошо, если факторы радости или поражения уложились в сознании, и не требуют дополнительных усилий и пояснений. Не тот случай, учитывая, как дядя Ваня это произнес – безотносительно, безлико и превратился в соляной столб.
  Чинара, как по сигналу, прикатил инвалидную коляску. Ловко упаковал и увез в дом. Молча.
      Ловкий, какой, Чинара.
  После безрадостной бани, за ужином, Фа попыталась сгладить ситуацию:
- Чинарушка, как он там?
-  Как обычно. Снотворное, капельница. Спит.
- Чинарушка, мы это, ну я не хотела.
- Да, ладно вам, все я слышал. Не в первый раз. Я, с ним с 55-го знаюсь. Так - то он сталь кремнистая, вот если в эту тему, то ох. Сейчас - то просто немеет, а моложе был, так всех святых выноси. Все закрыли тему, и вы ее больше не касайтесь.
- Чинара, - решился на свой, жутко путающий меня, вопрос, - а, сколько ему лет?
- Бог его знает, у него же никогда не было настоящего паспорта.
- Как же он сегодня живет?
- Да, так, как всю жизнь  - с Божьей помощью, фартовый. За это его общество уважает. Он же вам рассказал, что его раскороновали, а Воры его все равно ценили и оберегали. Это сейчас не пойми что, а раньше Закон. Хотя молодые, кто пытается по старым понятиям, еще страх имеют, но не - то уже.
- Как же ему во время войны удалось избежать высшей меры? Столько трупов за собой оставил.
- Так следствие не доказало ничего. Ваня следов не оставляет. Из всех улик только нож, что свои - же шестерки передернули и тот без отпечатков.
- Почему воры наказали?
- А, им ментовская доказуха не нужна. У них свой Закон, свое следствие. Ведь по понятиям Ваня накосячил – не должен он был свои руки мокрухой марать. Как Вор мог любую карту из колоды бросить. Хотя, по человечески, за ним правду признали, но Закон есть закон, без этого беспредел.
- Думаю у ментов и без истории с людоедами к дяде Ване была масса претензий. Могли на месте расстрелять или при попытке к бегству – время военное, блокадное.
- В том то и дело, что блокадное. Это, ребятки время, когда не то, что с ног на голову, а всего тебя на изнанку выворачивает. Я - ж сам питерский, блокадник. Хоть совсем малой был, а на всю жизнь. Нас троих оглоедов мамка грудным молоком кормила, пока могла. Анечка, девочка померла в марте 42-го, как родилась, от инфекции. Мне три года, Семену 5. Каково  Гришке, было, он - то все понимал в свои 9. Жили в бараках на Петроградской. Отец, без профессии был человек, пьющий, Семен рассказывал, сгинул еще в сентябре 41-го, окопы копал в Пулково, там и сгинул, как без вести пропавший. Кому на хрен сдались, вши барачные у нас даже продуктовых талонов не было. Жили из милости соседской, пока ее хватало. Как мать заболела и слегла, Гришка, нас с Семеном на эвакопункт свел. Сам с матерью остался. Их совсем не помню, знаю со слов брата. А, вот молоко с кровью материнской до сих пор во рту. Вы ребятушки, не подумайте, что я вас на жалость бью. К тому веду, что народ блокадный – человеки особые, я их позже много знавал. Даже менты блокадники, на обычных не похожи. Думаю, не без этой психологии Ваня в 44-ом отмазался от трупаков. Слышал такую телегу, что чекисты уж больно им интересовались, а вот, поди - ж, менты его не сдали, сами до суда довели и на Урал отправили. Приговор то смешной – нарушение паспортного режима, с целью уклонения от призыва. А, что б тема не скользила по измене родине, много тогда было, кто и присягу не принимал, а 58-ю зарабатывал, навесили дешевые ложки из студенческой столовой. Статья получилась плевая, но уголовная, чистая, без политической изнанки. А, молва, по этапу впереди Вани летела. Его после войны, даже скурвленные не трогали. Их тогда много с фронтов понаехало, беспредел, в лагерях – кровавая баня, мама не горюй. Вот и получается, что кругом перед всеми виноват, а Геракл. Нелюдей, всякое общество не терпит, изничтожает.
- А, живые консервы, что с собой в побег берут? Или это миф?
- Может и миф, не сталкивался. Только и эти не жильцы.
- После войны дядя Ваня продолжал охоту на людоедов? Ведь тех, кто конкретно, его близких так бесчеловечно погубил, он не нашел, раз не остановился на первом десятке?
- Слышь, щелкопер, чего так много вопросов бестолковых. Вон подруга твоя, молча, сидит, и слушает. Потому, что чувствует, понимает. А, ты, как заноза в заднице. Ты, людей убивал? По глазам вижу, нет. А, хотел? Хотел. Только видать жизнь тебя по - настоящему не прижимала, а если бы прижала, то все равно не смог бы. Ладно, ребятки разболтался я с вами, рассвет скоро, спать дуйте. Я, в гостевом, все сладил. Туалет и умывальник, за ним. В дом не притесь, под дерево не ходите, Ваня не любит. Да помилуйтесь, как следует – для крепкого сна первое дело. Слышь, Андрюха, у тебя писька то стоит? А, то у меня настоечка есть, сразу и надолго. Ага, по глазам вижу – не обиделся, значит все нормально, у меня бы с такой подружкой и сейчас ого - го.
- Пошел ты в пень Чинара.
- И, то, правда. Ваня узнает, что вам звонил до рассвета, яйца открутит. Я, и в - прям, словно ведро дырявое. Видать возраст. Вы, язык то прикусите, ежели, что. Уж не сдавайте дедушку.
    Последняя сентенция Чинары понятна. Что - то зацепило его в начале диалога и понесло. Открылся и пожалел. С папой не согласовал. Вот именно не отеческая, а искренняя сыновья забота об отце расцвечивает отношение Чинары к дяде Ване. Не родственно показная, фарисейская, морально обязательная. Нечто естественно настоящее. Бытовому пониманию неподвластное. Самой изощренной строкой не передаваемое. Эк, меня несет, но нет сна, хоть тресни. Лишь мимолетные провалы кошмарят.
    Кошмарина.
  А, Фа? Судя по дыханию то - же не спит. По крайней мере, продолжительно. На секунду, на две расслабится, сдержит давление спины на мою, и тут же обратное движение – в плотную, словно потерять боится. Не выдержала, шепотом:
- Спишь?
- Едва, е четыре.
- Я, все думаю каннибализм, это болезнь разума? Психическое расстройство? Или просто физиологическая потребность в экстремальной ситуации для самосохранения?
- Мы, уже, как то с тобой дискутировали на эту тему. Помнишь, про веганов и мясоедов. Про хлеб и кровь. Про сакральный смысл традиций обрядовых культур?
- Телячья котлетка и вырезка из человеческого тела не одно и то же. Ты, еще «Молчание ягнят» вспомни.
- Не знаю, была ты уже в городе, в 91-ом?
- В 91-ом, я еще в школе училась, на родине.
- А, ну да. Так вот. Ментам попалась кисть отрубленной мужской руки. Разумеется, бросились искать остальное прилагаемое к обстоятельствам. Дело казалось элементарным – татуировка, папелярчики. А, пальчиков в базе не оказалось и заявления об исчезновении, подходящего не усматривалось. Все, глухарь – на ручной тормоз. Кисть нашел сторож с базы РЭБ - флота, случайно в зимующем бункере, в затоне. Мужичек, жуть, как суеверный, но пьющий и словоохотливый, с воображением. Будучи с ним знаком еще со времен работы в «Большой реке», как не распить совместно бутылочку. Повод есть – Новый год скоро.
   Городское мифотворчество, в тот год, легко перескочив путч ГКЧП, с детским восторженным испугом переваривало слухи по обойме местных событий носящих явно мистический характер. Накал увеличивали сжатые сроки преступлений – в течение месяца. В начале – труп, так и неопознанного мужика из-под горбатого моста, прибитого к земле обломками ножек деревянного стула. Затем – утопленная в собственной ванной, популярная в городе женщина экстрасенс. Мальчик 15-ти лет, что повесился, на турнике в родительской квартире. У меня в детстве такой турник был распятый в дверном проеме. При этом, как молва утверждала – на груди подростка, кровью начертаны друидские руны. И кисть отрубленной человеческой руки, в продолжение обоймы.
  Официально, ментовская пресс-служба публично отстрелялась. Первый эпизод – бытовая пьянка, правда, фигуранты не выявлены. Два вторых – сауцид, мотивы уточняются. Только кисть отрубленная повисла, объединяя по времени, все четыре случая в картинку из ужастика.
- Тут, брат, как не крути, - открывая вторую, уже свою, констатировал РЭБовский сторож, - а бесовские сущности на лицо. От них еще мертвяки будут. Ни один поп не поможет, если не вмешается Шаман.
  Вот так в - первые услышал о Хранителе города. Слово за слово и в тот же вечер познакомился с Шаманом. Изрядно набравшийся сторож, лично привез, на своей убитой «жучке» в шалман Шамана на Шанхае. По пути непредвиденные расходы – 5 бутылок дешевого портвейна и одна «беленькая». Мы со сторожем бодягу не пьем. А, по первой позиции раз и навсегда узнал о пристрастиях старого удмурта.
  За время странствий по Северным притокам Камы не раз сталкивался, мягко говоря, с людьми необычными. Профессионально отработал соответствующее выражение лица – настороженное внимание с широко распахнутыми глазами. Шаман, в первую же минуту общения:
- Морду не корчи и глазки прикрой. Нырну, хрен выплывешь.
  И, тогда же в - первые обратился по имени – Аюруш. Позже не часто, но бывал у него во времянке. Всякий раз с порога узнавал от него, зачем, собственно приехал – поболтать или по делу. При этом старый пень, как правило, уже в курсе сущности, коли по делу. Кто бы мог подумать, что в молодости, этот человек с необычайно мощными способностями, работал машинистом земснаряда на строительстве ГЭС?
  В ночь знакомства, под храп РЭБовского сторожа, он вывернул из меня всю биографию. Легко, не принужденно. Бережно прикладываясь к старой алюминиевой кружке с портвейном, достал из моей памяти то, что, казавшееся незначительным, было забылось и то, что умышленно пряталось в глубине на чердаке сознания. Вообще первая встреча, в плотном тумане. Как впрочем, и все последующие. Но, странное дело этот морок всегда удивлял, но никогда не пугал.
  Утром встретился с приятелем Лехой, старшим опером местного угро, и, получив добро на негласное участие в операции захвата, выложил историю с отрубленной кистью руки и местонахождение преступников.
  С Лехой, у нас старые взаимовыгодные отношения при добротной, взаимной симпатии и доверии, еще с детства. Дружбы не было. Детишками росли довольно закрытыми – единственные сыновья в семьях. А, вот симпатия и доверие с очевидностью осознались в контексте жизненных ценностей и профессий взрослой жизни. Сливая друг - другу информацию каждый железно уверен – ошибки возможны, подставы никогда.
   Вот и в этот раз, хмыкнув, Леха, с неуверенностью:
- Эко, размахнулся, захват. Наружку выставить и то проблема. Ладно, присмотримся.
- Основная улика исчезнет.
- Какая?
- Труп.
- Они, что в доме его держат?
- Да. Воршуд – кам-ва.
- Чего? Это, ты сейчас на каком языке сказал?
- Долгая песня. Дословно – люди воды не настоящие.
  Через час Леха позвонил. А, еще, через час в - след бойцам ОМОН, уже заходил в загородный дом и я. На раскаленной плитке, посыпанные луком и перцем скворчали, на сковородке, кусочки человеческой печени. В сенях аккуратно сложены в отдельных пакетах филейные части от того, что в большом грязном мешке, на выброс. Не доставало головы и кисти левой руки. Их так и не нашли, как и не установили личность убитого. Такая уж сказочка на ночь, прости.
   Фа, приподнялась на локотках. Устало:
- Какая ночь, к черту, в окно посмотри.
  Действительно. Сквозь жалюзи свет, не реально неоновый какой то, не живой, холодный, но явно и не искусственный. Фа:
- Эти, как их, воршуд, ну преступники. Они местными были?
- Мужчина, хозяин дома. Женщина приезжая, по - моему из Пскова. У нее дед из Ленинграда. Он ее и воспитывал.
- Их возраст?
- Обоим по сорок с хвостиком. Леха сказал, что мужик на первом допросе показал, мол, это была их четвертая жертва, за пять лет совместной жизни. Убивали зимой. На лето консервы закатывали. Приговоренных, сама женщина выбирала, по определенным, только ей понятным критериям.
- С инициатором, более, менее понятно, теоретически, от деда. Но, мужчина? Он - то как?
- Леха говорил, что мужик истерил на допросе. Христом богом клялся, что не ведал, из чего по началу котлетки кушал.
- Не богохульствуй. У меня от сочетания понятий - каннибал и блокадник, мозг взрывается, а ты еще про Христа.
- Это не я, про Христа, а про людоеда и то с Лехиных слов.
- А, остальные эпизоды доказать удалось?
- Их, через 5 часов, в Пермь увезли, со всеми протоколами. Местные опера и следак только утерлись. Словно и не было ничего. Даже палки не поставили. Смеха ради, Леха, упомянул, что группе захвата благодарность объявили. За успешно проведенную учебную, тренировочную операцию.
- ГБ? Но приговор ведь кто - то вынес. Был бы резонанс.
- Леха, объяснял, что в МВД, с конца 50-х действовал некий служебный циркуляр, сам он его не видел, но о его существовании знал точно. Все подобные преступления уходят под юрисдикцию Военной прокуратуры. Дела рассматриваются Военным же трибуналом, в закрытом режиме и тут же под гриф «Секретно».
- Но, это - же 91-й год.
- И, что? Система от этого изменилась? Она и через сто лет не изменится. Зачем тревожить честного обывателя столь чудовищным, бесчеловечным явлением. В то время, когда на страже его безопасности физической и моральной не дремлет система государственного правопорядка. Будь в эпоху развитого социализма или правового демократического государства – те же яйца, только в профиль. Обыватель конечно падок на клубничку, но с него  выдуманных историй хватит и местного фольклора. Открой ему полную реальную картину и если его сразу Кондрат не хватит, то крыша точно поедет. Ладно, если налоги перестанет платить и на выборы ходить. То и другое, для политической элиты государственной системы – пыль. Для них – катастрофа, если процесс приобретает характер явно неуправляемой, стадной цепной реакции. Ты, представляешь эту лавину съехавших крыш?
- Я, писать хочу.
- Так, в чем проблема?
- Мне страшно идти одной.
- Белый день за окном. Да и костыли мои – слабая защита.
- Мне одной идти страшно.

Пятница.
   Чинара во - всю орудует в округ беседки. Стол сервирован для завтрака. Поодаль дымит самовар. Завидев нас, приветливо улыбаясь:
- Что за жизнь, пошла? Я, то считал, что это только нам старикам не спится по - утру. Вы – то чего так рано соскочили?
  Фа, поддерживая настроение старого зека:
- Так, Чинарушка и нам не по шестнадцать.
  Чинара, прищурившись, пристально глядя на ее лицо:
- Вижу, не слишком спасла вода ключевая, специально с вечера в умывальник залил. Хотя такую красоту и спасать. Хреново выглядите ребятки. Не спалось? Ладно, Андрюшка от одной моей настоечки отказался, так у меня другая есть. Только Ваня запретил самодеятельность. Базарного вина, говорит, не жалей, самопала не предлагай. Гости, вишь, у нас особенные.
- Подозрительные? Пугливые?
- Бог с тобой Фаризушка. Ване ваши головы светлые нужны. А, вы уставшие оба. Вас две недели, как волков, в облаве гоняли.
  Как, волков? Хитрый жук, вернее волчара. Леща кинул, мол, мы теперь в одной стае. Фа, то же прочухала нюанс. Перехватывает инициативу:
- Ну, что ты Чинарушка, скорей, как зайцев. А, сам - то хозяин где?
- У, него, милая, утренние процедуры, там Настена колдует, а завтрак сам спроворю. Дело не хитрое, если есть из чего. Севрюгу первой свежести не обещаю, а чаем не обижу. Травок никаких не кладу, чистый купчик, знаю, оба любите покрепче. Ваня к обеду выйдет. У, вас с куревом как, не богато? Есть кой, какой запас, подогрею на любой вкус. Не проблема. Меня, Андрюша, другое волнует. То, что ты сумку постоянно при себе держишь – правильно. Только сдается мне, что в ней не одни бумажки. Ты мне отдай на ответственное хранение ствол, от греха подальше. Здесь и сейчас он тебе не нужен. Будешь уезжать верну. В целости и сохранности. Ей, Богу.
  Черт, настолько привык к успокаивающей тяжести сумки. А, какой это на фиг оберег? За 25 лет в журналистике только в ситуации с Малютой применил оружие с серьезным намерением. Фа спросила: «Выстрелил бы?», уверенно – да, в - слух, а мысленно? Долбанная понятийная рефлексия, на опосля. Словно не было в жизни других экстремальных ситуаций, особенно в армии, когда палец непроизвольно начинает скользить по предохранительной скобе тримера, оснащенного автомата.
- Чинара, ты сам сегодня ночью сказал, что не суждено мне убивать, порода не та. А, ствол левый, не зарегистрированный, возможно не чистый, зачем тебе лишние хлопоты?
- Я, много чего ночью лишнего наговорил. А, соврал. Чинара, что дух святой все чувствовать и понимать. Я, Андрюша, тьфу, человечешко, что головешка в костре – не знаешь, то ли стрельнет, то ли сгорит бессловесно, сизый дым испустив. Человек – конечно раб Божий, а все одно животное. Ты, вон вроде парень спокойный, а импульсы от тебя нервные, не предсказуемые.
- Чинара тебе бы психотерапевтом работать.
- Эх, Андрюша, знал бы ты, какие мозгоправы в учителях были. Ух, ты рыба, какая!
  Чинара принял «Стечкин» брезгливо, пальцами за скобу, а вот за спину, под свою неизменную душегрейку пристроил ловко и уверенно. При этом предварительно автоматически, непроизвольно провел большим пальцем по предохранителю. Навыки чувствуются.
- Ладненько ребятки я сейчас завтрак сварганю, обождите немного.
  Чинара, не спеша, семеня, в вразвалочку, пошел в сторону большого дома. Показалось? Нет? Пистолет за поясом, словно спину ему распрямил. Вроде даже и семенит нарочито. Шаг шире, уверенней. Столько ли ему лет на сколько выглядит? В - обще весь этот загородный парадиз тревожит, показной пастеральностью. Паранойя? Просто усталость и ни черта не выспался. Надо было после бани нажраться, и дрыхнуть до обеда. Фа, опять натощак курит. Вот зараза. Впрочем, она все утро курила, добивая мой трофей – блок  «Мальборо» с Пестеревской дачи. Бедненькая, моя. Глазки впали, не сияют. Синева и припухлости под ними. Скулы обострились. Морщинки обозначились. Утром видел, как она задумчиво смотрит на косметический набор. Бросила беглый взгляд в зеркальце, фыркнула, гриву роскошных волос расчесала, а косметичку решительно вернула в сумку. Плохая примета. Не боевой настрой женщины перед битвой. То, что таковая предстоит, для нее не вопрос. Крайне напряжена. Не той кошачьей гибкостью хищника перед охотой, которой постоянно восхищаюсь. Она и без этого безумно красива, но после ночевки в лесу выглядела ослепительней. Словно почувствовала:
- Чего глазеешь? Действительно выгляжу плохо? А, я на даче отдыхаю у доброго дядюшки Вани. Убийцы, за которым кровавый след на 50 лет и не один десяток трупов, пусть каннибалов, нелюдей, но живых реальных существ. Интересно, он хоть раз усомнился в обоснованности своих приговоров? Постарался вникнуть в особенности обстоятельств? Как он устанавливал фигурантов? По запаху? По взгляду? У него, что бюро сыскное с полномочиями на всей территории СССР? Или он всякий раз свечку держал над трапезой? Кстати, а где он был в 91-ом году, когда вы с Шаманом местных каннибалов вылавливали? Уверенна, был рядом и не удосужился за 5 лет их вычислить?
- Чего ты взорвалась? В 91-ом, поди, и на ноги не мог встать. И потом, думаю, ты сама можешь задать ему этот вопрос.
- Ты, же сам видел его реакцию на эту тему.
- Да не на тему в целом, а конкретно на личную ситуацию в декабре 43-его, в Ленинграде. Под запись, конечно, уйдет в отказ. Так у тебя креатура намечается.
- Чинара нас с тобой одновременно проглотит и косточек не оставит.
- Но, что - то принудило его разговориться сегодня ночью? Среди видимых, лично мной причин, одна не маловажная – твое присутствие в зрительном зале.
- В следующий раз он скорее себе язык откусит, чем так же откроется.
- У, тебя уже и лексикон, какой - то людоедский – проглотит, откусит.
- Да, пошел ты!
  Все, пар выпустила. Только опять, мерзавка, к сигаретам потянулась.
- Кстати, твоей истории, о местных каннибалах, предшествовала преамбула про череду мистических убийств. Они связаны с основной темой?
- Про колья в трупе под мостом, Леха железно заверил – алкашный беспредел. Убийцу нашли, по отпечаткам. Белочка. До сих пор по - моему в психушке. По поводу тетки экстрасенса, толком ничего не выяснили. Но, из того же источника алкоголь в ее крови зашкаливал. Основная версия – уснула, захлебнулась. Эпизодом со школьником сам занимался. Учился он в той же школе, что и мне посчастливилось окончить. Никаких рун кровавых на его груди не было. Были: учителя рас****яи – не по нраву, по ошибке в призвании, тиран отец, экзальтированная мама. А, еще был таинственный мудак, некий эзотерист долбанутый, запудривший ребенку мозги. Его личность так и не установили. Лично эту суку искал, все связи поднял, мыслимые и не мысленные. Зеро. У подростка в комнате нашли несколько книг по эзотерике, но все приобретены им лично. Одна из них – «Свет дубрав древних кельтов», Марка Олбани. Самая, толстая, но зачитанная с закладками, с пометками, мальчика. Морока не для рефлексии местных ментов. Опера внимание на книгу обратили, даже в протоколе отметили, но не озадачились поиском возможных версий самоубийства.  Тем более что, кроме его пальчиков, на «стеклянной» обложке, других не было. О привлечении экспертов, хотя бы на уровне школьных психологов, даже мысли не возникло. А, инфа просочилась в пипл, и сработало городское ОТС – одна тетка сказала. Вот тебе и кровавые руны на груди.
- Ругаетесь?
  Блин, Чинара. Стоит, словно Красная шапочка, среди цветущей поляны, с корзинкой на руке. Удивительно, вместо меховой, кожаной кепки на голове семафорная, ярко красная бейсболка. Сигнал? Когда и как подошел, настолько не заметно? Неловкость Фа сглаживает:
- Напугал, Чинара, ты, как призрак замка Моррисвиль, из ниоткуда появляешься.
- Извини, Фаризушка, в моем возрасте, черти давно на том свете, с фонарями ищут.
- Не смей утверждать, что не читал Ильфа и Петрова.
- Не смею, даже не знаю, кто это. Я, принес солдатский «Кемел» и мундштук для Андрея. А, для вас,  не сравненная, «Житан» с голубыми крылышками в чернильной окантовке. Вы первая, кто проявил интерес к настоящим европейским сигаретам.
- Я, не заказывала.
- Но, ведь хотели?
- Чинара, ты, бес при дьяволе, свои игры играешь, где дядя Ваня? Мы, здесь по его воле, но по собственному желанию. Имеем право знать правила игры. Мы, что крысы в ваших лабораторных лабиринтах?
- Завтрак, друзья. Только завтрак. Все вопросы к Ванечке. Будь моя воля, накачал бы вас обоих наркотой и спали бы без задних ног. Всем спокойней. Ванечка не велел.
- Сейчас девять утра. К обеду? Это во сколько?
  Фа, вновь набирает обороты. И это не есть хорошо, поскольку Чинара нервничает. Это заметно по дрожанию его рук, режущих сыр и ветчину. Рискую взять огонь на себя:
- Чинара, мы ваши гости, но происходящее ставит нас в тупик. Если бы дядя Ваня четко объяснил, чего он хочет, от нас лично.
- Лично и объяснит. А, пока завтрак.
Тягостный молчаливый завтрак. Все понимают – без хозяина беседу не сваришь. Паузу нарушает Чинара:
- Андрюша, извини, Ваня попросил Фаризу в интерненете поработать. В Доме. Ты, не возражаешь?
- Нет.
-Ага. У него безлимит? Скоростной? А, скайп есть?
- Извини, дорогая, я в этом ничего не соображаю. Пойдешь сама увидишь. Андрей, держи, ты просил «Кэмел» солдатский. Я, на этого верблюда подсел, пока курить не бросил. Отличные сигареты, если есть практика дымить без фильтра. На всякий случай мундштук прихватил. И газеты местные, за две недели. Ваня сказал, найдешь много интересного. В -  общем, до обеда есть, чем заняться. Пойдем Фаризушка, поможешь посуду в дом унести.

  Местные газеты – феномен уникальный.
  Особенно для постсоветского периода.
  В СССР газеты лепились предсказуемо монохромно, исключительно в интересах заказчика. Любой каприз за ваши деньги – вершина профессионализма. Серо, уныло, под грифом шаблонов и стереотипов. Этому не учили в ВУЗах, но с этим и не рождались, да и пресловутое бытие вовсе не сознание определяло.
   Журналисты, в основной массе – народ не глупый, не бесталанный. Сама профессия притягивала романтическим ореолом творческой и социальной самореализацией людей неординарных. Иллюзии исчезали в течение года. Минимум еще два трубить по Вузовской обязаловке. Самые талантливые ломались. Если не уходили из профессии, со скандалом, и автоматическим волчьим билетом по 33-тьей, вязли в идеологически нейтральных темах – искусство, природа, спорт, краеведение, криминал. Обреченность на низко тарифные последние полосы. Передовицы отводились, для авторов более гибких и ловких. Тех, кто цинично, раскрывал врата сознания, для внутренних персонажей – цензора и редактора. Эти исчадия ада, будучи по круче внешних аналогов, кушают талант с особым удовольствием. Коньюктурный напалм оставляет пустошь на месте призвания. Если, конечно это призвание было. Оттого мучительно больно. Ни любви, ни дружбы, ни волшебного чувства полета от удачного сотворчества с Богом. Почва становится непригодной для произрастания. Ядовитая жижа цинизма, мизантропии и латентного алкоголизма. Внешне удачная профессиональная карьера, к закату со всей очевидностью предъявляет творческое бесплодие, личностное банкротство, духовную смерть.
  Не в лучшую ситуацию попали талантливые, умные ребятки, пришедшие в СМИ на волне Перестройки. Крушение политического тоталитаризма – монополии номенклатуры КПСС на управление обществом, в качестве основного государственного института, казалось, поставит, чуть ли не в цивилизационном масштабе, ситуацию с головы на ноги. Государство для человека, никак ни на оборот. Ни фига. Причина незыблемости Системы государственного манипулирования обществом, только ярче проявилась – гаденькая животная составная человеческого сознания. Но, шибануло крепко. Система зашаталась, как в эпоху любой революции, пусть и с - верху. С такой точностью серпентологи констатируют изменения в поведении пресмыкающихся во время сезонной линьки. Жизненно необходимо, больно - приятно, дискомфортно и вновь все по кайфу. Старая, ороговевшая шкура сброшена в прошлое,  новая сияет, предает динамику, устремляя в будущее, а змееныш все тот же.
  Новая волна журналистики в России, пришлась на этапе дискомфорта государственного аппарата. Отнюдь не на уровне законодательной власти, а в подотделах и бюро. Чиновники всех мастей притихли, охваченные паникой. Даже с людьми начали разговаривать по - человечески. А, начальники с подчиненными. Неизвестно ведь, а кто дурак, завтра? Особенно, как принято и ныне определять – на местах.
  Это не было золотым временем для журналистики в целом, особенно в провинции, но джина из лампы выпустили. Аж, лет на 10. Запрещенных тем в принципе не было. Неимоверное количество газет новых и разных, Каждый автор выбирал издание, по себе исходя из личных человеческих качеств и пристрастий. Идейность? Бабло? Обостренное чувство справедливости? Тщеславие? Свобода творческой самореализации? Пороки и добродетели, скрытые или нет. Спектр выбора необычайно широк. Но это в центре.  Иная ситуация царила на периферии городов миллионщиков. Чем дальше, тем плачевней.
  Смутные девяностые, шквалом вымыли из редакций районных газет, профессионально подготовленные, без того малочисленные, репродуктивные кадры. Районки, как правило – закрытый клуб. Не только редактор, рядовые корреспонденты, засиживались в нем до самого преклонного возраста. Чем меньше территория района, беднее его культурная и промышленная инфраструктуры, тем газета консервативней и скучнее. Выполняя свою основную функцию – обслуживание интересов местечковой номенклатуры, вопрос тиража, никогда не был для редакций актуальным. А, тут, труба. В учредителях местные органы самоуправления, с дырявым бюджетом и трудовые коллективы редакций – по сути остающиеся, в прежнем качестве – «кушать подано». Тиражи не то, что упали, они рухнули. Демократия, гласность, а кушать самим хочется. Проклятое совковое бытие – денег много, купить нечего, магазины ломятся от товаров, не на что. А, работать некому. И, рад бы услужить ненавистным базарным нуворишам с рынка, да из политики, а не получается. Глоссарий не тот, штампы не те.
   Обыватель оборзел – неинтересны ему «Вести с полей». Они ему и раньше были до лампочки, но был он если и не членом КПСС, то профсоюза точно. Традиционная подписка по разнарядке парткомов, месткомов и отсутствие конкуренции в сфере местных СМИ, в течение более полувека, роль играла не долго. Политически привитые привычки, долго не держатся. Мало того, что районкам подметки рвут территориальные социально-политические «газетенки», подающие местную информацию не то, что бы объективно, но резко и вкусно, рынок накрыл мощный селевой поток иллюстрированной периодики из «Центра». Обыватель пожалел 50 копеек на полугодовую подписку на районку, а в киоске раз в неделю, отдает рубль пятьдесят за очередной номер «СПИД - инфо». Еще советский, тот «плей - герл - бой», кстати, не самый худший, были по - хлеще.
  Обыватель не хочет читать вообще, а если, да, так только то, что согласуется с его интеллектуальными и эмоциональными требованиями, что на душу легко и сладко стелется. Интернет не за горами. В сетях все части сознания в человеческом теле найдут применение. Все будет, но позже. С конца 80-х до скончания века – полная тризна районкам. Выжили те, кто во время раскрыл двери своего клуба, для новых людей, тем, технологий и соответственно финансовых потоков. Тот, кто сделал это раньше, не только тиражи подтянул, а и сохранил лидирующее положение на территории, в качестве официоза, исторически традиционного местного печатного органа. Интернет – не конкурент, в целевой группе потребления продукта. Самые молодые и продвинутые промышленные города Среднего Прикамья состарились преждевременно, превратившись в место проживания людей доминирующего пенсионного возраста. Социально активный, культурный и политический потенциал общества, пожалуй, повсеместно по всей России. Зря Дума и Правительство планирует отодвинуть планку пенсионного возраста. Благодаря пенсионерам Выборы кандидатов во все рукава власти выглядят боле - менее легитимными во всех субъектах Федерации, а не только по национальным регионам.
  Генезис районок меня особо никогда не озадачивал. Характер плавучести любого СМИ очевиден – была бы прорубь соответствующая, долго не замерзающая. Районные газеты стали интересны, во время и чуть позже линьки змееныша, номенклатурно-государственного. Дефицит пишущих журналистов привлек в редакции авторов без специального образования и профессиональной практики. Без учета личных качеств и степени таланта они не умели «фильтровать базар». А, поскольку старые зубры, организующего редакционного ядра, привыкли искать подвох между строк, то особенно в кратких информашках  и незначительных публикациях, далеких от передовиц, пропускали массу интересных вещей. Мотаясь в постоянных командировках, особенно на мало знакомой территории, но имея четкий информационный посыл, в первую очередь просматривал подшивку последних номеров за полгода. Как правило, без труда находил опорные точки для эффективной раскрутки, поставленной задачи. Событие, место, время, люди – картограмма действий, дальше ножками. Особенно такой метод помог во время работы в газете Пермского регионального правозащитного центра. Поскольку основные фигуранты информационного посыла, как правило, уже находились в СИЗО, то объективный содержательный пазл предлагалось собрать самостоятельно, на месте. Если не удавалось с ходу найти общий язык с коллегами, в особенности с редактором, то в районной библиотеке – пожалуйста.
   Казалось - бы, со временем такая лафа должна прикрыться. А, вот нет. Усилилась. В редакциях оседали люди покладистые, не шибко смышленые, по принципу личной лояльности к фигуре редактора. Нагулянный жирок, четко поставленного на коммерческие рельсы, предприятия, позволяет. В штате авторов – преимущественно женщины. Деньги должен зарабатывать мужик, а журналистика – приятное хобби, для женского самоутверждения. Да и с заказчиком, априори мужского пола, продуктивней сладит, не очень умная, но молодая хорошенькая работница. В данных обстоятельствах работать с районками, жуку в их муравейниках, еще проще.

Полуденная  пятница.
  Не ради развлечения, дядя Ваня подсунул, руками Чинары, местную периодику. Только цель не поставил. Когда представляешь основной цвет темы, легче ориентироваться в оттенках серого. А, сам старый волчара – руку на отсечение, знает, что теоретически, должно зацепить мое внимание. Тест? Нашел время.
  Ага, тут не только, традиционная районка. Пара частных изданий и полно газет бесплатной доставки.
  В первые, в практике, с бесплатной доставкой столкнулся в ПРПЦ, с середины 90-х. Но она была четко адресной, поскольку Магомет и не собирался идти к горе. В день получения тиража из типографии, газеты доставлялись целевым адресатам в областном центре. В приемные чиновников, самого различного ранга и ведомств, в отделы и бюро служивой колоды ответственных мастей, в читальные залы публичных библиотек. Самостоятельно, силами волонтеров, формировались подшивки во множестве присутственных мест ожидания, в офисах служб, фондов, учреждений социально - правовой направленности. С некоторым опозданием механизм срабатывал на территориях региона.
  Во время командировок от «Пермского времени», в «натуре офигивал» от неожиданной встречи с газетой ПРПЦ «За человека», в самых непредсказуемых местах. Например – в  Соликамске, в приемной начальника учреждения Щ-320 УФСИН – «Нырлаг». Или в акушерско-фельдшерском пункте деревни Сараши Бардымского района.
  Публиковаться в газете «За человека», штатные авторы коммерческих и официозных изданий, решались от упертости и отчаянья, в случае, если очень жареный материал, ну ни как не протискивался сквозь фильтры родных редакций. К концу 90-х, номенклатурный змееныш, практически обжил обновленную шкуру, и начались судебные иски к редакциям. Чиновники, убедившись в незыблемости принципов Системы государственного управления и не писанных, а оттого более реальных законов профессии, воспряли, сплотились и вернулись к прежним формам бытия.
  В штате ПРПЦ работали профессиональные юристы. Необстрелянные Системой юнцы, но с добротным университетским образованием. Оттого энергичные и позитивные. Гвоздь в задницах чиновников и ментов. Досадная заноза для местных судебных инстанций, привыкших откровенно смеяться над аргументами, типа – «Нарушение конституционных прав». Поэтому газета «За человека» охотно принимала журналистские материалы, не приемлемые в официальных и коммерческих изданиях. Общественная организация, казалось - бы, обречена на погребение под лавиной исков по клевете, распространению слухов порочащих, наносящих моральный урон и вред деловой репутации и прочая. Только змееныш, еще испытывая некоторый дискомфорт новой шкуры, до поры до времени предпочитал уладить неприятности кулуарно. А, если огрызался то в форме отписок-протестов в адрес ПРПЦ, в кротчайшие сроки после публикации «За человека».       
   Таков был удивительно эффективный обратный резонанс, в режиме оперативной бесплатной адресной доставки, довольно не значительного, по тиражу СМИ. Положительный результат? По большому счету? Как во времена номенклатурного социализма. Когда хлесткий печатный материал сбивал лишь приговоренного Системой чиновника? Так под «черной меткой» компромата всяк находится. Особенно люди Системы. То, за что вчера игриво теребили за ушко, сегодня и посадить могут, все ходы записаны. Эффективная плетка, как для служивого чиновника, так и для новичка. Хочешь пить «Боржоми» береги почки смолоду. Таковы правила игры и нравственного выбора. Наивно противостоять Системе, вооружаясь мыльными моральными принципами особенно находясь в чреве змееныша. А, вот по - настоящему больно и обидно за тех, кто, находясь вне Системы, попадает под ее прессинг в первую очередь посредством СМИ. Лишь оттого, что, какому - то сочленению змееныша, побрезжилась реальная угроза для него лично – бессознательного коллективного пресмыкающегося.
  Показательна практика макулатурных вбросав предвыборных кампаний, постсоветской эпохи. Среди обтоптанных уличной грязью, ярких, красочных, проспектов на полу, у секций почтовых ящиков, во много квартирных подъездах, не валялись серые, невзрачные, как правило, анонимные прокламации с компроматом. Их бережно подбирали. Полиграфические изыски на мелованной бумаге с добрыми тезисами под копирку – «Все во имя человека труда, представителя малого и среднего бизнеса, пенсионера, бюджетника и детей», не выдерживали зрительской конкуренции с «клубничкой». Слова гадкие, вонючие. Но, чем поганей, тем заманушней.
  Слово то само по себе, устное или печатное – сочетание звуков и букв, не виноватое, убивает не оружие. Тупо обосрать можно любого. Не к каждому прилипнет, не всякий, нагнется и компромат с полу поднимет. Пристало к подошве? Брезгливо ототрет. Об асфальт, об порок, об критический подход, в крайнем случае, телевизионный канал переключит.  А, широкий зрительский интерес к информационному мусору, был и остается. Формы подачи совершенствуются.

  Спрос определяет предложение.
   Американские теоретики маркетинга, на заре Перестройки, в дорогущих, саморекламных фолиантах, с уверенностью утверждали – нет такого товара, что при использовании определенных методов, было бы невозможно выгодно, для продавца, втюхать покупателю. Работало. Советский обыватель, высушенный политическими идеями и карточной системой, проявил себя, как оголтелый представитель общества тотального потребления. На данном этапе потребления – идеей обогащения, разумеется для повышения собственных потребительских возможностей. А, тут тебе в дешевом киоске, пусть за баснословную цену, но воистину – «Новейший завет, развитого капитализма».
  Тогда, среди студентов, был крайне популярен анекдот – за шведским столом, во время завтрака, пожирающий в неимоверных количествах хавку турист, с удивлением видит, как его сосед по курорту, держит в руках чашечку кофе и круасан:
- А, вы, почему не кушаете?
- Я, завтракаю.
- Так ведь буженина, сервелат, икра. Халява, инклюзив.
- Пока не хочу.
- А, ты, что жрешь только, когда хочешь?
- Да.
- Ну, ты животное.
  С удивлением вспомнил анекдот, значительно позже, на одном из региональных семинаров «Интер-ньюс»  во время кофе-брейка. По - началу рассмешило, напомнило  стадо школяров из «Ералаша», несущееся в столовую на перемене. Общественная ассоциация «Открытая Россия» проводила семинар в Перми для тележурналистов Урала, Западной и Центральной Сибири. Доминировала публика молодая, начинающая, Системой не побитая. По началу, с умилением – этим палец в рот не клади, это ты баран все детство и юность шел строем к порционным столам: поотрядно, повзводно, поротно. В лучшем случае у раздачи в общей строгой очереди. Но, они практически вырывали друг у друга из рук бутерброд по баще. Хана. И, с этими Ходорковский хотел стать президентом страны? Ладно, если бы они, остро нуждались в перекусе или в потреблении якобы деликатесов. Отнюдь – очевидная эмоционально -  поведенческая модель стаи, молодых, голодных зверьков.
  Они мне не приятны настолько же, как и сытая, ленивая, редакционная элита региональных СМИ съезжавшаяся, не по разу, на акции «Открытой России» в Москву. Согрешил, однажды польстившись на халявную поездку в Первопрестольную. Друзей  много, возможности встретиться мало.
  Эти зрелые снайперы, вылезшие из своих индивидуальных окопов полного профиля в Имперскую столицу, любопытнейшим докладам, а обойма была – я, те врежу, предпочитали щелкать мобильными телефонами. Из полсотни, человек пять, радовали докладчиков активностью и качеством вопросов, изо дня в день. Ничуть не удивило, что на прощальном фуршете мы сблизились, а в гостинице «Россия» продолжили. Оказывается из одного ларца. К доминирующей публике отношение не имеем – нищие, свободные охотники, без профессионального образования, но с большим опытом практической работы. Как по заказу все из Приволжского – Уральского федерального округа. Никто из нас больше не попадет на мероприятия «Открытой России».
   Ребятам, как и мне, буквально, через месяц поступило новое приглашение. Созвонились в течение часа. Серега Оборин из Рыбинска, сформулировал общую мысль, что, мол, хорошо бы продолжить, по Гамбургскому счету, в прежнем номере «России», дискуссию о том, что же впадает в Каспийское море, но некогда. Через полгода снова позвонили из офиса «Интер-Ньюс», но меня уже окончательно подломил на костыли ****ский остеомиелит. До этого ходил с тростью, умудряясь ездить в командировки от ПРПЦ, бравируя былой прытью. Все – амба активной журналистике. Опять запил. Или, как интеллигентно выразился лидер былого студенческого семинара «Проблемы социализма», затем Социал-демократического рабочего объединения, а потом Пермского регионального правозащитного центра – Игорь Аверкиев: «Окончательно ушел во внутреннюю эмиграцию».
   Однажды наша общая знакомая по университету, Света Макович, дерзкая на язык барышня - эстет, в разговоре об Ирине Ясиной, человеке, стоявшем у истоков «Открытой России», резанула неприятной репликой.
- Активно нравственная, умная, интеллектуальная, профессиональная журналистика возможна в этом мире, только в качестве идеального явления  теоретического характера, в образе Ирины Ясиной.
  Удивительно красивая, умная, образованная, великолепный собеседник и отличный автор-аналитик – Ирина, с трудом передвигалась на костылях. Позитивная, деятельная ее натура, активно сопротивлялась цивилизационным традициям  журналистики, никак не согласуясь с внезапно возникшей физической хворобой. Молодость, недюжинный дар интеллекта, сознания и нравственная открытость, требовали от профессионального энергичного журналиста конкретных дел. При этом ожидая непременно позитивного, немедленного результата.
  Действительно, а чего проще – пренебречь столичным, профессиональным мусором и припасть к родникам провинции. Профессию выбрала не самая тупая, порочная и пассивная часть общества. Достаточно создать благоприятные условия для консолидации этой части и погрузив ее в необычайно интеллектуальную, информационную среду от неординарно мыслящих спецов - докладчиков, что не одну собаку съели в сферах экономики, политики, социологии, культурологи, историографии – позитивный результат будет. Российская журналистика скинет с себя бархатные лохмотья продажных трубадуров и поведет, за собой общество на свет в конце тоннеля.
   Во время  интерньюсовского семинара в Перми, аудитория настучала мне по башке, за внезапно выскочившее, в запале публичной дискуссии дефиниции – «журналюга».  Всего - то на всего пытался объяснить, что написанный текст или отснятый материал, возможно, станут средством воздействия на массовое сознание, только в случае его публикации в СМИ. И, то при условии, востребованости адресатом, уже на экране или газетной полосе. Обыватель шарахается от печатных кирпичей и серьезных публицистических фильмов. А, для этого важнее поведать не «что», а «как». Для этого существует богатейшая ремесленная палитра красок. Остался доволен сотворчеством с богом, а в редакторах у тебя невежественный, ангажированный администратор? Информация для него, а соответственно автор и текст – продукт труда, для купли - продажи, исключительно в интересах работодателя? Ищи иное издание. Учредителей, сводящих счеты друг с другом – легион. Но, если не примешь профессиональные правила игры, все одно – грабли не дремлют, ищи себя в ином бытии.
  Лично для моей профессиональной активности, само время не ставило жесткого тематического компромисса, а тем более нравственного выбора. Попал в нужное место, в нужное время. Но, от хлебных, рекламных «заказух» не откровенно гадюшного характера, принимая профессиональные правила игры, отказывался редко. Поэтому определение «журналюга» на том семинаре употребил в первую очередь на свой адрес. Не учел поправку на календарь, специализацию и возраст аудитории. Для молодых, региональных телевизионщиков, начала нулевых, бесшабашность коллег из 90-х – уже несостоявшееся прошлое. И вдруг на сцене появляется Владимир Познер. Запоздал к началу семинара. Разумеется, модератор тут же предоставил ему слово.
  Познер начал с рассказа о том, как став журналистом, приехал в Лондон, и, будучи приглашенным в гости коллегами, столкнулся, дословно: « С невероятным явлением». Хозяева дома, журналисты, тактично попросили не упоминать при их детях, профессию родителей. «У, них в Англии, как это, помягче, сказать, такой способ зарабатывания денег, считается не совсем приличным».  Далее про специфику профессии, авторскую сущность и нравственный выбор.
  Аудитория, бушевавшая до этого, притихла. Познер для нее – икона. Таким, как он необходимо родиться? Умным, интеллигентным, популярным? Коллеги в зале практически выросли у телеэкрана с этим лицом. С ироничным, критическим взглядом, вдумчивым, артистичным, остроумным, с литературно правильной русской речью, без теле - суфлера и редакторского наушника, без малейшего намека на снобизм и менторство. А, как мерзавец смеется, ей богу, словно ребенок – открыто, заливисто, как киношный Ленин, с лукавинкой в прищуре глаз. До, невозможности обаятелен и симпатичен, как Сенкевич, как Дроздов. Душка, профи, супер.
  Так и подмывало стебануть притихших – молитесь?
  Мечтаете стать таким же? Независимо лабать авторские программы? Войти в историю телевидения? Хотя бы на уровне своих регионов, на подлежащих каналах, кабельного вещания. Таких, клип - икон в телевизионном эфире тьма тьмущая. А, вот Познер – один. И, не только потому, что попал в нужное время, в нужное место. Думаю и не исключительно оттого качества, которым ограничивались газетные телекритики в разгар Перестройки:
- Познер? А, что Познер – порода.
 Даже аргумент – родился и вырос в атмосфере буржуазно - демократических свобод, не доминирующая причина.
  Он притягательно убедителен в профессии, открытой позицией четких жизненных ценностей – очевидное проявление личной нравственности.  Не врать, думать и одновременно говорить то, что осознаешь верным. Вопреки стереотипам массового сознания и тотальной коммерциализации одного из ведущих федеральных каналов. Познер – интеллектуальный бренд телекомпании, как историческая визитка «Что? Где? Когда?». Природный ум, пригожесть, происхождение, образование, развитый интеллект – все в строку для вкусной публикации, но неглавное. Талантлив, как всякий негодяйский ребенок, оттого пиково во всеоружии жизненной силы – сознание, рвущееся вверх по параболе. Иаков из Ветхого завета не монету - «талан» в землю зарыл, всю жизнь положив, на поиски злата, не нашел, что спрятал от общества. Он нравственность похоронил свою, дар от неких невнятных источников, лишив себя жизненных сил к саморазвитию – к самореализации, к самосознанию, к позитивному самоутверждению – к человеку.
    Не уверен, что при встрече, не то, что с богом, с апостолом Петром Познер, не растеряется. Без колебаний на все вопросы от Марселя Пруста, он готов отвечать лишь в привычном свете. Пара-тройка скелетов в его шкафах  прошлого, ждут момента своего проявления. Лично, мне не интересен прыщавый подросток, родившийся во Франции и возмужавший в США. Важнее рефлексия с позиции зрелого аналитика и талантливого российского публициста сегодня. Исключительно эгоцентрической. Иначе невозможно. Степень личной нравственности индивидуальна.
  Окружающий мир – цивилизационно скурвившийся, в форме государственного змееныша – системы номенклатурных взаимодействий, сделает все на удушение источника угрозы. Он, змееныш давно и прочно, создал тупого, невежественного, себя любимого обывателя - потребителя – цементирующее основание демократического централизма. Теоретический принцип, возведенный в ранг молитвенного ритуала, не умеющего, да и не желающего, индивидуально нравственно мыслить большинства.
Интеллигентный еврей Познер не может не знать об этом. 
- Демократия правит миром? Ха. Миром правит тот, кто наиболее ловко использует политическую котлетку демократического централизма, в качестве средства управления обществом в целом. Исключительно в своих целях – деньги это власть, власть – деньги. Главное не споткнуться о нравственные преграды и ничего не перепутать в этом исторически устоявшемся чертовом колесе. 
   Владимир Владимирович – интеллектуальный эстет, нравственный индивидуалист не опасен государственной номенклатуре. Сытый мыслитель пишет очень вкусную, умную книжку в Башне слоновой кости для крайне узкого круга гурманов читателей. Не он первый, даже на Первом, не он последний, даже в историографии мыслителей всего человечества.
   За то он – бренд, как и Александр Гордон. Этот, в поисках Диогенова человека постоянно натыкается, фонарем своим, на сочленения государственно - номенклатурного змееныша. Провинциальную бюрократию. Бьет точечно, скрупулезно, до конкретной должности, имени и фамилии, используя на все сто технические возможности Первого, в отличие от старшего коллеги. Формат не тот, жанр иной? Фигня. Главное – авторское начало. Даже то, что ведущая ток-шоу, эффектная перфекционистка Стриженова, лишь, как фон, выгодно подчеркивает, его великолепный интеллект. Ему бы в соавторы не королеву надутую снегом, а кого живого, настоящего. Все одно – из пушки по воробьям. Фонарь светит, а Человеков нету.
  Для системы в целом Гордон то - же не опасен. Не вырастут на Анчарном реликте, как не орошай, молодые и живые побеги, без ядовитого сока. Стоп.
  Реликт! Реликтовый сосновый бор. Поселок Векошинка.

  Правда. Чудо реликтовое. 2008.
  Ага, слона то, чуть не пропустил, при первом, беглом просмотре местной газетной шелухи. Очень большой очерк, в районке, на всю полосу, под заголовком «Сегодня и завтра. Взгляд в будущее», автор Николай Гамалея. Черт бы побрал тебя, Колька. По привычке, на автомате оставил на десерт. Технарь - мыслитель с отличным образованием, отчаянным ветром 90-х, занесенный в журналистику, оказался превосходным автором. Только вот профессиональный, местечковый трубадур из тебя хреновый. Популяризатор науки. Так и прет из тебя торжество технического прогресса. «… новый импульс развития…будущее родного края…субподрядчик Пермь - геопроект…завершен второй этап…реализация грандиозного проекта строительства АЭС, в районе поселка Векошинка, вопрос времени». Мама родная, значит правда.
   Года три назад, еще передвигался с тростью, впервые столкнулся со странными геодезическими работами на берегу Камы, вблизи Векошинки. Разлившееся водохранилище врезалось в низину двух нехилых левобережных отрогов, создав большую уютную бухту. Долгое время, пока не прекратилась буксировка плотов с северных рек, ее обживал местный Сплавной рейд, для так называемой «доплавки». В затоне формировали в новые плоты разного калибра «рассыпуху», что Рейд собирал по основному зеркалу Водохранилища. Только в отличие от аналогичных предприятий в верховьях Камы, где молевой сплав, контролировался заградительными сооружениями, этот Рейд обладал неимоверно большим собственным флотом спец. судов. Только собирали они свежак – крупные пучки, развалившихся плотов, текущей навигации. Искусственные Камские плесы и дикие бухты по обоим берегам, от пристани Оханск до Воткинской ГЭС, в течение 40 лет чудовищно забивались бросовым деловым лесом. У села Крюково Еловского района такое кладбище простиралось метров на 50 с береговой линии и километра на 1,5 - 2 вдоль.
   Все это гнило, болталось, под воздействием стихий и технической игры с уровнем воды Воткинской ГЭС и до сих пор выбрасывается обратно в основное течение Камы.
    Милой шуткой из прошлого выглядит ненормативка из уст капитанов скоростных пассажирских судов, в адрес топляков. Хорошо, если вертикально погруженное пяти метровое бревно, издалека видать, бывало, что едва-едва. Крыло пропустит, винт сорвет, а если в брюхо – на борту не менее 30-ти живых душ. Это многотоннажнику, с глубокой осадкой по - фигу, он его малым ходом и массой отодвинет, и то, кстати, бывало, что винты срывало. Коли топляк вообще превратился в подводную мину на определенной глубине.
  Самое худшее из той истории реки – не остановившийся процесс токсического и уже вечного, отравления водной среды, в осадке и пойменных прибрежных зонах. Все в интересах народного хозяйства. А, в чьих  интересах вырубались реликтовые кедровые сосны? С 1936-го, был бор Природным памятником, а с 54-го уже нет.
   С детства помню вековых великанов, цепляющих облака. От них веяло солнцем и вечностью. Прижавшись к ним телом, через удивительно теплые волны, ощущалась невероятная, ни с чем несравнимая, энергия силы. Великаны не пугали, своими размерами. Они вселяли восторг и благоговение. Помню, как,  по - детски, с удивлением радостного открытия, воспринял бор, как колоннаду эллинского храма во имя самой симпатичной, для меня, богини Афины. Из всех детей Зевса и Геры – Афина самая - самая. А, Парфенон на картинке – тьфу, по сравнению с этим Храмом. В котором все невольно вызывало удивление видимому и не понимаемому и восхищение очевидной, физически ощущаемой, гармонии умиротворения. От мягкого сухого пружинистого лилового ковра под ногами. И, вверх по могучей стройности колонн, в причудливой геометрии солнечных струн – словно орнамент живого восходящего к небу рисунка, ежесекундно меняющего пространственные проекции и перспективы. И, еще выше, до ажурного свода – в кипящем, изумрудно - голубом. И, не кружится голова. И, не - возможно заблудиться. Упасть. Только зачарованно двигаться в звуках и бликах, по волшебному ковру от Великана к Великану. Звуки отчетливо ощутимы. Только, неуловимы. Поэтому чуть печально. Но, ты забываешь об этом, оттого, что хочется снова и снова неслышно идти дальше и, ни в коем случае не останавливаться.
- Андрюша! Ау! – мама.
   До сих пор сохранилась старая фотография – папа, мама, тетя Аля и дядя Володя, взявшись за руки, с трудом охватывают ствол в основании. Таких было не много. В начале семидесятых – ровно 23. Мы их сосчитали. С сыном, друзей моих родителей, Виктором. Нам по шесть лет. Мы очень любознательны. Сосчитали и пни – 8, свежие.
   Второй раз – в начале 80-х. Пней в 2 раза больше. Добраться до Векошинки – дело накладное. В Советские времена, в тот Сплавной угол рейсовые автобусы не всегда доходили. Постоянно там обитали в основном рейдовые сезонники. Вне навигации – смолокуры. Родители съездили только однажды – эпизод, ставший для меня ребенка моментом истины эмоционального, чувственного Божественного Откровения.
  Своим ходом добрался. Перед Армией. Уходил в ряды добровольно, но с тяжелым предчувствием. Помолиться, что ли? Попрощаться с детством? Набраться сил? Был, как и в первый раз – май, и солнце светило ярко, и мох под ногами тот же, а не пошло. Ходил - бродил, считал великанов. Помянул не добрым словом источник свежих пней – ведь кто то, втихаря, валил это чудо? Избирательные гаденыши. Судя по пню, на который присел, то спилили самые - самые. Хлебнул «Апшерон» из фляжки, закурил «Опал». И, вроде, как, что цепануло, повело.
- Э! Солдат. Коньяк крысячничаешь? – Вовка. Ему в Армию, через год. Советская Армия поломает всех моих одноклассников. Кого психологически, а кого и телесно. А, пока, без борьбы и надломов, просто радуемся жизни. Не за рулем, нам можно.
  В середине «нулевых», и то по журналистской оказии, занесло в район Векошинки. Сам поселок был не интересен. Хотел перед друзьями гидрологами похвастаться с источником далекого детского Откровения. Ровно три сосны. Всего три. А, друзья все равно ахнули от удивления:
- Говорил, что сосны. Лох, ты педальный это кедры. Самые настоящие, сибирские. Сосны, конечно, но кедровые и, безусловно, реликтовые, судя по размерам. А, подлесок уже обыкновенный сосновый, но и он обречен. Видишь кое, где пихта мелькает. Эта лапником, кого хочешь, задушит.
   Продвинутый геолог внимательно оглядел вершину отрога, добавил:
- Ну, да – кварц, выход гранита. Братва, поправьте коли не прав. Был бор – третичный реликт.
- Эко хватил! Что - бы понимал! Смотри на «подростка», напротив, у речного обрыва, там сланец. Был бор, но не раньше позднего плейстоцена.
- Хотите, помирю, - а, это Машенька, жена Продвинутого, сестра Спорщика.
  Мои старые друзья по университету. Они с геологического, но в общежитии жили соседями, с абитуры, еще до Армии. Сейчас все трое в отпуске и у меня в гостях, на, ура, приняли предложение – экспедиция в поисках материальных следов так и не построенного моста, через Сайгатский залив. Была такая старая замануха – официально несанкционированное Госпланом, а все равно начатое Назоровым грандиозное строительство, в середине 70-х. Он, так практически весь сегодняшний город построил. Мост – решающее сооружение для реализации основного проекта его жизни – Город Мечты, рожденного зеками Его команды, еще в Гулаговском бараке 58-бис.
  Для этого разросшийся, по сути лишь рабочий поселок, на левом берегу Сайгатского залива, обязан был стать Городом на склонах право - бережного отрога. На самой высокой точке, которого, в этот момент спорят мои друзья, геологи о Кедровом Боре.
  Маша, их примирила:
- Вы, оба полевые геологи, а не ботаники. Чего, вы спорите. Очевидно же, что это голоцен. На - вскидку по рельефу и ареалу видно, что Бор, в качестве замкнутой системы, сформировался не раньше трех тысяч лет. После только выживал. Боролся с елью и пихтой. И, судя по количеству пней, которые вижу – не безуспешно. Этим трем красавцам – бедолагам от силы лет триста. Андрей сколько было особей, когда ты их первый раз увидел 23? Бор уже был обречен. Человек его только добил.
- А, если бы лет сто назад, он получил статус памятника Природы?
- Извини, Андрюша, я не биолог. Но, то, что еще было, лет тридцать назад – уже чудо. Лохи твои хваленные первостроители. У, них Чудо под боком, они кустиками город украшают. Сосны хороши. Сосны вообще здорово. Эти любую техногенную катастрофу, как твой город, переживут. Бойцы. А, может, и нет. Не биолог я.
  Да, им кедров по жизни хватило. Они народ бывалый – почитай пол Сибири сапогами протопали. Отчего мама, школьный учитель биологии, человек умный, с хорошим образованием и с большим ботаническим опытом на практике, не дала оценку редчайшему в Среднем Прикамьи природному явлению? Почему, ты Андрюша – лох, в – первые, в жизни осознанно столкнувшись с Чудом, не посвятил ему всю жизнь? Рассыпал себя мелким бисером? Болезненно цепляешься за детские образы невероятных впечатлений. Оттого, что дают тебе силы? Энергию для бессмысленного существования?

Параскева – пятница. Полдень
- Проснись, Аюруш.
  Тьфу, черт весь рукав в слюнях. Очки болезненно врезались в висок. Уснул, что ли? Ага, Ванька Мокрый. Дядя Ваня. Пень старый, когда успел за стол взгромоздиться? Сидит напротив, кот Чеширский, на солнышко щурится. В руке чашка. В моей. В левой или в правой? Эко меня вырубило.
- Давно сплю?
- Меня, Чинара, с пол - часа, как прикатил.
- Почему сразу не разбудили?
- Вообще не хотел тебя будить. Хорошо спал, крепко. Лучший сон – короткий. Он самый здоровый, для меня лично. Отдых есть, расслабухи нет. А, ты за полчаса мог и длинный прихватить, что для тебя то - же не лишнее. Весь вечер, вчера, как еж, иглами топорщился.
- Ну, вы вчера то же не совсем в форме были.
- Так возраст. Иные и в лучшей форме чертей гоняют.
  Смотри-ка, не обиделся. Чуть-чуть одна улыбка останется.
- Нашел, чего любопытного?
  Блин, пятно от слюны, как раз на Колькином очерке.
- Вижу. Нашел. И, что думаешь?
- Про строительство АЭС, слухи давно ходят. Три года назад лично видел геодезические разметки у Векошинки. В голове не укладывалось. Зачем в непосредственной близости от мощного звена в целом каскаде ГЭС строить атомную станцию? Пробивал. Убедили – под строительство элитных коттеджей.
- Убедили.
- Да, поверил. У меня один инструмент познания реальности – звонок другу. Все. Остальное из мира прикладных умозрительных иллюзий, политических фантомов и человеческой глупости.
- Красиво излагаешь. Теряешь хватку. Не все поверили. У твоей жены инструментов не больше, а она на первых страницах прописала.
- У, кого? О, блин, а, где Фа? Ах, да вы ее в Интернет усадили.
- Такую усадишь, коли не захочет. Теперь не оторвать. Они там массу интересного нарыли.
- Они?
- Работают на меня пара толковых пареньков. В компьютерах ассы, только поставь точную задачу. А, твоя Фа, молодец их в оборот, как Макар овец. Она ведь давно в этом, ну, как слово то еще у вас, в трен-де, в теме, в общем. Ты, не переживай, я их, часа, через два все равно на верх выгоню обедать. Познакомитесь. Соображениями поделитесь.
- Вы, их, что в подземных казематах держите?
- Каземат, ребятки сами себе устроили. Пиво, чипсы, сигареты. Все. Кроме фонариков на экране ничего не желают. Даже про зарплату забыли. Странные ребятки. Разных видел, таких, впервые.
- И, давно они в подобном режиме?
- Ты, не подумай чего дурного. Они на окладе, официально, по договору. Чинара, поначалу пытался их, чуть не из - под палки на свежий воздух выгонять, нормальной пищей кормить. Закапризничали. Ладно, Настена, нашлась, потрафила, выпечкой балует.
- Отчего, уверены, что сейчас, к обеду на свежий воздух выйдут?
- А, Фа, на что. У тебя вон слюнки от грез потекли, а у этих электрических чертей, живое от живого проснулось.
- Продуманный вы дядя Ваня. Дуплетом с одного ствола бьете. А, как же анонсированная накануне пресс - конференция?
- Так тебе кто мешает? Спрашивай. Что смогу отвечу.
- Вы, были знакомы со следователем прокуратуры Андреем Собакиным?
 Бровью не повел, но пауза многозначительна.
- Неожиданно начал. Знаком.
- Что, вас связывало?
- Это он меня связывал. Вот смеху было – цепной щенок матерого волка повязал.
- В Усть-Ильинске. Только вы знакомы были, раньше. Еще по зоне, где он вас охранял,во время срочной службы. Был личный конфликт?
  И, опять длиннота в паузе.
- Конфликт? Какой может быть конфликт в лагере между зеком и сержантом охраны – режимный, наверное, какой то, по понятиям. Не помню. Не понимаю, с какой целью спрашиваешь. Ну, резкий был мальчонка. Себе на уме. Ловкий. Помню даже здесь на Стройке сел мне на хвост.
- Как вы здесь вообще оказались?
- На брата приехал посмотреть.
- Давно знали, что Назоров ваш брат?
- Туркестан. В сорок четвертом. На пересылке в Чирчике его увидел, совершенно случайно, за турникетом. В форме НКВД – капитан, важный, такой. Молодой, красивый, стать офицерская, дворянская – порода ее не скроешь, а уж портретное сходство, хоть с меня портрет пиши. С первого взгляда – родная кровь. То, что брат жив, после гражданской мясорубки, до войны знал. Искал. Специально искал. Без толку, а тут вот. Земля кругленькая да маленькая.
- Он вас узнал?
- Понимаю, в это трудно поверить, но да. Взгляд отцовский, что Цейс в прицеле. Так и прострелили друг - друга глазами. Позже не я, он меня нашел. Так, что бы глаза в глаза. В 52-ом, в Перми, на тридцать восьмерке – строительство ГЭС. Уволь, будь мил, от подробностей. Скажу, только, что удивил он меня сильно, своим гражданским портретом. Военная форма ему больше шла, хоть и поганая, песья. По - началу о взаимном доверии и речи не могло идти. Манкурт. Что он – что я. Каждый в своей истории. Выпили крепко, а не пьянели долго. Не водка, что - то по - настоящему важное, болты сорвало и понесло. Разница в возрасте не большая, детские воспоминания яркие, крепкие.
   Только это в сказках – братья, 25 лет, как в разлуке, а встретились, прослезились, обнялись и один меч на двоих. Мечи у нас разные. По жизни еще и неизвестно у кого длиннее. В Туркестане особенно. Там Советской власти никогда не было. В лагерях, если без красного беспредела – по понятиям. На воле – баи и рабы, кто не вписался, тот басмач. Без суда и следствия, как собак вешали бродяг. Масть – без указки. Но все под единым лозунгом, мол, все для Победы, под чутким руководством Усатого и партии.
  По - началу никак в толк не мог взять, какого лешего, меня из лагеря в лагерь переводят? От сук прячут? Как этап ссученных на подходе, то тут же меня вон. Так, после войны, пол страны, ссученные, багровым покрыли. Я, блатных держался – ярмо на всю жизнь. Они – мой авторитет не роняли. Выжил бы, будь на то воля Божья. Так нет, тянут к Фергане и все тут. По режиму послабление. Понял – брат к себе поближе подтягивает. Зачем? Он, со мной, общался, когда ему четыре года исполнилось, а мне, в аккурат, шесть. Так, почему? Кровь родная? Правда, был случай, серьезно его прикрыл. В 49-ом. Не от бродяг, от ментовских.
   Вдоль канала, на 120 километров, пять лагерей – четыре номерных и «литерный». В нем Ники производством заправлял. В подчинении – вольняшки и бесконвойные. Геодезия. Воочию мы с ним не виделись. В пром - зоне, не пересекались. Не знаю, как он, а я про него все знал. У него серьезные терки начались, с «коллекторными» крысами. Коллектор, это общая  продуктовая база УРС, на все объекты учреждения «Спецмиллиорация» -  государство в государстве. Свои тузы, свои шестерки – особая колода. Администрации лагерей нос не совала, а этот расшевелил осиное гнездо. По зонам звон пошел – хана цирику. Серьезных людей грел, сколько мог, но все, край. С коллектора шепнули, мол, исполнители и срок назначены. Всех крыс, что в погонах, что ссученных не перевалишь. Сделал так, что начальника базы, полковника, козырного туза этой кодлы, аккуратно на пику поставили. Сколько и чего мне это стоило – базар отдельный, но шухер был, аж из Москвы. Коллекторных, раком поставили колоду тусанули и Ники уцелел. А, я смекнул, и первый урок вынес – не прост брат. В те времена цирики друг на друга стучали – небо в шкурку заворачивалось. Под цугундер свести кого, как два пальца об асфальт. Так, если есть возможность, чисто по закону, пусть офицера НКВД, но всего, лишь капитана под вышку определить, зачем руками зеков убирать? Значит, нет такой возможности. Крыша у него большая и прочная. Не на один день ставленая.
- Иван Михайлович, получается, что вы еще с войны друг друга прикрываете?
- За родное отчество конечно спасибо. Уговор был – дядя Ваня. Не можешь культурный барьер переступить? Язык ухо режет, ум давит? Величай Иннокентьевичем, раз без этого не можешь. А, насчет прикрытия, шалишь.
  Вновь сплошная улыбка Чеширского кота. Зафонит он меня этой улыбкой.
- Преступный сговор лиц, клеишь начальник. Всю цепь повесишь. Не спеши, не все так просто. Обожди, Чинару кликну, самовар остыл.
  Действительно, как то все просто получается, если цепь. Отец, дочь Сканеры, придурок комсорг Стройки Судзинский, Собакин, Костя, Роза. Вся обойма представляла угрозу маниакальным планам Назорова. Чиновник с неясными, но очевидно очень большими возможностями, воплощает в жизнь грандиозный проект – Город Мечты. То, что не решаемо аппаратно – бюрократически, устраняется руками брата - киллера. Гладко? Чушь. Назоров не был психом. Не типичным, эффективным менеджером социалистической номенклатуры – да. Хитровыебанным перевертышем – да. По жизни темный кардинал – да. Но не псих и не организатор убийств. Возможно, Ванька Мокрый самостоятельно оберегал брата, как в Туркестане?
Так, как считал нужным.
- Если Николай Михайлович, знал и поддерживал вас, как родного брата, с какой целью он натравил на Ваньку Мокрого следователя Собакина?
  Исчезла улыбка вместе с котом. Оскал волчий, глаза в прищуре. Пугающий морфинг. Только готов к этому. Теперь знаю, кто ты и как тебя зовут и звали.
- Когда это было?
- В июне 58-го.
- Что - то ты слишком много знаешь для знакомства с папкой следственных документов. Неужели Собакин от себя, что приписал? А?
- Вы, не знакомы с документами Дела? Вот они здесь, у меня в сумке. Пожалуйста. Волкодав Малюта первым делом Делом заинтересовался.
- Бумажки – тьфу, без них больше знаю.
- Конечно, как непосредственный участник событий. Семнадцатого мая того года убита Диана Сканер и вы были в городе. А, за пол - года до этого погиб ее отец в Москве Моисей Давидович, ближайший сподвижник вашего брата, с 41-го года. И, предатель. Хотя в Москву он специально привез Назорова на встречу с академиком Настровичем, как к решающему аргументу в затянувшемся споре. Спор не шуточный, с большими ставками.
- Щелкопер, обороты скинь, - Чинара. Блин, долбаный призрак. Не фига себе милый старичок – плечо стиснул, аж рука онемела. Утро перестало быть томным:
- Клешню убери.
- Что?
- Чинара, отпусти его?
-А, я, чо, ни чо, я примус починяю.
- Булгакова читаешь?
- Телевизор много смотрит. Чинара, раздуй самовар и плесни чего по - крепче. Мне и гостю. Апперетив перед обедом. Не помешает.
- Ванечка нельзя тебе, а этот и на костылях дотянется. Вон бухла сколько, на любой вкус. Слышь, гость тебе рюмку или стакан принести?
- Кончай юродствовать. У, нас разговор серьезный. Рано начат, правда. Спешит Андрей Александрович, со своей телегой. Впереди коня ставит. Ладно, разберемся, еще не вечер. Что пить будешь?
- Водку.
- Чинара, плесни ему в чашку грамм 150. Не до этикета. А, мне принеси своей политуры травяной. Сам, знаешь какой и сколько. Да, раздуй самовар, черт деревянный.
  Призрак исчез, как появился. Не оборачиваюсь, но чувствуя, вижу, как он делано по - старчески зашуршал к дому. А, может, и не по старчески, не выделываясь? Не удивлюсь.
  Водка в чашке из - под чая. По самый край. Как раз на три глотка. На зло, что ли мисочка с белыми груздями в сметане, под самый нос подвинута? Выпью, расслабит. Нельзя среди этих волчар. Резкость – очевидная провокации с моей стороны. Но, и без нее никак. Эти славные старички и впрямь меня фонят. Хоть тресни, они мне симпатичны и чуха молчит. А, ведь мы, с Фа, у них практически заложники. По меньшей мере, они не меньшая, по силе угроза, чем та, что загнала нас в этот угол. Господи, знать бы кто и с какой целью начал на меня охоту. А, я – урод, потянул за собой, в эту срань, Фа и самых близких своих друзей и еще кучу народа. О, родителях думать страшно. И все из-за чего? Из-за архивного хлама? Стоп. Синяя тетрадь, дневник Дианы.
   Ох, дядя Ваня, старый, облезлый волчара и ты, туда же? Так и есть играю в «Тыщу» за болвана на прикупе, как по жизни лавирую между сильными игроками. Понимаю, что не карты. Здесь снесут башку не понарошку. Целенаправленно. За то маневр и ощущение осознаваемой игры. Правил любой игры досконально не знаю. Комбинационных и аналитических избегаю. Удивительно, что везет иногда на удачу, вернее на чуйку. Вернее если она не отключает сознание, в экстремальной ситуации, беря управление телом на себя. Или, прислушиваюсь вовремя, пока, кто ни будь, что ни будь, не заглушили более сильным эмоциональным фоном. И такое бывает. Например – толпа людей на больших рынках. Или, как в данном случае фонит дядя Ваня.
- Что облизываешься, как кот на сметану. Хочешь, пей, не отравлено. Вчера из той же бутылки пил.
- Чинара доложил?
- Я, не ханжа. Сам в запоях бывал. Теперь вот, возраст, канючу – Чинарушка, дорогой плесни настоячки своей лечебной, тьфу!
- Вы, и запой?
- Согласен, с отвращением, но принудительно силой воли, как искусственная фармакологическая кома. Шучу. Давай вернемся к твоей телеге. Я, больше не спрашиваю, откуда ты так много знаешь подробностей, хотя чертовски любопытно. Ты, не спешишь с выводами и характер сдерживаешь. Знаю, что ты человек эмоциональный, но и голова у тебя не с помойки. Спрашивай, слушай, думай, формулируй новые вопросы. Договорились?
- Дядя Ваня, Вы, когда настоящий?
- Не понял? А, в этом смысле. В настоящем – настоящий. В данном случае прилагательные обстоятельств диктуют существительное. До существенного пока не добрались.
- И, этот человек, пеняет мне красивостями в речи.
- Извини, заносит. Не обращай внимания. Зри в корень. Избегай обобщений. Включай интуицию – ты с ней нормально общаешься. И, прошу, не руби с плеча.
- Ох, дядя Ваня, долго запрягаете. В мыло погоните?
- Сейчас ребятки, с твоей Фа, из бункера вылезут, так они тебя погонят. Не я.
- Отчего - то кажется, что и без них, нам есть о чем поговорить.
- Почему Ники травил на меня Собакина? Соответственно имею ли я отношение к смерти девочки? В марте 58-го по конец мая, с Чинарой, в Усть - Ильинске были. Я, тогда с Соликамской пересылки рванул. А, он меня на поселке ждал. Собакин, не дал дело закончить. Пришлось вернуться. Конечно, Чинара мог и без меня справиться. Только это мое Дело – не зачем пацану было лишний раз руки пачкать. Сразу не пошло. Затормозили. Лежка, там была надежная. Как, сделал, тут же в Город подались. А, тут такие дела.
   Лед тонкий, провалимся опять. Если осторожно.
- Дядя Ваня, понимаю, вопрос предельно болезненный, деликатный и все - таки решусь задать. В Усть - Ильинске, преследовали каннибала?
- Да.
  Опасная пауза.
- Отца и сына. Старший, от меня ушел, еще в Ленинграде. Расплодиться успел. Семью – жену и дочерей не тронул. Они не в курсе.
- Старший, это тот, что в Питере, в 43-ем?
- Завхоз в Доме студентов. Знаешь, что больше поражало в этих животных – они не голодали. Были и стихийные дички. Тоже, как правило, в стаи сбивались, но питались мертвяками, уж, когда совсем, от голода, переставали быть людьми. А, эти. Они – охотились. Выбирали, преследовали, убивали и ели. Это осмысленный образ существования, не человеческий. Отдельный мир, со своей моралью. Общество не хочет, да думаю, и не может принять этого. Проще, воспринять людоедов, как психически ненормальных маньяков - одиночек.
- Вбросьте в человеческое сообщество эту мысль, и начнется тотальная охота на ведьм. В истории так было не раз. Даже знаю, кто ее эффективно возглавит и направит – те - же не люди. Это тоже уже проходили. Тропы протоптаны, технологии отработаны, методы и средства, манипулирования толпой, совершенствуются.
- Ох, Андрюша, как мне не хочется, ввязываться в это этическое дерьмо. Бог – свидетель. Нам, сейчас это надо?
- Надо мне. По большому счету вопрос – как жить дальше? По малому – вопрос доверия к вам.
- Понятно, почему стал удачливым журналистом. Ты, никогда не задавался в серьез первым вопросом. Не задумывался, с какой ноги начинать движение. Бежал туда, куда несло любопытство и азарт, в познании мира. Мои ребятки на тебя досье скачали из интернета. Про тебя, многие, что пишут. Удивляются, как до сих пор тебе башку не снесли и руки на себя не наложил. Нравится?
- Не рассчитывал жить так долго.
- Лукавишь. Не от большого ума. Инстинкт самосохранения сложная штука. Да, и с моралью у тебя напряженка. Как, у тебя с моралью?
- С которой из?
- С общечеловеческой.
- У, меня приятель был, мент, с университетским образованием, но чувак славный, правильный по жизни. Так, он говорил, что когда слышит про общечеловеческие ценности, духовность и культуру у него невольно рука к табельному оружию тянется. С ним трудно было не согласиться. Нет общечеловеческой морали. Есть слова. Этика, на пример. Определение философского поиска смыслов античного мира. Мораль перекочевала на латыни в средневековое христианское мракобесие с результативным качеством свирепого наказания. Нравственность – невербальная форма общежития восточных славян, сдерживающая повальное братоубийство. Слова. Произнесенные, прописанные, вдолбленные. К словам у меня отношение, с возрастом портятся. Семантическая девальвация. Слова перестают нести смыслы. Они предметы вербальной эквилибристики желаний.
- Ты, сейчас со мной разговариваешь? Или сам перед собой жонглируешь? Не, бычься, понял я, что ты хотел сказать. Если не мораль, то, что тогда делает человека Человеком, а общество человеческим?
- Нравственность.
- О-о, дружок, эта категория в системе традиционного мышления, не уловимая. Об этом даже не каждый десятый задумывается. Сложнее, чем вера в Бога.
- Конечно. Мораль проще, доступней к пониманию и употреблению. Кодекс, Строителя коммунизма, нацизма, патриотизма. Христианская мораль, исламская, иудейская. Все слова – средство управления толпой и самооправдания позиции хозяин – раб. Любой кодекс, рано или поздно, рухнет, если нет у него нравственной основы. Как Кодекс Хаммурапи, а ведь каменный столб и то свалился. Кто, ему сегодня следует? Арт-объект. Артефакт - источник, для сравнительного анализа с другими письменными первоисточниками, про то, что такое плохо.
- Про религию не поспешил с обобщением?
- Речь о церкви, как общественном институте, не о вере.
- Ты, что-то про смыслы говорил. Так не слышу смысла в твоих словах. Что за вера без церкви, общество без морали, закон без государства? Паства, толпа, стадо, стая – твои слова. Без смотрящих – загрызут и затопчут сами себя. Шиздец твоей цивилизации.
- Законы пишут и толкуют обществу те, кто писать и толковать умеют. А, созревают, не вербально, в чувстве справедливости, в нравственной основе каждого человека в отдельности – основной закон самосохранения вида. Ваше сообщество выиграло, раскороновав тебя? Еще меньше на одного честного вора стало. По понятиям?!  Конечно, руками других мастей, можно привести приговор к исполнению. Изначально воровская мораль безнравственна, оттого и рухнула. Отсутствие морали – тоже мораль.
- А, у тебя есть универсальный закон этого, как ты сказал, вида?
- Есть. Не мной и даже не Христианством с формулированный.
- Любопытно.
- Не делай окружающим того, что – бы, не хотел по отношению к себе.
- А, вона чо – с ново да ладом. Я, в какой - то статье твоей видел цитату, шумерскую вроде, которой, чуть ли не больше пяти тысяч лет: «О, боги! Ничему не учатся люди». Писал?
- Было.
- Есть такой первоисточник?
- Да.
- Вот и не тренди. Сколько людей, столько, нравов, понятий и смыслов – о чести, совести и справедливости. А, жить, как-то надо. Нет универсальных законов. Каждому времени, ситуации и сообществу, свои. Вопрос традиции на доверии и страхе. Страха в тебе особо не чувствую. Все? Между нами вопрос личного доверия решен?
  Ловок черт, в самую уязвимую точку, заточку воткнул, старый зек. И, ведь прав. Лет с пятнадцати плыву в противоречивом, мутном потоке определений – нравственности и морали. Первое всегда ускользает, второе отторгается сознанием. По жизни опору не нашел ни в том, ни в другом. Хватаюсь за смутные плавсредства идей и теорий чужих. За, хлипкие отмазки, собственных иллюзий. Есть чуйка – птица Додо, в природе, которой не могу разобраться. Не предсказуема, зараза – хочет, проявляется, хочет, нет. Капризна, импульсивна. Пытался сопротивляться и поступать вопреки, используя, казалось - бы, проверенные поведенческие шаблоны. В результате еще хуже. Смирился, осознав, что от ее вмешательства пользы все - таки больше.
- Чо, не пьешь? Западло из чашки, рюмку ждешь? – Чинара.
  Если не сдохну, со страху, от его бесшумных внезапных появлений, то со временем наверно привыкну. Странно, что Чуйка не реагирует на его внезапные экспозиции. Обычно остро ощущаю опасность со спины. Либо опасности нет, либо фонит, как дядя Ваня. Нет угрозы? Или все - таки чуйку, каким - то невероятным образом глушат?
- Ну, что ты Чинара, западло лаптем щи хлебать. Водушку к вечеру искушаю, перед сном, а сейчас, если можно, плесни того же, что и дяде Ване.
  Мимолетный, вопросительный взгляд на хозяина и тут же в обратку, от него, разрешающе легкое прикрытие век. Нет слов. Чашку, с не пригубленной водкой, с бережливой осторожностью перенесенную на разнос, сменяет рюмка, наполненная яркой изумрудного цвета, прозрачной жидкостью. Молниеносно. При этом Чинара, трещит заботливо:
- Спирт пил, чистый? Пил, конечно. Тут та - же манера. Выдох, глоток, запил водичкой, вот родниковой тебе налил, местной с Шаманова ключа. Дальше – дыши, закусывай. Напиток специфический. Тебе понравится. Но больше сегодня не налью. Эликсир жизни, он, как яд. Его по капельке и не часто. Не подумай чего дурного, жаба не давит. Только нельзя больше, ей Богу. На себе, проверял.
  Из той же бутылки, но раза в два меньше, Чинара наливает в рюмку дяде Ване.
- Захочешь бухнуть, вон батарея стоит – водка, коньяк, джин, виски. Все фирма не бодяжная. Хоть залейся. Пожелаешь, могу своей фирменной, чистенькой.
- Не трещи, -  обрывает его дядя Ваня, не сводя глаз со своей порции изумрудного напитка.
  Мать моя женщина, да он никак священнодействует. Рюмку взял, что чашу Грааля. По православному перекрестился. Зажмурился, выпил в глоток, но тягучий. Не морщась. Внезапно, его тело, содрогнулось, как от удара током, дугой выгнулось, но тут - же обмякло по спинке инвалидного кресла. Из уголков сжатых век покатились слезы. Ни звука. Дышать перестал? Господи, что за эликсир такой!?
- Ты, на Ваню не смотри, старенький он. Минуты две, три отдохнет, будет, как огурчик. У тебя, Андрюха, другие кондиции. Пойдет иначе. Только методе следуй. Запей сразу и закуси. Сколько говорено Ване, мол, давай с водичкой разбавим, нет, старый хрен, залпом подавай. А, мотор не выдержит? Сердечко то поизношено. Может тебе водичкой разбавить? Эффект, конечно, не тот, но тоже проберет. Боишься, не пей, я глотну. Сегодня еще не принимал.
   Предупрежден – подготовлен. Нет, Чинара, теперь из любопытства попробую. Слабый, едва уловимый, слоистый запах полыни, можжевельника и очень крепкого алкоголя.
- По запаху на абсент похоже.
- Абсент - шмундсент, ты либо пей, либо мне отдай.
  И, выпил. Хорошо пошел, эликсир. Маслянисто, вкрадчиво, сладко. Чего ждал, рюмку лекарственного дегтя? Ай. Слезы брызнули, жар в лицо, горло перехватило, дыхание сперло, в ушах вата и только после этого взрыв в желудке. Мамочка родная, как взрывной волной накрыло, от вдалеке разорвавшейся мины. Как когда - то в Карабахе. Не сглотнуть, не пернуть, глаза из орбит вон.
- Не вдыхай, запивай, морсиком захлебывай. Вот груздечком в сметанке закушивай.
  Кто? Что? Говорит, не понимаю, но запиваю и заедаю, слезы вытираю, глаза тру. Всяко, всякий алкоголь пил, но это! Чуть копыта не откинул. Глубоким дыханием, пытаюсь восстановить, бешеное сердцебиение. Выдавливаю, из пересохшего горла, чуть не по слогам:
- Чинара, что это было?
 - Эликсир жизни. Рецепт от Вани. А, ему один бродяга поведал. Не поверишь, этого чукчу к столетию, по возрасту, на комиссию вывели, активировали, значит. Вся зона праздновала. Он, себе чуть ли не на пожизненное накрутил. И, все побегами. Больше пяти лет нигде не сидел. Рванет, по весне и в тайгу исключительно сюда к Уральским горам поближе, травки собирать. Спрашивали его, чего в тайге заныкаться не можешь? Нет, говорит, к людям тянет.  На рывок и с тюрьмы ходил, мол, стен таких нет, сквозь, которые пройти нельзя. Забавный старичок. Легенда. Толком о нем никто ничего не знал. Про рецепт знали. Только он всем в отказ, чукча косоглазая. Русский совсем мало понимать, заветное слово говорить нельзя, духи не велят. А, вот Ване поведал.
- Он, что чукча по национальности?
- Кто, Ваня?
- Да, нет, старичок этот, долгожитель?
- Аделя. Закрытая, не изученная этническая группа.
- О! Ваня проснулся.
  Дядя Ваня, в привычной позе, чуть сгорбившись, упершись на подлокотники кресла, сидит и нас, с Чинарой внимательно слушает. Впрямь огурчик. С лица посветлел, а главное глаза – ярче в голубом.
- Аделя?
- Этническая подгруппа манси. Это, мы, их не различаем, а они друг - друга за версту. У них даже язык особый.
- Этнографию на отлично сдал, о таком этносе, не слышал. Может быть это каста, а не отдельная языковая группа? Впрочем, больше изучали хантов, манси малочисленней. Их, изначально в одну этническую группу свалили.
- Аделя, еще меньше. Хватит языком чесать, Чинара, раззвонился тут. Давай гони из каземата червей электронных на обед. Скажи – званый, дядя Ваня пригласил.
- Понял, Ваня. Все, бегу.
  Этому эликсир не нужен. Исчез, как появился – мгновенно.
- Впрочем, Фариза пойдет, черви за ней, как дети малые потянутся. Чинара, на месте, разберется. В нужном месте акценты расставит.
- Дядя Ваня, рецепт эликсира, не поведаешь?
- Поведаю. Только ты мне расскажешь откуда у тебя подробности и детали, о которых, ты по определению знать не можешь. И, расклад весь. Похоже, я, не в курсе всего того, что у тебя есть.
- И, про старичка волшебного.
- Торгуешься?
- Ни в коем разе.
  Мое время банковать. На эту наживку вся свора клюнула. Опасно блефую, козыря у меня нет, но ведь повелись.
- Все просто. «Синяя тетрадь» - дневник Дианы Сканер.
  Ишь глазами вперился, голубым полыхает. Паузу держит.
- Врешь, Андрюша. Дневник у меня.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

  Трехногий табурет устойчивей коллеги четырехногого. Наверное, по - этому в загадке Чуковского: «Две ноги на трех ногах, а четвертая в зубах, вдруг четыре прибежали и с одною убежали, подскочили две ноги, подхватили три ноги и тремя по четырем, тут четыре завизжали, но с одною убежали», фигурирует табуретка трехногая. У меня толком, вообще одна нога ходявая и мне ее в глотку воткнули, предварительно трахнув, трехногой по голове. Завизжать не могу. И, сказать нечего.
  Дядя Ваня, молча, ждал ответа, держа в руках общую тетрадь в синей клеенчатой обложке.  То, что это и есть дневник Дианы Сканер – никакого сомнения. Именно эту, с чернильным пятном, в правом, нижнем углу видел в сновидениях под крышей халабуды Шамана. Тогда она лежала на подоконнике проектного отдела Управления Стройки, и смотрел на нее глазами самой Дианы. Торопливо раскрывал и вписывал колючим, стремительным почерком. Что? Что не помню. Отчетливо, видел чем. Стареньким, иногда протекающим чернилами в поршне, «Паркером». Ручку подарил дядя Коля, старый верный друг папы, когда то, очень давно. Или вчера, сразу после выпускного школьного звонка? Нет! Дорогую автоматическую ручку Диане дала Мама перед выпускным школьным сочинением по литературе, оцененном на две пятерки. Вторая – за грамотность, в дисциплине письменного русского. Именно маме подарил английский «Паркер», с настоящей золотой насечкой в виде пера, Николай Михайлович Назоров. Диана, просто не вернула.
- Надолго задумался. Не ожидал?
- Нет.
- Все еще хочешь знать секрет эликсира?
- Честно? Не очень. Больше волнуют вопросы для другой партитуры.
- Ты, наглец, конечно редкостный. Покер, наверное, любишь? Блефуешь отменно.
- Не. Больше в «Тыщу» за болвана на прикупе.
- Так, ведь смотря, что за прикуп. На удачу, и болвану фарт бывает катит. Ладно, валяй свои вопросы. Разберемся по ходу.
- Как, к вам в руки попал Дневник?
- От Собакина по наследству. Твой тезка,  очень не хотел, что бы тетрадь попала в плохие руки.
- А, ваши хорошие?
- Ты, любишь Гамбургский счет. По крайней мере, часто, в статьях, на него ссылаешься. Поэтому не можешь не понимать, значения хорошо - плохо – зависят от оценочной шкалы, а это вопрос сомнительных сравнений. Кто, что являются критерием истины? Окончательный вердикт выносит время. Что за руки у меня и в чем они по локоть решать Богу. За то, как в Швейцарском банке. Ни, одна сука, за пол столетие, Дневник не заполучила. Пока, ты не нарисовался, с таким грандиозным шухером на хвосте. Значит, пришло время собирать камни.
- Вопрос был не почему, а как Тетрадь к вам попала?
- Ты, смотрю, и Собакина, готов на меня повесить? Нет, Андрюша, и его я не убивал. Следил за ним – да.
- Так, на Сайгатской стрелке это вы за ним следили, а не за братом?
- За обоими приглядывал. Ни, черта не понимал, что за ситуация. А, разобраться было надо. Слишком много мути и трупной вони. В первую очередь вокруг Ники. Но, у него личная система безопасности работала отменно. На волоске твой тезка висел. Дважды его пытались убрать. Может быть, опыта профессионального ему и не хватало, а энергии, рвения и чутья звериного хоть отбавляй. На него следствие по делу о смерти девчонки свалили, что б он его запорол, по молодости. А, он в него зубами вцепился и грыз в верном направлении. Нельзя было позволить его мочить. Не только ради полномочий, он след взял в интересах Ники. Умер нелепо. Шел себе с Комбината, среди бела дня, присел на землю, привалился на камень и умер. Только успел Тетрадь под камень сунуть. Ведь ничего важного для своего следствия он в ней не видел. Не мог видеть, оттого, что не понимал, что видеть. Но, нюхом чувствовал, пес цепной важность Дневника. Поэтому таскал его, повсюду с собой и в последние секунды жизни, попытался спрятать. А, я, вовремя подобрал.
  Не просто рой, туча черная, вопросов. В голове тесно. Значительных и не слишком, безотлагательных и не очень. А, мне, тупо печально. Прилив бешеной энергии, что почувствовал после выпитого эликсира, словно темное масло по рукам и ногам, в землю стекает. «Грусть, не то, что в лесу грусть, а тоска, но не та тоска, что в заборе, а грусть». Никогда Собакина не видел, даже не представляю, как он выглядит. Смотрел на мир его глазами, чувствовал его телом, думал его сознанием, переживал его ощущения. У, меня никогда не было родных сестер и брата, но они были у Андрея Собакина. У, меня не было родной деревни, родился в городе, но она во мне существует. Крытые тесом пяти стенные избы, бани по - черному, разбитые дороги, не крупная, но ядреная круглая картошка. «Полянка»! Это событие – место и время праздничных гуляний. Свердловск и Пермь, с иголочки вицмундир, ночной пароход. Было или нет? Или все лишь сновидения от Шамана? Почему так больно сердцу и щиплет в носу.
- Получается, он умер своей смертью?
- Кто ж теперь верный ответ знает? Молодой, здоровый, деревенский парень. Думаю, нет.
- Можно дневник посмотреть?
- Знаешь, что искать?
- Да.
- Скажи, что. Промахнешься, не дам.
- Не знаю, как это выглядит, возможно, таблица или картографическая схема. Это информация по теории Дэвиса - Вернадского о геосинклинальной неустойчивости поверхности Земли. Как то, так. Моисей Давидович Сканер теорию развил и применил на практике. В частности еще в 41-ом при строительстве Широковской ГЭС, при помощи вашего брата Николая. Николай Михайлович был зам. начальника лагеря по режиму, а Сканер зеком по 58-ой. Они там познакомились и сблизились.  Дальше Назоров, паровозом, тащил его за собой по жизни. Пока …
- Стоп. Не спеши с выводами. Прими, лучше мое искреннее восхищенное недоумение. Никто на всем белом свете так детально об этом знать не может. Только я и Ники. Ники ни жене, ни дочери, ни ближайшим сподвижникам. Я, вообще заброшенная могила. Чинара? Был грех за мной – бредил в беспамятстве. Давно. Чинара сметливый, отличная память, только мозгов маловато все увязать на одну телегу. Если бы, что учуял, мне бы рассказал. Он даже про «Синюю тетрадь» ничего не знает.
- Но, о ней знают и ищут. Знают, что в ней. Даже определением «Синяя тетрадь» оперируют. Кто и зачем?
- У, Ники, есть соображения. Только версии настолько дикие, что он, по - моему и сам в них не верит. Нет доказательной базы не под одну из них. Он, об эти скалы, с момента смерти Мони, бьется. Он, Сканера, Моней звал. Отношения, судя по рассказам, у них не простые были, особенно в последние годы. Только никакого юдофобства, у Ники, даже на бытовом уровне, рядом не лежало. По мне так, что еврей, что немец – не был бы сукой.
- Так, есть в дневнике информация или нет? Теперь можно Дневник посмотреть?
- Смотри. Только все равно ничего не поймешь. Ники и сам дипломированный инженер-гидролог, и дважды с академиком, как его, а Настровичем, встречался. Цифры и цифры. Либо код, шифр какой. Либо девчонка копируя, чего - то упустила или неверно записала. Ее почерк. Открывай дневник, сам смотри.
  Осторожно открываю тетрадь. Уже знакомым, не по - девически, колючим почерком на титульном листе: «Любовь к ближним, не валяется на дороге, каждый шаг на дороге любви ведет к счастью всего человечества. Максим Горький». Перелистываю первую страницу: «… 29 декабря, 1956 г. Начинаю писать новый дневник. Специально выбрала самую красивую тетрадь. Этот цвет нравится больше. Предыдущий, в черной обложке, пока спрятала, под чемоданами в кладовке. Спрятала, под старым хламом, так, как спрятала все то, о чем не хочу вспоминать. В новом году, окончу школу и поступлю в педагогический институт на филологический факультет. Не-пре-менно!
 Сегодня воскресенье. Папа, с утра спровадил маму и Розку к Олиным. После обеда у нас будут гости. Вновь придут его друзья. Для них это становится традицией. С нетерпением жду Новогодних подарков. Особенно от дяди Коли…».
- Таблицы, в самом конце тетради. Сейчас не увязай, позже прочтешь. Я, тебе его дарю. Похоже время.
- Что?
- Хорошо. Боишься в дар. Возьми, на хранение. Только Фаризе, пока не говори про Дневник.
- Почему?
- Да, потому, что мне нужна хотя бы одна ясная голова в теме, без лишних эмоций. Она, в отличие от тебя, с рулем и ветрилом, а женщина. У, девчонки такое понаписано, меня в слезу пробивает. Писателем стала бы хорошим. Глаз - ватерпас, мозги мужские, сердце женское.
- Но, в дневнике таблицы. Фа, в сети, через аналоги, может попытаться найти ключ, если уже не саму адаптированную теоретическую статью. Или факты прикладного применения. Любые ссылки на время, место, фамилии.
- А, чем по - твоему, уже полтора года занимаются мои электронные черви? Копии таблиц у них есть. Ники, поставил перед ними команду сразу и просто. Что это? Фас!  С червями его затея. Я- то, скептически по началу. Ну, был Интернет в хате, Настена с ним возилась. Забавные вещи пересказывала. По моей просьбе, редко, но бывало, когда, что уточнит, узнает, маляву отошлет, ответку получит. Ники, прознал, за голову схватился.
- Он, часто у вас гостил?
- Как, в отставку вышел. Только не часто. Не афишировал. Охота, рыбалка.
- Так он и не охотник, и не рыбак. Точно знаю.
- Многие знали и что? Вспомни время, какое было. Кому, какое дело до отставного пенсионера. Все в генералы метили. Пустая суета, томленье духа, грязная совесть и абсолютная безголовость. Ники, без официальной должности, для них – пустое место. Забыть и вычеркнуть.
- Извините, дядя Ваня, прервал. Только, замечу, что всего не зная, всегда знал истинную роль и значение для города Николая Михайловича. А, теперь еще больше знаю.
- Ты, мне леща сейчас кинул? Ладно, проехали. Так, вот, как он, прознал, про Настенин телеграф, целую бригаду сюда завез. Большой дом, до этого, только начали строить. Кто, где, что копает? Поди, попробуй, разберись. Чинара едва успевал счета подписывать. Все, что видишь вокруг, принадлежит ему. Только это цветочки. Настоящие траты начались, когда Ники, червей привез. Я, к ним в каземат и не спускался ни разу. С ними Ники работал. Направлял, вопросы ставил.
- А, как давно, Николай Михайлович знает о «Синей тетради»?
- Дневник ему передал, в 65-ом, после смерти пермских журналистов, на плавуне. До этого был уверен – за гибелью девчонки и ее отца стоит он. А, он считал, что я. Вернул, перед отъездом. Простились плохо. Ох, не хорошо. Словно перед смертью. Пался, ему этот Иерусалим, или, где он там, в Хайфе? Это, его дочь, дурында, навострила. Сама, из Израиля не вылазит и отца туда же. Я, ему, мол, моторы и у нас сейчас латают не хуже, а он – Храм Иисуса, Дворец Царя Соломона. Иерусалим, здесь! - дядя Ваня, с необычайной твердостью, ткнул указательным пальцем, правой руки, себя в грудь, с лева.
 - А, Соломон, здесь, -  движение, с той - же горячностью, но в правый висок.
  Невольно, мелькнуло – какое полушарие мозга, рулило этими манипуляциями? Хотя сама мысль и ее значение предельно просты и прямолинейны.
- Ох, Андрюша, не нравится мне это его лечение за границей. Так, что еще удумал, старый черт. Перед отъездом окрестился в церкви Я, ему – мы ж крещенные, а он, мол, не помню, от того всю жизнь во - грехе.
  Вот тут, моя чуйка встрепенулась, тревожно.
- Значит, он весь обряд прошел. Причастился, исповедался? Где? Когда? В каком храме? У какого священника?
- Не знаю. В Перми, где то. Его дочь туда возила.
  Вот не верю попам. Очень, много и разных встречал, по жизни. Сталкивался и с такими, для которых, служебный сан и тайна исповеди – лишь инструменты личного благополучия. Бывало и еще хуже. От, тривиальной человеческой тупости, тщеславия, отсутствия образования и главное – искренней веры, погибали беззащитные люди.
 У, отца в сейфе, когда то, лежал большой свинцовый крест, по форме напоминающий Мальтийский. Он, привез его, с выездного процесса в Куеде. Государственному обвинителю, под гостиничную дверь его просунули родственники, убитого женой мужа. Убила жестоко, длинным ломом, пока пьяный мужчина копошился в подполье. Убивала, в послеродовом психозе. Ребенка из нее извлекли мертвым, после чудовищных, мужниных побоев. Мужа, убила так же чудовищно, ломом с - верху в спину. Все пять ударов смертельны.
 Не адвокат, прокурор запросил повторную, судебно - психиатрическую экспертизу. Процесс затягивался. Женщине светило принудительная психушка. Тогда и подсунули свинцовый крест.
  По словам отца, не вооруженным глазом было видно, что подсудимая сбрендила, от всего пережитого и находилась в очевидном, сомнамбулическом состоянии. Отвечала не - впопад. Шла, если за руку вели. Так, ее и охраняли, в местном КПЗ. Никто, во всем отделении не видел, как она смогла выйти. А, она пошла прямиком в Храм, в соседнее село. И дошла. Настоятель не ментам позвонил, родственникам убитого. Те, приехали, вывезли женщину в лес и сожгли. Процесс не просто смяли и спрятали, его удавили. Судебное преследование прекращено, за смертью, обвиняемой, в результате несчастного случая. Получили по шапкам все, кроме попа. Его Епархия перевела, в другой приход. А, подсудимых, как предписывает процессуальный кодекс, отвозить в ближайший СИЗО – единственный вывод, сделанный властями светскими, из трагедии.
  С этой истории, из моего советского прошлого начался антиклерикальный цикл очерков, под общей рубрикой: « Не всяк поп, священнику брат». До публикации, изрядно порезанными, едва дошла треть рукописей. В начале удивлялся, такой щепетильности, либеральных редакторов. Подозревал в лицемерии и ханжестве. Почему все ветви светской власти лупить можно, пусть осторожно, главное убедительно и доказательно. А, церковные нет. Без разницы, какой конфессии. Пока не уяснил основную парадигму  фикционализма –  знаю, но не понимаю, не верю, а все - таки. И чем интеллигентней человек, тем в большей степени он мистик. Поскольку от большого ума и вечных сомнений, поисков и метаний не в силах прибиться к пристани, с отработанной веками технологией религиозного умиротворения. Но, он много читал и много знает и при этом всегда самокритичен, оттого и не ввязывается в религиозную тематику. И, боже упаси, от нападок на иерархов общепризнанных конфессий. Только чем отличается деревенский поп, от провинциального гаишника нарушая присягу? Первый вере и церкви, второй долгу и государству. Ответственность, по - моему, всецело лежит на тех, кто эту присягу принял, под самой высокой крышей системных ценностей. Формально, так должно быть, но, как показывает практика – тотальный бес просвет и безнадега. Все остается на усмотрения инстанции, той, что «… не подвластна звону злата».
  Уяснив, природу фикционализма, засунул свои «гроздья гнева, в рукописных файлах», куда подальше. А, ведь не выискивал специально эти гроздья, собирал по дороге без особого труда и пристрастия. Оттого не любому попу и менту верю. Априори. Пока не выпью с первым бочку кагора, а со вторым ящик водки. Можно меньше, коли человек хороший.
  Только дядя Ваня обмолвился о прохождении Назоровым обряда крещения, чуйка - птица Додо, клювом защелкала. Перестала – нет пищи, хоть защелкайся. Осадок остался. И от того, что сам вспомнил. И оттого, что принял искреннюю тревогу дяди Вани, за брата. Заразна печаль и пагубна для открытых симпатиями сознаний. Вегетативная психика разносит ее по всему организму. Ровно спокоен, и защищен от пандемии, тот, кто умеет ставить преграды или родился с иммунитетом.
- Как же теперь, без Николая Михайловича, обходятся электронные черви?
-Он, их на пятилетку вперед вопросами загрузил. В письменном виде. В ином проблема. Вопросов много, но еще больше ответов. Нет целостной картины.
- Вы посвятили их в суть поиска?
- Нет. Ники считал это опасным. Он, червям не доверял. Говорил, что они без сознательно, технически, как это, черт слово-то? Тарактивны?
- Интерактивны?
- Ну, да, как безмозглые черви на дне ручья, забирая, отдают. Трудно признаваться – непонятки у меня с новыми терминами. Попроси кто, письмо Онегина к Лариной, вспомнить, наизусть расскажу, разложу по понятиям, все акценты расставлю.
- Лариной?
-  К Татьяне, в общем. Не путай ты меня. С мысли сбиваешь.
- Ну, вот сбиваю. А, вы, с братом ждете ответы на вопросы, которые изначально лишили базовой мысли. Будь, ваши черви, семи пядей во лбу хакерами невозможными, случайно натолкнувшись, в упор не оценят важность информации, тем более, если она носит косвенный характер. Это же, как ящерка в расщелинах. Хочешь поймать, а только хвост, так тяни осторожно, бережно, осмысленно. Новая генерация интернет – мальчиков. Они не тупее и не умнее. Они другие. Думают и поступают иначе. Им, ящерку поймать – если видят ее целиком, тогда верняк, всей пятерней по клавишам. Вот и зеленеют перед мониторами все в хвостах. Клипы ловят, как думают – клипами. Трофей сомнительный и бесполезный. Системный сбой – послали парнишек не знамо куда, принести не знамо чо. Уверен, дядя Ваня, вы нас с Фа, прикарманили, в качестве генераторов идей, для точных вопросов. Все остальные гоняются за «Синей тетрадью». Они же считают, что в ней, как на блюдечке, нужные им ответы.
- Мне казалось – ты меня, через, Гвоздя искал.
- Искал. Вы, нам нужны, как и мы вам. Вы знаете что искать, черви как, а, мы с Фа – почему.
- С первыми вопросами более, менее понятно, а причем здесь, ваше – почему?
- Что бы выжить.
- Тебе? Фаризе?
- Всем.
- Кому всем? Опять огород городишь.
- Сложный вопрос. У меня нет убедительного ответа в форме слов. Но, мы с Фа, его чувствуем. И, вы дядя Ваня чувствуете, и брат ваш, и черви ваши электронные, хотя даже об этом не подозревают. Да, все окружающие у кого орган, которым чувствуют, до конца не атрофирован, а сознание не ставит препятствий.
- Это, ты про конец Света? А, при - чем тут сознание. Сказал бы проще – воспитание, традиции, образование, мораль. Человечество само себе могилу роет.
- Перечисление всего, с чем приходится выживать человеку в обществе, практически бесконечно. То, с о Знанием, чего. Или кого. Если допустить, что бог, с человеческой точки зрения разумен, и имя существительное, вернее местоимение, в родительном падеже русского языка.
- А, бесам имя – легион. Не трепещи. К богохульству отношусь терпимо. Не от большого ума, сам грешен, не жду прощения. Зато понимаю, за, что вас умников, мистиков, не только Церковь, народ не любит. Вы, же последние опоры в этом мире, из - под людей вышибаете, а новых предложить не можете. Ладно, разберемся. Значит, считаешь конец Света, не за горами?
- Он, давно наступил. Только, по шкале человеческого, краткого время ощущения, он, с конечным актом, вроде, как затягивается. Переползает из поколения в поколение, по кривой – на мой век хватит. Отцы ждут сыновей, матери их рожают, живут, поживают, добро наживают.
- Добро! Вот видишь. Сказка ложь, да в ней намек – добро всегда побеждает.
- Дядя Ваня, не юродствуй. Уж, ты, как никто другой понимает, о чем речь. Ты, в этой игре слов, собаку съел, а шкурой утерся. Что, надо человеку, что бы достойно встретить старость?
- Я, мзду не беру, мне за державу обидно.
- А, прощение тебе, не от Святой Троицы, не от Аллаха, не от любого бога, не будет. Пиши слово,  хоть с маленькой, хоть с большой буквы.
-А, ты за Бога не отвечай, за себя ответь. Взять, к примеру, строительство АЭС, по соседству с твоим домом. По - прямой, от твоего балкона, тридцати  километров не будет. Про стройку знал. Что сделал? Зажмурился и уши заткнул. Где же твои чувства со знанием ответа на вопрос – почему? Тебе капитальная встряска понадобилась, как старому, залежалому мешку об забор, да так, что бы сам распахнулся, под свежую картошку. Ведь валялся тряпьем вонючим, от жалости к себе. Как же, лишила тебя жизнь, такого талантливого, умного, ножками бегать, мир познавать. Так, жаль, что хоть в петлю. Сознайся, честно думал о самоубийстве? Думал. А, прижало по настоящему, на костылях побежал, да так прытко, что тебя ни менты, ни ФСБ, догнать не могут.
- Эти не мной интересуются, дневником Дианы.
- Правильно. Он, у тебя. Иди, отдай, никто не держит. Я, и рубля не дам, за то, что ты их заказчикам, вместе с ним, на этом свете нужен. Сам знаешь, для них ты пустое место – плюнуть и растереть. Попробовать можешь. Ты, же хитрый, а вдруг извернешься. Чего набычился, обиделся что ли? Да, ладно тебе, девочку строить, не пятнадцать лет. Тебя в школе учили – бытие определяет сознание. В университете не доучили, что и сознание не лыком шито. Разумеется, не уточняли, какое и чье, и на чье и какое бытие, но метод давали. Ты, его не взял. Сам с усам. Бедный, но гордый. Вот тебе, боженька, и дал шанс головой думать, а не ногами. А, ты готов был его просрать, пропить и душу загубить. Пшел, вон. Разозлил, ты меня.
 Дядя Ваня отвернулся от меня, чуть не на 180 градусов в сторону лагуны и дальше на залив. А, я, молча, вправил солдатский «Кэмел» в мундштук, засунул в зубы, зацепил зажигалку в карман. Внимательно посмотрел на батарею крепких, спиртных. Подхватил костыли и побрел в сторону туалета, за гостевой домик.

  Пятница. Послеполуденный отдых.
  Хилял, костыляво и пытался подавить встречное раздражение. Значит мое место у параши? Чья бы мычала. Зашел, за домик, присел на ступеньки крыльца, прикурил. Вон туалет, в метрах 10, а не хочу. Сигарета тлеет, ровно дымясь не торопясь. Хороший табак, крепкий, чистый, настоящий. С подзабытым вкусом натуральных меда и пряностей. В российской рознице, такие не водятся. Да, и в Штатах, далеко не каждому по карману для повседневки. Созданный в конце позапрошлого века, для рядовой пехоты, этот «Кэмел» и сегодня производится без фильтра. Только традиционный рецепт натурального продукта – удел не пустынного верблюжьего мяса с ножом и винтовкой. Закоренелый пипл, что здесь, что за морем травится целлюлозой, пропитанной никотином и дешевым синтетическим ароматизатором.
 С этой стороны уже нет фруктового сада. Вплотную, к крыльцу, прижимается светлый сосновый бор. Солнце во всю дурь палит по прозрачной прохладе хвойного массива и сюда в тень гостевого домика томно тянется вкрадчивый аромат, расслабленных за ночь сосен. Хорошее сочетание со вкусом отличного, натурального табака. Не к месту вспомнилось, что у Юлиана Семенова, именно этот сорт американских сигарет, не патриотично предпочитал Шеленберг. Кстати – Чинара то же. Не курит, а пачку открыл сам. Извлеченную сигарету, долго мял в руках, жадно обнюхивал. Бережно засунул в нагрудный карман своей затрапезной душегрейки. Странные старички. Рецидивисты, убийцы и воры, но очень преклонного возраста. Один цитирует классиков литературы, к месту и вовремя, демонстрируя очевидный мощный интеллект и образность мышления. Другой, навыки ниндзя, проявляя неординарную физическую силу и ловкость. Это не вызывало бы удивление, от серьезных сидельцев, будь им лет по тридцать меньше. У, меня голова пошла кругом, когда попытался с лету, из рассказа дяди Вани, подсчитать его возраст. Порода? Эликсир?
  Напиток и впрямь, какой - то странный – не просто первач, настоянный на травках. От пятидесяти грамм такого самогона у Геракла бы в голове зашумело. А, тут взрыв и мгновенная релаксация. Мою усталость от бессонной ночи, как рукой сняло. При этом не чувствую алкогольного энтузиазма, что всегда накрывает после первой, по 50 и тут же тянет ко второй, третьей, для закрепления эффекта – законное следствие дешевого  синтетического ректификата.  Только ли дело в натуральной естественности технологии эликсира? Даже реально обозлившись на меня, дядя Ваня, как то странно ровно в эмоциях, проявил это. За последние сутки был удивительно убедителен, в многогранности своего характера. И меня не захлестнул импульс негатива. Так, отстраненный, легкий всплеск.
  А, ведь во всем, прав, старый зек, что относится ко мне лично. Он, убийца? Так, не человеков, людоедов мочил. Здравый смысл упорно подсказывает, что невозможно столь долгое время, уходить от государственного правосудия, не оставляя улик и свидетелей. Лес рубят, щепки летят. Так, всегда бывает, когда цель, оправдывает средства. Интересно, а в практике отца, встречались людоеды? Скорее всего, нет, иначе бы непременно рассказал. Людоедскими, он называл бессмысленные убийства, совершенные с особой жестокостью и остервенением без видимых мотивов или по ничтожно малому поводу. Как, правило, обвиняемые и сами не могли объяснить причины ослепительной вспышки ярости и гнева. Ни на следствии, ни на суде.
  Папа не отличается конструктивной рефлексией. Будучи сам натурой импульсивной, чувственной, он порой себя искусственно доводил, до сильного, отрицательного эмоционального состояния, в отношении фигуранта. И, что удивительно, очень убедительно получалось для судьи и присяжных. Даже если, получив материалы предварительного расследования, в ночь перед процессом, с досадой рычал, корпя над обвинительным заключением – рас****яи, мать вашу так, не могли следствие нормально провести. В детстве, отчетливо слышал не раз  – квартира в хрущевке. Он так понимал свою профессиональную специализацию и долг, в качестве государственного обвинителя.
   Фигуранты у него всегда были тяжелые – насильники, грабители, убийцы. Или, люди, обвиняемые по соответствующим статьям УК РСФСР. За всю профессиональную деятельность, хоть и не предложил, не - разу, «высшей меры», но сроки наказания озвучивал максимальные. Если суд смягчал приговор, бился апелляциями.
«Доп» -   возвращение судом дела для дополнительного расследования, воспринимал, как личное оскорбление. Удачно завершенному, по шаблону, процессу радовался словно ребенок. Ни капли сострадания и жалости к осужденному. Но! Лично знаю два приговора, которые по шаблону, должны были казаться, для него, удачными, но таковыми не стали. Вопреки всем своим стандартам, и о боже – в противоречии с УПК, добился пересмотра приговоров, явочным порядком. Он провел несанкционированные, самостоятельные расследования. Полученные результаты подсунул следователю и «по вновь открывшимся обстоятельствам» судебно - следственная машина дала задний ход. А, он, впервые за несколько месяцев, - по свидетельству мамы, - впервые уснул спокойно.
   Такая поведенческая модель отца, знакома мне с глубокого детства, на собственной шкуре. Наорет, отлупит, а ночью придет к моей кровати, обнимет, вместе со мной поплачет,  споет, песню про бабочек, и уснет рядом. Папа не был системным человеком. Для этого он был через мерно эмоциональным и упрямым Человеком, вырвавшимся из крестьянского уклада жизни. Хотя всю жизнь положил на «достойное место» в системе  змееныша номенклатурного государства. Он, это считал правильным.
  У, меня все наоборот.
  Жизнь начиналась с милованного листа, поскольку лет до семи, как любому ребенку, доминирующего советского типа, мне было абсолютно пофигу до того, какое социальное положение занимают родители. Мир воспринимается, таким, как есть, здесь и сейчас. Не с чем, да и не зачем сравнивать.
  Символами, внешнего проявления материального благополучия, в этом возрасте для меня были: пласмастсоый, голубого цвета автомат «Зарница», тарахтящий, мигающий от круглых батареек «Электрон» и двух колесный велосипед «Школьник» - мечта любого дошкольника. Трех  колесного, и деревянных лошадок не было никогда. А, если еще глубже, то очень нравилось  одеяло, желтого паралона, с щелокачащими рубчиками, в которое меня заворачивали, перед и после бани. Мама одеяло помнит, но ответственно утверждает, что не могу его помнить, по определению – в два года его так неожиданно, но капитально обделал, что с ним пришлось расстаться. А, я даже причину неожиданности помню – достал несанкционированно два ломтя соленой трески, вымачиваемой в цинковом ведре на старом табурете, справа, у входа на кухню по коридорчику, и съел. Треску. До сих пор люблю, но дорого. А, баню русскую, с душистым, свежим березовым веничком по сухому жару, обожаю, вообще, сколько себя ощущаю. Так, может быть память о рубчиках желтого паралона – лишь следствие? От, кайфа еженедельной банной процедуры, практически с рождения до переезда в город?
  Родители с детства не баловали. Провинциальные чиновники - коммунисты, тогда говорили – служащие, оба из обездоленных советских слоев, но не обделенные умом и талантом, служили не за страх на совесть. Разумеется, социальным лифтом являлся папа. Мама – верный попутчик, я – пассажир. Что такое голод, познал только в армии. До материально – бытового комфорта до сих пор по - фигу. А, вот, что не по фигу – не давите на меня. С отрочества усвоен закон торжествующего общественного миро устройства – окажись в низу социальной иерархии, раздавят. Бесполезно искать оптимальную позицию, в середине. Ее не найти. Мало того, что ты на виду и давление сверху, только усилится, а уже есть, что терять, тебя омерзительно заставят давить тех, кто снизу. А, социальный эскалатор вверх подобен числу «Пи». Здесь, после нравственной запятой цифровой ряд, уходящий в бесконечность.
    Начинал в корпоративной многотиражке с портретов – очерков парторгов, профоргов, капитанов судов, начальников Пароходства. На самом деле – отличные мужики и лично мне ничего плохого, не сделали. Без сознательно. По началу, без сознательно, но быстро ухватил, что искусственно вгоняя себя в изначально позитивный раж, получаю не текст – конфетку. Легко, не принужденно, красиво, не пафосно. Все в восторге. Фигуранты – герои очерков, редактор, коллеги. А, главное – сам собой восхищаюсь. От этого мне легко, не принужденно и весело живется и пишется под рубрикой: «Труженики Великой реки».
   За это партком Пароходства и Главный редактор, прощали некоторые шалости. Сюжеты из жизни польских портовиков, под флагом профсоюза «Солидарность» и стихи друзей, пермских рок-н - рольщиков. Меня, как члена Социал-демократического рабочего объединения, тешило первое. Не признанных поэтов второе. Всему причина – пятитысячный тираж, разлетающийся не только по подписке, на пароходы, в порты и РЭБы. Газету, охотно продавала Союзпечать, на речных вокзалах и пристанях от Ныроба до Астрахани и направо, по Волга - Донскому и Беломор каналам. Всюду, где ходили грузовые и круизные Камские пароходы. Во время путча в августе 91-го, СДРО, воспользовалось этой традицией. Печатный орган Камского речного пароходства, первым в СССР 21-го августа, официально опубликовал и распространил обращение Ельцина к защитникам Дома Верховного Совета. Сейчас это выглядит, более, чем сомнительным результатом, а тогда – о-го-го!
  Перейдя в большую журналистику, нет-нет, да залетал на старые тропы. Бывшие читатели «Большой реки», оказывается, меня не забыли. При встрече так и говорили:
«Ах, ты сукин сын и по чо, столько добрых слов на такого-то гада, потратил. Сказочник, ты долбанный». Обижался, кидал ответку – не с ваших ли слов и молчаливого согласия, мол, сказки писаны? И, тут же забывал про неприятнейшую встречу. Теперь, думаю, что напрасно столь легкомысленно отмахивался. Задумайся тогда о природе массового читателя, ушел бы из журналистики. Наверное. Больно интригующие и захватывающие направления и перспективы, именно для репортерской работы, открывали 90-е. Угораздило же родиться в эпоху перемен, стать свидетелем грандиозных потрясений и ввязаться в самую гущу невероятных событий, куда собака нос не сует. Чем дальше в лес, тем больше дров.
 О, былой практике « искусственного погружения в позитивный кураж» пришлось вспомнить уже, только в начале нулевых.  Номенклатурный змееныш государства, от потрясений оправился, общественное настроение устаканилось, в целом все пошло прежним путем. Открыто и цинично, власть перековала меч идеологии, на орало бабла, в банковской упаковке проверенной социал-демократической риторики. Рынок требовал заказуху, а у меня на эту тетку, никогда не стоял. Как всегда требовалась если не любовь, то хотя бы симпатия. Для этой безмозглой, претенциозной прости - через - пень - колоды, необходимо родиться сутенером и клиентом, с точно такими же качествами. Как, ни старался, ни крутился – ну, не мой жанр, хоть тресни. Душа по - прежнему песню просила, а мне бытие навязывало тупой, регулярный трах. В прах ушла родная газета, нареченная при рождении - «Милостивые государи». Пошел искать концертный зал, разительно беднее, менее эффектный и вместительный, но по душе. Вернее уже поковылял на костылях и докатился до подземных переходов. Навара, разумеется, никакого. Душа пела, по - прежнему – легко, не принужденно, с азартом и вдохновением. Пока дыхалки хватало.  За тем просто скис и превратился в старый, пыльный, залежалый мешок.
  Удивительно точен, в метафорах, дядя Ваня. А, уж не засиделся ли я, на задворках?
   Обед, объявлен званым.
  Взгляд вновь упал на туалет. Подумал, прислушался – не хочу. А, кушать? То же не хочу. Ну, точно, как животное – жрать, спать, срать, трахаться, на луну выть только по желанию, по наитию. Но, идти надо, обед званый. Увидел сумку, снятую с плеча и положенную на крыльцо и вспомнил про «Синюю тетрадь». Может быть, дневник Дианы, спрятать в домике, а не таскать с собой. Да и саму сумку оставить здесь. Пистолет забрал Чинара. Документы и мои записи, судя по реакции хозяев усадьбы, им не интересны. Безопасность от проникновения чужих, на территорию усадьбы, так же гарантирована. Чего нельзя сказать о непредсказуемости Фа, а дядя Ваня настоятельно рекомендовал не говорить ей о Дневнике. Хоть и счел рекомендацию глупой, пусть Тетрадь будет постоянно со мной, плечо не отвалится. Втиснулся в костыли, побрел к летней беседке.
 Еще не отойдя от гостевого домика, увидел – за столом многолюдно. Шум, гам, а не услышал. Странно, не столь велико расстояние. Не уж то не только хромой, слепой, еще и глухой? Ан, нет. Только сейчас обратил внимание – видеть, слышать, обонять стал острее. Отсюда чувствую запах горохового супа с мясной копченостью и селедки под шубой. Отчетливо слышу и вижу, всех, кто сидит за столом и, что говорит. От неожиданности остановился и тут же понял, что уверенно оперся на изувеченную ногу. Чуть приподнял костыли. Мать моя женщина – не чувствую боли. К боли давно привык. В большей или меньшей степени она всегда и повсюду со мной. К отсутствию боли – нет.
  В мою сторону, оборачивается Фа. Она, призывно машет рукой, но беззвучно открывает рот. Явно, что - то говорит, но я, не слышу ее. Что, за хрень?
- Что?
- Чего застрял, иди скорей, с отличными ребятами познакомлю!
 Прекрасно слышу, даже, через, чур, резко и громко. В голове у меня словно кто тумблером щелкнул. Так бывает на армейских УКВ рациях, когда забываешь нажать на клавишу «Прием». А, я, что сделал? Сконцентрировал внимание на Фа. Переключаюсь на общую панораму и отчетливо слышу, каждого сидящего за столом, но пропадает Фа. Переношу внимание обратно на Фа и даже мысленное убавляю звук:
- Милый, ты плохо себя чувствуешь? Тебе помочь?
 Чертовщина, какая то.
  Фа, явно встревожена, моим явно неадекватным поведением, спешит на встречу. Боже-правый, я даже слышу свистящий шепот подошв ее кроссовок о траву. А, каждый толчок о землю ее левой, и пружинистое правой, резонируют во всем моем теле ритмичными импульсами. У, нее, как у меня – левая нога толчковая, правая маховая, поэтому серия импульсов не равномерна в такте. Еще убавить восприятие. Блин, как на мониторе видеокамеры. Только, что была в далекой перспективе, оказывается вот она, рядом и я слышу только ее дыхание и негромкое:
- Ты, что обкурился? Ведешь себя, как малолетний торчок.
  Прихватив за плечи, обеими руками, проговорила, внимательно глядя в мои глаза:
- Ты, даже не догадываешься, с какой скорости сужаются и расширяются, сейчас твои зрачки. Первый раз в жизни вижу подобное. Что это, черт по - бери? Что - то съел? Выпил? Как, давно началось?
- Чувствую себя, хоть и странно, но очень хорошо. Все равно будет лучше, если мы немного постоим и сделаем вид интимной беседы. Кажется, знаю, что является причиной этого состояний. Позже объясню.
- На землю не грохнешься?
- Нет. Удивительно крепко стою на ногах.
 Ослабил давление на правый костыль и, увеличив упор на больную ногу, даже без особого удивления отметил – нет боли. Еще сильнее. Еще уверенней. Перенес центр тяжести всего тела в давно забытое положение – строго вертикально, от затылка до пяточки, по полной ять. Ежкин кот! Стою, пусть, как Пизанская башня – правая короче левой на пять сантиметров, но уверенно опираясь, на обе ноги. Костыли – формальность, я уже не висну на них. Костыли удерживает движение теплых рук Фа на моих предплечьях. А, сами плечи развернулись, поднялись и раскрылись словно крылья. Не один позвонок не хрустнул. И, я каким - то невероятно, новым или вновь открытым, взглядом охватил окружающий мир. Не передаваемо словами. Мир прекрасен.
- Осторожно гренадер! Ты, куда - то полетел? Возьми меня с собой.
  Фа, проговорила это, глядя на меня, с удивленной улыбкой снизу вверх. Оказывается она едва достает мне до подбородка.
- Тебя Чинара, чем - то угостил? Надеюсь не кокс?
- Нет, милая, это жизнь. Настоящая, ради которой стоит жить.
- Рада за тебя. Думаю это его хваленые природные стимуляторы. Угадала?
- Они с дядей Ваней называют его Эликсиром жизни. Напиток того стоит.
- Понятно. Дядя Ваня, то же с утра помолодевши. А, вчера, если помнишь – краше в гроб кладут. Ты, милый друг скажи лучше, соображать можешь? Или мозги в - след за душой? И не отпихивай костыли. Неизвестно на какой срок рассчитан стимулятор. Рано или поздно его воздействие закончится.
- Фа, солнышко, у меня удивительно ясное сознание.
- Во второй раз понятно. Второй раз спрашиваю, что с мозгами?
- Да, все с ними нормально. Поверь, полностью отдаю себе отчет – где, кто, когда и почему. А, испытываемое состояние это не эйфория. По крайней мере, присутствует мотивированный щенячий восторг от отсутствия боли – я могу опереться на ногу, а не на болтающееся бревно в штанине. Милая, все нормально!
   Про странности восприятия, решил помолчать. Тем более что начал их контролировать. Осознание управлением, правда приходит с некоторым опозданием. Только ведь не виноват, что родился с туповатеньким человеческим сознанием, для которого отчего - то необходимо проговаривание. С чуйкой осознается быстрее. А, этой старой дряни давно привык доверять. Эта дрянь так же не понимаемая, но это моя дрянь.
- Все нормально, это не ответ.
- Протестируй иначе.
- Разложи бином Ньютона.
- Пошла в жопу.
- Теперь лучше. Идем, познакомлю с обитателями местной Кремниевой долины.
- С червями электронными.
- Ага.
  Фа хихикнула настолько по - детски непосредственно, что и я расхохотался. Мне вообще хотелось летать и смеяться. Твердо опираясь на больную ногу, переставляя костыли лишь для баланса, уверенно двинулся к летней беседке.
  За столом четверо. Чинара. Дородная, статная, а, ля рюс пейзан, женщина примерно моих лет – по всему видать это и есть Настена. И, черви. Каскадная пара – Пат и Паташонок. Примерно так их и представлял. Заношенные джинсы, растянутые майки, не бритый пух на щеках и оба в очках. От, привычных, советских хипов 80-х, во внешности одно разительное отличие – предельно короткая стрижка. Практично – голову можно мыть реже, если вообще это происходит. Наши немытые головы на - столько простая мысль не посещала. Выглядели ужасней. Но, нам и не приходилось большую часть жизни проводить в паутине компьютерной гарнитуры. На секунду представил Хрена Тихонникова с его патлами в подобной обстановке и опять рассмеялся. Ему бы ни какой хайратник не помог.
- Чего ржешь, конь ретивый?
  Присутствие Фа за спиной, ее оберегающие, настороженное внимание за спиной ощущаю физически. Проблема в дальномерности. Не соотносятся ощущения с реальными расстояниями. Отчетливо вижу оспинки на обращенной в мою сторону щеке Настены. Слышу фразу, произнесенную в полголоса ее низким, бархатистым сопрано: « Ну, чего они опять застряли? Смеются чего то». А, беседка в метрах двадцати, хотя, казалось бы, что шаг ступи и окажешься за столом. Эффект эликсира. Любопытный, но не пугающий. Перенастройка сознания, к необычному восприятию, происходит мгновенно. Помимо воли, достаточно просто обратить на это внимание и знание опции уже в голове. Кайф!
- Чего стоим, чего ждем?
- Однокурсника помянул, Хренушку. Помнишь, давал тебе читать «Хроники и обитатели блока 906 - 909». Хрен Тихонников – Леша Поломских.
- С чего вдруг?
- Не знаю, к мысли пришлось. Вдруг, как то так.
- Так, мы обедать идем или как то так за мысли цепляться?
- Конечно, идем, тем более что Настена нами конкретно не довольна.
- Откуда ты можешь знать об этом? Настена – воплощение добролюбия и гостеприимства. Чудная девчонка, мне очень нравится.
- Красивая.
- На ценителя. Тебе ведь не нравятся полные женщины.
- Она не полная. Она, очень русская.
- Русские бабы, как птица Говорун, отличаются умом и сообразительностью. А, Настя в отличие от них действительно умная. Кстати, высокий и тощий Гоша, ее сын.
- Тот, что с «Назаретом» на майке?
- Господи, милый, ты меня пугаешь. У тебя же минус шесть в Мебиусе. Как?
- Отчетливо вижу даже стрелку - значок «Зенита» у него на груди. А, маленькому, толстенькому он говорит, что - то про дополнительный траст четырнадцатого канала, в прозрачном дуплексе второго контура. Что такое дуплекс прозрачный и почему второго контура?
- Плюнь и разотри – бредь хакерская, тебе все равно ничего не скажет. Блин, Андрюха, это все настойка Чинары? А, что еще можешь?
- Летать. Ладно, пойдем обедать. Разберемся.

Пятница. Обед.
  Люблю суп гороховый, но выбрал окрошку. В жаркий июльский день, да по моему любимому коми-пермяцкому рецепту – с вяленой рыбкой. Да, на домашнем, холодном квасе. Сказка. Настена оценила выбор. Всем телом ощущаю от нее волну симпатичного одобрения. От Фа, с лева – краткие импульсы, лишь, когда искоса бросает на меня быстрые взгляды. Симпатии в них мало, скорее острое любопытство, мол, чего еще выкину? То же самое от Чинары, с права, только с повышенным интересом и совсем без симпатии. Еще от него несет тревогой. От «червей» глухое безразличие. Они напротив. Им, по фигу до всего окружающего, даже роскошную пищу жуют не вкусно – торопливо, неряшливо. Кроме внимания на Фа. Чувствую. Ее, взглядами пожирают, словно щенки голодные.  Жаль, что за столом нет дяди Вани. Раз пошла такая пруха, с удовольствием бы почухал его ощущения. На мой вопрос:
- Где дядя Ваня?
Живо ответила лишь Настена:
- Иван Иннокентьевич, уже отобедал, отдыхает. Еще окрошечки? Красиво кушаешь Андрюша, смотреть на тебя одно удовольствие. Может водочки?
- Не надо ему сейчас водочки, - отрезал Чинара, - Он и без водочки теперь не в своей тарелке.
   Чинара, со вкусом хлебая гороховый суп, не сводит с меня пытливого взгляда. Мое поведение ему интересно, но беспокою, по большому счету, не я. Что? Ага. Едва уловимое, мимолетное движение глаз, в снайперском прищуре, в сторону водохранилища. И, этого уже достаточно. Словно нить из клубка уловить и разматывать по направлению к источнику тревоги. Вот, как эта опция работает. Не скрывая, открыто оборачиваюсь к Каме и скольжу взглядом в - след призрачно серебристой нити оставленной взглядом Чинары.
  В этой части водохранилища Кама особенно широка. До противоположного берега километров семь. Зеркало воды зримо, выпукло к небу, словно горбится слегка, по - середине. Но я отчетливо вижу моторную лодку «Прогресс», застывшую в паре километре от линии левобережья. В ней два рыбака, в камуфляже и с удилищами. Все бы ничего, если бы лодка не стояла в коридоре судоходного фарватера. Если бы удилища не сверкали телескопическим металлом, а оптика у лиц рыбаков не бликовала от солнца.
  Надо же до чего тесен местный удел. Если провести прямую линию от летней беседки, через эту моторную лодку, к отрогу на противоположном берегу, то упрешься в остатки кедрового бора – волшебный храм гармонии из моего детства. Мне показалось даже, что над этой точкой дрожит и переливается ртутью бликующий узор. Он невольно притягивает и поглощает внимание, вовлекает в игру причудливой голограммы. Громадная новогодняя снежинка. Нет, колоссальный мотылек из серебристых капель и тончайших нитей, дышащий, живущий в движении трепета невероятной энергии силы, разворачивает в полнеба крылья, и тут же возвращает их в себя, сжимаясь в сказочный бутон. При этом мотылек - снежинка, вращаясь вокруг невидимой вертикальной оси, одновременно преображается в горизонте, не трехмерного пространства в ареале пересекающихся радуг.
- О, бля! Призрак на кончике призрачной иглы, - подумал или произнес в - слух?
  Немыслимой красоты наваждение исчезло так же внезапно, как и появилось. Взгляд по скользящей плоскости упал в низ. Еще чуть дальше по берегу – поселок Векошинка. Лихорадочно начал метаться взглядом, пока не наткнулся на обрыв серебристой линии от  Чинары. Траектория его внимания зависла над моторной лодкой. Мысленно попытался вернуться обратно к невероятной снежинке. В пустую. Все, кина не будет. Картинка размывается,  невнятной условностью близорукого человека.
   Сама лодка полностью растворилась в серо - свинцовом массиве водохранилища. Предел визуального контакта. Не понимаю, как это работает, но уверен, что смогу вновь ухватить, потянуть нить и заглянуть практически за горизонт, если Чинара предоставит к моим услугам тревожный клубок своего сознания. Этот старый черт точно знает, куда и на что смотреть. Он в курсе, природы рыбаков. Теперь и я. А, завораживающего мотылька? Он, его видел?
- Что - то узрел журналист?
 Чинара облизывая ложку, плотоядно улыбаясь, не сводит с меня внимательного взгляда.
- У левого берега лодка. В ней два человека. Они наблюдают за нами и, по-моему, пытаются слушать.
- От нас, как далеко?
- Километров шесть.
- Правильно, молодец. Теперь верю Ванечке – каждому молотку свой гвоздь. И, боль в ноге прошла. Ступаешь на нее уверенно. Видел, как идешь. Не идешь, а летаешь.
- Надолго?
- У, каждого по - своему. А, эти в лодке нас действительно слышат?
- Услышат, если подойдут ближе. Я, почувствую.
- Не подойдут.
- Кто они?
- Узнаем.
- О, чем это вы? – врезалась в наш мутный диалог Фа.
   Эта, тонко чувствует – природное свойство, как хищник степной. Схватывает все на лету, чем и опасна, без всякого эликсира и его даров. Кровь половецкая. За столом царит визгливая вербальная тарабарщина «червей», грудной, мелодичный речитатив Настены, стук-звон посуды, а мы с Чинарой в пол - голоса, почти шепотом переговариваемся. Скорей всего именно скрытность диалога магнитит Фа. Ловчие темные глазища так и жгут нас обоих повышенным любопытством. Волна от нее больше с недоумением, чем с тревогой.
 - А, фигня всякая, Фаризушка, не роняй аппетита, кушай, пожалуйста. Андрей потом расскажет. Передай  тарелку Настене, пусть прямо в нее второе положит. Слышь, Настен, мяса поменьше, картошки побольше, да подливы, подливы не жалей.
  Настя и без того не сидящая на месте, суетясь вокруг обедающих, ловко подхватила пустую тарелку Чинары, метнулась к кастрюлькам на столике с колесиками. Комфортно, по семкйномую. Для своих объемных габаритов она на удивление легка и пластична. Плавностью сглаживает расчетливость и стремительность движений. Лебедушка. Пава такая.
  Наворачивая в тарелку солидную горку картофельного пюре, приговаривает:
- Ишь, какой. А, ведь при Иване Иннокентьевиче манерничаешь, чистую тарелку под второе пользуешь.
- Да, мне плевать из чего, хоть из банки консервной. Тебя ведь жалею. Оно сколько ныне тебе посуды мыть.
- Пожалел волк кобылу. Не журись, Чинара, мне не в тягость – вода из крана и холодная, и горячая, хоть залейся.
- А, чо, может вечерком, шашлык сладим, а, Настен?
- Так, ты ведь ни к маринаду, ни к мангалу, кроме себя умелого никого не пустишь. А, у меня все готово. Свининка, баранина, курица все свежее, не мороженное, бери да режь.
- Эй, черви, вы из чего шашлык будете?
  Пат и Паташенок, прервав на полуслове трендеть в акаунте, озадаченно воззрились на Чинару. Въехав, в формальную суть вопроса, синхронно повернулись к Фа.
- Гостью не спрашиваю, для нее баранину замариную, там особый рецепт. Конкретно вы чего хотите?
  Пат – Гоша  и невысокий, толстенький Паташонок, что обозвался при знакомстве Гизом, переглянулись. Они явно не понимали, чего от них добивается Чинара. Очевидно – им без разницы. Не сговариваясь, опять повернули головы в сторону Фа. У, меня в глазах зарябило, от солнечных зайчиков, скачущих от линз их очков. Чинара, ухмыльнувшись:
- Ладно, с вами понятно все. Андрей Ляксандрыч, а Вы, что предпочитаете в это время суток?
- Рыбные, из сома.
- Стерлядь не сойдет?
- Вполне.
- Сделаем.
  Вычурная покладистость Чинары, только подчеркивает, крайне критическое отношение ко мне, если не откровенную неприязнь. Мог бы и не раскрашивать. Волна от него откровенная. Без эликсира, чувствовал. Только сейчас усиленно жирным шрифтом. Опять пожалел, что рядом нет дяди Вани. Его эмоции крайне интересны. Может он, предвидя эффект, умышленно соскочил со сцены?
   Со сцены?
  Игра? Все люди – актеры? Жизнь. Метафизический образ - откровение древнего мыслителя, Шекспиром или, тем, кто творил от его имени, отредактирован средствами средневекового глоссария. Редактор и положил могильный камень, транскрепировав откровение в драматургическую метафору. По - сути, в расхожее, общее место спустил, как в унитаз. Не читая Шекспира, любой обыватель окрылен сидя на этом месте, воспринимая бытовое лицедейство, в качестве основной составляющей части собственного бытия. На сколько, материален трон, как впрочем, и тот, кто на нем восседает? Предположим на фоне невероятного явления, что я, зримо увидел над отрогом реликтового кедрового бора. Или сияющий энергетический мотылек – следствие эликсира, что примитивно обдолбал? Но лодка? Рыбаки с хитро выебанными телескопическими приспособлениями? Чинара, невольно подтвердил их материальность. Кстати, словно ожидая от меня нечто подобное.
   Какой - то, очередной блудняк, в - который меня, опять втягивают, помимо воли? Только иного характера. Это, конкретно, блин морок. Или нет? А, то, что я не чувствую боли и практически не нуждаюсь в костылях – сновидение и я, просто сплю? В этом случае понятно, отчего отчетливо слышу шелест листьев вон на той яблоне и могу без труда разглядеть, каждую прожилку на их поверхности, стоит, только сконцентрировать на этом внимание.
  По привычке близорукого человека, в минуту волнения, сдвинул очки к переносице. Словно в поисках надежной опоры ошарашено заметался взглядом и столкнулся со зло стальными глазами Чинары. В реальном мире. Обожгло, аж. Не проницаемый холод. Свинцовый саркофаг. Мысленно оттолкнулся от него и вот нате, получайте – привычно лыбящееся лицо старого зека. Ядовитой иронии хоть отбавляй, но благостное, в морщинках лучистое личико, словно яблочко печеное, румяное. Взгляд пристальный, внимательно вопрошающий, но никакой стали и свинца.
- Чего - то опять привиделось, Андрюша?
- Ох, Чинара, до чего же голос у тебя медовый, так бы и прилип, если б не глаза.
-А, чего у меня с глазами?
- Ой, да не обращай ты на него внимание, - пыхнула домашней, искренней теплотой Настена, хлопочущая рядом, - их с Ваней, старых бедовых не переделать. Возраст не тот, что выросло, то выросло. Не переживай, стерлядь, я, осторожненько с ледника сниму. Не отличишь от свежей. Да она и есть свежая, двух дней не прошло. На расстегаи готовила, к субботе. Одна рыбка – не убудет. Сейчас, сама для тебя и замариную. С мясом пусть Чинара колдует.
  Сконцентрировал на это теплое облако внимание, не глядя на хлопотунью – темно синее в переливе в яркое, желтое. Черт, мое любимое сочетание цвета и движения. А, то, что с лева? Там Фа. Тоже синее, но не облако – дрожащая в нетерпеливом поиске магнитная стрелка компаса. Фон? Плитка шоколада с розочками крема салатного цвета. Нелепо, не понятно, но верно. Повернул голову в сторону Фа и встретился с ее глазами. Прямой контакт – никакого компаса и шоколада с кремом. Ярко голубые, с беспокойно внимательным выражением, глаза в обрамлении смуглого лица и каре, из таких мягких, шелковистых, но непослушных черных волос. Не прикасаясь, физически ощутил их ласковый шелк, в своих ладонях, словно нежно от висков к затылку, пальчиками, как широкой расческой, провел и подчеркнул их притягательную не послушность.
 Общее беспокойство в глазах Фа сменилось на конкретную озадаченность.
 - Чего, ты на меня пялишься словно мышь на крупу?
   Резко тряхнув головой, механически поправляя волосы:
- Извини, не до прически. С утра даже голову не помыла и расческу в сумке оставила. А, у этих, - кивок в сторону Пата и Паташенка, - расчесок отродясь не водилось. Зато у них в подвале – сказка. Я, то думала, ну комп навороченный с широкополосным доступом. Милый, у них там целый провайдерский центр. Ничего подобного никогда не видела. И, эти, - опять короткое движение головой в сторону червей электронных, - не смотри, что малолетки и выглядят, как лохи. Это, черт знает, что, а не просто хакеры. Ощущение, что родились в мамкиных платах. Они такое и так роют, у меня мозг взорвался. Вообще никаких запретов и границ в поле виртуальной коммуникации. Абсолютное отморожение в интерактив.
  Черви, словно учухали, что речь о них. Синхронно головы повернули в нашу сторону, забыв про свой птичий язык. Странно не то, что они осуществляли физические движения в механической согласованности. И, даже не то, что издавали при этом необычный гортанный звук на выдохе, типа – «гха». Не громкий, но вполне отчетливый. Словно щелчок клавиши при включении света. Странно было то, что я не видел их в цвете – только, что приобретенное, но, что б мне треснуть, принятое, как должное, и чертовски увлекательное свойство. За то ощутил коридоры. Именно ощутил, а не увидел. Более того – чувство было знакомо. Это не было переживание впечатлений короткого сна при резком пробуждении, когда не просто сюжет и участники еще реальны, а запахи еще живы. Это было иным – стойкий профиль очевидного образа, одновременно и осознаваемого, и не имеющего четкого рисунка. Что и когда, Это было?
- Алле, на шхуне! Я, тебя опять теряю.
  В голосе Фа тревога. Оно и понятно. Битый час пугаю ее своей, мягко скажем, необычным поведением. Не адекват, долбанный. Концентрирую взгляд на ее глаза и сразу, с головой тону в изумрудном сиянии. Стоп.
- У, вас, приобщенных, к интернет культуре, великолепная, не человеческая лексика. За, что так людей не любите? Заставляете в Ленина играть на волнах «Лунной сонаты». Все, что ты мне сейчас сказала, услышал, каждое слово по отдельности понял, а в целом – хрень какая - то получается. Не фига не врубаюсь.
- А, тебе и не надо. Радуйся своему маленькому счастью свистящего чайника. Достаточно того, что я, пусть примерно, а понимаю, что именно находится в подвале этого домика. А, главное – в состоянии оценить потенциал предоставленных возможностей. Он невероятен. Хотя с точки зрения закона, по - моему, преступен.
  Под восторженную экзальтацию Фа, в моей башке вдруг покатился ловкий камушек слова «хрень». И, я вспомнил. И, меня накрыло непроницаемым куполом. Словно колокол подводный опускаемый на глубину.
  Хрен Тихонников – авторский псевдоним Леши Поломских. Однокурсник, отравивший раз и навсегда меня после армии рок-н-роллом. Я, ему, лично, был не интересен. Его обольстил мой дембельский чемодан, забитый книгами Кишиневского издательства. Не он один облизывался. Для советских, середины 80-х собрание таких авторов в одном чемодане действительно являлось уникальным, без преувеличения роскошным. Но были там и нереально заветные жемчужины – Камю «Посторонний», Борхес «Вымыслы», Фолкнер «Свет в августе», Кортасар «Игра в классики» и Сартр «Детство хозяина». Это для меня, тогда, имена искателей ответа на «последний вопрос бытия» - случайное, личное открытие. Для Леши, мальчика из потомственной интеллигентной семьи – привычная среда обитания. Все читано, но в ксере, в лучшем случае в журнальном варианте «Иностранки». А, тут – Книга! За три года, он выменял у меня всю жемчужную коллекцию и толстенный сборник Воннегута в придачу. На кого? Вот поэтому и нянькался со мной Хренушка, как со списанной торбой, вкрадчиво объясняя равноценность обмена.
  Леша, тоже попал под замес отчислений из универа, хотя близко к политическому поветрию Перестройки не приближался. Бытовой разгильдяй, пожизненный пофигист, а на универовской «Эре» под заказ Шаламова множил. Работал в ВОХРе Пермской ликерки. Так, что были, в атмосфере государственного сухого закона, у него возможности для создания эффективных условий переговоров. Кто же знал тогда, что и пяти лет не пройдет, как полноценные книжные издания экзистенциалистов, в любой лавке будет - хоть попой кушай?
  Сидели мы, как то вдвоем, у него на Молодежке, аргументы разливали. Хорошо сидели. Ко мне он относился снисходительно ровно, подтрунивая над революционэрством, но в целом с покровительственной симпатией. Примирял факт по - детски не прочитанного, начитанного Достоевского. С первого по двенадцатый том ПСС, интригующего цвета серо-зеленого гранита Питерского издания «Наука» 72-го года – к шестнадцати годам. Начиная с тринадцатого, шла эпистолярщина, дневниковые записи и черновики для яйцеголовых – тоска. Этот монолит с позолотой колец перил Невских парапетов на переплетах, выглядел чужеродно вызывающим интригу, на разноцветной книжной полке родителей, для меня лет с десяти. Цифровые индитификаторы словарных групп на полях внушали мистическое преклонение. Тексты глотал по ночам – странный запрет отца на Достоевского, вплоть до старших классов. Невероятным образом в голове сосуществовали «Незнайка на Луне», «Три мушкетера» и «Братья Карамазовы». Разумеется, такой винегрет не как не способствовал организации интеллекта, но надежно впаивал в детскую память фабулу, сюжетные линии, персонажи. Это был мой личный внутренний интерактив. Чудовищно не организованный и опасный, поскольку накрывал сознание, когда и как хотел, не заботясь эмоциональным состоянием носителя и результатами в повседневной жизни.
    Иллюстрируя свою очередную интеллектуально - эстетическую парадигму, Хренушка выдернул из Кортасара образ – Город. Город, еще до армии, устаканился в моем сознании через внятную литературную ткань Александра Грина, Крапивина, Стругацких, но более – неуловимо стойкую от Достоевского. К Федору Михайловичу у Хренушки особые счеты. Достаточно – знание собеседником текстов, а уж, что с этим делать прирожденный манипулятор знал на все сто. Город Кортасара в мой мир проник внезапной тенью, во времена срочной службы. 
    Приобретая книгу «Игра в классики» в маленьком молдавском поселении, в - начале 80-х, капральчик СА и слова такого никогда не встречал – экзистенциализм. Фамилию автора никогда не слышал. Прочитал в - захлеб, за ночь, в карауле, и обалдел. Ни с чем подобным до этого не сталкивался. Ни привычного сюжета, ни выписанных образов и характеров. Так, не навязчивый поток сознания, прыгающий солнечным зайчиком, по невидимым сегментам души. Мол, хочешь, поиграем, а нет, так нет и суда нет. Вот оно – охота, пуще неволи. Оторваться от заманчивого предложения, сил нет. Чем глубже игра, тем азартней и… страшнее. Страшнее и… заманчивей.
   Не было в оперативной памяти капральчика подобных литературных предложений. Сама структура текста удивительным образом накрывала сознание. Пусть без очевидной, тогда обыденно функциональной востребованности для срочника ВС СССР. Невероятно мощная субъективная ирреальность, данная до внезапно осязаемых физических ощущений, натолкнулась на более чем объективную, заткнулась и ушла в тень.
  С детства не читал вступительных статей – нелепая подростковая гордыня. Сам с усам, а не усов, не мудрого учителя. В карауле не просто сподобился, ако пес голодный накинулся. Вернулся к первым страницам издания. Имя автора вступительной статьи – Владимир Ашкинази, ничего не говорило, как и «Перевод с испанского А. Борисовой». Да из текста самой статьи, из-под авторской ретуши – с позиций соц. реализма младший сержант Советской Армии ничего не понял. Только в оставшиеся к отбытию полтора года, скупал в книжной молдавской лавке, все, что светилось в цепочке неведомых, до сели, авторов – экзистенциалистов. Введение в тему оказалось великолепным. Сама тема – в тень, на чудовищно долгие полтора года. Книги в дембельский чемодан, до лучших времен.
  Город. Невнятные пятна - силуэты строений, плавающие в густом, клубящемся тумане. Неба не видно и уличные фонари не горят. Оттого не понятно – ночь, день, раннее утро или сумерки. Не оцепенение, безвольная расслабленность. Главное начать движение. Но, для этого необходимо сделать шаг. Казалось бы, чего проще – правой левой и пошел. Но, куда? Сделать первый шаг. Вот, как легкой тенью скользит Хренушка в тумане. Он не движется он – часть его, он растворен в нем.
  Звук?! Маленькие шины по мокрому асфальту. Играючи, беззаботно рассекает туман Женя Пермяков, на самокате. Мелькнул, и нет его. Умчался от тумана в туман мечты о своем и только своем, от замысла, до заката, заветном фильме. Хрустальный звоночек на руле самоката, как путеводный колокольчик вызывает из глубины мглы ответный резонанс. Глухой, утробный, но и он колокольчик – сигнальный от громадного трамвая, что в стыке рельс, рефреном отбивает ритм, на перестуке железных колес. Самого трамвая еще не видно, но и без этого знаю, где я. Перекресток Коммунистической и Хохрякова, а на углу маленькая булочная с большой витриной. Вот и она.  Теперь вижу отчетливо, поскольку освещает ее, взявшийся из  ниоткуда, желтый уличный фонарь. Теперь фонарей много, как и косматых, безрадостных, маленьких одуванчиков, повисших на силуэтах невнятных зданий. Это окна домов, меняющие на глазах условные контуры на четкие конструкции.
  Обернувшись, вижу высотки университетских общежитий. Между ними – небо, освещенное солнечным бликом. Значит все - таки утро. Но, это не Солнце. Яркая крупинка – звездочка. Не увеличиваясь в размерах, неимоверно наращивая интенсивность, превращается в две раскаленные иглы, направленные в мои глаза. Вернее иглы уже не просто в глазах, а глубже, но смертоносность в напряжении тока, что стремительно накатывает, по ним от источника к остриям. Если не отведу взгляда, умру, корчась и крича от боли. Мне уже яростно обжигающе больно от неминуемо несущегося в глаза опаляющего жара жидкого свинца. Удар!
  Нет. Это совсем не больно. Холодный, серый свинец и от него одна серебристая нить, уже становящаяся привычной. По ней, в - даль ее. Вырываюсь из тумана, навязчивых ощущений юности. Парю, словно птица над водной гладью, ощущая над собой Солнце доброго дня, но не доброй цели.
   А, вот и цель – моторная лодка и в ней два странных рыболова, с предельно хитроумными приспособлениями, вместо удочек. Их коллективное настроение сменилось в цвете. От, различного по интенсивности желтого – предельной собранности и внимания на играющие оттенки коричневого – ожидание принятого решения. Откуда я это знаю?
  Поддавшись внезапному импульсу, взглянул на вершину отрога левого берега. К точке кедрового храма. Того грандиозного мотылька, что увидел в первый раз, не было. Был едва уловимый, не устремленный в небо, стелящийся к земле цветок – сон трава. Ну, очень похож. Или полевой ирис? Пойди, разберись в переливах цвета и нечеткости формы. Если вообще понятия формы и цвета к этому явлению приемлемы. А, то, что это реальное явление – сомнений не вызывает. Пусть природа его пока не понятна. Только видя его, ощущая, становится тепло и спокойно. Удивительно, как без этого жил до этого.

  Возвращение. Полдень
  С чувством хорошо выполненной задачи, парю обратно по серебристой нити. Опять холодный серый свинец. Нет. Это прицельный прищур стальных глаз старого зека. Опять нет. Чинара оценивающе лукаво, но доброжелательно смотрит в глаза мне, своей голубиной вопросительностью.
- Ну, что там, Андрюша?
- Ждут выполнения уже принятого решения.
- Значит, скоро начнется. Ничего, отмашемся. А, ты и впрямь хорош. Не заблудился. А, мы за тебя волновались.
- Это вы о чем? – с тревогой в голосе, расширяя мое пространство возвращения, Фа, и конкретно ко мне, - зависаешь, как старый комп на прогоревшей программе.
- Так не мальчик уже, - удаляясь в сторону центрального дома, хихикает, кряхтя Чинара. И не оборачиваясь, словно про себя, но громко ворчит:
- Дообедаете без меня. У, Настены еще десерт в печке. От, черви - то обрадуются, черт их дери. Как же! Перепечи с черникой. Взбитые сливки.
  Черви? Электронные. Пат и Паташенок. Ага, вот они. Сидят воробушками на ступеньках беседки, и обалдело на меня смотрят.
- Фа, милая, со мной опять, что - то было не так?
- С тобой все не так. За последние полчаса тебя постоянно вырубает, и начинаешь чудить. Только, что сам без костылей спустился из беседки и застыл, как надгробие командора.
- Надолго?
- Секунд сорок. Не больше минуты. Я, разумеется, за тобой. Того хуже – холодный, как камень и глаза пустые.
- Так ведь памятник и тяжело пожатье каменной его десницы.
- Не смешно. Или, ты немедленно все мне объясняешь или пошел на хрен.
- Слышь, брат, - подал голос Пат, - может ты зомби?
  Как его имя? Блин, помню только, что он сын Насти.
- Нее, - задумчиво опроверг Паташонок, - похоже, Чинара его своей мухоморовкой упоил.
- Что за мухоморовка? – тут же хватается за ситуационную объяснимость Фа.
- Чинара много с чем колдует на своем самогоне, у него весь подвал в бутылях, - не теряя задумчивости, пояснил Паташонок и внезапно добавил:
- А, я тебя знаю, нее не по Сети, твоя мама мне с 4 по 7-ой классы химию и ботанику, на дому преподавала.
- Он, до четырнадцати лет, вообще не ходил, - дополнил Пат, - полиомиелит. Врачи утверждали, что не пойдет, оттого с шести лет за компом. А, он пошел.
- Долбанная совковая система образования доходяг, мол, для аттестации необходимы надомники. Вот, скажи, на кой, если я прекрасно в сети, дистанционно мог получить общее и среднее и высшее образования. Но, с твоей мамой охотно общался. Она умная, а главное добрая. Из, всех предметников только ее и не выгнал.
- Получил?
- Что?
- Образование.
  Паташонок замялся. Зато Пат ехидно резонировал:
- Справка о прослушанном курсе общего образования за семь классов.
- Плевать, у тебя на два года больше. И, что?
- У, вас, что и аттестатов нет, за общее среднее?
  Черви, не сговариваясь, посмотрели недоуменно снисходительно. Зато Фа:
- Милый, это совершенно иная генерация. Им действительно наплевать на официоз, они не ориентированы на социальный успех. У, них своя шкала жизненных приоритетов. С нашей, с тобой, точки зрения совершенно инфантильная. Геймеры. Для них весь окружающий мир – поле игры решения задач той или иной степени сложности, на экране монитора. Безразлично, что и как работает и откуда и куда бежит ток, как и природа самого электричества. Главное, что на их поле, для них нет не решаемых задач. Есть пока не найденный, но непременно существующий, алгоритм решения. Мозги у них так настроены с детства. Формат информационного поглощения. Черный квадрат Малевича. Даже не пытайся понять. Прими, как данность. Отними у них эту игрушку, они дышать перестанут.
   Черви и впрямь дышать перестали, как бандерлоги перед мудрой Каа, пока в монолог Фа, зачарованно восхищенно не вторгся Пат:
-Ну, мать ты даешь.
- Одна проблема, - не обращая внимания на его реплику, продолжила Фа, - поскольку реальный мир им до фени, они не могут самостоятельно формулировать условия задач. Нужен заказчик. Чем конкретней и четче поступит запрос, тем быстрее будет ответ. Кстати, предельно ограниченный их лексический запас, барьером не будет. Любое понятие, термин, имя на автомате ловят в поисковике и оперативно используют пока не найдено решение. После, чего – все огнем гори, без надобности. Чем сложнее задача, тем больше для них кайфа, но лишь на время поиска ответа. Условия хоть на китайском прописывай. Если для игры это важно, то лишь, в качестве дополнительной функции сложности, самой игры, ее первого гейма.
- Судя по тому, как они тебя взглядами облизывают, отдельные элементы реального мира, вне компа, им не безразличны.
  Фа, с ходу, прервала свой внезапный экскурс в мир электронных червей и недоуменно захлопала ресницами. Осознав, внезапно покраснела. Фа смутилась!? Обалдеть.
- Э! Вы про нас не забыли? Мы, ведь здесь.
- Ну, что вы, мальчики, я объясняла этому старому пню, всю уникальность ваших талантов.
- Тогда объясни этому пню, - веско посоветовал Пат, - что если он продолжит выеживаться, лично выкину в соцсети, всю информативку на него. Лично, полдня собирал.
- Не трендите, молодой человек, в жизни не был в соцсетях, даже в целом об интернете имею только общее представление, не подключен, уж извините.
- А, тебе и не надо быть в сетях. Скрытые переписки и сайты качал. Про тебя много, что пишут.
- И, что пишут?
- Разное. Все больше про то, какое ты гавно.
- Не обижайся на него, - заступился Паташонок, - неделю назад дядя Ваня велел скачать всю информацию на тебя, завязанную в Сети. Даже Чинара заинтересовался. Знаешь, что он сказал? Говорит, что ты хороший человек, раз у тебя столько врагов. Мне, лично понравилось твое досье из ФСБ. Самый полный на тебя формуляр еще с грифом КГБ. Богатая биография. Мне понравилась. Костян, чего ты на него гонишь? Сам же охал по поводу северной конопли. Полдня гундел, что радиоактивную траву, местные барыги, за таджикский трафик выдают.
  Была такая тема в середине 90-х, по наводке поселенцев из Булыги. На территориях зоны отчуждения по верхней Колве бывшие зеки разводили плантации конопли. Краткость уральского лета, компенсировала остаточная радиация от ядерных взрывов. Трава вымахивала за два метра. О качестве судить не мог. Больше интересовали человеческие судьбы, обреченные на вымирание в подобном агрономическом занятии, тропы реализации плодов труда и «крыша». Эффективно налаженная система производства, по определению не могла существовать без мощной силовой и властной заинтересованности. Вот на главные вопросы ответы так и не нашел. Не успел. Подорвался на тупой автомобильной аварии и практически навсегда ушел из большой журналистики.
  Внезапно резануло. Черт, а чем я отличаюсь от этих червей - геймеров? По сути, все мои серьезные журналистские темы – череда увлекательных квестов. Меня, как и их, никогда не интересовал социальный успех. Бабло, карьера, слава – хрень собачья. Высшие идеалы – пафосно и с годами все призрачней, условней. Конечно, армия стружку сняла, но раз с такой легкостью, то не настолько они суть героического, в моем мироощущении. Не герой. Важнее – процесс, динамика движения, интеллектуальная атака, эмоциональная стремнина на удачу, на поле осознаваемых, но пренебрегаемых угроз и правил. Все составные профессионального игрока. Выигрыш в каждом гейме – победное ощущение достигнутой цели. У, меня нет цели настоящей, жизненной? И, никогда не было? А, когда судьба отняла игрушку, все мое мироздание посыпалось карточным домиком? Бля,  допрыгался.
  Почувствовал за спиной стремительное движение облака. Оглянулся. От хозяйского дома к беседке спешит Настена со склянками в руках. Сбавила темп, увидев меня.
- Слава богу, очухался. Прошел столбняк? Андрюша, не пугайте меня, пожалуйста. Растерялась я. Чинара с дядей Ваней заперлись в кабинете и ни гугу. А, я и не знаю, за, что хвататься. Вот нашатырь и валерьянку схватила.
  Словно в оправдание, растерянно, указала кивком головы на склянки в руках. От этого облака розового в голубом так и веяло добром и участием. Но совсем не однозначно по цвету. Не проста барышня, хотя привыкла такой казаться.
- Брат, а зачем тебе костыли? – не вставая со ступенек беседки, равнодушно пробросил Пат.
- Увянь, Костян, - вновь вступился Паташонок, - ты видел его медицинскую карту. С такими суставами, как у него люди вообще не передвигаются.
- Чего тогда прыгает горным козлом? Привычка свыше нам дана? А, может ты и прав док – обезболил его Чинара своими гребаными настойками и вгоняет в столбняк, с него станется.
- Чинара, без слова дяди Вани, шагу не ступит.
- Значит, дядя Ваня очередной эксперимент ставит, козел старый.
- Фильтруй базар, фраер, за козла, сам знаешь.
- Стоп! – прервала Фа дебаты, - Андрей?! В 2005-тый раз и в последний спрашиваю. Ты пил из рук Чинары что либо?
- Да. Какая – то домашняя настойка, на травах. Забористая. На абсент похожа.
- Ох, ребятки, - посетовала Настена, - осторожней с настойками Чинары. Они, с дядей Ваней люди хорошие, только злые очень. Что поделаешь – старые сидельцы. А, Чинара еще тот колдун.
- А, кроме эффекта анестезии, что - то еще чувствуешь? Почему так странно себя ведешь?
- Фа, милая, объясню, но позже.
- Я, уже это слышала.
  Внезапно почувствовал в спину, со стороны Камы, концентрированный толчок агрессии. Почувствовал не головой, а где - то в области четвертого позвонка. Импульс опасности током пробил весь позвоночник от затылка до копчика, мгновенно разбегаясь по нейронам всего тела, болезненно сжав спазмами мышцы. Мелькнул дурацкий смешок – жопой почувствовал и не менее не уместный – флюгером работаю. Развернулся к водохранилищу. Не увидел, а именно почувствовал, за линией горизонта речного зеркала, как от левого берега отделяются два крупных предмета. Еще не слышен рев мощных двигателей. Боевые десантные ладьи. У, нас, здесь? В Среднем Прикамье! Кино и немцы.
  Не смотря на пульсирующую боль во всем теле, сознание удивительно ясное.
- Настя, Чинаре быстро – атака!
- Чего?
- У, тебя передатчик в переднем кармане фартука. Две боевые лодки, 14 бойцов, вооружены автоматическим оружием. К лагуне подойдут через семь минут.
  Опережая медлительность женщины, в кармане ее фартука, заверещал коммуникатор. Настя, суетливо выхватив его, включила громкую связь. Из маленького динамика громко и отчетливо, жесткий голос Чинары:
- Все в дом. Спуститься в подвал. Журналист к Ване. А, черт. Настя веди. Журналиста сам встречу. Передай ему трубку.
- Он, тебя слышит.
- Что видит?
  Пока, я повторяю, уже сказанное Насте, Пат и Паташонок несутся к дому. Привычная команда, видать не впервой. Сама Настя нервно ждет. Кого? Где Фа?
- На.
  Фа, буквально втискивает мне в подмышки костыли.
Из динамика, Чинара:
- Стой, где стоишь, сейчас буду.
  Громкий щелчок отключения, не мобильник.
- Менты? ГБ? Насколько все серьезно?
- Милая, беги, Настена ждет.
- Фариза, хорошая моя, пойдем, а? Чинара разберется. У, нас тут и не такое бывало.
  Шум моторов, даже уже не комариный писк – набирающий обороты рокот, усиливающийся с приближением к лагуне. А, Фа вцепилась в костыли, как в свои и почти беззвучно бормочет:
- Мне страшно. Опять по - настоящему страшно. Даже больше, чем боялась, что ты в Малюту выстрелишь. У, тебя глаза были белые, как сейчас.
  Боковым, панорамным зрением вижу бегущих от дома людей с автоматами и Чинару. Автоматчики, рассыпаются веером по береговому урезу лагуны и словно проваливаются сквозь землю. Ага, заблаговременно приготовленные огневые гнезда. Серьезно у дяди Вани, по - взрослому. Чинара бежит к нам. Еще из - дали кричит:
- Ежкин кот, ядрена бабушка! Настена, брысь, было сказано. Андрей стой, где стоишь.
  Настя, схватив Фа за руку, потащила ее, отчего - то упирающуюся, к дому. Фа, спотыкаясь и оглядываясь на меня все - таки позволила, безвольно, себя увлечь в дверь среди витражных окон. Раньше этот проход не замечал. А, что я вообще замечаю?  Уверенность, что моим мироощущением рулит кто угодно, только не родные воля и сознание. В подтверждение – команда, подбежавшего, изрядно запыхавшегося, Чинары:
- Не отвлекайся. Соберись. Хватай нить через меня. Щупай все вокруг, на - сколько сможешь. Кто, сколько, где? Будет больно, плюнь. Будет еще хуже, но после. После я тебя откачаю. Не ссы, Андрюха, работай. Ты, молодец, ты можешь. Сможешь еще больше. Только сейчас говори. Говори, все, что видишь. Щупай и говори. Говори и щупай. Хватай, нить, ядрена перец!
   Уже знакомое ощущение – вместо, тяжело дышащего старика с блеклыми, слезящимися глазами, холодный, свинцовый монолит и серебряная нить, иглой вонзившаяся в людей с короткоствольными автоматами, в камуфляже и балаклавах на лицах. Этих, в боевых катерах, оценил и сосчитал раньше. Дальше. Ага, хитрожопые рыболовы в казанке. Уже смотали свои антенны и движутся в след вздутым боевым ладьям. А, в левобережной зоне ни души. Еще дальше. Мимо отрога с заветным бором, огибая, оказывается и так возможно, только возникает невнятное напряжение. Нить, на конце иглы, распустить лучистым веером. Напряжение спадает, и сектор ощущений увеличивается на пару порядков сразу. Но, увеличивается и поток отображений. А, если собрать серебристую метелочку к стержневой игле изящной кистью? У, кайф, какой, словно акварелью пишешь.
  Живописная аналогия, с лесных троп, выталкивает на грунтовку. Прямо на дороге четыре внедорожника, армейский тягач-трейлер и микроавтобус «Вольво» с тонированными стеклами. Рядом двое с автоматами, обряженные, как те в ладьях. Ба, чуть дальше ментовские: уазик - цыпленок и газелька фургон - обезьянник. Группой стоят, курят пять ментов нелепых колобков, в попугайских жилетах, раздутых броней под ними. Званий не видно. Погоны скрыты жилетами, аж в глазах зарябило от лент светоотражателей. У каждого АКСУ. В отличие от тех, у «Вольво», легкомысленно на ремнях, на боках, стволами в низ. Не бойцы. И, больше никого.
  Серебристая кисть, преобразившись в иглу, стремительно метнулась, по часовой стрелке, через гладь Сайгатского залива к Городу. Ни фига, себе, забрался. От летней беседки в усадьбе дяди Вани, до моего дома, километров 20 по - прямой. Но я, не вижу банальных пятиэтажек - хрущоб и рубленных одним проектом кубических высоток. Чудесный муравейник, в изумрудной траве, омываемый со всех сторон, проточными ручьями. В нем по капризу великана разбросаны в произвольном порядке белые кристаллики чистого сахара, с редким исключением на шоколадные осколки. Легкомысленно, от души. Оттого зыбко, но воздушно и радостно.
  Приходит понимание – я не в городе, а высоко над ним. И, мне уже ничего не хочется. Тем более возвращаться. Возвращаться на туманный пермский перекресток у студенческих общаг, к ржавому трамваю с тревожным звоном, и размытыми сумерками уличным фонарям. Город. Код? Вот, мой город. И, мой скворечник. Крохотная квартирка на пятом этаже, распахнувшая окна на звенящий сосновый бор и речное пространство.
- Возвращайся, милый, - голос Фа. И, тут же скрипучий, с надрывом, командный. Чинара?
- Андрей, займись делом.
  Чуть мягче:
- Сынок. Ты миллионы раз сможешь полетать над своим городом. Захочешь создать новый, да хоть сотню. Сейчас ты должен спасти себя. Свое тело. Свой разум.
- Свое тело, свой разум –  хрень господня.  Создать новые города? Еще более марципановые и  зыбкие, чем уже у меня есть. А, если нет, то промокнуть и раствориться в монументальной серости гранитного апофеоза чужих городов? Питер!
- Спаси Фа.
- Зачем она мне без меня.
- Ядрена - матрена, бор, свой. Белую птицу. Храм волшебный вечных кедров, твою же мать, пес ты обосраный.
 В  затылок вонзилась стальная игла, и я сам превратился в серебристую нить, несущуюся по часовой стрелке. Но, чувствуя – словно  растягиваю тарзанку, с каждой секундой превращающуюся в стальную пружину с все больше нарастающей силой обратного сжатия. Преодолевая возвращающую тягу, голову, словно слесарными тисками начал кто - то медленно закручивать. Подо мной промелькнул город, плотина, ГЭС. Плоский серпантин федеральной авто трассы. Нечкинский национальный парк. Меня возвращало по кругу к усадьбе дяди Вани, как луч на осциллографе радара, отмечая по ходу, возможные угрозы.
   Реальный вызов, расположился почти под стенами крепости. Две проселочные дороги к усадьбе блокированы патрульными автомобилями, в метрах пятистах от ворот. У, каждого блокпоста, по полдюжины, ментов. Вооружены АКСУ. Попугайные, раздутые лошарики, на тоненьких ногах. Такие же, что и на левом берегу. А, вот в самом лесу – ребята по - серьезней. Разбросаны в шахматном порядке, в цепь. По всему фронту высоченного забора. Спецназ. Любопытно чей? Нет опознавательных надписей. Двадцать бойцов. А, вот и ПАЗик с зашторенными окнами, с пермским, гражданским номером. Что делает пермский ОМОН на удмуртской земле? Вообще, что за войсковая операция на чужой территории?
  В метрах 50-ти от ворот еще четыре автомобиля. Патрульный УАЗик в нем трое с автоматами. Новенький лексус, класса премиум и навороченный внедорожник с московским индексом. О! И, знакомая девятка цвета мокрый асфальт. А, рядом, кто бы сомневался – Малюта. Не вынесла душа эстета, позора. Не дождался обговоренной встречи, у памятника Композитору. Отпор, что мы дали ему с Фа в лесу, у Пестеревского дачного поселка, такой человек, как он не простит ни мне, ни ей.
    С ним полицейские майор и подполковник в форме. Трое в штатском. Те, что в форме, ясный перец – местное начальство Малюты. Трое в штатском, так же сомнений не оставляют – ГБ. Или, те, кто таковыми официально представляются. Малюта, наверняка в курсе. Точно знает, на кого работает. Пробил, как обещал. В слепую не позволит собой манипулировать. Значит, акция проходит в рамках официоза, в интересах очень высоких чинов, оттого с таким размахом. Это совсем не есть хорошо. Шестьдесят два активных штыка, из которых 36 – спецназ.  Допустим различных ведомственного подчинения, поставленных задач и средств решения. Защитникам усадьбы дяди Вани от этого не легче. Неужели ГБ и менты запустят мясорубку? Понятно, дядя Ваня думать будет.
  А, вот мне сканировать обстановку и думать становится все сложнее. Метафорические тиски уже реально, по - полной, ломят сознание. Вызывая физическую боль по вертикали. По горизонтали рвет обратная пружина сжатия серебряной нити и попытка удержаться в движении дальше. Дальше? Зачем? Возвращайся.
  Кто скомандовал? Не все ли равно. Обратно, стремительно обратно по серебряной нити. В Город. В мой город – медовый муравейник в волшебном саду.
  Город. Но это не то. Я, сюда не хочу. Перекресток, общаги, фонарь, булочная. Резкий, на изломе в тумане, сигнальный звонок трамвая. Что, я, обречен на этот долбаный перекресток, как только подумаю о слове Город?
- Пойдем, прогуляемся.
   Хренушка. Он – часть тумана. Положено растворяться и появляться внезапно.
- Здорово, Леха.
- Здоровей видали.
  Поломских, как обычно, отстраненно равнодушен к собеседнику. Близоруко щурится, даже в очках. Поджимает при этом нижнюю губу верхней линией зубов, невольно создавая иллюзию постоянно ядовитой ироничной ухмылки. Впрочем, он действительно ироничен. Порой беспощадно, ко всем, включая себя. А, что делать? Умище - то куда девать, остроумен гад, до безобразия.
- Куда идем? Как, обычно в город скрипучих статуй?
- Вопросами из серии банальности – кто мы, откуда, тебе уже не интересны?
- Смирился. На них нет ответов.
- Придумай, легче станет.
- Что бы, опять превратиться в беспомощную мишень для таких яйцеголовых умников, как ты?
- Ты, сам для себя постоянная мишень, на это у тебя мозгов хватает. Поверь – не худший вариант, азарта бы поменьше.
- Повторяю. Куда идем на прогулку?
- Не далеко. Здесь все близко.
   Сделал шаг? Или несколько? Кладбище с торчащими из пелены стелящегося тумана верхушками надгробий.
- Дурной хорор.
- Имена почитай.
  Нет дат и фамилий, но имена не безлики, за каждым тут - же возникает образ конкретного человека из моего прошлого. Передвигаясь от одной плиты к следующей, лишь на секунду останавливаюсь, прочитать имя и в память врывается все, что важного для меня было в этом человеке, при его жизни. Мне не страшно. На этом перекрестке во мне не рождаются острые чувства. Констатация. Андрюха, Колька, Ваня, опять Андрей, Алена, Лариска, Алик – Алишер, Ривка - Рифкат, Сашка, вновь Сашка, Светка, Серега. Подняв голову, поразился – черт, как неожиданно много, надгробий, на неполный пятый десяток бытия, и под каждым кусочек моей жизни. Больший или меньший, но настоящий. Из чувств, эмоций, впечатлений, переживаний. Образы. Зримые, осязаемые, ощущаемые. Достаточно произнести имя.
  Нет, никого не забыл, сложил, как старые вещи на балкон, предпочитая не вспоминать. Зачем? Больно ведь. Этот – гимн звонкой юности. Тот –  яростной бескомпромиссности. Та – невероятной остроты страсть. Эта – вспыхнувшая и оборвавшаяся любовь. Под каждым из камней своя яркая история – монументальные вехи судьбы.
- Заметь, они все хотели жить.
- Леха, зачем ты меня сюда привел?
- Они не хотели умирать, а ушли. Ты, хочешь, но продолжаешь жить. Странная последовательность, не находишь? А, ты давно поймал себя на четком понимании очевидного – эффект никчемного старения. Ты, четко и ярко помнишь события, лица, обстоятельства такой длинной, стремительно короткой давности. С трудом вспоминаешь детали вчерашнего дня, такого короткого, длинного сегодня.
- Да и знаю почему. Человек живет по - настоящему пока, как сухая губка, напитывается эмоциями, впечатлениями, знаниями, а не делает вывода, и подбивает бабки. Такова практика жизни.
- Старик, ты дебил? Это практика выживания животного. Или практика, как сам, сказал губки обреченной на скорое пресыщение, коли всасывала все без разбору. Практика мгновенная, как смерть. Нет, лежать под краном в мойке и гнить можно еще долго. Только это не жизнь. Скажи, чем пахнет смерть. Ты – знаешь.
- Смрад, во внутреннем дворе Буденовской больницы в июле 95-го, от разложившихся на жаре кусков человеческой плоти, разорванных крупнокалиберным пулеметом.
- Ага, еще процитируй монолог Пилар и непременно ответь на вопрос, мол, по кому это все - таки звонит и звонит колокол?
- Сука, ты Леша.
- Аналогично.
- Да, пошел ты…
   Фразу хотелось закончить, глядя в его насмешливые глаза, обернулся. Только туман и силуэты верхушек надгробий.
- Хренушка, ты где?
- Да, тут недалеко, во втором квартале, сразу на - лево.
- Ты, тоже умер. Вспомнил.
- Чаще вспоминай, здесь пространство не лимитировано.
- А, как я отсюда выйду?
- Старик, не валяй дурака, так же, как и вошел.
   Сделал шаг. Еще. Ни черта не изменилось, только туман стал гуще. Значит это смерть и я, то же умер? Ни страха, ни отчаянья, ни боли. Хорошая смерть – желал такой. Только от чего она такая упруго невнятная, коли, жизни нет? Тупо продолжаю чувствовать и думать, как старый, побитый молью, разъездной журналистский плед. Был у меня такой, великолепно в дорожный кейс умещался. Ребятам с блокпоста в Моздоке оставил в 96-ом.
  Где светлые коридоры? Объятья близких, ушедших - встречающих? Петр с ключами, на худой конец. Нет, я так не играю. Создатель, отключай сознание.

  Ни щелчка, ни здрасьте - ни на срать. Никакого полета. Просто старческое, очень уставшее лицо Чинары. Сидит рядом, на траве, прислонившись к лестнице летней беседки, курит. Мой, солдатский «Кэмел». Ладно, хоть без моего мундштука. В глаза не смотрит. Взгляд пустой, застывший, перед собой – с собой, в никуда.
- Очухался? Опять, Ваня, прав, что тебя выбрал. Многие коньки отбросили. Нырнут и не возвращаются.
- Частый эксперимент?
- Бывало. Раньше я летал. Мне нравилось. Никаких непоняток с возвращением. Лет десять, как нить стала рваться, не пускает. Птицу, видел? А, чего спрашиваю, коли летал, видел. Как она там, всей грудью дышит?
- Мотылек?
- А! У тебя мотылек.
- Громадная, радужная бабочка.
- Не уж-то громадная?
- В пол - неба.
   Чинара ожил. Повернулся ко мне. В глазах осмысленность и не поддельная радость.
- Значит дышит.
- Громадной она была, когда в первый раз увидел. Во второй, больше на подснежник похожа, не большой, но в небо.
- Это она тебе силу давала. Для первого раза загрузили мы тебя шибко. Смотри-ка, бог шельму метит – она тебя вытащила.
- Думал глюки от твоей мухаморовки.
- Когда поверил?
- Сразу, как детализировал наблюдателей в рыбацкой лодке.
- Прям сразу и поверил.
- Хоть впрямь, хоть вкривь. Тебе-то объяснять ничего не надо. Сам летал. Как, дядя Ваня, все это объясняет? Он, летал?
- Пробовал, его нить не берет, другой дар открывается. У, каждого, свой. А, объясняет по - разному. Тут у него брат, мастак, на объясниловки. Только, как новый день, так новая теория. Замотаешься понимать. По мне так и не надо. Мне - бы еще хоть разок. На птицу взглянуть.
- А, Николай Иванович, летал?
- Было. Дважды откачивали. Возвращаться не хотел. Второй раз, реанимацию вызывали, сердце остановилось. А, птицу, он, как водопад видит, только в небо.
- Все видят, кто этот эликсир пьет?
- Не. Кто не видит, тот просто омолаживается. Здоровье имает. А, если дар используется, то птица дает и забирает. Ты, до ста не проживешь. Вон, как тебя измочалило. Встать сможешь? Тебя Ваня видеть хочет. Вон костыли твои. Хочешь, каталку прикачу.
- Попытаюсь. Значит, дядя Ваня уже подумал. Интересно, что решил? Чинара, а что здесь было, пока я летал, вообще?
- Было и было, тебе то, что. Лишнее знание обременяет наказание.
- Долго, я был в отключке?
- Минут сорок, а тебе, как помстилось секунды или целая жизнь?
  Заметно, что для Чинары – не праздный вопрос, тормазнулась его, вернувшаяся деловитость.
- А, у тебя, как было?
- По - разному, когда как, - задумчиво ответил Чинара, и явно размышляя вслух для себя, не для меня, - тут дело с возвращением. Тебя, к примеру, крепко цепануло, подбрасывало, как шкварки на сковородке. И, у меня такое было. Это, когда  к мертвякам попадаешь. Жуть. Тогда время растягивается надолго здесь, пока ты там. Там, время совсем не ощущаешь. Это – опасно. Я, как то с братом старшим встретился, не говорили ни о чем, только в глаза смотрели друг - другу. И, ведь не винит меня ни в чем, а такая боль страшная в душе, такая безысхода. Через эти гляделки, чуть Кондрат не хватил. Едва вернулся. Птица вытащила. С тех пор, как отрубил, только дело в голове и никаких глупостей. Главное поставленной первоначальной задумки держаться, изо всех сил. Тогда в сторону не унесет и не затащит. Нить сама удержит. Смотри и говори. Говори и смотри.
- Получается, что я тебе транслировал, все, что видел?
- Не. Ты часто в сумерки падал. Это, когда замолкаешь. Думал, все, хана, отлетался. Смотрю, нет, опять заговорил. В нашем деле, главное говорить с тем, кто нить держит, пока ты там. Важно – кто и как. Птица не всегда и не всех вытаскивает. Постой - ка, голубь сизокрылый, ты без меня нырял? А, ведь точно, было. Это, когда ты с беседки, сиганул. От, я старый пень, сразу не допер. Ты, сам нить схватил, без меня. В дебют, сукин  сын. Далеко пойдешь. Если не сгинешь раньше. Вставай, давай, Ваня мне рацию разорвал.
  Чинара энергично встал, умело поднял меня на ноги, ловко подставил костыли. Уже, обыденно заворчал:
- Предупреждаю порхать, как после рюмки, уже не будешь. А, то запорхал, мотылек, бля. Бабочку он увидел. Белочку, ты увидел, фраер штопаный. Ну-ка шагни, не спеша. Не заставляй старика за каталкой бегать.
  Я, сделал шаг и упал. Момент падения не помню. Боль, мрак и вот уже зубами в землю. Ночь. Боль. Она вернулась. В прогрессии.
  В себя пришел уже в каталке, мирно шуршащей, по дорожке к дому, под привычный хрым Чинары, из-за спины. Он продолжал ранее начатую фразу. Видимо, глаза я, открыл раньше, чем включилось сознание.
- …Гвоздь, потрох сученный, сдал. Откуда столько чекистов и ментов понаехало? И, ведь грамотно, как обложили, падлы, мышь не проскочит. Только у нас на хитрый болт, своя гайка найдется.
- Чинара, остановись на секунду.
- Чей - то?
- Дай, мне эликсира глотнуть. Полегчает.
- Пока забудь. Нельзя. Раньше, чем, через десять, двенадцать часов никак нельзя. Проверенно, на собственной шкуре. Э, Андрюха, будет у тебя цистерна с прицепом, этого. Ты, только меня слушай, учись, в башку укладывай. Для тебя все только начинается. Способности есть, голова не на месте. Ничего, Ваня вправит – умеет.
- А, водки?
- Тоже не желательно. Оно, конечно не сдетанирует, но реакция бывает неожиданная, лучше не надо. Поехали? Очень мало времени осталось.
- Времени, на что?
- Ваня все объяснит. Ты, уж меня извини, что не удержал, дал упасть. Сразу коляску катить надо было. Но, ты таким бодрячком казался.
- Краше в гроб кладут?
  Чинара, возобновивший было движение, опять остановился.  Менторски продекламировал:
- Урок следующий. Не поминай в - суя, ни бога, ни черта, ни загробную жизнь, особенно после полета. Если ты не видишь нить, это не значит, что ее рядом нет. Она есть всегда, но после полета, когда остатки эликсира в органах бродят, она еще в тебе особенно сильно сидит. Чертыхнешься, может утащить обратно. А, ты не готов. Закувыркаешься, запутаешься, не вылезешь. У, меня было такое.
- Как вышел из ситуации?
- Молодой совсем был, сил много, жить очень хотелось. Опыт опять же. В юности, по второй ходке в бегах, попал на Вильве в водоворот. Никто не учил, само собой получилось Волю в кулак, панике ша, тело в расслабуху. Само на поверхность выплюнуло. Так и в полете. Только в отличие от водоворота не по - часовой, а в обратку.
- Много знаешь о природе полетов?
- Полвека летал.
- И, никогда не задумывался, что это и как работает?
- Как – с опытом приходит, а вот, что это, забудь думать. Втемяшь в ум, в полете нельзя думать. Отвлечешься от дела, утащит. Вернулся, отдышался, мозгуй, сколько хочешь. На нити ни-ни. Чем ты прозрачней и чище, тем полет и возвращение легче.
- Прямо сталкер, какой - то.
- Кто? А, придурок из фильма! Ваня очень любит. Е-мое, Ваня! Давай-ка живее.
- Чинара. Последний вопрос.
- Да, будет у нас с тобой время побазарить, мне самому интересно.
- Сейчас последний вопрос. В полете встречал, таких - же, как ты?
   Чинара резко остановил каталку.
- Ты, кого - то видел?
- Конкретно, как тебя сейчас да. Ты, же у меня за спиной и я тебя только чувствую и слышу. Поэтому и спрашиваю – ты видел?
- Я, тебе потом отвечу, ладно. Тут, понимаешь, это, ну, как тебе – в общем, серьезные терки, долгие. Сейчас к Ване.
   В дом, Чинара меня вкатил, через ту же дверь витражных окон, в которую Настена втащила Фа. То, с какой легкостью и стремительностью передвигалась коляска, не встречая преград, было понятно – зона доступности для нее продумана заблаговременно. Чинара лихо подкатил меня к фронтальному сектору обширного книжного стеллажа от пола до потолка. Колдонул с фолиантами, от одних названий которых на переплетах, у меня от удивления и зависти, глаза чуть не лопнули. Полка выдвинулась вперед и отъехала вправо. В открывшемся проеме оказалась массивная железная дверь с кодовым замком. Ну, надо же, как все по - взрослому. Серьезно дядя Ваня свой быт обустроил. Кто оплачивает банкет?
  Чинара, щелкнув нумерацию, резко распахнул дверь на себя. Матерь божья, никаких сомнений – кабина лифта. В - низ? Так точно. Судя по беззвучному движению в течение двух - трех секунд. Любопытно, какая глубина? Судя по тому, что дом на высоком правом берегу, сложно представить. В детстве очень любил Московское метро. Ни пряничную бронзу и барельефы Сталинского ампира. Таинственные изгибы межстанционных переходов и черные пасти тоннелей, по обеим сторонам перрона, подстегивали фантазию. Подземный мир, в эпоху ядерной катастрофы на поверхности. С возрастом начались проблемы замкнутого пространства. Чем, глубже, тем труднее дышалось, безотчетный страх и липкий пот. Пользовался метро, в крайней необходимости. В Москве, впрочем, без нее никуда. Вот, как сейчас – без вариантов.
  Распахнув двери кабинки, Чинара, выкатил меня  в освещенный неоновым лампами не широкий коридор. Ловко развернул коляску в - право. Заметил:
- Запоминай. Если к червям, то на - лево. Вторая дверь с - права. Там переговорник и камера. Обозначишься. Захотят, впустят. Нет? Двигаешься дальше до конца тоннеля, в торце дверь, код 12. Открываешь, отсиживаешься. Ждешь сигнала.
- А, если не дождусь?
- Не нарушится вентиляция, проживешь месяц, плюс, минус. Для обычной жизни есть все. Была бы бесперебойной подача воздуха. Комната герметична.
- Веселенькая перспектива. Вы, тут, что к ядерной атаке готовились?
- Не без этого.
  Единственная дверь в этой части коридора оказалась приоткрытой. Квадратная комната, примерно четыре на четыре. Верхнее освещение погашено. Электрический, солнечно теплый поток света, достаточно дает старая, массивная, эбонитовая лампа на небольшом письменном столе с – права. На встречающей стене бликует громадный ЖК - экран. Подобные монстры, только в кино видел. Выключен. Спиной к нему, в навороченной приспособлениями, каталке дядя Ваня. Глаза закрыты, лицо без мятежно.  Сквозь наушники, на пределе внешнего восприятия, доносится музыка. Очень знакомая. Шопен? Точно – ноктюрн Ми-бемоль мажор. Изысканный вкус у старого зека.
   Дядя Ваня, не открывая глаз:
- Кажется, века прошли. Сонька его часто исполняла. Автора, название забыл еще в детстве, а мелодию помнил. Всю жизнь помню. Раньше ее, почему то очень редко исполняли на концертах. Специально на Шопена ходил и в Маринку и в филармонию. Пластинки покупал. Редко, когда натолкнешься на этот ноктюрн. Меломаны считают его для себя пресным, однообразным. Исполнители  видимо слишком простеньким, что ли. А, для меня вся жизнь. Когда слышал, умирал и возрождался, готов был слушать до бесконечности. Теперь, вот, дозирую, включаю в особых случаях.
   Открыв, глаза, встрепенулся старческим телом, удобней устраиваясь в кресле. Метнувшемуся, к каталке Чинаре:
- Отвали. Не развалюсь. Плесни нам, коньячку грамм по пятьдесят.
- Чинара запретил. Говорит нельзя сразу после полетов.
  Дядя Ваня пристально и тяжело глянул мне в глаза. На секунду. Тут - же усмехнулся:
- Этого можно, чуть - чуть. Как себя чувствуешь? Чинара сказал, что сносно. А, я вижу другую картину. Не - легко далась прогулка по тонким мирам?
- У, меня нет сейчас целостного впечатления. Слишком все неожиданно, много и сразу.
- Надеялся, у нас достаточно времени, что бы постепенно тебя ввести, в дело. Не получилось. Пришлось рискнуть. Зато теперь необходимость в приабулах отпала. Мальчик, ты сообразительный, думаю, уже сопоставил все звенья цепи.
- Какой, на хрен, цепи, если у меня в голове винегрет, - меня начало распирать, - если я так и не получил ответы на вопросы, с которыми сюда приехал. И, вообще, где Фа?
- С Настенной, у червей, -  просюсюкал Чинара, тенью отделившись от, бесшумно откатившейся стенной панели. В руках два коньячных бокала. Когда и как он проскользнул туда, в комнату за потайной дверью – не заметил. Сколько же в этом помещении еще невидимых дверей?
- Ваня, Андрей – ваш коньяк. А, винегрет, Андрюша у тебя в голове от рождения. Читал про тебя в интернете. Это же уму не - постижимо! За такую короткую жизнь столько скандальных косяков напорол. Зря не подключаешься, много интересного о себе, любимом, узнаешь.
- Ты, - с весомой твердостью, проговорил, дядя Ваня, - хочешь знать, кто и за что убил Диану Сканер, ее отца, сестру с любовником и следователя Собакина. И, это все, что хочешь знать об этом мире. То, с чем столкнулся сегодня, тебе не интересно.
  Он не спрашивал, рубил мои мысли, констатируя свои выводы в - слух.
- Ты, получишь исчерпывающие ответы, от меня лично. Сегодня, но позже. Сейчас делом займемся.
  За его спиной вспыхнул экран, поделившийся на множество квадратных сегментов. Изображения с камер. Не только внешний периметр. Много внутренних помещений. Кое, где мелькали люди, некоторые с оружием. Механически пересчитал камеры – 49! Богато живет дядя Ваня. Впрочем, непомерный размах обустройства быта вора в законе, пусть давно бывшего, удивлять перестал. Правда, свербит вопрос – зачем ему все это? Очевидно, боится. Кого?
  Дядя Ваня манипулируя пультом в правом подлокотнике кресла, выводил на первый, укрупненный план, тот или иной сектор видео - проекции. Остановился. Знакомая картинка. Центральные, металлические ворота усадьбы, в проеме высокого железобетонного забора. Камера, за периметром ограждения, похоже, по сектору панорамы, в метрах 20 от ворот.
- Ждем, господа - кореши, ровно две минуты. В положительном результате не сомневаюсь. Если бы все проблемы решались с такой легкостью.
- Ох, Ваня твоими бы устами.
- Не ссы, Чинара. По - моему, будет.
  Дядя Ваня, откинув голову на высокую спинку, закрыл глаза.
  В сектор наблюдения вошли две фигуры. У, одного рация в правой руке.. Крупный план на экране, сменился, с другой камеры, в анфас. Я, еще со спины узнал Малюту. Второй, то же не нуждался, в особом представлении. В плотной, практичного темно серого цвета, пиджачной паре с неброским галстуком. Невысокий, худощавый, с невыразительным лицом. ГБ. Оперативник. Годы проходят, а образ прежний. Трансфокация объектива позволило камере зафиксировать четырех ментов с автоматами и патрульный УАЗик, за ними. Картинка на показ – никто не прячется, все с соблюдением процессуальных норм.
  Переговорщики, не спеша, но твердо, уверенно двигаются к воротам. У, Малюты левый глаз прищурен, словно уже целится. Правый, не мигая устремлен в камеру. По лицу чекиста ничего не скажешь, оно привычно никакое. Как у Путина с первоначалу. Ну, правильно – у них разные теперь имиджмейкеры.
- Сколько, выторговали у них, времени на размышление? Час?
- Угу, - подтвердил Чинара.
- Думал, что самое интересное пропустил. Похоже, все только начинается. А, как удалось остановить атаку с воды?
- Так, с этого и замутились переговоры, -  хихикнув, пояснил Чинара, - грохнули предупреждающими, длинными двумя из Владимира.
  У, них есть пулемет Владимирова !? По Чечне знаю об этой крупнокалиберной игрушке. Грозная забава, против легкой бронетехники. Страшен не только звук автоматических выстрелов. Для наступающих бойцов ужасен звук, рвущих пространство, пулевых болванок, пролетающих в дали.
- Ни, фига, у вас арсенал. Вы, что со всем миром воевать собрались?
- Разберемся, -  сквозь зубы, явно нервничая и не отрывая, пристального взгляда от экрана, ответил Чинара.
  Дядя Ваня, приняв позу умиротворенности в кресле, по - прежнему, молчал и не открывал глаз.
  Первым к переговорному устройству у ворот подошел Малюта. С картинки на экране четко прозвучало:
- Иван Иннокентьевич. Время. Ваше решение?
  Дядя Ваня молчит. Но глаза открыл. На таймере экрана, стремительной пестрой лентой, пульсируют сотые секунд. Легкий бип и таймер застыл круглой шестизначной цифрой.
   Малюта сверился с «Ролексом» на левой руке. Вновь наклонился к домофону.
- Иван Иннокентьевич, вы меня слышите?
  Дядя Ваня, нацепив периферийную дужку с микрофоном и динамиком, на правое ухо:
- Слышу, майор, слышу.
- Ваше решение?
- Решение твое будет. Сейчас тебе и чекисту позвонят. Оставайтесь на связи.
  Одновременно мобильники зазуммерили у обоих. Синхронно поднесли мобильники к уху. В унисон произнесли:
- Да, - после не продолжительной паузы, - есть.
  Развернувшись, побежали в сторону ментовского УАЗика. С удивительной согласованностью. Кино и немцы.
    Через, не отключенный домофон, в комнату ворвался нарастающий рокот боевых вертолетов. Мысленно отметил – звено, одно. Зависли. Внешний интер – шум на экране притух. Камера фиксировала, как менты суетно прыгают в патрульную машину. Как Малюта и чекист садятся в подъехавший внедорожник. Как автомобили разворачиваются и скрываются по грунтовке в лесу. Внешние микрофоны выключились. А, может быть переключились на другие мониторы.
- Что это было?
- Понты, Ванины. Что не мог убрать их раньше? Обязательно кино устраивать.
- Ничего, Чинарушка, публичная порка, этим сапогам, показана. Доктор прописал. Урок, конечно не на всю жизнь. А, глядишь и запомнят, что на любой лом, найдутся два по - больше.
   Старческое лицо дяди Вани и без того побитое бытием, показалось мне еще более утомленным. Какое там, недавнее, умиротворение в кресле – передо мной очень пожилой, безумно уставший, больной человек. Человек, жаждущий покоя. И, все - таки я не удержался от вопросов:
- Дядя Ваня, что произошло за последние полтора часа? Что требовали от вас чекисты и менты?
- Война у них, в датском королевстве. Царство скорпионов. Главное умеючи их стравить. Жрут друг - друга, из соседних кабинетов и никак не подавятся. Жестокая суть существования тварей и без того, в загаженной кровью и говном банке?  А, требовали? Тебя, со всеми твоими бумагами, читай – Синяя тетрадь. Надежно спрятал? Когда передавал, не думал, что ситуация войдет в такой клинч.
  Дневник Дианы! В гостевом домике. Положил в сумку Фа.
- Во, время атаки, чужой мог проникнуть на охраняемую территорию?
- Теоретически, нет. Практически, кто их знает спецов ФСБ? Чинара, распорядись, что бы охрана внимательно все видео - записи просмотрела. Спрятал в домике? Конечно там. Особенно, по кадрово, южно - восточный сектор.
  Чинара схватился за коммуникатор, но дядя Ваня на него зыркнул и тот, выскочив за входную дверь, в коридор, забубнил там.
- Катастрофы нет, попади тетрадь к ним. Она, для них бесполезна. Только они уверенны в обратном. Пока пребывают в этом заблуждении, у тебя на руках козырь. Сможешь игру строить.
-  Кто, они? Кто тот, кто – Они?
  Глаза дяди Вани, внезапно обрели неожиданную теплоту.
- Мастер, ты Андрюшка, на простые вопросы, требующие немедленного однозначного ответа. Ну, назову я тебе пару конкретных фамилий – генералов ГБ, высоко поставленных государственных чиновников, с десяток денежных мешков, доморощенных и забугорных, столько же управляемых политиков. Ты, тут же голой задницей на шашки попрешь. Моргнуть не успеешь – сгинешь, не за грош. Хороших людей за собой потащишь. Родных, близких, друзей. Эти, которые Они, с людьми не церемонятся. За ценой не стоят.
- Они это, я так понимаю – всемирное конспиралогическое правительство Зла?
- Да, подожди ты, с этикетками. Сложнее все. Тут слова бесполезны, хоть неделю тебе объясняй. Ты, сам все прочувствуешь и осознаешь. Чем будешь больше летать, тем яснее станет суть. Не уверен, что вся. Но на осознанность эффективной позиции в твоей жизни хватит. Мало не покажется.
 Из коридора выглянул Чинара.
- Ваня. Я, снимаю внешний периметр?
- Снимай. Чекисты и пермские менты сюда больше не сунутся. Повиснут ижевские. На них можно особого внимания не обращать. Если, появится, кто без опознавательных знаков, брать под колпак.
- Журналиста, на - верх откатить?
- Сам дойдет. Ключ ему оставь.
  Чинара, протянул пластиковый сенсор, ехидно подначил:
- Пользоваться умеешь?
- Разберусь.
- Конечно только умный, как ты и разберется.
  Исчез, плотно, до отчетливого запорного щелчка, закрыв массивные двери.
- Чего коньяк не пьешь? Для дегустации греешь? Правильно, стоит того. Это армянский князь - коньяк, 30 лет выдержки. Существует царь, еще на 20 лет старше. Однажды пробовал. На постоянку не по карману.
  Только сейчас дошло, что бездумно сжимаю в руке, забытый пузатый фужер, всученный  Чинарой. Поднес к носу зауженный верх, принюхался. Непривычно приятный аромат крепкого алкоголя. Как должен пахнуть столь долго выдержанный коньяк? Ну, не жженым же черносливом тезок, имевшихся в моей практике. На самых помпезных фуршетах, если был выбор, предпочитал добротную анисовую водку. Дорогие коньяки так и не распробовал.
- Боюсь не в коня корм. Мои вкусовые рецепторы давно убиты дешевой водкой.
- Ну-ну, - улыбнулся дядя Ваня, - Чинара, вот только лет пять назад, в тихоря, от меня, опять бухать начал.
- Когда понял, что не может больше летать?
  Дядя Ваня пружинисто подобрался в кресле.
- Это он, сам, тебе сказал? Или еще, откуда - то знаешь?
  Неуверенность, прозвучавшая в вопросе, натолкнула на мысль – а, дядя Ваня владеет достаточным знанием природы полетов и всем спектром сопряженных, с ними, возможностями? Черт ногу сломает в разборке – в чем блефует старый зек, что действительно знает и чего от меня хочет. В первые осознал необратимость циничной разводки, достаточно поздно, в армейской учебке. Славный парень Толик из Ориенбурга, по братски попросил, перед отбоем, мол, руку ушиб сильно, на физ - подготовке, не простирну ли, за одним и его носки. Казалось бы, действительно труда не составит, свои то все равно стирать, минутное дело, а благородное, по - братски. Интуитивно, с брезгливым чувством к своему высокомерному я, сказал ему – нет. Думал, пошлет по матушке. Ан, нет, он к другому. До, конца учебки, этот другой не только носки стирал, а и подворотнички подшивал, и сапоги чистил славному Толику, но уже, через ****юлины.
  Интуиция – полезное свойство, думающая голова то же не лишняя, различные таланты бывает востребованы, но в среде, где тотальное понижение человеческой самооценки окружающих возведено в культ, малейшее публичное проявление слабости перечеркнет все. С позиции этой среды, чувство сострадания, деликатности, отзывчивости, всего самого лучшего, человеческого – слабость. Средство для манипуляции. Безжалостно, с меня снимала Армия, стружку отроческих иллюзий. Готовила к взрослой жизни?
- Чинара, сказал только, что лет десять назад начал испытывать сложности с возвращением из полетов. А, он давно летает?
  Дядя Ваня, вновь нахмурился:
- Отлетал. Врет, он, что только с возвращением, у нег туго. Он, нить перестал чувствовать.  Пытался дозу эликсира увеличить, коньки чуть не отбросил. Оттого опять бухать начал. Нить многие видят, чувствуют единицы. Она выбирает того, кто летает. А, выбор, никакому логическому объяснению не поддается. Никаких стабильных критериев отбора. Возраст, уровень образования, профессия, увлечения, социальная среда? Мужчина, женщина. Алкаш, наркоша, приличный человек? Все перепробовали. Никакой системы.
- И, что с ними?
- С кем?
- С этими мужчинами, женщинами, наркоманами, приличными людьми?
- А, ты о нравственной оценке, моих поисков. Ничего, многие летают. У, меня в городе двое. Один за решеткой, не достать. Второй в травматологии. Автомобильная авария. И, надо же, за неделю до карусели. Разбираемся. Остальные разъехались. Ты, думаешь, что Белая птица, которую ты видел, уникальна? Хотя, думаю, что пока, такая, как есть открытая на контакт, она единственная. Из известных. Их много. Они повсюду. И, опять никакой системы. У, Ники есть теория о геосинклинарных каналах, проводящих, на поверхность внутреннюю энергию планеты. Для меня, лично, мало, что объясняющая, но в качестве рабочей гипотезы вполне приемлемая.
- Хотели сказать Иван Михайлович, коли вас по кровному папеньке величать, это гипотеза Моисея Давидовича Сканер?
- Да, что ж ты за человек такой? – вспыхнул озлобленной досадой дядя Ваня, - ты, можешь, молча выслушать ответ на свой же предыдущий вопрос? Как, еж, право слово, сам на иголках и окружающих колешь. Развернись, здесь врагов нет. Впитывай информацию, учись.
  Дядя Ваня обиженно поджал губы и закрыл глаза. После небольшой паузы, уже спокойным голосом, тихо произнес:
- Дурак, ты братец. От кого и где еще столько узнаешь. Сходи в спальную, принеси еще коньяка, для меня. Князь в зеленой мутной бутылке, без этикетки. Увидишь, узнаешь. Для себя тащи, что хочешь, пей, сколько влезет. В баре большой выбор.
  Памятуя, попытку встать на костыли у летней беседки, сейчас взял их в руки с опасением. Ощущая, предательскую дрожь слабости в руках и ногах, медленно, осторожно приподнялся из каталки. Боль. Не - такая острая, как у беседки, но реальная, обычная.
- Брось костыли, на кресле двигай. Как, бутылки потащишь? Закуску для себя? Холодильник рядом с баром. К, гадалке не ходи, для себя водку возьмешь. Так, что цепляй рюмку. Чинара не поможет. Он, делом на - верху занят. А, я ослаб что то, не смогу добраться до дружеской попойке.
- У, вас дядя Ваня не кресло – электромобиль с компьютерной начинкой, - уже обессилев, безвольно повиснув на костылях, попытался шуткануть я. Меня уже пробил холодный пот, сбилось дыхание и тревожно забухало сердце. Перед глазами заплясали разноцветные пятна. С трудом удерживал равновесие.
- Хоть раз, сделай, как я прошу, ишак упрямый. В баре водки сортов десять. Мне выбирать?
  Аргумент! Тяжело бухнулся обратно в кресло. С чудовищным грохотом упали костыли на пол. На секунду показалось, что и я опрокинусь на спинку коляски, до того подозрительно она отклонилась. Нет, устояла. Хорошо сбалансирована. Не меньше минуты приходил в себя. С лева вспыхнул яркий электрический свет. Это распахнулась стенная панель, закрывающая проход в помещение, из которого Чинара коньяк выносил. Только тогда освещения не было. Взявшись за двигательные обручи, развернул коляску, и вяло покатил в закрома.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.
 
  Обратно вкатился уже с большей лихостью. Между колен уместились и Князь, для дяди Вани и бутылочка «Ставропольской» с тмином для меня. Двухсот граммовая, с винтовой крышкой, баночка корнишонов, большая плитка горького шоколада и две холоднющие бутылочки «Ессентуков». В кармане джинсов рюмка. Самочувствие и настроение, катастрофически улучшались.
  Дядя Ваня изменил диспозицию. Откатился в кресле к письменному столу, со старой эбонитовой лампой, времен отечественной войны. Единственный источник света, после того, как с легким шуршанием, за моей спиной закрылась стенная панель. Странно, но на меня не давило знание о много - метровой толще грунта над головой и замкнутость пространства. Полумрак по углам создавал комфортное чувство защищенности.
  Себе коньяк дядя Ваня плеснул сам. Пить не стал, предпочитая наслаждаться ароматом, томно прикрыв глаза. Я, открыл водку и вопросительно посмотрел на старика. Тот, словно чувствуя, не глядя на меня, буркнул:
- Душа мера.
- Корочун, не придет?
- Не летал, не знаю.
- Чинара говорил, что ваш брат пытался.
- Пытался.
- Почему не сложилось?
- У Птицы спроси.
- У, меня мотылек, радужная бабочка.
- Правильно, у каждого свой, субъективный образ. Белая птица – обобщенный термин, определяющий явление. Мифологическая сущность из финно-угорского фольклора. Аналоги есть во всех культурах, называются по - разному, объединяющее свойство – несущие свет. Десятки тысяч лет человечество взаимодействует с этой силой земли, видит, пользуется, ощущает, а ничего более точного, чем белый свет, не придумало. Что, мне с твоей пустой рюмкой чокаться? Вроде русские оба. Не хочешь, себе плесни формально.
  Вот не умею формально, не научен. Рюмку до краев наполнил. Поднес к пузатому бокалу дяди Вани.
- Слоу!
- Прост.
  Чокнулись. Дядя Ваня слегка пригубил. А, я, памятуя предостережение Чинары, с тревогой задержал дыхание, зажмурился и выпил залпом. Секунды 2-3, прислушивался к ощущению. Вроде все, как всегда – первой ласточкой с теплом и уютом. Никаких сюрпризов. Закурить бы? В этом подземном бункере? Вопросительно посмотрел на хозяина и сразу, натолкнулся взглядом, на стальной прицел его глаз, из - под опущенных век. Дядя Ваня, ухмыльнувшись, не громко проговорил:
- Кури. Усиленную вентиляцию включу.
  Где - то в стене с боку, мелодично заурчал вентилятор вытяжки. Благодарно кивнув, поспешил достать из сумки, солдатский «Кэмел», но, ни спичек, ни зажигалки не нашел. Дядя Ваня опять дал верную оценку, на этот раз моей суетливости. Выдвинул ящик письменного стола, выложил массивную зажигалку. А, в след «Стечкин». Последнее поразило. В карусели прошедших суток, думать забыл про пистолет.
- Забирай, если нужен.
  Жест или тест на доверие? Дядя Ваня, словно не замечая мое замешательство:
- Конечно, откуда тебе знать, что чужое брать не то, что нельзя, а просто опасно. Хорошо знаю историю этой пушки. А, уж твой отец подавно и все равно взял. Он ему не пригодился, а сынок спер не для самозащиты. Пустил бы себе пулю в лоб от слабохарактерности, пришлось бы отцу сына хоронить и себя проклинать, пока дышит. Он, не глупый, он бы понял, откуда такое страшное проклятье на его седую голову, в последние годы жизни.
- Вы, пересекались с отцом?
- Кто в этом мире похвастается, что где - то, когда - то, с кем - то не пересекался? Он либо, умственно ограничен по недомыслию, либо очень умный, ловко убедивший себя в обратном. Планета маленькая, а сообщество людей в сто - крат меньше. Не знание законов, не освобождает от ответственности. Ум заблокировал, память закрыл, а сознание все одно вернет и, как правило – в точке не возврата.
- Точка не возврата это смерть?
- Смерть – понятие. Понятие, как ртуть – можно переливать, можно заморозить, или в пар обратить. Можно во фляжке таскать, себя отравляя или ей же по головам бить и убивать. Понятие – форма, а вот суть – металл и природа его неизменна. Никогда не задумывался над смыслом русского народного примитива – хорошие люди долго не живут? Какое великое дело эта коллективная народная мудрость – хочешь жить долго, не будь хорошим, о том детям и внукам накажи. В семье не смей, мол, нарушать Христовы заповеди – будь хорошим. В-миру, что погряз в грехе, блуде, бесправии и лукавстве, будь от мира сего. Нет иных воспитательных мотиваций. Мир, как обух, его плетью не перешибешь, своя рубаха ближе к телу, всяк сверчок и так далее. А, премудрое дитя и без научения с младых лет понимает – мир гавно. Для него поступок – нравственное лекало, а не слово.
- Так ведь не для всех.
- Вот. Тогда не от мира сего. Юродивый. Божий человек. Святой старец. Великомученик. Смешной, сентиментальный Дон Кихот. Ты, начитанный сам подберешь на сотню примеров. Но, все это из разряда доброго, вечного, из литературы. А, есть и в реальной жизни. Их тысячи. К ним такое же не однозначное отношение, как и к литературным персонажам. Но, человеки интуитивно к ним тянутся и называют хорошими людьми. А, хорошие люди долго не живут и умирают первыми. Вот так на протяжении десятка тысяч лет происходит естественный отбор породы человеков. Вне зависимости от расы и культурной приверженности. Понятий, определяющих поведенческие правила социального успеха, в человеческой цивилизации становится больше, человеческого все меньше.
- Готов поспорить.
- А, когда ты на это не готов. Плесни мне еще коньячку. Я, пока вас ждал, просмотрел наиболее значимые публикации за последние пять лет, твои. Публицистику Фаризы Нурмухамедовны принимаю в печатном виде, периодически. Добрыми людьми вас не назовешь. Хорошими? Для этого вы слишком умны. Гордыня из ушей фонтаном бьет. Чего застыл? Про коньячок забыл?
- Вы, были уверенны, что мы к вам приедем?
- Фариза, нет. Для этого она чрезмерно здравомыслящая барышня. Ты – да. Как только выскочил криминальной звездой телеэкрана. Сопоставил давний разговор о тебе с Шаманом.
  У, меня бутылка коньяка, занесенная над бокалом дяди Вани, чуть из рук не выпрыгнула.
- Вы, знакомы с Шаманом?
- А, кто в этом городе, кто его строил, не знает про Мишку Свиридова. Да, ты Князем-то, не плещи, как водкой, история не простит. Этот коньяк дорого стоит.
  Дядя Ваня, священно действуя, бережно растер пальцем, по столешнице орехового дерева, те несколько капель, что я обронил, в секунды замешательства. Над столом, легким облаком аромата, вкрадчиво поднялось волшебство благородного напитка. Мелькнула неожиданная ассоциация с Индрой, вскормленного, сомой.
- Предвижу твой вопрос. Нет, Шаман, не мой человек в городе. Этот старый удмурт, сам по себе. Много знает, очень много и много понимает. Но, у него свои тропы. На чужие не лезет, но и на свои не пускает. Он, тебя давно прочухал, но не прибрал к рукам. У, него нет ученика. Слышал, с внуком, младшей дочери нянькается, но тот еще совсем мал. А, по их заветам шаман, без достойного ученика, не может воссоединиться с миром Инмара.
  Подсказкой вспомнился детский голос в шалмане у Шамана, и заветная песня. Блин, Белая птица! Дядя Ваня, не отрывая от меня испытующего взгляда, продолжал:
- Ты, видать, не его поля ягода. Или вспомнил что то? Чего опять встрепенулся? Ох, Андрюшка, хреновый из тебя игрок в покер, все эмоции на лицо, как открытая колода.
- Почему Шаман, если своими тропами топает, так тесно с вами общается?
- Мы, союзники.
- Против кого дружите?
- Опять подавай конкретные фамилии, должности, тайные организации. Журналюга ты обосранный. В сотый раз повторяю – пока цепляешься за понятия, суть не поймаешь. Вот скажи, что самое сложное для тебя в профессии?
- В бывшей.
- Допустим, хотя только рак в камнях не свистит. Нос в чернилах испачкал – до смерти писака. Так, что?
- Найти достойный информационный повод.
- Не свисти, темы на тебя сами прыгали, а повод дежурный, коли не виделся, так находился. У пациента все тело не здорово, куда не ткни везде кровоточащие болячки.
- Понять внутреннюю взаимосвязь разрозненных данных.
- Опять брешешь. Они у тебя без труда с твоей стороны в единую картину складывались. Не умствуй. Давай, думай, понимай, чего так не любил, что - б не пернуть, не вздохнуть.
- Мне надоели эти скачки на дурных пони.
- Мне, нужен ответ. Что было для тебя особенно трудным в процессе работы над материалом?
- Хрен, с вами. Это сопровождение в печать. Оттого, что действительно – уже не пернуть не вздохнуть. Не прибавить, не убавить. Корректор грамматическую правку окончил. Редактор завизировал. Выпускающий в макет поставил. Все, амба. От моей воли уже ничего не зависит, а хвосты недомолвок, недосказанности, сомнений жалят заразы, жить спокойно мешают. Информашку, репортаж отписал, сбросил и забыл. С очерком все не так. Газетная полоса не резиновая и рад бы, где попространней, а нельзя – краткость сестра, и все тут. Хорошо если серия. Есть повод – к недосказанности, некорректности, а то хуже к очевидной ляпе, вернуться, исправить, дополнить. Саша Петухов, редактор однажды с раздражением оттяфкал, мол, чего ты в один текст столько валишь, словно в последний раз пишешь, не растекайся, будь конкретней. А, как? Если понимаешь, что причинно – следственная связь фактов не то, что шире, значительно глубже уходит в сущность события. Но, есть долбаные правила профессии и гонорар в них не последняя строчка. Не публикуешься, сиди лапу соси, жди заказуху от рекламщиков. В джинсе правила безнравственны, мораль проститутки – любой каприз за ваши деньги, главное профессионально. Было? Было! Только это ****ство, а не профессия.
- Эк, тебя опять понесло, - ухмыльнувшись, прервал пламенную речь, дядя Ваня и пригубил коньяк из пузатого бокала.
- Это то, что вы хотели услышать? – и, залпом водку из граненой рюмки.
- Близко к теме, но не тема. Мне особенно понравилось сравнение про ****ство – почти в яблочко.
- Не понял.
- Все ты давно понимаешь. Не хочешь, а вернее не можешь, сам себе в этом признаться. Как миллионы тебе подобных. Разделительную грань между явлениями – нравственность  и мораль чувствуешь, даже понимаешь, а осознавать не желаешь. Проще понятиями жонглировать, не на потребу публики, а в оправдании собственного существования. Ты – чрезмерно качественный социальный продукт. Таких, как ты принято называть тупыми идеалистами. Очень в таких мудаках социум нуждается. Как правило, посмертно. Мертвые стыда не имают – не добрал при жизни, биографы добавят.  А, то и самостоятельно народная молва подхватит, на пьедестал возведет, мифы сложит. Народы всех времен нуждаются в своих героях. Моральных эталонах. Очень эффективный метод управления толпой. Мораль действенна, она ощутима в результатах. Она поучительна, репрессивна и поощрительна одновременно. Нравственность – нечто эфирное, духовное, божественное, как правило, удел избранных. От имени богов, во все времена, избранные диктуют волю толпе, в своих интересах. Так было всегда, так есть, но не должно быть. Христианская мораль прописала – Бог создал Человека по своему образу и подобию. Фигня, вопрос – так не губите с раннего детства этот образ и подобие лицемерной, общепринятой, менторской моралью. Казалось - бы  просто – создайте условия для самостоятельного осознания Человеком Божественного образа и подобия. Увы. Воспитать – напитать животное тело пищей. Оперативную память примитивными поведенческими навыками в замес с местными моральными стереотипами и обрядами – пожалуйста. Осознать – знать, развивать интеллект, раздвигать границы знаний об окружающем мире, о природе животного по имени Человек – нет. Табу. Животное животным, избранным знания. Что знания те, если, самим фактом избранности в первоначальном задатке гибнет нравственность, читай человечность.
  Дядя Ваня вновь прильнул к бокалу. Монолог ему явно давался с трудом. На этот раз определение – пригубил, уже не укладывалось в размеры глотка.
-  Хорошо слушаешь, одобрямс. А, мысль в башке твоей неразвитой, все одно гуляет, чего, мол, старый хрен, растренделся прописными истинами. Считай – удовольствие получаю. Давно по душам не разговаривал.
- Чинара?
- Много ему дадено, да спрос малый. Он то - же качественный социальный продукт, как ты. Только координаты социальные у вас разные. Сейчас говорят – несоизмеримые стартовые возможности. Много понимает, еще больше чувствует. Сканер изумительный. Был. Похоже, весь вышел. Мне черви любопытней.
- Кто? А, электронные. Эти мальчики программисты? Ничего любопытного в них не вижу. Ну, подарило им время иную знаковую систему информационных коммуникаций, что они от этого стали талантливей, интеллектуальней? Интернет забит дрессированными обезьянами, кайфующими от цифровых технологий. Букварь – единственная книга, прочитанная по слогам к годам десяти.
- Опять спешишь с обобщениями. Время предоставило этому поколению не просто новые технологии. Время без войн, лишений, идеологического беспредела подарило им главное – возможность саморазвития. Они – не качественный социальный продукт. Дети, выросшие, вне социальных правил традиционной морали.
- Отсутствие морали – то же мораль. Ваша – воровская, по понятиям не менее далека от традиционной, по законам.
- С точностью на оборот. Что воровская, что по закону и есть традиционная мораль. Закон предписывает, понятия диктуют – успех у того, кто сильнее, хитрее, безнравственней. Нет, и не было в мире совершенных правил для всех, знание которых не позволяло - бы использовать их в личных интересах, себя единственного. Риторическая дискуссия о природе общественного двуличия. Плюнь. Для моих червей само понятие мораль – пустой набор звуков. Самые устоявшиеся представления о жизненных ценностях? Это дополнительный протокол очередного игрового квеста. Пиво и чипсы – транзитный бонус. Они виртуальное все. Они уже почти не люди. Не привязанностей, ни любви, а главное полное равнодушие к социальному успеху – карьере, общественной значимости, материальному превосходству.
- Не подчиняй, и подчиняем не будешь. Мечта анархиста. Великолепное средство в руках продвинутого манипулятора. Например, в ваших.
- В моих лучше.
- Для кого? Для очередного отца народов, спасителя человечества? Дядя Ваня, черт меня побери, но я успел проникнуться к вам симпатией и уважением. Не разрушайте шаткий мост.  Сегодня столкнулся с явлением настолько невероятным, но очевидным, что все мое мироощущение перевернулось с ног на голову. Не знаю где и как вы обрели уникальные знания и практику, но именно вы, сейчас для меня единственное, внятно одухотворенное живое существо, представляющее это явление. А, из ваших уст льется старая, как мир, словесная труха, тысячи раз перетертых, банальных откровений.
- Милай, - совершенно неожиданно, как - то по - молодецки хохотнул дядя Ваня, - а, чем ты сам всю жизнь занимался, особенно, когда газетерил, как не перетирал всю эту труху. Поди, искренне верил, что нашел верное слово и преподнес читателю истину? Нет, Андрюша. Читатель видит и понимает только то, что хочет видеть и понимать, и это вопрос веры. В моем близком круге нет людей случайно залетных. Что самое примечательное – их не было никогда. Хочешь, называй это интуицией, хочешь судьбой. Даже приемные родители оказались не случайными. Кто бы подобрал кромешной ночью, когда пальба на улицах, окровавленного полуживого мальчишку? Вот и сегодня в моем доме люди только прошедшие через мой сканер.
- Не перестаю удивляться – ваша речь не старого вора и убийцы.
- Так у меня еще и официальный диплом о высшем образовании инженера - геолога. А, за базаром все одно следи. Привык словами разбрасываться, понимаю. Отвыкай. Привыкай, что каждое слово, верное к месту – заклятие, молитва.
- Ага, по вашим монологам это особенно заметно.
- А, ты на это, не обращай внимания, старенький я, мне простительно.
- Еще и сканер человеческих душ.
- Про души не знаю, не видел.
- Что сканируете?
- Талант. Нравственный потенциал. Еще вернее, что бы понятней было – величину заряда образа и подобия, что в человеке заложен при рождении. И, то, что от него осталось жизнеспособного в само - осознание. Только это и отличает человека от животного. От лютого, коварного зверя, для которого все окружающее либо угроза, либо пища.
- Наслышан, о таком. То же говорят, как рентген людей просвечивал и кушал, только кости хрустели. И, все во имя идеалов строительства самого справедливого и совершенного социалистического общества.
- Ты, про Усатого? Так он не зверь.
- Человек?
- Нет. Он – гриб.
- Кто?
- Самое выпученное, половое образование, во всем живом мире.
- Смешно.
- Нисколько. Самый вкусный и ядовитый враг соседнего царства – царства людей. Опасность, как правило, представляют не репродуктивные органы на поверхности, а собственно само существо – грибница. Натуралисты предпочитают все то, чья природа таинственна и не понятна, относить в отдельное царство. Сами для себя они тоже не понятны, но они - же мыслят. А, мысль не терпит пустоты. Человек это звучит гордо! И нате вам – пустое место. Кто, как, откуда, почему и зачем? Ничего не понятно. Сколько мыслителей, столько теорий.
- И, у вас есть?
- Нет. Тут я с теологами согласен, хотя и не мыслитель. Скорее практик. Это вопрос веры.
- Без религии никак?
- Конфессиональная религия, любая, такая же теория, как происхождение видов. Такая же наука от ума, разница в терминах. Одни и те же технологии релаксации расстроенного сознания при попытке собрать себя разбросанного по окружающему миру. Придать видимость понимания. Вписаться в этот мир. Найти комфортное равновесие между состояниями чувствую и понимаю, живу и существую. Быть или казаться человеком – в конце концов. А, червям этого не надо. Они органично себя чувствуют в трясине ясных и понятных знаковых систем символического значения, не превращаясь в паразитов. Кому то помешали мои системные черви? Нет. Они одинаково далеки, как от корыстолюбия, политического тщеславия, так и от анархического хулиганства. Решение помешать чему - то, уж извини, принимают подобные мне.
- Два вопроса. Подобные вам, это кто, и как вас много? И, почему – помешать чему - то, а ни кому-то?
- К падежам цепляешься?
- Морфология зацепила – одушевленное или нет.
- Вообще-то ты задал три вопроса. И на все три у меня для тебя сейчас ответов нет. По крайней мере, внятных, опять же для тебя, именно сейчас.
- Опять вопрос веры?
- А, ты, как думал? Без нее, родимой никак. Попытайся я, еще вчера, убедить тебя в твоих возможностях на кульбиты, что ты проделал сегодня, куда бы ты меня послал? Как, ты думаешь, отчего христианская церковь очень не любит сталкиваться с чудесами?
- Имитаций много. Индивидуальные и массовые психозы. Эмоциональные плацебо.
- Лично, ты сталкивался с чудом?
- Сегодняшние полеты не считать?
- Нет.
- Тогда, наверное, сколько себя помню.
- С какого возраста?
- Сложно утверждать с уверенностью. Иногда рассказываю родителям, в подробностях, о таких вещах, что родители смотрят на меня, как на сумасшедшего. Но именно о предметах – кроватке, подушке, одеяле, в котором, меня в баню носили. Тактильные ощущения. Восторг, тревогу, гнев – эмоциональный фон ситуации рядом. Оцинкованное ведро с замоченной треской на квадратном старом табурете в темном коридоре. Ярко-желтую этажерку в углу, о окна. Отец не помнил, лишь смеясь, отмахивался. Мама помнила. Вспоминая с удивлением, говорила, что так и было, но я помнить этого не могу, мол, мне и двух лет не было, когда мы жили в Усть -Ильинске. Выяснялось, что параллоновое, желтое, в рубчик, одеяло просуществовало только полгода, как она его лично покупала, от влаги начало крошится и его выбросили. Помню многое, но с одеяльцем, как подтвержденный факт, маму реально озадачил. Мое знание, в деталях, как она считала из далекого прошлого, ее отчего-то напрягало. Не могу эти эпизоды достать из памяти  командно. Необходим, какой - то эмоциональный повод, в контексте, которого они, самопроизвольно всплывают. А, что так важны детские впечатления?
- Важнее то, что они остались в твоей памяти. Удивляет, почему это тебя самого не заинтересовало? Здоровья физического много, о голове не думал. Поэтому про сны, дежавю и видения даже не спрашиваю. Спрошено было про чудо. Сталкивался в реальности с конкретными событиями не укладывающиеся в рациональные объяснения.
- Конечно. При этом, отдавая отчет отсутствию личного инструментария универсального, фундаментального образования обращался к иным источникам, обладающим, с моей точки зрения, серьезным авторитетом. Будь то живые люди или книги живой мысли.
- Аркадий, не говори красиво.
- От - ведь, блин и здесь достал Иван Сергеич.
- Плюнь, дай старику покрасоваться эрудицией. Это для тебя сейчас – дурной звонок, в личной сигнальной системе. Говоришь, как пишешь, а писать газета принудила шаблонами – ленивое мышление прячется за стереотипы. Профессиональная деформация. Надеюсь поправимый.
- Отбарабань четверть века.
- Понимаю. Так, что лучше молчи, учись и делай, что интуиция подсказывает. Как, ты ее называешь? Чуйка? Птица Додо? Улыбка Чеширского кота?
 
   Про чуйку мог в разговоре, возможно, где то в публикациях, но Кэрэловские образы – только для внутреннего потребления. Думаю, о них во мне вообще никто не знает. Не знал. Вот тут и пробило, с внезапной очевидностью:
- Вы, телепат!
  Дядя Ваня молчит. Откинутая, на спинку продвинутого кресла, его голова укрыта в темной стороне границы, светового ручейка от старой, эбонитовой настольной лампы. Не та ли лампа, с которой он вошел в Ленинградский Дом студента? Стоп, сейчас не это важно. Он, улыбается. Улыбка Чеширского кота, двойник чуйки, со своей спецификой – радость от самопроизвольно совершенного открытия, пусть частного, в череде сложной путаницы причинно-следственных связей, события.
- Значит, все это время, вы сканируете мое сознание и возможно его контролируете?
- Сознание нет. Его, невозможно сканировать и контролировать человеку. Мышление – да.
И, называй это, как хочешь, как тебе понятней. Например, я не знаю, какими картинками ты воспринимал окружающих под воздействием эликсира. В цвете? Чинара так - же. У, многих звуки – музыка или графические символы. Ты знал до этого значение того или иного цвета, сочетаний, оттенков, плотность, размеры, характер и форму пятна? Уверен, что чувствовал, догадывался и даже пытался себе объяснить. Но откуда появилось точное, ясное знание значений, без слов и понятий? А, природа полета? Впрочем, с Чинарой у тебя лучше получиться разобраться. У, меня не получилось, а вы с ним в одном канате.
- И, не интересно?
- Интересно, но у меня и своих вопросов выше крыши.
- Догадываюсь, но на кой ляд, при ваших возможностях, столько времени тратить на пространные беседы со мной? Зачем столько словесного хлама?
- Во - первых так тебя читать легче. Во-вторых, до тебя так быстрее доходит в режиме сознания. Что, ты делаешь, в первую очередь, после открывшейся,  для тебя, лосутинки локуса истины? Спешишь, мимолетное, открытие облечь в понятную для себя мыслеформу, а еще лучше фиксируешь письменным знаком. Считай все, сдох. Пазл всего рисунка, из мертвых сегментов, уже не составишь. Но, это твой, индивидуальный метод мышления. Есть иной. На примере научных открытий технологического характера. Талантливый человек отталкивается от частной, но основной идеи, что для него большой вопрос и эффективно складывает детали решения. Он уже видит внутренний механизм и дело за технологической схемой практического воплощения. Он – опора и движитель этой цивилизации.
  Иная ситуация с подобными тебе. Из штанов выскакиваете на пути от малого к большому. Все, те, кто постоянно яростно раздражен готовыми схемами, для всех, всеми принятых социальных правил в обществе, именно здесь и сейчас. Если и доживаете до возраста, когда интеллект готов осмысленно принять неприятное, то находите утешение в старом, добром – боже дай мне силы принять то, что я не в силах изменить. Такие по инерции еще перетирают труху своих и чужих благих открытий, но в развитие цивилизации людей верить не будут, как в победу человеческого над человека - животным. Безлико, с легкой вонью, животно будут цепляться за быт  и видимость жизни, понимая, что ничему не учатся люди. Одна радость – онанируя, злорадно сделают новое открытие – не будет вам всем контакта с инопланетным разумом. Не достойны человеки вселенских знаний. В лучшем случае поубивают друг друга, в худшем взорвут мир.
- М-мн да, страшненькая картинка, мерзостная. Похоже, дядя Ваня вы ее с моего мыслительного процессора сняли. А?
- Плюнь ты не единственный и не первый. Может быть, последний? Только это иной сказ.
- Про то, что все, амба, человеческой цивилизации?
- Ей, родной, при любом раскладе давно амба. Дело даже не в календарной дате апокалипсиса. Нет конца света, пока существует тьма. Речь о естественной гибели именно этой цивилизации именно этого биологического вида, к которому мы с тобой имеем честь, быть приписанными, по факту рождения. Сколько, по твоим, скромным расчетам существует человечество в настоящем виде? Примерно 100 тысяч лет? Скромно, и даже знаю, из каких источников твоя мысль проистекает. У, тебя во лбу все написано. Хорошо, допустим. Каков временной отрезок видимой истории цивилизации? Точнее, по твоим понятиям, имеющий подтверждение в археологии. Опять, примерно, это 50 тысяч. Аутентичными письменными артефактами – с натяжкой 10. Осмысленный в понятиях, но неосознанный, исторический период, тупая арифметика – 5. Более- менее, не вызывающая сущностных споров исторической датировки фиксированных событий, эпоха – 1 тысяча лет. За последний временной отрезок,  цивилизация хотя бы 100 лет знала период без  человеческого геноцида – массового уничтожения себе подобных? Не считая мелких брызг. Самые жестокие, с цивилизационной точки зрения, социальные возмездия – закон Талиона, кровная месть, моральный приговор инквизиции и диктатуры пролетариата, государственная казнь – только многократно увеличивали количество человеческих жертв. Разумеется, все во имя наиболее совершенной модели общества, в интересах сообщества людей.
- Нет человека – нет проблемы.
- Само понятие проблема, пущено в обиход не философами. Для этой братии сущность бытия – само по себе комплекс не разрешимых противоречий. Понимаю что, но не знаю как – основной вопрос философии. Громадный, роскошный храм человеческой культуры из века в век возводится на зыбучих песках, без основополагающей основы. Твое представление о якобы цивилизационном кризисе причиной, которого системные ошибки –  иллюзия, что заменяет фундамент храма обреченного. Как не выкаблучивались самые мощные мыслители, а здание культуры неумолимо уходит в песок забвения. Как не изловчались мыслители - практики в самых изощренных конструкциях, надстройки все одно не достигали неба.
- Искусство?
- А, эти жалкие артефакты, осколки истины, тряпичные лоскуты от образа и подобия. Так, то не потопляемый, как правило, культурный мусор с утонувших кингстонов. Зыбучие пески забвения их держат на плаву. Результат парадоксальности человеческого мышления, его болезненного стремления все - таки решить основной вопрос философии. Ведь чувствует, сукин сын, и даже старается понимать – вот оно, фрагмент того, что надо, но как, а главное, что это и как это собрать в единый пазл? А, вот никогда и никак. До каждого последующего поколения, самые мощные артефакты, переходят в качестве товара, все более повышающегося, со временем, в цене. И, в самом худшем раскладе, становятся культовым предметом массового слепого поклонения. Источником наркотической дозы приоткрывшейся истины. Пригубил, покайфовал, испытал катарсис?  Все. Ныряй, обратно в мировое гавнище, до следующего сеанса. Артефакты – консервы сконцентрированного, смертным автором, фрагмента приоткрытой истины, от образа и подобия. Для самого творца, создание подлинного шедевра –  процесс мучительный. Он же зараза, в рамках бытового массового мышления, пытается искренне и полно донести внезапно полученное откровение. Он иначе не может. Это сама сущность его о со знания, но в слепую, через пелену ощущений, преодолевающую железный занавес социальных законов. Больно. Думаю порой не выносимо.
- Вот так и сжег Николай Васильевич, второй том «Мертвых душ».
- Если дописал, что сомнительно. Как нормальный обычный гений просто ужаснулся, оказавшись, над пропастью. Предпочел отползти обратно, в благодать общепринятой морали, окончательно сошел с бытового мышления и умер. Ему больше повезло, чем, столь авторитетному для тебя, Карлу Марксу. От имени Гоголя, посмертно, никто не дописывал последующих томов. Не корректное сравнение? Жанры вербального творчества не сопоставимы? Но, у обоих, одна цель и одинаковы методы. Как, всякие нормально мыслящие творческие люди, прежде чем предложить модель общества, выводящую цивилизацию, из социального тупика, они решают детально разобраться, мол, а что не так в датском королевстве сейчас. И, делают это гениально. Выводы на любой, самый взыскательный вкус, самого широкого спектра читателей. А, дальше – пропасть, выхода нет. Вот, тут - то и выступает на первый план вопрос веры. Образность и системная понятийность авторов, приоткрывших истину над тем, как работает это – плохо, уже упакованы и предложены, к употреблению. Бери, кто хочет, кушай, как умеешь. Второй том – ответ  на вопрос, а что в - замен? Тому, что тянет в пропасть? У Гоголя внимательных, готовых к осознанию, читателей, не меньше, чем у Маркса. Гениев не предвидится.  Первые их тома, про цивилизацию мертвых душ не на одно столетие писаны, только времени на это, похоже, уже не осталось.

Чайная церемония.
   Повисла пауза. Дядя Ваня, тяжело дыша, ее прервал:
- Если Князь еще остался, плесни на глоточек. Похоже, тебе за второй бежать.
  Ища поддержку аляповатому остроумию, усмехнулся. Шлепнул сухой ладошкой, по подлокотнику коляски и, кивнув в сторону моей, добавил:
- Или поехать. У меня в другом шкапчике, в опочевальной, еще одна заветная бутылочка заныкана. Кстати, а где твои костыли?
- По-моему, на - верху остались, у беседки. Чинара, меня экстренно эвакуировал. Не до костылей.
- Скажи, а не было желания, после эликсира Чинары, от них совсем отказаться?
- Фа, утверждает, что я без них передвигался. Сам этого не помню. А, разве эликсир это не ваш рецепт?
- Да, наш, человеческий. Конкретно этот, приготовлен Чинарой.
- Но по рецепту старого манси. Который, в силу мало вразумительных причин, эксклюзивно передал его, именно вам.
- А, про мотивы решения Федьки - аделя, тебе никто и не рассказывал.
- Зачем проговаривать, без того понятно. Для таежного язычника – вы хороший человек, убивающий людоедов. Мифологическая телега, по жизни, катилась впереди вас?
  Показалось или действительно дядя Ваня вздрогнул и в кресло больше обычного спрятался? Неожиданная реакция для старого истребителя людоедов. Или здесь доминанта – прилагательное к воинственному существительному? В очередной раз, на - вскидку, попытался определить его возраст и вновь запутался. Сколько же лет этому человеку?
- Я, попросил налить коньяк.
  Не полутона, в интонации, требовательности, раздражения, обиды. Мягкая констатация факта из уст усталого, пожилого и очень интеллигентного человека. Меня, как нагайкой стегануло. Отсутствие именно командных интонаций заставило суетливо обратиться к манипуляциям с коньяком. В бутылке еще изрядно булькало Князем. Плеснул на пол - пальца, ранее отмеренную, дядей Ваней дозу в его пузатый фужер. Себе в рюмку налил водки. Не произвольно поднял глаза на дядю Ваню. Тот смотрел на меня уже знакомым доброжелательным, но предельно испытующим взглядом. Встретившись, с моим, словно переключился на другую волну, брюзгливо произнес:
- Не смотри на меня, как школяр на ментора. Хочешь, пей. Думаю, хуже не будет. Могу Настену вызвонить, коли закуска не устраивает.
- Не, не надо. Бывало и хуже.
- Конечно, если в советской армии, молдавский самогон закусывать московскими пряниками с астраханской хамсой.
- Опять демонстрируете свои возможности? Кстати они у вас постоянны, или, только, после эликсира?
- Родился таким.
- И, вы не нуждаетесь в эликсире?
- Нуждаюсь. Он меня структурно организует.
- Чего делает?
- Стимулирует мои способности от природы. Ты - же понимаешь, что каждый человек рождается со своим даром. Своим индивидуальным талантом. Другой, вопрос, – в какой форме реализации и состоянии силы он доносит его до зрелого возраста. Если, конечно остается, что и куда нести. И, это еще один принципиально важный вопрос. В, какую локальную социальную нишу он попадает по факту появления на этот свет. Дар гибнет? Дар развивается, совершенствуя формы реализации, именно своего свойства? Дар воплощается в модернистских инициациях социальных вызовов? Дар, становится проклятием или благословением в, чертовски запутанной людьми, цивилизации человеков. Вспомни столь любимого тобой, с детства, Петра Чайковского. Мелодии оставь при себе. Факт его биографии, зафиксированный воспоминаниями многих очевидцев. Трех летний ребенок бьется лбом о стекла окон барского дома, без адресно бормоча – звуки, ах эти звуки! Дар невероятной силы! Чайковский – гений, родившийся в благоприятной социальной нише, в условиях не просто не препятствующих развитию, а радикально способствующих реализации свойств дара. Заметь, Чайковские не относились к аристократической элите того сообщества – столбовому дворянству. Были людьми умными, достаточно, для того времени, образованными, а главное думающими. Чуть позже публицисты - мыслители, бля, кухаркины дети выдумали для себя бездарных исключительно русское понятие – интеллигенция, подразумевая именно эти качества. Тщеславие – разрушительная сила для проявления таланта. Болезненное чувство социальной неполноценности, помноженное на тщеславие – могильная плита, порождающая чудовищ. Не сон разума, сон сознания порождает чудовищ. Не Гойя ошибся в названии офорта. Ошибка по понятиям разума художника. Бодрствующему сознанию нет никакого дела до социальных условностей. Знание дара отнимает у личности без остатка все возможности человека в момент своей реализации, без оглядки на законы общежития, на бытовые понятия. Так благодать дара становится проклятием. В этом мире.
- А, есть другие?
- Не знаю. Я, агностик.
- Без исхода, какая - то, драматическая.
  После чего выпил водки. Занюхал кистью руки, поднесшей рюмку. Так, как всегда делал в подобном контексте и закурил безумно ароматный «Кэмел». Кэмел, ха. Не лицензионный, без фильтра, настоящий. Давно ли зажеванному бычку рад был? Старый анекдот всплыл про интеллигентного, бля, алкоголика, вынырнувшего по - утру из запоя и осознавшему, что все потерял и жить дальше бессмысленно. Петлю спроворил, на табурет влез и вдруг увидел, с высоты принятого решения, не допитую на треть бутылку водки, что за ножкой стола спряталась. Не оставлять ведь гадам, что рано или поздно его обнаружат. Снял петлю с шеи, слез с табурета, вылил водку в грязный стакан, выпил. Нашел окурок, прикурил. Сидит на табурете и думает – а, смотри-ка, жизнь то ведь налаживается.
- Ну, да так и примиряли тебя никотин и алкоголь с окружающей действительностью, на грани безумия и обреченности на беспомощность.
  Блин, опять упустил, что этот гад, мысли читает. А, дядя Ваня, как ни в чем не бывало:
- Не переживай, как блокировать чужое проникновение в разум, тебя Чинара научит. Сейчас терять время на это не будем. Вербально формулируй вопрос, иначе мой ответ тобой не осознается. Ведь ты хотел спросить нечто важное для себя, до пластинки с анекдотом. Не спеши, подумай. Банальности типа, кто виноват и, что делать в данном случае не прокатят.
  А, хотел ли я, что - то спросить именно в тот момент? По - моему, нет. Не было для меня открытий, в сентенциях дяди Вани. Если чему-то и не находил настоящего имени, то в облаке чувств, продиктованных практикой и мышлением, понимание его откровений, присутствовало всегда, сколько себя помню.
- Стоп. Извини, что вмешиваюсь, - опять дядя Ваня, что б ему, - еще раз, извини. Вопрос формулируешь в верном направлении, а вот порядок понятий, которыми оперируешь, укладываешь в привычную для себя схему последовательности определений по значимости. Ведь ты не приемлешь обманку формальной логики, а мучительно, по жизни, за нее цепляешься. Отключи эту функцию. Сейчас, не бытовая ситуация и время, пока, у нас есть. Доверься ощущениям, чувству. Постой, не взрывайся. Понимаю – сложно, не привычно, входить в подобное состояние, без химических катализаторов. А, ты попробуй. Оставь себе привычные инструменты мышления, но не позволяй им доминировать. Легко входи в поле свободных ассоциаций с наиболее яркими для себя образами.
  Манипулирует, телепат проклятый? Но, от действительно вспыхнувшего импульса раздражения, на непонятки дяди Вани и следа нет. А, чем я, рискую? И, так дохромал за последние две недели, до реального осознания конечного предела своего бытия. Отчетливо понимаю, что смерть, как таковая, не так пугает, как боль – реакция на ужас, уход из пространства и времени, своего я в понимаемом умом, ощущаемом физически мире. Мир будет, а меня нет? Я, так и не закончу свою повесть? Так и не пойму, на кой ляд, Стругацкие структурно смикшировали два великолепных произведения в одно. Почему «Хромая судьба» съела «Гадких лебедей». В притче - предтечи мифа о детях-индиго чувствовался оптимизм, светлая перспектива, не смотря на то, что безнадежно серо, изматывающий, идет дождь. А, почему миф? Разве не становится с каждым годом очевидней факт увеличивающегося количества не обычных детей? Чьи способности удивляют, но не объяснимы с точки зрения базовых научных представлений благородной публики. Эти свойства не возможно, пощупать, измерить, понять, дать имя и номер в соответствующем каталоге.
   Ясный перец, что дети с подобными свойствами были всегда. Не все выгребали из ямы социального гавнища. Вернее, как правило, не выгребали. Безумно глубока, коварна, бесчеловечно жестока и чудовищно вонюча лицемерием, глупостью и ханжеством. Дело, блин, даже не в ксенофобии усредненной нормы к ненормативной непредсказуемости не объяснимых возможностей. Нет человека в голове – меньше проблем по жизни. Индиго с трудом поддаются социализации. Не оттого, что не хотят, они тупо не осознают с даром своим, очевидности правил выживания в этой гребанной яме.
  Из тысяч к признанию доплывают единицы. В первую очередь одаренные головастики, чей дар приносит реальную пользу техногенной составной современной цивилизации. Во - вторую – генераторы невербальных идей, сумевшие выразить, пусть незначительный клочок истины, но в конкретной форме, возможной к потреблению, пусть через чувства, окружающим сообществом. Те, и другие становятся средством извлечения личной выгоды администраторами системы, что структурно определяет это сообщество и управляет им.
  Личность в системе уже не доминирует. Система, подавления яркой индивидуальности личности, в интересах выживания всего человечества, сформировалась за долго до ее появления. Человеку, достаточно в нее попасть, что бы стать большим или меньшим болтом, в изощренно сложном механизме социального мироустройства, болтиков поменьше или уж совсем ничтожных. Не кондиция, отторгается. Включается парадокс – в стремлении к материальному и эмоциональному комфорту сообщество человеков теряет возможности к реализации этого устремления. Вот тогда системные администраторы – большие болты подвергаются секвестрации. А, для настоящего болта, потеря фундаментального положения в системе, при самом удачном раскладе – потеря смысла бытия. Жизнь положена на жернова получения самого сладкого наркотика – ощущение власти. Существование безголового болта, без этого наркотика – бессмысленна.
  Вся фиксированная история цивилизации человеков – история личностей, болтов, своевременно, но ненадолго, воспользовавшихся чужими дарами. Для модернизации. Не системы механизма социальных функций, эта бяка фундаментальна. А, получения очередной более или менее эффективной смазки в работе отдельных узлов, болтиков и колесиков. В результате, монстр, социального мироустройства, с ужасным скрежетом и болью переваливается из века в век. По вешкам, условно поставленных, тысячи летий.
  Культура – искусство, наука и есть эта смазка. Масло, выдавленное из живых людей, обладающих дарами. Благодаря которому, уродина в форме эгоцентрической улитки, продолжает ползти по склону. Главное – «Мы, вместе! Правда, не знаем, в каком?». У, Стругацких в романе исхода нет. Сорокин прячется, в голубой папочке, в так и не дописанном романе. Банев, трагически провожает гадких лебедей, в другой мир. Обреченно понимая, что в этом, для них места нет. А, если есть!? Без Баневского трусливого – значит, для меня нет.
- Дядя Ваня, а почему ты сказал про своих электронных червей, что они уже почти не люди?
- Ни хрена у тебя не получается. Ждал иного вопроса. А, ты с чего начал, к тому вернулся.  Похоже, бесполезно тебя выбивать из колеи понятий. Мыслишь словами. Сопротивляешься образам сознания. Упорно цепляешься за литературные отражения. Консервы конечно жизнь поддержат, но для прорыва нужна живая пища, собственной сущности. Этой энергией ты водку закусил. Да, не швыряйся, ты, рюмкой. Не сейчас закусил, лет двадцать назад начал, теперь долизываешь. Вот отчего, в свое время, тебя Шаман забраковал.
- А, вы значит, эту энергию сохранили и направили в созидательное русло? Вы, даже не понимаете и не можете человеческим языком объяснить природу свойств, своих же уникальных возможностей. Без супер эликсира, магического, что, кстати, и не вами открыт, самостоятельно шагу ступить не можете. Почему Чинара перестал летать? А, куда меня самого сегодня занесло?
- Страшно?
- Местами.
- Ну, вот на один из вопросов уже ответил. Подниматься проще, чем опускаться.
- Не, фига себе легкость бытия.
- Я, сказал проще, а не легче. Вот опускаться сложно, но значительно легче.
- Дурацкая, словесная эквилибристика. Семантически парадоксальная шелуха. Пустота, загоняющая мышление в ступор.
- Вот еще один ответ, найденный самостоятельно. Можешь, когда хочешь, избавиться от опорных силлогизмов. Лети дальше.
- Вы, хотите сказать, что вербальными средствами не возможно вообще зафиксировать знания о со знании? Блин, заговорил на птичьем языке, тьфу на вас. Так, что это за знания? С кем или с чем человеку необходимо, ну, скажем так, с кооперироваться?
- У, тебя в голове другое понятие крутилось, кажется – ассоциироваться?
- У, меня вообще большой словарный запас.
- В этом твоя беда. Ты, не в силах собственную мысль четко и полно передать собеседнику. Не оттого, что беспросветно туп – мысли то нет-нет, а появляются, неожиданно любопытные. Только прежде, чем быть озвученными, они непременно обязаны поваляться в панировочных сухарях слов из конструктивной торбы. Все, хана мысли. Ее живой, свободный полет от сложного образа прерван. Посыл, от нового, неизвестен. Таких, как ты миллиарды. Думай, что говоришь, говори, что думаешь. Краткий курс языкознания от Усатого. Не он придумал, лишь довел до абсурда, в печатном виде. Подвел резюмирующую черту, в середине прошлого века, под историческую практику вербальной культуры – язык, как основной инструмент социализации людей.
- Бытовое, бля! От молотка по пальцу – более эффективный носитель информации?
- Для тех, кто не только услышал, а принял значение сигнала, в полном объеме – да.
- Выходит я, потратил четверть века на хрень собачью?
- Так ведь, батенька, вы не писатель, не поэт, не художник, ни композитор. Вы – лабух. Журналист. Как автор, допускаю, что быть может несколько честнее, талантливей, удачливей многих коллег. Но это все. Читатель, если чем-то удалось его подцепить, твою личность, в свое будущее не потащит. Весь груз личных открытий о мире, не смотря на тираж публикации, останется твоим личным багажом.
- С конечной биркой на пальце правой ступни?
- Что делать таковы законы жанра. И, то если повезет. В свете последних событий в позитивной кульминации, не уверен.
- Какая разница, пункт конечного назначения, сомнений не вызывает. Но, какого черта, со мной валандаетесь?
- Чинара, тебя не предупредил об опасности крепких выражений, до и после, эликсира?
- Пробубнил. И, что? Слово ведь – костыль, по - вашему, для не доношенного сознания.
- Словоформа – да. Содержание – нет. Забавно подметил – костыль. Обычная опора, в определенный момент, глядь и становится орудием убийства. Ты, не глазливый – не твой дар. Но, характер воздействия эликсира индивидуально не предсказуем, не по срокам, не в формах выражения. Ты, легко вошел, без осложнений вышел. Что произошло с твоим сознанием, Перун ведает.
- Перун?
-  Обычная персонификация мифологического мышления – кому-то помогает в осознании. Не фиксируйся, чужая партитура. Ты, прав природу явления невозможно понять, в системе понятий, а возможностями пользоваться. Умышленно, владея индивидуальной системой методов, или интуитивно – без сознательно.
- И, много тех, кто, имея дар, не отдает себе в этом отчета?
- Гораздо больше, чем принято, считать.
- А, кто считает?
- Массовое сознание. Не путай с индивидуальным осознанием. Толпа – стихийно возникающая система обезличенных генераторов, замкнутая на себя. Питающая, себя, собой и не подвластная контролю, с позиций здравого мышления. Джин из бутылки, бессмысленный и ужасный разрушитель. Поэтому толпу необходимо разбить на отряды, кланы, классы и до времени, загнать обратно, в бутылку. В организованный сосуд из морали, традиций и суеверий. Чем устойчивей стереотипы поведения и мышления, тем больше предсказуема реакция толпы. Стихия, становится, управляема, коли, крепка рука, что регулирует плотность пробки в горлышке бутылки. Стереотипы массового сознания, как правило, перевешивают любые правовые нормы официального значения на весах истории.
- Ну, это и без вас – аксиома. Про слово. Про костыль, пожалуйста, подробней для моего недоношенного сознания. Сглаз, проклятие, приворот – все от природы одаренных людей?
- А, вся чертовщина от людей, как и благословение. Как карта ляжет, по жизни, для обладателя дара. Социальной жизни, другой - то у человечества нет. Иной добрый человек, в сердцах скажет, что – оно и сбудется. Понимания нет, а чувство вины замотает и самого в могилу сведет. Другой, дурной, дурью своей тешится, по не до мыслию, от гордыни или корысти ради. Урвал, кусок технологий из бабушкиного арсенала и мало того, что свой дар сгубил, на себя его силу опрокинул. Психушка, с собственными бесами в очумелой башке – не самый страшный приговор. Сон сознания порождает чудовищ, порой вполне осязаемо материальных. Даже для окружающих. Не сталкивался?
- Не, я - же не сглазливый.
- И, это верно, здоровья в тебе больше. Чужое безумие только по приглашению, в открытую дверь мышления входит. Это закон веры, обратный сигнал приема любого безумия. Но, ты, у Настены проконсультируйся. Обязательно на тебе след проклятья, али сглаза какого, найдет.
- Настя тоже? В, смысле, это, ну – эликсир?
- Да, нет, так по-деревенски, по - бабски волхвует. Про таких в народе говорят, мол, светлая душа.  У, нее, как у тебя один и тот - же диагноз – здоровья много. Не благодаря, вопреки жизненной практике с ума не по сходили. Стоп. Обожди. Кто такой Хрен? Что за Город?
- Сказитель Магай, опять в моей голове роется?
- Извини.
- Тридцать третий раз?
- Да, хоть в сто тридцать третий. Пойдешь в полет, эти якорные буи избегай. Слишком сильные образы. Очень мощный обратный резонанс. Зацепит, не вернешься. Чинара, объяснил, почему перестал летать?
- Догадался, в контексте. Брата встретил, старшего, из блокадного Ленинграда.
- Ну, да – чудо, что мы его тогда с Ники выдернули. Один, я бы не смог.
- Николай Михайлович то - же сканер?
- Его, природа, богато одарила, многогранно. Часть зарыл, часть сгубил, часть на глупости растратил. Полет – одна из граней и то сильно попорчена такими же, как у тебя якорями подсознания. Ты, слишком поздно приходишь к осознанию, что говорить о Ники. У, него социального балласта, по более чем у тебя и когти обратных якорей коварней. Много дадено – больше спрошено. Кто ты и кто он!
- И, рад бы в рай, да грехи не пускают?
- Ага, вот оно, началось. А, я - то старый пень все думаю – вернется, нет к тому, зачем пожаловал? Я, перед ним все схроны полные алмазов, а он все медный пятак держит в дырявом кармане. Тебе это надо? Тебе нужна сомнительная, правда, о неясных событиях полувековой давности?
- Насильственная смерть Дианы Сканер, ее отца и сестры – факты предельно ясные. Нравственные законы обратной силы, как и срока давности не имеют. Человек не может убить человека, иначе он перестает быть человеком.
- Ах, ты - ж, боженьки мой, только посмотрите на этого моралиста. Ну, какие законы могут быть у нравственности? У, чистой, силы дара? У, того, чему определений-понятий  человеческих, по определению не существует. Не в силах мышление охватить необъятное, то, что и составляет суть осознания, его природу. Тьфу, на твой хваленый глоссарий, тебе и Кьеркегор не впрок, все одно по понятиям, ни одной конструктивной модели. Как ты в принципе, до сих пор, не сдох  в этом винегрете? Бесполезно убеждать на этом понятийном уровне, соскользнешь с плоскости. Сам все осознаешь в полетах. Сейчас, когда ситуация, что вожжой под хвост, прими, как парадигму.
   Нравственность это не есть сам дар, как и талант –  лишь очевидное проявление его возможностей, укладывающихся в понятия и мышление человеческого разума. Мораль – комплекс поведенческих правил, здесь и сейчас для данного общества, исключительно репрессивного характера, формирующий свод социальных законов. Закон, безупречно морален, но, как правило, безнравственен. Нет, и не было в истории человечества нравственной судебной власти. Само понятие власть – безнравственно. Но это – закон выживания сообщества людей в единственно жизнеспособной ценностной системе координат насилия и лукавства для достижения субъективных благ.
 Положенная в основу цивилизации безнравственность позволяет создать видимость стабильности устоявшейся модели общественной системы и представлений о мире, но только здесь и сейчас. Стандарты прописанной морали, ратифицируясь в массовых общественных стереотипах и законах государственной власти, непременно запускают в действие Прокрустово ложе для всего, что не укладывается в правила по устоявшимся понятиям. Приходит очередной Тесей и благородно убивает Прокруста, освобождая место у станка для более изощренного садиста Полипемона. И, его убьет новый Тесей, что бы предоставить очередному, более изощренному, продолжателю дела Прокрустова, на утонченно модернизированном станке.
    Умозрительная условность, по понятиям, геометрия Эвклида 3-его века до нашей эры, к 20-му веку нашей, загоняет математику в теоретические противоречия. А, прикладное предназначение – в ступор.  Со страшным скрежетом неизбежности, фундаментальная наука, вынуждена принять систему новых понятий – Лобачевского.
  Теория относительности то же могла обойтись без личного имени, поскольку она существует. Но, теоретикам квантовой физики, пришлось бы самостоятельно вырабатывать новый птичий язык понятий. Не будь уже зримой картинка понятий о мире от Лобачевского и Эйнштейна. Для людей одаренных, сохранивших в себе силу дара для момента его реализации, понятие – закон, это фигура речи, не больше. В отличие, от вечно плавающих в зыбких границах словесной проруби, бездарных радетелей морали. Для них – закон есть закон. Душой и телом. Здесь и сейчас. Кто не с нами, тот против нас, а за нами, правда и ядерные боеголовки.
  Ничему не учатся люди. Иллюзии слаще настоящего. В мире нет, и не может быть законов, продиктованных человеческой моралью. Мораль – продукт безнравственности. Обыденное мышление в условиях перманентного, но непременного одичания.
   Научно-технический прогресс – очень серьезный аргумент в совершенствовании костылей поддержания боле - менее человеческого вида культурной грибницы цивилизации человеков. Но, стремительная технологическая модернизация компромиссов, в изначальном конфликте людей с природой, с природой своего человеческого я, лишь усиливает процесс одичания. Обреченно бездарна не сама толпа, жаждущая не осознанного потребления достижений научно- технического процесса, а в первую очередь те, кто из века в век, тащит иллюзии личного морального успеха, в качестве механизма социальных законов. Без этих иллюзий они и человеками перестают быть, не то, что людьми.
  Самостоятельно, моральная система социальных законов, без даров от не понятной для нее силы, ничего создать не может, по определению своей бездарности. Ни нитку вдеть, ни кафтан сшить, а иголку не то, что не сами изготовили – не они придумали. Не всех, бог, в темечко клюнул. За то! Одеть, обменять, обмануть, продать – пожалуйста. Это по понятиям социальных правил, понимаемым. Для тех, кто вкусно понимает – кафтан оригинальный.  Для толпы? От кутюр, та - же хрень, но серийно, мишуры по - более, материал по - проще. Пипл, схавает! Вальс цветов на рингтоне. Дешево и сердито и, как у людей. Толпа требует еще проще и больше, по понятиям.
  Интерактивная, коммуникативная сеть? Вот настоящая революция! Вот, что позволит эволюционировать цивилизации человеков в светлое завтра человека. В общество равных возможностей реализации многогранных способностей одаренных людей. Иллюзия, порожденная иллюзией.   
   Иллюзия в кубе для социализированных одаренных людей из страны Утопия. Точно таких - же, что подглядев у мироздания жалкий клочок истины, создали все технологические предпосылки для атомной бомбы, а после морального лавирования в политическом гавнище, вообще заткнулись. Заговор молчания. Прям, монахи в обете. Индивидуальная система самоликвидации. Только, для моральных законов, интеллектуальное место, пусто не бывает.
  Дар, вместе с человеком, не спрашивает разрешения на появление в этом мире. Он и есть мир, но иной. Настоящий. Не условный в понятиях, а лишь возможный в сознании. В отличии оттого, что, безусловно, хищная, людоедская зверюга, всегда готовая сожрать любой дар с человеком, в своих интересах инстинкта самосохранения. Сытой, эта зверюга, никогда не бывает. Косточки выплюнет и тут же ищет свежее мясо. А, поскольку, по определению своих же понятий, не представляет, а чего же ей собственно не хватает для насыщения, то жрет все, до чего дотянется. Эффективней пасть распахнуть по шире, настолько широко, что бы со временем превратиться в саму эту пасть. В ней, собственно и взращивать человеческую культуру, атрофируя в себе все другие функции живого организма. Кроме - жевательного, глотательного,  перерабатывающего, выводящего шлаки рефлексов. Превратиться в громадную зубастую, жирную жопу, которая, таки уже никуда, не спешит. Стремительная склонность к ожирению ее просто убьет. Тяжесть накопленной информации, не усвояемых знаний, по инерции – про запас, сохраняющихся в проектной биофизической конструкции, просто раздавит эту задницу. Переварить и усвоить весь объем значений, нечем.
 Но, есть еще один важный рефлекс у зверюги – вкусовые языковые рецепторы. Работа языком. В короткие моменты притупления чувства голода, задница, своим рудиментарным инстинктом самосохранения запускает механизм избирательности в пище, для поддержания минимального тонуса дрябнущих мышц. Одаренные человечки молочной, социальной зрелости – любимое лакомство. Необходимо создать особые условия созревания и пустить на переработку, на пике раскрытия возможностей дара. Нормировано и адресное, так сказать, допустить некоторый либерализм, для иллюзии самоутверждения. Знает, жопа, априори – без этого никак. Мало создать предельно благоприятные условия для инициации одаренности, важнее, с языка, не упустить, взорвавшийся горошек. Перезрел горошек, парадоксально утратив связь с даром? Закатился в молчание внутренней эмиграции?
     А, то и чего хуже – спятил с ума, стал социопатом и готовится саму жопу взорвать, к черту. Язык и зубы к бою! Найти, заставить, обольстить, купить, обезвредить. Фигу – синдром Пелермана. Не пойдет горошек на службу жирной, зубастой жопе, что по собственным понятиям обречена, на самоуничтожение. Фильма. Идея – сценарий есть. Уникальная режиссура – есть. Продуктивное технологическое обеспечение есть. На экране порнография. Фильмы нет.
    Буряк – свекла. Не дошел продукт до гениального борща – красиво, вкусно, полезно.
  Не укладывается, по понятиям – иначе мыслить не может, зубастая задница, в понимании происходящих, даже с ней, с любимой, реальных событий. Для отмазки, язык работает.
  Дар, сущностное, по природе, своей – созидательное начало. Разрушение – путь гибели человека дара.  Яркие проявления дара – нравственность  и талант. Они, что близнецы- братья, в социальной среде саморазрушения, погибают. Личность умирает. С человеком, обладающим фрагментами дара.
   Не твои ли излюбленные цитаты? От Шоу – пью, что бы остаться трезвым. От Эйнштейна – для гениальности мне не хватает безумия. Нравственность и талант – всего лишь, локальное, проявления дара. Как совесть – лишь следствие от осознания  индивидуальной силы нравственности и дара.  Социальное мышление заткнуть и жить по совести – осознанно, а не иначе. Так, что - бы совесть не мучила, не разрушала личность человека. Не превращала в глухую задницу.
  Не проливной дождь кинжальный, хлынувший, в свирепо направленных, штормовых порывах ветра, от  массовых  стереотипов мышления. Не сама атмосфера мокрецов сохранения себя, избранных – меланхолическая, интеллигентская тоска, в мелкий, занудливый, дождичек. А, внезапно ясное небо расправляет крылья Гадким лебедям, даруя свободный полет сильным птицам. Кто? Мокрецы, изгои общества открыли небо?
    Если и существуют в мире закрытые анклавы, практикующие воспитание сознания вне доминирующих норм социального мышления, то только вопреки,  само - выживанию цивилизации человеков. Ее моральным законам. Анклавы обречены, если не идут на сотрудничество с цивилизацией. Кто не с нами, тот против нас, а у нас ракеты есть. И, компромиссы не возможны – правила игры, как и само поле принадлежат моральным законам человеков. Парадокс, но по этим - же законам, человеки получат лишь очередные орудия самоубийства. В атмосфере насилия и двойных стандартов, нравственность и талант людей гибнут. Так, я, спрашиваю тебя – о, каких законах, говоришь ты?
- Ух, ты!
  Внезапно для себя, заулыбался.
- Такого длинного и образного тезиса, дядя Ваня, от вас еще не поступало.
- Мн-да, в попугаях, ты, конечно гораздо длиннее. В мартышках – лучше, но до слоненка еще далековато.
- Что?
  Дядя Ваня, с громким щелчком, закрыл крышку, массивного, очень древнего корпуса карманных часов. Когда, откуда и с какой целью они появились у него в руках?
- Это, я, так для себя, для удобства, условно в мультяшках, классифицирую временные подгруппы вне понятийного усвоения информации. Унифицированного метода тут не придумаешь. Все очень зыбко, едва уловимо и предельно индивидуально. С, тобой брат одновременно все гораздо проще и сложнее. Во-первых – возраст. Во- вторых – отсутствие системы социального мышления. Первое тормозит, второе способствует.
- Стоп, дядя Ваня. По факту это вы транслируете не вербально на меня свою информацию по средству моих же умозаключений?
- А, ты видел, что бы я морду корчил в гримасах артикуляции? Так, проще со всеми неофитами.
- Значит я уже и вновь призванный?
  Меня все больше разбирала обида, готовая перерасти в злость. Мало того, что старый хрен ползает по моим извилинам без спроса, когда захочет, он меня еще и минирует.
- Никто тебя никуда не призывает. За неофита прости – слово красивое, само навернулось. Извилины твои не минирую. Зачем? У, тебя и без того вся исчерпывающая информация в подсознании есть. Оперативная вербальная память твоего мышления, сейчас, необходима для ее извлечения. Все равно обозначился груздем. Попал в замес. Ты был в полете. Это большего стоит, коли учесть твое упругое социальное мышление. Но, если тебе сейчас не помочь с осознанием, через день, максимум два ты взорвешься и превратишься в овощ ума лишенным.
- Нельзя напрямую, по мозгам?
- Осознать нет.
- Вложите информацию для осмысления. Сам, как ни - будь, со временем переварю. Возможно так?
- Можно, но это было бы насилием.
- И, вы этого никогда не делали из этических соображений?
- Делал. Пока не осознал. Теперь расплачиваюсь.
- А, боевые вертолеты, над ментами откуда? А, команда к ноге, с самого высокого уровня? Настолько высокого уровня, что и для ГБ – указ!
- Вон ты о чем. Нет, это иное. Слишком хорошо обо мне думаешь, в превосходной форме. Тут одних моих способностей было бы маловато. Боюсь, прям щас, ответа тебе не будет. Не призван – твоя формулировка.
- Присяга, значит? Так и думал, блин. Где, кровью расписаться?
  Нет ответа. Посмотрел на дядю Ваню. Он улыбался. И молчал.
- А, понимаю, вы же Орден пестующий будущность Человечества. Готов к послушанию. Где горшки с дерьмом, великий магистр?
- Цыц.
- Чего?
- Утихомирься человеческий детеныш.
- Я, скоро пятый десяток разменяю. Подросту к 80-ти?
- Подрастешь со всем человечеством. Но, в другой жизни.
- А, фейковые индиго появляются на этот свет уже с осознанием свойств дара?
- Ох, как я устал, от твоего мудозвонства, продукт ты социальный. Ну, никуда без понятий.  Сознание и есть Дар. С ним рождаются все. Нет универсальных отмычек к индивидуальным возможностям. Ни один социальный шаблон не работает, и работать не сможет по определению. Работает социальная лотерея случайных цифр и обстоятельств. Талант, как он понимается этим миром и переваривается –  частное проявление Таланта. Часть значительная для социума лишь по понятиям. Вся сила Дара остается не востребованной за гранью социального понимания. Чем ярче проявление Таланта, тем яростней его стремление к самовыражению, но и выше накал противоречий его с этим миром.
- А, ваша некая теневая организация, к коей, вы дядя Ваня, имеете честь принадлежать, пытается сгладить эти противоречия. Создать, так сказать, условия благоприятные для  одаренных детей.
- Деревянное сформулировал, но близко. И, при этом не организовывать, не принадлежать, не создавать, главное – не мешать.
- Но при этом вмешиваться. Поскольку, на кой ляд, тогда такая мощная техническая база для виртуального шпионажа, у вас, за стенкой? Или это только отдельно взятая фактория, а вы при ней смотрящий? Сама-то система, поди, всемирно глобальна?
- Глобальна. Как и мировая тенденция к расширению стереотипов массового сознания.
- Массового отупения или пользуясь вашей терминологией – одичания?
- Одичание начнется после катастрофы. А, я говорю о естественном процессе нарастания критической массы неприятия вербальной информации социумом. Слово перестало являться основным орудием манипуляции сообществом человеков. Слова – банкрот. Самое страшное для общественной морали – все меньше тех, кто верит в них избирательно, вкладывая личные смыслы и значения. Слишком стремителен рост массового цинизма и отчуждения по отношению к социальным законам воплощенным в понятиях. Элитарные сливки всех общественных кластеров уже потеряли на это монополию. А, иных рычагов воздействия элиты на толпу нет.
- Массовая культура?
-  Массовая культура на примитиве ритма, звука и цвета в силах лишь опрокинуть последние, сдерживающие турникеты. Более сложные формы – непосредственное воплощение противности самой системе устройства цивилизации человеков. Элита и рада бы использовать элементы высокой культуры, в качестве моральной подпорки для социального мироустройства, так по понятиям в противоречии. Без понятий – никак.
Ну, чем не революционная ситуация? Низы не хотят довольствоваться малым, верхи не в силах дать большего. Все по понятиям.
- Обожди, дядя Ваня, а средства научного прогресса, электронное воздействие, например. Ну, не знаю, химические, биологические средства управления толпой?
- Так ведь физики, гады, такие, как долетают до осознания пропасти, так в кусты – обет молчания. Талант без нравственности не возможен. Апологеты цивилизации многоликой морали, конечно, попытаются довести талантливую идею до частичной реализации, но и этого в остатке нравственности и таланта, не хватит для полного воплощения. Впрочем, и без того, сам знаешь, нагавнячили на трижды умерщвление цивилизации человеков. Вот самого важного для самосохранения – управляемого движения толпой ни у одной из множества элит нет.
- Значит, нет теневого мирового правительства? Тайной масонской ложи, могущественного Ордена? Золотого миллиона?
- Вот этой дряни, хоть попой кушай. И, все на себя одеяло тянут – ярмарка тщеславия. И, все по понятиям, срань господня.  Все гораздо сложнее. Хотелось бы, что бы ты, через полеты, самостоятельно осознал природу происходящего. Да, вот Чинара волнуется. Извини за бестактность – я тебя читаю, пока ты по понятиям мыслишь, а он чувствует, так сказать профильно, как рыбак рыбака. Разумеется, он ревнует к той легкости, с которой ты полетел. Завидует в принципе к способности, летать, поскольку сам ее лишился. Суть этого Таланта мне не ясна, как любое проявление индивидуальности Дара. Понятны, сугубо человеческие причины раздражения Чинары по отношению к тебе. Читаю его без труда, сам - же учил закрываться. Чинару беспокоят, какие - то особенности твоего полета. Он не может передать тревогу в четких определениях, а я, соответственно понять. Единственное, что уяснил четко – тебя нельзя подвергать эскалации в овладении способностями. Взбрыкиваешь, теряешь контроль, цепляешься за личностные образы. А, мне нужен стабильный сканер. На поиски и подготовку более, уж извини, перспективного, времени нет. Поэтому и бьюсь с тобой, по понятиям, берегу. Издержки метода с использованием эликсира.
- За неимением гербовой, пишем на почтовой. Понятно, пусть. Но, значит, существуют люди, летающие без стимуляторов? Полагаю ваш эликсир не единственный в своем роде?
- Верно, полагаешь. Тех, кто в нем не нуждается, для проявлений Дара, на самом деле гораздо больше, чем, лично известно мне. Конкретно сканеров, то сегодня в географически досягаемости, самому старшему из них, позавчера исполнилось семь, и он аутист. Еще есть девочка в Очере, она пока без диагноза по понятиям, через месяц исполнится три года. Есть еще…
- Вы, их, что на учете держите?
- Мы, о них знаем.
- Мы?!
- Не заедайся в очередном обобщении. Все бы, в простоте, не ведая, делить – окружающих, на врагов и наших.
- Убедил – нет организации, в привычном смысле. Тогда, против, кого дружим? Желательно без душегубства. А, то пулеметы по периметру, боевые вертолеты в воздухе. Мартиролог на глазах пухнет. Как есть война. Больным детям самое место. А, дядь Вань?
- Они не больны, эти дети. Они другие. Хуже, лучше, вот это по понятиям человеков разумных, гомо сапиенсов, мать нас, итить. И, они были всегда. Не все выживали. Умственное, физическое отклонение, от общепринятой нормы и ребенок, порой для родных – чужой. Еще хуже если не вписывается в моральные законы социализации. Ладно, если обыкновенный упырь с уголовным оттенком, а одаренный социопат, вписавшийся в маргинальное, протестное сообщество противоречия? Этот с размахом разворотит моральные условности сдерживания, вместе с очередным карточным домиком - государством, и зачнет возводить на человеческих жертвах, свой, личный храм бессмысленности и беспощадности. Примеров в истории хоть отбавляй.
   И, уж, совсем хана иному и окружающим людям, коли в силу обстоятельств, пришло понимание Дара, его возможностей, без осознания. Реакция на внешнюю угрозу, а именно так воспринимается им нормативный социальный мир – вообще не предсказуема. Это если, одаренный, попал в лузу.
- Куда попал?
- Чего лукавить, ты и сам понял, что природу Дара, лично я, не представляю в привычных понятиях и объяснить не в силах. Попасть в лузу –  получить к осознанию основное индивидуальное проявление Дара. Ты – сканер, я – телепат. Хотя, черт побери, и это условно – на понимание. Это лузы. Их на поле не меряно. В небо пальцем попадает не всякий, а тут, когда социум гоняет тебя по сукну исходя из шаблонных правил игры на выживание, результат, как правил равен нулю. Чаще человек реализуется на сопутствующих, основному проявлению, свойствах. Но, при этом, пусть интуитивно, но вполне с пониманием использует потенциал основной силы. Чем безнравственней, в целях, такой метод, тем быстрее и страшнее расплата. Талант, входящий в противоречие, по сути, с самим собой обречен, на смерть еще при жизни одаренного человека. Крайне редко – Дар уже в своей лузе.
- Со смрадом костров инквизиции?
- А, я-то, старый дурень грешным делом подумал, мол, забыл Андрюшка, с чего беседа начата.
- С чуда. Отчего официальная церковь так не любит его очевидные проявления.


- Красивое слово – чудо. Светлое, доброе и одновременно чудовищно коварное.
- Так, ведь договорились уже, что нет слов плохих или хороших. Есть смысл, подтекст и чувства. Причем здесь церковь с неприятием чуда?
- Чудо – вопрос веры, не требующий угрозы наказания. Нет страха – нет управления толпой. Таков непреложный закон цивилизационной морали человеков. Более эффективного инструмента эволюции, или вернее видимости развития, для гомо сапиенсов не определилось. Безусловный рефлекс - страха, перед болью, голодом, холодом и Страшным судом.
- Теперь что-то изменилось?
- А, ты сам, как чувствуешь?
- Моя, чуха только для оперативного выживания, на перспективу не работает.
- Снимись с ручника, включай привычное мышление. Это тебе надо не мне. Все, что необходимо ты уже проговорил мысленно. Осталось тупо выразить вербально. Иначе у человеков не получается.
- Речь о ваших пресловутых детях индиго?
- Согласен, что по понятиям сподручней и все же не упирайся в прорезанную колею.

Отягощенные злом.
  Олег, на пять лет меня старше. Двоюродный, троюродный? Он внук брата моей бабушки по отцовской линии. Дядю Колю, его деда, все уральские родственники так и звали – дядя Коля. Майор госбезопасности в отставке владел роскошной квартирой в Кунцевском районе Москвы. Не всей. Двумя комнатами из трех. Но, каких! Одна спальная, как все пространство нашего сельского дома в Елово. Для гостиной у, меня десятилетнего ребенка, видевшего слаще пряника только мороженое из Сарапула, сравнений не было.
   В - дальней комнате, через просторную кухню, у туалета жила некая тетка. Имени, не помню. По всем прихватам – кондуктор, из той - же оперы, званием, значительно меньше, чем дядя Коля, но при деле. Вертухайка, сержантского разлива.
   Ближняя Дача. Весь маршрут, Усатого. Продуман и утвержден. Укомплектован,  соответствующими жильцами, пожизненно в роскошных квартирах после военного ампира. В том числе семьей майора, не дослужившегося до полковника. Деревенского паренька из предгорий Урала, попавшего в органы, в 28-ом, по комсомольской разнарядке. Бабушка Лена, отцова мать, рассказывала: « Если бы не Коля, то всех братовей повязали бы и мужа ее Александра то - ж – на  слова, шибко не сдержанны, как дитяти, что думают, то и говорят».
  Дядя Коля создал прецедент, сам того не ведая, для многочисленных племянников. При случае, все, как один рванули в юридические ВУЗы. Какая разница, что за органы, главное - социальная значимость, власть. По молодости отец сетовал, мол, не повезло ему с армейским призывом – вот, если бы в погранцы попал. Впрочем, со временем успокоился. Из всех двоюродных, он, пожалуй, самый успешный. Прокурорство провинциальное спокойней. Да, и в моих взрослеющих глазах, я - же у него единственный – «Дядя Коля шпионов ловил», уже не хиляло.
   Олег, честно отрабатывал червонец, выданный дедом. Таскал меня по Москве долго, исправно, со знанием взрослого проводника.
   Практически каждое лето останавливались, у дяди Коли, но проездом, мимолетом. На этот раз родители, исключительно ради моего знакомства со Столицей, остановились на неделю. Поскольку гостевание было оговорено заблаговременно, дядя Коля организовал комфортную посадочную площадку. Квартира - близнец, этажом выше. Товарищ, такой - же майор - отставник, с семьей схлынул на отдых в Крым. Добрая воля двух сослуживцев позволила, с невероятным комфортом, расположиться моей семье в громадной гостиной, на 7 дней. Нисколько, кстати не удивило, что дальняя комната, у туалета, так же обжита одинокой пожилой женщиной. Не такой вездесущей, мелкой, визгливо - стервозной, как у дяди Коли, а крупной, молчаливой, угрюмой, мужеподобной особы, что лишь мимолетно увидишь на кухне и слова от нее не услышишь. Единственное, что поражало в квартирах - близнецах – обилие дверных замков и засовов.
  В первые два дня меня таскали родители по титульным местам Столицы. Конечно, мне было интересно все, если бы не утомительные маневры родителей по магазинам. Они никогда не были барахольщиками, они были засланцами из глубокой провинции. В середине 70-х, лично для меня слово дефицит, ничего не говорило. Для маминых и папиных друзей – емко и значимо. Испытывал невероятный кайф, спустившись в метро. Июль жарил. Душил мегаполис. А, брезжила, какая - то еще Третьяковка, с очередью часа на два, что воспринималось мной еще хуже, чем ГУМ.
   Идея освободить родителей от малолетнего балласта и определить меня в тандем с Олегом пришла в голову дяде Коле. Пятнадцатилетний внук не жил постоянно в квартире деда. Его родители развелись, когда ему было, как мне тем летом – 10. С дядей Колей жил его сын, отец Олега, с новой женой. Продуманный, столичный тинэйджер ловко лавировал между двумя домами. В квартире деда на Рублевском шоссе, он ночевал не реже, чем у матери в Ясино. Вот, где ночевал чаще? Маме – у папы, папе – у мамы. Родители расстались, через жесткий скандал, рвали по живому. Каждый, зализывая раны, злобно не поддерживал друг с другом, даже телефонный контакт.
  Мои родители, будучи в курсе, высказали сомнения, но дядя Коля, улыбнувшись, их развеял. Он твердо и авторитетно заверил, что у него есть метод и поручился за внука. А, дядя Коля – авторитет. На третий день пребывания в Москве меня на хвосте уже нес Олег.
Он, не передвигался, он плыл в мегаполисе, как дышал, стремительно меняя типы транспорта и направления – легко и непринужденно. А, начал, как ни странно с пугающей Третьяковки.
- Не бойся, старичок, мы не все это кладбище артефактов перемолотим. Нам нужны только три зала итальянцев Возрождения. Затем в Пушкинский. Смотри, в толпе, у меня не потеряйся. Толпа, старик – ужасная сила. Проглотит, и не заметишь, а мне дед яйца открутит и я, несчастный не представлю тебе мою Москву. Уж извини, в контексте Итальянского Возрождения.
   Ренессанс – его конек. Термин знаком – мама подписала для меня Детскую энциклопедию. У, меня уже есть самый интересный, восьмой том – «Из истории человеческого общества». Он, не выгодно выглядит потертым, на фоне остальных. Надо, не надо, а таскаю в школьном ранце этот грандиозный кирпич. Но, Олег буквально похоронил меня под обвалом своих личных открытий, понятий и сравнений. Этот не складный, высоко шарнирный подросток, затянутый в джинсу, перепрыгивающий с левого на пятое, вызывал искреннее восхищение, своим безусловным азартом и невероятной эрудицией.
  В Третьяковку прошли без очереди и без билетов, через один из служебных порталов. Мама Олега – искусствовед, ведущий специалист отдела редких книг в Ленинке. Вахтеры его знали в лицо и были ему рады. В музее имени Пушкина ситуация повторилась. И опять только итальянцы и только возрождение. От новых, совершенно не знакомых мне имен, биографий, историй и мифов о создании картин, их очевидных и скрытых смыслах, голова шла кругом. К такому мощному эмоционально интеллектуальному напору, десятилетний мальчик из села в Прикамьи, был просто не готов. А, разница в тандеме лидер - ведомый всего 5 лет. Гораздо позже, лет в 40, пришло осознание драгоценной сущности детского восприятия мира и, что день бывает за месяц, на многие годы, если не на всю жизнь. А, тогда, оценив мое состояние, Олег снисходительно сказал:
- Все, пилигрим, на сегодня хватит, завтра поедем в Кремль.
- Я, там уже был.
- Ни хрена ты, там не был.
- Был. Был даже в Оружейной палате.
- Но, не со мной. Мороженного хочешь? И, сними ты, носки, засунь в карман. Носи сандалии на голые пятки – легче ногам будет. Вечером тебе сам титан разогрею.
  Олег, легко вскочив с уличной скамейки в Хрущевском переулке, направился к ближайшей тележке с мороженым, что в прямой видимости. Но, не дошел метров 10. Остановился. Оглянулся, мелькая в плотном растре стремительного, массового, пешеходного движения на меня. Достал из кармана мелочь, пересчитал, словно взвешивая и вновь, как то воровато посмотрел в мою сторону. Поток людей на доли секунд перекрыл наш визуальный контакт. И, вот он уже идет к скамейке с двумя брикетами в руках. Себе «Щелкунчик», мне «Бородино». И, то и другое самое дорогое мороженное, в ассортименте уличных продаж. Чем угодно мог поклясться – он не подходил к тележке. Он, физически не мог преодолеть за секунды, что выпали из моего внимания, расстояние до тележки и обратно к исходной точке. Тем более выбрать и расплатиться.
  Что произошло? Олег, со свойственной стремительностью, приближался к скамейке. Заметив мой замороженный взгляд, остановился. И, с явной тревогой спросил:
- Что, ты на меня смотришь, как вошь на солдата?
  Протянул упаковку «Бородино».
- Да, брат, мегаполис это реальный стресс для чистого сознания.
   Ошарашенный мегаполисом, я тупо ел свое любимое мороженное и молчал.
- Что, случилось, мой верный пузатый Пансо? Устал? Понимаю. Крепитесь, юноша, нас ждут великие дела. Завтра, Кремль на весь день. Послезавтра снова вернемся на Пречистенку. Модерн в Московской архитектуре начала века, это, брат, так же неразъемное звено общечеловеческого Возрождения. Как, впрочем, и этого безумного города. Но, без Кремля, боюсь не смогу тебе этого объяснить. Думаю, вводной культурологической инъекции пока хватит. Ведь не последний раз в Москве. У, нас с тобой вечность впереди. Все самое интересное в жизни – только начинается.
   Не случилось. Вновь в Москве, лишь, через четыре года и проездом. Школьный класс, победил в городском комсомольском конкурсе, получив коллективную путевку в Минск. В столице пересадка. Люфт – пять часов. Предстояли изматывающие формальные экскурсии в Кремль, ВДНХ и прочие титульные места Москвы. Удавиться.
  Классный руководитель, женщина, продвинутая в либеральном мышлении, еще в поезде оговорила со мной, условия самостоятельной побывки, вне коллектива. С Казанского сразу из автомата позвонил в Кунцево. Трубку взял дядя Коля. Он был рад моему голосу. Он, всегда неподдельно был рад редким встречам с уральскими родственниками. Но, он уже был приписан к койке.
- А, Олег?
  Последовала тяжелая пауза.
- Он, поступил в МГУ. Сейчас на лекциях. Ты, сможешь, самостоятельно, добраться в Кунцево?
- Легко.
- Приезжай. Ждем.
  Дверь открыла тетя Шура – жена дяди Коли, от которой у меня оставалось всегда, невнятные представления. Сам, дядя Коля, чертовски неважно выглядел. Впервые в жизни столкнулся со столь разительной переменой во внешности человека, за, казалось бы, короткий срок. Но, приветствуя меня, пусть с некоторым трудом, но встал с постели, что бы обнять и расцеловаться. Это у всех деревенских так. Что, по бабушкиной. Что по дедушкиной линии. Не могут не любить, не обнимаясь. Традиция? К родному, близкому, живому.
   Дежурно – что да как. А, тетя Шура, не на секунду, не отходит. Глазами сверлит и нижнюю губу, раздраженно поджимает. Пока дядя Коля, не попросил:
- Шурочка, голубчик накорми гостя обедом, он с дороги. И, я может быть, что ни будь, покушаю.
  Последнее видимо весомый аргумент – тетю Шуру, как ветром сдуло на кухню. В коридоре, сама себе, шепотом, но громко:
- Ну, слав тебе господи, сподобился, может и впрямь поест по - человечески.
  Дядя Коля, вороватым движением, извлек, из-под подушки, кусочек бумажки с цифрами и суетливо пододвинул ко мне телефонный аппарат.
- Звони. Это его подружка, зовут Зоя. Если повезет, они дома. Их, уже полгода, как отчислили из университета. Отец не знает. У них, с Олежкой, сложные отношения. Шура догадывается, но все равно лучше без нее.
  Непривычно длинный, семизначный номер. Не отвечали долго. Дядя Коля нетерпеливо потянулся к телефону. У, него очень сильно тряслись руки. Задрожал голос.
- Здравствуй Зоя. Да-да. Это Николай Степанович, разреши услышать Олега. Пожалуйста, очень важно.
  Передал трубку мне.
- Поговори с ним. Попытайся договориться о встрече. Это, очень важно, что бы именно ты, с ним встретился. Он, тебя часто вспоминает.
  На обратном конце провода, наконец-то, чужим, мужским голосом, вялым, бесцветным, словно из сна:
- Да.
  Интуитивно и я, эмоционально обесцветился:
- Привет, старик!
- Кто это? Где дед?
- Рядом, звоню от него.
- А, ты кто?
- Андрей, с Урала.
- А, верный, пузатый Пансо.
  Мне показалось, что голос приобрел не забытое звучание, эмоционально окрасился, хотя и не расцвел.
- Ты, чего? Надолго в первопрестольной?
- Проездом. У, меня есть четыре часа, чертовски, хотелось бы с тобой встретиться.
- Зачем?
- Очередная культурная инъекция.
- Какая инъекция? – голос прыгнул за грань фальцета. Олег закашлялся. Помолчал, восстанавливая дыхание и рассмеялся,- понял, дурында, ты провинциальная. Ты, хотел сказать культурологическая.
  Вновь возникла пауза. Олег, видимо размышлял.
- Дед далеко?
- Лежит на кровати.
- Голова на подушке?
- Конечно.
- У, тебя сколько денег?
- Ну, есть мало - мало.
- Помнишь белый камень, княжий? Я, тебе про царя Алексея Михайловича, рассказывал. Молчи, если вспомнил. Кличь на Тверской.  Самостоятельно дорогу сможешь найти? Уверен, что да, ты умный. Через час жду.
- С дедом разговаривать будешь?
- А, он хочет?
  Я, посмотрел вопросительно на дядю Колю. Тот, откинувшись на подушки, лежал на кровати, отчужденно. Смотрел, безучастно в высокий, с гипсовой лепниной, потолок.
- Слышь, Пансо, не надо. Скажи, что я ему сам позже перезвоню.
  Гудки отбоя.
  Из кухни, в глубине квартиры, послышалась женская перебранка. Оба голоса знакомы из детства. Низкий, бархатистый – тетя Шура. Визгливый, на грани истерики – «коренная москвичка», из комнаты для обслуги. Почти пять лет прошло, а рефрен тот же – понаехали тут и родственников таскаете.
- Жива соседка?
- Что, ей сделается, старой курве. Ни детей, ни мужа. Всю жизнь на всем казенном, при сале. Пенсия приличная. Эта нас всех переживет, и гопак спляшет на наших могилах. Он, тебя у Княжьего камня ждет? Ладно, уж, ничего не говори. Его к этому камню, как магнитом тянет, с детства. Я, его ему показал, когда уходил в отставку. Олегу 5 лет было. Знаю, что он у тебя про деньги спрашивал. И, ты ему не откажешь. Все отдашь – порода  такая. А, нельзя – ты в пути. Возьми.
  Дядя Коля протянул лиловую банкноту. Двадцать пять рублей!
- Сразу не отдавай. Вначале поговори. К концу разговора, самостоятельно примешь решение. По иезуитски? На тебе греха то же не будет. Иди прямо сейчас. Без навыка, добираться будешь долго. Выходи на станции «Охотный ряд» - так, ближе. Я, приеду на Белорусский к поезду. Ждать буду у центрального входа. Приходи пораньше. Олег тебя надолго не задержит. Почему то мне так кажется. До вокзала иди пешком, не далеко и быстрее получится, чем на транспорте. Юноша, ты сметливый, легко доберешься.
  У, меня рот раскрылся от удивления.
- Дядя Коля, но как? Тебе же нездоровится.
- Справлюсь. Перед Шурой тебя прикрою. Ориентируйся во времени. Часы у тебя хорошие, надежные.
  Невольно посмотрел на свои, старые массивные наручные часы, в тусклом, изрядно пошкрябоном стальном корпусе. Циферблат практически стерся, намертво зависла секундная стрелка, и не крутился календарь. Зато, что в детстве было для меня чудом – в темноте фосфоритически вспыхивали цифры и ведущие стрелки. Магия. Год назад отец отдал их мне, купив себе позолоченную игрушку. Нет-нет, а постоянно поглядывал на мою руку – не потерял ли? Часы ему подарил, еще до армии, за успешное окончание агрономического техникума, дядя Коля. Племянник не представлял ценности артефакта – важен факт подарка от дяди.
- Они швейцарские, офицерский Ролекс, еще довоенные. Трофей. Принадлежали безымянному немецкому шпиону.
  Дядя Коля улыбнулся, игриво подмигнул глазом.
- Давай, Андрюшка, шуруй.
   Тем летом, когда Олегу было столько же лет, как мне он привел меня в странное место, в самом центре Москвы. Это было, к вечеру, третьего дня, моего уникального знакомства со столицей. Финальная точка. Мощная, сочная кода трехдневной симфонии впечатлений, чувств, знаний, транслируемых пятнадцатилетним волхвом.
 Олег, вывел меня вновь на Горького, с узкого, архитектурно живописного проулка, к   громаде имперского чемодана, серого цвета. Весь титульный сквозняк, столичных проспектов, из подобных.
Остановившись, чуть по - одаль, от центральной арки здания, загадочно произнес:
- Следи за манипуляцией пространства и времени. Сейчас видишь первый план декораций.
  Резко, дернул меня за руку. Стремительно, втащив в арку, провел и вытолкнул в, какой - то иной мир. То, что увидел, привело в оцепенение. Я, не мог сфокусировать взгляд. Восприятие не охватывало и не принимало целостную панораму, возникшего. Слишком близко? Множественно? Невероятно. Дворец из сказки «Золотой петушок»? Скорее картинка из моноскопа в диафильме о царе Салтане. Зацепиться взглядом, хоть за какую ни будь деталь, в этом пиршестве архитектурных изысков и фронтальных украшений – не возможно.
- Вот тебе второй план декораций к пьесе  из истории ренессанса столицы государства российскаго. Вернее его последнего всхлипа. Не утруждайся в поисках символики. Ее здесь нет. Это тебе, не Дубовском, с домом Мелетиных в модном чертополохе. Это песня безумного гения, вырвавшегося из демона сытости и канона. Гимн свободы и не зависимости, права на истинное творчество. Архитектурное хулиганство, на грани китча. Как любая эклектика – мировой шедевр. Перчатка, брошенная в сытое лицо зажравшейся публики. Публика съела, вместе с заказчиком, потому, что ни черта не понимали в искусстве. Признано обзывать стиль неорусским, а по мне, так, как весь европейский модерн – объективная фаза умирания Итальянского Возрождения. Знала бы мама, что я ем не мытые фрукты, удушила бы, собственными руками, жертва шаблонов.
- А, что это?
- Подворье Савино - Сторожевского монастыря. Вернее доходный дом. До революции кормил московскую епархию, позже Моссовет.
- А, монастырь где?
- В Звенигороде.
- А, где это?
-Отсюда 50 верст по - прямой, на запад
- А, в километрах?
- Чуть больше.
- Значит Подмосковье. И, монастырь значит такой - же роскошный, ну если у него подворье такое.
- Был, да сплыл. Музей там сейчас доходяжный, провинциально-краеведческий. А, был местом паломничества всех великих русских князей, еще с 14 века. Намоленное место преклонения. Цари туда пешком топали, по Звенигородскому тракту, как раз из этой точки. До 17 века здесь, самостоятельный монастырь был, Воскресенский. При царе Алексее Михайловиче, папеньки Петра Первого, часть передали Саввино - Сторожевскому, под подворье. Со временем оказалось тут ему и быть. В ином, большем, интрига, позже расскажу, закачаешься. А, этот теремок, от которого у тебя глаза шальные, построили только в начале этого века, в бойком месте. В центре Тверской, ну Горького, с которой мы сейчас улизнули.
- Почему в центре, он же во дворе?
- Его, в 30-е, передвинули, а на его месте тот сарай построили.
- Как передвинули?
- За одну ночь по рельсам. Ты, на этом, пока не заморачивайся. Если не забудешь, спросишь, когда к деду будем возвращаться. Сейчас за мной топай.
  Олег, стремительно, а иначе по - моему и не мог, двинулся в обход причудливого здания. Через прореху в кованном, массивном заборе, укрытой от беглого взгляда, чахлой акацией, еще в один дворик. В пространство дико запущенное. С этой стороны здание уже не выглядело сказочно. Забитые фанерой узкие зарешеченные окна, ржавые кривые водосточные трубы, проросший высокой травой, крошащийся фундамент. Повсюду обломки старой мебели, горы мусора и даже остов, какого-то грузового автомобиля. Размер и перспективы самого дворика охватить взглядом мешает безмерно разросшийся кустарник акации и чахлых, почерневших яблонь. А, крапиву такую, я только в деревне за баней видел.
  Мой проводник, не обращая внимания на крапиву, уверенно продирался сквозь заросли, не переставая тараторить:
- Вот, батенька и еще одна декорация – на задворках империи. Вернее двух и далекого царства. Но, как убеждает историческая практика – именно в подобных клоаках хранится самое ценное. Настолько древнее и мощное, что империи предпочитают об этом забыть. Вот! Смотри и проникайся.
  Олег, раздвинул передо мной ветви акации. Камень. Серо-землистого цвета, с грязно – зелеными пятнами. Большой. Примерно в половину роста взрослого человека. Приземистый и объемный в полукружье основания. Очертаниями напоминающий богатырский шлем великана. По тому, как он нависал, полу отбитой шишкой, над землей, было понятно, что это лишь верхушка крупного монолита уходящего в грунт под углом.
- Княжий камень. Известен из летописей 14 века. Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим, предпочитая не бередить неведомую силу, не тронул старую деревянную часовню Вознесенского монастыря, укрывавшую камень. А, передавая земли под Савинское подворье, повелел столетний сруб обложить кирпичом. В конце 15-го, во время Великого Московского пожара бревна выгорели, а кладка осталась, как и традиция монархов начинать паломничество в Савино - Сторожевской монастырь именно отсюда. Если верить легенде на дальнем конце тракта лежит аналогичный камень. Парадокс. Православные цари, вожделея личного Воскресения, шастали по языческим святыням.
- А, почему языческим?
  Олег, поплевав на ладони, нагнулся к основанию камня и принялся оттирать налипшую землю. Во - первых монолит блеснул неожиданной белизной. Во вторых на очищаемом фрагменте проступили, достаточно глубоко, вырубленные знаки. Символы? Буквы? Судя по тому, что группируясь, они вытягивались в дискретную линию – надпись.
- А, на каком это языке?
- Эх, старичок, знал бы прикуп. Никто, из ныне, живущих, не знает. Похожи на скандинавские руны, но не они. Маменька еще в университете планировала диплом по ним писать. По рукам надавали. Но, она у меня, упертая. Вернулась к теме, взявшись за кандидатскую. Хотя ее все отговаривали, она пять лет корпела, перемалывая источники. Казалось бы, получила доступ к спец. хранению, знай, ищи. Зеро. Полная пустота, немота историческая. Плюнула и занялась списками древне - русских лествиц. Теперь, госпожа доктор искусствоведения, об этих рунах и думать забыла. А, я этот шифр расколю, дайте время, стану вторым Кнорозовым.
- А, кто такой Кнорозов? А, где учат, таким языкам? А, зачем тебе знать, что написано на этом камне?
  Олег звонко рассмеялся и подначил, передразнивая:
- А, зачем тебе хочется знать об этом?
- Интересно.
- Вот и мне интересно. Не у тебя одного так много – зачем и почему. Вопросов много, а ответов нет. Видел бы ты, как маменьку колбасило, когда она над этими рунами билась. Может быть, поэтому и с отцом …. Этот камень не единственный, даже если исключить мифического двойника в Саввинском монастыре. Кстати его многие искали, но не нашли. По преданию над ним крепостную башню построили и он, как бы часть ее несущего фундамента. У, мамы порядка тридцати графических копий списков с подобных надписей на похожих камнях от Кушки до Кенигсберга. И, практически все вмонтированы в архитектурные памятники средневековья. Стой. Ничего не спрашивай, голодный почемучка, откладывай в памяти. Тебе расти, и расти, со временем разберешься. Мне сейчас на мелочи не с руки.
- Олежа, только один, а? Если их так много, почему ими только твоя мама занималась?
  Олег нахмурился, поджав губы. Мрачновато:
- Званых много, призванных мало. До этого камня сам Брюс не добрался, а Сухарева башня на аналогичном монолите была построена. Молва утверждала, что только черного цвета, но я уверен – субъективный нанос, народный. Вот, скажи, пожалуйста, откуда именно в Москве столько инородных, не свойственных местной геологической природе, валунов? Дед говорит, что это известняковый туф мячковский из которого Дмитрий Донской первый каменный Кремль возводил. Видел я эти блоки. Осколки по всему центру разбросаны. Этот, Княжий камень – близко не близнец. Из грунта его случайно вывернули, когда Кузнецовский дом передвигали, тогда и скособочили. Это не известняк и даже не мрамор. Это, черт знает, что такое. А, я хочу всю эту шараду разгадать. И, разгадаю.
- А, зачем?
  На этот раз Олег меня не оборвал и не с попугайничал. Помолчав, задумчиво, по - моему сам себе, негромко произнес:
- Чувствую. В этой загадке Сфинкса, кроется мощный ответ на вопрос – кто мы, откуда, куда идем.
- Это уже три вопроса.
- Что? А, ну да. Три в одном.
  Олег, вновь наклонился к основанию камня и тщательно замазал землей, таинственные знаки.
- Зачем!? Пусть другие увидят.
- Много званых. У, тебя носовой платок есть? Есть. Молодец, воспитанный мальчик. Скажите, мой преданный Пансо, вы любите Дон Кихота?
- Тебя?
- Польщен, но в данном случае спрашиваю о Алонсо де Кихада.
- А, это кто?
- Ты, не читал бессмертный роман Сервантеса о Рыцаре печального образа.
- Читал. У, меня есть такая книжка.
- Большая? Толстая. Без картинок.
- Не. Она не большая. И, картинок в ней, очень много.
- Понятно. Адаптированная. Боюсь предположить кем.
- Книжку, я давно прочитал, а в прошлом году кино видел по телеку.
- Понравилось?
- Книжка больше, чем кино. В книжке картинки интересные. И, если чего не понятно, можно перечитать.
- И, как тебе Дон Кихот?
- Он, смешной и добрый, и очень старый. Мне очень жалко, что он умер, так и не найдя дорогу к своей Дульсинее. Дорогу великан, превратившийся, в ветряную мельницу убил.
  Олег, уже стремительно ведущий меня, сквозь кустарник и крапиву, резко остановился, оглянулся. Пристально, смотря мне в глаза, произнес:
- Да, ты фрукт, Пансо.
- Я, не фрукт. Я, с Урала, значит овощ.
- Нет, старик, ты, похоже, совсем не овощ. А, про такого монаха Игнатий Лойола слышал?
- Читал в детской энциклопедии. Он создал самый коварный орден иезуитов и был его генералом.
- Врет твоя энциклопедия, не был он генералом Ордена. Не стал им из принципа. А, Орден монашеский действительно создал, оттого, что в Христа верил по настоящему, от ума. Не мог не создать. Потому, что свой родной Орден францисканцев, считал обреченным. Идеи земного следования учения Христа, самого человечного Ордена в истории Возрождения и в правду угасли, а в новом так и не прижились. Более того, он сам того не ведая, из лучших побуждений, сотворил самый жестокий и, как говорится в твоей энциклопедии, коварный монашеский орден, в обойме Папского Рима.
- Ага, понял. У, меня бабушка любит приговаривать, что из благих мыслей дорога в ад сделана. А, причем тут Дон Кихот?
- Пойдем, еще раз посмотрим на творение Ивана Сергеевича, с его парадного фасада. По пути расскажу о том, что больше ни от кого не услышишь, и ни - где не прочтешь.
  Всю обратную дорогу до Кунцево Олег говорил о средневековой Флоренции. Не только о художниках и архитекторах. Больше о поэтах. Имена и произведения для меня в - нови. Мама, еще не получила на Еловской почте соответствующий очередной том издательства «Педагогика». Но его изумительно раскрашенный эмоциями рассказ, пестрел, узнаваемыми маячками – узор из событий, имен, дат уже имеющихся в моей оперативной памяти. Единственное, что ни как не укладывалось в актив восприятия – тезис об инициации  средневекового Возрождения именно писателями и поэтами, чьи имена связаны с Флоренцией Раннего Ренессанса. Со временем понял, что не было, по сути актива – метода восприятия. Глотал информацию, как кашалот, все, что в пасть попало. Установить прямую связь в последовательности – желания и возможности социального потребителя, мыслитель форматирующий заказ и собственно ваятель, не мог, в том возрасте, по определению.
  Затравкой к тезису, послужил вопрос о Дон Кихоте, заданный мной, еще на задворках, сказочного терема, на отходе от Княжьего камня. Но вспомнил он о нем, лишь, когда спустились в метро. Олег, словно нажал спусковой крючок, мощной внутренней пружины, хотя и без того, представлял, из себя, неистово  крутящийся волчок, запущенный неведомой магической рукой. С такой силой, бил его фонтан восприятия мира.
- Понимаешь, старик, это вопрос веры в бога. Веры от ума или от безумия веры. Помнишь, рассказывал о монахе - фанатике Сованороле из Флоренции? Так на его кострах тщеславия, горели вовсе не предметы бытовой роскоши. Все, что имело практическое применение и несло на себе отпечаток красивой жизни, растаскивалось толпой. Той самой, руками, которой безумец и разжигал эти костры. Горели картины и книги. То, что никогда не представляло ценности для животных, ошибочно считающих себя людьми. И, мы уже никогда не узнаем, как создавались шедевры, дошедшие до нас. А, главное, почему они нас так волнуют в 20-ом веке. Эскизы, наброски, черновики, первичные авторские рукописи. Обращение Данте к диалогу с Платоном, с чего, собственно начиналась «Божественная комедия» утеряна безвозвратно. А, с какого дуба, тогда Вергилий рухнул? Чаадаев считал, естественно от того, что поэт ищет у поэта, то чего не нашел у философа - диалектика – проводника в скрытый, от логики, мир природы человеческого существования. А, было бы чертовски интересно узнать, что за вопросы задал Данте и, каковы были ответы ученика Сократа?
- А,  Дон Кихот, почему?
- Вот. Правильный вопрос, друг мой, Пансо. Все генераторы Ренессанса являлись правоверными христианами. Иначе не мыслилось бытие. Агностик, мистик, пифагореец, да хоть хрен, с горы, но без распятия никак. Бессмертная идея приношения себя на алтарь  человеческой справедливости – хорошая идея, вечная. Не от веры они шли, а к ней, но не через кровавую Реформацию, а через раскрытие божественной гармонии в человеке. Хорошим, умным людям всегда есть о чем пообщаться и договориться, не хватаясь за дубину. Сервантес видел в Лойоле мыслителя Идеи. Искреннего и беззаветного рыцаря служения, самой человечно бесчеловечной религии в Европе. Не протагониста церковного лицедейства, а реального проводника земного воплощения учений Христа. Сервантес списал образ Дон Кихота с Лойолы, который, по сути, так - же окончил свой путь на крыльях ветряной мельницы. Разумный Дон Кихот – святое безумство. Рыцарь печального образа.
  Почему так отчетливо помню сказанное Олегом тогда? Так и не расстался с вопросительными формами – почему, как и зачем, усиливаются с возрастом только. А, вот почему помню слова, с помощью которых Олег передавал свое представление о мире десятилетнему мальчишке? Ведь значения половины из них, тогда, не знал. Да, и сейчас, в поезде метро, к Княжьему камню, где ждет Олег не все так ясно и по полочкам. А, ощущение понимания есть. Или это только ощущение? Вечно раскачиваю маятник мышления, сомневаясь, казалось бы, в очевидном.
  Задержавшись, на пару минут перед парадным фасадом Саввинского подворья, ну, не мог удержаться, двинулся в сторону прорехи, что послужила проходом, пять лет назад. На месте. Лишь два изменения. Нет чахлой акации. Проем в кованой решетке затянут рабицей. Не успел растеряться, как заметил, что правый, нижний угол стальной сетки, едва прикручен алюминиевой проволокой. Явно формально. Петля на пол оборота. Кто-то уже там. Как, кто? Конечно Олег! Он - же стремительный и пришел, чертяга, раньше меня. Это его город.
  Задворки империи, как Олег, окрестил их когда-то, разительно изменились. Во-первых, перед глазами представала почти вся панорама двора. Большая часть одичавших яблонь, кустарник и заросли крапивы отсутствовали. Как и горы строительного мусора, мебельный хлам и ржавые останки грузовика. Отчетливо просматривалось большое, старинное здание, ослепительно белого цвета, которое, пять лет назад обозначалось лишь громадным куполом крыши. Теперь видны были хозяйственные пристройки и гаражи, с его внутреннего фасада. Кстати изменился и экстерьер дворового фасада самого Саввинского подворья. Не было фанеры в окнах, водосточные трубы покрашены, шрамы кирпичной кладки у основания, грубо, но тщательно замазаны бетонным раствором. Не тронутой казалась широкая гряда высоких акаций, прильнувших к зданию Подворья. Как раз этот рудимент и укрывал Княжий камень, от взгляда непосвященных.
  Олег сидел на корточках, вжавшись спиной, в грязно зеленую плоскость монолита. Курил. На мое появление отреагировал, до обидности, вяло. Правда, улыбнулся, и вместо приветствия негромко произнес с прежней доброжелательностью:
- Чего прешь на бурелом, как мамонт от охотника. Дурында, ты деревенская.
  Я, ждал, что хотя бы протянет руку. Но, он вдавил окурок в грунт, откинул голову на валун и надвинул на глаза козырек драповой кепки.  Демисезонная кепка в июле? Только тут заметил, что его длинное, нескладное тело бьет мелкая, предательская дрожь.
- Видишь, как тут все изменилось. Хана камню.
  Еще у дяди Коли ощутил тяжесть ситуации связанной с Олегом. Отогнал. Послевкусие горчило. Сейчас, остатки радостного предвкушения встречи растаяли окончательно. Ползло волосатое, темное и невнятное. Дышать становилось трудно.
- Ты, болен?
- Давно и не излечимо.
- Чем?
- Жизнью, старик, жизнью. Что, ты, как маленький право слово.
  Я, неуклюже, прямо на землю, плюхнулся рядом. Садится на корточки, так и не научусь.
- Ты, наркоман?
- С, чего взял? С похмелья.
- Для бодуна от тебя перегаром не несет.
  Олег, сдвинул кепку на лоб, повернул голову в мою сторону. Тусклятину взгляда пробила прежняя искристая ирония:
- О, наш, старый, добрый Пансо знаком с побочными явлениями даров Бахуса? Неужели, от папы прокурора? Или уже сам вкусил?
- Ничего не говори, совсем от рук отбился, еще и курю. А, если тебе в лом было со мной встречаться, зачем пятак забил?
- Чего сделал?
  От удивления у него даже лицо посвежело и разгладилось.
- А, понял. Это у вас в провинции означает назначить встречу.
- А, у вас?
- Брось, не обижайся. Слышал бы ты, как разговаривают мои однокурсники, вне аудитории. Хиппи бульварного разлива. Бла, бла, бла. Имитаторы. Ненавижу. Весь мир из одних имитаторов. Лицемеры, бездари, стукачи и сволочи. Хуже просто подлеца, только подлец московский. Бандиты лучше. Честнее, по крайней мере, чем вся эта фарца шмотками и мыслями. Вся страна, словно сговорилась не иметь собственного, здравого суждения. Безумцы у власти, безумцы в низу.
- Дядя Коля сказал, что тебя из университета отчислили.
- И, это есть истинная правда. Надеюсь, уважаемые родители, оба, пока не знают, а то тогда абсолютный трендец. Дед только тебе раскололся?
- Ага. А, почему тебя отчислили?
- Да, дюзнул пару предметов из музейной экспозиции геофака. Уголовкой пахло, дед точечно вмешался.
- Дорогие экспонаты?
- Да, в том - то и беда, что они только для меня, оказывается, представляют реальный интерес. Всем плевать на эти булыжники. Ну, да – уникальное сочетание редкоземельных элементов. Так, изучайте, а не пылите в выставочной геологической витрине. К кому только не обращался. Только один гад и заинтересовался. Академик Нострович. Он, мерзавец, меня и сдал. Старый черт. Я, целый год, ходил, облизывался на эти камни. Пытался доказать необходимость комплексного изучения. И, в первую очередь археологами и лингвистами. На них фрагменты рун, аналогичных этим.
  Олег, с вспыхнувшей энергией, стукнул правым кулаком, в основании Княжего Камня. И, я вспомнил о надписи.
- А, где их нашли?
- В Карелии, в 68-ом, местечко Сооймияре. Самое противное, что камни не вернули в экспозицию. Они вообще пропали. Исчезли даже из каталога, я проверял.
- Но, факт возвращения в университет, зафиксирован?
- А, как же. Суеты было, мама не горюй. Я, их у деда прятал. А, делом о пропаже, как не странно его бывшие коллеги занимались. Дед, камни добровольно выдал. У, нас с ним один тайник на двоих. Но, крючкотворил, пошагово. Все бумаги лично вычитывал и визировал.
- С таким подспорьем и нате – отчислили?
- Да, я сам все испортил. На собрании, где меня из комсомола исключали, в лицо, секретаря партбюро факультета, в лицо плюнул.
- Ты?!
- Ну, фигурально, конечно. Прикинь. Эти долбаные функционеры в президиуме начали меня прессовать высоким моральным предназначением студента идеологического факультета ведущего вуза страны. Ну, я и озвучил, историю с защитой кандидатской секретаря парткома. У, кого, когда и как он спер, уже готовый труд. Чем его воровство, лучше моего? Все, кранты.
- А, мама?
- Что, мама? Конечно в курсе, у нее пол универа знакомых. Но, у нее новый список Серафимовской летописи 15 века в работе. Сказала, что пока потружусь у нее в отделе копиистом, через год, два восстановлюсь.
- А, в армию не загребут?
- Отец лет пять, спит и видит, как мной пол в казарме моют. Фигушки ему. У, меня туберкулез второй степени. С этим и в стройбат не возьмут. А, ты думал, дед отмазал?
- Туберкулез ведь лечат.
- У, меня каждый год, с восьми лет. Осьмушку правого легкого, уже отмахнули.
- Извини, я не знал. Дядя Коля никогда не рассказывал. Почему тогда отец мечтал тебя в армию запечатать?
- Фантомные боли от безысходности. Напьется, спит и видит. Трезвеет, я для него – пустое место, если под ногами не путаюсь. Попал в поле зрения – источник раздражения.
- Но, ты - же еще и куришь!
- И, что? Жизнь вообще – смертельное заболевание. Сто процентов летальный исход.
- Как - же Камень, криптография, поиск ответов на сакральный вопрос?
- А, это, уже, мои фантомные боли.
- У, нас сосед, по лестничной площадке, ему 45, у него та - же болячка, но он бодр и весел.
- Это, не жизнь, Пансо. Все проехали, закрыли тему. Курить будешь?
   Курили, молча, минуты 3. Каждый, свои. От его пижонских, я отказался. Мой «Космос» дымил дольше. Свой окурок Олег опять вдавил в землю. Невольно проследил за его движением.
- Пять лет назад, ты старые бумажки возле камня собрал и за оградой выбросил.
- Все - то ты замечаешь, Пансо. Из тебя неплохой журналист выйдет. Решил куда поступать будешь, после десятого?
- Хотел на исторический. Быть археологом.
- Почему в прошедшем?
- Думаю, размышляю. Лучше скажи, почему встречу назначил именно здесь?
- Обитаю поблизости. За одним и с Камнем попрощаюсь. Не сегодня, завтра его уничтожат.
- Кто?
- А, он всем мешает.
- Чем? Это же историческая ценность!
- Поэтому и уничтожат. Ты, предлагал, мне деньги в займы. Кстати, а куда ты едешь? Понял, по телефону, что проездом. Когда возвращаешься? Все дороги ведут в Рим. Позвонишь, сам приеду, деньги верну. Понимаешь, старик, сейчас временные трудности с наличным оборотом. Форцую не много. Сколько можешь одолжить, без сокрушительного удара по бюджету?
  Не глядя на Олега, протянул ему четвертную банкноту.
- Ого, да ты Крез, Рокфеллер. Прилично прокурор своего сына финансирует. Это точно не подорвет твой бюджет? Кстати, извини, забыл, а куда ты едешь?
- Это дяди Колины деньги. Он просил передать.
- Дед?
  Олег, судорожно, сжал, в руке бумажку. С недоверием, чуть слышно:
- Просил передать?
- Олег, скажи, ты камни украл так - же, как мороженное, у Пушкинского музея, 5 лет назад?
  Олег, суетливо проворивший лиловую банкноту, в нагрудный карман джинсухи, словно подорвался на диверсионной мине. Настолько выпукло свела судорога его длинное, худое тело.
- Ты, чего, а? – едва справляясь с панической реакцией, - какое такое, мороженное?
- Себе «Щелкунчик», мне «Бородино».  Потому, что знал – я, с орехами не люблю. Ты, тогда еще с меня носки снял, что бы ногам было легче, и себе в карман засунул.
  Олег, обмяк, стек с корточек, по камню, на задницу и закрыл глаза. Так просидел минуты 2-3. Молча. Теперь его даже первичная ломка пробивать перестала. Не открывая глаз:
- Черт бы тебя побрал, Пансо. Гребенное, твое восприятие. Не умереть тебе своей смертью. Кому - то еще рассказывал?
- Нет.
- На том спасибо. Это мое проклятие. Первый раз, который отчетливо запомнил – машинка, импортная, пластмассовая. С ней, в песочнице, мальчик из нашего дома играл. Смотрел на нее и представлял, как бы я с ней играл замечательно на ковре, в маленькой комнате, между старым кожаным креслом и широкой кроватью родителей. Исчез автомобильчик. Соседский мальчик орал, все искали, не нашли. А, я ее между креслом и кроватью нашел, тем же вечером. Отец посчитал, что я вор и впервые, меня выпорол. Года 3 с небольшим, мне тогда было. Урок на всю оставшуюся жизнь. Стелекинезил – жди наказание.
  Олег помолчал, и, не открывая глаз, монотонно продолжил:
- Понимаешь, Пансо, у меня это, безусловный рефлекс. Я, им не управляю. Сколько раз пытался, осознанно не получается, только в случае – охота, пуще неволи. Понимал, что не, причем здесь мистика и прочая чертовщина. Своих мозгов не хватает, ищи в печатных источниках. Тонну перечитал, до чего руки дотянулись. Ни, фига – ничего к разумному объяснению. Тем более к практическим манипуляциям. Проклятье, какое то. У, меня дневник, того периода есть. В нем описание ощущений связанных с этим явлением. Он, в нашем тайнике. Дед в курсе и он мне верит. Он, действительно просил передать, эти гребаные деньги. Он, единственный из всех родственников, кто знает, что я на игле. А, ну, да теперь и ты посвящен. В тебе, Пансо, уверен. При - чем не знаю почему. Чувствую.
- А, ты можешь Княжий Камень перенести? Предположим в Звенигород?
- Ты, будешь, кататься по земле от смеха, Пансо. Пытался. Еще до отчисления из университета. Чуть копыта не отбросил. Зойка отходила. Вернее, вылечила, зараза. Она уже года два, как на игле. Не по мне шапка тогда была, а ныне и подавно.
  Прощание скомкалось холодной непроницаемостью, которой плотно от меня закрылся Олег. Это была наша последняя встреча. Москва забрезжила только по дембелю.
   В армии, я достаточно плотно переписывался с дядей Колей. У, меня зрел план поступления во ВГИК, на режиссерский факультет. История, как формальная наука, перестала меня интересовать. Меня распирала самонадеянная уверенность в том, что уж я точно знаю, о чем и как поведать миру. Был короткий период, когда письма от дяди Коли приходили чаще, чем от родителей, а тем более от друзей и подружек. В переписке Олег упоминался часто. Знал, что он действительно работает у мамы в отделе. Со, здоровьем у него стало получше – ему сделали еще одну операцию и от иного, недуга он то - же лечится. И, что шлет привет, своему верному Пансо и обязательно напишет.
  Внезапно, резко, я уже отслужил полтора года, дядя Коля умолк. Из  письма отца, они с мамой слали по очереди, узнал, что дядя Коля умер. И, тут же вдогонку, по неофициальному каналу, через два дня, внеочередное. Неофициальным канал, был условно. Его установили мы, с другом детства Андрюхой Мухиным, через погода после моего призыва. Узнав, что оказывается в стране победившего социализма, армейская цензура перлюстрирует солдатские письма, я воспользовался приемом старослужащих. Не все «деды», были ссучены и предпочитали переписываться, через адреса местных подружек. Подумаешь конверт, с двухкопеечной маркой. Как отец узнал о Мухинском канале, до сих пор не знаю – Андрей умер, в результате врачебной халатности, за четыре месяца до моей демобилизации, а папенька упорно хранит молчание. Но, с его стороны, это было в первый и в последний раз.
  В письме отец, путано, но весьма прозрачно описал Московскую трагедию. Олег украл книги из Ленинки, где работал у мамы в отделе. И, не мало. Сам факт кражи следствие не смогло доказать. Его осудили на три года, условно, за хранение краденного. Пока Олег, сидел в СИЗО, у дяди Коли и без того беспомощно пожилого и больного, случился инфаркт и он скончался. Олег, после приговора, выйдя на свободу, в тот - же день, ввел себе смертельную дозу яда. Все. Наркота.
  Во всем мире теперь только я знал – как, что, и с какой целью, Олег похитил из библиотеки имени Ленина.

Улитка на склоне.
- Телекин.
- Что?
  Блин, не в первый раз, а вновь, как с ног на голову – возвращение от себя прошлого в себя настоящего. То, что дядя Ваня в моей голове, как у себя в кармане даже привыкать начал. Пугает отсутствие меры времени да яркость ощущений, что давно ускользнули от обыденной востребованности. И, еще – трусливое. Как, глубоко он ныряет?
- О, нырянии не переживай. Ведь я тебе говорил, что глубина сознания, не только твоего, другого любого, мне вообще не по зубам. Не мой коридор.
- А, будущее?
- А, что для тебя будущее? То, что еще не произошло? Но, при этом обязательно, отчего-то непременно – обязательно, должно произойти. Да? Ты, кому то задолжал и взял на себя обязательства? Если – да, отдай. Хорошо если денюжка до гонорара – без проблем, главное вовремя. А, к примеру, родителям за факт твоего рождения? Любопытно посмотреть в какой форме, содержании и объеме попытаешься выразить признательность за сомнительный кредит. Да, чего я перед тобой растекаюсь!? Твоего привычного мышления по понятиям достаточно для приятия очевидного.
   Беспросветность в голове, помноженная на гулкую пустоту. Дяди Ванины парадоксы постоянно загоняют, конкретно в темный, канализационный коллектор. Ясный перец, что читая мои мысли, он в вербальном диалоге  будет меня опережать. На один? Десять шагов? Но, куда? И, куда я, без привычного оружия – примитивного, но чертовски эффективного. Столь, удобного, в прожитом взгляде на окружающий мир. Стереотип, логика, мораль. Все три понятия не - на - вижу, но они вросли, словно когти, по живому, в плоть. Приобрели, качество стали. Без них карабкаться к вершине Фудзи – ну, никак. А, чуйка, зараза, моя птица Додо, кот Чеширский, как нарочно зависла и молчит.
- Извини, Дядя Ваня, задумался. Ты сказал – телепорт? А, че так банально? Не заковыристо?
- Оттого, что понятней. По - понятиям. И, перестань ты извиняться, всякий раз, как тебя уносит к первичным ощущениям. Ты, и без моего менторства знаешь о не линейности времени, пользуйся субъективной мерой. Плавай, на здоровье, в свободных ассоциациях. Они рождают образы. Тебе доходчивей, да и мне не так скучно.
-  Знаю о не линейности времени?! Да, я, в общепринятой системе измерения, постоянно плутаю.
- Оттого и плутаешь. А, оценка степени знаний – компетенция конкретного экзаменатора, в прилагаемых обстоятельствах. Твой папа, всю жизнь, искренне считал, что не знание Закона, не освобождает от ответственности. Спроси его сегодня о Справедливости и неотвратимости наказания. Уверен, растеряется, внутренне, а внешне попытается построить очередной умозрительный домик, который на твоих глазах рассыплется, как все предыдущие. Батя, у тебя, еще тот мастер искреннего самообмана.
- Это говорит старый вор или человек, невероятные способности которого вызывают невольное уважение? Тот, кто всю жизнь мочил людоедов, без суда и следствия? Исключительно из мести, за разрушенное личное счастье.
- Оттого, что пол человека. Как ты и твой отец. Как, думаю – девяносто семь процентов всех гомо сапиенсов на планете. Приходят в этот мир в форме животного, но с изначально заложенным Даром. Если Дар не раскрыт, то он рвет человека по - палам, оставляя для развития лишь средства выживания животного. В социальной среде с соответствующей, месту и времени, моралью.
  Елы - палы, мама родная – «пополамы»! Метафора из текстов однокурсника и друга – Димки Ходорченко. Того самого, с которым пьесы писались легко и красиво. Тот, с кем портвейн испивался на крыше девятиэтажки студенческой общаги, в поисках троп и смыслов. Тот самый, с которым одновременно и по одному делу, из универа со мной вылетел.
   Пополамы – даже не метафора, песня сказочная в единый образ сплетенная, о дико существах дивных, капризами Вселенной, в стаю обреченных, сбитую. Все - то, у них по -полам. И, любовь и ненависть. Добро и зло. Лож и, правда. Мудрость и тупость беспросветная. А, получается на всех поровну – лихо обреченности. Ни единой строчки дословно не вспомню.
  На - изусть, Димкины стихи не ложились, настолько были парадоксальными по форме и содержанию. Но, была тройка-другая текстов, что невероятно цепляли и впаивались в эмоциональную память именно образами, помимо печатной символики. Попаламы – одно из них. Как и Пограничники. Ходор долго балансировал на грани безумия своего таланта, поражая окружающих инопланетной поэзией. С возрастом, болезненный баланс, отнял возможность письма. Никто не смог ему помочь. И, даже я, сука распоследняя, расписался в бессилии. Словно в отмазку – сам запечатался в своих болячках, стараясь не думать о друге в психушке.
  Во время короткой оказии в Пермь, в начале нулевых, зная, что у Димки очередная ремиссия и он у мамы, заскочил к ним на Пушкарскую. Смотрел на него, говорил с ним, но это был не он. Полный неон. Отстраненный, холодный газ в сосудисто-трубчатой конструкции. Напрочь, запаянной, медикаментозным лечением.
- Ай-ай-ай – закричали пополамы, ой-ой-ой заплакали они…
- Как? Вы знаете Димкины тексты?
  Лицо Дяди Вани съежилось яблочком печеным, в добродушной ухмылке. Краем пузатого бокала, смазал Князем, синюшные, в свете бункерного освещения, губы. Впервые, за всю нашу встречу, чмокнул, смакуя свой безумно дорогой коньяк.
- Нет, не имел чести. Строчки – единственное, что осталось от творчества твоего друга, в твоей базовой памяти. Но, судя по тому, насколько он невербально мощно впечатался в твое сознание – поэт любопытный. При случаи, попроси червей, пусть порыщут в интернете. Сам - то, ведь не сподобишься. Тысячи причин найдешь, при своем техническом кретинизме и гордыне не померной, а самостоятельно осваивать хотя бы элементарные навыки не будешь.
   Вспомнив местных продвинутых юных программистов, от которых в восторге визжала Фа. Каскадная пара – Пат и Паташонок. Невольно улыбнулся.
-  Кстати, почему черви, а не жучки какие ни - будь? Жучки, как то ближе к миру электронных технологий.
- Потому, что, в падлу отзываться гусеницами.
 Дядя Ваня замер на секунду.
- А, вот тут ты пожалуй оказался ближе к сути образа – шелкопряды!
  Да, что за блин такой – я только подумал, вернее не подумал даже, а лишь едва обозначил, мысленно не проговорив этот образ до завершенности. Действительно – шелкопряды. Еще не бабочки, но уже не личинки. Существа, которым не суждено расправить крылья – предназначение не позволит. Старый зек ухватил в моем сознании образ, на старте процесса формирования.
- Это и называется, по социальным понятиям – мышление. Образ в сознании у тебя возник сразу. Только тебе ежкин кот, понадобились дополнительные усилия для превращения его в форму привычных слов уложенных в значимую структуру высказанной мысли. Зачем?
  Дядя Ваня вновь струился лучиками печеного яблочка. И, опять процедура смакования коньяка. Продолжил:
- Потому, что тебя с младенчества обучали мыслеречи.
- Дядя Ваня, при всем моем уважении к вам, но прошу, перестаньте полоскать мозги прописными истинами. Мыслеречь! Альтернативы нет. Будь ты хоть глухим, слепым и незрячим. Думай, что говоришь, говори, и так далее. Метод обучения? Нифига, даже не средство – основа всего человеческого мироздания. Сколько на свете таких, как вы, отдающих себе отчет своим уникальным возможностям? Ну, еще пара тройка тысяч латентных. Вас на кострах жгли и жечь будут. Вас, ведь не возможно поставить под ружье. Если верить теории Дара – раскрытие таланта возможно при полном раскрытии нравственного потенциала? А, социальный мир человеков изначально безнравственен. Палка морали и пряник примитивной мечты. Идеалисты и романтики не в счет – расходный материал, так было, так будет. Палка и пряник всегда останутся в руках циничных прагматиков.
- Да, вы батенька социопат.
- Что?
- Член в сранчо. Если ты, гавнюк, собираешься пойти по второму кругу, я тебя за ворота выставлю. Там майор Малюта примет с удовольствием. Вот с ним и поговоришь о судьбе человечества и гибели цивилизации.
- Так на кой … со мной вообще возитесь?
- Для себя принципиальный вопрос решал, сможет ли взрослый человек на себе испытавший сканирующий полет осознанно войти в очевидные возможности. Теперь вижу – ни хрена. Проваливай на - верх. Чинару, сейчас вызову, откатит.
- Что, даже водочки не допью?
- Все на - верху. Чинара баньку подтопит. Настена ужином накормит. Отсыпайся, может быть, еще понадобишься.
- А, на посошок, ваш - благородие? Нет – Ваша светлость, вы ж княжеского роду. Не дозволите? Нам холопам без этого никак. Возьму, без спросу, хлопну целый стакан, прям щас, уж больно трубы горят, так ваши лакеи меня не в батоги, так в холодную.
  Дядя Ваня, принявший было решение, оттого мрачно сдувшийся, внезапно посмотрел на меня с интересом, наливаясь прежним моченым яблочком.
- Выпей. Отчего ж не дозволить. Дозволяю. Коли трубы горят, - перешел на прежний снисходительно ироничный тон Дядя Ваня и отложил в сторону коммуникатор.
  «Если его сейчас не дожать, - ага, дожмешь такого, - он и вправду превратит меня в последний патрон, - говорил, что максимум три полета, - два у меня уже было».
- Правильно считаешь.
   «А, черт, он же меня читает…»
- Как открытую книгу.
- В таком случае и вопрос предвосхитите. Только очень прошу, общайтесь со мной вербально.
- Кто убил Лору Палмер? От ведь осел упрямый. Ему сокровенные тайны природы открываешь, а ему, как горбатому могила. А! Тебе, стало любопытно, почему не могу прочитать твою мотивацию интереса именно в получении ответов именно на эти вопросы? Все, что связанно со смертью Дианы Сканер. Не могу. До тех пор пока ты сам об этом не подумаешь, прямо сейчас.
  И, это прозвучало, как команда. Дядя Ваня не сверлил меня магическим взглядом. Он вообще на меня не смотрел. Но я буквально физически ощутил воздействие. В начале – легкий укол маленькой иглы в переносицу. А, вот и стальная спица между бровей. Тут, же возникла боль в затылке, словно спица прошла на вылет. Мысленно вскинул ладони к лицу, в решетке пальцев. Мимолетное, болезненное ощущение тут - же прекратилось. Но возникло новое. Ласковое, нежное прикосновение теплых рук. От висков. По - моему подобное уже испытывал вчера, на летней веранде при первой встрече с Ванькой Мокрым. Нежность тут - же исчезла. Я, открыл глаза и увидел совсем близко, словно не было между нами старинного, резного дуба письменного стола, улыбающееся лицо Дяди Вани.
- А, ты у нас из отряда Фомы Неверующего, вооруженного эмпатией. Молодца. Не боись, не обижу. Тебя разбирает узнать, что последовало бы дальше ласковых рук? Да вы братец шалун. Лучше бы прикинул инструмент после иглы. Геологический бур с алмазным наконечником? Ну, ты зверь. По - началу был уверен, что эликсир до сих пор в тебе бродит, хотя и сроки вышли. Смотрю, нет, защищаешься безотчетно, привычно и результативно. Защита на уровне рефлекса – дело не хитрое. Только ты, мерзавчик еще и фиксируешь, понимая, предметно представляя, а это дорогого стоит. Почему ты не ощущал раньше? Так, я, впервые применил метод зонда. Поволоку? Да, был грех – вчера использовал.
- Дядя Ваня, извините, конечно, но Вы, меня задолбали чревовещанием. Либо общайтесь со мной, в привычной для меня, вербальной форме или идите на хер, а меня на конюшню. Один полет у меня еще есть, а другого сканера у вас пол рукой нет. И, надо же именно сейчас, когда он вам, позарез, нужен.
- Ты, коней - то придержи, ловкач. Кто беду в дом привел? Кто теперь ее от тебя отводит?
- А, то ваши враги не знали про эту берлогу и причина атаки – мы, с Фа и Синяя тетрадь. Дневник Дианы - то здесь был. Отдай все противнику, он врагом быть не перестанет. Очевидно, что не спортивный турнир. А, строительство странной АЭС вблизи источника мощнейшего излучения? Само месторасположение Вашей ставки на линии прямой видимости от Заветного бора. Все это случайно? Да, не в жизть!
   С вызовом посмотрел на лицо собеседника, в поисках выражения его глаз. Попал, нет? А, Дядя Ваня опять сдувался, медленно катая коньячный фужер, в склератических ладошках. Словно озяб, пытаясь согреться.
- Попал, попал, - совсем тихим голосом ответил тот и, не поднимая на меня глаз, устало добавил, - стар, стал для мирской суеты, давно на покой пора.
- Так, вы и без того давно в пещеру урылись. Славная лавра. Боюсь спросить, кто оплачивает банкет? Откуда средства такие? Какую войну ведут ваши малолетние шелкопряды на своих дорогущих электронных игрушках? Реально на собственной шкуре испытал возможности, которыми вы обладаете. Зачем мальчики? Хакеры могут то, чем вы не владеете. Отчего необходим скрупулезный учет детей с необычными способностями? Да, вы родного брата не пожалели, тыча пальцем в небо. Все средства хороши для достижения цели. А, цель у вас одна – выжить. Плевать вам на человеков с их порочной цивилизацией. Так дайте этому миру почить в бозе, он и так умирает.
  … и выпил. Дрожащими руками, с лязгом горлышка о край стакана, не примеряясь – ни  за что! плеснул грамм двести, и замахнул не глядя. Прям, как герой Венечки Ерофеева. Только тот романтичней из горла, за дыханием следя, бережно прислушиваясь к капризам своего пищевода, в тамбуре пригородной электрички, под аккомпанемент ангельских труб. У, меня – мгновенная тишина, пустота и тьма, с невнятной лиловой лоскутней, разорванных образов.
- Дурак, ты Андрюшка и мыслишь по - книжному, патетически. Тебе, лет двадцать пять назад, в беллетристику, не эротикой пробиваться. Начинал бы с рассказов, про революцию. Или вообще не начинал.
- За порнографию платили.
- На бухло. Чем больше шкодил, тем больше пил. В журналистике не портачил, а продолжал пить. От, бессилия, поди. Мол, все чувствую, понимаю, а повлиять не могу. Я, чего тебе дал свободу рефлексии – предполагал, что сканерный полет, даст тебе возможность вылезти из колеи привычного мироощущения обреченности. Ты сломался не в аварии, несколько раньше. У тебя в эмоциональной памяти есть фиксированный эпизод – ночь, ты, барная стойка, стакан. Чувство никчемности. И, внезапно – сладкая, все объясняющая и отпускающая парадигма – а, пусть! Пусть будет так, как есть. Новая жизненная установка – четкая, осмысленная, жесткая. Через неделю влетаешь в автомобильную аварию.
- Авария, как следствие?
- Опять дурак. На своевременность соломки сетуешь, а уже разбился. Я, не оракул, не дано. Причинно следственные мозаики не складываю. Охота дык, сам просчитывай, анализируй. Теория вероятностей – дело не благодарное. Вот - вот, как у Эйнштейна, мол, в мире есть две бесконечные категории – вселенная и глупость, но в данной оценке первого он сомневается. Или другой цитатой прикройся – про голову, кирпич и просто так.
- Мысль изреченная есть ложь?
- Лишь бы не материзовалась.
   От стакана водки меня начало растворять в ощущениях тепла и защищенности. Еще немного и совсем уплыву. День задался – я - те врежу! Не этого ли ждет Дядя Ваня? Сколько прошло времени, как так или иначе он контролирует и направляет? Час? День? Неделя? Но, ответы на вопросы, с которыми, собственно пришел, так и не получил. А, так ли они важны эти ответы на фоне всего, что узнал, испытал и уже не забуду? Не умозрительная практика теории и фантазии. Практика реальная в памяти каждой клеточки моего существа. Органичный сплав животного и человеческого начал с вектором в боги. Кто откажется от такого кайфа?
  Уже с некоторыми не ловкими, но приятными, усилиями разлипаю от нёба и зубов, уходящий от послушания язык:
- Нет в абсолюте добра и зла, получается. Вся срань в мире – дурь в башке? Именно здесь и сейчас. Именно в этой голове. Как и благодать. И, Бога, именно с заглавной буквы – нет. В сухом остатке – потоки и конфигурации энергоинформационных полей. Все, с прописной. Непознаваемая игра энтропии и гармонии, в которую, для более - менее комфортного самоопределения человеки вписывают категорию – бог. Особо одаренные и высоконравственные от рождения или безнравственные по определению, но владеющие конкретными практическими технологиями, гребут от вселенского пирога, кто, во - что горазд. Все так?!
- Как то так. Коли по понятиям.
  Не увидел, почувствовал, как из интеллигентного портрета Дяди Вани, мелькнул позема старого вора и убийцы Ваньки Мокрого. Очередная логическая западня? Этот его верлибр о человеческом безумии.
- Не мой твой. Кто о чем, а вшивый о бане. Горбатого могила исправит.
  Зуммер, вызова коммуникатора, не был громким. Но, внезапным и чужеродным. Оттого оглушающее тревожным.
   Дядя Ваня вложил в ухо таблетку монитора. Не глядя, колдонул манипуляциями, на нижней панели правого подлокотника, своей волшебной коляски. Минуты три внимательно вслушивался. Судя по напряженности в лице – новости не из лучших, но и не авральных. А, я мысленно сам себе усмехнулся, мол, стоит ли доверять мимике лица этой сто летней мумии на колесиках. Тут - же себя одернул. Для Дяди Вани поток моих мыслей – открытая книга. Про мумию и колесики, уж как - то, совсем не очень. Впрочем, хозяин бункера и бровью не повел. Ага, не многоканальный. Уже хорошо. Еще он говорил, что-то про мою способность блокироваться. Когда говорил и что?
  Долбанное профессиональное мышление – фиксировать только то, что считается важным для использования здесь и сейчас. Безотчетная губка памяти, канула в детство. Эмоциональная матрица образов напрочь забита хламом. Только яркие впечатления само встраиваются и удерживаются. Порой с трудом и само производно. Только, знать бы какой элемент матрицы и как оценивает степень яркости? И, нельзя ли эту плату почистить, как вентилятор в моем буке от повседневного праха?
- Вот такие дела, Ванечка. Жду решения.
  Чинара! Дядя Ваня переключил коммуникатор на внешний динамик. Теперь звук исходит от ЖК – экрана. Хотя, его махина зеркально бликует, в полумраке комнаты, не живостью вулканического стекла.
- Щелкопер тебе еще не надоел? Может, на - верх, откатить? Тут по внутренней, его матрешка, мне мозг проела. Где да где, в караганде, блин.
- Чинара, базар фильтруй. Мы, на громкой. Фарида внизу?
- Ага. С червяками пятый час железо мылит.
  На экране вспыхнули гигантские цифры живого таймера. Для меня они – в ноль. Давно потерял ощущение времени. С момента первого полета. Для Дяди Вани значимы. Иначе не включил.
- Ну, вот она и откатит нашего гостя на - верх.
- Он еще в горизонте тонет? По моим подсчетам, времени прошло достаточно.
- А, мы тут с Дядей Ваней князем - коньячком балуемся.
  Это у меня чертова пружина «в падлу» сработала. Залипающий язык, пусть только от «Ставропольской», а иллюстрация. Чинару, подначило:
- Ваня, за всю жизнь, ты, мне только граммульку - то и поднес. А, с этим дятлом хлещешь?
-  Не пыли. Попроси Фариду зайти ко мне, прямо сейчас. Мне приготовь порцию. Через час приму.
- Ваня, сегодня это уже …
  Громкая связь отключилась так - же внезапно, как и появилась. Финал диалога без труда прочитывался по резюмирующей реплике Дяди Вани:
- Все. Тема закрыта. Подтопи баню. Напряги Настену с сервисом для гостей. Пусть наведет порядок в гостевом. Тетрадь положи, где взял.
  Е! Дневник Дианы!
- Да-да, - подтвердил Дядя Ваня, медленно извлекая мониторчик из уха, - были в избушке гости. Торопились. На женскую сумку времени не хватило. Или, профессиональный тупизм, свое взял. Сумка на виду лежала, у самого входа, ее лишь тряхнули, по ходу. Ты, ее, как специально не застегнул. Ограничились вылетевшей мелочью.  Поэтому не обшманали, по уму. А, тетрадь возьми да зацепись, кондовой советской обложкой за не первой свежести, брэндовую подкладку. Мелочь, а смешно.
- А-а?
- И, сидор твой, на месте. Его, правда, уже из лесу вестимо. Чинара сейчас разбирается с периметром. Никогда такого не было. Для Чинары – ЧП. Носом землю роет.
- Из леса? - неприятно шкрябануло по сердцу, - Значит не далеко ушли?!
  Взгляд, не вольно цепляется, за массивный пистолет отца, что так и лежит на поверхности письменного стола Дяди Вани, с самого начала этого странного, невероятного диалога. Семь футов, может больше, под поверхностью холма. А, счет времени потерял. По - моему давно и безвозвратно.
  Со стороны массивной, входной двери раздается – чмок. Створка приоткрылась. В щель, между ней и косяком, луноподобно, вкрадчиво, как в театре кабуки, вплывает светящееся лукавством и любопытством лицо Фа.
- Ага. Вот значит оно – сердце цитадели. Женщины допускаются на эту половину?
- Добро пожаловать, уважаемая Фариза Мирмухамедовна, - для Дяди Вани ее появление неожиданным не назовешь, - будем рады. Нашли что ни - будь интересное, на свои вопросы?
 С Фа, тут же слетает маска кокетливой мусульманки. Вот она привычная – скоростная, конкретная, деловая. С врожденной грацией пантеры она, уже не входит, врывается в кабинет Дяди Вани. Заполняет собой, своим присутствием, движением, голосом все пространство достаточно большого помещения.
- Интересного много, Дядя Ваня. У, вас отличные системщики, а железо – яте врежу. Такой мощи в универе не видела. Колоссальные возможности. Но есть странности. Не у вашего потенциала. В самой кинематике информационного поля Сети по секторам именно интересующей нас темы. Цепь последовательности поисковика постоянно обрывается на линии раскрытия вопроса. Словно, кто-то специально блокирует и подчищает. Но облако! Его технически невозможно, немыслимо – отфильтровать с такой четкостью. На то и Облако! Ваши мальчики, золотые головы, меня об этом предупреждали. Не верила. Кстати, для них вектор поиска, не нов. Вы, ставили перед ними подобный. Поэтому они в теме, как рыбы в воде.
- Неужели совсем ничего нового?
- Фиг, да маленько, Дядя Ваня. Есть движение по академику Ностровичу. Его тоже подчистили в глухую. Ваши ловкие хакеры, с их безумными программами нашли золотую россыпь, через сайты его аспирантов еще профессорской жизни. А, вернее на сайтах аспирантов его учеников, что сегодня если и не членкоры, то профессора. Дальше – пошло, поехало. Это касается теории Моисея Давидовича о геосинклинальной системе энерго - проводимости земной коры. Самой фамилии Сканер, в упоминаниях нуль. Сплошняк – критика и отрицание. Но, своеобразная, эзопова что - ли? Словно советские времена вернулись. Хотя, какая разница для фундаментальной науки до политпогоды на дворе. Могу в двух словах обрисовать.
- У, тебя в двух не получится, - хотел с острить, а буркнул, как старый пень.
  Дядя Ваня только противно хихикнул в вдогонку моей самооценке. Колдун, проклятый. Вот, ведь блин, стоит на секунду отвлечься и он опять в моей голове.
- Нет, Фариза, сейчас не надо, - деликатно от Дяди Вани, - пусть Андрей позже внимательно почитает. Его образование оставляет желать лучшего. Знать бы раньше про этого академика. Андрей мне только сегодня о нем рассказал.
- Я, рассказал?
- Ну, не рассказал, так подумал. А, думать ему, по - любому, придется крепко. Он у вас, Фариза, большой любитель пространно вить причинно - следственные цепи. По понятиям. Иначе мыслить не умеет. Не доверяет своей птице Додо. Пускай вьет. Глядишь, и сопоставит впечатления из собственной биографии, связанные с фамилией Нострович.
- Приплыли. Кстати Фа, фильтруй мысли, он телепат.
- А, я знаю. Мне мальчики рассказали. И, много еще интересного чего. Дядя Ваня, а Синяя тетрадь – дневник Дианы Сканер, из-за которой Андрей в бегах, да и я теперь, она ведь у вас.
  Дядя Ваня, молча, кивает головой в мою сторону. Фа, переключает внимание на меня. Вопросительно. С вызовом.
- Он, мне сегодня, утром отдал. Дневник у тебя в сумке.
- Ага, и ты молчал, мерзавец.
- У, нас было время поговорить?
- До завтрака или после? Постойте, а как же налет? Мальчики сказали, что гостевой домик перевернули верх дном.
  Дядя Ваня, встрепенувшись, с тревогой:
- Они, что слушают внутреннюю коммуникацию?
  Фа, замялась. Ляпнула сокровенное. Потупилась. Притихла. Помещение кабинета обрело первоначальное пространство. Дядя Ваня сверлил глазами глаза Фа. После очень тягостной паузы, расслабившись:
- Понятно. Можешь не отвечать. Речь об индивидуальном канале Чинары, - вяло улыбнувшись, - ну, хоть частично слово держат, черти. Редко с ними общаюсь. А, у нас Андрюша, еще один сопротивленец и посильнее, чем ты.
  Меня удивило не это.
- Ты, что совершенно не слышала, что происходило на - верху?
- Нет, а что произошло?
  Оправилась от невольного предательства. Отряхнулась курочка. Вновь входит в раж. Глазищами, своими лукавыми, черными туда-сюда. При этом плечи и бедра так - же начинают движение по, едва уловимой, обратной амплитуде маятника. Этот, не бросающийся залпом в глаза, танец тела всегда выдает ее живейший интерес, требующий безотлагательного удовлетворения. На мужиков, как правило, действует фатально. Когда- то, я назвал это «пулеметной синхронизацией». По аналогии с авиационным боем.
- Андрей расскажет. Все. Если вспомнит. А, теперь, ребятушки, катитесь-ка вы на - верх. Фариза, к тебе просьба повози его, пока, в этой коляске. Он с водочкой перебрал.
  Фа, забрала из моих рук «Ставропольскую». Оценивающе глянула на объем початости. Недоуменно хмыкнула, знает мои дозы, но промолчала. И, впрямь – по - настоящему выпит только стакан. Впрочем, этот чудовищно длинный, невероятный день еще, мне так кажется, никогда не кончится.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

   Похоже, впервые, за последние две недели, уснул в состоянии совершенного душевного комфорта. Умственного и телесного. Глубокий здоровый сон. Без кошмаров. Без навязчивых, липких сновидений, с потерей грани забытья и реальности. Без тревоги на оба уха и спокойным ритмом биения сердца. Как внезапно проснулся!
  Обычно такие моменты чертовски неприятны. Они – катастрофический тремор в каждой клеточке моего существа. После этого сложно заснуть вновь. Но, сейчас! Амброзия. Сладко потянулся, по привычке прислушиваясь к реакции, исковерканной ноги. Бывало, бесконтрольно сделаешь, икроножные мышцы так судорогой сведет, что минут пять корчишься от железной хватки в попытке расслабиться, а затем неделю испытываешь острую боль. В довесок, к общей. Ан, нет! Ножка, как шелковая. Без тревожных звонков.
  За окном мутное молоко летней ночи. Странно. Нащупал под подушкой мобильник, включил таймер. С удивлением – блин! Времени – 00.13. Офигеть! Казалось, проспал добрую вечность. На деле – два часа. Всего два! Что за напасть такая? Никогда такого не было.
  Отлично помню, как вечером, ушли с Фа, в гостевой домик, в начале десятого. После баньки, прекрасного ужина расстегаями из стерлядочки в изумительном соусе от Настены и грамм 150 «Кристалла», кататься в инвалидной коляске, абсолютно не хотелось. На костылях шлось легко. Не так, как утром, после эликсира, а все ж. Ставшие, вторым я, за двадцать лет – боль и скованная неловкость движений, на степень жизненной доминанты не претендовали.
   Дяди Вани за ужином не было. Не вылезли из погребов и «черви». Или все - таки «куколки»? Любопытно приживется мое определение? Дяде Ване понравилось. Чинара появлялся, исчезал в свойственной ему манере. Пару раз чокался со мной и Фа рюмками, рассеянно и не к месту бормоча благоглупости, и растворялся. По - сути, ужинали втроем. Настена, лишь однажды сходила в Дом, за свежими, теплыми расстегаями.
- Настя, - устало урезонивала Фа, - зачем обязательно новый, я вон с первым не могу справиться.
- Они, у меня под полосушкой, добром наливаются. Андрюше вон нравятся. И, правильно. Расстегаи не с пылу жару, и не холодными кушать.
  Цветных переливов и облаков уже не вижу. Но рядом с Настей хорошо и спокойно. Хотя нет-нет, а ловил на себе ее пристальный взгляд. То ли с вопросом? То ли с удивлением? Не проста домохозяйка. Оно, конечно, и Дом не простой и обитатели не обычные. Да, и все, что здесь происходит, ставит мир на уши, заставляя быть на стреме. А, кто сказал, что нельзя съесть слона стоящего на ушах? Уйди со - стрёма, съешь румяный расстегай. В результате скушал три. Два своих и за Фа один. Такого количества выпечки в жизни не едал. Так набучкался, что водка - фирма, уже и в горло не лезла.
  Настена умилялась. И, мой слух не резала, все - таки нарочитая, стилизованная а, ля рюс - пейзан, речь хозяйки. Настолько органично журчала в контексте именно сейчас, в данную минуту. И, я, с теплым наслаждением, скользил взглядом по бескрайнему, из летней беседки, зеркалу водохранилища. Пока не поймал себя на противоречивом не желании вглядеться в отрог на левом берегу. Тот, где заветный бор храмовых кедров, из моего детства. Там, где сегодня утром в мое сознание вошел Мотылек.
  Вошел? Не ворвался? Отчетливо помню – восторг и восхищение. При всей фантастичности явления не из мира привычных представлений о мире – ни осьмушки полтона испуга и отчуждения. Мотылек первым же касанием дал понять – мальчик я твой. А, вот все, что последовало за этим, требовало тщательного осмысления. Путь, предложенный Дядей Ваней – ощутил, пережил, прими, как данность, используй, явно не вписывал меня в свою колею. Или, он имел в виду, нечто совершенно иное, абсолютно не подвластное моему мышлению? Поди, разбери завалы, что нагромоздил в моем сознании, чертов телепат.
  С некоторым усилием, отталкивая возникшую тревогу, заставил себя вглядеться в силуэт лево - бережного отрога. А, вдруг? Никакого – вдруг. Ни мотылька, ни серебряных нитей. И, это принесло облегчение. Трусливое? Завтра буду оценивать сегодняшние результаты сокрушительного цунами событий.
  Точь-в-точь дубль мысли, с которой заснул в объятиях комфорта гостевого домика. После того, как Фа, со стоном обмякла тяжело и стекла с меня. Даже не поцеловала, сучка, как обычно. Только гуднула из - за горизонта:
- Когда, гад, перестанешь рычать. Кайф ломаешь. И, не смей курить. Хочу тебя чувствовать здесь и сейчас. Спи.
 И, тут - же развернувшись, сладко, с нажимом, ловко вписалась в меня попкой, так - же, но угодливо повернувшегося на правый бок. Засопела, опередив меня на мгновение. А, за мгновение и вернулась мысль про цунами. И, уже растворяясь – это все долбаный Эликсир. Проклятый – Чинара.
  Так славно уснул. Сладко. Чего вдруг проснулся? Зачем? В явь вплыл со счастливой дурью великолепно отдохнувшего человека – сна ни в одном глазу. Фа, спит. Дыхание ровное, глубокое.
  Слегка приподнялся, посмотрел на нее. Электричества не надо. Белые ночи догуливают. С прощальной печалью умирания июля отстраненно зырят в окна. А, я смотрю на Фа.
  Блин, спит, как довольный жизнью, сытый, здоровый ребенок. Лицо благолепное. Пухлые губки приоткрыты лишь слегка вздрагивают в такт размеренного дыхания.
   Разметалась по широкой кровати, на пол оборота – верхняя часть тела на спине в размахе рук. Нижняя, на правом бедре, линией ленты Мебиуса в гибкой талии. Левая ножка сгибом в колене затеняет сокровенное, завершая графическую композицию до совершенства. Всегда удивляло – разве так могут спать нормальные люди? Но, поза удивительно грациозна и трогательна, до трепета в районе сердца. Не в первый раз смотрю на нее спящую. И, всякий раз восхищаюсь – до чего хороша мерзавка. Таких тел, как у нее, с нехилым интеллектом в башке, в мой обиход вошло – раз и обчелся. Штучный товар природы. А, главное – светит, греет, притягивает. Одновременно отталкивает и замораживает до темноты в глазах. Опаснейшее из всех небесных тел.
   Ее кисть правой руки лежит на Синей тетради – дневник Дианы Сканер. Вчера вечером, вернувшись с ужина в гостевой домик, Фа в первую очередь схватилась за него. Дневник лежал на покрывале кровати в череде демонстративно представленных наших личных вещей. Их доблестно отстояли нукеры Чинары во время дневного набега, видимо на опознание. Думаю, и на предмет жучков вражьих постарались. Штурм носил явно много - ходовой характер, спланированный профи. Возможно, недооценили всю местную мощь обороноспособности Дяди Ваниной цитадели и его личных возможностей, но предвидеть негативный результат лобовой атаки – закон для профи. Если эти винтики или кто ими сейчас рулит на местности, действительно представляют – с природой чего имеют дело?
  Фа, бегло перелистала тетрадь и сунула под мышку, крепко прижав к левой груди. Простое и функциональное движение явствовало – железный капкан. Слишком значительным стал этот объект в событиях последних суток. Даже скидывая пазлы своих женских мелочей в сумку и укладывая архивный хлам в мою, она не на секунду, не ослабила хватку.
   Порывисто включила прикроватный светильник и, не раздеваясь, бухнулась в постель, на лету открывая тетрадь – дневник Дианы:
-  Ага, вот они легендарные таблицы Сканера. Я, их уже видела, у мальчишек в бункере. Если они до сих пор не разобрались во всей этой нумерологии, уж я-то точно не Пифагор. Почерк для девочки - подростка 50-х прошлого века необычный – своевольный что ли? Их, предельно дрессировали каллиграфией, а тут даже пренебрежение к разлинованным клеточкам. Да, странная девочка. Но, это, все завтра. Мужчина, вы не поможете даме снять джинсы? И, если вас не затруднит, то и выключить верхний свет.
 Раздевать ее после бани было наслаждением. Сигнальной ракетой послужило решительное выключение светильника.
  Впервые за неделю мы занимались любовью без надрыва и судорожности обреченных.
  Теперь сопит сытым ребенком, а во сне все одно – Дневник собой чувствует. Как малыш любимую игрушку. Заветную.
  Осторожно, перегнувшись через Фа, вытянул, из - под ее ладони, тетрадь. Пальчики, слабо шевельнулись в царапку, но не с - детонировали, в просыпании тела. Все это красивое и сильное, категорически отрезало внешнему миру – пошел на фиг. А, то, что сейчас клубится во внутреннем мире – к пониманию мне не подвластно. Интересно, Дяде Ване, с такой легкостью проникающему на уровень бодрствующего, повседневного мышления, мир сна тоже открытая книга? Или, еще глубже? Крепко уснувший человек физически беззащитный, ментально открыт в целом? Страшно подумать. И, стоит ли уповать, на хваленую неразрывность – нравственности и дара?
  Ведь понятие нравственность, в контексте происходящего, это мое определение, личное. За не имением гербовой,  на почтовой пишем, как дышим. А, чем, собственно является, для человека то, что простирается на другом конце серебряной нити, в полете?  В том, что предстало передо мной в образе неописуемой гигантской, радужной бабочки над храмом реликтовых кедров из моего детства? Во - всем том, что испытал во время полета, есть внятные определения на понимание, для меня – в этом мире?
Включил прикроватный фитилек, нацепил очки и открыл Дневник Дианы Сканер.
 Почерк действительно чудной, для школьницы - девицы. Твердый, острый с критичным наклоном в право. Словно рука стремительно едва поспевает за мыслью, в непреклонном желании обязательно четко и полно, зафиксировать ее в графических знаках. Так ведут конспекты мальчики - студенты приходя со временем к полному слому самой примитивной каллиграфии, погружаясь в авторскую криптографию из сокращений,  условных знаков и скорописи.  Дианин почерк – отчетливо разборчив. Пишет автоматической чернильной ручкой. «Паркер», подаренный дядей Колей? Назоровым. Вдогонку – услужливо подкидывает память. Откуда? От верблюда – из бредовых сновидений во времянке у Шамана. Сновидений? После сегодняшних полетов, готов поверить в реальность путешествий по хроноклазмам на гиппогрифе.
   Стоп. Что за напасть? Крупно, печатными буквами, броско выделяясь из прописной строчки – САМАДХИ. Глянул на дату – «6 января, 1956 год, пятница. 22час.30 мин. По Перм. вр.»  В спохватился, вернулся на титульный лист дневника. Ага. Первая запись – «8 ноября. 1955 год, четверг. 2час.10 мин. (по Пермскому времени)»: «Здравствуй новый друг, извини, что у твоего предшественника еще остались страницы, а я уже обращаюсь к тебе. Сил нет, как хочется опробовать подарок дяди Коли. Эта английская штучка, с пером из настоящего золота, просто чудо…».
   Перекинул блок страниц ко второму форзацу. В самом конце, за таинственными таблицами Давида Моисеевича Сканер, последняя запись дочери – «17 апреля, 1958, 17. 17, кажется четверг».
  «Странное время, 17 минут шестого. После смерти папы, у меня в голове абсолютный сумбур. Самое ужасное то, что я перестала ощущать время. Его течение. Самое банальное, в бытовом значении. Порой теряюсь настолько, что превращаюсь в лунатика, путая день и ночь. Девочки из отдела, перестали участливо кудахтать и с невиданной прежде наглостью советуют обратиться к врачам.
  Прости, мой старый друг, но сегодня я с тобой расстаюсь. Будет ли у меня новый? Думаю нет. Думаю теперь у меня совсем теперь ничего и никого нет. Мерзостное чувство одиночества и личной никчемности (слово какое-то странное, неправильное, откуда оно взялось в моем словаре?). Пугает иное. Это внезапные провалы в памяти. Хорошо, что у меня есть ты. Ты не предаешь, ты верный.
К примеру, вчера, я хотела записать для тебя впечатление дня и особенно нечто очень для меня важное. Вместо этого перечертила папины геосинклинальные таблицы из его заветной папки. Ты, спрашиваешь, зачем я это сделала? И, на это у меня нет ответа. Как нет ответов на чудовищное количество вопросов, которые переполняют мою голову и даже не дают свободно дышать. Еще хорошо, что за полгода, со мной не случилось ни одного приступа.  Знаю, что необходимо собрать волю в кулак, максимально мобилизовать все силы, что у меня еще остались.
Поверь, мой друг, я смогу».
  Последняя строчка уже не втискивалась на страницу и змейкой вверх убегала по сгибу тетради. Елы - палы, блин, ребенок у тебя есть еще чистый форзац! Насрать, на тупую внешнюю клеенку.  А, в мире тысячи миллионов толстых, новых тетрадей. Только пиши, пиши, пожалуйста. Не смей останавливаться. Ты, не можешь не писать. Это единственное, что тебя держит на этом свете.
  Эко меня! От души душит, хоть взвой. Во всем свете у девочки не оказалось собеседника достойней, доступней и отзывчевей, чем дневник. Обычная общая тетрадь в синей клеенчатой обложке? Или действительно для нее это нечто большее, чем собранные в брошюру листы бумаги в линеечку?  Откуда мне знать о подобном методе самоанализа и психотерапии ребенка. У, меня подобного в заводе не было. Всю жизнь пулькаюсь в редкостной мешанине впечатлений, полагаясь на свою птицу Додо, что при необходимости не подведет. Выпорхнет из джунглей подсознания и во - время, в клювике принесет решение. Надежный попутчик, проверенный. Правда несколько своенравный и не всегда расторопный. Любви зараза, к себе требует, капризная птица, а с этим у меня напряженка.
  Последняя запись Дианы сильно попахивает суицидным настроением жертвенности – «максимально мобилизовать все силы, что у меня еще остались». Мобилизовать для чего? Продолжить существование, в ожидании неведомого, пока, источника новых сил? Или решительного движения на приятие поступка, от которого так и разит склепом?
  Блин, я знаю, чем все закончилось для Дианы. Содержание дневника – теперь беллетристка. Не думаю, что в ее записях, содержится разгадка чудовищной смерти. А, это до сих пор, для меня, остается вопросом со значком – «прим». Хотя от всего происходящего, земля и небо, не просто поменялись местами. Они, скрутились в невыносимо тугую спираль, растянутую на разрыв. Удивительно, как башка до сих пор не лопнула. Щадящая процедура дяди Вани? Понять бы – а, на кой ему это? И, на фоне всего, что не оставляет камня на камне от моего привычного восприятия мира – упорное не желание, просто сказать, кто убил Диану Сканер. А, ведь знает. Знает и молчит. Молчит и знает, сука. Уж, не он ли сам? Слишком много пазлов ложится в картинку. В первую очередь – владение Синей тетрадью.
  Врет он все про Собакина. Врут мои дремучие сновидения про камень, под, который Собакин, теряя сознание спрятал дневник.  Дядя Ваня, конечно звезда в небе, но и без его Дара, взломаю эту головоломку. Таинственные таблицы отца Дианы, каким - то образом тесно повязанные с Радужным мотыльком, кедровым храмом моего детства, со всем этим гадским криминалом – мне не по зубам. Не мой язык. Чужая, цифровая фиксация знаний. Стоп. В клювике – знакомое слово самадхи, акцентированное Дианой печатным шрифтом в дневнике. Бегом. Где - то ближе к началу. Ага! Вот оно. Тщательно прописанное. В контексте: «Папа, внимательно выслушал и посмотрел на меня, как - то очень странно выдерживая паузу, и сказал, что это состояние очень схоже с древним индуистским ритуалом САМАДХИ, позже перешедшем в буддизм».
  Так, а теперь преамбула. «6 января 1956 года, пятница. 17 ч. 30 м. по Перм. вр.»:
- И, снова здравствуй, мой многоуважаемый собеседник.  Я, не пошла в школу, не смотря на то, что сегодня для класса контрольная по тригонометрии, за первое полугодие. Математичка, дрянь такая, умышленно назначила решающее испытание по окончании каникул. Как говорит папа: «Бог судья».
  До сих пор чувствую слабость. Всегда так, после приступов. Увы, но должна с печалью констатировать – да, барышня вы больны эпилепсией и лекарств от этого нет. Слабое утешение от древних греков, что эта болезнь дарована богами для избранных. Что это за боги, которые преподносят такие подарки и настолько избирательно? Взяла бы и окунула их самих в этот кошмар.
   Я, не помню, когда начались приступы. По моему  они были у меня всегда.  Когда- то реже, когда-то часто и всякий раз без видимых причин. Для папы это хлопоты, заботы и печаль.  А, для пеня это пытка. Порой мне кажется, что я вообще ненормальная. Не ума лишенная, а какая-то совершенно не такая, как окружающие. Думаю, говорю, поступаю, как все, а все равно словно белая ворона. В начале я думала, что это из-за фамилии или от прошлого положения папы, но позже убедилось, что это не так.
   В детстве, в Чирчике, у меня совсем не было друзей. В Перми, во дворе у меня появились настоящие друзья. Пацаны, как они себя называют. Смешно, ха-ха-ха. Очень потешная шпана. У, некоторых еврейские фамилии и отбывшие наказание в тюрьме отцы. Разницу между исправительным и пионерским лагерями прекрасно понимаю. Не понимаю почему папа с друзьями произносят слово лагерь? Местные жители, узбеки называли нас поселенцами. Кажется я, уже писала об этом. Ах, извините, сударь, это был Ваш предшественник. У, него все хорошо. Чувствует себя великолепно между «Дамой с камельями» и « Девушкой с пристани». Согласитесь, что это достойная и очень приятная компания. Уверена, что со временем и для Вас найду не менее великолепное соседство. Но, пока, увы примите неизбежность беседы со мной.
  Давайте вернемся к вышеизложенному. Тьфу, какое слово противное, даже написанное английским золотым пером. «Пацаны» очень славные ребята и относятся ко мне очень хорошо, но не без странностей. Порой во время разговора со мной они внезапно умолкают и пристально смотрят мне в глаза. Меня это пугает. На вопрос, что случилось? Делают вид, что не понимают, о чем я их спрашиваю. Вот ведь, какая непогода, словно мне собственных чудачеств не хватает. У, меня их много и это с детства. Об одном из них, самых ярких, я поделилась, вчера перед ужином, с папой. Папа, внимательно выслушал и посмотрел на меня, как - то очень странно выдерживая паузу, и сказал, что это состояние очень схоже с древним индуистским ритуалом САМАДХИ, позже перешедшем в буддизм. И, что мне не стоит этого бояться если оно не причиняет боль. А, оно не причиняет. Оно тревожит. Совсем не так, как проклятые приступы, а как … не могу подобрать наиболее полного и точного определения. Лучше опишу.
  Мы следовали поездом Ташкент - Москва, в Пермь, в мае 1954 года. Мне было уже двенадцать лет, но я в первые в жизни летела на большом, красивом, скором, пассажирском поезде с громадным локомотивом во главе.  Конечно я ехала не из тундры и знала, что такое железнодорожное сообщение. В Узбекистане это были вонючие, грязные деревянные вагоны с грубыми, нелепыми скамейками, с закопченными узкими окнами, в которые смотреть не хотелось. Все это окутывалось тошнотворным, угольным смрадом из трубы древней «кукушки», что едва ползла, где-то впереди.
  В этом экспрессе все было великолепно и волшебно, как в «Голубой стреле». Огромные, чистые окна со шторками небесного цвета, белоснежное постельное белье, на изумительно воздушном матраце. Чай в тонких стаканах, в изящных, почти золотых, подстаканниках, что разносил очень вежливый дядюшка - проводник. И сахар! Он был завернут, по два кусочка рафинада, как дорогая шоколадная конфета, в яркий фантик с забавным рисунком паровоза.
  Когда он приносил чай нам, то неизменно лукаво подмигивал и подкладывал мне третью упаковочку, к полагающимся двум, но не с разноса, а из большого кармана своего темно синего фартука. Днем мне хотелось петь и танцевать, а ночью сидеть на тумбе в тамбуре, извините, у туалета, выставив голову в полуоткрытое окно и жадно вдыхать ветер Большого Мира моей необъятной Родины. Не было дыма от локомотива, настолько стремительно он летел. Был волнующий и незнакомый аромат полей и лесов. Даже горьковатый, маслянистый запах самой железной дороги был неизъяснимо приятен.
  Вспышки освещенных станций, пролетали, как взрывы, и, мы, с локомотивом их игнорировали. По началу пыталась, из любопытства их рассмотреть, а потом рукой махнула. Гораздо притягательней смотреть на звезды глубокого космоса, на далекие огоньки, затерявшихся в ночи городов и заводов и вдыхать, вдыхать до селе невиданные пространства.
 Однажды устав стоять на коленях, я удобно, сидя устроилась на тумбе, лицом по ходу стремительного движения нашего экспресса. Оказалось, что это даже лучше. Встречный ароматный ветер не ослабел, а звезды на небе и далекие огни у горизонта, из темного тамбура, через полуоткрытое окно стали еще ярче. Я, почувствовала себя пилотом Антуаном Мари Жан - Батистом Роже де Сент –Экзюпери над планетой людей. Крылья моего почтового биплана мягко покачивает поток небесных волн, в такт четкой работы мощного мотора.
  И, вдруг я проснулась. Вернее очнулась с ярким, очевидным ощущением того, что я знаю все, все - все на этом свете. Задайся любым вопросом и ответ тут - же будет. На любую тему, по любому предмету. Необходимо только точно его задать. Но, у меня нашелся только один: что это со мной происходит? Только, что я была пилотом Экзюпери и наслаждалась полетом и вдруг понимание невероятного того, что я знаю все. Но так не бывает у нормальных людей. Значит я схожу с ума? И, это какое-то новое проявление моей болезни?
  Извините, многоуважаемый собеседник, не уверенна, что в тот момент думала именно так. По-моему, как-то иначе. А, про болезнь, так вообще только сейчас подумала. С того момента прошло почти два года, а пугающих странностей становится все больше. Быть может раньше я им не придавала должного внимания? Теперь, когда они становятся все ярче и значимей, они требуют от меня понимания? Только в этом и есть весь ужас положения. Я, их не понимаю.
  Папа с утра, перед уходом на работу, объявил сочельник. Поэтому мама с Розкой, как сестра вернулась из школы, уехали на Гайву, к тете Гене. Поскольку я не пошла в школу, мне было царственно наказано почистить и сварить картошку на большую кастрюлю, так как наша домработница Вера Алексеевна, попросила выходной. Второй год, как именно на нашей кухне, в этот день, собираются папины друзья по Узбекистану. Традиция возникла, сколько себя помню, еще в Джезказгане, поскольку только у нашей семьи была отдельная «хаза». Все друзья папы, в том числе и семейные ютились в жутко перенаселенных бараках. Ритуал продолжился и в Чирчике, поддерживается и сейчас в Перми. Хотя, практически у всех есть благоустроенные квартиры в новых домах, здесь, на Проспекте Сталина. А, как же иначе? Они инженерная элита Великой стройки. Первого индустриального, послевоенного гиганта в Стране – КамГЭС.
  На Гайве остались только дядя Вилли и Эдуард Фридрихович с семьями. И, я знаю они придут первыми к 8 вечера. Они не будут заходить домой, а прямо со строительной площадки, с папой приедут к нам. Поэтому картошечку приготовлю к 7 часам и заверну в папину ватную душегрейку. Была мысль натянуть на кастрюлю мамин мутоновый берет, но она в нем уехала.
  Впрочем для дяди Вилли температура варенной картошки роли не играет. Он будет готовить традиционную «не кошерную каурму» в большущем казане. Три литра квашенной капусты, очень много синего лука, черного перца горошком, две столовые ложки песочного рафинада, лавровый лист, и все это интенсивно затушенное с изрядными кусками сала на дне. Бр-р-р. Не люблю запах тушенной квашенной капусты. Уж затем будет выложена вареная картошечка и придавленна тяжеленной крышкой казана, на «доходявость».  А, до этого вокруг дяди Вилли, будет суетиться, якобы помогая, Эдуард Фридрихович приговаривая: « Иезус Мария, ну, кто так готовит божественный бигус. Ты, не бош, Вилли, ты мерзский шлимазл. Нет, ты хуже, ты сама азиатчина. Ничего святого, ни Христа, ни Аллаха!»
  А, за уже сервированным круглым столом, это я постаралась, чуть отодвинув мои композиционные изыски, будет сидеть папа нарезая колбасу, хлеб, открывать консервы, чистить селедку и улыбаться. Он всегда улыбается, когда дядя Вилли и Эдуард Фридрихович готовят «не кошерную каурму». Придут еще девять озябших с мороза, голодных мужчин и вареву вынесут приговор. Они его проглотят, с удовольствием и беспощадно. И кусочками хлеба еще долго будут вылизывать стенки и дно казана. Эта чудовищная чугунятина так и будет возвышаться посреди праздничного стола
  Каурма, это тоже традиция папиных встреч с друзьями. Они не верят в бога, они верят в Дружбу. Уверенна, что сегодняшнее рождество, что тысячи лет никто не отмечает, для них лишь красивый повод собраться вместе. Каурма всегда на столе. Вне зависимости от повода и даже Узбекского пекла. Именно так! Насколько я себя помню.
  Как и то, что последним придет дядя Коля и обязательно принесет мне в подарок новую книгу. Не знаю, что он подарил маме и Розке, даже не интересно, а мне к Новому году совсем новенькое издание, типографской краской пахнет, Катарина Причард «Девяностые годы».  У меня была, вернее у папы в библиотеке, очень старенькая книга со смешными твердыми знаками на окончании существительных и прочих «ериков и ятей», которые особенно и не мешают, но все равно тормозят чтение (а, у меня к третьему классу 145 в минуту). Это повесть «Дикий овес Хэн». Это невероятно великолепное произведение. Это не просто литература, это гимн торжества человеческой справедливости над темными силами угнетения и унижений, что привносит в этот мир эгоистичный империализм.  Не понятно почему книгу изъяли при отъезде в Пермь.  Наверное глупые, необразованные чиновники просто испугались до революционного шрифта. Дядя Коля пообещал мне, что подарит наше, советское издание, новое. Неужели сегодня?
  «Девяностые» я не дочитала совсем чуть - чуть. Уже собралась в школу ( с нового года учимся во вторую смену), но был еще запас времени и я, в ущерб обеду, открыла книгу.   Только начала 64 главу о том, как Лора делится с Сарой своими переживаниями (как все таки здорово, что они помирились) о падении Олфа, как почувствовала свои проклятые «тик-так». Еще секунда - две, а, я это знаю, в глазах мгновенно потемнеет, перехватит дыхание и я потеряю сознание. А, папы нет рядом. Он на работе. Будь я в нашей с Розкой комнате с закрытой дверью, мама из спальной не услышала бы. Порой мне кажется однажды она так и сделает, не услышав мои «га-га-га». Это папа научил: сжаться в комок и на выдохе, сколько осталось в легких воздуха, вытолкнуть из себя сигнал бедствия. На этот раз мама услышала, успела и сделала все, как нужно. Очнулась в своей постели. Перенес «полковник», это наш сосед, ветеран войны, красный командир Михаил Федорович, которого на помощь позвала мама.
  Это произошло 10 января около часа дня. И, вот я третий день не хожу в школу. Не смотря на легкую слабость я чувствую себя превосходно. При всей мерзости и непредсказуемости приступов, у них есть слабенький плюсик. Они редко приходят. И, это временные промежутки между ними. Не менее 30 дней.  И, то это случилось однажды, еще в Джезказгане. Мне было пять лет и это был первый приступ, который я помню. А, второй ровно, через 35 дней, когда я попала под «черный афган».
  Ах, да, извините, уважаемый собеседник, об этом случае, я рассказывала Вашему предшественнику. Но вновь вспоминать об этом не буду. Не хочу. «Богатства блеск златой и суетную власть, В, безумной простоте зовут вершиной счастья, Но я бы мог сказать, казною поручась: Нам не купить весны ни златом и не властью», Сулейман Великий. Это из книги Одоевского «Волшебные стихи». Ее то - же изъяли при отъезде из Чирчика. По той - же причине, что и «Дикий овес Хэн». И, об этом вновь так - же не хочу вспоминать. Хочу праздника, а поэтому иду чистить и варить картошку!
7 января 1956 года, суббота. 11 час. 00 мин. По Перм. вр.
  Здравствуй, мой друг. Папа сегодня раньше вернется с работы. Правительство страны, партия и лично Никита Сергеевич Хрущов сократили предвыходной рабочий день на 2 часа! Об этом сообщило утром Всесоюзное радио. В 6. 00, я как штык уже готовила завтрак. На троих. Дядя Вилли и Эдуард Фридрихович заночевали у нас. По видимому они опоздали на дежурную вахту до Гайвы. Праздник состоялся. На кухне еще стойкий запах папиросного дыма, но все аккуратно прибрано, посуда помыта и стол задвинут на привычное место к окну, в угол, за буфет. Уверенна, что это заслуга дяди Вилли. При всей внешней легкомысленности поведения в компаниях он всегда удивительно аккуратен, пунктуален и щепетилен до невозможности.
  Во время завтрака, разливая «купчик» по стаканам, я сообщила о новом Правительственном постановлении. Папа и его друзья переглянулись, а Эдуард Фридрихович, произнес странную фразу, с непонятно тревожной интонацией: «Вот и начались рождественские сюрпризы, в продолжение всеобщего лиха». Все трое не выглядели обрадованными. Они были озадаченны. Папа и дядя Вилли одновременно достали из карманов пиджаков папиросы. Не сговариваясь посмотрели на меня и так - же молча положили обратно.
 Перед уходом на утреннюю вахту, что отходит с площади Сталина, ровно в 7.00, от остановки, что в двух кварталах от нашего дома, они не обменялись ни пол словом, ни друг с другом, ни со мной. Даже спасибо не сказали за завтрак, за гостеприимство и не произнесли очевидное – до свидание. Подобное ожидаемо от папы и Эдуарда Фридриховича. Они очень похожи своей вечной рассеянностью и отстраненностью. Но, дядя Вилли? При его - то вежливости и деликатности?
  Гости уже вышли на лестничную площадку, как папа, словно внезапно проснулся. Как всегда притянул меня к себе объятием и поцеловав в темечко (черт побери, как я это люблю). Посмотрел мне в глаза и спросил (ну, на конец - то), про то, как я себя чувствую. Ответила, что отлично и пойду сегодня в школу. На что папа твердо сказал нет, останешься дома. В 9 утра придет Вера Сергеевна, а у нее ключи забрала мама. Почему - то глаза у него были желтого цвета, обычно карие. Наверное от яркой лампочки в прихожей? Еще раз поцеловал и улыбнувшись произнес наш с ним девиз: «Нос по ветру человеческий девченыш!». Добавил, что сегодня придет по раньше, поскольку сам Никита Сергеевич об этом позаботился.
  Закрыв двери на верхний замок, я невольно увидела на щитке для ключей мамину связку. На ней уникальный позолоченный брелок с китайским символом «Инь и Янь», ни с какой другой не перепутаешь. Брелок, в позапрошлом году, на первое мая, ей подарил дядя Коля. Мама потеряла ключи и поэтому забрала дубликат у домработницы? И, при чем здесь Вера Сергеевна, в 9 утра? Моя школьная смена начинается в 12. Вера Сергеевна действительно пришла в 9.  Хмурая и злая, и от нее мерзостно пахло водкой. Неужели так сложно с утра почистить зуы. Не люблю эту толстую, грубую хамку. Но, год назад она помогла мне, удивительно профессионально, справиться с неожиданным приступом. Никого из родных не оказалось рядом. Поэтому я, непреклонно вежлива с ней. Даже больше, чем родители, на которых она производит магическое влияние. Они, в ее присутствии перестают ссориться и даже не разговаривают друг с другом.
 Удивительно, в нашей семье ее никто не любит, меня не обманешь, но она работает у нас с первого дня пребывания в этой квартире. С 9 до 15 часов, каждый день, кроме воскресения, праздников и приема гостей, как вчера. На этом категорически настоял папа. Как и на том, что она не будет жить в маленькой комнате за кухней. Там сейчас папин кабинет. Действительно странное желание для семейной женщины, живущей относительно не далеко от нашего дома, где-то в Загарье. Она работает у нас почти 2 года, а я не знаю ее адреса и ничего о ее семье…»
 О, блин! Меня аж подкинуло на кровати от зуммера внутреннего коммуникатора. Он установлен на столе, до него необходимо добраться. Фа, на противный звук даже не шелохнулась.  А, мне еще дотянуться до костылей, но они по другую сторону широкой  кровати. Зараза Фа вошла во вкус за две недели, доминируя в постели. Прислушался к ножке. Ведет себя спокойно. Перекинул тело на дальний край лежбиша. Теперь – в упор, левой рукой о спинку кровати, медленно из положения сидя встать. Бля! Тазобедренный предательски скрипнул и тут - же пронзительная острая боль, от пятки до копчика, с безвольным подломом в колене. Приподнявшись было, тяжело заземляюсь обратно.  Блин, все, хана, кончились праздники. А, зуммер верещит.
 Тогда по старинке – на задницу и спиной к источнику тревоги. Именно тревоги. Что еще возможно в это время суток и места? По полу, приподнимаясь и отталкиваясь руками, левой ногой, бережно волоча правую. Ладони на столешницу, одновременный жим  и распрямление на здоровой левой в верх  и задница на плоскости стола.
 Голос Чинары четкий и ясный:
- Андрей. Буди Фаризу. Подходите к садовому входу в дом. Жду, через 10 минут.
  Отбой. На таймере коммуникатора – 02.15. Что творится с моим внутренним временем? Проснулся, взялся за дневник Дианы – не было и половины первого ночи. Два часа читал две страницы?! Хрень, какая-то.
- Что случилось? – ага, Фа проснулась. Сидит в постели, скрестив руки на груди. Волосы на голове взлохмачены, но взгляд темных глаз – острый, осмысленный.
- Чинара объявил утреннюю побудку. По -моему что-то стряслось или скоро сотрясется.
- Одень трусы.
- Для начала передай костыли, пожалуйста.
  Катастрофа.
  Через 10 минут, мы у огромных витражных окон, что маскируют вход, со стороны сада, в барский дом. От гостевого домика двигались быстро и тут Фа уже наловчилась командовать. Решительно отобрала один костыль и крепко подхватила меня под правую руку. Да, так идти легче, сподручней и не надо под ноги смотреть. Фа – ведущая. В положении ведомого можно и по сторонам оглядеться. На небе прежнее июльское молоко – предвестник зноя. По правому борту, над бором-храмом моего детства на левом берегу Камы, восходит добрая треть от ослепительного  солнечного шара в малиновых, горизонтальных разливах. Птицы верещат обычно по утреннему, без ярости режуще, как после глотка эликсира. Радужного мотылька не вижу.
  Чинара уже ждет, у раздвинутых панелей в дом. Без привычной, приблатненной расхляби. Стоит,  изваянием каменным, сосредоточенно курит.
- Молодца, бодры, веселы, пунктуальны. Вот, что ребятки, сейчас спуститесь в бункер и в комнате отдыха доспите.  Часов до двух дня. Ну, или около того. Дам отмашку.
- Что случилось? Почему аврал? Где дядя Ваня? Отчего мне нельзя к шелкопрядам?
- Фаризушка, солнечная моя ступай куда сказано, не провоцируй меня на грех. И, друга своего пока не провоцируй, как на диванчик мягонький приляжешь, а то не только мне гостевой домик расшатаете.
- Ах, ты, хамло,  извращенец старый, подлый.
  Сейчас грянет буря.
- Фильтруй базар, матушка. Служба.
  Чинара не возмутим. И, по-моему мысленно он уже не здесь, не с нами. Но ,Фа, уже завелась с пол оборота и в миг ее не остановишь. Коль не нахрапом, так ядом шипящим, в противника:
 - Так, ты же у нас Робин Гуд, ветер, стрелок вольный, а не пес цепной.
- Охота пуще неволи. Все. Закрыли тему.
  Фа, впихнула в меня костыль и демонстративно дерзко шагнула в дом. Уверенно подошла к полке книжной, что маскировала вход в бункер, нажала нужный фолиант, мол, знай наших и без дворецких обойдемся. Утопила в панели кнопку вызова. Из скрытого динамика раздался голос дяди Вани:
- Кто?
- Фариза.
  Повисла пауза. Ее прервал нервный звук вибровызова  коммуникатора в кармане стеганной телогрейки Чинары. Он, тут - же отступил от меня на пару шагов и плотно прижал трубку к уху. Выслушав, ответил:
- Все в штатном режиме. Просто не выспалась, не много психует. Хорошо, передам.
  Отключился и уже мне:
- Ваня просил тебя к нему зайти на пару минут, - заглянул в полумрак комнаты, где в гневе, у так и не открывшейся двери лифта, искрилась Фа, усмехнулся, тихо добавил, - один зайди. И, попроси милую не тарабанить к червякам. Не откроют. Веди прямо в комнату отдыха и прихлопни за ней дверь.
- Взорвется. Разнесет тебе весь бункер.
- Переживем. Но, ты ее постарайся успокоить. Позавтракайте, там, поговорите, Настена все приготовила, разберетесь. Только курите прямо под вытяжкой.  Принудиловка капризничает, давно не пользовались, только сегодня обнаружил. Давай, Андрюха, работай на комфорт и согласие. Ваня тебя не торопит. Думаю час, в запасе, у нас есть точно.
- Час до чего?
- Поживем, увидим. А, глядишь и пронесет. Все, топай, а то она здесь взорвется. Как ты с ней? Бедолага.
- Нечего было подзуживать.
- Хотел по мягче дуло залепить, да по жизни краями с бабами на терках, а тут тем более на нерве.  Не переживай, знаю эту татарву, тых-пых, пригрел, оттаяла.
- Думаешь, дядя Ваня мне объяснит про час в запасе и может быть пронесет?
- Кто его знает. Ваня – потемки. Ну, хоть ты не тормози. Всю кровь мне выпили. Давай, ковыляй, а то любимая обосрется.
  Секунда, две и Чинара исчез за углом дома. Все - таки для своего возраста он удивительно стремителен и резв. На эликсире поди сидит? Попивает в - тихоря от дяди Вани. Мне вот сейчас пара капель не помешала б. Правый тазобедренный воет от боли. Вся нога подвывает. Надо будет у дяди Вани гостевую колясочку арендовать. То, что она уже на глубине 10 метров подо мной – нет сомнений. Там, где вчера оставил, у летней веранды, ее нет. А, зря. После вчерашних аттракционов могли бы паркануть у крыльца гостевого домика.
  Вполз в кабину лифта. Фа, ко мне спиной – демонстрация обиды продолжается. Сквозь зубы:
- Чего, ты там с Чинарой шушукался? Объяснил причину аврала? Сколько нас можно использовать в темную? Почему мне нельзя к шелкопрядам? Почему они меня не пустят в аппаратную?
- Подслушала это, слышала все.
- Неотчетливо, - разворачиваясь ко мне, - зачем дядя Ваня требует тебя к себе?
- Да, что у тебя за понос опросный, сегодня. Пожалуйста, прошу языком Чинары – не поднимай нерв. Понимаю не больше тебя.
- Языком Чинары унитазы чистить – хамло зоновское. Ведь может, когда хочет – общаться по человечески. Так нет норовит укусить побольнее, если не в настроении. А, где эта комната отдыха? Мальчишки о ней ничего не говорили.
- Торцевая по коридору на лево.
- Ага, видела дверь. Думала чулан какой - ни будь, технический.
  Лифт мягко остановился. Вышли в уже знакомый коридор залитый неоновым светом. В дверных проемах не ошибешься, их всего три. Искомый, на лево в торце, дверью распахнут, для нас с приглашением. Свет из него живой, солнечный, манящий. Сама комната выглядела, как увеличенная кабинка в дорогом, продуманном ресторане – лаконичный комфорт со вкусом. Особенно к месту панели ложных окон, по -  моему экраны мониторов. На низком столике несколько хромированных кюветов и огромная, стеганная, цветастая баба – чай от Настены.
 Фа, бегло просмотрела содержимое кюветов, приговаривая свое неизменное – ага и бухнулась плашмя на широкий диван. Повазякалась на упругой, эргономической поверхности и блаженно прикрыв глазки, игриво спросила:
- Как ты думаешь, Чинара действительно видит все, что захочет, в этом таинственном замке грез, или только слышит?
- Думаю, что ему при любых возможностях сейчас не до этого.
  Фа, приподнялась на локте и уже серьезней, с тревогой:
- У, тебя есть версии, что происходит?
- Сейчас зайду к дяде Ване, узнаю, конечно если он сочтет нужным. Хочешь, начинай завтракать, пока все Настино свежее. Как она везде и всюду успевает? Я, скоро.
 Оттолкнулся от косяка, в саму комнату не входил и плотно до отчетливого щелчка, прикрыл за собой дверь. Дверь оказалась на удивление тяжелой и вязкой в движении. Визуально не производила впечатление предельно массивной. Бункер в бункере? Не успел проковылять и пяти метров, как услышал за спиной глухие удары и приглушенный крик Фа. Невольно улыбнулся, вспомнив напутствие Чинары. Вот тебе и твое ага – пума в клетке. Ничего не знаю о технических особенностях этого замка грез, но по любому в интересах этого природного сгустка энергии и любопытства, вооруженного профессиональной пронырливостью, пока посидеть под замком. Или Чинара подразумевал нечто иное, советуя плотно захлопнуть дверь?  К примеру – безопасность самой Фа. Черт разберет этих колдунов проклятых.
  Ничего не изменилось, со вчерашнего дня, в берлоге дяди Вани. Как и в предыдущий раз приоткрытая дверь, так и поза хозяина в кресле. А, вот картинка на громадном экране меня крайне заинтересовала. Она похожа на спутниковый снимок, но в реальном режиме онлайн. Но, мало того, что она сама жила и двигалась сменяющимися дополнительными окнами, по ней ползали фрагменты каких-то сеток, разноцветных линий и пятен, вспыхивающих и гаснущих ярких точек. Ни дать, ни взять – карта боевых действий из фантастического триллера. По знакомому очертанию Камы, Вотки и Чепцы, расположению родного города и соседних, понял, что пульсирующий, ослепительно синий кружек – точка в которой сейчас нахожусь.
  Зрелище завораживающее. Отвлекло жужжание электро - моторчика. Развернувшись в кресле дядя Ваня, сидит ко мне лицом, с закрытыми глазами и молчит. Жуть нагоняет. Выглядит и впрямь устрашающе, как и вся атмосфера этого утра.
- Что дядя Ваня ожидаем ракетно - бомбовый удар? Помнится, вчера, вы утверждали, что нам уже ничто не угрожает.
- Расскажи богу о своих ближайших планах, обхохочется.
 Говорит, глаз не открывая, губ не разжимая, но я его слышу отчетливо, каждое слово.  Интонацию иронии на грани сарказма улавливаю. С эти старым пнем даже не по стебаться по человечески. Все равно переиграет.
На изможденном лице дяди Вани, синюшными губами, заиграла слабая улыбка. Он открыл глаза и соблаговолил произнести по человечески:
-  Не теряй времени даром. У, нас его мало. Предлагаю с играть твою любимую – три вопроса для сфинкса.
- Вообще - то, три ответа для сфинкса.
- Ничего, поиграем на оборот. Только прошу, четко и лаконично формулируй вопросы. Исключений не будет. Первый принял. Отвечаю – не знаю, что происходит. Такое в первые в контексте предстоящих угроз моей жизни за последние сорок лет. Необычайно мощная блокада со стороны источника опасности. Сам факт таковой есть, нет осознания его природы, не знаю, где соломку подстелить. И, ведь не я один блокаду пробиваю. Есть генераторы и значительно сильнее, чем я, и не один десяток, а все равно по нулям. То, что видишь на экране – попытки моих шелкопрядов свести в единую картину информационный поток из нескольких источников в интернете, занимающихся нашей проблемой. Кстати, хорошее определение дал – шелкопряды, лучше, чем черви. Только и они пока не бабочки.
  Собеседник еще не окончил сентенцию, а я мысленно прикусил язык, наступив на горло, внезапно возникнувшему ослепительному образу Радужного Мотылька.
-  Зачет, - неумолимо, твердо, отрезал Дядя Ваня, - предупреждал, исключений не будет. Твое мышление менее расторопно, чем сознание. А, разумно блокировать проникновение, ты не умеешь и уже не научишься. По крайней мере в этой жизни. Надеюсь, что и не понадобиться.
- Тогда вообще ничего не понимаю. Чувствую себя, как бобик на коротком поводке. Ну, не принимает душа строгих, насильственных мер …
- И – парализует волю и сознание, а без них мышление становится беспомощно примитивным. От бессилия ты начинаешь злиться и в первую очередь на самого себя. И, становишься полным кретином. Не продолжай, проходили. Сейчас, просто прими, как данность, что именно вопрос о Радужном Мотыльке, а не о смерти Дианы Сканер, предпочтительней для твоего сознания. Первое – образ. Второе – упрямый каприз ума, запутавшийся в клубке морали. Извини, но у меня мало времени, а у тебя слишком много слов.
Сказка.
Глава из романа «Сканер».
  Всегда, не только в детстве, любил Волшебные сказки. Не Бытовые, не Героические, не Сатирические, не Нравоучительные. Хотя казалось бы, какая блин разница, от проф. литературоведческого определения жанра в необъятном мире изустной народной притчи? Где все в одном флаконе. Форма по определению – волшебная, а степень морализаторства исключительно от персоны рассказчика.  Так нет, разница есть! Именно Волшебные сказки – матрицы для смежных течений перифраза. Соль, сущность содержания – вербальная попытка хоть, как - то удержать образ большего, чем то, что, в качестве не зыблемых житейских истин, диктует реальный мир повседневного свинцового бытия. Непременно при этом в финале частной истории победы наших над злодеями, разрушаются, безвозвратно мрачные замки - миры темных сил. Все, как в сказке.
  Будь то искрометные пьесы Шварца, утонченные готические тексты Каверина и Шарова или «тискающий рОманы» Юз Алешковский.
   Как в сказочном кедровом храме Афины из моего детства. Где ребенок, прижавшись к вековому стволу реликтового древа безоговорочно погружается в сияние безотчетной гармонии, безумного душевного счастья. И, на все вопросы в этом мире у него есть ответы.
   Стоит лишь оторвать лицо от мягких платиновых пластин коры и всмотреться в причудливую игру-сетку солнечных лучей, падающих с высоты крон растворившихся в небо. Увидеть и прикоснуться взглядом к гигантской, сияющей бабочке, переливающейся в объемах, силуэтах и цветовой неуловимости. Она непременно появляется если почувствовать всем телом тепло от могучего кедра. Если проснувшимся сознанием погрузишься в живые узоры солнечных лучей, всецело, но как бы между прочим. Ты, сольешься с этой волной и полетишь. Легко, непринужденно и радостно.
  Нет, не только вчера, после выпитого эликсира. Это ощущение полета знакомо мне с детства. Лишь чувство реальности происходящего получило осмысленную форму. Словно белок в курином яйце питающий содержательное солнечное ядро. И, сила этого ядра пробило внешнюю скорлупу. Выпустило суть яйца к тому настоящему и естественному, что в обыденном состоянии укрыто за тремя защитными преградами.
  Вот оно это яйцо. Вижу его и осознаю. Вижу магистральные артерии пронизывающие все его существо, от мерцающего в пульсации центра. Разбегающуюся сеть кровотоков на периферию.  К прочному, ороговевшему куполу, где энергия и ритм мерцания сердцевины замирает.
  Опять я не прав. Отчетливо вижу, что скорлупа дышит. То волнообразно, то мучительно резкими толчками, но только там, где на грубой поверхности сферы нет изумрудных язычков чистого пламени. Пристально вглядевшись отчетливо понимаешь, что это Мерцающие Мотыльки. А, один из них мой. Тот самый из кедрового храма моего детства – радужная бабочка. В равномерном горении огонька – вдох и выдох. Отдал – взял. Что и кому? От кого и что? Вопросы зависают сами в себе. Снесла курочка - ряба яичко да не простое, а золотое. Дед бил – не разбил. Баба била – не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула и погасли изумрудные огоньки, а яичко разбилось. Вернее – скорлупа разлетелась к чертовой бабушке. Как раз по черным изломам, что на скорлупе были и до того, как дед с бабой, с дури своей без сознательной яйцо то лупить начали.
  Снесет курочка рябая другое яйцо, в ожидании чуда – для иных дедуль, что столкнувшись с  Чудом, получивших реальную возможность осознания, чудесно к нему отнесутся. А, те, первоначальные если верить полной версии сказки, так чуть не сгорели в пламени, вместе с деревней и до сих пор хряпают яички совсем не золотые. А, по праздникам – так совсем окровавленные. По едакам и со сметаной щи, а кому – побегай поищи.
  Только мне в полете, какое дело до того? Как тому опиумному наркоману, что впервые испробовал без умный, без телесный мир невероятных образов, ощущений и знаний. Тех, что категорически не совпадают с теми, что – до и после. Тех, которым зацепиться не чем, в привычном механизме мышления. Однажды вкусив, остановится не возможно.  Приоткрывшейся створке адовой печи глубоко безразличны твои таланты, образование, социальная значимость. Ей потребно все  самосожжение тебя за частичку иллюзии стать богом. За короткий миг объятия необъятного. Не один наркоман, вне зависимости от уровня интеллекта и степени одаренности, вернувшись в материальное бытие, не в силах принести в этот мир и тысячную, а поди еще меньше, микрона, от бездны без умной информации. Но и отказаться от дозы, когда и тело и мышление и зачатки земного сознания и врожденная нравственность отказалось от предателя, ты уже не в силах.
  Однажды побывав богом, вернуться в червяка навозного? Хавать тупо бестолковый хаос мировой соломы, в коллективном червячном сознании. Гумус считать за гармонию и радоваться двухрядной гармошке? Бедный, несчастный Адди Шильгрубер, юный художник стремящийся к гармонии, в узких рамках своего разумения. Не стал бы ты чудовищем Гитлером, испей во время чашечку опията натурального, а не от внутреннего тщеславия разлившегося. Не расколотил бы собственную скорлупку позолоченную и всю Европу в придачу. Ушел бы, как пришел – не заметненько. Тварь дрожащая, что раны страшные миру человеческому, яко бы единолично наносящая и без тебя под искалась бы. На то и мир этот – человеческий, социальный, по лекалам моральным устроенный. Шов за швом по шрамам коллоидным к безнравственному ороговению.
   По шкуре этой мертвой самое раздолье для тварей дурацких, что буде этим миром правят. Уж и не человеки персонифицированные и не идеи даже, а сверх погонялы, какие-то – любовь и голод. Да не уж - то на прекрасной планете, для жизни созданной, не нашлось бы естественных ресурсов для развития сообщества  действительно мыслящих людей? С пытливым умом, богатым воображением. С неискоренимым желанием активного реального воплощения внезапных открытий. С телами и чувствами стремящихся к гармонии.  Без насилия к себе подобным и к тем самым естественным ресурсам планеты? Или что?
  По фразе крылато пущенной Лениным: Спартак проиграл оттого, что Христос победил – фигня. Цивилизационная – «ничья». Как и полагается в человеческой мифологии – вопрос дефиниций морального порядка. За одно дело пострадали два хороших человека – против рожна торжествующего по - перли. У, Христа аргументы весомей к человеческому сознанию. У, Спартака меч короче, чем длина рожна – на любую плеть, завсегда плеть по - хлеще  отыщется. Первый спасал человечество, в счет своей жизни и богом стал. А, второй убивал, привычно мастерски выживая, так и остался в истории благородным разбойником.
 Несчастный Владимир Ильич, что пошел, яко - бы технически другим путем во имя умозрительных светлых идеалов, по - более Спартака, щепок кровавых нарубил. Интеллектуал. С размахом на целый век! Укрепил социальную шкуру безобразным, моральным шрамом. И, что? Урок для общественного сознания? Интенсивный рывок в развитии цивилизации человеков? Для рожна урок. Для его изощренных модификаций. Что б ловчее людишками управляться и эффективней по яичку золотому лупить, да золотинки отковыривать.
  Ведь отчего в деревне пожар приключился? Как яичко - то золотое разлетелось от хвостика мышиного, злосчастного, так со всей округи народ набежал осколки собирать. Что тут началось, мама родная. Морды друг - другу бьют, руки - ноги калечат, детишек малых лаптями топчут. Бабы орут, мужики рычат, ребятишки плачут. Избу стариков разнесли по бревнышку. От лампадки в обрушенном святце и занялось пламя. К утру все и вся сгорели.
  Плачут дед и баба, чудом уцелевшие. Мол, зачем мы глупые по яичку молотили с дурру. Счастье наше, под хвост, твари зловредной пустили. Надоть пождать было, глядишь Петушок золотой выпростался, курочек околоточных потоптал, яичек золотых всем бы хватило.
   Такая вот мораль. А, волшебство – Чудо рожденное Рябой обыкновенной, уже забыто. И, никаких тебе человечков пляшущих в луче лунного света, ни песочных часов в душе человека, ни даже магии слов остроумных, что все окна человеческого сознания к миру гостеприимно распахивают.
- … ну, а про геосинклинальные каналы, которые вопреки всем привычным знаниям о строении Земли и являются проводниками, ты имеешь большее представление, - словно не обратив внимание на провал в моей голове, продолжил Дядя Ваня.
Скоро сказывается.
  При этом, дядя Ваня не утруждает себя шевелением губ. Добивает мое очередное остолбенение от его игр с моим мозгом. Или чем он там во мне манипулирует.
- Источник дыхания и есть твой Радужный мотылек. Один из немногих,  лично известных мне. С очевидностью могу лишь утверждать, что еще десять лет назад их было значительно больше. Боюсь, что не смотря на всю силу именно этого, дни его сочтены. Ты, ведь помнишь металлизированную сеть на месте твоего кедрового храма детства? Это Они его изучают.
- Стоп, дядя Ваня, не в буру играем, - внезапно выпалил, и не я, а кто-то во мне, затаенный. На уровне мышления вопрос не был сформулирован. А, собеседник, болезненно улыбнувшись:
- Кто, убил Диану Сканер? Где, когда и за что?
- Это уже три вопроса. А, у меня остался один и последний. Формулирую четко и ясно. Каковы все обстоятельства смерти Дианы Сканер?
- Наблатыкался. Когда успел? Да, ты по ходу и не в курсе. Сам не ожидал от собственного сознания такой прыти? Хорошая голова, такому дураку досталась. Так ведь говорил твой школьный учитель начальных классов. Кажется его звали Илья Михайлович? Я, знал его лично. Зловредный был старикашка, как я сейчас, но человек хороший и прилюбопытный. Не успел дать тебе большего. Особенно, на тот твой возраст. И, за то скажи спасибо обстоятельствам. Миллионы и этого не получили.
- Дядя Ваня, голубчик, поправь, если сбился со счету. Сейчас ты меня раз в десятый уводишь от вопроса или в одиннадцатый?
- Оставь, ерепениться. Ты давно понял, что для меня самого этот вопрос, очень важный и сложный.
- Не прошу вашей личной оценки происшедшего. Прошу обстоятельства события.
  Дядя Ваня устало прикрыл свои стальные буркалы иссохшими пергаментными веками. И, вновь не прибегая к усилиям артикуляции:
- Хорошо, что просишь. Хорошо просишь.
  И, опять молчание. Мне показалось, что слышу тикающий ритм таймера в правом нижнем углу экрана громадного телевизора. Невольно посмотрел на него. Там все так - же загадочное для меня тягучее движение цветных линий, полей и огоньков. На таймере – 03.47 и танец секундных долей до сотовой, разумеется в полной немоте. Перевел взгляд на лицо дяди Вани.
  Поймал на детали, вроде и не значительной – мысленно, в общении с ним, словно пропечатываю для себя обращение «дядя» то с заглавной буквы, то с прописной. В зависимости от обстоятельств или его настроения? В данную секунду передо мной сидел «дядя» Ваня и смотрел на меня  человеческими голубыми глазами.
  Он нажал кнопку коммуникатора на подлокотнике кресла и четко спросил, по человечески шевеля губами:
- Имаго. Есть какие - то изменения?
  Из динамика ЖК - монитора, голос Пата:
- Дык, качаем, дядь Вань. Не гони ты так. У, нас 275 каналов и все в перезагруз, того гляди машина взорвется.
- Динамика изменений есть?
- Не-а. Большой транш абонентов, по пять шесть в секунду, но триггера не видать.
- Дядь Вань, - ага, а это Паташенок, - к нам Фариза просится. Она ни - чо, так продвинутая, а нам третья башка на аське не помешает.
- Нет. И вы, что б на стреме. Чинара чихнет бежать – мухой в убежище.
  На противоположном конце контакта – недовольное бормотание. Разобрал только, как Пат Паташенку - …заткнись Пузырь, он нас слышит.
  Дядя Ваня отключил связь. Выключил большой экран. Уже ко мне:
- Извини, переврал твое определение – шелкопряды. Ты, прав они уже не червяки и уже не коконы, но еще не бабочки. Бог дасть ...  А, имаго им больше понравилось. На лету схавали, только сейчас  придумал. В суть не вникают, не жуя глотают, а все одно – в прок. Сейчас для нас с тобой главное то, что еще есть время. Минут пять – точно. Ты, иголки спрячь, расслабься, мне проще будет.
      Рожь – чистота.
  Размытая перспектива противоположного берега, вошла в фокус взгляда. Отчетливо прочитались сосны великаны в бескрайнем рассказе исине – зеленой истории много- векового леса.  Один громадный сосновый бор, что с лева на право, что обратно. А по вертикали – выпуклое дно, устланное перистыми облаками, небесной чаши, плотно накрывшей молчаливого рассказчика. Неимоверно древнего протяженного горного отрога. У ног, которого, пыжится река Сайгатка, спесиво разбухая от без башенного разлива Камских вод. Миллионы лет Сайгатка бежала с востока на запад, никого не трогая и нате вам. Пришли люди и перегородили движение могучей Камы. А, та отупев от бессилия, как громадная амеба растеклась своей полноводностью по щелям и руслам своих притоков, разрушая, не в одну эру, сложившиеся правила.
  Ванька Мокрый понимал, что на данной точке Земного шара, это только начало. Вся практика его маленькой криминальной жизни неопровержимо доказывала – начни рвать по живому, уже не остановится, как не латай.  Пусть пока еще видна лиственничная урема Сайгатки, по пологому урезу правого берега.  Скоро она исчезнет, как уже пропала на левом. Под оползнями рыхлых песчаных линз, что киселем потекли под напором противоестественного направления Камской силы.
  Ванька инстинктивно поджал ноги от козырька дерна, что сухой соплей навис над обнажившимся профилем высокого берега, зацепившись за белесый клык рухляка- кварца. Еще плотнее влился спиной в удивительно горячий для вечера валун. Гранит? Откуда ему здесь взяться, по верх гумусового слоя. Он, хоть и липовый инженер – геолог, а формальный аспирант Ленинградского государственного университета. Hic tuta perennat. Официальный открытый лист, подписанный, самим Михаилом Семеновичем Лазурниным, хранит тайник в основании Строгоновской водонапорной башни Усть – Ильинска. На семинары его группы, стекались старшекурсники со всего факультета. На столько необычно и остроумно он их вел. Сам без сознательно растворялся, в им- же созданной легенде для самого прекрасного острова в своей жизни.
  Опять мучительно сдавило грудь на вздохе и потемнело в глазах. Сейчас не поддаваясь панике, прогнуть в себя диафрагму и вытолкнуть спазм из тела вместе с воздухом легких. Тремя глубокими вздохами восстановить дыхание и вернуть сердцу более менее привычный ритм.  Дождаться, когда иглы звезд в темноте глаз расплывутся радужными шарами и поднять веки. Ага, что бы опять в рас -фокусе  увидеть правобережный отрог Сайгатки. От напасть – второй приступ за пять минут.
  Давно про себя эти приступы назвал – Сперло мира, аж мочи нет. Приучил себя эффективно с ними справляться на яву. Хуже, когда во сне. Тут порой без посторонней помощи не обходилось. Триггером выступал малейший фрагмент образа двухэтажного флигиля на университетских задворках. Выстрел давал осечку, коли во время пресечь полное, зримо ощутимое до материальности в ощущениях, вызревание образа. Если нет. Тогда – хана. Ванька это знал и послабления невольным трагическим воспоминаниям не давал. Воля –   железная.
  Годы длинные, а жизнь короткая, сжатая в спираль тугую. Где гвоздь боли памяти, под фомку жизни подвернется – не всегда уследишь. Вот с чего сейчас дважды трахнуло? Во второй раз понятно – не отследил приближение триггера, расслабился. Ну, а первый? Жмур легавого. И, чо? Жмуров не видел?
  Ванька равнодушно посмотрел на труп. Этот совсем зеленый прокурорский следак, год назад, в одиночку выследил его и повязал  в Усть - Ильинске. Собакин  фамилия. Говорящая. И, опять щенок уже здесь на Стройке срисовал. Вчера на городской Стрелке,  чуть не взял. Лапки борзые резвые, а короткие, с практикой слабовато. Туго было б братве, коли подросли. Нюх и фарт боженька отвалил изрядно, но со мной второго прищепа уже ему не будет. Был фарт, да весь вышел. Иное беспокоит. На Стрелке Собакин встречался с Ники. Вот это совсем неожиданно и в натуре беспокоит. Тем более теперь.
   Вчера за братом, в хвост увязался по наитию. Определенной цели не было. Были странности в его поведении. Вот чуху и захотел прокачать. И вот - те здрасьте – такое попадалово.  Если следак в Никиной теме, почему брат не сказал? Если в темную использует – почему Собакин столкнувшись, а ведь узнал пес беглого рецидивиста, хай не поднял? 
  Сегодня решил с утра потоптаться за самим сыскарем. Весь день за ним ходил. Он башкой вертит, ерзает – нюхом чует, глаз неймет. Так за ним на паровозе доехал до отдаленной стройки комбината. Почти до вечера тенью за ним скользил, а он возьми да решись в обратку до города идти пешком. На паровозе проще слиться с работягами, а в лесу по тропке не в пример сложнее. Еще не дай бог вывернет в лево, где сосновый бор повален на три квартала – труба. Нет, пошел к берегу Сайгатки.
  То, что с Собакиным не то творится заметил сразу. Того вдруг, как пьяного заштормило. У, одной сосны постоял, отдышался, а метров, через десять опять на прикол. Добрался до большущего валуна, на самом береговом обрыве, и скрылся за каменюкой. Там и нашел его, через час, мертвым. Лежащим лицом в низ к обрыву, широко раскинув руки. Присел рядом прислонившись на гостеприимный каменный бок, тут и накрыл первый приступ «Сперло мира, аж мочи нет». Только очухался, как второй трахнул.
  Вода, Воздух, Земля, Пламя – Камень – Жертва.
  Ивана, как обожгло внезапно и подбросило в бойцовскую стойку с зековских корточек. Готовый к отражению атаки, спиной почувствовал источник опасности. Оглянулся – серая невзрачная бочина гранитного камня. То, что это действительно материковый гранит – нет сомнений. И, он не знает, что эта за хрень на самом деле, но прикасаться к нему больше не будет.
  Успокоиться и привести себя в форму, помогла умилительная деталь – он сжимал в правой ладони, свой старенький кипарисовый крестик. Он делал так всегда в детстве, но шнурка никогда не рвал. Пока завязывал и возвращал на шею, то успокоился совершенно. На труп Собакина посмотрел равнодушно.
  Рядом – дерматиновый новенький портфель. Скорей из воровской привычки, чем от любопытства, открыл. Пара папок деловых и книга энциклопедического формата. Ловко пробежал пальчиками по внутренним кармашкам и швам портфеля. Нащупал карандаш, механически вынул и с некоторым удивлением увидел, что это старый угрызанный мундштук. Бросил обратно. Со всем содержимым будет время разобраться позже – портфель он возьмет с собой.  Шманать карманы у мертвеца не стал – не в заводе. А, вот на грязные руки с безобразно окровавленными, сорванными ногтями внимание обратил. Опытный взгляд тут - же обнаружил следы узкого раскопа у камня, лишь слегка причепудренного сухой хвоей. Осторожно финкой снял рыхлую землю. Сразу наткнулся на укрытое. Потянул и легко извлек из схрона пухлый, но плотный пакет в большом, грубом, жестком почтовом конверте под письмо - бандероль. Из незапечатанного конверта достал толстую общую тетрадь в ярко синей клеенчатой обложке. Необходимости знакомиться с содержанием не было. Иван знал, что это.
              Дрова и черти.
  15 мая, в четверг, Ванька Мокрый сменил Чинару в одиннадцать вечера. Ноль в ноль. Ники строго на строго наказал не выпускать девчонку из виду ни на секунду. С чегой - то? Сама не своя. Ходит, как лунатик на мебель натыкается. Людей не видит. Вне работы ни с кем не общается. Придет со службы сидит в одиночестве на панцирной кровати, как мумия замороженная. Изредка что - то пишет на коленях в толстую тетрадку с синей обложкой. Даже свет не включает. Ладно окно большое без штор, сумерки светлые да утро раннее – обзор хороший круглосуточно.
  Ники словчил ей отдельную комнату на втором этаже общежития. Живет, как барыня. В соседних клетушках по семь - восемь коек – девки, как кильки в банках утрамбованы. Ники каждый день к ней в часов семь-восемь вечера заходит. Приносит такие продукты, что мама не горюй. И, ведь не ест, марамышка малолетняя. Соседкам отдает, а те и рады, мол откуп за дворянское проживание. Её в общаге, Ванька прощупывал, все держат за родную племянницу парторга Стройки, что немного чокнутая, как бы. Мол, умом тронулась после смерти отца. Полгода не прошло. Оттого никто не задирает на два козыря. Первый по рамсам, второй по человечески. Чего Ники кипишует? Лично он – старый вор, пусть и раскоронованный, явных угроз для девчонки не видит.
  Хотя, чуха подсказывает, что есть в этой истории, какая-то подлянка. Да и сам, Ники, не только внешней безапасностью дочери друга озабочен. Нет, потешного греха, он на брата не возводит. Хотя по всему видать, что к Дине этой, не ровно дышит. По отечески – да. И, не только – у Ваньки глаз наметанный. Что-то еще, кроме всего этого, о чем брат молчит. Мент, чего с него искать. Допусти в душу юную беса зрелого со стороны, он ее всю на хвост намотает и в ад унесет.
  Так сказывала нянька в детстве, имя которой, Иван забыл с разу, как переехал с маменькой,  и сестрицами в Санкт – Петербург, к папеньке и брату Косте. А, присказка врезалась в память, как суть жизни по христиански. Мол, всяк со своим бесенком в этот мир приходит. «Растет человек – растет и чертенок. Только средства есть его приструнить, да на веревку посадить и служить заставить , коли оказия принудит. Только надо при этом обязательно Христу - Богу молиться и Пресвятой Матери Заступнице».
  Чего - чего, а бесов в душах князей Белецких - мужчин, хватало. Теперь это Иван знал с точностью. Лично у него их несколько, но это так сказать, свои, доморощенные. С этими договориться можно. А, у Ники? У, этого душа закрыта, на семнадцать замков и цепью кованной запечатана. С тверезого лица, что прочтешь, у чекиста кадрового? Но, когда водку пьет, нет -нет, да кажет клыки Чорт страшный – не домовой, не фамильный.
 Жили ли бесы в душах сестер? Как на это ответить, если Иван и лиц их не помнит. Так, силуэты из снов.
  За корпусом общежития заурчала машина. Газик – на слух, отметил автоматически. Мягко шикнула тормозами, у центрального входа. Хорошая машина, ухоженная, водитель опытный, значит – ни абы чья, на Стройке таких мало. В это время?! И, движок не глушит. Надо бы глянуть. Но, для этого необходимо обойти здание, а значит покинуть убежище в строительном вагончике, упустить наблюдение за комнатой Дианы, через окно.
  Пока тенью скользил по дуге в светлых сумерках, сторонясь яркого света из окон общаги, мотор газика взрыкнул и зашуршал по гравийке. Но не в сторону трассы. К пожарному выходу, что в противоположном торце новенькой пятиэтажки.  От неожиданности Иван, даже несколько растерялся, механически отметив – правильно, с этого торца аварийка гвоздями забита. Еще неделю назад, начиная фискалить, Иван прокачал весь объект. Мухой метнулся обратно под окно Дианы. Сейчас происходящее ему совсем не нравилось. Чуха заворчала тревогой. Завибрировала диафрагма на прямую кишку – «очко играет». Верная реакция чухи на агрессивно мутные непонятки.
  Окно в комнате, как и прежде темное. Но, с первого взгляда – Дианы в комнате нет. Тем- же маршрутом, в том - же темпе обратно – выезд на трассу, через сосновый бор, с этой стороны здания. По - ходу, услышав отчетливо щелчки - хлопки автомобильных дверей – звуки - точки предельного внимания, понял, что не ошибся в расчете. Главное не опоздать. Машина начала газовать с места – водила нервничает.
  Выскочил к подъезду практически одновременно с газиком. И, остолбенел. Это была служебная машина парторга стройки. Николая была машина.
  У, Ивана, на рефлексе сработал воровской прием – козырек. Он резко присел. Отсек слепящий поток фар, ладонью левой руки по переносице, правой оттеснил светлый небесный фон и сконцентрировал взгляд на переднем пассажире. Не на шофере, чье лицо освещено панелью управления. Через такой растр с щадящей контрастностью легко срисовать ситуацию в автомобиле, через лобовое стекло, при любой скорости движения. Если в кабине внутреннего освещения нет и гляделки опытные, на нужном месте правильно работают.
  Пружинисто встал с закорточек, растворился за углом в майских сумерках.
             Все, разбежались.      
  Теперь все обмозговать, прежде, чем кипишиться дальше – уехали, не догонишь. А, подумать было о чем. Во первых: в газике не было Николая. И, на душе стало легче. В машине пятеро. С лева, на пассажирском – нелепый еврейчик из комсы, видел на Стройке. На задних сидениях, с лева на право. Хлыщ лощенный, лет тридцати, высокий блондин, при галстуке и в костюме – не знаком, разберемся. Рядом Катька - хохотушка, работает в бюро с Диной, живет с ней в соседней комнате – не подружка. Была б таковой, держал бы на примете. И, сама Дина. В домашнем халате? Это она - то, что по нужде выходя из комнаты в общий коридор переодевается в платье, в котором на службу ходит?! Кстати в одном и том -же всю последнюю неделю. Оп - па. Иван ее и видел только в нем, да в этом коричневом халате. Она и спит в нем. Вот гопник  уличный, шпана заневская – мелочи, детали, штрихи. Давно в хорошем деле не был, клиф теряю. Что уж теперь, шапку упустив. Разберемся.
  И, самое главное – шофер чужой. Водителя Николая Иван знал. Да, что бы суровый Петрович кому чужому своего коня доверил? Этот по всем прихватам то - же мастер, но не прол. Рубашка цвета хаки импортная, с погончиками. Молодой, безусый. Большего зафиксировать не удалось. Водила крайний, на нем «козырек» фокус теряет. Все. Теперь к Ники.
 С вахты общаги, трижды мысленно перекрестившись – лишь бы дома был, позвонил на квартирный телефон брата. Дома! Стилизуясь под разговор с начальством, как полагается ВОХРУ сторожащему еще не перебазированную со стройплощадки технику, отрапортовал, произнеся сигнальную фразу – «на месте бетономешалка». Через 10 минут он уже ждал Николая на плотине.
  Ники появился не привычно запыхавшийся. Сигнал «бетономешалка», самый смешной из всех предусмотренных – уровень наивысшей опасности. Молча, сосредоточенно выслушал, смоля свой пижонский «Казбек». Затушил очередную недокуренную папиросу. А, это уже от не скрываемого волнения. Негромко произнес:
-  Ты, к барским виллам, Чинара на Выселки. Там мои опричники нон - грата, их в лицо знают, да вы и половчее.  У, тебя есть еще люди? Твои люди.
  Иван мог обратиться к местному смотрящему. Рыба ему не откажет, не посмеет, но ох, как это чревато. А, местную шпану приблатненную – себе дороже. Поэтому ответил уклончиво:
- Нет. Из своих только Чинара. Мы - ж в бегах. Не подсвечиваем, без нужды. Только если на самый крайний случай. Если совсем прижмет - в край и мокрым запахнет, то на счет р-раз. У, вас товарищ парт секретарь, здесь на Стройке можно революцию устроить, не то, что маленький гоп - стоп.
- Понял, тебя. Через три часа  жду вас на Заимке, в избушке у Подгорного родника.
- Дурной собаке пять верст не крюк? Это же на правом берегу, у черта на куличках.
- Ваня, все гораздо серьезней, чем я думал и значительно раньше, чем ожидал. Люди которые увезли девочку – креатура Ломового, пешки ближнего круга. А, если верно оценил твое описание водителя, то и совсем не пешки.
- Загадками говоришь.
- Сам, до конца, внезапность форсажа, не понимаю. Прокачаю по своим каналам, скажу. Весь расклад выдам. Все, Ванечка, братишка, разбежались.
  Николай, в ночи исчез стремительно, почти беззвучно. Паровозом со свистком припер, подумал Иван, а ушел призраком. Правильно. Меняется задача, бери повадку другую. Чекисты, как урки – одна школа. То, что гильзами папиросных окурков разбросался, так то от волнения. Шибко видать – жарено.
  Иван, привычно собрал окурки и поспешил на хату. Только бы Чинара не нажрался, черт чубатый. По времени еще не должен, если и начал. Слишком растащила их обоих жизнь по обоям схрона. Правильному вору так жить нельзя. Ну, повидался с братом, пообщался. Документы справил – назаглядение.  Что держит? Ноги в руки – страна большая. Что же держит?
  Нет у Ивана на это ответа. За то, то что на барских виллах штиль- зеро – очевидно. Иван за полчаса просканировал небольшой район двухквартирных финских домиков, стоящий чуть в отдалении от рабочего поселка, органично вписавшись в древнее село. Вся Сайгатка спала. Насторожило иное. У, нескольких домиков, в которые расселился практически весь бомонд Стройки, отсутствовали на приколе штабные машины. В ночь, с четверга? Авралов на Плотине не было.
  По не писанным правилам, вторую половину дома семьи начальника, занимала семья личного водителя, жена которого непременно являлась и прислугой. Служебный автомобиль у крыльца – начальник дома. Традицию ввел Начальник Стройки товарищ Ломовой. Начальник Ломовой – глыба, не человек. Царь и Бог Великой Стройки, Герой Социалистического Труда, Заслуженный Гидростроитель СССР. И, у Ники с ним терки, и, как прочухал Иван, совсем не хилые. Нет, брат, никогда не озвучивал конфликт и причины, во время снимая, даже с пьяного языка, намеки на них. Да, только Ивану особо и слова без нужды. Если, что надо, то он и без них уясняет суть по теме, а подробности, детали нарастут, как мясо, коли необходимость таковая возникнет.
  Вот и в этой мелочи – «машина у крыльца», Ники попер на рожон элитарных местных правил, установленных Ломовым. Коттедж делил с семьей молодого, рядового бухгалтера со Стройки. А, водила Петрович, проживал недалече в личной избе старой Сайгатки и у него был личный телефонный аппарат. Расклад этот Иван понимал и одобрял. Поскольку догадывался о реальном балансе и расстановке сил на этой Стройке века. Кто, кого и как прикрывает, как с вершин Олимпа государственного, так и в условиях полевых. Глубже врезаться в тему не желал. Меньше знаешь… А, может от брезгливости к теме «красной». Только сегодня, кажись, Никин форс, ему - же и большим шухером обернулся на колесах служебного авто.
   Иван даже к избе Петровича подходить не стал. Молчание брата о личном шофере и служебном автомобиле и то, что он послал его, именно сюда – красноречивей некуда. Значит сам уже ситуацию просчитал. Тогда, на кой? В этот благочестивый райончик местного комфорта? Вот темнила легавый. Испугался за беременную жену? Так, спит - почивает лебедушка наша и территория чистая. На зуб. Иван особенно внимательно к этому отнесся.
  Зафиксировать наличие машин, соответственно присутствие «хозяев» дома? Сделано. Нет Ломового, его третьего зама, главного особиста и начальника планового отдела. С этим бы и Чинара справился в лет. Нет, Чинару отправили на Выселки, где куда, как стремней. Где если и всплывет развязка интриги о которой молчит Ники, то только там. Или нет?
  Или нет! На Выселках Заря – упакованный банно - развлекательный комплекс для мужского истеблишмента Стройки. Формально баня принадлежит местным лесникам и плотно интегрирована в местный колхоз, с его товарно - сырьевым рынком. Место бойкое, многолюдное и в отсутствии Хозяев и в присутствии их. Девчонку выкрали, не для вручения партийного билета и туда не повезут. Заимка! Вот куда ломанулся Ники, со своими комсомольскими опричниками. Иван, очень хорошо знал эту компактную, уютную усадебку в устье речки Костоватовки, правого притока Камы. Глаз Ивана воровской, наметанный эту ****скую хату барыжную, на прицел сразу взял. Прошлогодней осенью.
    Логичней и привычней раствориться в пестрой многотысячной армии работяг в лабиринтах перенаселенных бараков на Левом берегу Стройки. Разумеется слиться, без фанатизма, с кодлой Глаза. Но, Ники убедил в обратном. На месяц, для изготовления новых паспортов, по липовым справкам об освобождении Иван с Чинарой вписались в сезонную бригаду вальщиков леса. На, что Чинара только хохотнул, мол, сучки-мужички, тля таежная.
  Где и как Ники проворил документы, Иван знал. Удивлял открытый цинизм прикрытия брата. Неужели и впрямь в этой стране так легко черное назвать белым. Пока они с Чинарой болтались в рабочих бараках Иван столкнулся со старыми сидельцами еще с Туркестана. Были и те, что в октябре 44-го, воочию лицезрели на пересылке в Чирчике бравого капитана в новенькой форме НКВД.  Вот Ваньку Мокрого они узнавали в лёт. Парторга Великой стройки – нет.
  Иван давно отказался от желания осознавать природу человеческого мира. Для выживания Здесь и Сейчас проще и эффективней трафареты значений, значимо вырезанных не им.  Трафарет один, цвет значений, в зависимости от краски наполнения. Барану понятно, что так ловчее, но нет ведь сучья кровь дворянская, нет-нет, а поджаривает ум и сердце. Вот и приходиться вовремя гасить волны. Эту, да блокадную, Ленинградскую.
   Сентябрь, тогда, выдался сухим и жарким. Хавка – добротная, хоть и казенная. Сучки-мужички Закон воровской знали и чтили. В лес большое начальство нос не казало, а с местным бугром поговорил Чинара. Вообще место это было удивительно удачно подсказано Николаем. В шаговой доступности – Кама с катерами Сплавного рейда. С другой стороны шумная, плотная в движении, автомагистраль и железнодорожная ветка. Громадная инфраструктура Стройки буквально проглотила пространство в радиусе на 100 километров. Все это жило бурно, интенсивно, шумно. И, только на этих гранях непролазной тайги, практически в сердце самой Стройки царила первозданная торжественность материкового уклада.
  Чинара в первые три дня оббежал округу, смакуя, передернутое у Ивана, мудреное словечко – рекогносцировка. Долго заучивал, проговаривая про себя, как скороговорку, но правильно так и не озвучил ни разу. Все одно сводилось к «экс - инсценировке». А, про «эксы» Чинара все знал и любил. Вот он и поведал про интересную хату на отшибе близлежащей деревни Костоваты.
  Сама деревня в ложбине трех холмов доходяжная, а тут нате – целый терем строится на горе в сторону Камы. Да, с размахом. Территория строительным горбылем обнесена, а под высоко торчащий конек крыши белоснежный шифер положен. Сама усадьба активно обживается публикой, по всему видать, не простой. Три ЗиСа городского скарба Чинара насчитал. Вот так и обозначилась в пространстве Заимка.
   По номерам грузовиков Иван понял – машины со Стройки. К Воткинскому оружейному заводу, для которого и валили лес сучки-мужички, они отношения не имели. Об этом и рассказал Николаю, при встрече и даже не удивился его повышенной заинтересованности. Соответственно и принял, как должное, просьбу брата присмотреть повнимательней за дивной усадьбой. Отчего - же не присмотреть, коли свой интерес имеется. Идея Чинары – щипануть буржуев, перед уходом.
  То, что Иван взял из Усть - Ильинского схрона на оперативные расходы – на подсосе. Расчет на быстрый оборот, не оправдался. Ники не отказал, но явно затягивал процесс. Более того. Запросил за «липу» не хилое лаве. Правда, как заверил – полный пакет с глубокой прокачкой и белой легендой до конца жизни.  Брат родной называется. Нет, Иван понимал, что вопрос требует большой дачки, даже для такого ушлого чекиста, как Ники. Но в таких размерах – обосраться, не встать. Язык не повернулся поделиться этим с Чинарой. Тот и так уже поднимал нерв на рык, утопая в непонятках. Маневры вокруг Заимки, его успешно отвлекали.
  Бригада рабочих еще ставила глухой, высокий забор, а Чинара знал об обитателях дома  все, что требовалось. Большую деревенскую новостройку въехали обживать четыре человека. Двое мужчин лет пятидесяти, кряжистые бородачи  и женщина того - же возраста,  судя по яркому внешнему сходству – братья и сестра, заняли избушку в глубине подворья, у бани и сарая. Молодая, статная, очень красивая женщина уверенно вошла в центральный терем – княжна. В ушах не стекляшки дешевые. Чинара, даже отметил:
- Киржаки, они, Ваня.
- С, чего взял?
- Крестятся, по старому обряду – двумя пальцами.
  А, вот, что совсем не понравилось Чинаре так это, то, что:
- У, одного двустволка охотничья восемь на двенадцать, а у второго, Ваня, - карабин автоматический на семь шестьдесят два. Серьезные ребята. Кроме этого, в доме еще полно оружия. Не мог понять, что за коробки близнецы разгружают, пока не увидел кофр, ну один в один, как твой Зауэр раритетный в схроне. Коробочек таких двенадцать штук. Нет, Ваня в двоем мы этот форт-росс не поднимем. Ты, на мокрое не пойдешь, а я один не спроворю. Ты, конечно вор знаменитый, но и тебе боюсь орешек не по зубам. Очень хочу посмотреть на Хозяина всего этого хозяйства.
   Хозяина назвал Ники:
- Ломовой, начальник Стройки. Я, его по Алматинке знаю. Зверь. Одиночка. Из СМЕРШевских. Но, не фронтовой, и, не из моей епархии. Темная лошадка. У, меня с ним вооруженный нейтралитет, хотя он меня откровенно ломает. Этот иначе не может. Забудь Ваня про планы своего оруженосца. А, за Заимкой приглядывайте.
                Купель.
   Ломового Иван разглядел позже, на Стройке. Невысокий, коренастый, жгучий брюнет, с не менее жгучими темными глазами. Таких относил в разряд «циганский барон». Людей не ординарных и крайне опасных. Физически очень сильных и не предсказуемых в поступках. Таких природа, как специально селекции подвергает под внешний бойцовый вид – не пропорционально маленькая хищная голова к достаточно массивному в мышцах корпусу тела. С таким один на один – трижды подумать и семь раз словчить. Но на Заимке они его так не разу не срисовали.
  Только под ноябрьские праздники Ники передал документы. Контора веников не вязала. Здесь было все. От Свидетельства о рождении до водительских прав, а главное – чистый паспорт на новый имярек, с изрядно потертой и помятой бытом обложкой. Все документы выглядели соответствующе, даже Аттестат об общем и Диплом о среднем техническом образовании. Чинара, аж, присвистнул в восхищении от такого качественного, фантастического легендирования. Иван знал, что тот и трех классов не окончил в блокадном Ленинграде и до сих пор читает по слогам. Можно начинать жизнь с начала. Но, сыч-гора, Ивану чертовски не хотелось покидать эти края. Не Стройку, не брата, а вот именно этот островок на Земном шаре.
   Ники одобрил брата в желании задержаться, но посоветовал перебраться на левый берег Камы, в рабочие бараки. Официально устроиться на работу, а не пыльные места он обеспечит и деньгами поможет. Меньше всего Иван обольщался по поводу родственных чувств брата. Ники, с молодой женой переезжал сам на левый берег, в новую квартиру. Они были нужны ему под рукой. Именно они – два опытных вора - рецидивиста прочно сидящих на крючке. Предстояла свара. Иван это чувствовал.
  Вот, кажется и началось. Иван посмотрел на часы, хотя и без того знал, что две трети времени отпущенные Ники, прошли. Он ждет его в Подгорном роднике.
   На ход ноги контрольно заглянул к невестушке. Спит Надежда. Еще раз отсканировал территорию. Тишина, чистота, покой, только мотоцикл ментовской прорычал, удаляясь в старую Сайгатку. Ноги в руки – форвард. Только успевай менять подножки автомобильных кабин в плотном потоке грузовиков. Привычный способ передвижения в ночной жизни Стройки. Главное – без проволочек перебраться, через перемычку и тем - же Макаром на правом берегу, по движению  железки километров 15, а затем в лес. Чинара будет передвигаться так - же с Зари - выселок. Если еще не быстрее. Ловок пацан.
  Подгорный родник – примечательное место для деревни. Самый дальний из семи, который пользуют аборигены, но при этом в мистическом ореоле местного ритуального поклонения. Над ним поставлен крытый сруб с окошками и вековыми плахами под ногами. Вода не просто булькает произвольно и утекает. Она журчит волшебно по длинному долбленному желобу медленным серебром и стекает в купель из вертикально вкопанных оплотом лиственничных столбов. Удмурты – язычники, как их не крести. Ручья проточного нет. Родник уходит туда, откуда пришел.
   Ники уже здесь. Иван не видит его в темноте сруба, но чувствует. И, кто-то еще, лежащий на польных плахах завернутый во, что-то светлое, как в саван, оттого и светящийся в кромешной тьме. Тьфу, чертовщина. Иван перекрестился и чиркнул зажигалкой. Ники сидел, прислонившись к столбам купели, опустив голову на грудь, и руки его были в крови. В пляшущем язычке пламени зажигалки от такой картинки в дрожь бросило.
  Ники поднял голову и почти шепотом произнес:
- Обожди за порогом. Сейчас выйду, только кровь смою.
   Они долго сидели прямо на земле, запрокинув головы глазами в небо, упершись затылками в старый сруб. Над елями на северо-востоке вставало солнце и во всю пели ранние птицы. А, Ники рассказывал. Речь заторможена, как вода, что журчала за спиной, но так - же непреодолима к купели смысла, как сам родник.
                Со слов Николая записано верно.
    Мне сразу надо было вас с Чинарой сюда послать. Ваше поле. Так, нет – фуфел, сам поперся с официальным визитом. Вместо оперов из Конторы, взял трех дружинников, покрепче, из ближних – в двойне фуфел. Рассчитал на официоз, как на гарантию компромиссов. Не был уверен, что Диана на Заимке.  А, если девушки здесь нет, какого черта приперся? А, у меня заготовка, туфта конечно – вызов в Главк, мол, до утра не терпит.  Тут нет телефонной связи, а это мотив явиться лично. Как узнал, где искать – так Стройка маленькая, гражданин начальник, то да сё и в том - же духе. Предположить не мог, что все настолько дико, чудовищно, на грани человеческого безумия.
   На решительный грохот в створки ворот, калитку открыл один из близнецов. Николай, пока представлялся и объяснял, через плечо мрачного бородача увидел свой служебный газик во дворе. Яркий свет из окон терема, что стоял в глубине усадьбы, давал для этого возможность, а уж своего «козлика» он узнавал из тысячи. Противно всхлипнуло в поджелудочной – самые гадкие предположения входили в явь и это было очень плохо. Совсем не хорошо, до слабости в коленях.
  Мужик молча осмотрел внушительного гостя, его офицерскую выправку, автомобиль с дюжими ребятками у него за спиной. Поправил двустволку у себя на плече. И, вдруг неожиданно высоким фальцетом произнес: «Ждите, пожалуйста». Стремительно закрыл массивную калитку.
  Они еще и скопцы, - с удивлением понял Николай. Что за шалман здесь устроил Ломовой? Про староверский уклад близнецов Иван рассказывал, но то, что они еще глубже традиционного раскола православного, нет. Видимо Чинара из далека фискалил.
  Николай уже справился с волнением. Уверенный в движении вернулся в дежурный газик. Голова ясная, мысли четкие. Цель видна, препятствия – по ситуации. Самого молодого комсомольца отправил пешком на Стройку с запиской к доверенному оперу из местного отделения Конторы. Бего-ом! Второго усадил на водительское место – двигатель не выключать, смотреть в оба, уровень опасности красный. Третий, кмс по самбо, чемпион Стройки – за мной, к воротам. Славные ребята, дисциплинированные и верные – сам воспитывал. Достойная смена? А, вот об этом господин Белецкий, заткнитесь. Интеллигент недоношенный, князь обосранный. Действуй товарищ чекист. Господи! Да, сколько - же во мне личин? Все, Ники, стоп! Уровень опасности – красный.
  Прошелестела щеколда. Без скрипа петель распахнулась калитка. Прежний мужик - скопец, только оружие стволами под сорок пять к земле, на вскидку, и правая рука, у бедра, на цевье. Увидев сопровождающего, заслонил преграждающее проем, проверещал:
- Никак нельзя вдвоем. Распоряжение пропустить только вас одного.
  Николай, решил не обострять. Пока. Сколько и кто именно за этими воротами, не известно.
- Хорошо, товарищ. Раз у вас тут так строго, может быть вы сами передадите телеграмму товарищу Ломовому.
  На, безучастном, до этого лице бородача, впервые обозначилась живая мимика – выражение крайней озадаченности. «Обождите, согласую». Калитка закрылась. На, то и расчет. Подхватил кэмээса доверительно под руку и отведя от ворот заговорщически прошептал:
- А, как тебе, Паша этот забор?
- В смысле перелезть? Да, раз плюнуть.
- Замечательно. Как только войду в этот бастион, обойди его по периметру, не заметно, с разведкой. Держи ухо востро. Как, услышишь мой сигнал – стой стрелять буду, иди мне на помощь. Ориентируйся на мой голос – кричать буду предельно громко. Если, через час, а сейчас - 00.47, значит в 01.50. –  не будет сигнала возвращайтесь на Стройку без меня. В 15.00. всем командирам отрядов прибыть в Партком. Ты, все понял?
- Так точно, товарищ секретарь.
- Молодец. Правильно рапортуешь.
  На лице кэмээса выражение, как словно украл только что у скопца-привратника. Не удержал бравый комсомолец порыв сомнений и тревоги, прорвало его:
- Понял. Я, все понял Николай Михайлович. Но, я ничего не понимаю. Что это за дом? Кто эти люди? Что вообще происходит?
  Сущий ребенок. Остолопу 25 лет, а он, как преданный щенок. Не врет, не паникует. Искренне верит в свою помощь Старшему Наставнику. Информация нужна ему лишь для наиболее эффективного способа выполнения поставленной задачи. Ники, как током дернуло по напряженному нерву. В эту секунду, почему именно сейчас, но с удивительной ясностью осознал, всю глубину своего нравственного разрушения. До, этого он легко и бесхитростно  искоренял из себя робкие побеги совести, что демаскировали его в рабочей атмосфере лицемерия и цинизма. В первый раз, что ли он использует преданных ему людей в темную? Почему осознание обрушилось именно здесь и сейчас? Абсолютно не к месту и не во время. Тогда, когда ситуация требует максимальной собранности воли, ума и тела в единый бойцовский кулак.
  Ники, наверное в первые за все то время, что знал этого парня, внимательно посмотрел ему в лицо. Открытая славянская мужская красота не утратившая юношеского обаяния. Простое и надежное земное воплощение бога. Глаза наполненные верой. Верой, подаренной матерью и, которую безжалостно использует он, не помнящий своей матери.
- Я, не могу сейчас сказать тебе всю правду, но мне очень нужна твоя помощь.
- Николай Михайлович, о чем речь. Надо значит надо. Сделаю.
- Иди, к машине. Начнешь разведку, когда я уйду.
- Так, точно, - и уже направившись к газику, замешкался, - Николай Михайлович, а у вас действительно есть оружие?
- Оружие?
- Сигнал «Стой, стрелять буду», ну, это, как его, а – фигуральный?
    Левый ПС был, но под водительским сиденьем Петровича в служебном «козлике», что сейчас стоит во дворе Заимки. Если Ловкач не сделал тщательный досмотр, то пистолет на месте.
- Ты, главное сигнал не пропусти.
  Николай скорей почувствовал, чем услышал, как вновь открывается калитка. Резко развернулся и чуть не строевым, подошел к привратнику - кастрату. Тот с прежней гримасой угрюмой безучастности, произнес:
- Извольте войти. Вам велено телеграмму самому вручить.
Ах, ты боженьки мой, какие манеры, - хихикнул Ники в голове у Николая. Заткнись, - отрезал чекист и уверенно вошел во двор усадьбы.
                Лес рубят – щепки летят.
 Первое, что удивило – темные фронтальные окна терема.  Двор, более скромно освещен фонарем на столбе. От этого диспозиция противника скрыта сгустившимися чернилами ночи. Зато Николай, идущий от ворот – контрастная цель, на препаратном стеклышке микроскопа.  Ну, война, так война.
  Ан - нет. Где- то с права, под силуэтом крыши хозяйственной постройки оглушающее рыкнул и плавно поплыл урча звук включенного автономного генератора и стал свет. Вся усадьба по периметру буквально вспыхнула праздником электричества, ослепив на секунду Николая. Вот Ломовой, сука, не может без эффектов.
  Да, вот и он сам, выходит на крыльцо резное, из темного проема сеней, в бархатном шлафроке и в разноцветных удмуртских табани на ногах. Изрядно пьян, но держится на ногах крепко. Такие, как он в хлам не пьянеют, от любого количества водки. Кто за его спиной в темноте? Ловкач? Второй брат - близнец с карабином? Первый остался с двустволкой у ворот. Нет, кто-то включил генератор и сектор обстрела удачный. Из всех, кого просчитал Николай из реальных бойцов оставался только Ловкач.
  Ломовой, имитируя хмельное радушие, но не пряча кураж сытого хищника:
- Здравствуй Коленька, друг сердечный. Вот уж, кого в ночи не ждал. Соскучился. Со вчерашнего дня не виделись. Что за оказия такая, говорят срочная телеграмма? Так давай скорей, почитаем, что пишут нам с Крымского вала. А, то мы тут сирые, убогие только с медведями советуемся.
   Николай решил, глядя в глаза волка - собеседника, что именно здесь и сейчас, надо форсировать конфликт. Драка все равно неизбежна. Не то время, не то место, а часы тикают.
- А, что это мы молчим сурово, даже здрасьте не скажем?
- Где мой водитель? Машина здесь стоит.
- Так, в баньке парится, вместе с дочкой твоего дружка пархатого. Ты - же с ними приехал, буквально час назад. С ними и уедешь, через час. Выпимши. И, водитель твой оказался не трезв. Вот ведь несчастье какое.
- Толик. Отпусти Петровича с девчонками. А, мы с тобой тихо - мирно, с глазу на глаз перетрем все вопросы и будем жить дальше.
- О! Как! – Толик! Мы, с тобой душа моя, на брудершафт не пили. Я, с тобой сученком конторским на один гектар срать не сяду. Ты, у меня, вот где!
  И, от - того, как Ломовой продемонстрировал свой, яростно сжатый кулак, до белизны блеснувший ударными костяшками, стало понятно, что и он готов к драке, далекой от кабинетного политеса.  Вернее к уничтожению противника, которого уже оценил в качестве беззащитной мухи, попавшую в этот кулак.
- Так, зачем дело встало? Давай один на один, по мужицки.
- А, давай, - радостно оживился Ломовой, скидывая халат, - я, тебя по нашему, по Кемеровски приглажу.
  Ну, чистый зверь, покрытый черным, плотным, волосяным покровом, над вздыбившимися тросами мускулов.
- Анатолий Константинович,  минутку.
  Из-за левого угла сказочного терема вышел улыбающийся Ловкач. «Волной качает движение – профи». Николай впервые разглядел этого таинственного человечка из Москвы, в близи. Хотя еще за неделю до его появления у Ломового знал о его прибытии и даже оперативный псевдоним. Не знал чей, конкретно он будет. Из какого подразделения Конторы? Ни имени настоящего, ни звания, ни цели прибытия. « Совсем молодой, сверстник моего кэмээса. Даже с лица схожи. Но противник покруче. Красиво вышел. Кто тогда в темноте дверного проема? За спиной Ломового».
- Сидел бы, где сидел, - раздраженно прорычал Ломовой, - я его и без ваших самбы и джуцы сделаю.
- У, нашего гостя вполне может оказаться оружие. Здравствуйте Николай Михайлович. Решили в кулачном бою потешиться. Славно. Это по нашему по-русски. Пистолетик ваш не учтенный, из машины прибрал, а ножичков там не было. Дозвольте.
  Ловкач приступил к обыску Николая. «Профи».
- В каком полку и звании служить изволили, сударь?
- Двенадцать стульев, - еще более осклабился Ловкач, - вы про этот полк и не слыхали. Большая у нас с вами контора, уважаемый Николай Михайлович.
- Вы отдаете себе отчет, что уже совершили ряд служебных преступлений?
- Да, полноте вам кобениться в тайге этой. Вы даже не удосужились своего куратора в известность поставить. А, вместо бойцов мальчишек привезли. Видел я вашего ползуна. Боровичок, но пацан. Не стыдно вам гражданских пользовать? Не жалко?
  У, Николая невольно сжались мышцы. Ловкач тут - же отреагировал, отстранившись чуть в лево и назад.
- Да, жив он. Пусть пока круги мотает.
- Дурак. Ты мою легенду разрушил.
- Об этом пусть генералы думают, а полномочия и прикрытие, у меня значительно серьезней, чем ваши.
  Ломовой, уже танцуя на разогрев:
- Эй, бойцы невидимого фронта, ничего, что я то - же здесь? Табань базар, давай драться.
- Убьете ведь гостя Анатолий Константинович.
- Убью, но не сразу.
- Постой, Константиныч.
  Из дверного проема появился пузатый особист Гриневич. «Ага, вот кто в темноте сеней. Так ведь гнида кабинетная, не боец».
- Сейчас ты его убьешь, даже не сомневаюсь, а у меня к нему вопросы есть.
- Да, какие, мать вашу, еще вопросы? – с пеной у рта, с налитыми кровью глазами рванул с крыльца Ломовой и молниеносно нанес Николаю удар в левую челюсть. Это было настолько внезапно, по звериному стремительно и мощно, что тот пропустил удар и полетел в пустоту.
 Открыв глаза, он не сразу вспомнил кто он и где он. Разгребая перед собой лиловый клочковатый туман с трудом нашел опору ватными руками на земле и приподнялся. Чудовищный удар откинул Николая к бамперу его- же служебного автомобиля. Над ним возвышались три размытые человеческие фигуры.
- Отличный джеб в прыжке. Многое видел. Подобное в первый раз. Вам, бы Анатолий Константинович за сборную страны выступать,  - ага, это Ловкач.
- Техники маловато. Уличная школа. Удивлен, что он еще шевелится, -Ломовой.
-  Сколько раз говорил – думай, прежде, чем сделать. Девчонка уже ничего не скажет, она за гранью. Талдычит одно. Голубиная книга, голубиная книга. Клиника. А, Назоров, уверен, что знает. Поэтому пока живым нужен, -Гриневич.
- Может и к лучшему. Сговорчивей станет, - опять Ломовой.
- Давайте-ка, мужики, его на крыльцо перенесем. По -моему я ему челюсть разворотил, - и, вновь Ломовой, а вторит ему Ловкач:
- Боюсь, вы ему не только челюсть снесли. Он похоже на всю голову сейчас больной. А, времени у нас мало. Он третьего комсомольца на Стройку послал и думаю не за партактивом. Блокировать курьера, я не смог. Местность не знаю, а он, как заяц в лесу. Кроме трех оперов Конторы и комсы, есть у Назорова еще боевая поддержка на Стройке? Стукачей и коверных подхалимов не считать. Ментов так - же.
- Ну и жаргон, у вас, гражданин хороший, - включился Гриневич, - ну, есть у него комсомольская дружина, человек сорок. Так, у нас здесь, целый секретарь, с замом всей организации ВЛКСМ Стройки. Сейчас главное его привести в чувство. И, что бы говорить мог.
- Это мы сейчас проверим.
  Ловкач, со знанием дела ощупал лицо Николая. Хмыкнул себе под нос, мол, без переломчиков даже. Ласково взял челюсть в районе ушей, обеими руками и резко дернул на себя и в право.
          Голубиная книга.
  И, вновь возродился, но уже от боли. От нестерпимо острой боли в голове и тошнотворной расхляби во всем теле. Очнулся в сознании Николая и Ники:
- Хорош боец. Мало того, что первый удар пропустил, а ведь очевидный в своей предсказуемости, так второй раз сознание теряешь от боли. Валяешься тут, словно баба последняя, мол, нате вам имейте меня, как хотите. Что бы сказал твой инструктор спецшколы?
- Заткнись, - отрезал своему извечному внутреннему собеседнику Николай. Превозмогая недуг, в который превратилось все его тело, попытался приподняться на локтях, но лишь с легка, оторвал голову от половиц крыльца. Тут - же ему под голову подложили мягкий валик бархатистый. Домашний халат Ломового, роскошный его шлафрок, безучастно отметил Николай.
- И, откуда только слово такое знаешь, - вякнул, сквозь шум в голове Ники.
- Нет - нет, уважаемый Николай Михайлович, не надо сейчас делать резких движений. Для начала откройте глаза и скажите, сколько я вам пальцев показываю.
   Николай открыл глаза. Лицо Ловкача перечеркивал четкий  жест «виктория» - фигура из двух пальцев.
- Да, пошел ты.
- Вот, товарищи, ваш фигурант в полном сознании, пусть и не при полном здравии, пока. Ему бы сейчас водички попить, водочки выпить и водичкой запить.
- Настя, да твою - же, мать, - взревел Ломовой, громоподобно раскатывая эхо по ночной тишине, - я, тебе еще полчаса назад велел собрать нам закусить, и выпить. Да, и рюмок четыре неси, наш гость выпить, бля, соизволит.
- И, чего ты так орешь? – где-то в стороне от сектора обзора Николая испуганно прошипел Гриневич.
- Да, какая ****ь нас здесь услышит?
- Уже, Толечка, дорогуша моя! – неожиданно хрустальным переливом очень нежного женского голоса.
  Николай невольно, скосил правый глаз на источник ангельского звука. Вся левая часть лица, как тесто в опаре стремительно закрывал отек. Левый глаз – уже не инструмент. А, звук исходил справа. В дверном проеме появилась девица-краса, о которой докладывал Ваня. Впрямь, как в сказке – лебедь белая со скатертью-самобранкой на руках. Ловко пристроила: поднос с графином, рюмками и закусками по - над разноцветном рушнике, на скамейке крыльца. Плавно развернулась и так - же сказочно, как появилась начала удаляться.
- Настасья Сергеевна, - нарушил всеобщее мужское внимательное молчание Ловкач, - принесите, пожалуйста, больной кувшин вашей волшебной ключевой воды, таз и полотенце.
- И, мне какую ни на есть телогрейку, - хмуро добавил Ломовой.
  Он сидел на полу крыльца, в одних сатиновых трусах, поджав ноги по-татарски, в разноцветных удмуртских табани.  Насупленный, хмурый. Рельефное, мохнатое тело, свитое из стальных шнуров. Как есть – злой дух местных лесов Тэлькузё.
  Просьба Ловкача, не то, что озадачила женщину, а вызвала интерес к Николаю. На этом крыльце почти все оказывались в нижней позиции, но он явно в более проигрышной. Она подошла к лежачему, присела и провела рукой по огромному кровоподтеку на пол лица. Николай почувствовал ласкающее тепло, от которого левый глаз аж приоткрылся. И, он увидел ее глаза. Невероятно большие и ярко синие.
- Толечка, - не поворачиваясь к Ломовому, - может, что из лекарств принести?
- Принесла уже, - сдерживая вновь просыпающийся гнев, отрезал Ломовой, - все ступай давай, тащи воду.
- Если найдется, то четыре таблетки аспирина и пару анальгина, - встрял Ловкач.
- Как - же не найдется? Отыщем.
- Настя, - голосом уже больше похожим на язык зверя лесного, угрожающе прорычал Ломовой.
  Женщина тут - же упорхнула, оставив на лице Николая печать выздоровления. Навряд ли это касалось самого лица и ломоты во всем теле, но сознание к нему стремительно возвращалось уже по факту. По крайней мере, он уже без особого труда приподнялся и привалился спиной к балясинам крыльца. А, Ломовой уже разливал водку. Свою рюмку, не дожидаясь никого, хлопнул сразу и тут - же налил себе вторую. С хрустом закусил малосольным огурцом. Вытер руки об трусы и с вопросительным ожиданием посмотрел на Гриневича. Толстый особист все понял без комментариев и вышел из тени. Отодвинув Ловкача и присев рядом с Николаем, резко спросил:
- Николай Михайлович, где бумаги инженера Сканера?  Те, в которых результаты его автономных геологических исследований.
  По - видимому истолковав молчание Николая по своему, размеренно, чуть не по слогам:
- Вы, хорошо меня слышите? Понимаете, о чем я вас спрашиваю? Хотя бы головой кивните, - и, повернувшись к Ловкачу, - он может говорить?
- Безусловно. Челюсть у него на месте и цела, а вот, что с головой, извините – не академик Павлов. Дайте-ка я попробую.
    Ловкач, вернувшись на прежнюю позицию, молча, посмотрел в глаза Николаю. После некоторой паузы:
- Николай Михайлович, голубчик. Понимаю, это не лучший вечер в вашей жизни. Но, согласитесь, вы сами предложили мужскую схватку. Если, честно, лично я, после такого удара, просто не выжил. Если, конечно бы решился бросить вызов Анатолию Константиновичу. Но, у вас нет внешних серьезных повреждений, как думаю и внутренних органов так - же. Вот прислушайтесь к себе. К сердцу. К почкам. К печени. Ведь все работает. Или от удара о землю что - то болит?
  Ловкач завораживал голосом, не отрывая пристального взгляда от глаз Николая. А, глаза самого Ловкача  отчего - то казались желтыми с узкими вертикальными черными зрачками. Хотя Николай отлично помнил, что они у него карие. Этот цвет глаз и был указан в оперативке, полученной накануне приезда Ловкача. Откуда эти змеиные?
- У, вас прекрасные реакции, Николай Михайлович. Вы не только прекрасно меня слышите, вы все отлично понимаете. Согласитесь.
-Да.
- Ваш друг Сканер, про изучение местных геосинклинальных особенностей рассказывал?
- Да.
- Свои выводы он изложил письменно.
- Да.
- Он передал их на хранение вам?
- Да.
- Где вы их храните?
- Не знаю. Да пошел ты на *** жоподрал ****ый.
   И, вот тут от боли в левой части лица Николай очнулся от морока окончательно. Челюсть хоть и работала, но любое движение ее сопровождалось острой болью. А, это и вывело из состояния гипноза. Или искренний мат? То, что это гипноз, он теперь не сомневался. И, где это пацан к своим двадцати пяти плюс минус год так навострился? Не по возрасту навыки и прихваты. Одно слово – Ловкач.
  Ловкач, в свою очередь, отпрянул от Николая, словно черт от ладана. Он смотрел на Николая широко распахнутыми удивленными глазами, словно внезапно получил от него незаслуженную оплеуху, и цвет у них обыкновенный, карий. Сглотнув, произнес, с безразличием:
- Все, господа, он ваш.
- Все господа давно в Париже, - превозмогая боль в лице, попытался сострить Николай.
- Может ему еще раз врезать? – Ломовой аж подпрыгнул от удовольствия.
- Нет, - отрезал Ловкач, - вы ему соматику вырубите. Он вам вообще ничего не скажет. Дайте ему водки, таблетки и побольше воды, - и внезапно перейдя почти на визг, - так, где ваша женщина, Ломовой, чего она копается, клуша безмозглая?
- Ну, ты, это, - ошеломленно отозвался Ломовой, - это, ну, поаккуратней что ли, - и с появившейся осторожностью в голосе, негромко позвал, в темный проем дверей, - Настя, ты куда запропастилась?
  Настя тут же появилась, протянула Гриневичу эмалированный таз с большим кувшином, кружкой и полотенцем в нем. Из кармана передника коробочки с таблетками. Передала, с улыбкой, в руки Гриневича. На Ловкача даже не взглянула. А, вот Ломовой буквально сверлил ее взглядом:
- Ты, чего, как приведение из - под земли? Давно в сенках стоишь?
- Нет, Толечка, вот сию секунду и подошла. Рубашку и брюки для тебя, только и положила у порога.
- Ну и ступай себе обратно. Нам, тут с товарищами обсудить рабочие вопросы надо.
- Толечка, я спать лягу. В дальней комнате. Не буди меня больше сегодня до утра, пожалуйста. Скажи, что надо я сейчас принесу.
- Нет, солнышко, ложись спать, больше не потревожу, - произнес Ломовой с такой душевной сердечностью и теплотой, что Николай оторопел.
  Подобных интонаций не скрываемой нежности он от начальника Стройки никогда не слышал. Невольно почувствовал на своем лице теплую печать исцеления ее руки. Он с любопытством посмотрел на лица присутствующих.  У, особиста Гриневича лицо вытянулось от удивления и даже стало красивым. Исчезли жирные складки, а глаза контрастно распахнулись. У, Ловкача за маской привычного ироничного отчуждения явно выползает еще не остывший взрыв раздражения. На себя? Не мог не понять, что Настя слышала его последнюю реплику в ее адрес. Нет – отчетливо понял Николай, увидев в кривой улыбке брезгливость. Да, кто - же ты такой, гость Московский? А, Ломовой уже подхватив женщину под гибкий, девичий стан увлек ее в темноту сеней.
  За один этот эпизод – мир двух людей, а на остальной с прибором, Николай, готов даже простить Ломовому сокрушительный удар, -
- По нашей с тобой дурацкой репе, - проявился Ники, - распустил слюни, барышня сентиментальная, не теряй времени, анализируй обстановку.
- Ну, нет скопца с двустволкой у ворот, а вот второй с карабином так себя и не проявил. У, Гриневича оружия нет. Без пистолета он вообще не боевая единица. У, Ловкача ПС на поясе за ремнем, сдается, что мой и с моими отпечатками. Думаю, он ему и не нужен. Он сам по себе – оружие. А, вот зачем отпечатки?
- Будет время, будем думать. Ты лучше оцени свою физическую боеспособность. Пошевели пальцами рук. М-да, хиловато. Это общая контузия от удара – в толчке прыжка, с ускорением в полете, помноженном на вес тела Ломового. Удивительно, что челюсть не сломана даже. Плюс падение. Черт, какая дьявольская мощь.
  «Действительно мощно он меня приложил, если я сам к себе в третьем лице, да еще и при диалоге», -  думал Николай, ощущая, как гематома на лице стремительно и прочно возвращает свои позиции на левый глаз. А, нового прикосновения руки Волшебной Дивы из терема – не предвидится. За - то Гриневич с таблетками тут, как тут.
- Давай-ка,  Михалыч, подлечимся, проглоти, если сможешь все сразу, вот и водичка запить,- участливо, приговаривал он, торопливо засовывая пилюли в рот Николая, - водичка у них здесь не обыкновенная. Целебная. Мне химики говорили, что тут в родниках чуть ли не вся таблица Менделеева в свободных ионах. Знает Анатолий Константинович, где дачу строить. Он, как зверь лесной. Вот, на кой, ты с ним в рукопашную полез. Сели бы, рядком, поговорили ладком. Одно дело делаем – народу, родине и партии служим.
  Николай многозначительно скосил здоровый глаз в сторону Ловкача. Тот сидел, обхватив колени руками, безучастно наблюдая за происходящим. Ну, как есть Врубелевский «Демон», если бы не холод в глазах. Гриневич по - своему истолковал:
- Товарищ лейтенант, не могли бы вы еще раз осмотреть территорию.
  Ловкач, молча, встал и в несколько легких прыжков, слетев с крыльца, растворился за углом сруба. Ни возражений, ни яда эмоций. Призраком появляется – призраком исчезает. Где находится в данный момент – только ему известно.
- Если, честно, - наклонившись, в полголоса, доверительно проговорил Гриневич, - мне самому не по себе от этого прыткого чекиста. А, ведь совсем пацан. Не по моей линии, уверен и не по твоей. Работает только с Ломовым, но полномочия его, мое начальство подтвердило. Ему нужны бумаги Сканера. Отдай ты их ему, пусть подавится, да уберется от сюда к чертовой бабушке.
-  Где девушки и мой водитель?
- Коля, не я это все придумал. Был даже против. Разве Ломового перегнешь? А, с ними, пока, - Гриневич замялся, - пока все нормально. Девушки в бане закрыты, а водитель в сарае. Его этот ловкач помял изрядно, но все живы. Отдай, ты, эти бумажки и все будет хорошо. У, них, похоже, цейтнот, поэтому форсируют. Я, тебя, как коммунист коммуниста прошу – отдай Христа ради. И, закончим всю эту страшную сказку. У, всех непосвященных возьмем подписку о не разглашении и делов - то. Все будет хорошо. Слово офицера.
- Не ты здесь решаешь, - с трудом раздвинув тесто гематомы лица, но твердо отрезал Николай.
- Правильно рассуждаешь парторг, - похохатывая, вывалился из темноты дверного проема Ломовой. Уже в брюках, но с волосатым торсом в рубашке нараспашку и напрямую к графину с водкой. Плеснул, не глядя. Хлопнул, не цедя. Выдохнул с шумом. Занюхал рукавом рубахи. Штандартно, как припечатал, поставил рюмку на разнос. Расслабился и присел на скамейку, рядом с самобранкой от Анастасии. Глядя на Николая, из - под массивных надбровных дуг, спокойно произнес:
- Я, так понял, комиссар, ты, этим ловким умникам ничего не сказал. Думаю, добром и не скажешь. Так, вот тебе мое условие. Ты, говоришь, где хранятся бумаги Сканера, и я сохраняю жизнь его дочери. Нет?! Заливаю, жидовке пасть воском и при тебе, с живой, снимаю кожу. Сам, конечно не смогу, практики нет, а вот у моих нареченных братьев есть. У, этих скопцов древняя неприязнь ко всем жидам. Шкур с них поснимали уже не меряно. Им, только волю дай, и я ее дам. Веришь?
- Верю. Потому - что ты не человек. Ты Ломовой – сука и тварь.
- Нет, Коленька, я не сука. Я – зверь лесной. Зверем родился, зверем живу. И, в отличие от таких, как ты в таежном буреломе, райских кущ не ищу. Я, их для себя создаю сам и не жду милостей от природы. Называю вещи своими именами. Все, харэ поэтике. Я, сказал свое слово. Жду твое.
- Зачем тебе этот научный бред? Ты, все равно ничего не поймешь в рукописи Сканера. Да, и никто не поймет, даже если и есть в ней рациональное зерно. Не нашего времени и ума эти теории. Не знаю, для кого так стараешься, что готов, как фашист с живых детей кожу сдирать? Ты, же боевой советский офицер.
- Ну, ты, это, насчет фашиста?! Впрочем. Впрочем? Впрочем! Лес рубят – щепки летят. Сам говоришь, что – бред и научность эту еврейскую никто не поймет, так чего бы и не отдать, ё - моё, то, что от тебя требуют.
- Ты, ведь всех кончишь.
- Ну, тебя я давно приговорил. Ты, у меня с 54-го, как кость в горле. Шофер и девчонка - подружка –  неизбежные потери. А, дочь Сканера отпущу живой, бля, буду, клянусь памятью матери.
- Бля и будешь.
- Чего? - Ломовой угрожающе приподнялся на скамейке, - как ты мою мать назвал?
- Да, не мать твою, а тебя, урода. Ты, девчонку в психушку запрешь. Она для тебя не угроза. Более того уверен, что твои кукловоды еще в ней нуждаются, в живой. Ты - же волчара озверевший, хозяин, только на своей территории. А, для крупных хищников в большом лесу, ты – очередной расходный материал в пищевой цепочке.
- Чагой - то?
  Ломовой озадаченно плюхнулся на скамейку. Рюмка, что он недавно так красиво, штандартно вписал в разнос, тревожно звякнула об графин. Рациональные, простые и четкие решения, продиктованные его звериным чутьем, поддержанные формальной логикой, этой ночью, явно давали сбой. Николай, в течение всего этого, безумного диалога видел, как Ломовой неоднократно спотыкается об эмоциональные камни, внезапно возникающие на линии его привычного мышления. И, Николай понял, что противник сам в страхах и непонятках от собственной сверхзадачи. От этого ситуация не становилась лучше. Ломовой уже проявил свою звериную, не управляемую агрессию. От этого могло стать еще хуже. То, о чем пожалеют выжившие.
- А, ты подумай. Для чего-то тебе дадена человеческая голова на зверином теле. Вижу, как мечешься, словно Минотавр в лабиринте без просвета в тоннеле. Людей мочишь. Готов и дальше убивать. А, за что, столько жертв? Ты, же опытный контрразведчик и прекрасно понимаешь – если путь к цели устилается трупами, а цель для исполнителя не ясна, исполнитель автоматически переходит в разряд мертвяков. Получается, Толик, что ты расходный материал. У, тебя ведь нет, на руках, ни одного письменного приказа. Ни одного документа, который мог бы стать твоей страховкой. В партии ты не первый десяток лет, знаешь, как это у нас работает.
  С мимолетным замешательством Ломовой уже справился и теперь смотрел на Николая с привычным выражением пристального хищника. Каким бы он не был сильным зверем, а голова человеческая умела мыслить и просчитывать вводные и перспективы. Удивительно, что такая простая и очевидная мысль, озвученная противником сейчас, не посетила его ум раньше. Такие, как он никогда не были и не будут тупыми исполнителями чужой воли. Только на паритете понимания обоюдно выгодных целей. Шелуху, самых обаятельных одеяний, легко снимала его врожденная интуиция хищника.
  Заноза, которую воткнул Николай, вызвала невольную ретроспективу получения заказа на всю эту чертову карусель вокруг фигуры Сканера. Над монолитом четкого приказа и конкретных преференций  для Ломового, дымил, еще тогда, морок неуверенности. Он его чувствовал. Но, источник распоряжения был настолько авторитетным, всесильным и проверенным, что лишь отмахнулся. Морок рассеялся, тогда, а сейчас вспыхнул от занозы Николая.
-  Что, комиссар, предлагаешь?
- Перемирие. Временное. Пока, не выкрутимся. Я, отдам тебе оригинал рукописи Сканера. Ты, передашь ее своему Министру. Я, и ее копия – твоя страховка. На твоем шефе свет клином не сошелся. Есть и другие министры, и министры над ними. Но, мы с тобой дружно, поскольку окажемся в одной подводной лотке, будем откачивать воду и латать пробоины. Я, в твоей помощи, Анатолий, нуждаюсь не меньше, чем ты в моей.
- Пока. А, при случае – нож в спину?
- Я, людей не убиваю. Я, их использую.
- Вот за, что и не люблю вас, умников. Все - то вы, всегда во всем уверенны в обожании своего интеллекта, пока к стенке не поставят. Ладно, можешь считать, что пока меня убедил. Но, учти Коля – пока. Хочу, сам взглянуть на эти бумаги. Где рукопись?
- В здании нового райисполкома.
- Что ты мне мозги крутишь. У, этого здания еще второй этаж не достроили.
- В подвале, где по проекту, расположится архив, уже оборудована камера для спецхранения документов особого уровня доступности. И, она уже в рабочем состоянии.
-  Вне проекта? Ну, ты жук, комиссар. Обустраиваешь, значит, свое подворье. Читал, я, твои прожекты в Совмине про город. Думал – красивые фантики наворачиваешь. Знать и в правду решил стать Первым в жопе, а не Вторым в голове. Твое право. Может и к лучшему. По крайней мере, для меня. Тебя с хвоста  –  легче летать. Ну, а особый уровень доступности к этому сейфу, полагаю только у тебя? Замочки хитрые, поди, врезал? Конспиратор хренов. Ключи с собой?
- Нет. У, зама по хоз. работе.
-А! Знаю, узбек такой маленький, скользкий.
  Ломовой повернулся к Гриневичу:
- Альбертыч, слетай мухой за слепками, сам знаешь где. Нам сейчас лишние люди не нужны. Тем более на его коротком поводке.
  Грузный особист, о котором враги-друзья и забыли, тяжело поднялся с настила крыльца. Поспешно посеменил, отекшими ногами, от долгого сидения в неловкой позе, в темный проем сеней. Ломовой плеснул водку себе в рюмку. Подумал. Посмотрел на Николая. Налил вторую и протянул ему.
- Давай, комиссар, хлопнем за перемирие. Слышал, что тебе доктор прописал? Таблетки и водка.
- Откуда ты его только взял, ловкого такого?
-А, у него и погоняло такое – Ловкач. Откуда - откуда, да от верблюда. Тебе не по хрену? Он приехал и уедет. Мы, то с тобой остаемся. Кстати, а где он?
- Как обычно, где-то рядом, - пытаясь приподняться, буркнул Николай, но от острой боли, вновь обмяк, сползая затылком по резным балясинам крыльца.
- О, как я тебя, - радостно хохотнул Ломовой. Пружинисто перелетев со скамейки к Николаю, с рюмкой в левой руке, правой, уверенно, без усилий посадил того на задницу. Николай только скрежетнул зубами и с болезненным всхлипом вытолкнул из себя воздух. А, Ломовой уже вкладывал в его руку граненую рюмку. Тут- же молниеносно, не вставая, схватил свою с разноса на скамейке, подхватив кувшин с родниковой водой и соленый огурец. С глухим звоном чокнулся с рюмкой визави, опрокинул в себя и протянул, на выбор – кувшин и огурец. Как, есть Шива многорукий.  От такой эквилибристики у Николая зарябило в глазах, но он все - таки, пусть с трудом и вяло, а выпил залпом. Водка безрадостно плюхнулась в пищевод и потекла, набирая ярость.
  Ломовой с любопытством наблюдал, предусмотрительно передвинув поближе, к источнику возможного конфуза, таз и полотенце. Не понадобились. Николай пересилил внутренний спазм и дурноту. Закрыл глаза, ощущая, как первичная ярость водки растекается по всему телу теплом и внутренним комфортом. Когда глаза открыл, с удивлением увидел перед своим носом вновь наполненную рюмку и соленый огурец. Отрицательно покачал головой и самостоятельно взял кувшин с ключевой водой.
  Понимал, что много воды, именно сейчас, в себя нельзя, а все равно пил. Пил и мысленно содрогался в ожидании неминуемого, отторгнутого телом, обратного потока. Чай, не в первой, выходить из клинча жестокого похмелья. А, результаты сокрушительного, коварного джеба от Ломового, оченно сопоставимы, а по правде –  превышают. Вот сейчас живительная, искристая прохлада источников земли местной обретет температуру тела, и … Николай зажмурился, угадывая процесс, но ничего не произошло. То - ли магия родников Костоватовских? То - ли – переоценка степени сотрясения мозга? Не глядя, взял, окрепшей рукой, рюмку и хлопнул по второй. Только тогда распахнул глаза и взял огурец. Сладострастно откусить – да, боже упаси. Недавно вставленная на место челюсть не позволит. А, вот со вкусом занюхать – пожалуйста.
- Боец, - с удивлением похвалил Ломовой и, подумав, добавил, - красиво мазу держишь. Начинаешь мне нравится. Никогда не думал, что скажу тебе это.
- Давай отпустим девчонок и Петровича.
- Отпустим? Мы? Быстро ты переобулся в общие галоши. Нет, комиссар. С начала бумаги. Сам заберу. Ты – не ездец.  Поэтому сейчас нарисуешь схему, где в подвале твой схрон искать.
- Не надо ничего рисовать. Я, знаю, где эта секция, - неожиданно громко заявил, вернувшийся Гриневич с громадной связкой ключей, - вся техдокументация по жилым объектам Стройки проходит, через меня. Мне стуканул дятел - маркшейдер, что тамбур бомбоубежища заужен на полтора метра.
- Что ж ты, жопа, молчал? Мы ж, мать твою, всю Стройку шмоном с ног на голову перевернули.
- Извини, Анатолий Константинович. Информацию только сейчас сопоставил. Тогда, когда Николай Михайлович сказал про подвал исполкома.
- Тогда, извини. Ты – не жопа. Ты тупая, жирная жопа, - и уже к Николаю, - он прав?
- Да.
 Ломовой вырвал из рук Гриневича ключи.
- Который?
   Николай сразу узнал два сейфовых ключа, по хитрым бородкам. На массивном кольце они были выделены отрезками трубчатой резинки в обойму  всех его личных ключей. От входных дверей парткома, до, вспышка боли в сердце, суки – ****ь - ебучие –   от новенького французского замка в коттедж, где сейчас спала его беременная жена. Стиснув зубы, молча указал искомое. Ломовой взяв связку в руки, с гневом повернулся к Гриневичу. Тот, аж попятившись, залепетал оправдываясь:
- Мы понимали, что это от сейфа, но мы его не нашли. Только Анатолий Константинович, в тамбуре бомбоубежища нет никаких дополнительных дверей.
- Там налево фальшь - стена, при нажиме отодвигается – сухо пояснил Николай. Правый ключ от внешней двери, левый от внутреннего сейфа. От входа в тамбур ключ есть у Гриневича.
- Глубоко эшелонировался, комиссар. Надежно в землю окапываешься. Значит и в прям надолго. Мы сейчас уедем, а вдруг тебе скучно станет, ты мне весь штоф опорожнишь и оживешь, потянет на подвиги. Эй, Ловкач, - негромко, так позвал.
- Разумеется, Анатолий Константинович, - тут - же появился в круге освещенного крыльца Ловкач, - я, с удовольствием составлю компанию уважаемому Николаю Михайловичу.
- Тогда в гору. Гриневич! Выводи машину. На твоей поедем. У, тебя рация и спецпропуск на паром. Пока доедем согласуешь с армейскими.
- Свою выведу, - с обреченностью и грустью в голосе, согласился особист, - что с комсомольцами делать?
- Пусть спят.
- Да, не с нашими, - Гриневич кивнул головой в сторону Николая, - с его?
  Ломовой, что уже на векторе новой движухи энергично приводил в порядок свой внешний вид, резко тормознул и вопросительно посмотрел на Ловкача.
- Машина отошла от ворот полчаса как. Насколько далеко – не знаю. В ней только водитель. По задам усадьбы ползает диверсант-любитель, один. Угрозы не представляет. Но, еще один, о чем уже докладывал, ушел лесом, в сторону Стройки. Так, что кто и сколько здесь будут через два часа, как минимум – остается только догадываться.
   Ломовой, оскалясь по волчьи в сторону темного леса, сосредоточенно просчитывал умозрительную комбинацию. Резко в сторону Николая:
- С тайником никаких подлянок?
- Нет.
- Тогда по коням.
                Смерть, как прелюдия.
- Как вы себя чувствуете Николай Михайлович? – участливо прервал молчание Ловкач, - может водочки чуть-чуть? Мне, ясный перец, нельзя. При исполнении. А, вы вроде как на больничном.
- Кончай скалиться. Лучше определись в пространстве, хотя бы по имени. Все Ловкач да Ловкач. Зовут -  же тебя, как-то по человечески?
- Редко меня зовут, все больше – посылают. Каждый, разумеется по- своему и по отдельному адресу. Вот куда вы, к примеру, конкретно сейчас меня послали - я и без слов понимаю.
- Да, ты остряк товарищ лейтенант.
- А! Вы про звание, в которое меня произвел этот жирный Гриневич?
- По возрасту даже на старшего не тянешь. Разве, что за особые заслуги, внеочередное.
- И, вы знаете сколько мне лет.
- Перестань юродствовать и выкать. Судя по твоим навыкам и сноровке, не удивлюсь, если ты майор. Возраст – дело хитрое, не константа для категорической оценки.
- Приятно с тобой беседовать. Но, если скажу сколько мне в действительности лет, ты сильно удивишься, а затем умрешь. Поскольку я тебя убью. А, этого допускать нельзя, пока. Хотя поговорить нам есть о чем, предварительно. До того, как животные вернутся.
- Животные?
  Казалось бы, ставшая четкой, картинка происходящего, внезапно поплыла и Николай опять увидел перед собой громадные желтые глаза с черными вертикалями узких зрачков. Повторялся прием гипноза, как в предыдущий раз, когда Ловкач допрашивал его с пристрастием.
- Никакой это не гипноз, - внезапно заявился в голове Николая Ники, - он тебе напрямую в башку лезет. Гони его на ***. Проверенно – работает.
  Только в этом отпала необходимость. Рассеялся морок. Николай глядя, в уже человеческие глаза Ловкача, с улыбкой и ласково так спросил:
- Кто ты? Тварь болотная. Нежить лесная?
-  О, Коленька в этом русле, беседе нашей не течь. Да я особо и не рассчитывал. Испорченный материал. Но, попробовать стоило. Очень жаль, что не помнишь своих корней. Даже знать о них не желаешь. А, вот я о тебе знаю все. И о папеньке, с маменькой и о сестрах твоих и о братьях. О мыслях и желаниях потаенных. Весь елей и грязь души твоей, у меня, как на ладони. Тебя сегодня и без меня убьют. Для этого животные существуют.
- Животные?
  Казалось бы, ставшая четкой, картинка происходящего, внезапно поплыла и Николай опять увидел перед собой громадные желтые глаза с черными вертикалями узких зрачков. Повторялся прием гипноза, как в предыдущий раз, когда Ловкач допрашивал его с пристрастием.
- Никакой это не гипноз, - внезапно заявился в голове Николая Ники, - он тебе напрямую в башку лезет. Гони его, опять, на ***. Проверенно – работает.
  Только в этом отпала необходимость. Рассеялся морок. Николай глядя, в уже человеческие глаза Ловкача, с улыбкой и ласково так спросил:
- Кто ты? Тварь болотная. Нежить лесная?
-  О, Коленька в этом русле, беседе нашей не течь. Да я особо и не рассчитывал. Испорченный материал. Но, попробовать стоило. Очень жаль, что не помнишь своих корней. Даже знать о них не желаешь. А, вот я о тебе знаю все. И о папеньке, с маменькой и о сестрах твоих и о братьях. О мыслях и желаниях потаенных. Весь елей и грязь души твоей, у меня, как на ладони. Тебя сегодня и без меня убьют. Для этого животные существуют.
- Так понимаю, ты Ломового назвал животным.
- Назвал. Он и есть животное. Хищник. Умный, сильный, хитрый, но охотно поддающийся дрессировке.
- И, он непременно убьет меня сегодня? Не смотря на договор?
- Именно. Живым ты ему не нужен, при любом раскладе. Как и все те за кого ты вписался. Это конечный флоп.
  У, Николая перехватило дыхание, предательски опять потемнело в глазах. И, все таки выдавил из себя:
- С Дианой все в порядке?
- А, чем она хуже других? Разве только тем, что знала о работе отца. Выяснилось, что вообще ничего не знала или уже не помнит. Ты - же ее опекал последние два месяца и прекрасно отдаешь себе отчет в каком она психическом состоянии. В данной ситуации она лишь наживка на тебя. Сработало. Но, ты все не о том думаешь и говоришь. Тебе собственную задницу спасать надо. И, как не странно, я могу тебе помочь. Более того, я этого хочу.
- Что с Дианой, сейчас? Жива она?
- Они все уже полутрупы. Особенно твой водитель. Он точно не жилец. Видел я садистов, но эти Ломовские из ларца два скопца нечто уникальное. И, ведь силища – нечеловеческая. И, ведь, что любопытно …
- Я, задал тебе вопрос.
- Ах, ты о девочке. Если бы ты потребовал от Ломового ее показать, то отказался бы сотрудничать, увидев. Да, она жива, но лучше бы умерла сразу. До, того, как они ее обработали черенком от лопаты.
- Кто от лопаты? Каким черенком?
- Не тупи. Чего, как маленький. Это твои комсомольцы могли и обасрались. Всю баню Ломового облевали. Ты - то ведь кадровый контрразведчик – калач тертый.
- Я, не понимаю, о чем ты говоришь.
  Николай действительно не понимал, а чувствовал, как нечто громадное, далекое от мира человеческого, медленно наползает на него всего, вдавливая в доски крыльца. Неумолимо. Непостижимо.  Неизбежно в понимании чудовищного содержания, вроде как, услышанного? Еще секунда и мир разорвется. Испуганным зверьком трусливо дрожа, метнулся в тень сознания и спрятался, задиристый циник Ники. Николай, чеканя по слогам каждое слово произнес, отстраненно и все еще не принимая очевидного, произнес:
- Ты, сказал, что вы изнасиловали Диану черенком лопаты.
- Не мы. А, эти нелюди Ломового. Его местные боди - гарды, эти двое из ларца одинаковых скопца. Правда с поводка их спустил Ломовой. Хотя в этом не было никакой целесообразности. Я, ее ментально просканировал. Она действительно ничего не знает о теории отца и тем более о твоем тайнике. А, вот подиш - ты, ну, не могут животные без звериных утех. Ты, бы видел, что они с твоим водителем сотворили. Я, уж промолчу про вторую девчонку. Мрак. Жуть. Шалят парниши. Впрочем, какие они парниши? У этих евнухов, с детства одно – злоба и месть ко всему миру. А, мозгами и сердцем их природа при рождении обделила. Моли бога, что бы тебя Ломовой просто пристрелил. Хотя этот сам марать руки не будет. Тебя Гриневич пристрелит. У, тебя на него компромат. Тоже еще тот шалун толстопузый. За его грешки и по нынешним временам к стенке поставят, не задумаются. Вот на кой, скажи ты эту тупую крысу в угол загнал? Ты его с мотивировал на сближение с Ломовым, а сегодняшними событиями окончательно кровью повяжешь. Чему вас только в спецшколах учат? Ты и мальчика диверсанта приговорил. Прикажут, уберу в миг. Хочешь скажу, где он в данную секунду прячется.
- Не хочу. Хочу понять и услышать, что ты от меня хочешь. Болтаешься передо мной, как *** на веревочке.
- Фу. Опять материшься словно сволочь  последняя. Впредь воздержись, пожалуйста от ненормативной лексики. Не выношу. Раздражает.
- Тогда дай папиросы и спички.
- Пожалуйста. Хотя тоже очень не одобряю. Лучше водочки, а?
- Водки и папирос.
    Ловкач, игриво подмигнул, вспорхнул с пола, протанцевал к скамейке, где разнос с графином. Налил рюмку, с горкой. В том же узоре плавных движений, вернулся на место, достав из ниоткуда пачку «Казбека», спички и не пролив ни капли из рюмки. А, вот Николай расплескал щедро, приняв и выпив залпом. Не сминая гильзу папиросы, прикурил. Жадно затянулся, отчего болезненно всхлипнули ушибленные ребра и закружилась голова. Мощную струю дыма на выдохе пустил в лицо Ловкача. Того аж подбросило от омерзения. Из глаз брызнули слезы, смазливое лицо искривилось в приступе кашля.
- Ну, что ты за человек!  - на грани истерического дисканта, взвизгнул Ловкач, суетливо разгоняя лиловое, в завитках облако, перед собой.
- Красиво, - одобрил Ники в голове Николая, - только бессмысленно.
-А, появился огрызок, - почти с радостью отреагировал Николай.
-  Сам огрызок. Еще не известно, кто из нас двоих настоящий. Сейчас он тебе врежет. Готов к блоку? Или уже привык к накаутам? А, нет, смотри-ка мобилизовался. Значит ты ему очень нужен. Интересно зачем? Рукопись Сканера, твоя единственная гарантия, поди, уже на пути сюда. Похоже не только в ней дело. Кстати, если ты не заметил, то он пидор. А!? Не хотел бы побаловаться мужеложеством? Из любопытства.
- Да, пошел ты.
- Нет, ты видел, как он реагировал на обнимашки Ломового с Настей? Эк, скукожило тварь болотную, на проявление человеческой нежности. А, визжит?! Вспомни, как он такой сильный, ловкий, невероятно подготовленный профи сорвался в первый раз: «Ломовой, где твоя женщина!».  Точно в интонациях. Как, в дымовой атаке, ему в ноздри, сейчас. Не любит нежить, ни табака, ни мата, ни проявления чувств человеческих. Кстати у тебя папироса погасла.
- Если он не человек, то кто?
- Серьезный вопрос. Без всякой смехуинки, отвечаю – не знаю. Да, хоть чёрт лысый. Тебе с ним не под венец –  драться надо. Что, точно ему не в прок – ты уже в курсе. Думаю, в третий раз он к нам в башку не полезет. В открытую штыковую – не осилить. Хитростью тактической – не переиграешь. В, бога ты не веришь. Фарт, просрал. Единомышленников рядом нет. Даже застрелиться не можешь. Самое паршивое – ты дочь друга не уберег от насилия и от смерти уже не спасешь.
- Да, что б тебя!
- Меня? Тебя, Николаша. Тебя!
   От боли зубовного скрежета, через бедолажную челюсть молнией прострела в мозг ушибленной головы во все беспомощное тело, так бабахнуло, что Николая аж подбросило на половицах крыльца. А, когда разжал судорожно сжатые веки, то первое, что увидел перед собой – глаза Ловкача. Человеческие. Без змеиных вымороченных прибамбасов. Внимательные и даже с выражением сострадания.
- Сочувствуешь?
- А, как -же, уважаемый Николай Михайлович. После такого удара от Ломового, не каждый выживет. У, вас только челюсть пострадала, да общая контузия.
- Стреляться, ты бы не дал.
- Конечно.
- Но, если бы захотел, то Ломовой меня бы просто задушил. Похоже не Ломовой, а ты дирижируешь всем оркестром. Еще раз спрашиваю и в последний раз. Кто ты? Если не ответишь – кранты, конец базару и ждем его возвращения.
    Ловкач, не меняя позы, от которой обычный человек, давно бы кувыркнулся на бок, улыбнулся и ласково предложил:
- Может быть еще водочки? От первой не поперхнулись, птахой пролетела. Вторую в до гонку?
- Лучше прикурить.
- Как доктор, решительно протестую. Вам противопоказано.
- Так, ты еще и доктор. Жду ответа на конкретно поставленный вопрос.
- Я, знал, Николай Михайлович, что с вами будет не легко…
- Либо, ты отвечаешь, либо я леплю своё дуло и зачеркиваю сегодняшнее число – 16 мая 1958-го.
- Это крайне сложный вопрос и на него нет однозначно простого ответа, который бы вас всецело удовлетворил. Вы, ведь ждете от меня искреннего и полного ответа, а я боюсь, что не смогу на должном уровне, вашей вере на мое слово, донести до вас правдивость содержания ответа. И, это может поставить окончательный крест на моём с вами контакте. А, это не желательно для меня лично.
- Аркадий, не говори красиво.
- В отличии от Аркадия Кирсанова, я не только понимаю о том, что говорю, я осознаю значение понятий, а так - же всю степень влияния этой вербальной информации, не укладывающейся в рамки привычного мировоззрения, на ваше мышление. Вы, элементарно оттолкнетесь от того, что не в силах понять. Дальнейшее отчуждение, не в наших с вами интересах. Поэтому, если честно, я в растерянности. Времени у нас мало. Я, тактически планировал склонить вас к сотрудничеству – здесь и сейчас. Сущность стратегических позиций безусловно придет позже. И, оно придет, и очень скоро, не сомневайтесь. Для этого вы не просто хороши в обладании врожденными возможностями. Вы достаточно подготовлены к этому интеллектуально. У, вас есть власть над людьми и по должности, и по призванию. Вы, бы и без меня прошли свой земной путь в сиянии звездного неба. Но, сегодня вы просто умрете. Бездарно, тупо, безвозвратно. Ваш выбор?
 - Если честно, то я нифига не понял из твоей пафосной блевотины. То, что я готов на сотрудничество с тобой – факт и плевать мне, по гамбургскому счёту, кто ты такой на самом деле. Да, хоть дьявол во плоти. Позже разберемся. Мне, принципиально знать, здесь и сейчас, где девчонки и Петрович? Покажи мне их.
- Ах, это? Ну, что ж, Николай Михайлович, а я вам верю, здесь и сейчас. Как вы верно подметили. В деталях разберемся позже. Вы, сможете встать и пройтись до хозяйской баньки?
- Если поможешь.
   Не смотря на субтильность телосложения Ловкач действительно оказался неимоверно сильным и проворным существом. Стальная хватка на запястье правой руки и Николай уже задницей в упор, на перилах крыльца. Без рывка, без надрыва. Медленно, красиво и как, то очень быстро. Ни одна ниточка в узелках побитого тела Николая не всхлипнула. Только голова пошла каруселью совместно с окружающим миром, но без чернильных пятен перед глазами.
   Левую руку, из подмышки Николая, Ловкач убрал, но правой продолжал крепко удерживать запястье.
- Головокружение сейчас пройдет, - авторитетно, со знанием дела, миролюбиво заверил Ловкач. Захват не ослабел, он чуть дрогнул, но все поведение Ловкача изменилось, как то в раз. На секунду Николаю показалось, что опять видит желтые глаза с вертикальными черными зрачками, на таком близком, сейчас, к себе лице Ловкача. Сам Ловкач напряженно замер и словно собака в стойке повел носом.
- Кстати, а ты заметил, - опять внезапно и точно не к стати появился в голове Николая Ники, - у, Ломового на подворье ни одной собаки. Но, это к слову, а сейчас что-то происходит. Матернись - ка на всякий случай.
- Да, пошел ты на ***! Не до тебя сейчас.
- Что?! – взвизгнул на высоких Ловкач и отшатнувшись от Николая разжал хватку на запястье.
- Да, ****ый в рот, чуть не ****анулся, с этой охуительной верхатуры. Взялся за гуж, не говори, что не дюжь. На, кой, поднимал, если на пол пути бросаешь?
    Сказано было это не из-за подзужки Ники, а на волне паники, от души. Тело Николая действительно опасно качнулось назад. Вцепившись обеими руками в перила крыльца, он с трудом удерживал равновесие вертикального положения, перенося вес тела в перед, в упор на дрожащие от слабости ноги.
- Николай Михайлович, - уже откровенно злобно ответил Ловкач и глаза теперь у него очевидные, те самые – змеиные, - я убедительно просил вас не материться. Помолчите, пожалуйста секунду. На секунду заткнитесь пожалуйста. Держитесь крепче за перила и молчите.
- Тебе не угодить. То, сам ****ишь без умолку и меня в диалог вовлекаешь. То, рот затыкаешь и сам в соляной столб превращаешься. Ты, не волнуйся за время, спешить некуда. Ломовой не вернется.
- Почему?
    Ловкач, как в кино, словно по кадрам сменил глаза. Теперь они у него были вполне человеческие.
- Растяжку поставил. Поставил в нутрии тайника, перед сейфом. Ломовой, конечно фронтовик, но такой подлянки от меня не ожидает. А, если впереди себя тюфяка Гриневича двинет, то уж точно – из подвала не вернуться. У, меня в сейфе не только рукописи Сканера, а еще масса интересных бумажек и любопытных вещей исключающих интерес посторонних.
- Ты лжёшь. Я, тебе не верю.
- Ну, на конец-то ты по человечески заговорил, а то все на Вы стелешь. На, Вы – родителей достойно, а я их, родителей своих, не знал, не помню. Оттого всю жизнь ко всем на – Ты, если по настоящему от души и от сердца, как с равными от бога. Все остальное – игра речи от Лукавого, для соблюдения субординации в иерархическом поле, да артикли оценочных эмоций. А, от тебя могилой смердит, как ты не выражайся. Поверь мне тварь на слово, если не чувствуешь.
    Выстрел резанул пространство настолько ошеломляюще мощно, что Николай мгновенно оглох и потеряв равновесие рухнул головой в перед на доски крыльца. Первыми отреагировали ослабшие колени, оттого упал на четвереньки, на упор выбросившихся, по инерции руках. И, как в детской подлянке «скамейка», через него перенесло тело Ловкача. Пуля предназначалась для него. Об этом свидетельствовало темное расползающееся по спине пятно от вмятой дыры, под левой лопаткой. Ловкач не проявлял признаков жизни. Мертв? Николай лихорадочно обшарил тело в поисках оружия. Ничего.
   Во след прозвучало еще два выстрела, но глухо, словно палили под водой. И, снова тишина звенящая. Или это звон в ушах от первого выстрела?
- Чего расщеперился, как рак в кастрюле? Вставай давай. Оценивай ситуацию, аналитик чёртов, комбинатор хренов.
    Ага, это неуемный Ники.
- Ну, да. И, это не так уж плохо, если собственная голова отказывается думать. Поднимайся, с колен и мозги включай. Сдается, что это твой юный витязь народной дружины проявился. Больше некому. И, стрелял он из той точки, где один из скопцов Ломового, крыльцо держал под прицелом – на чердаке сарая, над дизелем. Размеренное ворчание генератора, сейчас отчетливо слышно.
   Не без усилий, и не без боли, но Николай поднялся на ноги. И, во время. Дверь сарая, с шумом, распахнулась, на пороге, с трехлинейкой в руках появился, тот самый молодец, имя не всплывает, хоть тресни. По-моему Стас? А, полное, Станислав? Интересно ударение на «и» или на «а» в окончании?
- Ты, у него ещё отчество спроси, мудак. Ты, фамилию его никогда не знал – расходный материал, как тысячи, по твоей обосранной жизни, - Ники.
- «В». В жизни.
- Пусть. Главное в твоей и обосранной. Сам знаешь цену своим эполетам. Встречай героя. Он единственный твой ресурс здесь и сейчас.  Не забудь, мальчишка в первый раз стрелял по живым мишеням, уверен. Кураж? Псих? Прагматик? Приглядись.
   Стас, с винтовкой на перевес, уверенно пересек двор и подошел к крыльцу. Вид у него сосредоточенный, напряженный.
- Михаил Николаевич, второго с двустволкой, подстрелил у ворот. Старуху запер в избушке за домом. Больше в усадьбе никого нет.
- В доме еще двое!
   Стас вскинул винтовку, а Николай резко повернулся на женский голос за спиной. Из темного дверного проема вышла Настя.
- За них не переживайте. Они мертвецки пьяны. Скажите, Николай, вы действительно оставили гранату у тайника?
- Нет. Блеф.
- Я, почему-то так и подумала. Тогда, вам необходимо быстрее отсюда уходить.
- Настя, не знаю вашего отчества, у меня здесь друзья, вы знаете, где они? Что с ними?
- Все мертвы. И, вам лучше не видеть. Просто уходите отсюда скорее. И, это кажется ваше?
    Женщина протянула Николаю тяжелый Стечкин, который прятала в руке за спиной.
  Николай шагнул ей на встречу. Колени по предательски подломились и он теперь на них стоял, с трудом сдерживая тошноту и ловя баланс хоть какой-то видимости вертикального положения. Настя сама его подхватила и с помощью Стаса приподняла, притулила к балясинам крыльца. Пистолет лег на перила, по соседству к стволу прислоненной юношей винтовки. Молодая женщина в импортном, темно-синем нейлоновом спортивном костюме и в отличных китайских кедах, как-то по бабски всплеснула руками и по - деревенски речитативом приговорила:
- Ну, вот куда, вы в таком состоянии пойдете, а!? Машина Толина -то, та, что в гараже не на ходу ведь.
- Мне необходимо быть в Хижине шамана.
- Это родник-то, что под горой, у Камы?
- Да. Но, с начала, обязан увидеть своих друзей.
- Николай Михайлович, - разбавил свое молчаливое присутствие Стас, - наш газик на 17-ом километре, по отвороту на просеке.
    Николай внимательно посмотрел на юношу. Ни суеты, ни паники, ни шока.
- Правильно, приглядывайся, - тут - же вставил Ники, - дельный паренек. Мало того, что он тебя спас, по-моему настоящий солдат, каким тебе не стать. На таких стояла и стоять будет земля русская, третий Рим, бля, а все равно вчитывайся.
    Николай, привычной шторкой со - знания, отключил Ники.
- Нет, Стас. Этот канал отхода нам Ловкач обрубил.
- Этот, что ли? – юноша указал взглядом на тело Ловкача.
- Этот.
- Я, его убил? Вы проверили?
- Думаю, это, просто так не убить. Впрочем, здесь и сейчас он для нас не опасен. А, что с мужиком у ворот? Ты - же его не проверил.
- Чего проверять, - нахмурился Стас, - я ему башку разнес, со второго.
- В армии натаскали?
- Отшлифовали, - и все больше хмурясь, к Насте:
- Девушка, а это, ну, они вам не родственники?
- Нее. Дурны шибко, людского в них мало было, но мне зла не делали. Жалько конечно. Ну, да по себе сбрую справили. Вы-то, куда, сейчас?
     При помощи Стаса и Насти, Николай сначала увидел Петровича в сарае, где урчал генератор. Тело весело, как на дыбе, в петле веревки перекинутой через стрешнину, со вспоротым животом, словно свинью свежевали. Настя не заходила, за дверьми осталась, как чувствовала – не надо видеть. А, хмурый Стас, пояснил:
- В сарай, через курятник пролез, когда стрелка вычислил, а как увидел Петровича, то все понял. Либо они нас. Либо мы их. Выбора не оставили. Как, думаете, кто его это, ну так по звериному?
     Николай промолчал. Меньше всего хотелось думать об этом. Семь лет при лагерях, но подобного не видел, а Ники испуганной белкой притаился за своими шторами и просто дрожал молча.  Ширма Ники пригодилась Николаю и в бане.
   У, порога в предбанник, лежала, связанная по рукам за спиной, конопатая хохотушка из проектного отдела. Николай, опять не вспомнил имя человека. Он привычно положил два пальца на сонную артерию. Зачем? Что бы убедиться, что девушка мертва? Словно и так не понятно по застывшим, в крови, волосам и бурому полену у головы.
    Николай сдернул с веревки ближайшую сухую простынь, накрыл тело. Снимая вторую –  для кого? Диана? Никина ширма в голове Николая вздыбилась и пошла пузырями, как горящая кинопленка. Поэтому не переступил порог сразу, здесь и сейчас. Пусть на реверсе – здесь, но где-то вчера. Казалось так будет ровнее принять неизбежное. Только баланс не приходил. Со - знание с Ники не выдерживало миро - биения в аритмии разрывающегося сердца. Николай, вжившись руками в косяки, перенес в баню левую ногу, а вот правая не поддавалась, но он и так видел белеющее нагое тело, безжизненно лежащее на верхнем пологе.
  Под его рукой что-то произошло. Движение. Николай не сразу врубился, что это Настя юркнула, опережая его.
- Она живая, живая, я сама слышала, что её не будут убивать.
   Настя суетясь над Дианой в банной темноте, радостно вскрикнула:
- Живая, живая. Только врача надо! В больницу её надо, к доктору.
    Николай не доктор, но именно это слово вывело его из ступора и он ломанулся в темноту  к светящемуся телу.
      Втроем они вынесли Диану в огород и положили на простыни. Девушка действительно была жива. Пузырьки крови на её губах появлялись и лопались. Это отчетливо видно в молоке белой ночи, как и широко распахнутые темные глаза.  Глаза не реагировали на людей, не отзывались на звуки и касания. Не отражали предрассветное небо. Черные чернее самой черноты. В них не было жизни.
   Николай стоя перед Дианой на коленях, держа её ладонь в своих окровавленных руках, видел перед своими глазами, как корчится в огне кинопленка его сознания. Ему не нужны такие знания. Ему вообще ничего не нужно. Откуда-то голос Стаса:
- Кто их увечил, Настя? Ломовой?
-  Те, двое, что спят в избе. Да, остановись ты, торопыга оголтелый. Не ходи никуда, парень. Не бери напрасный грех на душу. Их, Варвара медянкой опоила – Толя велел. Еще с вечера. Они сами не ведали, что творили и вряд ли вспомнят, если Толя не припомнит. А, он припомнит, для того и зелье варилось. Думайте мужики, как барышню в больницу везти? В ней, душа, едва держится. Изошла кровью вся.
    Николай, вздрогнул, от того, что Настя, положила руку на плечо, а мир начал фокусироваться в глазах.
- Кровь я сейчас остановлю. Только доктор нужен. До Воткинска ей нужно.
- Да. Только с начала – Хижина шамана. Поможешь нам добраться?
   Они добрались до родника под горой, пологой лощиной, к урезу правого берега Камы. Настя, помогала передвигаться Николаю. Стас нес на руках Диану. У замшелого сруба оба вопросительно посмотрели на Старшего. Николаю знаком и привычен этот взгляд, но здесь и сейчас, Старшим он себя не чувствовал. Окружающий мир собрался в единый узор, но что с ним делать дальше? «Прошедшее вчерашнее, там» - сплошные вопросы. «Неопределенное сегодняшнее, тут» - катастрофа, боль и кровь. Здесь и сейчас – только брат Иван. Он – Старший. Дождаться.
- Стас.  Протри все отпечатки и отдай винтовку Насте. Уходи к Стройке берегом. У, тебя сегодня первая смена – выходи, как обычно на работу. Никому, ничего докладывать не надо. Предпринимать ничего не надо. Жди меня. И, пожалуйста, перенеси Диану в сруб. Местные на этот родник ходят редко. Для них, здесь – сакральное место. Отсижусь.
- Настя, как можно скорее возвращайтесь в усадьбу. Стрельба всполошила деревню, кто ни -будь обязательно появится еще до приезда Ломового.
- Нее. Они его боятся, никто на усадьбу не сунется. Хоть бы и пушки палили.
- Тогда ждите. Отчего-то уверен, что он вам  ничего не сделает. Вы просто проснулись от выстрелов.
- Нет, не сделает. А, если не хочу возвращаться? Хочу с вами остаться.
- Он будет искать, в первую очередь вас. Непременно придет сюда. Если уже не идет. Он - же зверь. В лесу, как дома.
- Нет. Он еще не приехал. Я, услышала бы.
     Николай невольно прислушался. И впрямь тишина невероятная, но живая, уверенно наполняемая, не навязчиво робким щебетаньем птиц. Ночь кончилась. Из глубокой лощины не видать, только чувствовать – солнце на востоке уже проснулось. Странно, но он был уверен, что с этой береговой точки обязан быть слышен гул могучей Стройки. Шум, который давно вошел в его мироощущение. Вот выйди он сейчас к урезу воды и увидит скелет будущего гиганта, уткнувшегося в левый берег, а звука нет. Нет даже гудков пароходов, что обычно больше всего тревожили утренний сон. Сон? И, он словно вынырнул с глубины и  плавает на поверхности сразу двух огромных синих озер. Глаза молодой женщины. Взгляд  безмятежный и одновременно бушующий силой. В этих глазах он тонул уже, там на досках крыльца, после сокрушительного удара Ломового, при первой встрече с Настей. Как и тогда он почувствовал от озер этих, теплую волну силы. Обращенных именно к нему.
- Николай Михайлович, - появился в низком проеме сруба, Стас, почему-то с обнаженным торсом, по - прежнему хмурый и сосредоточенный - я, конечно выполню ваш приказ, но мне кажется вы поступаете не верно. Девушке необходима срочная врачебная помощь.
- Почему голый?
- Кто голый? А! На куртку положил. Рубашку под голову засунул. Так дойду.
- Вот и двигай, солдат. Успевай на смену.
- Есть.
      Стас, как- то нелепо взмахнул правой рукой, словно честь отдать, а спохватившись безвольной плетью бросил её в низ. Красноречивый жест получился, к месту. В иной ситуации Николай бы потешился. В текущей, только смотрел с облегчением, как юноша удаляется, уверенно и ловко преодолевая склон лощины по отвесной прямой.
- Хороший хлопчик.
-Что? Настя, почему вы до сих пор здесь? Берите винтовку и бегите в усадьбу.
- А, ружье положить на сеновале и оттереть пальцы.
- Правильно, - несколько оторопев, подтвердил Николай.
- А, за тем, все рассказать Толе и послать его сюда.
- Зачем?
- Что бы вы его убили. Вон, у вас, какой револьвер большой и грозный.
   От неожиданности и обыденности сказанного, что - то внутри Николая, аж жалостливо всхлипнуло, а правая ладонь легла на рукоять Стечкина, небрежно засунутого за брючный ремень на поясе. Тем не менее он нашел в себе силы слабо улыбнуться:
- А, если он меня?
- Нет. Вы сегодня не умрете. Вам еще дочку вос - питать надо.
- У, меня нет дочки.
- Будет, через два месяца. Сердечко у нее не очень здоровое, но вы с женой все правильно сделаете  и во время. Девочка долго проживет.
- Вы для всех, такие прогнозы строите?
- Нет. Редко, когда и сразу вдруг. Не могу по желанию. Само приходит и не про всех.  Вот у Толи будущего никогда не видела. И, не хочу. Хочу, что бы он умер сегодня.
- Вы, очень странная девушка, Настя. При иных обстоятельствах, только бы и делал, что разговаривал с вами, но сейчас пожалуйста уходите. Заберите винтовку и уходите, поскорей, в усадьбу. Ломового я уничтожу, но позже. Сегодня больше никто не умрет. Хватит смертей на сегодня.
    Настя, неловко повесила на левое плечо тяжелую трехлинейку и молча пошла по тропинке, по дну лощины в гору. Винтовка, не только уродливо согнула ее хрупкую фигурку она цеплялась прикладом о землю, беспорядочно торчащие корни сосен, затрудняя и без того медленное движение девушки.
- Настя! – негромко окликнул Николай.
     Девушка торопливо оглянулась, покачнувшись от веса громоздкого оружия.
- Скажите Настя, что будет с Дианой?
   Расстояние не великое, совсем не далеко ушла, оттого прежним тихим ручейком в утреннем лесу:
- Когда мы её нашли, в бане, она очень сильно кричала от боли. Сейчас совсем тихо. Никто не знает, кто и чем теперь поможет. Она уходит вместе с болью.
    Развернулась, перекинула ремень винтовки с левого плеча на правое и на удивление резво скрылась за поворотом крутой лощины.
- Настя! Подождите! – в полный голос закричал Николай, - я, ничего не понял, объясните. Вернитесь. Вернитесь немедленно.
   Еще не окончив фразу призыва, он понял – пояснений и дополнений к сказанному уже не будет и Настю ему не догнать. Придерживаясь за древние бревна хижины он нырнул в темноту покосившегося сруба.
               Шаг вперед, два шага назад.
      Они долго сидели прямо на земле, запрокинув головы глазами в небо, упершись затылками в старый сруб. Над елями на северо-востоке вставало солнце, и вовсю пели ранние птицы. А, Ники рассказывал. Речь прозрачная, неспешная, как вода, что журчала за спиной, но по-прежнему непреодолима в движении к купели смысла, как сам родник.
- Вот такой кровавый театр теней, брат, - окончил рассказ о событиях прошедшей ночи Николай, - что делать Вань?
- А, погоны тебе не подсказывают?
- Пошел ты, со своим сарказмом…
- Да, какой, бля, сарказм – фигура речи о твоих административных ресурсах. Тщательно поскреб сусеки? Ничего больше не видишь?
- Мне нужен люфт, дня на три - четыре, потом крутану баранку, и, как ты говоришь – мама не горюй, мало Ломовому не покажется.
- А, если он, через три - четыре минуты здесь, со сворой своих псов будет?
- Нет у него сейчас под рукой своры. Гриневич особист, жирный тюфяк да два сопливых придурка номенклатурных, чем-то опоенных.
- Видел я, твоего Ломового. Зверюга лесная, каких поискать. Эко он тебя приложил – до сих пор полумертвый. А, если учесть, что изба – арсенал, не удивлюсь наличию автомата. У, тебя, вижу шпалер то - ж не хилый, плюс моя пукалка, Чинара подбежит –  еще ствол.
- Придет ли?
- К бабке не ходи. Я, пришел – и он на подходе.
- Ваня, вы, когда усадьбу пасли, хоть одну собаку видели на подворье?
- Нет. Чего спросил? Там вместо псов скопцы были. Ай, молодца, твой комсомолец! Скопцам –  земля прахом. Куда раньше глядел Коля? Таких мужиков, как твой КМС издали чувствовать надо и прикармливать загодя. Теперь второй вопрос – что, с девчонкой делать? Нахрена ты её вообще сюда притащил? Хотя, чего спрашиваю? Коли ты именно из-за неё всю эту кашу заварил. Темнила, ты, Коля. Веришь, не нравилась мне вся эта карусель изначально, а теперь, когда мертвяков штабелями – бежать от тебя хочется. Чем быстрее и дальше, тем лучше.
- Нет, Ванечка, может я и мудак, и сам ничего не понимаю в происходящем, но чувствую – не случайно тебя именно сейчас ко мне прибило.
- Поясни.
- Я, достаточно точно описал Ловкача?
- Живописней некуда. Босх отдыхает. Меня бы так в аут послали, как тебя, не так бы написал.
- Иван, отбрось скепсис и выслушай меня внимательно. Мы, никогда с тобой об этом не говорили и ты, мне ничего не рассказывал.  Я, знаю, что ты убиваешь людоедов со времен блокады в Ленинграде. Ничего не знаю о причинах побудивших тебя к этому, могу только догадываться. Каннибализм – дело в 42-ом зимой, да и в 43-ем для Ленинграда, обычное. Остановили с трудом, до сих пор, нет-нет – в Конторе аукается. Никого из нормальных людей это с ног на голову не ставило. И, ты, не психопат. Знаю, что последние 10 лет ты гоняешься по всей стране и убиваешь, но не всех. Выборочно. Почему? Ведь ты не псих и не контуженный. Отчего избирательность в толпе людоедов? Ответишь  –  развеешь для себя сомнения в моем рассказе.
     Тяжела, возникшая пауза. Оба напряженно смотрели в глаза друг - друга. Николай, с ожиданием, точно. А, вот Иван? Иван размышлял – как сказать родному брату про чуйку? Точно сочтет психом.
         Действительно по началу, особенно в блокаду, он мочил всех, кто попался на факте каннибализма. Пока не осознал принципиальное отличие «укокошенных», «полевых» и «стратегических».  Даже сами понятия возникли эмпирически. Полевые – одиночки, больные и напуганные собственным пристрастием полоумные изгои социопаты. Стратегические сбивались в стаи. У, этих все признаки организации и умственного здоровья на лицо – лидер, осмысленность действий, круговая порука и безупречная социальная репутация всех членов стаи.
     Полевых, Иван подставлял ментам – были методы. Стратегические, представляли, на его взгляд, большую опасность и с ними он поступал жестче. Вылавливал языка. С пристрастием раскручивал всю цепочку. Убивал лидера и языка. Практика доказала, что стая, без лидера распадалась. Принцип организованной причастности, а для них это главное, исчезает. Одиночки реальной опасности, как физические убийцы, уже не представляли. Их успешно растворял в себе яд социальной энтропии. На преодоление последнего Иван даже не замахивался.
    Так и было до тех пор, пока прежде, чем уничтожить лидера Минской стаи, три года назад, впервые решил разговорить того с особым пристрастием. Второй секретарь одного из районов Белорусской столицы наговорил такое. Какое такое? А, такое, что в контексте рассказа Николая о Ловкаче приобретало рациональную значимость. В качестве информации возможной для анализа.
- Ну, что ты вперился, как солдат на вошь? Верю я тебе. Что толку с того, коли, нет у нас  для всей этой чертовщины ни малейшего внятного объяснения. И опереться не на что. Ни в бога, ни в наше с тобой безбожие.
     Николай понял – лед тронулся и невнятная, хрупкая тема теперь общая с братом точка опоры, для осмысленных действий.
    Еще на Туркестанской пересылке, в 44-ом, встретившись взглядом с высоким, статным зеком в колоне, он, капитан НКВД безошибочно узнал брата. А, когда стальной блеск глаз, того матерого хищника, сменился на мягкость родового тепла, Николай понял, что Иван и его признал. Виду не подали оба. Только выпрямились еще больше, приосанились. Порода, мать её!
    То, что, урожденные князья Бельские, просто по определению, обязаны были быть не обделены добротным мышлением от природы, Николай понимал. Но, Иван, каждую встречу удивлял его мощным интеллектом, вооруженным обширными знаниями. Как и где удосужился мальчишка Петроградских трущоб, не окончивший семилетку, все это получить? Явно не в воровских малинах.
     Ответ, как- то озвучил сам Иван в базаре о преимуществах гуманитарного образования. Николай речь завел. Была у него мысль потаенная – после войны поступить в Литинститут. Иван, выпив залпом кружку Чишмы, твердо сказал:
- Советское гуманитарное образование – гавно политизированное. Держись своей инженерии бюрократизма в партии. Целей будешь и нос в табаке. Знания хороши тем, что ты их сам выбираешь на свой, личный шампур, если он у тебя есть. Без мяса, шампур – только заточка. Хорошая баранина без заточки – продукт, выброшенный на ветер. Как его не готовь – желудок не примет. Но, главный в рецепте – огонь. Мы, с тобой у чужого костра, а свой уже никогда не разведем.
   Николай не только запомнил ту, яркую метафору Ивана, он её целиком проглотил. Удивительно, но в их отношениях напрочь отсутствовала борьба за лидерство, а поводы были. Николай знал, что это заслуга Ивана – он старше, ловчее и мудрее в повседневном, реальном мире людей. Это позволяло им эффективно существовать на границе двух исторических сущностей – государственного и воровского. Похоже, сейчас, события выбрасывают их за тридевять морей, в иное измерение. На этом берегу, Николай стушевался и безоговорочно отдал тактическое первенство старшему брату.
- Как давно умерла девчонка?
- Полчаса назад была жива.
- Так, какого хрена, - Иван, резко вскочив, юркнул в темный проем родникового сруба.
    Вернувшись, минут через пять, тяжело опустился на землю, рядом с Николаем. Молча, прикурил сам, помог прикурить брату.
    Коротка табачная медитация от «беломорины» - шесть-семь глубоких тяга. Отработанные папиросные гильзы Иван автоматически сунул в карман. Только после этого прервал молчание:
- Да, что - ж вы за суки такие, номенклатура? Все - то у вас во имя человека и его светлого будущего. Девчонку разворотили, как колоду на корчевке. Я, конечно не доктор – всего не скажу, но еще у неё левая рука сломана и три ребра справа. Но все это не смертельно. Тем более что кровотечение остановилось, а при таких разрывах, фонтаном бы фурычило. Совсем худо, брат, другое. Это то, что она не стонет от боли и глаза открыты.
- Как ты, в темноте?
- По моей основной профессии, глаза – не главное, -  стряхивая родниковую воду с рук, ответил старый вор. Задумчиво добавил:
- Не знаю, сколько крови она потеряла? Остановили во - время. Сколько-то она продержится и без больницы. Врачи в такой ситуации – дело второе. Тут иная помощь нужна. Черт знает, какая и от кого? Чем она бредит вне себя? Выведи её из каматоза немедленно, и она просто не захочет жить, коньки отбросит по собственному желанию. Видел такое, не раз. Здоровые мужики, которым жить да жить, и оклемались вроде, а глаза откроют, подумают какую-то хрень про себя и мир, всё – а, ля, улю гусей погнали к праотцам.
- Здрасьте, вам, панове.
     От неожиданности Иван мгновенно растворился в темноте сруба, а Николай вскинул пистолет. Впрочем, старший брат тут - же материализовался обратно:
- Тьфу, на тебя, Чинара, подползаешь, как гад.
- Как учили, Иван Иннокентьич.
    Младший, безвольно опустил тяжелый Стечкин, на бедро.
- Видишь Коля. Нас, как детей малых. А, Ломовой твой – не Чинара.
     Чинара появился со стороны, с которой не ждали, из прибрежного ивняка. В том направлении по правому берегу, пока только уходили, к Стройке, а не появлялись у Хижины шамана.
- Что за стрём? Девчонка здесь? На Заимке её нет. Там вообще одни сторожа. Не банный день. Господа товарищи начальники, в другом месте отдыхают.
    Тарахтя скороговоркой своеобразный отчет о проделанной работе, Чинара присел на корточки, рядом с Николаем. Взгляд его, уважительный, скользил по Стечкину.
- Дай, волыну посмотреть, начальник.
- Свой ствол при себе? – кратко оборвал Иван.
- А, как же! – Чинара уже по ковбойски крутил револьвер – офицерский Наган, за предохранительную скобу на пальцах. Печально вздохнул о чем-то, о своем и вернул оружие за пояс.
- Делаем так, - деловито скомандовал Иван, - Николай отлеживается внутри сруба. У, него веский аргумент и один подход противника на свету. Бей очередью первым, Коля. Второго шанса у тебя не будет. Мы, с Чинарой относим девчонку в наш схрон, на лагерных бараках. За тем, я возвращаюсь за братом и обратно. Чинара с девчонкой. По моим расчетом на все полтора часа.
- А, можно и я с вами?
   Эффект разорвавшейся бомбы не сработал только для Николая. Он улыбался. Он узнал голос. Он узнал бы его из тысячи, даже во сне. Девушка вышла из укрытия – ближайшей сосны с удивительно янтарным, в малиновых всполохах встающего солнца, стволом. Она сама золотилась этим светом.
     Иван опустил свой ПМ. Хмуро проворчал:
- Так полагаю это и есть Настя, полюбовница Чудища лесного, царя бесов. Что за неладная, сегодня. Второй раз, как в глаз. То Чинара, то эта красавица.
   Настя, не смело пошла в сторону мужчин, покачивая небольшим узелком в руке, приговаривая:
- Пожалуйста. Не прогоняйте меня. Нет у меня дороги назад. А, вам, пригожусь. За барышней уход нужен, а я врачевать умею, от бабки это у меня. Травки знаю, заговоры разные.
    Николай, не переставая улыбаться:
- Ломовой, только из-за тебя одной, всю планету перевернет верх задом и нас следом. Как только вернется в Усадьбу, так и начнет переворачивать.
- Не вернется он сегодня. А, дальше посмотрим.
- Почто знаешь?
- Уж, знаю, поверь.
    За вершиной холма оглушительно хлопнуло. Над верхушкам сосен взвился огненный змей, раскрывшийся грибом, но тут - же провалился в клубы черного дыма. От взрыва, Чинара опустивший было оружие, вновь вскинул наган. Озираясь, недоуменно произнес:
- А, чо, это? А?! Да, Усадьба - ж это. Да там барахла на пол лимона, как минимум. Ты, чо, сучка дом взорвала?
- Нет там живых душ. Тех, двоих, что опоены, мы с Варварой в овраг стащили. Проспятся, найдутся. И, Варвара ушла не в накладе. Толя ей давно новые документы сделал, но спрятал, а я нашла. Для доброй женщины, а Варвара добрая –  везде мир белый. Ей бы только до скита на Синих горах  добраться.
- Отчего с ней не ушла? - продолжая чувствовать на лице умиление придурка, участливо спросил Николай.
- В скит нельзя. Вымороченная я, а больше и некуда. Давно бы ушла от Толи – не с кем было.
- А, с нами значит, это есть с кем, - прищурившись, уточнил Иван и кивнул головой, в сторону сидящего на земле брата, - или ты только про него? Так не из нашей он стаи. Начальник он местный, партийный. Женатый. Ребенка ждет.
- Знаю, - как-то уж больно буднично ответила Настя. Тем резче полыхнуло преображение. От былой робости не следа. Глаза в глаза Ивану. Твердо:
- Ты, с братом – одно целое. Куда бы ты не катился, будешь с ним рядом. Порознь вы – разорванное тулово. Погибнет один, другой сгинет. Усохнет род древний. Древо то, что из не многих осталось.
- Ой, Ваня, - встрял Чинара, - ведьма она, ну, её к бесу. Пусть валит, куда хочет. Только не с нами.
- Залепи дуло, Чинара. Разберемся. Откуда знаешь, что мы братья? Об этом кроме нас двоих, да Чинары, во всем мире никто знать не может.
- Простите меня, - Настя потупила взгляд, - много чего чувствую, объяснить не могу. Не ученая я. Ни писать, ни считать не умею. Только я, всегда правду говорю. Иначе не получается.
- Ага, не получается, - опять оживился Чинара, - полдеревни разнесла к черту, чем? Святой молитвой? Бляха, муха – сколько барахла на ветер!
- Дурак, ты, - устало прокомментировал Николай, которому от диалога брата с Настей, то- же стало не по себе и отчего-то очень печально, - у Ломового в сарае у генератора две цистерны стояли. Одна с бензином, другая с соляркой. Обе по 500 литров. Теперь считай, отчего так бабахнуло, если сарай с угла подпалить.
- Не простая ты девушка, Настасья. Ладно, разберемся по ходу. Сейчас ситуация в нашу пользу. К баракам уходим все вместе. Мы, с Чинарой, несем девушку. Настя поможет Николаю. Дотащила - же она тебя сюда от Усадьбы как-то, а, брат? В гору!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
      Гробовая тишина. Перед глазами темный громадный ЖК - экран с цифрами таймера по центру. Если бы не пестрота меняющих отсчет десятых долей и секунд, монитор вполне бы напоминал надгробную плиту черного мрамора. Ага, личный кабинет, в личном бункере, под личным поместьем Дяди Вани. А, самого дяди Вани, напротив, за антикварным столом – нет. Есть громадный чёрный пистолет системы Стечкина на полированной поверхности ореховой столешницы. Мой?
    Мог ли я спросить у отца, как оружие попало в его руки? Из тайника умыкнул его в тихоря, подло, мелочно. Знает ли папенька его историю? Важными кажутся и вопросы – когда и откуда? То, что это тот самый пистолет, так - же не легально принадлежавший Николаю Михайловичу Назорову, сомнений нет. Даже отсюда видна глубокая царапина на рифленой рукояти массивного эбонита, отколовшей фрагмент армейской звездочки.
   Пистолет отдал дяде Ване сам, вчера. Или позавчера? Или …, а, черт бы побрал всех этих экстрасенсов. То, что напрочь теряю ощущение реального времени, почувствовал, как только услышал первое – «А», от дяди Вани. А, мои полеты – так- же результат утери ощущения реальности? Если и да, то плевать. Это было здорово.
   Так! Сегодня в четвертом часу утра меня вызвал дядя Ваня. Блин, как вспомню свои кульбиты ползком до внутреннего коммуникатора, так вздрогну. Чинара отвез меня на коляске. Вот она у меня под задницей. Блин, а где костыли? Нет! Мы, с Фа вместе спустились в бункер и даже обследовали подземную гостиницу. Фариза там. Уже легче. Затем, кабинет дяди Вани. Атмосфера тревоги. Обещание получить все ответы о смерти Дианы Сканер. Время на таймере – 03.47. Сейчас? О3.52. Жопа.
     Ощущения: ни пространства, ни времени, ни самой реальности мне не подвластны. Было со мной подобное – на топчане у Шамана, в его обкуренной времянке, с чего собственно и начался весь этот ирреальный вертеп с реальной кровью и фактическими смертями. Гибель людей конкретна. Мое присутствие в тех временных пластах – нет. Вот и говорю – жопа.
    В, левой стене с легким шуршанием открылась панель. Из «светелки», на своей чудо – каталке выехал дядя Ваня с объемистым портфелем, потертой кожи, на коленях. 
 - Паноптикум-шоу на каталках. Портфель не у Жванецкого сперли?
- Очухался? Молодец. Быстро адаптируешься.
     Удивительное дело, но дядя Ваня, не то что бы выглядел лучше, чем 5 минут назад, если таймеру верить, он светился бодростью жизнеутверждающей. Хлебнул свой долбаный эликсир, а дорогущим «князем» запил. Ну, точно, не показалось. Легкий, аромат дорогого коньяка не в силах перекрыть терпкий цветочно-хвойный шлейф магического напитка.
     Дядя Ваня, на глазах молодел. Небрежно отодвинул пистолет, деловито выставил портфель на стол.
- Здесь оригиналы документов.  У, «шелкопрядов»  все это в электронном виде. Копии с Фаризой, у них получите. Портфель, собственными руками, положишь в сейф гостевой комнаты. Третий справа шкаф от бара. Сейф открыт. Код наберешь сам.
- Стоп Иван Иннокентьевич. Во - первых, что это за документы? Во - вторых, почему я? Чему, вы улыбаетесь?
- Давно, так ко мне не обращались.
- Как?
- По отчеству отца приемного. Родного не помню, а этого милого забулдыгу, не забуду. Да, ты внимания не обращай. Считай тест на раскрытие зондов ты прошел. Научись управлять фильтрацией, дар у тебя есть, иначе бы я не рискнул. От запойности, теперь замок есть. Ой, встрепенулся голубь сизокрылый. Святого лишают! Караул! Да, не боись. Пей, гуляй, сколь душе угодно. Мера сама тебе в сознание постучится. А, как постучится, тут твое со – знание с ней и договорится. Твое дело третье – фильтрация. Не будешь держать барьеры знаний – с ума сойдешь. Нагрузка к дару.
- Зонды! Что за зонды? Это мины информационные?
- Называй, хоть горшком. Теперь у тебя в операционной памяти достаточно пищи для переваривания.
- Спустя какое-то время у меня в памяти ещё парочка мин взорвется?
- Три. Если триггер сработает. Ты, же ко мне за ответами пришел. Вот их и получишь. Со временем. Если мы все сегодня выживем. Здесь и сейчас.
     Мог бы и не уточнять. Вижу, как он, поверх моей головы, смотрит на таймер.
- Последний вопрос, можно?
- Кто мне разрешил это чудовищное бомбометание в мозги человеческие? Ты сам себе давно ответил.
       И, уже не открывая рта:
- Не валяй дурака. Все, что в силах понять и сформулировать обычный человек о природе дара и нравственности ты давно осознал и понял. Работай дальше. На максимум включай механизм мышления и не тормози воображение. Кто сказал, что будет легко? Ты, только в самом начале осознания. Самое интересное далеко впереди и оно бесконечно. Эк, меня поперло, с «князя» поди. Все. Забирай портфель и дуй в гостевую. И, не заморачивайся, что код забудешь от сейфа. Как только наберешь, он будет известен мне.
       И, уже вслух, включая танцующее разноцветье схем на ЖК-экране:
- Поклон Фаризе Мурмухамедовне. Не скучайте. Скоро к вам Настена присоединится и «шелкопряды», а, бог, дасть так и Чинара. Пистолет, если хочешь, забери. Только поверь на слово, он тебе больше не нужен. Единственного, кого, ты смог бы из него убить – только себя, а мотивации для этого у тебя больше нет. Катись, Андрюша, по коридору на лево и до конца.
    Скорей почувствовал, чем понял, что это все. Больше я дяде Ване не интересен. Остается ждать того когда и как сработают ментальные мины заложенные этим старым чёртом в глубине моего я. Или, кого там, кем теперь стал? То, что не прежний – очевидно. Качественно перепахал меня дядя Ваня.
   Поколебавшись, сгреб со стола пистолет на колени и покатил на выход. Безжизненный неоновый яркий свет коридора резанул глаза. За спиной, мягко прихлопнув массивной дверью, чмокнул магнитный замок. Мне на лево и до конца.

             Начало конца.
   Фа, уже обжилась в гостиной. Устроившись в мягком кресле дымит сигаретой, прихлебывая из широкого стакана явно не колу со льдом. В четыре утра? Внешний динамик включенного телевизора, отключен. Отреагировала на мое появление в дверном проёме, вынув мониторчики из ушей.
- Чего так быстро? Обычно дядя Ваня тебя часами морочит. Что за аврал? Что случилось? На кой хрен тебе опять эта железяка? Что за портфель? Как долго нам еще зимовать в этом подземном Парадизе?
- Какой из поставленных вопросов требует ответа в первую очередь? – подкатывая к третьей дверце справа от бара, не сдержал я улыбку, понимая, что не фильтрация вопросов это привычная реакция Фа на нервное напряжение.
- Перестань лыбиться, - набирая обороты уже открытого раздражения, перешла та в атаку, - держите меня за безголовую профурсетку. Вот сейчас возьму и уйду к «червям».
- Они тебя не пустят.
-Знаю. Уже стучалась. Никакой реакции.
- Дядя Ваня сказал, что они скоро к нам присоединятся. Настена с Чинарой то - же. По праву первой, накрывай на стол. Будет чем заняться.
- Увольте. В этом доме Настена векторный модератор. Ух, ты сейф.
   За типовой для интерьера панелью – сейф. Открытый и пустой. Фа уже стояла за спинкой моей каталки наблюдая за манипуляциями. Погрузив портфель и захлопнув дверцу воззрился на вспыхнувший дисплей.
- Чего, как бык на новые ворота? Теперь набирай код, - не терпеливо подначила Фа.
   Подумав набрал: « fariza@196513». Нажал подтверждение. Внутри ларчика утробно жужукнуло. Дисплей погас.
- И, что в портфеле?
- Не знаю.
- Так давай посмотрим.
- Код забыл.
- Ничего, - сверкнула гневно глазищами Фа, - ну, пусти. Собака ишь, сам кобель драный, со своим несчастно - древним годом рождения.
   Она быстренько пробежала пальчиками по клавиатуре. Включившийся дисплей повторил набор. Ай! Заминка. Я, умышленно заслонил плечом финал кода, зная, что Фа непременно попадется в ловушку своего нетерпения.
- Ну - ка, быстро, последние две цифры кода.
- Забыл, - уже откатываясь от сейфа язвил я, - дядя Ваня сказал, мол, придут «шелкопряды», сами откроют и все объяснят.
   Фа, не отвлекаясь:
- Какие шелкопряды? А, вы так теперь «червяков» называете. Ты, придумал? Приятней, чем «черви». Ничего. Твои две карты, быстро вскрою. Не бином Ньютона. Тем более, что игрок в покер из тебя фиговый. Блефовать не умеешь. Зная тебя, как облупленного, цифры расколю на щелчок. Не успеешь себе водки налить, как я этот сундучок открою.
- Нет. В четыре утра, даже для меня рановато.
- Ох, удивил, старый алкаш. Все, уйди и умолкни.
    Хотел было перелезть с каталки на мягкий, комфортом зовущий, диван, но передумал. Не смотря на забаву с Фа, тревожное ощущение надвигающейся опасности меня не отпускает, а вкрадчиво так опускает диафрагму в тошнотворную невесомость. Отогнал запоздалую мысль об отсутствии костылей. Не известно, что и как мобильней в случае реального кризиса.
 Нашел свою сумку, с архивными Собакинскими документами. Перекладывая в неё пистолет, достал дневник Дианы.  Вот с этой общей тетради в старой клеёнчатой обложке синего цвета все и началось. Наугад раскрыл.
«12 апреля 1958 года, 18.30 по Пермскому времени.
 Сегодня, 102 дня со смерти папы. В очередной раз проклинаю себя, что отпустила его в Москву, именно на кануне наступления этого злосчастного года. Предчувствовала? Да, предчувствовала. Почему не остановила? Потому, что дура несусветная. Словно девчонка малолетняя, дитя не разумное, позволила себе затмить сознание предвкушением Нового года. Как - же – сказка, ожидание чуда, папа не отпустит ночевать к девчонкам в общежитие после Новогоднего бала в клубе.  Идиотка. Сто тысяч раз, идиотка. Но, ведь рядом с папой был дядя Коля, а за ним, как за каменной стеной…».
   Мягкий, ласковый шлепок отеческий, как по розовой попке младенца: «… ничего, что разваливаешься на половинки и сам с собой разговариваешь? – Ники торжествовал.
    Николай с досадой вдавил потухшую гильзу «Казбека» в импровизированную проводником пепельницу на двери тамбура. Второе Я, этот избалованный барчук Ники, циничный, остроумный подлец с признаками нежной инфантильной непосредственности, все явственней стал проявляться в полотне сознания последних пяти лет. Нет, вернее – забавно существовал внутри Николая всегда. Пугающую материальность этого противоречивого эфирного существа в себе Николай осознал лет пять назад. Тогда, когда понял, что одно из ответственных решений принял именно Ники, а не он сам.
    Ники появлялся и прятался, помимо каких либо мотивов из внешнего мира. Он существовал своей жизнью во внутреннем мире Николая. Порой, как не странно помогая. Порой, вводя в чудовищный ступор мышления вообще. Блокировать и отчуждать, от руля обыденного мышления, этого маленького, милого беса, становилось с каждым годом сложнее. Уничтожить не получалось. Или не хотелось?
- Закури еще папироску, - поддакнул Ники, - и ступай в купе. Моисея нельзя именно сейчас оставлять надолго в одиночестве. Быть, может ещё удастся, отговорить его от задуманного. Вам ехать до Москвы больше суток. А, у тебя есть бутылка молдавского коньяка и банка румынской ветчины.
- Он перестал делать записи, а это значит, что решение несомненно, оттого окончательно.
- Вот ведь еврей упертый.
- Всегда таким был. Умный, смелый, принципиальный.
- Так и смелый оттого, что принципы его далеки от правил морали человеческого бытия. Он в этом мире вообще не живет. Он в нем прибывает, а существует в каком-то ином. И, как ловко все придумал. Не про птицу свою волшебную, белую, из земли в небо, живущую комиссии докладывать будет. А, все честь по чести, с научными расчетами о тектонической не стабильности. Скажите, пожалуйста! Ну, откуда в среднем прикамьи эта не стабильность? А, ведь поди и докажет, умник яйце головый. И, кранты, тогда Коленька всем твоим проектам о Городе Мечты. Грош цена Мониным принципам, при таких интеллектуальных кульбитах хитрожопости.
- Да, пошел ты.
- Куда ты пойдешь со своими мечтами, если бюджет Стройки урежут, хоть на четверть? А, ведь урежут и не на четверть, значительно больше. Монины расчеты сам видел.
   Николай, резко затушил второй окурок и совсем в нехорошем расположении духа, вышел из тамбура.
   В СВ фирменного Пекин - Москва они пересаживались на узловой –  Агрыз. На перроне, во время посадки, помстился в станционном угаре, начальник особого отдела Стройки Гриневич. Да, ну те три раза, через левое плечо. Во первых, подумал тогда Николай, мол, если действительно он, то какого черта майор не поехал с ними до Ижевска? Во вторых – чего, как тать, ныкается в тихоря, по соседним вагонам? За своих не признает. Каракуль воротника до пирожка затянул, конспиратор хренов.
    Предвидя, привычное угрюмо сосредоточенное лицо Моисея, Николай растянул своё в готовую улыбку и распахнул двери купе. Бля! Напротив Моисея сидел Гриневич и разливал армянский коньяк в железнодорожный сервис ажурных подстаканников.
- Николай Михайлович, голубчик, - растекся особист елеем, - заждались мы тебя. А, ты все куришь и куришь. Сколько тебя предупреждал, бросай курить, вредно. Все одно, дымишь, как паровоз. С тобой на парткоме, в одном помещении, дышать нечем. Понимаю, фронтовик. Так прекрасное время наступило, душа моя. Война давно в могиле. А, новой разгореться не позволим. Мы, вот сейчас за это, коньячку долбанем.
    Николай, так и не стерев с лица заготовленную, для друга улыбку, молча осветил и недруга. То, что Гриневич враг, человек Ломового, он давно просчитал. Управления у них разные –  Контора одна. В данной оперативной ситуации предельно напрягало иное. Внезапное появление майора именно здесь и сейчас. На Стройке о поездке в Москву, на закрытую комиссию совмина, никто не знал, кроме Моисея. Николай и его кураторы из ЦК делали всё для того что бы подготовка к заседанию прошла не только мимо коридорных ушей, но и вездесущей Конторы. Какая чудовищная наивность – шило в мешке. Информация к Ломовому просочилась. Отреагировал мгновенно ближайшим нукером. Экстренно. Днем, особист еще явно никуда не собирался. Тремя плевками, через левое плечо, уже не обойтись. Какова тактическая цель и возможности этого жирного слизняка, здесь и сейчас? Николай стер с лица деланную улыбку. С досадой отметил, что Моисей-то, как раз и рад неожиданному попутчику. Необычно весел и беззаботно игрив, как ребенок:
- Представляешь, Ники, уважаемый Сергей Соломонович, как раз был по делам в Ижевске и его внезапно вызвали в Москву.
- Да, да, иду это я, в ресторан, ба, знакомые все лица!
- Со своим коньяком?
- Что?
- В ресторан со своим коньяком?
- Так он у меня особый. Даже в этом роскошном экспрессе такого не держат. Это - же настоящий КВК, армянский, княжеский. Иного не пью. Ах, да, у нас - же стаканов только два. Я, сейчас распоряжусь быстренько, что бы нам чай на троих обновили.
- Сергей Соломонович, не суетись. Мы воздержимся с Моисеем Давидовичем, - демонстративный взгляд на часы и со значением, - о, уже через 17 часов 40 минут у нас важная встреча в Министерстве. Тут сам понимаешь, даже отголосок далекий – чреват оргвыводами. Извини, дружище. Давай, завтра, часиков в 8 вечера, в Метрополе.
- Так, мы вроде уже, - виновато кивнул головой на початую бутылку Моисей.
- Крепче спать будешь. А, я и без снотворного валюсь с ног. Только в поездах и отсыпаюсь. Ты, Соломоныч, коньячок забери с собой. От, греха подальше. Тем, паче, что он у тебя такой уникальный.
    Красный, раздувшийся, как рак в бульоне от понимания очевидности своих косяков, Гриневич злости своей скрывать больше не мог. Лопнул, словно мидия на сковородке:
- Зря, ты со мной так, Назоров. Кость ты белая. Неприкасаемый.
  Неуклюже, вскинув не поворотливое тело, выскочил из купе.
   Вот сука, отметил Николай, получив ощутимый толчок от наплечной кобуры Гриневича, в момент выползания того, через узкий проем выхода. Торопился Ломовой. В догонку послал самого верного, но тупого и нелепого. А, ведь в особом отделе Стройки есть дельные и ловкие опера.
- А, кто тебе сказал, что Гриневич один в поезде? – возник в голове Николая Ники, - ты - же отмахнулся от него, как от привидения, на перроне в Агрызе. Сигнал из пространства получил, а не придал значение. Время и возможность были, а ты не подсуетился, расслабился. Форму теряешь на партийной работе. Стаканы проверь, фигляр паркетный.
   Закрыв дверь в купе на все фиксаторы, повернулся к Моисею:
- Я, просил тебя не выходить из купе.
- Не выходил, - все еще ошарашенный происходящим ответил тот.
- И, дверь в купе просил не открывать.
- Не открывал.
- Значит Гриневич пришел, постучал и ты открыл?
- Да. Он - же представился.
- О-о-о. Простота хуже воровства. Святые угодники спасите меня от друзей, с врагами сам справлюсь.
   Уже обнюхивая стаканы:
- Моня, прошу тебя, впредь, открывать только мне. До туалета только со мной. Сколько ты выпил?
- Сколько налили. Ты думаешь, что он пытался нас отравить? Зачем? И, он сам пил из этой бутылки.
   Чайный прибор Гриневича действительно, сохранив аромат дорогого коньяка, был пуст. Судя по бутылке –  выпито, яко бы на двоих, грамм 150. Вопрос: сколько и как расфасовано по первым дозам? И, как Гриневич планировал скормить всю бутылку за «дружеским» застольем? Самонадеянный дурак?
- Отравить? Не думаю. Возможно усыпить снотворным? Сколько раз он разливал, до моего прихода?
- Один раз. Черт побери, Ники, ты неутомим в своей паранойе.
- Подожди, - Николай отвлекся от следопытства, - Моня, а с каких времен ты меня зовешь Ники?
- Всю жизнь.
- Не ври. Десять лет – гражданин начальник. Откуда Ники?
- Мы, с тобой столько спирта выдули. Ну, значит на брудершафт пили.
- Почему Ники?
- А, почему не Федя? Да, что с тобой, Коль? Ну, привязалось, когда то – Ники. Очень к тебе вяжется. Ты - ж, по определению - аристократ. Так у нас в России полстраны – кухаркины дети. Удержу не было вам дворянам, где зажали, там и сжали.  «… и папа никогда не жаловался на сердце, поскольку знал, где его дети, докуда маменька свой фарт не поимеет».
 - Что? А, Куприн! А, что у тебя с сердцем?
 - Никогда не жаловался, а тут, вдруг, сдавило. Как с Самарканде. Помнишь в 47-ом?
- Разумеется. Пламенный мотор.  Сейчас - очень плохо? Моня, дыши глубже. Пожалуйста. Эк тебя разобрало. Еще раз спрашиваю – сколько успел выпить?
- Разве это важно? Ники, я очень хочу спать. Ники, ты такой славный. Ты умеешь  - по человечески. Подорожи Диночкой. Она ничего не знает, но она  знает всё. Мои цифры – 15, 14, 13, как забавно – 12-ть, 11-ть … 10-ть, 9-ть, восемь, семь, шесть, пять…
   Прямой ряд простых чисел. Что ещё мог придумать гений? А, вот так и на всегда – прямое, очевидное и правильное.  Оттого набираю  - 1, 2, 3 и сейф – на открытие. Оченно красиво, со смаком , открывается.