Моя Елизаветка, глава шестая, последняя

 

                Счастливая, счастливая, неповторимая пора детства!
                Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней?
                Воспоминания эти освежают, возвышают мою ду-шу и
                служат для меня источником лучших наслаждений.
                Лев Толстой




                ВЫПУСКНИК

     В июне 1958 года мне исполнилось восемнадцать лет, я понимал, что в институт надо поступать с первой попытки, иначе заберут в армию, и потому я засел за учебники, и не только за школьные. По мате-матике, помимо школьных, я использовал еще три за-дачника, авторами которых были Моденов, Шахно и Антонов. Использовал я также небольшую оригинальную книжечку Германовича, содержащую нестандарт-ные задачи на соображение.   
     Самым трудным был задачник Моденова, он содержал задачи, которые предлагались на экзаменах при поступлении на мехмат МГУ, из него я решал немного. Второе место по сложности занимал Шахно, антоновский задачник был самым простым, с ним я справлялся легко.
     Недостаток учебников того времени для меня заключался в том, что в них мало внимания уделялось разъяснению самого решения, были только ответы. Поэтому разобраться самому было трудно, но тут на помощь мне пришли лекции по математике, которые в то время читались по выходным в Московском Государственном Университете (МГУ), в старом здании на Моховой. Занятия проводились в двух аудиториях,  Ленинской и Коммунистической. Лекции были платные, но их стоимость была невелика.
     Среди преподавателей выделялся лектор с короткой фамилией Мед, его можно было заслушаться. Я бы сравнил его лекции с устными рассказами Андроникова. У доски Мед вел себя так, словно хороший актер читает литературное произведение. О чем бы он ни говорил, о математической индукции, о соотношении понятий необходимости и достаточности, о комплексных числах, – это была не «сухая» математика, а увлекательнейший рассказ о закономерностях нового неведомого мне мира с образными сравнениями, парадоксальными примерами, неожиданными выводами. Я слушал его, как говорится, открыв рот, боясь пропустить хоть слово, ведь ничего подобного в школе и близко не было.
     Другой лектор, грузный пожилой человек, его фамилия сохранилась у меня на пожелтевших записях лекций – Герцерштейи, проводил занятия в более строгой манере, хотя и он не был лишен чувства юмора. Помню, как он поучал нас своим солидным  профессорским баском: «Если Вам досталось уравнение третьей степени, то знайте, что один из корней такого уравнения равен единице или минус единице, двум или минус двум, ну а если оказалось, что корень равен трем, считайте, что вам крупно повезло, это бывает чрезвычайно редко». Эту своеобразную сентенцию я и сейчас, спустя полвека, пересказываю своим ученикам.
     На лекциях речь шла не только о математике. Преподаватели вставляли в свои лекции еще и рассказы из истории науки. Там я узнал имена великого француза Ферма; итальянского «хитреца» Кардано, чье имя носят формулы для решения уравнения третьей степени, хотя не он их открыл; гениального юноши Галуа, погибшего на дуэли в восемнадцать лет, но успевшего оставить записи с общим решением степенного уравнения n-ой степени, положившие начало современной высшей алгебре.
     Эти истории завораживали меня, я сам мечтал стать математиком, но скоро произошло событие, которое заставило меня отказаться от этих мечтаний. 
Событие это – математическая олимпиада для школьников, которая прошла в новом высотном здании МГУ на Ленинских горах. Моя родная 212-ая школа делегировала меня для участия в этом мероприятии. Увы, я потерпел фиаско. Задания, а их было пять, оказались непосильными для меня. Четыре часа, проведенные мною в напряженном раздумье в аудитории номер 2 на первом этаже высотки, результата не дали.
Пришлось признать, что мехмат МГУ мне не по зубам и поступать туда после окончания школы я и не пытался. Но мечта осталась. И спустя шесть лет, после окончания технического ВУЗа я все-таки поступил на вечернее отделение мехмата и окончил его в 1968 году, став математиком.
     Но вернемся в десятый (последний) класс.
Занятия шли полным ходом и не только по общеобразовательным предметам. На уроках по основам военного дела изучали винтовку времен гражданской войны, в хорошую погоду на улице занимались «шагистикой». В классе учились на время разбирать и собирать затвор винтовки. Затвор имел тугую пружину, и я с этим заданием не справлялся. Хорошо, что отметка по военному делу не шла в аттестат. На школьном дворе прошел смотр выпускных десятых классов по военной подготовке. Наш десятый "А" маршировал лучше всех, и мы удостоились чести быть сфотографированы у знамени. Эта фотография храниться у меня до сих пор.
     Месяца за три до окончания школы нас направили в военкомат на медкомиссию. В большом зале стояли столики, за которыми сидели врачи-специалисты, в основном женщины. Мы, раздетые догола, обходили эти столики. Там нас осматривали со всех сторон, щупали, не стесняясь, заглядывали во все места. После этого надо было подойти к сцене, где сидели члены комиссии, встать в голом виде перед ней на коврик и выслушать «приговор». Мне было объявлено, что моя воинская специальность стрелок-радист в военно-воздушных силах.
     Чувствовалось, что «большой брат», то бишь, военкомат, держит нас на контроле и готов при удобном случае поглотить нас.
(Еще раз я соприкоснулся с военкоматом уже после окончания института. Случилось так, что, вернувшись из моей первой двухнедельной зарубежной туристической поездки, я обнаружил в почтовом ящике просроченную повестку с вызовым в военкомат. Пришлось поехать.
     В указанной комнате сидел человек в военной форме. Узнав, что я не пришел вовремя по уважительной причине, он с некоторым сожалением выговорил мне: «Если бы вы пришли на неделю раньше, мы бы Вас обязательно взяли, нам нужны специалисты с высшим образованием, но сейчас мы уже выполнили план. А что? Вам у нас было бы хорошо: и оклад больше, и на всем готовом. Призывать мы Вас не будем, но советую подумать. Если надумаете, мы можем для Вас запросить дополнительное место…». Но я и думать не стал, отказался, сославшись на семейное положение.)
Несколько раз нас, лучших учеников школы, освобождали от занятий, и направляли на какие-то заседания, видимо, районного масштаба, где мы приветствовали участников этих мероприятий. Под барабанную дробь мы заходили в зал в проходы, ведущие к сцене, после чего на сцену выходила группа специально подготовленных пионеров-комсомольцев и они стихами приветствовали участников этих заседаний, а мы в лад с ними скандировали что-то подобающее.
     Два раза мы участвовали в митингах в центре Москвы на площади перед зданием Моссоветом на улице Горького. После этого нас строем вели на Красную площадь и там мы посещали Мавзолей Ленина. Больше, во взрослой жизни, я в Мавзолее не был.
Подошли экзамены. Прошли они для меня спокойно, преподаватели были настроены доброжелательно. Во время экзамена по литературе Лидия Григорьевна отправила меня в туалет, а сама проверила мое сочинение и поставила карандашиком еще одну запятую. Это было важно для получения медали, так как сочинения медалистов направлялись на перепроверку в РОНО. Впрочем, с медалями нашему выпуску все равно не повезло: до нас медалисты поступали в любой ВУЗ без экзаменов, после нас медалисты сдавали только одни-два профильных предмета, а в наш год медалисты сдавали все экзамены наравне с обычными выпускниками.
     Состоялся и выпускной вечер. Мальчики во взрослых костюмах с галстуками, девочки в нарядных, летних платьях. Праздничный стол организовали в коридоре на втором этаже школы, на столе разрешенное легкое вино. Правда, когда вечер уже был в разгаре, появилась и водка, но ни пьяных, ни драк не было. Просидели всю ночь, а когда стало светать, пошли на Красную площадь. От Войковской до центра километров десять, после бессонной ночи путь не близкий. Дошли не все, я тоже «сошел с дистанции» на полпути: на Стрельне отправился спать к тете Ане.
Окончание школы отметили еще и прогулкой на речном трамвайчике по каналу имени Москвы. Весь путь нас сопровождали звуки популярного тогда танго «бэсаме, бэсаме мучо».
     Был еще на балу выпускников в Колонном зале дома Союзов вместе с серебряной медалисткой из класса «В», которую звали Юлией.
Но вот прошли и экзамены, и выпускной вечер, и прочее. Школа осталась позади. На руках «золотой» аттестат. Что же осталось?
     Вот сейчас много лет спустя лежит передо мной на красном бархате в маленькой коробочке моя золотая медаль. Она нисколько не потускнела за прошедшие полвека, такая же блестяще-желтая, только красная коробочка побурела. На лицевой стороне медали изображена раскрытая книга, справа, надпись по кругу «За отличные успехи и примерное поведение», на обороте герб РСФСР. В коробочку вложена потрепанная бумажка, выписка из приказа № 01/270 от 31 июля 1958 года. Тут текст несколько иной: «За выдающиеся успехи, обнаруженные при окончании средней школы, и отличное поведение». Внизу печать, подпись поставил заведующий Московским городским отделом народного образования А.Шустов.
     Но главное осталась память о тех незабываемых школьных годах…


                ПРЯМАЯ ДОРОГА

     После седьмого класса я решил уйти из школы и поступить в техникум. Пример подал мне соседский Боря Чернышев, который поступил именно так. Цель – скорее зарабатывать деньги. Но против моих планов категорически выступил отец. Ему самому в этом отношении не повезло, пришлось уйти из Томского политехнического института, помешали революция и гражданская война.
Отец заявил мне, что надо идти «прямой дорогой»: школа (среднее образование), потом институт (высшее образование). Возражать я не мог, так я и остался в школе.
Но вот школа окончена и с золотой медалью.
     Самолеты, которые все мои школьные годы крутились перед нашими окнами, вскружили голову и мне. Дополнительный импульс в этом направлении я получил в октябре 1957 года, когда был запущен первый искусственный спутник Земли. Елизаветинцы, как и все жители страны, по вечерам вглядывались в осеннее небо и не зря. Действительно иногда удавалось увидеть маленькую звездочку, которая уверенно рассекала темный небосвод на две части.
     Я решил поступать в авиационный институт, но вот на какую специальность, не мог решить. Помог случай: меня познакомили с одним студентом МАИ, и он объяснил мне, что самый лучший факультет, на котором он и сам учился, это самолетостроение. Он рассказал мне, каким специальностям учат в МАИ и объяснил мне, что всякие там мотористы, прибористы, радисты и прочие узкие специалисты «делают» только части самолетов, а вот, собственно, сам самолет делают те, кто оканчивает институт по специальности самолетостроение. Так как я, конечно, хотел делать самолеты, я и решил подавать документы на факультет самолетостроения.
Дальше события развивались, как в кино. Поэтому я попробую их описать на «киношном» языке в виде маленького сценария.

                ПРЯМАЯ ДОРОГА В СТУДЕНТЫ
                (сценарий микрофильма)

Эпизод первый.

     Приемная комиссия МАИ. Молодой человек, то бишь я, протягивает необходимые документы для поступления на факультет самолетостроения. Принимающая девушка бегло просматривает их и возвращает назад с пояснениями: «У Вас в медицинской справке по форме 286 против правого глаза стоит 1,0, а против левого – 0,1, а нужно, чтобы оба глаза были по 1,0. Таких, как Вы, мы не берем». Вот тебе и на!
(Тут надо пояснить, что у меня действительно один глаз видит не так, как другой. Причина – врожденный астигматизм, устранить который очки не помогают. В детстве я не сразу понял эту свою дефективность, долгое время я думал, что так видят все. В детстве недостаток этот меня совершенно не беспокоил, правым глазом я видел все очень хорошо, и благодаря нему я без очков читал, писал, играл, как и все нормальные дети.)

Эпизод второй.

     Кабинет директора школы 212 Павла Михайловича Эрастова. Входит молодой человек (это я). Рассказывает ему о неудаче с МАИ. Павел Михайлович ведет меня в медкабинет и там происходит следующий диалог между ним и школьной медсестрой.
Павел Михайлович: «Вот наш лучший ученик Сергей, золотой медалист, спортсмен, в шахматы играет замечательно. Но у него одна небольшая неприятность. Когда ему выписывали форму 286, то кто-то перепутал ноль и единицу. Вот видишь, тут против левого глаза стоит сначала ноль, а потом единица, а должно быть наоборот, как у правого, сначала единица, потом ноль. Перепиши, пожалуйста, справку и сделай, как надо».
Медсестра. «Как же я могу переписать, ведь это же…»
Павел Михайлович: «А я тебе говорю, это ошибка. Давай, переписывай».
И вот я с «правильной» справкой лечу снова в МАИ.

Эпизод третий.
    
     Снова приемная комиссия МАИ. Я протягиваю исправленный комплект документов, и у меня его принимают. Ура! Но «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал»: меня направляют на свою внутреннюю медкомиссию.
Там, конечно же, выясняется, каков мой левый глаз. Врач медкомиссии с сожалением говорит мне: «У Вас золотая медаль, но мы не можем принять Вас из-за зрения. У нас много черчения, один глаз может не выдержать. Сочувствую Вам, советую; идите в МГУ. Там берут всех дефектных, возьмут и Вас».

Эпизод четвертый.

     В этом месте появляются новые действующие лица. Это работники Спорткомитета, отвечающие за проведение юношеского командного чемпионата страны по шахматам, который должен состояться в августе в Ленинграде. Я играю на пятой доске за сборную Москвы.
Надо сказать, что в те времена вступительные экзамены во всех ВУЗах страны проходили в одно и то же время в августе, так что поступать можно было только в один институт. Но для спортсменов делали исключение: в некоторых институтах организовывали специальные группы для досрочной сдачи экзаменов в июле.
И вот эти новые действующие лица в один прекрасный день, утром сообщают мне, что есть договоренность с Московским авиационным технологическим институтом (МАТИ) о том, что меня включают в такую группу спортсменов. О существовании такого института я и не знал. Выясняю, что МАТИ — это тоже авиационный институт, только с уклоном в технологию производства и там тоже есть выбранная мною специальность – самолетостроение. Это хорошо, но есть и «но». Это «но» состоит в том, что экзамены там уже идут, и для того, чтобы вписаться в их график, я должен завтра сдать две математики, письменную и устную, а послезавтра написать сочинение. А сегодня я срочно должен ехать в институт и сдать документы и пройти медкомиссию.
И я решаюсь ехать; во-первых, не хочется огорчать отказом людей, которые беспокоились обо мне, во-вторых, чем черт не шутит.

Эпизод пятый.

     Второй этаж здания МАТИ на углу Петровки и бульварного кольца (Со временем институт был переведен на другую территорию.) В коридоре толпятся абитуриенты. Их много, всем им надо пройти медкомиссию, которая работает в одной из аудиторий.
Меня встречает какой-то человек с кафедры физвоспитания института, я передаю ему требующиеся документы, в том числе и «правильную» форму 286, которую мне обеспечил Павел Михайлович. Оказывается, что я не один такой, отставший; есть и второй такой бедолага, он тоже спортсмен, специальность спортивная стрельба.
     Сопровождающий нас человек заходит в медкомиссию на втором этаже, оставляет там наши документы говорит нам: «Ждите. Вас вызовут», – и уходит. Ждем мы недолго, нас вызывают без очереди, и мы заходим вдвоем в аудиторию, где идет медкомиссия.
Вижу: сидят за столом две женщины в белых халатах, врач и медсестра, на стене все та же таблица для проверки зрения с буквами «Ш» и «Б» в верхнем ряду. Я знаю, что мой левый глаз видит только эти две буквы. Думаю: «Сейчас все кончится».
Первым проверяют моего напарника. Он, как полагается, закрывает, по очереди то левый, то правый глаз и уверенно называет запрашиваемые буквы. Годен. Всё, сейчас я, сейчас все выяснится.
И вдруг я слышу, как врачиха, обращаясь к медсестре, говорит: «Хватит нам с этими стрелками возиться. Ясно же, что с глазами у них все в порядке. Вот и у второго в справке написано: оба глаза по один и ноль».
Это она смотрит в мою «правильную» справку, сделанную Павлом Михайловичем. И дальше: «Давай, зови следующего из коридора, там еще много осталось, а я быстренько этого оформлю».
Через несколько минут я стою в коридоре с документами, подтверждающими, что медкомиссию я прошел. Приходится признать: черт есть, и он умеет шутить…
 
Эпизод шестой.

     Аудитория МАТИ на Петровке. Я сдаю письменный экзамен по математике. Экзаменатор, вальяжный человек, средних лет по фамилии Беленький. Экзаменационные примеры для меня несложные, на уровне задачника Антонова, я быстро справляюсь с ними раньше отведенного времени. Теперь математика устная.
Экзаменатор задает мне пару уточняющих вопросов по решенным примерам, а потом спрашивает, каким видом спорта я занимаюсь, и, получив ответ, оживляется. «Ах, шахматы, как интересно! Я, знаете ли, сам увлекаюсь шахматами и даже выступаю в соревнованиях за сборную института. А Вы знаете, что недавно в Москву приезжал такой американский вундеркинд Роберт Фишер». Я, конечно же, знаю. Более того, об этом только и говорят шахматные люди. Я знаю, что он хотел сыграть сразу с чемпионом мира, но ему не разрешили, знаю, кого из шахматных мастеров в Москве он уже обыграл в блиц, знаю, что он при этом говорил, как себя вел и прочее. В результате устная математика превращается в часовую приятную шахматную беседу. Нужно ли говорить, что по обеим математикам я получаю по пятерке.
На следующий день, как и было мне предписано, я пишу сочинение, а потом уже по общему графику спортивной группы сдаю физику и иностранный язык, но тут отметки мне не сообщают.

Эпизод седьмой.

     Прошел месяц. Я успел съездить в Ленинград, где выступал за юношескую команду города Москвы на Всесоюзных командных соревнованиях по шахматам. Сыграл хуже, чем мог бы, мешали постоянные раздумья: «поступил, не потупил». «И вообще, – думал я – Чем я занимаюсь? Двигаю какие-то деревяшки по деревянной доске. А ведь есть другая настоящая жизнь: институт, учеба, работа по профессии. Как-то это все сложиться у меня?» Эти мысли отвлекали и мешали сосредоточиться.
Но вот я снова в Москве, еду в МАТИ узнать свою судьбу.
В вестибюле здания МАТИ на Петровке, на стене вывешены написанные от руки списки поступивших. Продираюсь сквозь толпу и вижу свою фамилию. Ура! Я поступил.

Конец микрофильма

     Так указанная мне отцом «прямая дорога» вывела меня в студенты Московского авиационного технологического института, который я благополучно и окончил с отличием в 1963 году.


ПРОЩАЙ, ЕЛИЗАВЕТКА

     Летом 1960-го года в один прекрасный день к нам на Елизаветку прикатила «Победа», из нее вышли серьезные, представительные люди. Тут же прямо во дворе состоялось «историческое» собрание всех жильцов Елизаветки, на котором прибывшие объявили нам, что принято решение о сносе Елиаветки и о нашем переселении в новостройки.
     Этому событию предшествовала длительная осада властей со стороны елизаветинцев. В течение нескольких лет елизаветинцы писали письма во все возможные инстанции. Писали, какие мы несчастные, живем без удобств, дом разваливается, крыша течет и т.п. Действительно дом разваливался, это было видно невооруженным глазом, стоило посмотреть на бревна, подпиравшие наши строения, словно настоящие контрфорсы. В ответ мы получали что-то неопределенное, домоуправление проводило мелкий ремонт и все.
     Неизвестно, как долго мы еще прожили бы на даче Елизаветино, но тут за дело взялась Дина Городецкая с первого этажа нашего дома. Она работала официанткой в ресторане и потому считалась человеком сведущим, во всяком случае, энергии ей было не занимать. Она сочинила очередное письмо, все, как обычно, только добавила, что мы как «слепые котята тычемся» в разные места и все безуспешно». Жильцы письмо подписали, ни на что не надеясь. И вот в ответ на это письмо к нам приехала «Победа». То ли кто-то пожалел «слепых котят», то ли просто дошла очередь и до нас. Из машины вышли важные дяди и объявили, что Елизаветку сносят, а нас переселяют в новые современные дома.
     Новое жилье предоставляли, исходя из тогдашней нормы – шесть квадратных метров жилой площади на одного человека, – но с учетом занимаемой площади. Нас было трое, поэтому нам полагалось 18 квадратов, это могла быть и одна комната в коммуналке, и однокомнатная квартира той же жилой площади. Конечно, нам предложили коммуналку. Мы не соглашались, ссылаясь на то, что проход в нашу комнату на чердаке был отдельным, и таким образом получалось, что мы живем в отдельной квартире. Это сыграло свою роль. Отцу удалось добиться того, чтобы за нашу «отдельную квартиру» на чердаке нам выделили тоже отдельную квартиру на третьем этаже панельной пятиэтажки на западе Москвы. 
     Тут тоже не обошлось, как тогда говорили «без подмазки». Только теперь это была не бутылка водки, а хороший обед (или ужин) в хорошем ресторане. Это тоже было не просто, но отец перед уходом на пенсию работал в отделе капитального строительства Госплана РСФСР и нашел пути к нужному человечку, от которого зависело решение. Результат: мы получаем на троих однокомнатную отдельную квартиру в районе Фили-Мазилово. Ура!
     Правда, название не совсем приятное; можно подумать, что все жители этого места – «мазилы», неумехи, но это для нас не имело ни малейшего значения. (Только недавно узнал из Интернета, что название Мазилово, вероятно, происходит от того, что в старые времена существовало требование градоначальника к извозчикам, въезжающим в Москву, смазывать колёса дёгтем, чтобы они не скрипели. Впрочем, современным московским властям это названия, видимо, тоже не понравилось и сейчас оно не употребляется, а район называют одним словом – Фили.)
     Переезд в новую современную по тем временам квартиру был для нас настоящим счастьем: центральное отопление, горячая вода, канализация. Не надо было запасаться дровами и топить печь, не надо было летом и зимой ходить с двумя ведрами под гору за водой, не надо было ездить к тете Ане мыться; не надо было каждое утро выносить помойное ведро. Первое время я постоянно лез под душ в ванной комнате, совмещенной с туалетом.
Не могу не напомнить, что квартиру мы получили совершенно бесплатно, как многие тысячи, десятки тысяч и тысячи тысяч других москвичей.
     Сейчас такие пятиэтажки презрительно называют «хрущобами». Да, дома были низкого качества и срок их эксплуатации невелик, как говорили тогда, всего 25 лет; да, стыки панелей скоро стали подтекать и их приходилось постоянно замазывать, хотя это и не всегда помогало; да, потолки были низкими; да кухни были по 5 метров. И все же переезд в квартиру с удобствами стал для всех елизаветинцев переселением в другую жизнь.
Постепенно с дачи Елизаветино съехали все. Жильё давали в новостройках по разным районам, так что елизаветинцы разъехались по всей Москве. Семья Кошман, Елена Николаевна и сын Михаил, из своих двух комнат перебралась в двухкомнатную квартиру – «распашонку» в районе ВДНХ. Я побывал у них в гостях и помню, как Елена Николаевна со смехом говорила мне, что их дом построен на берегу речки тоже с неблагозвучным названием; она называлась Тухлянка, но теперь речку заключили в трубу и о названии забыли.
     Дольше всех продержалась на Елизаветке молодая семья: Борис Чернышев из нашего дома и Валя Есина из противоположного поженились как раз незадолго до выселения. Они долгое время держали оборону, добиваясь лучших условий переселения. Электричество им отключили, но они продолжали жить, одни на краю леса, ничего не боясь. Но, в конце концов, уехали и они.
Оба дома Елизаветки были сожжены в начале шестидесятых годов: домоуправление опасалось, что пустующие дома станут прибежищем для всяких «нехороших» людей. Так что просуществовала Елизаветка на этом свете без малого двести лет.
Я побывал там один раз, постоял посредине двора. Оттуда открывался непривычный вид на, казалось бы, хорошо знакомые места: плотину Химкинского водохранилища, речку Химку, болото по ее берегам, дачу Покрышкина-Толбухина. Спустился вниз к «источнику жизни», там все преобразилось. Никакой запруды не было, вода теперь лилась из трубы, вмонтированной в срез горы. Везде были аккуратные мостики, подойти к воде было легко и приятно.  Видно было, что жители со всей округи ходят сюда за водой.
      Странное и неприятное чувство охватило меня, вроде все знакомое, и одновременно все чужое. Больше я туда решил не ездить. Пусть в моей памяти Елизаветка останется такой, какой она была в прежние времена.
Начиналась новая жизнь. Мне шел третий десяток, время взрослого человека. В год переезда я перешел на третий курс института, занятия стали проводиться в другом здании на Петровке, «запахло» окончанием института и жизнью работающего человека.
Менялась и страна. Прошла денежная реформа, народ приходил в себя после шока от услышанного на 20-ом съезде КПСС, наступало время «развитого социализма». Но эта уже совсем другая история.
     Прощай, Елизаветка! Спасибо, что ты была!




                ОГЛАВЛЕНИЕ
Предуведомление 

Глава первая. Здравствуй, Елизаветка
 
     Елизаветка, здравствуй! 
     На московской окраине 
     Ближний круг   
     Отголоски войны   


Глава вторая. Жили-были, ели-пили
    
     Жили-были 
     Хлеб наш насущный
     Заколдованные шарики


Глава третья. Школьные годы чудесные

     Второй раз в первый класс
     Большой день маленького человека
     Март 53-го (Сталин и Мао)


Глава четвертая. Широка страна моя родная

     Чернушка и Катыш
     Волчье логово
     Верея
     Порт пяти морей


Глава пятая. Игры и развлечения

     Шахматы
     Елизаветинские игры
     Культурная программа
     Футбольные мотивы   


Глава шестая. Конец Елизаветке

     Выпускник
     Прямая дорога
     Прощай, Елизаветка



Иллюстрации.    Фотомонтаж 1
                Фотомонтаж 2