Дочка священника глава 93

Хильда давно так хорошо не спала. Когда она, наконец, проснулась на улице вечерело. Солнце скатилось к противоположному краю леса, а со стороны водоёма доносилось пение не очень дружного хора лягушек. Ветер колыхнул волосы, прогнав остатки сна. Ауксе, на лугу, расчёсывала гриву лошади. Та стояла неподвижно, слегка прядя ушами.
— Ну? – когда Хильда подошла ближе, обратилась к ней Ауксе. — Как спалось?
Хильда ничего не ответила. Добрая улыбка оказалась лучшим доказательством того, что сон был превосходным.
— А ты умеешь ездить верхом? – затем спросила Хильда, похлопав лошадь по боку. — Вот бы прокатиться.
— Умею, — тяжело вздохнув, ответила девушка. — Но, без дяди Матьяша я не смогу правильно оседлать Ленни, а уж тем более, вскарабкаться на неё.
— Это из-за твоей хромоты? У тебя серьёзные травмы?
Ауксе молча кивнула.
— А что произошло? – не отставала Хильда.
Девушка молча сложила в пакет гребень, которым расчёсывала лошадь, провела рукой по её гриве, затем сказала:
— Пошли, поможешь мне дрова на костёр принести.
— У нас будет костёр? – обрадовалась Хильда, тут же забыв о своём предыдущем вопросе.
— Да. Разложим здесь, во дворе. А если хочешь, ещё и баню растопим.
— Баню?! Ух-ты, здорово. Конечно хочу.
Скучать снова не пришлось. Пока возились с дровами, растапливали деревянную баню, где пахло хвоей и мёдом, стало смеркаться. Вечер у озера выглядел живописно-прекрасным. Солнце спряталось за деревьями, и теперь его золотые лучи освещали край неба, пытаясь бороться с густой тьмой, наступавшей с востока. Послышался гул выпи, в глубине леса раздался странный звук, похожий на стон, сделали последний облёт, перед сном, дикие утки.
— Ну, кто пойдёт первым? – спросила Ауксе, снимая с верха лодыжки тонкую золотую цепочку, которую она носила на правой ноге.
— Иди ты, — пожала плечами Хильда. — Хотя, давай вместе, или ты меня стесняешься?
Ауксе окинула Хильду долгим взглядом, ответив:
— Не в этом дело.
— Зачем цепочку снимаешь?
— В бане температура. Металл мигом разогревается и начинает жечь. Это очень больно.
— Тогда, нужно и крестики снять. Они тоже на цепочке.
— Не обязательно. Войдёшь в середину, прижми крест с цепочкой рукой на груди. Тогда всё будет в порядке. Только нужно прижимать постоянно к телу. Впрочем, можешь снять, если хочешь.
Хильде так понравилась идея Ауксе с прижатым к груди крестиком, что она решила его не снимать, чтоб посмотреть, чего из этого получится. Ауксе одела узкую, шерстяную шляпку, похожую на ту, что носят гномы в фильмах и подмигнув Хильде, пошлёпала в баню.
На улице стало чуть прохладней. Комаров здесь водилось столько, что с ними трудно было бороться. Видимо, это из-за озера. Хильда заметно заскучала. Ей в компанию прибежал дружок. Он, как и прежде, буквально дышал радостью, озорством, энергией.
— Мало что комары заедают, — буркнула Хильда, хлопнув себя по щеке ладошкой, — так ещё ты пришёл, мешок с блохами.
Дружок ничуть не обиделся. Он лишь лениво зевнул и присев рядом, вывалил свой язык, шевеля ушами в разные стороны. Сидел пёс на месте недолго. Чего-то, где-то учуяв, он мигом сорвался с места, умчавшись в сумерки, прогоняя звонким лаем лесную тишину ночи. Ауксе выбежала из бани, укутавшись в лёгкий халат. Она пригласила Хильду войти, сама же побежала к озеру. Видимо, окунуться. А уже через час, сидя возле яркого костра, попарившись и накупавшись, девчонки пили пахучий чай из трав, собранных дядей Матьясом.
— Такое странное чувство, — мечтательно произнесла Хильда, не отрывая взгляда от костра, — вот будто я только что родилась. Так легко-легко.
— Скажешь тоже, — улыбнулась Ауксе, — ты разве помнишь, как родилась?
— Чего ты снова вредничаешь? Я же образно говоря.
— Да поняла я. Просто очень забавно прозвучало.
— Вот и не цепляйся к словам.
Ауксе снова улыбнулась. Она ходила в чулан, и отлила из деревянного бочонка, хранившегося там, немного вина. Теперь попивала его, заедая маринованными помидорами. Глядя на это, Хильда скривилась.
— Вижу, как вкусно? – сказала она скептическим тоном, глядя, как Ауксе чуть отпив из деревянной чашки напиток, закусила это помидором, слегка скривившись.
— Хочешь?
— Нет уж, — отрицательно помотала головой Хильда. — После вечеринки у Марички, я с алкоголем завязала надолго.
— Ну, и правильно! Пьянство – зло. Хотя, вино дяди Матьяса, скорей всего, похоже на сироп, чем на алкогольный напиток, но злоупотреблять им всё равно не стоит. Первый раз, он когда дал мне попробовать, я подумала: ай, бормотуха какая-то. Чашки три вложила. Когда хотела встать, а ноги то не идут. Так и уснула у костра. Потом он меня на руках нёс в дом. Так осторожно – осторожно.
— Сейчас тоже так хочешь? – заулыбалась Хильда. — Учти, я не дядя Матьяс, нести тебя не смогу. Сколько ты весишь?
— Неделю назад – шестьдесят один кило.
— Ого!
— Слышишь, ого! – Ауксе, кажется, обиделась. — При моём росте метр семьдесят девять, это ого, только не таким тоном! Поняла?!
— Да чего ты злишься то? Я ж забыла, что ты взрослая. Вот я у Марички взвешивалась, меня всего сорок с лишним, — чтоб совсем примазаться, Хильда добавила, — просто подумала, что шестьдесят килограмм мне, скорей всего, не осилить, если бы пришлось тащить.
— Не придётся, — раздражённо буркнула Ауксе. — Тоже мне.
Наступила тишина. Хильда хотела подумать уже было, как ей всё-таки трудно с этой девицей, но та, заметив перемену настроения, сказала более снисходительным тоном:
— Хочешь, завтра шашлык нажарим? С косули.
— С косули? – оживилась Хильда.
— Да. Тут давеча, дядя Матьяс, в ложбине, молодую косулю нашёл. Её браконьеры подстрелили, а найти не смогли. Видимо, убегала сколько могла. Когда силы покинули, свалилась, запутавшись в зарослях. Пришлось добить.
— Ужас какой. Люди совсем озверели.
— Они всегда такими были. Чего уж. А теперь и подавно. Что им зверь, они и друг друга не жалеют.
— Тебе тоже досталось, Ауксе?
— Ты о чём?
— Шрам этот через глаз, хромаешь. Наверное, из-за чего-то такого? Но, ты не думай, — мигом спохватилась Хильда, — шрам тебя совсем не портит. Наоборот, он предаёт тебе эдакой экзотики, что ли.
Ауксе снисходительно улыбнулась.
— Это мужчину украшают шрамы, — сказала она. — В моём случае, то напоминание, предостережение, если хочешь. Доктор, что меня лечил, сказал: «Шрамы, это остаток боли, порой, память об ошибках, которые не следует больше повторять». У меня слишком много этих шрамов, и они глубокими рубцами остались на моей бездарно прожитой жизни.
Хильда, хотела что-то возразить, поддержать, но вовремя прикусила язык. Глядя, как Ауксе отвернула в сторону голову, глотая в темноте скупую слезу, девочка почувствовала, как её сердце сжалось и живое участие, сострадание возникло к постороннему человеку. Не успела она опомниться, погрузившись в свои мысли, Ауксе вмиг повернула обратно голову и ласково улыбнувшись, проговорила:
— Айда сегодня спать на сеновале?
Сеновалом, если его можно было так назвать, располагался в верхней части просторного помещения, служившим гаражом, стойлом для лошади, да и вообще хозяйственным помещением, построенным на задней стороне избы. Гора сена достигала буквально потолка, поэтому, если прыгнуть в него с разгона, то складывалось впечатление, что ты вот-вот утонешь. Запах травы располагал обоняние. Ауксе раскрыла настежь дверцу и теперь, когда улечься, можно смотреть на небо, считая звёзды, или любоваться лугом, освещённым лунным светом луг, который впирался в густую стену елей, захватывая небольшой край озера.
Ночная тьма полностью окутала лес. Вокруг стояла абсолютная тишина, будто все и всё куда-то вмиг испарилось, и теперь Хильда осталась тут одна с Ауксе. Одна мысль о таком обстоятельстве, немного смутила Хильду. Она начала понемногу привыкать к своей новой подруге, но оставаться с ней надолго, а тем более оказаться вместе на необитаемом острове, ей абсолютно не хотелось. Погрузившись в свои размышления, Хильда вдруг поймала себя на мысли, что стала немного уже скучать за нашим «уголком» в Сыче, за доброй бабушкой Аней, за друзьями: Маричкой, Русланом, Валеркой, Маринкой и даже за Данькой. Вот бы их сюда тоже привезти, было бы здорово.
Ауксе расстелила поверх сена, довольно внушительных размеров покрывало, бросила несколько подушек, набитых утиным пухом, притащила пару пододеяльников.
— Под утро, может показаться прохладно, — объяснила она.
Затем она сунула Хильде тюбик, с какой-то невероятно вонючей мазью, добавив:
— Хорошенько помажь этим лицо, руки. Ещё ноги, если хочешь. Иначе комары заедят.
Свирепство озёрных комаров, Хильде было уже знакомо, так что, кривясь от запаха, она нехотя принялась обмазывать щёки, лоб, запястья, шею. Где-то в глубине «ухнул» филин. Его крик звонким эхом разнесся по лесу. Неподалёку, совсем рядом, откликнулась ещё одна сова, помельче, а за ней ещё, за озером.
— А как же Ленни? – спросила Хильда свалившись на подушку, в совершенно расслабленной позе. — Она где?
— Там, на лугу, — ответила Ауксе, окончив мазать себя вонючей мазью, после чего осторожно, словно старуха, умостилась чуть осторонь Хильды. — Бродит себе, пасётся, ей хорошо, пока лето.
— Она не убежит? – продолжала задавать вопросы Хильда, заложив обе руки под голову, уставившись в звёздное небо, сквозь дверной проём.
— Нет. Видела, какая к её ноге гиря привязана?
 — А если волки, или медведь, или…
— Не говори глупостей! – в голосе Ауксе прозвучало раздражение. — Какой ещё медведь? Их здесь отродясь не было. И мне кажется, медведи не едят лошадей.
— А я читала, — не отставала Хильда, — что медведи едят всё. И людей тоже.
Ауксе недовольно цокнула языком, но ничего на это не ответила.
— Слушай, — Хильде совсем не хотелось спать, тем более днём она так хорошо отдохнула, — а волков? Волков тут тоже нет?
— Нет! – буркнула Ауксе, отвернувшись на бок.
— Это хорошо. Я страсть, как боюсь волков, особенно оборотней.
— Ты что странная?! – Ауксе обернулась обратно, даже привстала, облокотившись на одну руку. — Что у тебя в голове творится?
— Мама говорила, что у меня в голове мусорник. Но я, с этим категорически не согласна! Какой же это мусорник? Просто у меня хорошо работает воображение.
— Понятно, — Ауксе тяжело вздохнула, ударила несколько раз в бок подушку, и обратно улеглась на спину, как прежде.
— Слушай, Ауксе, давай страшилки рассказывать?
— Малая, угомонись, а!
— Мы однажды в такой себе маленький поход ходили и там, ночью у костра, по очереди страшилки рассказывали.
Ауксе снова цокнула языком.
— Вот послушай, — Хильда чуть привстала, огляделась вокруг, хотя ничего кроме темноты видно не было, затем стала рассказывать: — Мальчик, из моего бывшего класса, поведал такую историю. В селе, у самой окраины, жили мама и её единственный сын Витя. Всё бы хорошо, но мама того Вити резко заболела, после чего вскорости умерла. И остался мальчик Витя один. Правда, дети не могут жить сами по себе, посему забрала его к себе дальняя родственница, троюродная бабка его мамы. Вот так зажил Витя с той бабкой жадной. Она постоянно внучка обижала: то работой непосильной загрузит, то в магазин пошлёт в ненастную погоду, через кладку на глубокой реке, да ещё вслед проговорит: «Чтоб ты сгинул, навязался на мою голову». Сама же пирожков напечёт, сядет на лежанке и жуёт их беззубым ртом, запивая козьим молоком. В общем тяжко жилось мальчику Вити. И вот однажды, в самую ночь перед Лиго, ну день Яниса, ты знаешь, случилось одному молодому подмастерью забрести в село, где жил Витя. Шёл он по улице, негромко напевая песню: «Льели пуйши, мази пуйши Яньу накти негу!..» И вот идёт он так, напевает песенку, а кругом темно, все спать легли. И когда он подошёл к дому старухи, у которой живёт Витя, глядь, а в доме том свет горит. Вот, думает, напрошусь на ночлег, а то поздно уже, ночь страшная и местность незнакомая. Подошёл к окну и видит, как стал мальчик на колени, уткнулся головой в подушку и плачет горько-горько. Удивился подмастерья – чего это ребёнок вместо того, чтоб спать, в подушку рыдает. Только хотел в дверь стучать, глядь, идёт по улице женщина в белом балахоне. Медленно так, не спеша, затем поворачивает во двор. Юноше жутко стало, боязно, и он спрятался за веранду. Женщина же подошла к окнам, вздохнула с таким звуком, как-бы ветер в форточку подул, потом робко постучала в окно и говорит: «Витя! Витя, сынок, пошли домой! Витя, пошли домой!»
— Тихо!! – прервала Хильду Аксе, вскочив с места, как угорелая и метнувшись к дверному проёму их сеновала.
— Что там?! – Хильда, задумавшая напугать Ауксе, почувствовала, как лёгкая дрожь пробежала у неё по телу руках, а тело покрылось мурашками.
— Да тише ты! – махнула на неё рукой девушка, укутываясь в простыню. — Ты ничего не слышала?
— Нет, — Хильда сама испугалась своего голоса, настолько странно он звучал. — А что там такое?!
Ауксе помолчала с минуту, делая вид, будто прислушивается к каждому шороху, наконец отмахнулась, проговорив:
— Наверное показалось.
— Что показалось, то?
Неспешно вернувшись обратно, Ауксе сбросила с себя простыню, лениво улеглась на спину и совершенно спокойным голосом заговорила:
— Мне дядя Матьяс рассказывал, что в войну, в здешних лесах, партизанский отряд действовал. Успешно действовал. Немецкие захватчики слишком уж свирепствовали в округе. Вот партизаны их терроризировали, и до того уж надоели им, что в Гестапо отдали приказ немедленно уничтожить лесных бандитов. Отправили туда целый карательный отряд, и он не вернулся. Затем ещё отправили и тот не вернулся, и ещё один. В конце отправили целую роту «егерей» из «Эдельвейса», но и те не вернулись.
— Это партизаны их постреляли?
— Нет! К тому времени партизанов и самих никого не осталось.
— А где они делись?
— Никто до подлинно не знает. Но известно одно – ни тех, ни других более никто не видел. В ставку немецкого командования доложили такое дело, и те свой приказ отменили. Да только после войны, люди не раз видели поодиночных людей в старой форме времён Великой отечественной войны, или же с оружием, образца прошлого века. Будто они иногда появляются в зоне видимости, и тут же в лесу словно теряются. Чаще всех видели немецкого ефрейтора из «Эдельвейса». Говорят, он в развалку так шагает по лесу, тихо-тихо, даже листья не хрустят. А иногда, на губной гармошке играет, либо песенку напевает, про повара и весёлых поварят. Дядя Матьяс пять раз того ефрейтора из «Эдельвейса» видел, он здесь под окнами ходил. Обойдёт вокруг дома, засмеётся, потом вытянет с колодца ведро воды, наберёт её во флягу, и уйдёт в глубь леса, на гармошке играя.
Ауксе чуть помолчала, прислушиваясь к тишине, затем добавила:
— Вот и мне почудилось, пока ты свои небылицы плела, будто возле дома кто-то бродит. А ещё тихо говорит так, по-немецки вроде, и котелком тарабанит.
— К-котелком, — Хильда громко сглотнула слюну, чувствуя, как дрожь охватывает всё тело. — Как-ким котелком?
— Походным. Ну, солдатам выдают, для еды.
— А… Ну и как?
— Что?
— Там никого нет?
— Перед домом нет, но дальше мне не видно. Может показалось. Да, скорей всего показалось. Знаешь, звуки в лесу, особенно ночью, приобретают, порой, довольно причудливое эхо.
— Да, конечно.
 Хильда так почему-то разволновалась, что хотела даже было подойти к проёму, прислушаться и посмотреть, но тут же передумала.
— Так что там с Витей дальше, то? – с издёвкой в голосе спросила Ауксе.
—Д-давай, в другой раз. Ё-то перехотелось эти всякие страшилки рассказывать.
— Ладно, тогда давай спать, — потянувшись сказала Ауксе. — Ты вон днём выспалась, мне же пришлось рано-утром подниматься, до сих пор глаз не смыкала. Лабанактис, Хильдегар.
— Л-лабанакт, — еле слышно проговорила Хильда.
Она неожиданно ощутила такой неимоверный страх, сама не зная почему. Рассказ Ауксе, она сразу поставила под сомнение. Война, немцы какие-то. Но, непонятное жуткое чувство совершенно не отпускало её. Она то ложилась в сено, то снова поднималась, прислушиваясь к каждому шороху. «Вот я дура, — подумала Хильда, — и зачем я только начала разговоры об этих страшилках? Теперь попробуй уснуть». А вдруг правда этот немец придёт снова, захочется ему воды с колодца попить, или на гармошке поиграть. Ох, лучше бы такого вовсе не слышать, иначе с ума можно сойти. Хильда укуталась с головой в простыню и прижала ладошки к ушам. Стало тихо, а в ушах зазвенело, разогнав все прочие звуки, ставшие неожиданно пугающе жуткими.
Еле заметное мерцание звёзд, в узком проёме, оформляло иллюминацию ночи. Если бы это были не звёзды, можно подумать, что десятки тысяч огней мигают в такт неслышимой музыки. Какой музыки? Кто её автор, кто исполнитель? В пустынном, ночном лесу всё совершенно иначе. И эти деревья, казавшиеся днём стройными исполинами, и озеро, от которого доносится запах тины, и аромат свежего сена служащий мягкой периной.
Ауксе лежала так тихо, что казалось не ясным спит она, или претворяется. Где-то, над головой пищали комары, не рискующие садиться на тело. Мазь-вонючка, всё же делала своё дело. Послышался лай Дружка. Он то и дело, всё время срывался с места, мотался по лужайке с громким, пронзительным лаем, разносившимся далеко над озером. Лягушки, сначала одна, затем несколько, и в конце концов целый хор запел свои стрекучие песни, и уже не умолкал до самого утра. Как хорошо лежать в душистом сене, дышать свежим воздухом, услаждаясь гостеприимством природы. Хильда не заметила, как уснула. Она лежала, уставившись в небо, периодически прислушиваясь к звукам на улице, не бродит ли под домом ефрейтор из «Эдельвейса», не играет ли на гармонике, не собирается ли достать воды из колодца. Но, ничего подобного слышно не было. Лишь только Дружок и лягушки нарушали тишину ночного леса.
Утро ворвалось в сознание Хильды весёлым собачьим лаем. Кто-то приехал. Ауксе рядом уже не было, а солнце, взошло на уровне дверного проёма сеновала и теперь светило Хильде прямо в глаза. Тело обымала невероятная лёгкость и то ощущение, когда чувствуешь себя отдохнувшим. Приехал дядя Матьяс. Он что-то привёз в большом пакете, и сейчас пошёл вместе с Ауксе к Ленни. Подойдя к лошади, он погладил её по гриве, чем-то угостил и принялся одевать уздцы. Когда всё было готово, дядя Мате отвязал от ноги лошади гирю, затем осторожно, так словно обращается с очень хрупким, драгоценным сосудом, высадил на лошадь Ауксе и повёл лошадь за уздцы вдоль озера. Хильда быстренько слезла по лестнице вниз и тут же наткнулась на одного из котов, лопавших возле колодца, колбасные обрезки. Она схватила рыжего, принявшегося недовольно рычать, подняла выше головы и закружилась с ним в танце, только что придуманным ею самой.
— Ну, как тебе здесь? – спросил дядя Матьяс, когда они с Ауксе, покатавшись на лошади, подошли к дому.
— Потрясающе! – это слово вырвалось само-собой с уст Хильды, но оно звучало искренне и с некой благодарностью.
Дядя Мате не стал задерживаться. Сославшись на какие-то свои дела, он попрощался и сразу же уехал на автомобиле Ауксе.
— Когда завтрак? – спросила Хильда, косясь на пакет, привезённый хозяином сторожки.
— Чуть позже, — подходя к уличному умывальнику, хромая заметно больше прежнего, ответила Ауксе.
— С тобой всё в порядке? – забеспокоилась Хильда, глядя, как лицо Ауксе чуть изменяется, вероятно от боли, при каждом шаге.
Но, та ничего не ответила. Она наспех вымыла руки, брызнула в лицо Хильды горсть воды, и улыбнувшись сказала:
— Сегодня у нас шашлык из косули, помнишь?
Хильда утвердительно кивнула головой.
— А сейчас малдос рито, — сказала Ауксе.
— Утренние что? – напряглась Хильда.
— Пошли молиться.
— А, вон оно что.
— М-да, если бы не русский язык, мы бы с тобой друг друга понимали с трудом, хотя наши народы и соседи.
— Такое можно сказать и об английском, или ещё каком, причём здесь русский?
— Ты владеешь в совершенстве английским?
Хильда отрицательно помотала головой.
— Я тоже так себе. Ты права, дело не в конкретно русском языке. Просто мы обе на нём более-менее сносно разговариваем, и способны понимать друг друга.
— Да поняла я, поняла. Руслан мне настоятельно рекомендует учить местный язык. Сказал, что позже, станет разговаривать со мной исключительно на нём.
— А ты учи. Тебе ещё пригодится.
— Почему это?
Ауксе сделала очень долгую паузу, затем спросила:
— Ты собираешься жить с отцом?
— Я бы желала уехать в Лиепаю, — с грустью в голосе сказала Хильда. — Но, как говорил отец, нужно трезво оценивать ситуацию. С каждым днём остаётся всё меньше и меньше надежды, что такое случится.
— Давай помолимся Агелу Хранителю. Я часто ему молюсь, когда мне тяжело на душе.
— Давай, — тихо произнесла Хильда, смахивая слезу со щеки.
Они стали под сенью размашистого дуба, то место куда незаметно пришли разговаривая, повернулись на восток, откуда поднималось ласковое солнце, и Ауксе негромко произнесла:
— Швентасис Ангеле, стовинтис прйе мано варганос сьелос ир айстру, купино ману гивенимо, непалик манес нусидейэльё…(утренняя молитва Ангелу).
Ауксе читала, читала, а Хильда стояла замерев. Некоторые слова были похожи с её родным языком, и она пыталась разобрать их смысл. Первый раз в жизни Хильда по-настоящему внимала молитве. Раньше она вовсе не вникала в то, что читают, или поют в храме. А теперь, она вдруг почувствовала что-то очень близкое, то что связывает её с родиной. Она только сейчас поняла, как эта девушка, где-то непонятная, неприятная, дорога ей настолько, что она готова находиться с ней неотлучно, всегда рядом. Она как родная. В её волосах живёт ветер Балтийского моря, в глазах отражается его цвет, светлая кожа словно отблеск янтаря, а голос и речь отзвук того, о чём она так тоскует. Стало очень хорошо на душе, уютно и спокойно. И Хильда прошептала на своём языке: «Святой Ангел, мой помолись за меня к Богу. Ты лучше знаешь, как это сделать правильными словами, я пока не умею. Но, я научусь и буду молиться, как папа, как бабушка Аня, Маринка, тётя Алиса и Ауксе». В это время Ауксе произнесла знакомое всем: «Амен!» И откуда не возьмись появился дружок, как всегда полон радости и энергии. Складывалось впечатление, что он всё время, пока девочки молились, не хотел мешать им, и лишь теперь услышав «Аминь», прибежал порадовать их и подарить часть хорошего настроения.
Пока Ауксе возилась с костром, Хильда включила телефон, о коем она практически забыла. Гаджет принимал сигнал, хотя и весьма слабый. Пока звонила мне, сообщить, что всё в порядке, пришло несколько сообщений, одно из них от Марички. Это была ссылка на какой-то видеоролик. Хильда сразу даже и не поняла в чём дело, но когда посмотрела ролик во второй раз, более внимательно, весьма опечалилась. Подойдя к костру, девочка села рядом с Ауксе, и долго-долго смотрела на полыхающее пламя, не в силах оторвать от него взгляд.
— Ты чего такая смурная? – поинтересовалась Ауксе, вороша жаркие угли металлическим прутиком.
— Та, — отмахнулась Хильда.
Она не хотела говорить о причине своего плохого настроения, впрочем, некоторое время спустя, достала с кармана телефон, включила ролик, ссылку на который прислала Маричка, и протянула телефон Ауксе. Та молча смотрела какое-то время, наконец спросила:
— Что это такое?
— Внимательно посмотри! Я сразу тоже не поняла в чём дело.
Ауксе посмотрела ещё пару минут, затем нахмурив брови, сказала:
— Убей меня, не пойму, зачем ты дала мне смотреть этот сумбур? Люди какие-то, активисты, несут вполне привычный, для нашего времени, бред. Такого добра в интернете целые горы. Мы же с тобой специально сбежали, чтоб хоть немного отдохнуть от подобного.
— Низкорослая девушка в камуфляжной куртке, тебе никого не напоминает?
Лишь пересмотрев ролик в третий раз, Ауксе скривилась, тихо проговорив:
— Леська что ли?
— Она самая!
— А что она там делает, на площади, среди этих, с позволения сказать, активистов-патриотов? Она же в монастыре должна быть. Может это старое видео?
— Да нет, — с грустью в голосе сказала Хильда, — ролик выложили несколько дней назад.
— Он мог быть снят ещё раньше. Это же интернет, там время, порой, не имеет силы.
— Ты что, сейчас пытаешься меня уговорить, или убедить? Брось, Ауксе. Мы с тобой видим Леську Крук, и то, что она ушла с монастыря, это ясно, как Божий день.
— Ну, ушла и ушла! Тоже мне, нашла причину расстраиваться. Это её жизнь, пусть проживает её как хочет.
— Мне другое обидно. Отец приютил её, укрыл от этих бандитов, отдал за неё дорогой перстень, хотя мог его продать и выслать деньги нашей маме, и возможно она сейчас бы была с нами. А эта… Она просто наплевала на всё и на всех. А ещё врала. Смотрела в глаза и врала!!
— Хильда, да успокойся ты, пожалуйста. Люди есть люди, они такие, какие они есть. Не стоит так расстраиваться из-за того, что не понимаешь чьих-то поступков. Нервов никаких не хватит!
— Обидно просто, — дрожащим голосом проговорила Хильда. — Вот ты, могла б так поступить?!
После короткой паузы, Ауксе нехотя ответила:
— Я ещё и не так поступала. Не спеши укорять человека за его поступки, ибо не знаешь истинную причину, побудившую его так поступить. Ты спрашивала откуда у меня шрамы, переломы. Вот из-за этого, из-за таких непонятных многим людям поступков. У разных людей, разное восприятие реальности. Мне очень повезло… Хотя, тут уж как на это посмотреть, повезло ли. Тем не менее, мне на пути попался добрый человек…
— Ты уже говорила – он не отказался от тебя, помог и поверил.
— Ну вот.
— Мне отца очень жаль. Мы и так концы с концами сводим, живём в этой глухомани, а его обманывают все кому не лень. Сначала Инта, затем Леська…
— Ты себя забыла.
— Чего? – Хильда вмиг побледнела, уставившись на Ауксе недоуменным взглядом.
— Забыла, как храм обчистила, а ещё пожар устроила?
Хильда, с сокрушением на лице, опустила голову.
— Все мы делаем ошибки. Куда же без них. Правда, одни даже не задумываются над этим, а иные потом каются, понимая, что сотворили грех. Если такое произошло, значит так было нужно. И поступок отца Павла, не остался напрасным. Смотри, как Христос, он ведь пришёл ко всем людям и злым, и добрым, и слабым, и сильным. Ко всем! И помогал всем без разбора. Христиане – Его ученики, соответственно должны поступать подобным способом!
Тяжело вздохнув, Хильда утвердительно покивала головой, сказав:
— Ладно, я всё поняла. А как ты думаешь, папе стоит об этом говорить?
— Думаю нет! Впрочем, он и сам узнает, со временем. Но ты, не говори, так будет лучше. Зачем его лишний раз расстраивать.
А потом был шашлык из косули. Правда, Хильда ожидала от этого чего-нибудь необычного, прямо-таки невероятного. Только необычное получилось самым обыкновенным, разве что вкус казался специфическим.
В лесу, в сторожке лесничего, девочки пробыли ещё несколько дней. Но, ничего не может длиться вечно. Настала пора уезжать, тем более, как бы здесь не жилось хорошо, Хильда стала заметно скучать за домом. Именно за домом в селе Сыч. Вечером, накануне отъезда, Ауксе ещё раз растопила баню. А затем они, как и в первый день, ночевали на сеновале. Страшилки больше не рассказывали. Хильда надолго запомнила весь тот кошмар, после рассказа Ауксе. Заканчивался июль, но лето продолжалось.