Осич

- Скажи мне, почему говорят «лишние слёзы», разве они бывают лишними?
- Не знаю. Вероятно они нелишни, но напрасны. Впустую. Тревожат сердце попусту.
- А мне кажется, что всё, что от сердца - не зря...

     Месяц пускает мыльные пузыри облаков, а тяжёлые, серые от капель воды тучи прикрывает подолом синего, побитого молью звёзд  плаща. Он стыдится их, как стыдимся всего некрасивого мы.
   Для карточки на память выбираем взгляд, с которым нравимся себе. Но если с другим мы нехороши, то отчего ж он отражается в нас, тратит место и жизнь на то, что ненужно никому? Ожидая гостей, прячем неприятное посторонним, так зачем оно не тревожит нашей совести? Из-за чего не стыдится нас самих?
   Замечая плохое, трудно видеть хорошее, а оно, в свой черёд, сглаживает недостачу и избыток, стирает пыль и делает ярче краски, причём так, как не сделать этого, стараясь нарочно.

    Нас представили друг другу в некий нарочито весёлый и пронзительный час, сквозь увеличительное стекло которого все вокруг казались товарищами, всё округ гляделось без повода праздничным и волшебным.
- Знакомься, это мой брат.
- Забавно, мне казалось, ты у мамы один!
- Это двоюродный.
- А... кузен, значит!
- Ну... в общем.
- Не-ет, давай-ка разберёмся! Он тебе брат или не брат, третьего не дано.
- Ну - брат, брат!
- Без «ну».
- Брат.
- Тогда к чему эти обобщения?
- Мы редко видимся.
- Ах, вот оно что, ну, тогда понятно.

    У каждого есть дяди, тёти и племянники, во время редких встреч с которыми даже кровное родство не в силах расположить друг к другу. Ты принимаешь их, полностью, с ног до головы, ибо нет резона тратить на них недовольство, выправляя до удобного тебе облика. Но в этом случае дело было в другом. Ревность. Именно она ссорила братьев. Кузен был высок, статен, на фоне  седины до плеч и бледности, вызывающе и надменно сияли сапфиром глаза, так ярко, что выглядели ненастоящими. Тем не менее, было заметно,- он  совершенно не понимает толка в этой своей привлекательности, и от того явно стеснителен. К счастью,  красивые люди часто недалёки.  Сообразив, что могу пошалить, я начала неприкрыто кокетничать:
- Ого! Каков! Сердцеед! Надеюсь, он останется и посидит с нами? - Поинтересовалась я задорным грудным голосом, и принялась нахально, подробно, словно картину в Эрмитаже рассматривать лицо гостя.
- Нет! Ему уже пора!
- Отчего же... - Начал было кузен.
- А я говорю, что тебе пора!
- Напра-асно... - Коварно и двусмысленно протянула я.- Мы бы так хорошо повеселились... втроём.

    Двоюродного будто ошпарили кипятком. От красноты его лицо вмиг подурнело, и, одеваясь на ходу, он бежал, так скоро, как мог.
- Ещё один покинул поле боя! -  Расхохотавшись, торжественно и дурашливо возвестила я.
- Ну, и зачем ты его так?
- А, чтобы не думал, что ты «их плоше»!
Мой друг от удовольствия сделался пунцовым.
- Да вы и вправду братья! Краснеете совершенно одинаково некрасиво. К вам это нейдёт! И, кстати, было очень глупо, прятать его от меня.
- Он - красавец. А я...
- А ты умный. И добрый. И хитрый.
- Это ещё почему?!
- Да потому, что у меня такое ощущение, что ты решил уехать только для того, чтобы был серьёзный повод затащить меня в постель, хотя бы так, на прощание.

   Мы стояли на перроне и молчали. Двоюродные братья и я. При свете дня, сквозь диоптрию слёз всё выглядело иначе, все были иными. Полноватый близорукий кузен тряс седой чёлкой и пытался шутить, а мой товарищ смотрел то себе под ноги, то на меня, - жалобно, как птенец, который вырвался из плена скорлупы, не представляя, как ему быть дальше, что его ждёт.

- Пообещай, что приедешь.
- Зачем? Разве ты не знаешь, что иудеев и христиан там хоронят на разных кладбищах?
- Могла бы хоть раз соврать!
- Чтобы что?! Смысл?!

    Колёса вагона, сорвав пластырь рельс, завертелись, как лопасти ветряной мельницы. Влекомые патокой движения, они не могли уже остановиться, им теперь было всё равно - куда ехать, кого везти, как долго и для чего.
   Через окно было видно, что мой друг сидит в купе и плачет, опустив голову на руки.  Уезжая навсегда, он выполнял волю покойной мамы, но мы-то... мы даже не обнялись. Да и зачем? Всё равно же, не увидимся больше никогда. К чему они, лишние слёзы...