7. Хвост

Глава из повести "Под крылом Черного Ворона"

Мазь «Дэта» пекла искусанное комарами место на коже шеи, рук. Мошка не комары, заползала во все мельчайшие отверстия, щели и пожирала кожу своими зубами. Но о боли уже некогда было думать, солнце вот-вот начнет свой ход над небосводом Югры, а стрелка неумолимо приближалась к половине шестого утра.
«Через десять секунд нужно развернуться к солнцу спиной, - вспоминал Михаил, - и идти вперед ровно два часа, без остановок. Ну что ж, в дорогу», - и, поправив на спине непривычно тяжелый и неудобный рюкзак, и сняв с предохранителя ружье, Филиппов пошел в лес.

Сухой ягель громко хрустел под ногами. Оборачиваться из любопытства и посмотреть на оставшийся после себя след не хотелось. И, все же не удержался, обернулся и отметил, что мох тут же поднимался и тут же скрывал его следы. А хрустит, значит ломается. А следа нет. Удивительно. И солнце поднималось, хотя его полукруг еще и не заметен, а вот светлая кайма над ним становилась все ярче и ярче. Значит, не ошибся, правильно идет.

«Интересно, а как же выходить назад? Не заплутаю? Чиж, надеюсь, проводит».
Михаил еще раз обернулся и посмотрел на то место, откуда начал свой путь. Лес у дороги ничем не примечателен, кругом высокие сосны, в низине ели. Стоп, ёлка? Откуда она здесь? Стоп, стоп, там же ниже ручей с заболоченными берегами, в низине и ели стоят, вон их кайма по верху уходит прямо к солнцу. Ну что ж, Большой Вой, спасибо тебе. Встретимся ли там?

А беломошник растекся своим серебристым ковром по бору, куда ни глянь светло от него. Места-то какие райские здесь, аж хочется юлою закрутиться, расставив вширину руки, и забыться хоть на минутку. Но всему свое время. С непривычки рюкзак сводит плечи, ремни быстро натерли их, надо хоть на минутку остановиться и отдохнуть. Да, да, прямо здесь, у ольховника, раскинувшегося во все стороны своими ветками, как зеленый фонтан.

Взрыв, произошедший в кустарнике, для Михаила был настолько неожиданным, что он прыгнул за холм-муравейник и притаился. Что это могло быть? Фу ты, это ж глухарь испуганный был. Ну, точно, что так еще могло здесь взорвать воздух? Конечно, глухарь.

Огромный черный петух сидел на нижней сосновой ветке, до которой не то что дотянуться, а залезть нелегко. Метров восемь, а может и десять она от земли, а может и больше. Удивительно, в городе все как-то привычно на глаз определять в размерах, два этажа - это пять метров, три – восемь, пять – двенадцать. А здесь? Деревья высокие, может и в несколько раз выше пятиэтажки. Удивительно.
«Привет таежный петух, что на меня так смотришь? Неужели не пуган? Повезло».
Михаил скинул на землю рюкзак и лег на него спиной, смотря вверх на глухаря, крутившего головой и с неменьшим любопытством рассматривающего необычного то ли медведя, то ли еще какого незнакомого ему зверя.

«А глухарь уже взрослый, килограмм на восемь - не меньше, редкая удача для охотника, но ты сейчас мне не нужен, а вот на память тебя сфотографирую», - и вытащил из куртки фотоаппарат. Приблизил объективом к себе тетерева-глухаря, а тот снова заходил по ветке туда-сюда, сорвал старую шишку с соседней ветки и бросил её в Михаила.

- Ах ты какой! Ах ты какой боевой петушище! - громко рассмеялся в ответ Михаил и еще сделал несколько снимков!

Глаза от усталости закрывались, втягивало в дремоту, но внутренний часовой забил в колокола, и Михаил, резко поднявшись, потянувшись, взгромоздил на свои плечи громадину- рюкзак, закинул за шею ремень, повесил ружье у себя на груди и, положив на него руки, пошел дальше.

Пот потек по спине, по груди: «Это хорошо, хоть вес сброшу, а то за зиму многовато жирка накопил», - думал про себя Михаил и шел-шел по ковру-беломошнику, то пересекая тропку, то удаляясь от нее. Но, как она ни звала его за собой, старался не поддаваться ей, Чиж предупреждал. Точно ведь, предупреждал, а это, значит, тоже доказательство тому, что правильно иду. Сколько уже времени? О-о, без пятнадцати восемь. Это что ж, позади два часа ходу?

Та-ак, а сколько лежал под глухарем? Ну, минут пять, значит, нужно ходу прибавить. Где же обрыв, о котором он говорил? И еле удержался, чуть не сорвавшись неожиданно в откуда-то образовавшуюся в беломошной земле трещину. Стерев пот со лба, Михаил внимательно стал осматривать ее, шириной метров семь-восемь. Как она по своим краям похожа на лопнувший лед, а внизу-то мерзлота! Мерзлота? Метра два-три внизу хорошо просматривалась льдина, где темно-голубая, где темно-синяя. И капли, катящаяся по ледяной стенке, громко падают в воду.

«Вкуснее её, наверное, нигде и нет, вот бы попробовать».

Посмотрев на часы, Михаил развернулся левым боком к солнцу и пошел вдоль трещины, и тут же, вспомнив предупреждение Володьки, отступил от нее метров на пять, чтобы не провалиться вниз вместе с потревоженной землей. Приблизительно через полчаса он должен через эту трещину выйти на мост в виде трех заваленных ветром деревьев. Посмотрим.

А солнце уже поднялось, местами его лучи пробиваются через пар, идущий из трещины. А вот и обрыв пошире. Может, стоит спуститься по нему и воды напиться? А почему бы и нет, и аккуратненько, выбирая ногами твердую землю, опираясь на древесные корни, добрался до воды. Она прозрачная. Звонкая капель со всех сторон приманивает слух к себе: «Здесь попей, здесь попей».

Холодная вода, зачерпнутая ладонью, ледяными иголками врезалась через эмаль зубов в их корни, нервы как струны загудели, челюсть начала неметь. Во-от это да!
Слив воду из фляги, Михаил опустил ее в прозрачную воду и наполнил полностью до краев.

Снова вспомнился Афганистан. Сколько раз ему удавалось вот так набирать флягу из горных ручьев, но тут же по приказу командира бросал в нее несколько хлорных таблеток, чтобы не отравиться. Да, они верили в то, что вода может быть отравленной, и не только ядами, химическими веществами. А что говорить, всем хотелось жить, и плевать было на вкус воды, хотя все понимали, что хлорка тот же яд для организма - травит желудок, печень. Но, как говорится, приходилось из двух зол выбирать одно, менее опасное. И верили в это.

Да уж. Здесь, к счастью, войны нет.

Вместо моста из трех сосен увидел лежащие друг от друга в трех-четырех метрах стволы деревьев. На двух кора полностью слетела, и создавалось такое впечатление, что они покрыты слизью. Пощупал ее рукой, действительно, не ошибся, это от пара она образовалась на дереве, идущего из глубины трещины, от ручейка. По таким переходить очень опасно, скользкие, можно и шею сломать. Да уж.

Несколько древесных щепок привлекли внимание. Они и были подсказкой Михаилу, что нужно переходить через дерево, лежащее дальше. Оно было в коре, очищенной топором сверху, а чуть выше – протянута над «мостом» веревка. Правда не слишком и натянута она, что также опасно. Если вдруг потеряешь равновесие, то повиснешь на ней, а вдруг веса твоего не выдержит?

Глаза бегут по веревке, но тут же останавливаются, она, оказывается, не длинная, даже до середины дерева не доходит, привязана к суку.

«О-о, да здесь веревка использована всего лишь как подсказка, - подумал Михаил. - Сучки-то достаточно толстые, они-то и служат перилами, на которые можно опираться, переходя через этот «мост».

И недолго думая перешел по нему на другую сторону трещины.

А рюкзак становился все тяжелее и тяжелее, и Михаил, не выдержав, остановился у одного из огромных корневищ сосны, скорее всего, заваленной сильным ветром, снял с себя рюкзак, и присел на ствол дерева.

Судя по темно-зеленым иголкам, сосна еще не умерла. Михаил улегся на ее ствол и прикрыл глаза.

- Спасибо тебе, Боже, за такую возможность - передохнуть и набраться сил. Сосна, ты извини меня, путника, что, не спросив твоего разрешения, умостился на тебя. Но так уж вышло, что ветер-ураган свалил тебя на землю и ты умираешь. Милая сосна, будь добра ко мне, путнику, отдай мне свою силу, а то она совсем пропадет. А я постараюсь заботиться о твоих сестрах и детях, буду защищать их…

И почувствовал Михаил дрожь в пояснице волнами, идущую то к затылку, то скатывающуюся назад к тазу. Расслабил спину, толщина дерева позволяла это сделать, прикрыл глаза и почувствовал, насколько уставшим сейчас было его тело. Да, он прекрасно понимал, что здесь он не должен был сейчас останавливаться, стоит сделать это позже, у разваленной избы, как говорил Чиж. Вот найти бы ее еще.

…Кувшин, стоящий на столе, привлек его внимание. Подошел к нему и замер. До самых краев  он был наполнен зеленым пузырящимся соком. Одна капля, стекающая по стенке сосуда, была клейкой и на вкус очень приятной, аж слюнки потекли. Приложился губами к его горлышку и сделал небольшой глоток. Этот напиток по вкусу напоминал персиковый кисель. Сделал еще один глоток, второй, и припал губами к горлышку. Пил его и пил, только иногда отрываясь, чтобы отдышаться, да глотнуть свежего воздуха. И заново припадал к горлышку кувшина, так и остававшегося наполненным до краев…

Проснувшись, потянулся. Хорошо отдохнул. С легкостью закинув на спину рюкзак, снова удивился, совсем недалеко, оказывается, от него было то место, к которому он шел, к остовам от избы, покрытым серебристым и зеленым мохом. Только в пять часов дня он должен отсюда  отправиться дальше, повернувшись к солнцу левым плечом. Ну что ж, самое время перекусить и передохнуть. Взглянув на часы, снова удивился, до указанного времени оставалось всего восемнадцать минут. 

- 2 -   

Тяжесть рюкзака уже не стягивала мышцы плеч, не сгибала спину, такое впечатление создавалось, что он набит не консервами и патронами, флягой со спиртом, а бумагой, нет даже ватой. Приснился же сон, будто сока соснового напился. А почему именно соснового - он вкусом или запахом отдавал персиком или хурмой. Нет, нет, не соком хурмы и персика, потому что цвет у него был зеленый, это, скорее всего, сок киви он пил. Удивительно, неужели во сне можно разобрать вкус и запах?
Бор, куда ни глянь, кругом бор. Сосна от сосны стоят в отдалении, белый мох на земле, словно неисправная лампа дневного света, «мерцает» то полосками пробившейся сквозь него зеленой травкой, то брусничником, то черничником, местами - цветущим багульником. А вот если смотреть далеко вперед, вместо горизонта, стена из серых стволов сосновых деревьев-солдатов, стоящих по стойке «смирно», идешь к которой, и она расступается перед тобой, открывая одну и ту же картину – деревья, а дальше – серый горизонт.

Сколько уже времени? Половина седьмого? Вот время бежит, и что удивительно, за все время хода по бору, несмотря на свою полноту и тепло, он почти не потел, только подмышками чуть-чуть. Да и воздух свежий, а ветра при этом не чувствуется.
И снова удивительно. Хм.

А вот вывернутые сосны с корнями встречаются все чаще и чаще, хотя деревья здесь стоят несколько плотнее, чем там, откуда шел. Удивительно. А вон!
Михаил замер. Эта встреча была настолько неожиданной, и не только для него, а и для самой коровы-лосихи. Вскочила с земли и с испугу, оставив своего недавно родившегося теленка, отбежала в сторону. А лосенок не испугался человека-путника. Принюхивается к нему, вытягивая свой нос вперед, дергает головой, на маму и не смотрит. А-а, вот, наконец, он почувствовал что-то неладное, видно мама кличет его. Но встать еще не может, пытается опереться на передние ноги, а задними оттолкнуться от земли у него еле-еле получается.

И забыв об опасности, о том, что с ним сейчас в считанные секунды может разделаться лосиха, защищая свое чадо, пошел к нему.

- Что там у тебя, малыш?

Присел у теленка, а тот, притаившись, смотрит на него своими большими слезящимися глазами.

- Ну что там тебе мешает, малыш? - Пощупал окорок лосенка, спустил руку ниже, поглаживая его трясущееся тельце, и у самой коленки уперся пальцами в щепу, торчащую из его ноги.

- О-о, да ты, малыш, ногу проткнул, - и Михаил тут же резким движением выдернул занозу. Лосенок тут же вскочил на ноги и заковылял, прихрамывая, к своей маме.
А лосиха, замерев, даже шагу к нему не сделала, ждала своего сыночка, внимательно наблюдая за человеком. Теленок поравнялся с мамой и тут же начал ее бить своим носом по низу живота, выискивая вымя. Но мама попятилась задом, не спуская глаз с Михаила и, повернувшись к нему боком, стала уходить в лес. Теленок устремился за ней…

- Фу-у, ты, - вытер выступивший на лбу пот Михаил. – Вот это встреча. Так, и дальше что? – и осмотрелся по сторонам.

Что-то скрипнуло сзади. Обернулся никого, только старая высохшая сосна, лежащая на земле с торчащими во все стороны ветками корней, как осьминог.

- Ми-ша! – то ли сказал кто-то, то ли показалось?
Филиппов прислушался.

- Только не стреляй, это я?

- Фу ты, - дернулся с испугу Михаил, увидев выглянувшего из-за «соснового осьминога» Чижа. – Ну и спать ты мастер.

- Ё-кэ-лэ-мэ-нэ.

- … И ветеринар, прямо, - улыбается во все зубы Чиж. – Я думал, корова тебя затопчет, уже приготовился стрелять в неё. А она не-ет, чувствует же животное, что не убийца ты.

- А тебя б, наверное, затоптала! Это точно, - с облегчением вздохнул Михаил и пошел навстречу Владимиру.

Обнялись, расселись на лежащей сосне, разговорились. Михаил снял с ремня  флягу и протянул ее Чижу.

- А я тебя вел сюда от самой трещины, - вытерев губы и сделав несколько глотков
воды, сказал Чиж. – Ты даже, смотрю, и не слышал.
- А зачем это тебе?

- Извини, - Владимир протянул флягу назад. – Да что-то здесь не так, смотрел, нет ли хвоста за тобой.

- Да уж, видно, в багульнике проночевал?

- Да, как тебе сказать, - помотал головой Чиж, - есть такое дело, что за Витькой слежку устроили, наступают ему кругом на пятки.

- Неужели, правда?

- Это ты у нас живешь чем-то небесным, а мы, люди, по земле ходим. А там хищников много!

- Ну-ну.

- Не обижайся, сам же все видел?

- Ну, а как же мы с тобой сегодня встретились-то?

- Среда, брат. Мы же с тобою договорились в среду тебя встречу или в понедельник.

- Вот же, а, и забыл. А далеко еще до того места идти?

- Так уже пришел. Нюх у тебя или чутье, не пойму. На каждую точку вышел ровно, сам удивлялся этому, как будто у тебя своя тропка есть, и ты бывал здесь уже не раз.

- Это, Вова, с испугу, наверное. Ты же сказал, что там-то трещина находится, там - мост, там - изба разобранная. Вот и шел. Честно говоря, уже ругал себя, что поддался на твои ухищрения, иду и чувствую, что по кругу хожу. И сейчас вот-вот на ту же трещину выйду.

- А так и есть, смотри, - Чиж ткнул рукой влево, - вон она.

- Не понял.

- А все так и было рассчитано, если хвост пойдет за тобой, то ты их приведешь к тому самому месту, откуда пошел сюда.

- Володя! – приподнялся в негодовании Михаил.

- А ты, может, за грибами в лес пошел, или для того, чтобы природу
пофотографировать, - почему-то стал шептать Владимир.
Михаил осмотрелся.

- Да это так, чтобы вдруг…

- Давай хоть перекусим, а то уже совсем оголодал, - махнул на пустой разговор Михаил.

- Чуть позже, - и Чиж, поднявшись, пошел назад.

Филиппов догнал его. Шли молча. Говорить с Чижом не хотелось, вернее, пытаться заставить его раскрыть все карты. Михаил чувствовал, что Володя к этому разговору еще не готов, а значит, торопиться не стоит, все впереди.

- А где находился, когда я спал?

- Да дальше пошел зарубки делать.

- А я-то их и не слышал.

- А зачем делать это громко? - остановился Чиж и показал рукой на одну из сосен.

– Кора тонкая, видишь? Ножом легонько полоснешь по коре, для того, чтобы немножко содрать её, и все, и дереву нетрудно будет ее потом закрыть смолой, чтобы срослась.

И только теперь он приметил глазом эту полосу на сосне, шириной не больше одного-двух сантиметров.

И туда увел, ткнул рукой в обратную сторону:

- Назад, к тому мосту из трех сосен? А нам, получается, нужно идти совсем в другую сторону.

Михаил еле нагнал товарища.

- Вов, не торопись так, а то…

Но Чиж в ответ ничего не сказал, шел быстро. Через какое-то время резко остановился и поднял палец, мол, замри. И прислушивается. Михаил тоже.

- Мишка нас пасет, - прошептал Чиж.

- Какой?

- Хозяин здешний, косолапый. Да не один, - и снова приподнял руку. – Это хорошо,
- и посмотрев на Михаила, улыбнулся, - значит, хвоста за тобой нет.

- А я патронов с пулями не помню, взял с собой или нет, - остановился Михаил. – Нет-нет, взял, взял. Точно взял! - и полез в рюкзак.

- Да не торопись! Они сытые, еды нынче в лесу много, так, ради любопытства нас провожают. Там, - махнул куда-то в сторону, - лося задрали больного, так что долго за нами не пойдут, а то росомаха разворует припасенное ими мясо.

- У-у, и здесь у медведей нет покоя.

- Ладно, пора и пугнуть косолапых, а то глядишь, еще и приставать начнут, - усмехнулся Чиж, и, сорвав пучок ягеля, разложил его на толстом, без коры сосновом бревне. Присыпал на мох соломки из целлофанового кулька и поджег ягель.
Дымок по запаху был несколько необычным, кисловатым, с привкусом горелой пластмассы. Легкий сквознячок подхватил белое дымное покрывало и стал распылять его в воздухе. Сверху Чиж приложил еще немножко мха и, прищурившись, смотрел куда-то вдаль.

- А как ты их учуял?

- С мое походишь на медведя, поймешь.

- Так ты с девяти лет охотишься, Володь.

- На медведя нет, с двенадцати, но добыл своего первого в восемнадцать лет. В нашем роду так положено. Честно говоря, ножки тряслись. Дед был медвежатник заядлый, двадцать одного добыл.

- Всего-то?

Чиж нахмурился и посмотрел на Михаила:

- Иди-ка, добудь. Он здесь рядом.

- Ну, а я-то причем здесь? Для меня медведь, как человек, рука на него не поднимется.

- И правильно. А для меня встреча с ним – это испытание.

«Да уж, комплекс Наполеона, - подумал Михаил. - Я человек большой, только маленький. Ну ладно, недавно ты хвастался, что добыл двадцать девять медведей, а сегодня сколько?»
Но Чижу было не до хвастовства. Из фляги он затушил костер.

- Теперь они здесь и останутся. Пошли.

Что он этим хотел сказать, Михаил расспрашивать не стал, а, поправив на плече рюкзак, добавил шагу, чтобы не отставать от Чижа.

Шли быстро, Михаил вечно отставал от этого невысокого худощавого человека, у которого ноги, как колеса, крутились в высокой траве. На неё Михаил только сейчас обратил внимание, оглянулся назад и понял, что уже идут не по ягельному покрывалу, а по травяному. Да и березки стали попадаться все чаще и чаще, а с ними и кедр с елью.

Земля стала мягче, кроссовки все глубже и глубже стали проваливаться в сухой торф.

- Не бойся, здесь болота нет, - сказал Чиж и остановился у родничка. Он еле-еле «теплился» в небольшой но глубокой лужице. Чиж зачерпнул из него воды и понюхал её.

- Только не пей, вода застойная, - и протянул ладонь Михаилу.

- Фу-у, - скривился Михаил.

- Поверхностная вода, даже животные ее обходят, - и отступил от родника, ерзая ногами по заросшей вокруг лужицы траве.

- И следа нет.

- А я о чем! – вздохнул Чиж. – Ладно. Осталось уже совсем немного идти. Там место есть хорошее. На дереве спал?

- Нет, ни  разу, - смутился Михаил.

- Только не бойся, там  лабаз широкий.

- На медведя здесь охотишься?

- Да, иногда, оладь ему в душу, по осени, когда жир перед зимой он нагуливает.
Там ягоды нет, а вот дягиля с борщевиком уйма. Вот и уплетает их медведь вместе с корешками, оладь ему в душу. Ты бы слышал его чмоканье с хрустом.

Сосны почти не стало, вместо нее ель - огромная, раскидистая. Её нижние ветви покрыты мхом, свисающим своими рванными копнами до земли. А береза здесь тонкоствольная, хоть и высокая, а вот посмотришь на ее ствол – дряхлая старуха, покрытая болячками грибными, лезущими по её ломанному стволу до самого верху.
«Хм, - подумал Михаил, - а ты Чиж, как всегда, хитер. Ну, добудешь медведя, а как его доставишь до дороги? Или сюда прибыл на своей «Ниве»? Интересно девки пляшут, как говаривал тесть. Ну, посмотрим…»
    
- 3 –

Весь пол лабаза был сделан из еловых веток, свежих, пахнущих. Рядом с консервной банкой тушеной говядины лежали бутерброды с салом, нарезанным небольшими прямоугольными кусочками. И рука, словно растерявшись, не зная за что ухватиться, за ложку или бутерброд, все же остановилась на последнем, выискивая, где самый большой шмат сала.

Первый кусок откушенного бутерброда Михаил толком и не прожевал, чтобы насладиться его вкусом. Второй, третий - и уже ничего не осталось от хлеба с салом. Хорошенько все прожевав и проглотив, сует в рот следующий кусок бутерброда, он на толстой корочке хорошо пропеченного хлеба и громко хрустит во рту. Корочку отсоединил от сала и, плотно ужав хлебную массу, зачерпнул ей, как ложкой, из консервной банки юшки. Какая вкуснотища!

Чиж сует Михаилу ложку, но тому не до нее, лучше корки хлебной ложки нет.
Вот и все, насытился. Упершись спиной в дерево и вывалив наружу живот, Михаил расслабился, прикрыв глаза. В желудке что-то бурлит, в голове опьянение от чувства первой сытости, губы в жиру, и их сколько ни облизываешь, а привкус тушенки остается. Это, скорее всего, от жира, оставшегося на коже губ, лица и, естественно, рук. Михаил посмотрел на Чижа. Тот тоже, как и Михаил, находился в таком же положении и дремал. И правильно.

А лабаз сделан с умом, со всех сторон закрыт перилами, вернее стенкой из тонких березовых веток. И скреплены они хорошо, если упираешься  в них всем телом – выдерживают. Михаил поудобнее улегся и, открыв глаза, смотрел в небо. Его бирюза становится темнее и темнее, комары уже нашли свою жертву, собираются маленькими роями, все сильнее и сильнее гудя над охотниками, но еще сильно не достают. Наверное, из-за сквозняка? Нашел же Чиж, где лабаз собрать,  на толстых стволах сестер берез, лезущих из одного корня ввысь. И стоят-то они на вершине. А внизу за лесом болото - огромное. Здесь, наверное, и ток косачиный есть, и глухариный.
А там, вроде, справа от болота речка. О-о!

Чиж продолжал дремать. Михаил, уложив под голову больше мелких веток и прикрывшись несколькими еловыми лапками, чтобы комары не доставали, прикрыл глаза. Ни о чем думать сейчас не хотелось, только спать.

«Может «дэтой» побрызгаться? А-а-а? Ну ладно, пока комары с мошкой не достают, так посплю, а вот когда начнут, тогда обрызгаюсь и, глубоко зевая, Михаил почувствовал приятное утомление в плечах, отдыхавших от тяжести рюкзака; шеи, тащившей на себе, не менее тяжелую, уставшую голову…

…Как же это он не привязал к лабазу лестницу. Вон она лежит у подножия деревьев, а в туалет так хочется, уже мочи нет, но разве можно это сделать с лабаза? Да куда уж, там ведь Чиж с Витькой спят, и сколько Михаил им не кричит, не слышат его. Ну, что же делать? Михаил решил прыгнуть с помоста в кусты, приготовился и…
Открыл глаза, а над ним звезды, тонкий полукруг луны. Да и ночь еще не такая и темная – серая, а вот в туалет действительно очень хочется. А Витьки нет, только Чиж рядом храпит на весь лес. Тю-ты, так это все во сне ему приснилось.

Аккуратно слезая по лестнице из березовых веток вниз, невольно посмотрел назад, и – замер. Что вверху небо со звездами и луной, что – внизу. Вот бывает же, а, это видно туман плотный на болоте лежит, как вода, отражает в себе небо. Даже не слышал о таком, нужно сделать парочку фотографий, а то кто этому поверит. Но вовремя остановил себя, нужно сначала дело сделать, а потом и наверх подниматься, а то мочевой пузырь лопнет.

…Быстро забравшись на лабаз и нащупав в кармашке рюкзака фотоаппарат, начал присматриваться, как лучше сделать снимок. Решил сделать серию фотографий, с медленным поворотом объектива влево. Потом эту картинку можно будет объединить.
Приготовился и екнул с испугу, прямо на него с облаков мчалась конница. У всадников копья и они такие огромные. Прижав руками голову к груди, упал на пол лабаза, скрутился, хотя понимал, что такого просто не может быть. Не может быть!
Оторвал руку от глаз и посмотрел вверх – звездное небо. Бывает же, а. Толкнул Чижа рукой, но тот, сказав что-то невнятное, повернулся к нему спиной и продолжал храпеть, даже еще громче прежнего.

Михаил включил монитор в камере фотоаппарата, но его окно было черным. А-а, он, увидев конницу, просто испугался и ничего не сфотографировал. Вот это видение!
А небо так и оставалось, что снизу, что сверху. Попытался это ночное явление сфотографировать, но из-за недостаточности света фотоаппарат все жужжал, выбирая резкость, и снимка сделать из-за этого не удавалось. Отключил кнопку автомата, поставил выдержку на тридцать единиц, открыв полностью диафрагму, сделал несколько снимков. Но, как назло, в этот момент сработала вспышка, немножко испортив картинку. А может, и нет.

 Лег на живот и продолжал через дырки в перилах наблюдать за картиной. А она закачалась. Создается такое впечатление, что нижняя её часть копируется на поверхности воды, которая колышется как в ведре. Бывает же, а!
А ветерок стал холодней, и Михаил укутавшись в спортивную кофту, продолжал смотреть в одну точку качающейся картины. Она тут же начала меняться. Вместо звезд на ней видно огромное стадо оленей идущих в тумане. Оленей? Точно-точно, вон и хант, сидящий в санях и понукающий трех оленей, тащащих его. Так что это, зима уже? Погоди-ка, нужно шубу надеть на себя, а то совсем холодно становится.
Михаил потянулся рукой в вешалке, но, никак не мог зацепить шубу. Нужно подпрыгнуть. Вот так, вот так…

Хм, бывает же, а, во сне, как наяву! И точно, все болото в пыли снежной, и по нему идет огромное стадо оленей. Не может быть, сейчас, что январь? Время, когда ханты и манси ведут оленей в сторону южного Урала на продажу мяса и шкур. Удивительно. Присмотрелся внимательнее, ничего не изменилось. Направил на эту картину фотоаппарат и сделал несколько кадров. Только почему-то олени идут так тихо, что их не слышно. Это что, видение? Конечно видение, самый натуральный мираж. Ничего себе! Сколько об этом слышал и вот, наконец, увидел. Вот это да!

- 4 -         

- Подъем, Миша, подъем! – Владимир сильно тряс Филиппова за плечо.

- Да, да, да. – Михаил, уколовшись лицом о колючие иголки ели, дернулся и, протирая глаза, смотрел на напряженное лицо Чижа.

- Тихо только, - прошептал тот. – Собирайся, и быстрее!

А что там укладывать, из рюкзака-то вчера и ничего не доставал, только несколько кульков с едой. Но оставленной вчера консервной банки, как и порезанного хлеба, лука на газете не увидел…

- Извини, что проспал, - попытался извиниться Михаил.

Но чувствовалось, что Чиж был взволнован другим, с напряжением смотрел куда-то вдаль бора, прислушивался, поддерживая согнутый указательный палец у губ.
Стянув ремень на рюкзаке, Михаил положил его рядом с Володей: «Всё!»
Но тот его будто и не слышал, продолжал всматриваться в лес.

- Ладно, может и ошибся, но не очень в это верится, - прошептал Чиж. – Кто-то росомаху спугнул, - и тут же поднял палец вверх, не давая и слова молвить Михаилу. – Там уже дней пять пасется, мишка лося задрал. А она потчуется, позавчера он ее чуть не задрал, но увернулась. А он до отвала наелся и ушел. Лося-то он задрал еще до моего прихода сюда, запах шел. А сейчас там шкуру, кости оставил. Вот она и… - и снова поднял палец. – Нет, чувствую, что все-таки за тобой хвост был. Умный хвост. Хотя, может, и за мной. - Чиж, приоткрыв рот, прищурившись, мазнул глазами Михаила и прошептал, - пора нам, Миша, пошли. Что-то мне совсем это не нравится. Совсем!

- Может это волк её пугнул?

- Все может быть, - сплюнул в сторону Чиж и протянул ему. – Волк! Точно волк, только из какой стаи, вот в чем вопрос.
Спустившись с лабаза, Михаил заворожено наблюдал за действиями Чижа, тянувшего к себе наверх лесенку.

- А как ты...

- Ч-ч-ч, - прошептал Владимир, и, укрепив ее на сучке, с легкостью, упершись в стволы берез ногами, как жук, начал быстро спускаться вниз. – Все, пошли, - и полез в плотный кустарник ольхи, раскинувшейся под бугром.
Михаил, еле успевая за ним, с трудом протянул через ветки свой рюкзак и остановился, с удивлением ища пропавшего Чижа.

- Давай, - прошептал тот и потряс веткой. – Давай сюда, - и неожиданно, хлопнув Михаила по волосам, опустил руку перед его лицом. – Ч-чщ-щ, быстрее давай, - и, подхватив рюкзак Михаила, потянул его к себе вверх.

Упираясь ногами о толстые ветки ольхи, корни, выглядывающие из-под земли, Михаил начал карабкаться вверх. К счастью бугор был невысоким, весь заросшим ольхой и рябиной, за ветки которых цеплялся Филиппов, и местами цветущей и приятно пахнущей смородиной. Шли они быстро по самому краю леса, по брусничнику и черничнику, почти бежали.

Чиж был скорым на ногу и, несмотря на маленький рост, Михаилу не удавалось хоть на сколько-то шагов сократить растущую между ними дистанцию. Ремень ружья начал натирать шею, и, Михаил, пытаясь его поправить, не заметил, как налетел правой ногой на корневище дерева, спрятавшееся в траве, и с размаху упал на землю. Вовка был тут как тут, помог ему подняться и «потащил» дальше его за собой вверх, на сопку, потом – вниз и только у следующего резкого обрыва остановился:

- Передохнем, - шепнул громко дышащий Чиж. – Миша, только пока без разговоров, хорошо? Куда нас с тобой Витька втягивает, потом поймешь.

- А сон?

- И не сон, - закивал Владимир. – Это тебе Витька все объяснит. Если, конечно мы об одном и том же говорим. Сейчас ты по ручью пойдешь, только на болото не выходи, повернешь направо и поверху пойдешь. Понял? Упрешься в лежащую сосну, на ней и посидишь, - и, улыбнувшись, поворошил мокрые волосы Михаила. – Её ураган уложил, лет триста, а может и пятьсот простояла, такой еще и не видел. А корень, ахнешь! Жди там меня. Да, какую леску взял с собой?

- Ну, ноль шестнадцать, метров сто.

- Ты чё, - округлились глаза у Чижа.

- Так ты же сказал, порыбачим, а что в ручье кроме ельца с окуньком можно поймать? Ну и ноль-два и ноль-три взял.

- Молодец. Давай что помельче.

Она сзади в кармане рюкзака.

Чиж вытащил кулек с леской, выбрал один из мотков и, махнув ему, мол, иди, пошел назад.

А сосна, лежавшая на самом краю оврага, была действительно большой. Ствол у корня, был похож на огромного паука, раскинувшего в стороны свои ноги. Ствол дерева был толстым метра с полтора, если не больше.  Михаил прошел ее во всю длину от корня до обломанной вершины и еще больше удивился – шестьдесят семь шагов. Его два шага в длину это приблизительно семьдесят два сантиметра. Это что же получается? Двадцать четыре метра сосенка в высоту была? Это ж какой высоты дом? Закинул голову наверх и стал рассматривать вершины сосен. А они действительно высокие, каждая с пятиэтажный дом, а эта им в мамы или в бабушки годится, получается. Да и ширина ствола у каждой в диаметре тридцать-сорок сантиметров. Не-ет, это мелюзга по сравнению с ней.
Сильный удар в плечо сбил Михаила с ног. Единственное, что и успел сделать, так это ойкнуть от неожиданности, и, поднимаясь с земли, с удивлением смотрел на Чижа.

- Ты, чего, Миша, инвалидом решил стать, оладь тебе в душу? – и махнул рукой в огромную яму, оставшуюся от корня.

- Вот это да, - покачал головой Михаил, заглянув в неё, - метра три, не меньше. Спасибо тебе, - и протянул для рукопожатия Чижу свою ладонь.

- Ладно, пошли! – И снова Чиж колобком поскакал по беломошнику, то скатываясь вниз, то забегая наверх. Михаил, ускорив шаг, чувствовал, как ручьями бежит пот по его спине, по груди, но, теперь уже ему некуда деваться: Чиж – это настоящий марафонец, и если уж пошел с ним, то лучше не ныть, мужику и так уже далеко за шестьдесят…

Вспомнилось, как в Афгане, на одной из боевых операций он попал в группу разведроты, которой командовал прапорщик…, а фамилию и не запомнил его. Вроде бы, Чернавский. Во-от человек был, а. Мужику далеко за тридцать, а по горам бегал, как белка по дереву. Ох и доставалось от него саперу, что медленно идет. А солдат был не промах, повернулся к Чернавскому и говорит: «А может сами пойдете вперед, только за собой тогда медбрата тащите, может, успеет вашу задницу в полете поймать?» Ну, все, думали, сорвется прапор и надает саперу, по шее, но тот сдержался. А когда метров через пятьдесят сапер показал ему шесть мин-каблучков, Чернавский чуть не поседел. А после боевых в горах Панджшера с бутылкой водки в инженерный батальон направился, так сказать, для того, чтобы еще раз извиниться перед сапером.

А что сейчас сказать Чижу: «Осторожнее, там мины!»
Михаил еще, сколько мог, прибавил шагу. На края возвышенности, с которой «катился» вниз Чиж, успел краем глаза посмотреть вправо, а там оказывается всё то же болото, на краю которого спали. А, может, другое?
Сбежав за Володей вниз, невольно остановился, рассматривая под собой пух.

- Миша, не стой, - окликнул его Чиж.
Но тот в ответ и шагу не сделал, а присел, взял этот пух и стал его рассматривать.

- Он же тополиный! – с удивлением сказал Михаил.

- А ты посмотри по сторонам, оладь тебе в душу! – пальнул Чиж.

- Да откуда они здесь?

- Вопрос не мне, а природе. Ладно, пошли, - наставительно сказал Владимир. – Ну! Только не тяни резину, пошли.

- Блин, такого еще не видел, - продолжал шептать Михаил от удивления, рассматривая растущие в расщелине тайги тополя.

Где же он еще их видел, кроме Югорска и Советского? А, на Каменке, где Ендырь течет. Точно, именно там, видно водой принесло их семена, из какого нибудь прибрежного поселка. А сюда как они попали? Может птицы занесли? А почему вокруг Югорска, где множество тополей растет, в лесах ни одного деревца не видел, а только сосна с елью, кедр с осиной, да рябина с ольхой… Ну, как говорил тесть:
«Интересно, девки пляшут».

Сколько они шли? Два часа, а может уже и три, и четыре. Михаил вымотался. Тяжесть рюкзака спину превратила в камень, как и позвонок, мышцы плеч и пояса.

- Все! Стой! – услышал он божественный голос. Но это был Чиж с мокрым от пота лицом скинул на землю с себя бейсболку, уселся на выступающий из земли корень сосны.

Михаил повалился на землю боком и, стянув с себя кепку, вытер ей от пота лицо, шею.

- Ты пока отдыхай, я скоро приду, - прошептал Чиж и, оставив около Михаила свой рюкзак, скрылся в кустарнике ольхи.

Михаил глубоко вздохнул, стянул со спины лямки рюкзака, но так и остался лежать на нем. Пот просачивался в зрачки и пощипывал. Но у Михаила даже сил не хватало смахнуть новые капли теплой и кислой жидкости, бегущей с головы по лбу, по носу, по губам... И думать ни о чем не хотелось. Через несколько минут, чтобы выбрать более удобное положение тела, приподнялся с рюкзака и осмотрелся по сторонам. Вроде бы здесь он уже бывал? А почему так подумалось? Фантик от конфеты «Взлетная» рядом с ним на земле валяется. Стоп, стоп, а он-то их с собою в лес не брал. Точно, точно, и на всякий случай пощупал карманы. А зря.

- Ну что, я был прав, Мишенька, за нами идет хвост, оладь ему в душу, - прошептал в ухо товарищу Чиж.

- В смысле?

- Только шепотом все. Понял? В леске твоей запутался, несколько веток сломал.

- Вова, ты, что из той лески удавку ставил?

- Не кричи, я же тебе говорю, оладь тебе в душу. Ну, а как в нашем деле без этого.

- А если это егерь, то ты его еще больше разозлил этим, - Михаил ударил кулаком по ветке. – Блин, только мне этого еще не хватало. В прошлом году о них нехорошую статью написал. Весь Ах, что у Арантура, сетями перекрыли. И без зазрения совести везут и везут оттуда полные лодки язя, окуня, щуки.

- Правда? – удивился Чиж. – Это правильно, такие уж они, защитники природы. Ну, а кто будет охранять без рыльца в пушку. Ну как этого золота не взять, если на нем сидишь? А здесь, только успокойся, Миша, оладь ему в душу, тихое место. Ни разу за всю жизнь не встречал их здесь, только воров. На гриве лес брали, но вывезти так и не смогли, убитыми их нашли.

- Ты чё, правда!? На какой гриве? Когда?

- Семь лет назад. Только шепотом все, Миша, боюсь, что кого-то могли и здесь оставить, так что, оладь им в душу, сам понимаешь.

- А это хороший лес,– Михаил обвел рукой бор, в котором они находились, - что ж ему присмотра-то нет?

- А с дороги его не видно-то, - и посмотрел Филиппову в глаза. – Нет! Ты вот, когда в Агириш ездишь, его видишь?

- Одни болота. Только километров через десять стоит табличка «Торский леспромхоз». Да и того уже нет, наверное. Везде лес воруют, а что ж тогда здесь не берут его?

- А до этого бора с дороги через болото обрывы по всей стороне тайги. И подъезда к нему нигде нет, вся земля по краю в трещинах, сам проходил, видел, в обсыпах песчаных. Чтобы лес взять в таком месте, нужно сотни тонн земли привезти сюда, чтобы добраться до деревца.

- Тоже верно, - присел, опершись о дерево, Михаил. – Ну и место нашел же, а? - покачал головой. – Поэтому и хант здесь оленей держит, из-за недоступности?

Чиж кивнул головой.

- А какое доказательство тому, что за нами не егеря идут?

- А скажи тогда, зачем им металлоискатель, оладь им в душу, как ты думаешь?
Михаил с удивлением посмотрел на Чижа.

- А спутниковая связь?

- Во-от как. И сколько их?

- Вроде бы, семеро. Ну, это когда как. Сколько их за нами идет, не знаю. Удочку под лабазом им оставил, пусть по ручью тебя поищут.

- А где ручей-то.

- Под тобой, оладь тебе в душу. Ты думаешь, почему я тебя с лабаза в кустарник потащил, да на вершинку. И водицу что ли, как бежит в ручье не слышал?

- Нет. Так что, здесь ручей?

- Весенний, летом его-то и ручьем не назовешь, с той трещины сюда только капелька воды идет, поэтому и имя ему дали Ай Няврем, значит малыш. А по весне и по осени, когда вода поднимается, хариус сюда заходит, грамм по семьсот попадался даже. Но, видно на снасти не натолкнулись, за нами пошли, а сейчас точно натолкнутся, оладь им в душу, - и достал из сумки серебристую рыбу, поскоблил ее, голову отрезал, располовинил и протянул одну часть Михаилу. – Держи, сейчас посолим и перекусим. 

- Так здесь они уже были, - удивился Михаил и показал пальцем на фантик от конфеты. – Или это ты «Взлетными» давишься, а меня не угощаешь?

- О-о, оладь им в душу, - и тут же наклонился, развернул фантик, понюхал. – Вот тебе и следопыт называется, вот так да-а, - выдохнул Чиж. – Ну, что ж теперь мести чешую нам? Вот оладь им в душу. А фантик уберем, чешуя их запутает, - и, забыв посыпать рыбу солью, стал быстро ее жевать.
Михаил отказался от такого угощения. А Чиж и не обратил на это внимания, жевал рыбу, громко причмокивая, уставившись в землю.

- Так, Миша, - и присев, начал сдирать мох, - мелких веток быстро наломай и сюда.

И только теперь, по волнению Чижа, Михаил понял, что попал с ним не в очень хорошую ситуацию. Наломал с деревьев жменю мелких веток, бросил в дымящийся костер, еще и еще.

А Чиж так и не присел, строгая ветку ольховую, топтал вокруг костра мох и не сводил глаз с часов. А когда Михаил начал скидывать с себя рюкзак, схватил его за руку и прошептал:

- Все, все, все, тушим и пошли!
Малыш бурно бежал по краю болота, подтачивая песчаный обрыв, до самой воды покрытый беломошником. И только пошел Михаил по краю обрыва, как тут же мох поехал под его ногами вниз, и если бы не ухватился за ветку рябины, то через секунду бы уже бултыхался в Ай Нявреме…

Чиж вовремя появился, ухватившись сверху за толстую ольховую ветку, согнул её и подал Михаилу, и подбадривал товарища, продолжающего скользить по скатывающемуся под его тяжестью мху, ждал, когда заберется повыше…

- Ну, Мишка, все, - и вытерев пот со лба, покачал головой. – Ну, ты даешь! Шум поднял, оладь в твою душу. Что ж ты так, а? А теперь бегом за мной! Бегом!
   
- 5 –

Марш-бросок закончился только у трещины. Но и тут Чиж только сбавил темп, не больше, и, постоянно оглядываясь, махал рукой Михаилу, чтобы тот не отставал. В низине остановился и, стирая с лица пот и громко дыша, сказал:

- Миша, только ничего не спрашивай, и, главное, не бойся, и не отставай. Пошли!
Вся низина плотно заросла мелкой елью, царапавшей руки, лицо, пытающейся выколоть тебе глаза, а местами она ухватывала за рюкзак и тащила назад. Михаил только и успевал уворачиваться, защищаться от веток, проползать в узкие проходы между тонкими стволами деревьев. А по глазу одна из них все же полоснула, он заслезился, заболел…

Как хотелось остановиться и выматериться, но Чиж все глубже и глубже уходил в эти заросли, и поэтому Михаил прекрасно понимал, чего может ему стоить потеряться в этом незнакомом месте и попасть в руки неизвестному «хвосту». Все это пугало, и поэтому он продолжал лезть через этот мелкач, и мычать от злости про себя, сквозь сжатые зубы.

Видно, до финиша еще далеко это Михаил понимал хорошо и старался, не сбавляя скорости, бежать за Чижом-мячом, катящимся по зеленому и мокрому, глубоко проваливающему под ногами мшанику. Вытерев рукой лицо, Филиппов попробовал открыть поцарапанный глаз, получилось. Значит, он на месте! Это прекрасно!
Удивительно, даже забираясь на небольшую сопку, болотный мох продолжал расти на этих местах, обводняя почву, и ноги все глубже и глубже проваливался в него, затрудняя ход, а сосны были высокими. Заглянул несколько раз на их кроны, они широкие и здоровые. Что ж это получается, мох совсем недавно, лет десять назад начал селиться здесь.

Наконец-то закончилась «зеленая трясина», и, что самое интересное, только на другой стороне сопки, когда начали спускаться с нее.
Чиж скинул с плеча карабин и сказал:

- Прочисть стволы.

А в них чего только не было: и ветки, и древесный мох, и еще что-то.

- Только патроны не вставляй, а то нам еще рано шум поднимать.

И Михаил с размаху налетел на остановившегося Чижа. Но тот, с легкостью увернувшись от него, повернулся к товарищу и посмотрел на него снизу вверх. Его лицо было грязным, заросшим.

- Ну, не десять, а километров пять прошли. Это точно!

- И долго еще? – тут же выпалил Михаил.

- Не знаю, - пожал плечами Вовка. – Не знаю. Нам туда, - и, махнув рукой в сторону новой сопки, продолжил, - еще бы часа два без остановки нам.

- Ну, так чего ждешь?

- Мо-ло-дец! – то ли с удивлением, то ли с восхищением посмотрел на Михаила Чиж.
– Пошли!

Шли, шли и шли! Шли, шли и шли, и два часа без остановки, и три, и… шесть. Перед болотом остановились, Владимир первым скинул с себя рюкзак, за ним – Михаил, и упали на землю, в белый мох, громко хрустящий под локтями, царапающий ладони. Ничего не хотелось, ни есть, ни шевелиться, ни говорить.

Чего Михаил не ожидал, так это летнего снега. Хотя чего только в жизни ни бывает. А он шел и шел, ветер, заметая поземкой землю, даже не холодил. А наоборот, он был каким-то материальным и сильным, как вода, подхватывал своей массой и поднимал тебя высоко вверх, удерживая как на руках высоко над деревьями. И запах у него был необычным, то ли чесночным, то ли жаренного мяса, то ли… Михаил, схватив его за невидимые космы, притянул их к себе.

- Вставай, хватит спать!

Это был Чиж. Михаил с трудом открыл глаза и посмотрел на товарища. А тот сидел перед ним и водил у его носа открытой консервной банкой:

- Медвежья. Когда ты пробовал-то такое мясо?

- Володя, так это же мясо опасное.

- И этот туда же, - вздохнул Чиж и, вытащив вилкой из банки кусок мяса, начал его жевать. – Оладь тебе в душу, - жуя его, сказал он, - я всю жизнь его ем и что? Так я варю его больше суток…

«Старая песня», - подумал про себя Михаил и с трудом уселся на землю, уперся спиной в дерево. 

- Сколько уже времени?

- Скоро на горшок и спать, - огрызнулся Чиж. – Десять вечера.

- Ой, голова моя голова. Вот зачем я вам с Витькой понадобился здесь? – и, упершись затылком в кору дерева, закрыл глаза.

- Ладно, время придет, узнаешь, - отмахнулся от него Владимир. – Кто тебя тянул сюда, сам же пришел. На, ешь и не ерепенься, - и протянул ему кусок хлеба с мясом, - сейчас такое увидишь, что поджилки каменными станут. Случайно валидола не взял?

- Да пошел ты! – отмахнулся Мишка.

- Ню-ню, - усмехнулся Чиж и поднес к костру палку с нацепленным на нее хлебом. – Ладно, не хочешь мяса, тогда ешь то, что с собой принес.

Это другой разговор. А что мы с собой принесли? Консерву рыбную «Карп в масле»… А ветра-то нет в лесу. Дым от костра стелется по мху, как туман, заволакивая все свободные места. Неужели это и вправду туман? 

Туман становится темно-серым, ночь вроде еще «белая», но… и холодком потянуло. Хорошо одежда после этого длительного марафона уже подсохла, хотя еще не везде. Начинает знобить, и руки сами по себе начинают шарить по мху, ища веточки, шишки, чтобы подбросить их в еле-еле полыхающий костер…

Того, что увидел, никак не ожидал - настоящее приведение поднялось вверх из-под пня и замерло, наблюдая за Михаилом.

- Вова, что это?

Но Чиж не слышал вопроса Михаила, он спал, скрутившись на земле вокруг своего рюкзака.

«Ну, мастер, - подумал про себя Филиппов, - разбудил тебя для того, чтобы ты охранял его и теперь спит».          
Приведение исчезло.

«Ну, ребенок, ну, пацан, Мишенька, ты! Приведения испугался. Тебе уже под пятьдесят, а всё в…»

Сильнее прижавшись спиною к дереву, Михаил заерзал ногами, пытаясь вскочить, но тут же резко нагнулся, чтобы уклониться от налетавшей на него огромной птицы. Она бесшумно опустилась на нижнюю ветку молодой сосны. Это филин. Фу, ты, напугал. Погоди-ка, погоди-ка, так это что же такое, и мишка, и волк, и та же росомаха с рысью на них ночью могут напасть?

- Вова, Вова, вставай, теперь моя очередь, спать. Вова? - начал тормошить своего старшего товарища Михаил.

- Да, пошли, - вскочил Чиж на ноги.

- Ты че, - удивился Михаил, - ночь еще, куда идти? Вов, очередь моя отдыхать, а ты теперь дежурство неси.

- А-а, - угомонился Чиж.

«Вот тебе и а, - подумал про себя Михаил, укладывая голову на свой рюкзак. – Только бы ты не уснул, а то, - и зазевался, - а то нас мишка или кто там еще у нас на хвосте, егеря? Погоди-ка, погоди-ка, а это что там ещё?»

Филиппов привстал и не сводит глаз с ханты старика, сидящего у костра, дым которого тонкой молочной струйкой вьется в небо. А оно невысокое, это небо, и дым  расходится по его невидимой крыше, застилая её. Красота-то какая.

А старик и не видит Михаила, опустил глаза в угольки, облизываемые огнем, и что-то шепчет. Да и вовсе не шепчет, а поёт песню, растягивая один слог «мо-о-о-й», который плавно перетекает в другой, как спокойная вода в реке «Ена» – «па-а-а-р-р». О, мойпар – это же медведь по-хантыйски. А рука его пальцами легонько постукивает по тарелке узкого бубна – тр-р-тр-р-тр-р. И шапка- то у него какая-то необычная, это ж волчья голова?

- М-мо-о-о-й-па-а-а-р-р со-о-ох.

- Уби-ил ма-лого-о дитя-я-я ме-две-дя-я  и шку-у-ру-у несё-ёт с со-бо-ой, - прислушивается Михаил к песне и понимает, что она уже поется на русском языке. Хант смотрит на него, прямо ему в глаза, и поёт.

- Не убивал я медвежонка, - хочет сказать Михаил, но это у него получается только про себя.

А хант, смотря ему в глаза, не моргая, продолжает петь свою тревожную песню про медвежонка, убитого охотником Михаилом. И ничего не остается ему, как вытащить рюкзак, раскрыть его и показать, что никакой шкуры нет в рюкзаке. И с ужасом видит, что она лежит там, мягкая шкурка еще совеем маленького медвежонка.
Михаил вскакивает на ноги и кричит на весь лес, что он не убивал медвежонка. Но какой страх схватывает его рот и горло, когда он увидел перед собой огромного зверя, медведя, который раскрыл свою пасть и вот-вот кинется на него…

- А-а-а…

- Ты чего? – тормошит Михаила Чиж. – Что, приснилось что-то страшное?
А Михаил с открытым ртом смотрит на Чижа, щурясь от солнечных лучей.

- Да это я, Чиж, а не медведь, - бьет тот себя в грудь кулаком. – Миша, это я, Володя Чиж, давай приходи в себя.