Нарцисс Араратской Долины. Глава 49

Огранщик алмазов Валера жил в центре, в районе метро «Улица 1905 года»; в престижном доме для работников то ли госбезопасности, то ли для работников Кремля. Его папа работал где-то Там на высоких должностях. Валера был не из простой рабочей семьи, но это, странным образом, не сказалось на нём. И это даже было удивительно. Валера служил в армии, как обычный русский паренёк, и папа его не «отмазал», а сказал ему: «Иди сынок и послужи-ка Отчизне». И Валера служил где-то под Киевом, именно в то время, когда произошла чернобыльская катастрофа, и даже, вроде бы, ему пришлось там где-то поучаствовать в тех печальных событиях. В Афганистан его, слава Богу, не послали. В престижный московский вуз, после армии, Валера не поступил. Да и он, наверное, не хотел никуда поступать. В КГБ работать – он тоже не пошёл, хотя именно таких, как Валера там и не хватало – честных и неподкупных. Он стал огранщиком алмазов, на каком-то там секретном предприятии. А с математиком Лёшей его судьба свела через Комсомол. Они были активными комсомольцами, и в них, на самом деле, было что-то такое, из наших двадцатых-тридцатых. И не то чтобы они были какие-то очень идейные и преданные делу Ленина и Карла Маркса. Я этого как-то не заметил. При мне они ничего такого не обсуждали. Вероятно, это была некая ниша, где встречались молодые активные москвичи и москвички. К сожалению, я не очень-то их и расспрашивал, чем они там занимались. Были ли у них там какие-то ответственные задания по поиску вражеских шпионов, или это были просто скромные походы на природу с гитарами и с кострами и с, разного рода, эротическими утехами с комсомолками. Да и какая уже разница, чем они там занимались. Главное, что Лёша и Валера встретили друг друга, и подружились на всю жизнь. А потом и я стал с ними дружить, будучи человеком, совершенно из других идеологических кругов…

  Математик Лёша же, в рядах советской армии не служил. Он учился в высшем учебном заведении, где была военная кафедра. И ещё Лёша занимался борьбой-самбо. При этом Лёша был само добродушие, и никогда не был особо агрессивен. Разве что, когда он был очень пьян, и начинал показывать разные хитрые приёмы, лёжа на полу; но это происходило очень не часто. Лёша был пацифист и довольно не обидчивый человек. Меня он, во всяком случае, терпел, и мне не приходилось особо, как говорится, «фильтровать свой базар» и я любил над Лёшей подшучивать. За всё время нашей двадцатилетней дружбы, Лёша меня никогда пальцем не тронул. Разве что один раз чуть не задушил, но это было не со зла, а от того, что Лёше чего-то там «показалось». Пьяные люди часто видят то, что трезвый человек никогда не увидит. В общем, Лёша умел за себя постоять, и не был робким «ботаником». Валера никаким спортом не занимался и тоже был крайне миролюбив. Это был вообще пацифист чистого разлива. Хотя они иногда с Лёшей устраивали концерты, - «Кто кого побольней ударит ниже живота». Конечно же, не ногами они друг друга били и не головой. Они это делали лёгким шутливым движением своих рук, а точнее пальцев. При этом они театрально вскрикивали, болезненно корчили свои нордические физиономии, и всем было очень весело. «Ой, мама, больно! Лёша ты дурак?!», «Ха-ха, Валерунчик, два один в мою пользу!» Лёшин заливистый смех мне никогда не забыть. Дальше этого дело не заходило. Они дружили, как братья-тамплиеры и никогда не сорились. Во всяком случае, я этого не помню, - сам же я с Лёшей бывал в прохладных отношениях, особенно в более поздний период нашей дружбы. С Лёшей дружить было довольно сложно, - Лёша всегда был большим эгоистом, как впрочем, и я… Лёша был честный эгоист, и не пудрил людям мозги, не прикидывался набожным христианином. Хотя, тут я, возможно, и заблуждаюсь. Лёша производил впечатление человека, любящего людей и умеющего сочувствовать им. Вот такой вот парадокс…

                Что ещё примечательного была в этих двух московских юношах, повстречавшихся мне на моём жизненном пути? Это, конечно же, то, что с ними дружили разные красивые барышни. У них было довольно много подружек. Какие-то молодые актрисы, какие-то дочери дипломатов и, конечно же, бывшие комсомолки, с которыми они продолжали дружить. Эти два блондина притягивали своей светлой харизмой, и ничего такого, при этом, особо не делая. Они не страдали от того, что у них нет близкой подружки. У Валеры даже была какая-то девушка из Испании, в которую он был романтично влюблён. Потом у него была американка с Аляски, которая хотела его увезти к себе туда в «тёплые» края. Валера был завидным женихом, и всё было при нём. У Лёши имелась красивая жена, которую он оберегал от наших нескромных взоров, и когда она его навещала на Арбате, он уходил с ней в сторонку. Лёша был ревнив. Это была его самая тёмная сторона души, о которой я потом расскажу, если найду этот факт достойным упоминания; но, на самом деле, не хотелось бы вспоминать что-то нехорошее и мелкое. Ревность очень сильно портит дружбу между художниками. Есть ещё другой недостаток – это зависть; и здесь, надо сказать, ни Лёша, ни Валера этим недугом не сильно страдали. А кому им было завидовать? У них всё было в порядке. Они не жили по чужим кухням и полуподвалам, и не испытывали сильных финансовых затруднений. Во всяком случае, в тот своё молодой период жизни. Что может быть хуже этого чувства зависти? Наверное, только – страх. А это уже совсем другая тема, более сложная и инфернальная. И в особенности, если взять хотя бы «страх быть самим собой», и не пытаться соответствовать общепринятым нормам. Кстати, Лёша был одним из тех моих друзей, который не очень то и боялся быть таким, какой он есть. Особенно, после того, как он пожил пару лет на цивилизованном и толерантном Западе, где сильно пропитался ихней культурой, и совсем позабыв нашу ханжескую псевдо-мораль; и опять же, я забегаю вперёд и нарушаю хронологию событий…

                И что же ещё было той осенью 1990 года, кроме начала моей дружбы с Лёшей-карикатуристом? Признаться честно, память, в основном, всё безжалостно стёрла, и никаких особых переживаний не сохранила. Конечно же, я тогда общался и с другими персонажами своих воспоминаний. С тем же Петром Евгеньевичем, о котором я совсем забыл. Пётр постоянно присутствовал в моей жизни, - то появляясь в ней, то ненадолго исчезая. Мне запомнилось, что Пете как-то поначалу не очень понравился мой новый дружок Лёша, и у них там даже были какие-то идеологические перепалки. Пётр Евгеньевич не сильно был вежлив в своих речах, хотя откровенный мат редко использовал. Лёша же вообще никогда не ругался. В общем, Петя к Лёше поначалу испытывал некую неприязнь, и ему не нравились лёшины карикатурки. Потом, через несколько лет, они станут закадычными друзьями на долгие годы. Очень странная была у них дружба, - бывший хиппи и баптист с бывшим комсомольцем и математиком…

                Помню ещё, я был свидетелем на свадьбе художника Миши По и его невесты Оли. Что-то там было смешное, и какие-то были пьяные пляски, но драки не случилось. И там присутствовала очень эротичная свидетельница, знойная плотная брюнетка, в очень короткой юбке, которую звали Тома. И мы с Юрой Махаоном очень хотели эту пикантную Тому соблазнить, и потрогать её прелести, но у нас ничего не получилось… И где же я той осенью жил? Про это я вообще не помню. Моя кузина Юля где-то в октябре уехала к папе в Америку. Потом я как-то постепенно вселился в её комнату, и стал жить у своей тётушки; но это произошло уже где-то, начиная с конца 1991 года. Я часто гостил у Миши По, в его прекрасной квартире на Буракова, и мне там всегда были рады. С экскурсоводом Севой и геодезистом Ваней, я в тот период практически не общался. С архитектором Колей мы часто пересекались на Арбате, и я с ним любил поболтать о том и о сём. Бабочник Махаон тоже был постоянным участником арбатской жизни, и своим грустным видом очень меня радовал. Возможно, Махаон даже как-то меня к Лёше ревновал. Все они присутствовали на той художественной сцене, и очень украшали мою жизнь. Просто Лёша их немного временно потеснил, и поэтому мне та осень запомнилась именно как начало весёлой дружбы двух графиков. Ведь именно Лёша вдохнул в меня желание снова рисовать свою черно-белую графику. И именно с Лёшей я впервые сходил, со своими рисунками, в одну газету, и там меня впервые напечатали…

                Лёша меня сводил в редакцию газеты «Мегаполис-Экспресс». Это была тогда довольно популярная еженедельная политическая газета. Эта газета впоследствии «пожелтеет» и станет популярно бульварной. Серьёзной же, и уважаемой она пробудет с весны 1990 до 1994 года… В ней тогда работали солидные и молодые журналисты. Редакция располагалась в районе главпочтамта в начале улицы Горького, - потом на этом месте отроется очередной «Макдональдс». Там работали очень приятные люди. К сожалению, там я был лишь несколько раз, и когда Лёша уехал на Запад, сам я туда, один, ходить не стал. Мои рисунки сразу же начали печатать, используя их в качестве иллюстраций к разным литературным текстам. Мне запомнилось, что они печатали «какого-то» эмигрантского писателя Марка Алданова с моими рисунками. Меня даже попросили срочно нарисовать Ленина к одному тексту. И я быстро справился, и нарисовал два смешных рисунка с Ильичом. Помню, Лёша очень удивился, что я сумел это сделать. И я впервые начал там получать небольшие гонорары. И дело даже не в деньгах, а в том, что появился стимул рисовать что-то новое. Художник же не может рисовать только на продажу, - это ужасный творческий тупик, в который я впоследствии попал. Это уже будет в конце 90-ых… тогда я начал рисовать весёлых котов и грустных зайцев, и раскрашивать их акварелькой, чтобы как-то выживать. Хотя, это тоже был очень хороший период. Нельзя ни от чего открещиваться и отплёвываться. Мы тогда уже стояли на Крымской набережной, и там была совсем другая атмосфера. Не такая бандитская, как на Арбате, и более спокойная и вальяжная. Правда, туда приходило очень мало иностранцев, и приходилось работать на нашу публику, которая, к сожалению, очень избирательна; и не любит никакого авангардизма. Если бы я не начал рисовать тогда, летом 1995 года, своих улыбающихся котов, то участь моя была бы очень печальна. Это всё произойдёт только через пять лет, когда в Москве появятся бритоголовые люди в красных пиджаках, и капитализм окончательно победит, и доллар станет у нас основной валютой. Я начну арендовать мастерскую, на Покровском бульваре, и буду за неё платить сто тридцать долларов в месяц, которые  мне придётся зарабатывать потом и кровью. Зато, я буду совершенно независим и мне не надо будет скитаться по чужим углам…

                В редакцию той самой газеты, Лёша меня водил сложными маршрутами. Дворами и переулками мы туда шли. С Арбата до улицы Горького. Где-то там, по пути, работала одна его подружка, бывшая комсомолка; её звали Ольга и она была компьютерщицей. Худенькая, обаятельная и остроумная. Впоследствии она станет настоящей бизнес-вумен, и будет управлять российским «Майкрософтом». И с самим Биллом Гейтсом сиживать за одним столом. Кстати, многие лёшины друзья по комсомолу «выйдут в люди» и станут бизнесменами, а Лёша же так и останется полусумасшедшим художником. Лёша, хоть и был большим эгоистом, но он не был карьеристом; хотя у него для этого были значительные возможности, знакомства и харизма. Лёша же считал себя независимым художником, и совсем не хотел под кого-то прогибаться. До Арбата он работал в цыганском театре «Ромэн», и что-то там делал; что именно, этого я не знаю, и возможно, Лёша там помогал декорации оформлять и тяжести разные таскать. Выгнали его оттудова или он сам ушёл, - этого я тоже не знаю. Возможно, Лёша стал печататься в разных газетах, и ушёл «с головой» в творчество. В СССР, как известно, очень были популярны разного рода смешные рисунки, или карикатуры. Я и сам был склонен к этому жанру, но как-то отошёл от этого в область более серьёзной лирической графики. Лёша потом тоже отойдёт от карикатуры и станет настоящим художником. Его перестанут печатать, и он поймёт, каково это быть непризнанным гением. А в те времена, Лёша был нарасхват, и это, конечно же, не очень хорошо сказывалось на его, так сказать, гордыне. А, как известно, с гордыней сладить никто не может. Помню, как я был горд, что меня впервые напечатали в газете. Это был мощный выброс дофамина в мозг. Лёша же уже к этому привык, и ему хотелось чего-то большего. Человек так устроен, что он всегда стремится вверх, чтобы потом было больней и страшней падать…