Сердитый диакон. Записки прихожанина

СЕРДИТЫЙ ДИАКОН

      В начале девяностых годов в Никольский собор стал активно захаживать один бывший диакон, Александр. Это был человек высокого роста, уже седой, со строгим лицом и, не то чтобы угрюмый, но как будто озабоченный какой-­то не слишком веселой думой. Я был знаком с ним и прежде и, уже не помню откуда, впервые узнал о том, что он служил диаконом. В церковном облачении я его никогда не видел. При мне он являлся в храм в сером, хорошо сидящем на нем костюме или в таком же сером демисезонном пальто, которое он носил даже в сильные морозы. Во время богослужения он стоял обычно недалеко от меня, в правом приделе нижнего храма. Он усердно и сосредоточенно участвовал всем своим видом в службе и лишь иногда высказывал мне какие­-то, его собственные, замечания в отношении ее хода. Мне он казался тогда брюзгой, который всегда чем­-то был не доволен.
     Все это происходило, как я уже говорил, в самом начале девяностых годов, на заре нашей постсоветской демократии, освободившей церковь от угнетения атеистического режима, и я, как и многие в то время, был еще полон самых радужных иллюзий относительно светлого будущего нашей страны. Однако все мои оптимистические надежды и предсказания он, Александр, к моему раздражению, беспощадно разбивал и рушил, когда я делился с ним моими мыслями в наших коротких беседах.
     «Хлеб надо сеять, — говорил он, — Россия должна растить хлеб, а не играть в лукавые банковские игры». Со временем я понял, что под выражением «растить хлеб» он подразумевал не только труд хлебороба, но любую созидательную деятельность. Вспоминал он и о благословениях, которые давались разным людям со времен Адама, и от этих людей пошли разные племена, населявшие те или иные земли.
     «Ты не читаешь книг, — сказал он как­-то, — вернее, читаешь, но не те».
     «Какие же это не те?» — спросил я его.
     Всё то, что читают все, я тоже читал, в том числе и из духовной литературы. Существует известный список книг: «Лествица», «Невидимая брань», сочинения Игнатия Бренчанинова, ну и так далее. Обо всех этих книгах я знал с самого начала своего воцерковления и большинство из них читал.
     «Нет. Я говорю не об этих книгах, — сказал он мне. — Эти книги очень хорошие, и хорошо, что ты их читал. Но есть и другие. Они почти все исчезли. Немногие из них сохранились. Книги эти касаются древней истории человеческих родов от Адама. Там много написано такого, чего не встретишь в современной, материалистической литературе по истории. Из них многое, что происходит в мире сегодня, становится понятным и объяснимым. Книги такие хранились в монастырях, хотя кое­-какие издавались в прошлые века. Но теперь их практически нет. Если какие-­то и сохранились к началу двадцатого века, то советский период они не пережили. Сегодня встретить такое сочинение — истинное чудо».
     Речь такая, конечно, заинтересовала меня, но, наверное, я забыл бы о ней, если бы не последовавшие за этим события.
     Через какое-­то время Александр вдруг пропал, перестал ходить в Никольский собор, да и в других церквях нашего города я не встречал его больше. Адреса его я не знал, да мы и не были в тех отношениях, чтобы я стал его разыскивать.
Возможно, он уехал куда-­то, а может быть, и умер.
     Но забыть о нем мне не позволила сама жизнь. Образ его, строгий и обличающий окружающий нас мир, всякий раз вставал перед моим мысленным взором, когда все его мрачные пророчества в отношении будущего нашей страны одно за другим стали сбываться. На смену коммунистической системе, гнавшей любую внутреннюю свободу и любую идеологию, кроме разрешенной, в том числе и христианство, пришел олигархический капитализм, хоть и разрешивший все прежде запрещенное, но грубо поправший всякую правду и справедливость, не только христианскую, но и обычную человеческую, понятную и атеистам.
     Что это за человек? Как он мог знать это в самом начале девяностых, когда все мы еще плавали в море сладких иллюзий в отношении нашего освободившегося православного общества.
    И вот тогда я еще раз вспомнил наш разговор. Что это за книги, о которых он говорил? Когда­-то, в самом начале своего воцерковления мне попалась в руки одна такая книга, по описанию похожая на то, о чем он вел свою речь. Это было сочинение Дмитрия Ростовского и касалось оно истории человечества древних времен. Оно повествовало о потомках Адама, о тех или иных благословениях на разных человеческих родах, о древних царях, например, о царице Семирамиде и так далее.
     Помню, что тогда это сочинение произвело на меня сильное впечатление и, действительно, помогло мне связать многие известные мне события истории в одну логическую цепь. Еще одну книгу по древней истории я брал у своей крестной. Она же получила ее из рук своего духовного отца, митрополита Антония. И это тоже было воистину необычное чтение.
     История становится понятной, когда ты видишь, как различные события ее связываются между собой действующей в мире Божьей благодатью и древними благословениями. Тогда-­то все становится у нас в головах на свои места, и душа обретает наконец спокойствие, силу и, как это ни странно, уверенность в завтрашнем дне.
     Мы и из библии помним, как патриарх Иаков перед смертью благословил двенадцать своих сыновей различными благословениями. Не все из них были лестными. Например, Дану он сказал: «Дан будет змеем на дороге, аспидом на пути, уязвляющим ногу коня, так что всадник его упадет назад», а Иосифу: «Иосиф — отрасль плодородного древа над источником». Надо полагать, что эти слова относились к потомкам этих людей.
     Все это едва ли стоит игнорировать, анализируя события истории.
Помню, как­-то раз попалась мне одна книга по истории Христианской Церкви. Автора ее я уже не помню. Открывалась она толкованием обращения Господа к Ангелам семи церквей, реально существовавших в апостольские времена, с которого начинается «Откровение Иоанна Богослова».
     «Тайна семи звезд, которые ты видел в деснице Моей, и семи золотых светильников есть сия: семь звезд суть Ангелы семи церквей».
     Первое, как мы помним, — обращение к Ангелу Ефесской Церкви.
«Ангелу Ефесской церкви напиши: Знаю дела твои и труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы...
     Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою...
     Итак, вспомни, откуда ты ниспал и покайся, и твори прежние дела, а если не так, скоро приду к тебе и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься».
Затем шло обращение к Ангелу Смирнской церкви:
     «И ангелу Смирнской церкви напиши:
     Знаю твои дела и скорбь, и нищету (впрочем, ты богат), и злословие тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, а они не таковы, но сборище сатанинское.
     Но не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот диавол будет ввергать из среды вас в темницу, чтобы искусить вас, и будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти и дам тебе венец жизни…»
     Толкование же гласило, что под этими двумя церквями подразумевались два периода жизни Церкви Апостольской, и все похвалы и упреки, которые Господь обращает здесь к Ангелам этих церквей, обращены, на самом деле, именно к Церкви Апостольской, то есть к Церкви в самый первый период ее существования на земле.
Далее — обращение к Ангелу Пергамской Церкви.
     «И Ангелу Пергамской церкви напиши:
     Знаю твои дела, и что ты живешь там, где престол сатаны, и что содержишь имя
     Мое, и не отрекся от веры Моей даже в те дни, которые у вас, где живет сатана, умерщвлен верный свидетель Мой, Антипа...»
     Утверждалось, что это обращение — к Церкви Мученической, то есть к Христианской Церкви, которая, выйдя из пределов Иудеи, распространилась по странам бассейна Средиземного моря в первые три века после Рождества и Воскресения Христа и прославившая себя сонмом мучеников.
     Обращение к четвертому Ангелу касалось следующего периода существования Церкви, когда она стала официальной и, наряду с подвигом пустынничества, столкнулась с такой бедой, как ереси.
     «И Ангелу Фиатирской церкви напиши: так говорит Сын Божий:
      Знаю твои дела и любовь, и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых.
     Но имею немного против тебя, потому что ты попускаешь жене Иезавели, называющей себя пророчицею, учить и вводить в заблуждение рабов Моих».
     Ну, и так далее...
     Последнее обращение к Ангелу Лаодакийской церкви:
«...ты не холоден и не горяч, о, если б ты был холоден или горяч...» автор толковал, как обращение к Церкви последних времен, Церкви теплохладной.
     «И Ангелу Лаодокийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия:
     Знаю твои дела; ты не холоден, не горяч, о, если бы ты был холоден или горяч...
     Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться, и чтобы не видна была срамота наготы твоей...
     Итак, будь ревностен и покайся».
     Последние фразы этого обращения, вероятно, были предсказанием подвига новомучеников.
     После такого пролога дальнейшее повествование воспринималось с живостью, не уступавшей живости восприятия детективного романа.
     Все события истории Церкви выстроились в стройную цепь промысла Господа о ней на земле и отражали жизнь в ней благодати Святого Духа.
     Я помню, что в те времена мне довелось читать прославленную историю Карамзина, которая показалась мне скучным перечислением фактов.
     Еще один эпизод вспоминается мне из тех времен.
     Однажды, опять же, моя крестная прочла мне чье­-то пророчество о судьбе России. Напечатано оно было на машинке на каких­-то листочках бумаги. Такие листочки часто тогда ходили среди верующих людей. Конечно, я не запомнил, ни чье это было пророчество, ни откуда взялись эти листочки. Там говорилось и о нестроениях в нашем государстве, и о междоусобных бранях, и о голоде, и о развале страны. Представить себе что-­то подобное тогда, в семидесятые годы, когда страна наша была мощнейшей державой, было невозможно. Я вспомнил про эти листочки в девяностые годы, когда все это «невозможное» стало сбываться.
     Вот такими были эти книги. Возможно, и сейчас они где-­то есть.
     Но книг таких, действительно, осталось немного. И еще неизвестно, где легче было их найти, среди дефицита духовной литературы двадцатого века или в море каких угодно книг сегодняшних книжных развалов. Здесь уже нужен лоцман, а то недолго и утонуть в этом море, так и не обретя верного пути к нужному берегу.
     Хорошо все же, что в наше время открылся доступ к литературе духовной.
     И все же, если вспомнить нашу историю... Через какое количество войн, пожаров, порой испепелявших целые города, наводнений, разрух, гонений на веру и культуру и прочих бед пришлось пройти нашей стране за время ее существования? Кто тогда думал о книгах? Тут бы с людьми разобраться. А между тем, сколько, наверное, интереснейших и полезнейших книг, рукописей и документов погибло в этих катаклизмах или в каких­-нибудь сырых подвалах, или на складах, а то и просто на чердаках чьих-­нибудь дач? Сколько таких книг, может быть, сожгли во время блокады умирающие ленинградцы, когда замерзали без дров в суровую зиму 41–42 годов?
      И все же самым страшным бедствием в судьбе нашей литературы мне теперь кажутся не все эти несчастья, а наш собственный выбор.
     Сказать по правде, можно было бы и тогда разыскать побольше подобной литературы. Однако, вектор нашего культурного воспитания и образования почему-то был направлен в другую сторону.
      Теперь, прожив уже немало лет на земле, я вижу со стороны, как сменяющие друг друга поколения выбирают для себя из всего богатства накопленной до них культуры, увы, далеко не лучшее.
      То, что мне и моим сверстникам казалось самым достойным, умным и красивым, почему-­то отходит на второй, третий, двадцатый планы. А вперед нагло вырывается третьесортная и посредственная чушь, которая навязывается обществу, используя систему доморощенных премий, возможности книгопечатания и прочие технологии пиара. Как легко наши сограждане все это принимают, не смея почему­-то спорить с печатным словом, не понимая, что вся эта муть занимает место той самой бесценной сокровищницы знаний и культуры, накопленных предыдущими поколениями. Быть может, и в прежние времена многие замечательные книги исчезли вовсе не из-­за пожаров и несчастий, а просто из­за того, что их не выбрали и забыли неразумные люди. И если бы не Промысл Божий, вопреки нашему выбору сохраняющий для нас самое главное, мы давно бы, наверное, уже утонули в бессмысленном хаосе пустой информации.
      Сохрани нас Бог от такого зла, и в пору буйства необузданных информационных технологий дай нам в нужное время чаще вспоминать тебя, сердитый диакон Александр.