Урсула Ле Гуин - Не-евклидов взгляд на Калифорнию

Урсула K. Ле Гуин

Не-евклидов взгляд на Калифорнию (как если бы она была далекой утопией)
1982
 

draft2

Роберт C. Эллиот умер в 1981 году в самом расцвете сил,  сразу после окончания написания книги "Литературная персона" (The Literary Persona).  Он был самым искренним из моих учителей, самым добрым из друзей. Данная статья была подготовлена как первая из серии лекций в его память для прочтения в колледже калифорнийского университета, в Сан-Дьего.

Мы используем французское слово lecture, “чтение,” для обозначения чтения и выступления  вслух, т.е.  перформанса;   французы называют такой перформанс не  лекцией, а конференцией.  Различие здесь интересное.  Чтение это молчаливое сотрудничество читающего и пишущего, врозь; лекция, громкое сотрудничество лектора и аудитории вместе, сообща.  Особая прерывистая (patchwork) форма данной статьи представляет собой мою попытку превратить ее  в  “конференцию,” работу перформанса, перекличку разных голосов. Время и место, теплый апрельский вечер в La Jolla в 1982 г, в прошлом. И теплая и громкая аудитория должны быть заменены  тихим читателем;  но голос Боба Эллиота должен звучать по-прежнему первым.

В  "Образе Утопии" (The Shape of Utopia), говоря о нашем современном недоверии утопии, он сказал,

  Если этому слову предстоит вернуть доброе имя,  то это сделает тот, кто последовал за утопией в самую пропасть, которая разверглась за видением Великого Инквизитора,  и  выкарабкался из нее с другой стороны.1

С этой мысли и этого жуткого образа я начну; и моим девизом будет:

Usа puyew usu wapiw!   
(Он пятится назад, он смотрит вперед)

 Мы должны возвратиться к утопии и пропасти, и не бояться;  что я и собираюсь сделать.
В первой главе "Образа Утопии",  Боб указывает на великие объединяющие фестивали, такие как Сатурналия, Марди Грас, или Рождество, на эпоху мира и равенства, на Золотой век, которые могли проживаться в специально отведенные им интервалы времени,  вне нашего повседневного времени.  Но ввести совершенные communitas в структуру обычного общества по плечу только Зевсу; или, “если вы не верите в добрую волю Зевса или даже в его существование,” говорит Боб, тогда эта работа будет за человеком.

Утопия – это приложение человеческого разума и воли к мифу [Золотого века],  усилий по воображению того, что случилось — или могло случиться — когда воплощенные в мифе первобытные стремления сталкивались с принципом реальности.  В этих попытках человек не просто мечтает о божественном состоянии прошлого далекого времени: он принимает роль творца.2
 
Сегодня, Золотой век, или Спящее время (Dream Time), удалено от рационального ума. Оно недоступно евклидовой логике; но в отношении всех мифов и мистицизма, для каждой объединяющей религии и каждого, кто обладает даром прозрения, это время здесь и сейчас.  В то же время, сама  суть рациональной, или Юпитеровой, утопии в том, что она не здесь и не сейчас. Это противодействие со стороны воли и логики против здесь-и–сейчас, или, как говорил Мор по поводу утопии, она нигде. Это чистая структура без содержания;  чистая модель; цель.  Это ее достоинство.  Утопия  необитаема.  Как только мы ее достигаем,  она перестает быть утопией.  Это очевидный и грустный факт. Здесь и сейчас, в комнате,  мы все же попытаемся войти в  утопию.

Ребенком мне говорили, и я этому верила,  что Калифорнию назвали “Золотым штатом” не за то, что в нем Саттером было найдено золото, а за ее дикий мак, разбросанный по холмам и дикий овес. Для испанцев и мексиканцев это была дикая местность; но для англосаксов она была настоящей утопией: Золотой век стал доступен, дикий рай укрощен разумом; место, где можно было свободно ходить, будучи  не связанным старыми отношениями и распрями, оставляя за собой фермы и свои галоши, освобождаясь от ревматизма и старых привычек,  принимая  новый “стиль жизни”  в системе не-здесь-не-сейчас, где каждый быстро становится богатым в кино или находит смысл  в жизни,  или так или иначе получает удовольствие от полетов на дельтаплане. И золотые дикий овес и мак все еще пробиваются в трещинах цемента, покрывшего утопию.

“Принимая роль творца” мы ищем то, что Лаоцзы называет “выгоду от того, чего нет,” нежели участвуем в том, что есть.  Реконструировать мир, перестроить и рационализировать его, значит поддаться риску потерять или разрушить то, что фактически есть.  В конце концов, Калифорния не была пустой, когда пришли англосаксы. Несмотря на усилия миссионеров,  она все еще была самым населенным регионом в Северной Америке.  То, что Белые считали пустыней, которую нужно было «покорять»,  была фактически страной, хорошо известной  местному населению.  Каждый холм, каждая долина, ручей, каньон, ущелье,овраг, мост, скала, утес,берег, поворот, большой камень, и  каждое дерево имели свои названия, свое место в порядке вещей. Порядок соблюдался, о котором интервенты не имели никакого представления.  Каждое из этих имен - не цель, не место, куда надо добраться, но место, где человек есть: центр мира.  Центры мира были по всей Калифорнии.  Один из них  - отвесный берег на реке Кламат. Его имя было Катимин.  Обрыв по-прежнему живет, но у него нет имени,  и центр мира уже не здесь. Шесть направлений можно встретить только в живое время, в живом месте, которое люди называют домом, седьмое направление, центр.

Но мы оставляем дом, и кричим Avanti! и Westward Ho!,  подстегиваемые нашим богоподобным резоном, раздраженные ограниченным, непроходимым, нелогичным настоящим, жаждем освободиться от оков прошлого.

“Люди всегда кричат, что они хотят создать лучшее будущее,” говорит Милан Кундера,  в "Книге смеха и забытья" (The Book of Laughter and Forgetting).

Это не правда.  Будущее это апатичная пустота, в которой никто не заинтересован. Прошлое полно жизни, все время раздражающее, провоцирующее и оскорбляющее, искушающее нас разрушить его или перекрасить. Единственная причина, почему люди хотят быть хозяевами будущего, это изменить прошлое.3

В конце книги он говорит с интервьюиром о забытьи:  потому что забытье это

Большая личная проблема человека: смерть как потеря себя.  Но что такое себя?  Это сумма всего, что мы помним. То есть, в смерти нас пугает не потеря будущего, а потеря прошлого.4

И поэтому, говорит Кундера, когда большая сила хочет лишить малую силу ее национальной идентичности,  ее самосознания,  она использует  “метод организованного забытья.”

И когда ориентированная на будущее культура обрушивается на центр настоящего, метод становится принуждением.  Все забывается оптом.   Что говорят нам названия “Costanoan,” “Wappo”?  Так испанцы называли людей в районе Залива или в долине Напа,  но как сами люди называли себя, мы не знаем: имена забыты раньше, чем ушли люди.  Нет прошлого. Tabula rasa.

Один из самых замечательных наших приемов организованного забытья называется «открытие». Юлий Цезарь приводит пример этого метода с характерной элегантностью в своих Гальских Войнах. “О существовании Британии ничего не было известно,” говорит он, “пока я не пришел.”

Кому не было известно? То, что знали язычники,  в счет не идет. Только богоподобный Цезарь может видеть, правит ли Британия волнами.
Только европеец может открыть или изобрести Америку. По крайней мере, у Колумба было достаточно ума, в своем безумии, назвать Венесуэлу окрестностями рая.  Но он также отметил, что в раю есть много дешевого рабского труда.

В первой главе книги Калифорния: объяснение истории профессора Уолтона Бина,  есть такой параграф:

Выживание культуры Каменного века в Калифорнии не было результатом наследственных биологических ограничений индейцев как “расы.”

Они были географически и культурно изолированы.  Большие пространства океана, гор и пустынь укрыли Калифорнию от иностранного влияния, а также иностранных завоеваний . . .

(быть изолированным от контактов и защищенным от завоеваний, как вы заметили, это характерный признак утопии),

. . . и даже внутри Калифорнии группы индейцев были настольно устоявшимися, что у них было мало контактов друг с другом. Положительным моментом для их культуры оказалось их рассредоточение . . . Калифорнийские индейцы успешно адаптировались в свою окружающую среду и научились жить, не разрушая друг друга.5

Книга профессора Бина превосходит многие другие подобного рода в данной области: в особенности первая глава. Глава Первая американской истории — Южная или Северная Америка, национальная или региональная — короткая.  Необычно короткая. В ней, возможно анекдотически, описаны  «племена”, которые “занимали” данную область. В Главе Второй, европеец “открывает” область;  и далее с большим  облегчением историк погружается в описание завоеваний, часто называемых  поселением или колонизацией, т.е. актами завоеваний. Поскольку история традиционно определяется историками как записанные факты, такое перекос неизбежен и, более того, узаконен.  У сельского населения Америки, строго говоря,  не может быть истории, а видна она только антропологу, не историку, и только, когда индейцы появляются на фоне белого человека.

Перекос неизбежен, узаконен,  и  я  считаю, очень опасен.  Он очень удобно выражает желание завоевателей отрицать ценность разрушенных культур, и дегуманизировать убитых людей. Он заимствует очень много из метода организованного забытья.  Назвать [Калифорнию] “Новым Светом” — это так по Цезарю!

Слова “холокост” и “геноцид” сегодня в моде; но не часто они относятся к американской истории.  Нам не говорили в школе в Беркли, что у истории Калифорнии было «окончательное решение».  Нам говорили, что индейцы “уступили прогрессу.”

Во введении к  The Wishing Bone Cycle, Говард A. Норман пишет:

"У племени Суомпи Кри  (The Swampy Cree) есть концептуальное выражение, которое, как я слышал, описывает поведение дикобраза, когда он отступает в укрытие в скале:

Usа puyew usu wapiw!
Он пятится назад, он смотрит вперед
 
“Он пятится назад, он смотрит вперед.” Дикообраз сознательно идет задним ходом, чтобы обеспечить себе безопасность в будущем, позволяя себе встретить врага или новый день. Для племени Кри это инструкция по само-сохранению.6

Первая формула в истории племени Кри  это “приглашение слушать, за которым идет фраза ‘Я пячусь назад, смотрю вперед, как дикообраз.’”7

Чтобы безопасно говорить о непригодном будущем, возможно нам надо найти укрытие в скале и пойти задним ходом.  Чтобы найти наши корни,  возможно надо поискать их там, где обычно ищут корни. По крайней мере, Дух Места может быть более милостивым, чем агрессивный Дух Расы, мистицизм крови, который стоил столько крови.  Со всем нашим самосознанием, мы знаем так мало, где мы живем,  где мы сейчас, в каком месте.  Если бы мы знали, мы бы так его не испортили.  Если бы мы знали, наша литература отметила бы его. Если бы мы знали, наша религия участвовала бы в этом. Если бы мы знали — если бы мы действительно жили здесь, сейчас, в настоящем — мы бы имели некоторое представление о нашем будущем как народ.  Мы бы знали, где находится центр мира.

. . . В идеале, в ее самом высоком и наиболее чистом виде,  утопия стремится к тому, чего она никогда не достигала – условия идиллии, как ее описывает Шиллер — вид поэзии, которая должна привести человека, не назад в Аркадию, но вперед в Элизиум, в состояние общества, при котором человек будет  в мире с самим собой и внешним миром.8
Калифорнийские индейцы успешно адаптировались к своему окружению и научились жить, не разрушая друг друга.9

Это была Аркадия, конечно; не Элизиум. Я следую предостережению Виктора Тернера не смешивать архаические и примитивные сообщества с истинными communitas, “что является перспективой для всех сообществ, прошлых и настоящих.”10 
 
Я и не предлагаю возвращаться в Каменный век. Мое намерение не реакционно, даже не консервативно, оно просто подрывает настоящее.  Мне кажется, что утопическое воображение попало в ловушку, подобно капитализму и индустриализму и населению в целом, попавшему в  одностороннее будущее, состоящее только из роста. Все, что я хочу, это понять, как возвратить свинью на дорогу.

Пойти задом. Повернуться и возвратиться.

Если слову [утопия] предстоит вернуть доброе имя,  то это сделает тот, кто последовал за утопией в самую пропасть, разверзгшуюся за видением Великого Инквизитора,  и  выкарабкался из нее с другой стороны. 11


Утопия Великого Инквизитора

Это продукт “евклидового ума” (фраза, которую часто использовал Достоевский), который находится всецело во власти идеи о регулировании всей жизни логикой и принесении счастья человеку, чего бы то ни стоило.12
Единственное видение Великого Инквизитора представляет человека в состоянии, которое с ужасающей ясностью показал  Евгений Замятин в антиутопии "Мы":
Их было двое в раю, и им был предложен выбор: счастье без свободы, или свобода  без  счастья.  Другого выбора не было.13

Без вариантов.  Послушайте теперь голос Уризена!

"Спрятанный, и отделенный ото всех
своими мрачными секретами,
Оставленными для грядущих дней,
Я радости искал без боли,
Искал твердыни без изменений . . .

Смотрите. Тьму я развернул свою  и
На твердыню твердою рукой
я положил Книгу Уверенности Вечной,
Я написал ее один.

Законы мира, жалости, любви
Единства, и прощенья.  Пусть
каждый выберет одну из них,
Свой бесконечный древний идеал,
Один приказ, одну любовь, одно проклятье и желанье,
один размер, один Король,
один Всевышний и один Закон".14

 
Чтобы верить в утопию, говорил Боб Эллиот,  мы должны верить

"Что через приложение своей логики люди могут контролировать и в значительной степени изменять к лучшему свое социальное окружение . . . Надо иметь подобную веру, которую наша история сделала почти недостижимой".15

“Когда Путь утерян,” замечал Лаоцзы в подобной исторической ситуации несколько тысяч лет назад,


"Возникают добро и мораль.
Когда мораль забыта, появляются ритуалы.
Ритуалы это конец доверия и доброты,
начало беспорядков.."16

“Тюрьмы,” сказал Уильям Блейк, “построены на камнях Закона.”17  И возвращаясь к Великому Инквизитору, мы читаем у Милана Кундеры снова о дилемме Счастья и Свободы:

"Тоталитаризм – это не только ад, но и мечта о рае — старая мечта о мире, в котором каждый живет в гармонии,  соединенный единой волей и верой, без секретов друг от друга . . . Если бы тоталитаризм не эксплуатировал эти архетипы,  сидящие глубоко в каждом из нас и укорененные во всех религиях, он никогда бы не привлек стольких людей,  в особенности на ранних фазах своего существования. Как только мечта о рае начинает превращаться в реальность,  однако, начинают появляться люди, стоящие на его  пути, поэтому  правители рая должны построить маленький гулаг на стороне рая.  Со временем этот ГУЛАГ становится все больше и совершеннее,  в то время, как соседний рай становится все меньше и беднее".18

Чем чище, чем более евклидова логика, на которой строится утопия, тем сильнее саморазрушающая сила. Я должна согласиться, что наш недостаток  веры в логику как контролирующую силу, достаточно хорошо обоснован. Мы должны проверять и доверять нашей логике, но верить в нее значит подымать ее на недостижимую высоту. Зевс-Творец должен взять власть в свои руки. Непослушные Титаны сосланы в солевые шахты, а восставший Прометей в резервацию. [Иначе] Сама Земля превращается в нарост на стенах Рая.

Рационалистская утопия – это мощное путешествие. Это теократия, провозглашенная декретом Властелина, и поддерживаемая властью;  ее посыл - прогресс, а не процесс,  у нее нет обитаемого настоящего, она говорит только в будущем времени.  И в конце концов логика должна ее отвергнуть.

"О пусть я никогда не выпью вина и не съем хлеба
черной смертности и не обращу свой взгляд на будущность   
не обращусь спиной  и не затемню настоящее, не закрою тучами
и не построю высокие арки и города, орудийные башни и крепости и  соборы
Чей дым разрушит прекрасные сады и чьи водосточные канавы
задушат чистые реки…

Тогда уйди, о темная будущность!  Я выброшу тебя из
Неба своего ума, я больше не обращусь к тебе.

Я выброшу будущность
И повернусь спиной к этой пустоте
Которую создал, потому что..  Будущность в этом моменте…"

Так говорил Уризон…

Затем он вырос до небес, величественный, обновленный..."19

В этом главный пункт статьи. Мы могли бы последовать за  этим замечательным вертикальным побегом Уризена из тюрьмы,  но это путь, оставленный большим поэтам и композиторам.  Мы должны оставаться на земле, идя по кругу, предлагать хитрые обходные пути, задавать неуместные вопросы. Мой вопрос:  Где место, созданное Койотом?

В статье об утопии профессор Кеннет Ремер говорит:

"Важность этого вопроса обрушилась на меня несколько лет назад во время чтения лекций для первокурсников в Техасском университете в Арлингтоне.  Я попросил класс написать статью в ответ на гипотетическую ситуацию:  если бы у вас были неограниченные финансовые ресурсы и общая местная, государственная и национальная поддержка,  как бы вы преобразовали техасский Арлингтон  в  утопию? Через несколько минут, после того как класс начал писать, одна из студенток  - интеллигентная женщина, которой было около сорока,  — подошла ко мне. Она, казалось была в смущении, даже взволнована. Она спросила, “А что,если я считаю, что техасский Арлингтон и есть утопия?”20
Ну что с ней делать, если она Второй Уолден?

Утопия была евклидовой, она была европейской, и она была маскулинной.  Я пытаюсь здесь предположить в своей неубедительной, уклончивой, сомнительной манере, насколько смогу, что наша конечная потеря веры в блистающий замок из песка может помочь настроить глаза на более рассеянный свет и увидеть в нем другой тип утопии. Поскольку эта утопия не будет евклидовой, европейской или маскулинной, мои термины и образы неизбежно будут экспериментальными и могут показаться странными. Антитезисы Виктора Тернера в отношении структуры и communitas будут полезны для моей попытки представить  утопию: структура общества в его терминах когнитивна, communitas экзистенциальны;   структура представляет собой модель, communitas - потенциал; структура классифицирует, communitas расклассифицируют; структура выражается в легальных и политических институтах, communitas в искусстве и религии.

Communitas пробиваются через зазоры в структуре, они в ее лиминальности (порогах); идут по краю структуры, в  ее маргинальности;  они появляются из-под  структуры, из ее низов.  Почти везде это считается «священнодействием»,  возможно  потому, что оно переступает или разрушает управляемые или структурированные нормы отношений, и сопровождается беспрецедентной силой.21

Утопическая мысль часто направлялась на то, чтобы институциировать или легализовать опыт communitas, и каждый раз наталкивалась на Великого Инквизитора.

Активность машины определяется ее структурой,  но это отношение обратно в организмах — органическая структура определяется процессами.22

Это Фритьоф Капра, предлагающий еще одну полезную аналогию.  Если попытка предложить структуру для communitas наталкивается на свою собственную дилемму,  не лучше ли отбросить машинную модель и перейти к органике — разрешить процессу определять структуру?  Но сделать так, значит пойти еще дальше, чем анархисты, и рисковать тем,что вас не только назовут ретроградом, политически наивным луддитом, и анти-рациональным. Это реальная опасность (хотя признаюсь, что риск быть обвиненным в уходе от Главного движения Западной Мысли я только поддерживаю). Какой тип утопии может придти из этих задворок, отрицаний, неясностей?23  Кто вообще признает в ней утопию ?
 
Она не будет похожа на путь. Скорее она будет выглядеть как некое место, которое устроил для себя Койот после споров со своим дерьмом.

Символ, который воплощает Трикстер [Обманщик, он же Койот - ВП], не постоянен.

Говорит Поль Радин. "Помните, что уровень статического совершенства -  главный элемент невозможности проживания в эвклидовой утопии (точка зрения Боба Эллиота, которую он высказывает с  большой убедительностью).

Символ, который воплощает Трикстер, не статичен. Он содержит в себе обещание разнообразия, обещание бога и человека.  По этой причине каждое поколение занимает место, заново интерпретируя обманщика.  Ни одно поколение не понимает его до конца и ни одно не может обойтись без него . . . потому  что он представляет не только неизменное и отдаленное прошлое, но и такое же неизменное настоящее внутри каждого индивидуума . . . Если мы смеемся над ним, он смеется над нами.  Что происходит с ним, происходит  с нами. "24

И он никогда не был в раю, потому что койоты живут в Новом Свете. Прогоняемые ангелом с горящим мечом, Ева и Адам подняли грустно головы и увидели смеющегося Койота.

Не-европейский, не-евклидов, не-маскулинный: все это отрицательные определения, что, вообще говоря,  нормально, но может утомить; в особенности меня не удовлетворяет последнее определение, т.к.оно  может означать, что мою утопию могут представлять только женщины — что вполне возможно — или она будет населена только женщинами – что недопустимо.  Возможно мне нужен термин "инь".  Все утопии до сих пор были "ян".  В той или иной степени все утопии, начиная от Платона, представляли собой большой мотоциклетный пробег. Яркий, сухой, чистый, сильный, твердый, активный, агрессивный, линейный, прогрессивный, творческий, расширяющийся, продвигающийся, и горячий.  Наша цивилизация сегодня настолько «ян», что любое воображение по устранению ее несправедливостей или  ее остановке должно означать поворот …

"Десять тысяч вещей  вечно волнуются,  растут,
Затем возвращаются к истокам.
Каждая находит свой корень.
Возвращение к корням это покой.
Возвращение к своей судьбе это постоянство.
Знание корней это различение.
Если игнорировать истоки, значит идти неверной дорогой,
Ведущей к несчастью." 25

Для достижения равновесия, мы должны возвратиться, повернуться, зайти внутрь, в инь.  Что собой будет представлять утопия инь? Она будет темной, влажной, туманной, слабой,  уступающей, пассивной,  участливой, круговой, цикличной, мирной, питающей, отступающей, сжимающейся, и холодной.
…
Это звучит совсем неубедительно, и  мне самой трудно представить, какой технологический прорыв приведет нас к обществу, занятому прежде всего самосохранением; обществу со скромным уровнем жизни,  сохраняющим ресурсы, с низким уровнем рождаемости и  политической жизнью, основанной на согласии; обществе, успешно приспособленном к окружающей среде и научившимся жить не разрушая себя и рядом живущих соседей. Но такое общество я в состоянии вообразить.

А теперь  по поводу тепла и холода: ссылка в книге "Образ Утопии"  отправила меня к лекции 1960 г  M. Леви-Стросса “Масштаб антропологии,” которая так повлияла на меня во время обдумывания статьи, что я с удовольствием процитирую  цитату из его работы, с извинениями тем, для кого эта цитата знакома 26 .  Он говорит здесь о “примитивных” обществах.

"Хотя они существуют в истории,  эти общества кажется научились сохранять определенную мудрость, которая помогает им отчаянно сопротивляться любой структурной модификации, которая могла бы изменить порядок из жизни. Эти общества, лучше всего защищающие свой отличительный характер, заняты прежде всего сохранением своего существования.

Упорное сохранение своего существования – это важное отличительное качество организма; это не прогресс, направленный на достижение чего-либо, за которым должна идти устойчивость (stasis), на подобие заданного режима машины, но интерактивный, ритмический и неустойчивый процесс, который и есть конечная цель.

Способ, которым они эксплуатируют окружающую среду, гарантирует им скромный уровень жизни, как и сохранение природных ресурсов. Несмотря на различные правила брачной жизни, демограф замечает у них одну общую функцию; снизить уровень деторождения до минимума и поддерживать его постоянным.  Наконец,  политическая жизнь основана на согласии и непринятии решений, пока к ним не придут единогласно,  и рассчитана на то, чтобы не допустить возможность
прихода вынуждающей силы, основанной на антагонизме между властью и оппозицией, на большинстве и меньшинстве, эксплуататоре и эксплуатируемом.

Леви-Стросс проводит различие между “горячими” обществами,  появившимися после неолитической революции, в которых “дифференциация между кастами и между классами все время усиливается, что приводит к социальным переменам и энергии, которую из этого извлекают,” и “холодными” обществами, само-ограниченными, историческая температура которых практически близка к нулю.

Релевантность этой прекрасной антропологической  мысли к моему предмету утопии немедленно подтверждается Леви-Строссом, который в следующем параграфе благодарит небеса за то, что антропологи не собираются предсказывать будущее человечества, но говорит, что они могли бы не просто экстраполировать наши “горячие” общества, а предложить некую прогрессивную интеграцию лучших “горячих” с лучшими “холодными.”

Если я правильно понимаю его, эта унификация предполагает сведение Промышленной Революции,  главного источника социальной энергии,  к ее логической крайности: законченной Электронной Революции.  После этого, перемены и прогресс будут строго культурными и, так сказать, машинными.

"Если культура полностью возьмет на себя заботу о процессе производства, обществе...,  поставит их вне и над историей, можно будет предположить, что  постоянная и как-бы закристаллизированная структура выживших примитивных обществ не будет антагонистична условиям жизни."

Последняя фраза, этого строгого и мрачного ума, звучит едко.
Как я понимаю, Леви-Стросс предполагает, что комбинирование горячих и холодных обществ позволит делегировать механические операции машинам, и в то же время оставить органические операции за людьми. Механический процесс;  биологический ритм.  Своего рода сверхскоростной электронный ян-поезд,  в котором инь-спальные вагоны и тихие рестораны с розой на столах, которая даже не дрожит. Что меня беспокоит в этой модели - это зависимость от кибернетики как интегрирующей функции.  Кто занял кресло инженера? Или все на автопилоте?  Кто написал программу — старый добрый боженька опять ?*  Еще один  поезд без тормозов?

  Вполне возможно, что это просто моя дурная привычка видеть в этом коротком утопическом отрывке прекрасное возрождение старой темы научной фантастики: мир, в котором роботы выполняют всю работу, пока люди сидят и играют в шашки. Это всегда было сатирой. Фантазия кончалась либо тем, как импульсивный молодой человек разбивает машину и спасает человечество от стагнации, либо машины,  работающие с непогрешимой логикой, заканчивают с тупым и расплодившимся народом. Первая и лучшая из них  Э. M. Форстера “Остановка машины” заканчивается характерным ужасом и надеждой: машина ломается, общество разваливается, но вне его остаются свободные люди — насколько цивилизованные мы не знаем, но живущие самостоятельно и свободно.

Возвращаясь опять к Кундере и пристройках к стенам Рая — изгнанникам из Рая, в которых живет надежда на рай,  обитателям гулага,  которые остаются единственными свободными душами. Информационные системы поезда замечательны, но рельсы идут через страну Койота**.

"В древние времена Желтый Император сначала использовал доброту и праведность и игрался с умами своих людей. Яо и Сун  следовали за ним и работали, пока на их голенях не осталось волос . . .применяя доброту и праведность их облагали налогами за установку законов и стандартов. Но некоторые все же не подчинились правилам и должны были быть сосланы . . . Мир обожал знания, . . . были топоры и пилы для изменения вещей, чернила и  печати для поддержания их, молоточки и стамески для проделывания в них дырок, и мир спутался и свихнулся.27

Это Чжуанцзы, первый великий Трикстер философии, посылающий  малину Желтому Императору, легендарный пример рационального контроля.  Вещи были горячие во времена Чжуанцзы тоже, и он предложил радикальное охлаждение. Наилучшее понимание, сказал он, “зиждется на том, что нельзя понять.  Если вы не понимаете этого, тогда Небо-Уравнитель разрушит вас.”28 29

Скопировав это предложение, я подчинилась, позволив своему пониманию покоиться на том, что оно не может понять, пошла читать И-цзин. Я попросила книгу объяснить мне утопию-инь. Она ответила: 30-я гексаграмма, двойная триграмма Огонь, с одной измененной линией,  приводящая меня к  гексаграмме 56, Скиталец. Оставшаяся часть статьи и ее пересмотр были в значительной степени под влиянием постоянного размышления над ее текстами.

Если утопия это несуществующее место, тогда, конечно, (сказал бы Лаоцзы)  путь добраться туда это путь, который совсем не путь. И подобным образом, природа
утопии, которую я пытаюсь описать, такова, что если она должна придти, она должна уже существовать.

Я считаю, что это так и есть:30 наиболее очевидно как элемент в таких глубоко неудовлетворительных работах как хадсоновкий "Кристальный мир" или "Остров" Олдоса Хаксли. В самом деле, Боб Эллиот заканчивает свою книгу о утопии обсуждением книги "Остров". «Выдающееся достижение Хаксли», говорит он,  “то, что он сделал старую утопическую цель — центральной целью человечества — о которой снова задумались.”31 Это были его последние слова в книге. Весьма вероятно, что это должно быть не заключением, а новым началом.

Главный утопический элемент моего романа "Обездоленные" (The Dispossessed) это вариант пацифистского анархизма,  который и есть инь, насколько его может принимать политическая идеология. Анархизм отрицает идентификацию цивилизации с государством, и идентификацию власти с принуждением;  он против  присущего «горячему» государству насилия и утверждает ценность такого асоциального поведения как общий отказ женщин брать оружие во время войны; и другие устройства койота. В этой области анархизм и даосизм соединяются по сути и в своей манере, и поэтому я занялась своими любимыми вымышленными играми.  Структура книги предполагает равновесие-в-движении и ритмическое повторение Тай-чи, но и избыток ян: хотя утопия была (фактически и вымышленно) заложена женщиной, главным героем был мужчина; и он доминирует  в ней, признаюсь,  в своей очень маскулинной манере. Несмотря на то, что я люблю его, я не дам ему слово. Я хочу услышать другой голос. Это Лорд Дорн, обращающийся к Совету страны, 16 июня, 1906 г.  Он говорит не нам, но о нас.

"Сын и отец принадлежат разным цивилизациям и незнакомы друг с другом. Они движутся слишком быстро, чтобы увидеть нечто больше поверхностного отблеска жизни.  На них обрушиваются слишком много новых вещей, не давая возможность разобраться в глубинах прошлого, прежде чем оно уйдет. Проносящийся мимо них поток жизни они называют прогрессом, хотя он слишком быстр и они не поспевают за ним.  Человек остается тем же, сбитым с толку, удивленным, с кипой новых вещей вокруг него, но уходящим прежде, чем он узнает их. Люди могут вести разную жизнь, и они называют это “возможностями,” и верят, что возможность это хорошо, не анализируя даже, что собой представляет эта возможность. У нас мало возможностей в жизни, и у большинства есть только одна. В этом есть наше богатство и это богатство мы еще не до конца оценили . . . Людей нельзя упрекать за то, что они не видят ничего хорошего в нас. Добро, которое у нас есть, они не понимают и даже не видят."32

Это рассуждение можно было бы услышать на совете любой коренной нации или народа во время их встречи с европейцами. Об этом могли говорить Кикую или японцы — и определенно решение Японии «вестернизоваться»  почти в точности вызывает у автора такое же  болезненное отношение как судьба народов Black Elk, Standing Bear, Plenty-Coups, и других северо-американских народов.

Айлендия **** – не горячая, но теплая страна: у нее определенная, хотя и гибкая классовая иерархия, и она применила некоторые элементы индустриальной технологии; она определенно хорошо сознает свою историю, хотя пока не вошла в мировую историю,  главным образом потому что, как Калифорния, она географически маргинальна и  удалена. В центральном дебате Совета Айлендии, на чем строится замысел книги и ее структура,  сделан сознательный выбор не быть горячее: отвергнуть концепцию прогресса как ошибочное направление,  и принять устойчивость своего существования как главную социальную цель.

В скольких других утопиях рационально предлагается, обсуждается и доказывается такой выбор?

Легко проигнорировать Айлендию как простую фантазию Золотой эпохи, наивно эскапистскую или регрессивную. Я думаю, это было бы ошибкой, поскольку предлагаемые в ней опции возможно наиболее реалистичны и более насущны, нежели в других утопиях.

Вот что говорит Леви-Стросс, на этот раз в отношении вирусов:

Реальность вируса почти интеллектуального порядка. Фактически, его организм сведен к генетической формуле, которую он инжектирует в простые и сложные существа, чем заставляет клетки изменять свою характеристическую формулу для подчинения  ему и изготовлению  подобных существ.

Для появления нашей цивилизации, было необходимо существование предыдущих цивилизаций. И  мы знаем, после Декарта, что ее оригинальность заключается собственно в методе, который из-за его интеллектуальной природы,  не приспособлен для создания других цивилизаций, а заключается в навязывании своей формулы остальным и принуждении быть похожими на нее. В сравнении  с прошлыми цивилизациями — чье живое искусство выражает их телесное свойство, поскольку тесно связано с их верованиями и  до некоторой степени с равновесием между человеком и природой — будет ли наша цивилизация напоминать свободное животное или тип вируса?33

Лорд Дорн увидел, как этот вирус заносили самые безобидные туристы из Европы или Соединенных Штатов: чума, против которой у людей не было иммунитета. Он был неправ?

Любое малое сообщество, которое пыталось сделать выбор Лорда Дорна, было, на самом деле насильно заражено; и большие многочисленные цивилизации — Япония, Индия, и сегодня Китай — либо решили сознательно заразить себя вирусной лихорадкой, либо не смогли сделать никакого выбора, чаще всего смешав наиболее агрессивные черты горячего мира с наиболее пассивными чертами холодного, так, что эта смесь почти гарантирует невозможность сохранения устойчивости  существования  локальной здоровой культуры. Я хочу говорить об  Айлендии, потому что не знаю никакой другой  утопии, для которой центральным пунктом явилась бы озабоченность «вестернизацией» или «прогрессом»,”  которые, возможно, центральный факт нашей сегодняшней жизни. Конечно, книга не дает никакого ответа или решения; она просто указывается на путь, которого не избежать. Это энантиодрома***, a reculer pour mieux sauter (фр. отойти назад, чтобы дальше прыгнуть), дикобраз, отступающий задом в расщелину. Идущий боком, в сторону. Очень возможно, что поэтому она отсутствует в перечне утопической литературы. Но уход в сторону или поворот -  именно то, что нужно уму, который застрял на дороге,  и в отношении самого принципа отречения от «будущности»,  стояния  в стороне — или оставленности – Айлендия, я думаю, очень ценная и чудесная книга.

Это до некоторой степени луддитская книга;  и я вынуждена теперь спросить:  Не наша ли высокая технология сообщает цивилизации инвазивный, само-размножающийся, механический драйв? Технология “заразна”  сама по себе,  как и другие полезные и заражающие элементы культуры; идеи, институты, моды могут само-размножаться и быть неотразимыми.  Ясно, что технология – это существенный элемент всх культур, и очень часто  она оставляет след в форме осколков или кусков полистирола.  Я думаю,что она слишком фундаментальна для всех цивилизаций, чтобы ее характеризовать как ян или инь. Но в настоящее время, здесь и сейчас, постоянно прогрессирующий характер нашей технологии,  и постоянные изменения — “изготовление прогресса,” как его называл Леви-Стросс — это принципиальный ян-двигатель или «горение» нашего общества.

Но не надо разбивать пишущую машинку или идти бомбить стиральную машину, потому что вы потеряли веру в постоянный технологический прогресс как путь к утопии. Технология остается, сама по себе, как бесконечный источник креативности. Я только хотела бы пожелать вслед за Леви-Строссом, чтобы цивилизация, которая превращает людей в машины, стала “цивилизацией, которая превращает машины в людей.”34  Но я не могу этого сделать. Я не вижу, как даже самые высочайшие технологии, обещаемые электроникой и информатикой могут быть нечто большим, чем простым инструментом: значительно облегчить жизнь, обогатить ее. Это было бы уже  большим делом !

Но если обогащение одного типа цивилизации происходит за счет разрушение планеты, тогда должно быть совершенно очевидно, что рассчитывать на технологическое продвижение только как технологическое продвижение - ошибка. Меня не убеждают технологические новинки и я не могу вообразить как они приведут нас к обществу, всецело занятого сохранением устойчивости своего существования; общества со скромным уровнем жизни, сохраняющего  природные ресурсы, с низким уровнем деторождаемости  и политической  жизнью, основанной на согласии; обществе, успешно адаптированного в окружающую среду и научившегося жить не разрушая себя и рядом живущих соседей. Но такое общество я хотела бы быть в состоянии вообразить — я должна уметь его вообразить, потому что жить без надежды невозможно.

Что нам предлагает надежда? Модели, планы, наброски, диаграммы. Проспекты еще более инклюзивных коммуникационных систем, подсоединяющих вирус к вирусу по всему земному шару — без секретов, как говорит Кундера. Маленькие закрытые вращающиеся вокруг земли тест-трубки, полные вирусов, запущенные Обществом L-5, отвечающие нашей навязчивости, так сказать,  “построить будущее” — быть Зевсом, иметь власть над происходящим, контролировать. Знание - сила, и мы хотим знать,что  идет на смену, и мы хотим все это закартографировать.

Страна Койота не была закартографирована. Путь, по которому нельзя пройти, не найти в атласе или же он на  всех дорогах.

В Справочнике по индейцам Калифорнии A. Л. Кробер  написал, “Индейцы Калифорнии . . . обычно отказываются наотрез от попытки [нарисовать карту], ссылаясь на полную невозможность этого сделать.”35

Евклидова утопия закартографирована; геометрически организована, с частями, обозначенными a, a’, b: диаграмма или модель, по которым пойдут социальные инженеры и попытаются их воспроизвести. Воспроизведение – здесь ключевое слово, оно заражено вирусом.

В Справочнике, обсуждая т.н. Культ Куксу или Общество Куксу — ряд ритуалов и обрядов, обнаруженных среди народов Юки, Помо, Майду, Винту, Мивок, Костоноан и Эсселен в Центральной Калифорнии — Кробер заметил, что  наше использование терминов “культ” или “общество,” наше восприятие общей или абстрактной сущности, Куксу, ложно представляют природное восприятие [этих народов]:

"Единственными обществами были те, которые представляли городскую единицу. У них не было ветвей, потому что не было родительского ствола. Наш метод, в любой подобной ситуации -  религиозным или другим путем создать центральный или главенствующий орган. Со времен римской империи и христианской церкви мы не думали о возможной социальной деятельности, вне четко организованной единицы с  четким подразделением.

Но надо признать, что такая тенденция не является врожденной и неизбежной для всех цивилизаций. Если мы способны думать социально только в терминах организованной машины, то калифорнийские коренные народы были в такой же степени не способны думать в этих терминах.

Когда мы вспоминаем какой тонкой машинерией и какой рудиментарной была организация  греческой цивилизации, нам становится ясно, что . . . Калифорнийцы  могли  бы  двигаться  без усилий в этом направлении, что мне кажется жизненно важным."36

Коперник сказал нам, что земля  - не центр. Дарвин сказал,что человек- не центр. Если бы мы прислушались к антропологам, мы могли бы услышать в их намеках на то, что  Белый запад – не центр. Центр мира – это утес на реке Кламат, скала в Мекке, дыра в земле в Греции, он нигде, он повсюду.

Возможно утопист в конце концов должен прислушаться к этой тревожной новости.  Возможно утописту надо будет отказаться от плана, выбросить карту, слезть с мотоцикла, одеть очень странную шляпу, три раза громко выругаться и поковылять отсюда напевая в направлении пустыни и калифорнийских сосен.

Я не думаю, что мы когда-либо придем к утопии, двигаясь вперед,  но только если повернемся или пойдем боком; потому что мы застряли в рациональной дилемме, ситуации или/или, отражающей бинарную компьютерную ментальность, а или/или это не место, где люди могут жить. Все чаще в наше все более тяжелое время меня спрашивают:  “Будете ли вы писать книги об ужасающей несправедливости и бедах в мире или будете сочинять эскапистские и утешительные фантазии?”  Одни меня просят о первом, другие о втором. Мне предлагают сделать выбор Великого инквизитора.  Выберете ли вы свободу без счастья, или счастье без свободы? Единственным ответом, я думаю, может быть: Нет.

Опять повернусь задом. Us; puyew usu wapiw!

"Если этому слову [утопия] предстоит вернуть доброе имя,  то это сделает тот, кто последовал за утопией в самую пропасть, которая разверглась за видением Великого Инквизитора,  и  выкарабкался из нее с другой стороны."37

Это похоже на Койота.  Падает во все ловушки,пропасти, а затем каким-то  образом выбирается, глупо улыбаясь. Можно ли  надеяться на то, что мы больше не встретимся с Великим инквизитором? Может, он картинка Отца, которую мы поставили перед собой?  Можно ли повернуться, оставить его за спиной, оставить его на подобие Озимандии, Царя Царей,  лагерей смерти, гулагов, Опустошенной Земли, недоступного царства Зевса, бинарной  компьютерной опции,  одного видения страны, в которой нужно выбирать между  счастьем и свободой?

Если да, тогда мы уже в пропасти. Но еще не вылезли. Типичная ситуация с Койотом.  Мы оказались действительно глубоко в яме и должны из нее вылезти; и мы должны быть уверены, что лезем на другую сторону и когда вылезем, будем другими.

Я не имею представления о том, кем мы будем или как должна выглядеть другая сторона, хотя верю, что там живут люди. Они всегда там жили.  Они всегда там пели; одна из песен называется “Танцы на краю земли.”   Если мы, вылезши из нашей пропасти, спросим их, "Куда нам теперь?",  они не будут рисовать нам карты, проявив к ним полную неспособность; но они могут указать направление. Один из них может даже указать в направлении техасского Арлингтона. Я живу там, скажет она.  Как здорово!

Это Новый Свет! Закричим мы, смущенные и обрадованные. Мы открыли Новый свет!
О нет, скажет Койот. Это старый мир.  Я сотворил его. 
Ты сделал его для нас! - кричим мы, пораженные и благодарные.
Я бы так не сказал, - отвечает Койот.




Ссылки

1 Robert C. Elliott, The Shape of Utopia (Chicago: University of Chicago Press, 1970), p. 100.
2 Ibid., pp. 8, 9.
3 Milan Kundera, The Book of Laughter and Forgetting, trans. Michael Henry Heim (New York: Penguin Books, 1981), p. 22.
4 Ibid., pp. 234–35.
5 Walton Bean,California:AnInterpretiveHistory(New York: McGraw-Hill, 1968), p. 4.
6 Howard A. Norman, introduction to The Wishing Bone Cycle (New York: Stonehill Publishing Co., 1979).
7 Ibid.
8 Elliott, p. 107.
9 Bean, p. 4.
10 Victor W. Turner, The Ritual Process: Structure and Anti-Structure (Chicago: Aldine Publishing Co., 1969), p. 129.
11 Elliott, p. 100.
12 Ibid.
13 Quoted in Elliott, p. 94.
14 William Blake, The Book of Urizen, lines 52–55, 75–84. [В мифологии Блейка, Уризен - демиург, воплощение обыденной логии и законности. Метафорически -  цепи, наложенные на воображение - ВП]
15    Elliott, p.87.
16 Lao Tzu, Tao Teh Ching, Book II, Chapter 38.
17 William Blake, The Marriage of Heaven and Hell, Book III, Proverbs of Heaven and Hell, line 21.
18 Kundera, p. 233.
19 William Blake, Vala, or the Four Zoas, Book IX, lines 162–167, 178–181, 186, 189–191.
20 Kenneth Roemer, “Using Utopia to Teach the Eighties,” World Future Society Bulletin (July-August 1980).
21 Turner, p. 128.
22 Fritjof Capra, The Turning Point (New York: Simon & Schuster, 1982). Excerpted in Science Digest (April 1982), p. 30.
23 Я трудилась над этой статьей до того, как прочитала четыре тома Роберта Николса "Жизнь в Нгхси-Алтае (New York: New Directions, 1977–79). Я рада этому, потому как мои мысли  не были бы такими свободными и не могли так пересекаться, совпадать и противоречить Николсу.  Я писала бы статью, сознавая наличие утопии  Нгхси-Алтая и моя работа была бы другой. И тот факт, что Нгхси-Алтай в некотором роде место,куда я хотела попасть, хотя и лежащая в противоположном направлении, только увеличивает  смысл моей работы. В самом деле, если мои читатели выберут Нгхаса-Алтай, моя работа не будем бесполезной.
24 Paul Radin, The Trickster (New York: Philosophical Library, 1956), p. 168.
25 Lao Tzu, Book I, Chapter 16.
26 Claude Lеvi-Strauss, The Scope of Anthropology (London: Jonathan Cape, 1968), pp. 46–47. Also included in Structural Anthropology II (New York: Basic Books, 1976), pp. 28–30. The version here is my own amalgam of the two translations.
27 The Complete Works of Chuang Tzu, trans. Burton Watson (New York: Columbia University Press, 1968), p. 116.
28 Ibid., p. 254.
29 “Heaven the Equalizer” was translated by James Legge as “the Lathe of Heaven,” a ;ne phrase, from which I have got considerable mileage; but Joseph Needham has gently pointed out to me that when Chuang Tzu was writing the Chinese had not yet invented the Lathe. Fortunately we now have Burton Watson’s wonderfully satisfying translation to turn to.
30 In Nghsi-Altai — partly.
31 Elliott, p. 153.
32 Austin Tappan Wright, Islandia (New York: Alfred A. Knopf, 1942), p. 490.
33 Levi-Strauss, “Art in 1985,” in Structural Anthropology II, p. 283.
34 Levi-Strauss, Scope of Anthropology, p. 49.
35 Alfred L. Kroeber, Handbook of the Indians of California, Smithsonian Institution, Bureau of American Ethnology Bulletin no. 78 (Washington, D. C., 1925), p. 344.
36 Ibid., p. 374.
37 Elliott, p. 100.



Комментарии

* В оригинале: Nobodaddy. Иронический термин Уильяма Блейка для антропоморфного бога, составленный из  Nobody+Daddy. - ВП
**Всегда найдется кто-то, кто будет откручивать гайки у шпал. – ВП
*** Enantiodromia (Энантиодрома) – принцип, введенный Карлом Юнгом в работе "Психологические типы".  Юнг определяет энантиодрому как "появление бессознательного противоположного в психике человека. Это явление возникает, когда предельная односторонняя тенденция, доминируюшая всю сознательную жизнь, со временем заменяется такой же противоположной точкой зрения. Вначале она встречает  противодействие сознательной установки, но впоследствии пробивается через сознание."[1]  Данный психический феномен подобен принципу равновесия в природном мире, где система противодействует любой крайности для восстановления равновесия. Данный принцип легко угадывается и обсуждается на основе принципов традиционной китайской религии – даосизма и инь-ян.  Центральным моментом И-цзин является переход ян в инь при достижении экстремума, и наоборот.  - Из Википедии
**** Айлэндия (Islandia) – роман-утопия Остина Таппан Райта. Издан посмертно в 1942 г.   https://en.wikipedia.org/wiki/Islandia_(novel)

___________________
The Anarchist Library Anti-Copyright
May 21, 2012


Ursula K. Le Guin
A Non-Euclidean View of California as a Cold Place to Be 1982

Reprinted in the Spring 2010 issue of Fifth Estate.
Ursula K. Le Guin. 1989. Dancing at the Edge of the World. London: Gollancz.



vip25/09/2020