Иди, иди дорогою добра

Старая деревянная лестница без скрипа вела с общего (на несколько квартир) двора на балкон второго этажа, их которого открывалась дверь в её квартиру. Однокомнатная, но с высокими потолками, она была при одном окне, выходящем в чужой садик, светлый и очень уютный.
Оттого светла и уютна была сама комната, обставленная к тому же светлой недорогой мебелью в самом скромном составе.
Попасть в комнату можно только через кухню, маленькую и слепую. Единственное окно её смотрело на перила балкона и мрачную, почерневшую от времени ракушечную стену дома. Так называемые удобства – туалет и водопровод с раковиной – ютились в крохотном холодном коридорчике, слегка выгороженные из него и тоже холодные. Мария Андреевна была своим гнездом довольна и только подчеркивала его уют яркими занавесками, множеством диванных подушек и несколькими акварелями. Всё сделано её умелыми руками.
Занятая всегда чем-нибудь из своих увлечений и творческих поделок, она мало общалась с соседями, но была приветлива и никогда ни с кем не конфликтовала. Однако её пощипывали иногда из-за кота, который действительно нарушал по своей активной, томимой страстями молодости порядок и приличия. Он по весне дико горланил и помечал свою территорию под соседскими окнами.
Скрепя душу, болея от жалости к своему воспитаннику, Мария Андреевна отнесла Зорика к ветеринару для необходимой операции. Это дало повод друзьям постоянно шутить, предостерегая мужскую их часть от опасных операций стоимостью в сто рублей.
Поправившись после перенесённой экзекуции (операция в глазах Зорика именно такой была: незаслуженно зверской и ужасной), кот вскоре сделался ленивцем и сибаритом, постоянно требуя от хозяйки ласки и внимания. Хлопот немало, но Мария ни за что бы не рассталась с ним.

Она подобрала Зорика на улице. Диковатого, царапучего и озябшего.и убедила себя в том, что он послан духом умершего мужа, чтобы утешать и спасать её от одиночества и тоски. Котик усвоил приятные для хозяйки привычки, оказался чистоплотным и ласковым. Он пользовался обычным туалетом и громким мяуканьем извещал хозяйку, чтобы поспешила нажать рычаг сливного бачка. Пил Зорик только свежую воду из-под крана. Для чего сам заскакивал на раковину и просильно мяукал. Человеческие слова, к сожалению, не освоил, ни одного, но многое понимал. И Мария подолгу беседовала с ним, делясь своими заботами. Ласковое и милое, а главное - тёплое, живое существо действительно очень скрашивало одинокое проживание Марии Андреевны после внезапного рокового её вдовства.
Муж Борис Сергеевич умер в больнице ночью после операции, и Мария Андреевна даже не знала, успел ли он очнуться от наркоза. Дежурная медсестра уверяла, что его сердце отказало сразу после того, как Бориса Сергеевича переложили с каталки на кровать. Значит, отмучился до операции, и всё… Это утешало мнительную Марию Андреевну, но не надолго. Опять же её терзал промах, результат растерянности: она не успела проститься с супругом и перекрестила его, когда каталка уже была у двери в операционную.
Вот так и довольно часто казнила себя Мария, тревожа и без того смятённое сердце.
А Зорику это не нравилось. Он строго поглядывал на неё своими зелёными фарами и, помедлив немного, вспрыгивал к ней на колени. Уткнувши нос под руку Марии, заводил свой нескончаемый рассказ о том, как им вдвоём уютно, спокойно живется, и нет никакого повода грустить и тем более – лить слёзы. Сам он никогда не плакал и даже не вскрикивал, если ему случайно наступали на хвост.
Они могли так сидеть часами, пока у Марии не уставала рука поглаживать и почёсывать кошачьего Эпикура.
 
В холодные зимние дни кот любил устраиваться возле батареи отопления, засовывая лапы под неё, где ещё уютнее, и, разморившись от избытка тепла, вдруг вскакивал и шёл, пошатываясь, к входной двери. Побыв на балконе, чтобы проснуться окончательно, исчезал довольно надолго где-то во дворе. Конечно, добром это не могло кончиться. Воспаление лёгких – вот результат их обоюдных безумств.
- Мадам, что же вы так застудили кота? – строго, взыскательно упрекнул Марию ветеринарный врач, прослушав грудку и спину Зорика. – Не просто воспаление, а двустороннее. Оба лёгких захлёбываются сейчас. Оба. Придётся походить вам каждый день на уколы и принимать три дня строго по времени таблетки антибиотика. Как давать? Приноровитесь сами. Для вашей безопасности надо запеленать кота и одной рукой разжать челюсти позади зубов, другой ухитриться закинуть таблетку поглубже в глотку. И поглаживать некоторое время горлышко.
Доктор с сомнением оглядел худенькую Марию, покачал головой и добавил:
- Одной вам не справиться. Кот матёрый, сильный. Найдите помощника. Соседа какого-нибудь. – Но, оглядев Марию ещё раз, добавил:
- Сейчас десять утра. Я дам ему одну таблетку, а вечером, часам к десяти, зайду к вам, чтобы помочь. Вы ведь, - он заглянул в «историю болезни» Зорика, - где-то совсем недалеко живёте?
- Да. Через дорогу и направо за угол. А там третий, двухэтажный старый дом. Но, доктор, как же вы … В десять вечера…
- Сегодня я задержусь в амбулатории допоздна. Надо понаблюдать за телёночком. Он тяжёлый после очень серьёзной операции. Так что всё как расписано судьбой. – Николай Александрович понимающе хмыкнул и очень ловко, прямым попаданием кинул первую таблетку в пасть Зорика и в боковую щель между скулами с помощью шприца вспрыснул воду.
- Миникюрненько, - произнёс довольный и, взглянув на Марию Андреевну, улыбнулся так наивно, по-детски, что Мария не могла не улыбнуться в ответ открыто, с симпатией, рассыпаясь в благодарностях, а сама с тревогой думала о том, как-то удастся управиться ей в следующие два вечера. Однако…
Три дня прошли хорошо. Справились.
Николай Александрович находил возможность провожать своих, видимо, приятных пациентов, и помогать.
Мария обращалась к нему по имени – отчеству, и это сближало их, росли симпатия и доверие. Николай Александрович нравился Марии. Чуть выше среднего роста, ловкий и стройный, он чаще, обычно с другими посетителями, был сдержанным и мог показаться суховатым, но всё преображала открытая улыбка, лукавая искорка в серых очень выразительных глазах. Простота, открытость поведения не оставляли сомнения – это хороший, достойный человек, встреча с которым – счастье. Особенно привлекательна в нём была его любовь к животным, способность к сопереживанию.
Когда в очередной раз Николай Александрович вызвался помочь и легко подхватил сумку с тяжёлым, осовевшим после укола Зориком и они отправились к дому Марии дружной парой, как давно знакомые и симпатичные друг другу люди, Мария рассеянно поддерживала беседу, обеспокоенная мыслью о том, пора бы пригласить Николая Александровича на чай хотя бы, но удобно ли, как вдруг он вскинул на неё свои улыбчивые глаза:
- Вы, небось, думаете в сей момент – правильным ли будет ваше приглашение на чай? Заранее отвечаю – удобно и можно. Я сибиряк, и в холодном климате Сибири чай всегда кстати. Согревает и поднимает тонус. Опять же и беседа за чашечкой чая течёт сама собой, как сибирские реки. Так что…
Мария с благодарной живостью подняла на Николая Александровича глаза: - Господи! Как легко с этим человеком! Вот только… Что к чаю-то у неё найдется?
- А я даже знаю, что для чая есть в вашем холодильнике. – и, отметив её удивлённый взгляд, лукаво продолжил, - сыр, любительская колбаса и, конечно, сливочное масло.
Глаза его при этом искрились весельем и, уловив её озабоченное выражение:
- Вы же сами всё назвали полчаса назад. Вот, мол, Зорик сыр не доел и колбасой пренебрёг, а ведь колбаса «любительская», он ее признаёт.
Мария рассмеялась:
- Да вы настоящий Шерлок Холмс! Такой талант пропадает…
- Ну мне-то уже точно хватает моего: лечить милых наших братьев меньших. Лечить умно, грамотно и как можно меньше причинять при этом страданий.
Мария ничего не ответила, но поймала свободную руку Николая Александровича, пожала её и немного смутилась:
- Простите за панибратство, но я благодарна вам за всех животинок. И за себя.

 

Спустившись вниз, Мария подошла к калитке, но вдруг остановилась. Её заинтриговал разговор соседок, собравшихся снаружи. Она не стала бы подслушивать, но произнесённое кем-то её имя как пропуск в чужую беседу.
- Что ни говорите («ух какой противный, вкрадчивый и масляный голос!»), а ваша любимая Мария не очень-то серьёзна и чиста в помыслах. Вчерась, уже очень поздно было, темень непроглядная, от неё спускался мужчина. Сама видела. Я выходила от Ивановны. Была у неё на телевизоре. Фильм смотрели. Хороший такой. Герои чистые, добрые, а тут…
- И не продолжай. Итак много наговорила, - Мария узнала по голосу Зою Прокопьевну, единственную из соседок интеллигентную женщину, с которой у Марии случались интересные беседы. – Ну и что – вышел мужчина. Он и пробыл совсем недолго. Пяти минут не прошло.
- Так ведь умеючи-то и пяти минут…
Мария вздрогнула от отвращения и даже представила постное лицо говорившей. Слава Богу, вмешательство другой соседки успокоило и уняло сердцебиение.
- Ради Бога, Гавриловна, не сочиняй ничего. Тебе вечно видится подвох и гадость в самых открытых простых случаях.
- Так ведь я ничего… Но маловато потужила ваша Мария о муже – ведь какой был хороший человек…
Тут Мария решительно шагнула за калитку и, слегка задержавшись возле соседок, сердечно пожелала им здоровья.
Сама Мария ничего двусмысленного в визитах Николая Александровича не видела. В глубине сознания, где-то на самом дне, теплился огонёк истины и веры. Их отношения перерастут в глубокую привязанность. Ведь уже ощущаются ростки любви, стойкое желание видеться, быть чаще вместе. Это не просто симпатия. Нет. И, осчастливленная своими надеждами, она пресекла свою обиду на соседку.
Не стоит на таких женщин, обездоленных лаской и вниманием, злиться, осуждать. Некрасивая соседка завидует, как завидовала и в своей серой юности тем подругам, которых любили, баловали мужчины и этим делали их счастливыми, нестареющими, желанными. А у соседки – всё женское засохло на корню, не имея возможности расцвести.
Мария Андреевна, искренне прочувствовав нелёгкую незавидную долю своих некрасивых сестёр, остро и ярко ощутила свое прекрасное состояние увлечённости, интерес к себе со стороны такого обаятельного мужчины, как Николай Александрович. Он уже не на миг приходил к ней. У них уже сложилась семья. Ощущение, как мощная жизненная сила выпрямила осанку, зажгло юным огнём сердце и сознание Марии, и она легко, окрылённо продолжила движение.
А там, в студии, вся обстановка творчества и вдохновенного труда и вовсе обновила, омолодила её, и мир вокруг посветлел по-весеннему ярко.

 

Картина оживала с каждым, даже совсем лёгким, незаметным прикосновением кисти. Жанна Юрьевна, постояв секунду-две, заявила:
- Маша, ты растёшь не по дням, а по часам. Смотри, как забор палисадника оживил твой жёлтый мазок. Отменно. Замечательно. Мария Андреевна с нарастающим вдохновением заканчивала «Старые улочки», картину, которая должна участвовать в юбилейной выставке «Молодые художники о любимом городе». Большинство любителей создавали пейзажи с новыми зданиями, с ухоженными парками вокруг, а Марию привлекали оставшиеся островками среди безликих четырёхэтажек старые, даже ветхие домишки, кривые горбатые улочки и высохшие полуразрушенные фонтаны. У неё находились и увлечённые такими пейзажами ценители. Картины её охотно раскупались. Это тоже служило волшебной палочкой, будившей вдохновение. А как наполняло её жизненной энергией, ощущением своего пребывания в самой гуще событий! Ну и деньги, опять же, нелишние.

 

Прошло две недели ежедневных встреч. Они сидели тихо, наслаждаясь покоем и любовью, слушая шорохи моря, взлёты чего-то испугавшихся голубей и редкие вскрики чаек. Они с первых встреч поняли, что всё у них, как у каждого одного – общее понимание добра и зла, глубокое погружение в мир природы и скорбь от несовершенства человечества и их самих, тяжкая для обнажённого сердца строгая логика Создателя, где постоянная борьба и гибель одних существ ради жизни других. Высокая цена за эволюцию не могла сейчас омрачить сознание о личном счастье, когда оно приходит  и пришло как награда за мужественно перенесённые страдания. Да, мир устроен так, что беда и счастье ходят рядом. Чёрное и белое сменяют друг друга – хочет этого человек или нет.
Но сейчас они блаженствовали. Для них этот вечер и другие дни и вечера были белыми, ярко выделялись на фоне серых будней с их мелкими неурядицами, нелепыми случайностями, недопониманием.
Ещё продолжала шуметь Набережная, буханья барабанов взрывали тишину, но всё реже становилась толпа гуляющих. Не спеша, постепенно затихал праздник беспечного лета, которое приближалось, приучая людей к знойному солнцу днём и щадя приятной свежестью вечером. Свежо дышало ещё не прогревшееся море.
- Ты, Мария, что-то снова загрустила? – Николай положил тёплую руку на её холодные сжатые кулачки. – Всё вспоминаешь то, что было и было хорошо? Хорошее не стоит забывать. Оно должно всегда быть с нами, обогащая жизнь. Да и судьбу надо благодарить за то, что оно было. Но впрочем, - он приостановился и неохотно продолжал, - плохое тоже не стоит забывать. Это уроки. Тяжёлые, но полезные.
- И какой усвоил ты?
- Не один даже. Все разные.
- Однако есть, наверное, самый-самый нужный и важный для того, чтобы помнить о нём всю жизнь?
- Есть. Но помнить всю жизнь не надо. Иногда вспоминать – да. Чтоб снова не наступить на те же грабли. И опять же для того, чтобы глубже, ярче прочувствовать счастье настоящей минуты.
И Николай благодарно прижал к себе Марию. Она ответила ему нежным взглядом и прижалась ещё теснее.

 

О своей супружеской жизни она рассказывала ему много раз, встречая с его стороны понимание и никакой ревности. А вот он только вскользь касался своего прошлого. Мария узнала о великом горе, постигшем его недавно и очень отяготившем его существование. Известие о смерти сынишки, оставленного у жены при разводе вопреки его протесту и желанию, бросало сейчас мрачную тень на всю жизнь Николая. О жене он не распространялся, но говорил, что знал о её легкомыслии и неспособности к ответственности, но ничего сделать было нельзя: ребенок был мал, а у Раисы репутация ещё не была так подмочена, как в последние два года.
Так вот откуда всегдашняя сдержанность и юмор, часто грустный и мудрый, и всё понимающий взгляд! Мария поощрительно прижалась к Николаю и впервые назвала его коротким именем – Николай, давая повод к доверию и сближению. К дружбе. Крепкой и надёжной. И ей стала понятной его любовь к четвероногим пациентам и вообще ко всей земной живности, к миру, где нет лукавства и предательства.

 

В один из тихих и знойных дней июля они собрались на Азов, где, конечно, вода уже хорошо прогрелась и ночи потеплее. Приготовились к ночёвке основательно – палатка, баллончик с газом и таганок, «уговорили» ехать Зорика, хотя были сомнения в его благоразумии и дисциплине. Выбрали для привала Арабатскую стрелку.
Всё сопутствовало им – и тихая погода, и отсутствие гнуса от лежащего за спиной Сиваша, и покладистость Зорика, который блаженствовал, грея на солнышке живот, для чего почти всегда лежал распластавшись на спинке. Поэтому  и они блаженствовали, повторяя то и дело: «Ах, как в Раю». Акак там, в Раю, беседовали до глубокой ночи, любуясь яркими мохнатыми звёздами, которые, казалось, перемигивались с ними и шептались между собой. Как хороши были эти вечера и ночи! Как прекрасен мир! И разговоры велись на возвышенные темы, полностью затмив приземлённость, обыденность всего, что оставлено где-то там, «на большой земле», как шутили они об оставшейся в городе квартире.
Не вспоминали даже о своей заветной мечте, к которой частенько обращались, подсчитывая, далеко ли ещё до её осуществления, как долго надо ограничивать свои потребности, экономя даже в мелочах. Вожделенный автомобиль… Пусть самый невзрачный и маленький…
Эта поездка состоялась благодаря доброму, почти граничащему с поклонением отношению старшего по возрасту фельдшеру Илье Абрамовичу. Он, будучи дежурным в амбулатории, взял на себя всю ответственность за амбулаторные дела, отпустив главного врача на отдых вместе со своей машиной, Ладой. Но ведь такую любезность Николай может использовать от силы разок, два за лето, а поездки на лоно природы – летом на море, осенью в лес, да и зимой даже – это не просто мечта, а необходимость. Как образ жизни.

 

Ощущение полноты жизни, тихого счастья, очищение души были такими ощутимыми! Но вдруг Николай словно окаменел, напрягая глаза в сторону противоположного берега, которого видно не было, но он, похоже, шестым чувством уловил какую-то очень тревожную информацию. Лицо его приобрело сходство с маской трагика, а руки сжали острые обломки ракушек, из чего и состоял Азовский пляж.
Мария успела остановить свой порыв и тоже застыла, замерла, не смея вмешиваться в столь неожиданное, непонятное состояние друга. Посидев немного и не заметив с его стороны какого-либо душевного изменения, она вдруг вспомнила, что там, на другой стороне моря, остались осколки бывшего семейного гнезда Николая – его жена Раиса и могилка их малолетнего сына. Мария осторожно поднялась и направилась к палатке: не мешать, занять себя чем-нибудь. Стараясь не звякнуть, не стукнуть, набрала в чайник воды и зажгла газ. Скоро на таганке тихо зашумело, зашипело, но этого было достаточно, чтобы Николай выплыл из своего оцепенения.
- Ты уже чай готовишь? – Он подошел сзади и обнял Марию. Она напряглась, ещё опасаясь пошевелиться.
- Ты что замерла, как перед взглядом удава? Я тебя напугал?
Слабая улыбка тронула её губы и глаза.
- Ты снова вспомнил тяжёлое, грустное?
- Да. Уж куда грустнее то, до чего додумалась бывшая моя женушка. Я никак не могу понять, чем ослепила она меня в своё время? Как я не понял, не раскусил эту подлую, лживую душу?
- Но ведь ты был ещё довольно молод. А она красавица – блондинка с невинным наивным взглядом своих голубых, как небо, глаз. Такой я представила её после твоих обрывочных воспоминаний.
- Да. Раиса умела прикидываться. То овечкой, то змеёй. Актриса.
Чайник давно уже пел свою песню, пока увлечённая рассказом Николая Мария не услышала его. Потом чайник долго остывал, ожидая своей очереди, чтобы начать чаепитие. Но о нём забыли. И только заполночь при яркой Луне чаепитие всё-таки состоялось. Воспоминания, медленно ускользая, растворились в тихой ясности летней ночи на берегу моря.
Живое воображение Марии постепенно нарисовало, нет, не полотно картины, а целый яркий фильм. Иногда даже звуковой. О прежней жизни любимого, о его, конечно, бездушной эгоистичной красавице жене, и она еще более прониклась сочувствием и желанием как-то смягчить его боль, окружив заботой и лаской.

 
;
 

Раиса встала с постели разбитая, тяжёлая и еле приволокла себя в туалет, потом к столу. Записки никакой на столе не оказалось. Она передвинула пепельницу и рюмки, кстати – её - то совсем нетронутой оказалась. Нигде ничего. Не разбудил, не попрощался и даже записки не оставил… Встревоженная, схватила сумочку… Так и есть – деньги исчезли. На туалетном столике – ни колец, ни серёжек. Она похолодела, но затем вспыхнула злостью и негодованием, осознав катастрофу случившегося.
Раиса рвала и метала всё, что попадало на пути, ещё надеясь наткнуться на что-нибудь стоящее из вещей Игоря. Ничего. Ему незачем возвращаться сюда. Он получил всё, что хотел.
- Вот мерзавец. Подлец. Откуда такие берутся!? – она скрипела зубами и кусала губы, пока ещё неспособная заплакать. – И откуда такие берутся? Всё меньше оказывается мужчин приличных, достойных если не уважения, то хотя бы доверия. Пусть не полного, широкого, но при котором не надо быть всегда начеку. Нет. Исчезли куда-то.
Мысли, всё больше мрачные, безотрадные, тяжело придавили возбуждение и злость. Раиса бессильно рухнула на диван, обхватила голову руками и стала копаться в пёстрой куче событий последних лет. Нет, ничего не попадалось хорошего. Даже обманчивых надежд. Не о чем и не о ком пожалеть и сожалеть.
Сергей? Но он был женат на её подруге, счастливо женат. Ирина рассудительная, аккуратная во всём. Всегда осуждала и поучала её, Раису. Сколько ссор из-за этого бывало между ними. И разрыв, когда Ирина узнала о предательстве мужа и вероломстве её, Раисы. Сергея – то она простила. Умная.Мудрая – не руби ветку, на которой сидишь. Да. Не я, дура легкомысленная. Такого мужа не сберегла… Обобрала… А теперь? Что в её независимой, свободной жизни хорошего?  Ничего хорошего не оказалось. Одна грязь.
Сначала она бдительно оберегала эту свою свободу, не желая взваливать на себя бремя новых семейных забот. А потом?... Вот докатилась до подлых, мелких и нахальных… До грязи…
Мысли в своём мучительном переползании от худших до совсем жутких картин достигли наступившего дня, до предела, за которым…
- Господи, - вспомнила она наконец о Боге, - не умирать же сейчас? Помоги. Надо что-то делать, как-то жить, продолжать существование. А прежде всего – где и как добыть денег,  хотя бы на первые дни. С чего начать? Господи, помоги!
Перебрав все «за» и «против», Раиса пришла к выводу, что за помощью обратиться не к кому. Всюду или сама наследила, или очередные так называемые приятели. Подруги, приятельницы тоже не те «добрые знакомые», к которым можно обратиться, кто способен отзываться на чужую беду. Осталась только одна возможность… У Раисы лицо перекосилось от стыда, душа содрогнулась. Она надеялась, что не придётся больше обращаться к той подлости, мерзкому обману, к которому прибегала несколько раз. Ведь клялась даже сама себе, что больше не позволит такой низости. И вот… Но другого выхода нет.
- В последний раз. Только сейчас – и больше никогда, - уговаривала она себя - Помог бы только Господь. Я и свечку в церкви поставлю. И на литургии там всякие буду ходить. Только помоги, Господи.
Никогда прежде Раиса не вспоминала о Боге и о церкви – божьем храме. Да еще с такой горячей слёзной мольбой. А всё перед лицом самого подлого в своей жизни поступка – потребовать у бывшего мужа денег для сына, которого уже нет, которого не уберегла и о смерти которого не только сама не сообщила, но уговорила общих друзей не делать этого. И всё по причине – не расстраивать Николая, ведь это такой удар, сын так дорог ему. Сердце надрывается перед воображаемой картиной его горя… - Ей сочувствовали и принимали близко её доброту и сердечные отношения к бывшему мужу.
Теперь, собираясь сыграть постыдную лживую роль, она воскрешала всё недовольство им, разочарование и ненависть. Да, да. Была в ней и ненависть к мужу, да такая ядовитая, что рисовала картины его гибели и своей «самостоятельной независимой жизни».
И это необходимо сейчас воскрешать, попирая и отодвигая картины из своего последующего «независимого» существования, полного горьких разочарований и запоздалых раздумий.
Сравнивая, это случалось все чаще и чаще, своего Ника с поклонниками и случайными партнерами, она недоумевала, как не бросалась в глаза их лживость, болтливость, изворотливость, жажда прыгнуть выше головы в своём представлении о себе в качестве новых хозяев жизни – деловых, основательных, успешных? На фоне этой пёстрой клоунады каким достойным, сильным, знающим себе цену, свою линию жизни представал Ник! Где были её глаза?
Поднимая наверх былые разочарования в нём, она пыталась подпитать себя для подлой роли низкой твари – обманщицы, интриганки, которую надо сыграть, надев привычную маску слабого милого существа. И это надо сделать еще и перед добрым порядочным человеком – Сергеем, чтобы использовать его, бывшего любовника, в качестве водителя. Ведь у неё даже на автобус, чтобы поехать к Николаю, денег не было.

 

Ей удалось явиться на работу к Николаю во всеоружии своей обольстительной внешности, чему способствовали и наряд, и последний взгляд в зеркало, и шикарный новый автомобиль Сергея, который не отказал в просьбе «смотаться на недельку в Крым».
Перед лицом Анны Васильевны, дежурившей в приемной ветеринарной амбулатории, предстала светская львица из эстрадных и киношных тусовок, словно сошедшая с глянцевых страниц модных журналов.
- Николай Александрович на операции. Придётся вам подождать, - Анна Васильевна не сохранила при неприятном впечатлении от посетительницы приветливости и теплоты, которыми обычно встречала посетителей. Был бы Николай Александрович в кабинете, уж непременно услышал нарушение правил и, хотя и мягко, но сделал бы замечание. Анна Васильевна однако во всем остальном не допустила оплошки и вежливо предложила посетительнице присесть, предупредив, что ждать, может быть, придётся долго: операция довольно серьёзная и только что началась.
- А почему бы мне не войти всего-то на минуту, чтоб условиться о встрече?
- Нет. Это исключено. У нас очень строго соблюдается стерильность.
- Да ведь не людей же оперируют. К чему такие строгости?
Анна Васильевна вскинула на Раису тяжелый взгляд.
– Операция есть серьёзное вмешательство в живой организм. Соблюдение правил гигиены – условие ее успеха. Вот у Николая Александровича все операции успешны: он ответственно относится что к корове, что к дворняжке и объясняет – это живое существо, а все живое, созданное Творцом, надо беречь.
- Ну это уже слишком, - вздохнула Раиса. – Я как-то в человеческой больнице, лёжа на операционном столе, увидела, как среди стерильных салфеток и инструментов таракан бегал.
- И как прошла ваша операция? Без осложнений?
- Моя – да. Но некоторые жаловались на осложнения. Поэтому меня и удивляет щепетильность вашего хирурга. – При слове «хирург» Раиса сделала паузу.
Пауза была Анной Васильевной понята правильно, и она ответила особенно сдержанно и чётко:
- У Николая Александровича ни одной неудачной операции даже в сложных случаях. И это при том, что мы не очень хорошо оснащены оборудованием. Вот недавно спас телёнка с разорванным боком. Все внутренности были наружи, даже выпали. Операция длилась шесть часов. После Николай Александрович ещё сам двое суток выхаживал бедняжку. Спас. А телёнок элитный, от коровы очень хорошей породы. И дорого стоит. Но дело не в этом, а в том, что наш доктор – золотой человек и хирург от Бога.
Анна Васильевна произнесла это с таким подъёмом, даже торжественно, что Раису стянуло, как запеленало, острое чувство не то вины, не то досады. Казалось, что даже наряд её потускнел! Как нарочно в последнее время она слышит хвалу своему бывшему мужу и сама вспоминает его как-то светло и с раскаяньем. Ах, как сейчас это мешает ей!

 

К счастью, ждать пришлось не так долго, а продумано было очень многое. Дверь операционной раздвинулась, и Ник вышел твёрдым шагом, неторопливо снимая залитый кровью фартук.
- Зачем? – увидев Раису, приостановился. – Неспроста, конечно, пожаловала? Жди. Переоденусь, приму.
Нет. Сейчас его короткое имя – Ник, надуманное Раисой, - совсем ему не подходит. Это глыба какая-то, недосягаемая, как гора. Такого легко не назовешь, без уважения не отнесешься. Это подготовило ее к безуспешному разговору, от которого она уже ничего хорошего для себя не ждала.
В кабинете у бывшего мужа она однако развязно заговорила, усевшись поближе:
- Ты давно не помогал нам с Котиком. Я надеюсь, что сейчас возместишь это упущение?...
- Тебе я не собираюсь ничего давать, возмещать мне нечего. Сынуле, которого ты не сберегла, на памятник я отослал моему другу. Памятник уже поставлен. Так что ничем я тебе, Раиса, не обязан.
Раиса растерялась:
- А кто тебе сообщил о смерти Котика?...
- Неважно кто. Конечно, не ты. Ведь ты такая забывчивая. Всегда забывала даже о том, сколько у тебя в шкафу платьев.
- Не на твой нищенский заработок я их покупала.
- Я не претендую. Мысль-то не об этом, а о том, какая ты, бедняжка, забывчивая. Даже отцу не написала о гибели моего мальчика. Как-то забылось…
Раиса вспыхнула, потом побледнела и вылетела из кабинета как пробка из бутылки с шампанским.
Хорошо, что порядочный Сергей её ждал. Ведь у Раисы даже на автобус денег не было.
Всю дорогу она молчала и не слышала нескольких робких вопросов от своего спасителя. Было, было, о чём подумать, поразмышлять и, может быть, принять в качестве житейского неписанного кодекса. Она посмотрела и на Сергея уже по-иному. Без тени кокетства и превосходства, которое ещё недавно питало его влечение к ней. Нет. Теперь она уже не заблуждается. Никакой любви между ними не было и нет. Так... Как детям, им хотелось полакомиться тем, что недоступно и ново.
Всю дорогу до Ейска она молчала. И что-то уходило из неё. Болезненно и скупо.
И без конца, как в истертой заигранной пластинке, вертелась последняя отповедь Николая:
- Ты родилась в театре и всю жизнь, всегда пребываешь на его подмостках и на первых ролях. Любимое твое амплуа – роковая женщина. Редко-редко бывала естественной. Это когда возилась со своими нарядами или отчитывала меня за мою скромную («нищенскую») зарплату и нежелание использовать нужные связи.
Говорил он сдержанно и спокойно, так что каждое его слово словно клеймо пропечатывалось на ней, притихшей, словно опущенной куда-то в яму. Она поняла, что это конец, крест, забитый между ними тяжёлой холодной, каменной рукой. И это лишило её всех сил. Уже не собрать их для продолжения игры. Её тяжкий обман, воздвигнутый на святой для Николая почве, он не простит никогда. И ей, Раисе, теперь не добыть даже крошки доброты и тепла, которых всегда много в сердце Николая и даже ей кусочек доставался, хотя и незаслуженно. Теперь источник иссяк.

 

Никогда ещё дни и недели не летели так быстро, сменяя друг друга, заполненные творчеством, а главное – новой жизнью.
Николай как-то незаметно перекочевал в квартиру Марии, став незаменимым, всегда желанным спутником, а по существу - половиной самой Марии. Она не представляла уже себя той, бывшей, одинокой. Прежняя жизнь ушла, успев подготовить сердце и все существо Марии к любви, счастью, к постоянному желанию ради этого трудиться, радуя себя и Николая нежностью и уютом, угадывая высшим тонким чувством его потребности и желания, которые, бывает, он еще и сам не осознал.

 

Мария проснулась поздно. Вставать ей не хотелось. Еще не проснувшись окончательно, она вспомнила, что Николая нет, не увидит его ни сегодня, ни завтра. Вот отчего нежеланная лень и потерянная бодрость…
За ним прислали спецсамолет, маленький, но рокочущий как-то очень задорно, даже с вызовом. Николай обнял её и поцеловал, а она долго следила взглядом за его удаляющейся фигурой с санитарным чемоданчиком в руке. Лететь ему часа три. В далёких сальских степях на знаменитом конном заводе его ждали с нетерпением. Пациент, элитный скакун Летучий, почти расставался с жизнью. Было упущено время в поисках хорошего, нет - особенного, от Бога, ветеринара. Вот в качестве такового и улетал сейчас Николай.
Мария, гордая за любимого и тревожащаяся за него, три раза перекрестила и Николая, и самолет и прочитала молитву о царе Давиде, которой научила ее еще в детстве бабушка.
Но утро следующего дня не показалось ей обещающим радость. Она по привычке подошла к окну, чтобы поздороваться с миром. Опять апрельское ненастье…
Весна в этом году тянулась уныло и долго. Всё живое скучало и тосковало по животворным солнечным лучам. Но небо прикрыто серой надоедливой мглой, тягостно и нудно запеленавшей не только небо, но и всякий живой организм на Земле. Всё нехотя, напрягаясь от усилий сбросить вялость и грусть, исполняло однако привычный жизненный долг. Собаки и кошки ещё не вылезли из укрытий, угревшись с вечера. Птицы тоже молчали, редко мелькая меж полуголых сучьев и веток.
Одиночеством, заброшенностью и тоской наполнялось всё существо Марии, а былое счастливое время начало истаивать и все больше становилось похожим на сон. Да была ли эта радость, наполненность волшебным ощущением, когда хотелось летать и обожать всё живущее, всю Землю и всё небо, чувствуя себя частью красоты, теплоты и радости Мира?
Мгновение – и встал перед грустным её взором образ Николая с его ясной открытой улыбкой, неугасимой энергией любви и нежности.
- Господи, что же это я раскисла? Ведь не на век же и не навсегда улетел любимый. Еще неделя, как пообещал ей телефон его слегка рокочущим приглушённым баритоном. Только неделя… И Николай прилетит как всегда успешный, уверенный и полный жизни.
Мария сняла спящего Зорика с колен, поднялась, уложила его на своё ещё тёплое место и подошла к незаконченной картине. Пейзаж глянул на неё унылым холодным оком. Нет, это не то, не совсем то, что хотела бы теперь видеть Мария. И она, обмакнув кисть, одним привычным мазком красно-жёлтого изобразила восходящее Солнце. Картина ожила предчувствием свежего веселого весеннего дня.

 
Год миновал, и намечена новая выставка работ художников города. Новые заботы у Мерии.
Подставив к ряду только что оформленную картину, Николай и Мария снова внимательно оглядели всё, чтобы окончательно решить, что достойно быть представленным на выставке, чего бы особо интересного не упустить, отстоять, если придется сокращать, отбрасывать.
- Я вот думаю, - в раздумье и как бы в нерешительности заметил Николай, - этот последний пейзаж с новым зданием, с отелем… Не стоит брать. Он хорош. Хорош. Но и только. Как у других. Вон как у Петровой. В нём не ощущается твоё, то, что дышит твоей аурой. Её здесь нет. Как-то слишком академично, сухо.
- А я так старалась. Мне так понравилось всё, что в нём и что вокруг.
- Старалась. Да. Но без волнения, без любви.
- Без любви… Её действительно нехватило. Вся любовь к тебе и к этому вот кусочку старого города… Вот и не досталось архитектурному шедевру ни капли душевного тепла… Ты прав.
И Мария отставила самое крупное детище, без колебания согласившись с главным судьёй, ценителем своего труда, благодарная за понимание и заинтересованность.
К выставке они готовились почти месяц. Покупка заказанных рамок, покрытие их лаком, подбор материала для паспарту (только серый цвет!) для акварелей. Николаю досталась неделя повозиться, чтобы вставить картины на место, подчистить, подправить крепления. Работа захватила их, так что ночной покой отодвигала частенько за полночь.
Но это было счастливое время для сближения, знакомство с самой глубокой глубиной души, с их переживаниями, интересами. Оба они убедились: всё у них общее, всё – устойчивый фундамент для совместной жизни. Тепло, свет и в них и вокруг стали постоянным содержимым их каждодневности.
Мария умоляюще говорила:
- Николай, голубчик мой, может ты оставишь это дело для Егора Ивановича? Ему это родное, знакомое? А тебе надо руки беречь. Вдруг молоток попадет не туда, поранишься, а как будешь лечить своих пациентов? Оперировать?
Мария никогда, разговаривая с мужем, не называла его дело «работой», а только вот так – лечить, оперировать, выхаживать. Это была, считала она – высшая деятельность для человека. Его долг перед животным миром. А работа – это дело для Егоров Ивановичей, мастеров и умельцев в мире людей и для них. Сосед очень стар, а руки, золотые, ловко справлялись с любой работой, и он был самым востребованным человеком в доме, населённом исключительно женским контингентом.
Но истосковавшийся за две недели по своей любимой Марийке, Николай не упускал случая побыть с ней, делать что-то около неё и для неё.

 

Бледная, Мария сияла румянцем. Подкрашенные хной волосы отражали солнечный свет, льющийся из большого окна выставочного зальца, и вся её фигура словно сошла с акварелей, в которых всегда было много тепла и света.
- А у вашей женушки, Николай Александрович, сегодня торжество, как у никого, - пожимая руку Николая, заметил подошедший корреспондент главной городской газеты. – Возле ее картин толпа не редеет. Пожалуй, пойду, пощёлкаю ещё: интересные люди появились.
Не успел он отойти, как к Николаю подошёл глава администрации города с помощником.
- Николай Александрович, мы отмечаем достижения вашей жены, но не упустим случая поблагодарить вас за излечение знаменитого скакуна Летучего. Чуть не вся южная Россия была вовлечена, а помогли беде вы. Как Владислав Егорович был рад! Поздравляем. Просил оказывать вам всяческое содействие.
- Благодарю за новость и внимание. Но Владислав Егорович и мне передал по интернету добрую весть и благодарность, перевёл гонорар. Он сказал ещё, что Летучего после моей операции осматривал целый консилиум. Даже тут уж и из Москвы профессора собрались. Так что, уважаемый Константин Дмитриевич, будем гордиться, - отвечая на пожатие, с достоинством, просто произнес Николай.

 

Небольшой залец галереи клокотал и сменял посетителей до самого закрытия. Уже вечерело, и голубая вуаль постепенно опускалась на город, придавая ему, как всегда, вид волшебного, нездешнего, готового в любой момент растаять и исчезнуть навсегда.
Мария и Николай вышли на Набережную десантников и присели на нижнюю скамейку у самой воды. Море тихо шепталось, чайки остепенились и густо облепили буны. Далёкий берег Приморского поселка всё еще некоторое время сиял в солнечном свете. Но и там краски блекли, изображения тонули во тьме, и вот уже берег засиял цветными огнями, но стал не менее привлекательным.
- Когда мы соберём деньги на авто, сидеть посиживать будем на Азове. Пустынная местность, отсутствие электрического освещения… И только огромные звёзды и Луна. Лучше, чем здесь, сейчас. Хотя и тут неплохо, - проговорила мечтательно Мария.
Успех на выставке и продажа сразу нескольких картин, гонорар Николая от конного завода стали очень значительной прибавкой к накопленным автомобильным деньгам. Еще немного, и машина у них будет. Сейчас же, переживая счастливый момент ожидания, они всё чаще устраивали пешие экскурсии по городу. Много достойных внимания уголков открылось им, любителям старины, памятных мест.
В один из вечеров в конце лета Мария и Николай долго бродили по запущенным окраинам города (ни дорог, ни тротуаров!) и поднялись на гору, к оборудованной смотровой площадке, на которой намечается построить разгромленный войной музей. Красивая необъятная панорама открылась их взору.
Город пестрел далеко внизу множеством крыш, зеленью скверов, редкими шпилями церквей, куполами сохранившихся почти дворцовых по архитектуре санаторных зданий.
А море… Оно переливалось перламутром сиреневых и розовых оттенков, постепенно наливалось закатной синевой, разливаясь широко и вольготно до самого горизонта, где отделялось от неба узкой тёмной полосой, оставив наблюдателям возможность представить необъятную ширь океанов с островами и материками на поверхности. Было жутковато и приятно чувствовать себя частицей огромного мира.
Мария и Николай молчали, не смея и не желая нарушить величавость вечерней панорамы и ощущение своего пребывания в фантастическом по красоте и необъятности окружении. Они стояли долго, словно хотели запечатлеть момент душевного подъёма и обновления на всю жизнь.
Спустившись к разрушенному старому фонтану, остановились возле дома, в котором прошло детство Айвазовского, и дошли до холодной каменной церквушки, где его крестили, и венчали, и где теперь в могиле упокоился его прах. Это священное для города место утопает в густой зелени деревьев и отделено от суетного мира кружевной чугунной изгородью. Мария и Николай частенько посещают эту святыню. Им кажется, что здесь они получают заряд любви к городу и новую силу вдохновения. Они постояли и с последним глубоким выдохом вошли в полный шума и движения мир живых.