Август-Хор

  -Я уже на Островской. Выходи) - всплыло сообщение Тиндера на экране.
Был вечер. Поздний. Я сидел в комнате с горящей настольной лампой. Ковырялся в ноутбуке. Инет был слабый. От смартфона. В квартире было тихо. В другой комнате спала тетка. Соседи тоже уже спали. В провинции ложатся рано. Только на улице изредка лаяли собаки. И где-то далеко слышен был звонкий стук колес пустого железнодорожного состава.  Я взял телефон. Открыл приложение - «Я уже на Островской. Выходи)». Островская – это ближайшая к моей пятиэтажке ж/д станция и автобусная остановка. Первая, если ехать из центра города в Заводской район, в котором я вырос и жил до отъезда в Петербург.
-Хорошо. Выхожу на улицу) 
 
Я жил на четвёртом этаже пятиэтажной панельной хрущёвки. Наверно, все же - брежневки. Ну как, жил, - гостил, скорее. Год назад я продал квартиру тётке, переехавшей сюда из Краснодара. Квартира после продажи сразу стала другой, чужой и в тоже время оставалась родной. Фантомной. До боли.  Со всеми углами, видами из окон и ночными щелчками в бетонных швах. Двадцать шесть лет я смеялся, боялся, кричал и плакал в эти стены.
 Аккуратно приоткрыв дверь из спальни в комнату, я осторожно пошел в прихожую.
-Баб Нин, ко мне друг подьехал, я ненадолго выйду на улицу передать ему жесткий диск.
-Хорошо. – ответил сонный голос из темноты.
С дивана навстречу мне спрыгнула собака Алиса. Шпиц полукровка.  Эту собаку 10 лет назад мама взяла себе, чтобы развеять тоску обо мне: уехавшему учиться двенадцать лет назад в Питер. Эта собака теперь досталась баб Нине.
Я звал баб Нину баб Ниной, потому как ей было приятно неожиданное появление в жизни внука. Баб Нина в свои бодрые восемьдесят три была одинока. Без мужа, которого никогда и не было. Без детей, которых не могла родить. И вот теперь - названный внук. Баб Нина была мне дальней родственницей по маминой линии (тёткой я её называл условно). Её мать была сестрой моей прабабки. Моя родная бабка была ей двоюродной сестрой. Значит баб Нина мне двоюродная бабка. Яснее не скажешь.
Пять лет назад она, после долгого перерыва, приехала в город, на могилу своей матери, остановилась у нас в доме так как выспренняя двоюродная сестра отказалась её принять.  Моя мама её приютила. Тогда я увидел баб Нину по скайпу впервые. Хотя всегда знал о существовании некой «тётки», которая была богата, строга, выращивала нереально огромные гладиолусы и участвовала с ними на выставках ВДНХ. Потом она приезжала в гости ко мне в Питер. Потом очень поддерживала маму в болезни. Мы с ней поладили. И я тоже был рад позднему появлению по-настоящему родного человека в своей жизни.
Я аккуратно закрыл на ключ входную дверь, чтобы не лаяла Алиса. При всей её собачьей вменяемости, она была дурковатой пустолайкой. В этот раз обошлось. Соседям повезло.
 На улице стояла тёплая августовская ночь. Да, в Сибири в августе бывают тёплые ночи. 
Большой квадратный двор был пуст. Никакого движения. Где-то далеко снова шумела железная дорога. Этот звук только подчеркивал тишину двора. Пахло пылью и костром. В то лето в соседнем Красноярском крае горела тайга.
Я машинально посмотрел в телефон. Тоже тишина. Вокруг фонаря над подъездом роилось плотное облако мошкары. Я улыбнулся.  Залип на них, как залипают на костер. Мне стало их жалко. Этот уютный рой насекомых вокруг ночных ламп я всегда принимал на свой счет, на счет всех людей. Пошлая метафора.  Я снова уткнулся в телефон. Полез смотреть ленту в фб. Кто-то неизвестный лайкнул мою фотку. Я тапнул на его аву…
Из арки послышался шум автомобиля.  Появились яркие белые фары. Во двор въехало Яндекс.Такси. А за ним велосипедист. Такси остановилось в конце дома. Велосипед тоже. Я вышел на дорогу у подъезда и приветственно вскинул руку. Девушка на велосипеде помахала в ответ. Я быстро пошел к ней навстречу.

***
-Ты смелая.
-А чего бояться?
Я пожал плечами и сделал удивленный глаза. Она рассмеялась. 
Мы шли по тротуару между домов, где не было совсем освещения. Её звали Ира. Мы только сегодня вечером познакомились в тиндере. И вот она уже здесь. Если не обманула в сети, то ей тридцать два. Русые, почти рыжие волосы. Симпатичное, даже красивое, лицо.  Руки изящно выгибаются на руле велосипеда. Почти балетная поза у станка.
-И ты лёгкая на подъём… Что очень редко сейчас.
-Я люблю вечером кататься на велике.
-Да, но из центра сюда километров восемь…
-Двенадцать.
-Ага, а потом ещё обратно.
-Да ерунда – она улыбнулась, и я понял, что у нас получится.
Мы вышли на освещенный рыжими фонарями широкий бульвар. Пара длинных тротуаров с газоном посередине делили район на две части. Вдалеке были видны одинокие силуэты спешащих домой полуночников. Тут тоже стояла тишина. Мы пошли по тротуару наверх, к сопке у подножия которой располагался наш район, в сторону ст. «Островская».    
Сейчас, ночью, с этим местом особенно чувствовалась ностальгическая родная связь. Долгое отсутствие здесь и наличие рядом незнакомого человека делало прогулку похожую на сновидение. Ира достала электронную сигарету айкос. Курит. Жаль. Я не вольно представил наш поцелуй.
-Тебе на работу завтра?
-Да, но не рано.
-А ты одна живешь?
-Нет, с теткой на Транспортной.
-Я тоже здесь теткой.
-Здесь? – она впервые прямо посмотрела на меня. В вопросе прозвучала нотка разочарования.
-Я давно живу в Питере. Но часто приезжаю сюда к родным – соврал я, чтобы совсем не расстраивать её. Ира понимающе кивнула.
Мы поднялись до конца бульвара и свернули на тротуар, который вел вдоль железной дороги и был затенен деревьями. Ира продолжала молчать.  Мимо понеслась поздняя пустая электричка. Она стала мелькать перфорацией желтых окон среди деревьев.

-Как кинопленка… - только сейчас я заметил эту схожесть.
Мы остановились и несколько секунд смотрели на состав.
-А где твои родители?
-Они живут за городом. Нянчатся с сыном, пока у него каникулы.
Ира тоже легко раскрывала карты. В её профиле ребенок указан не был.
-А ты кем работаешь? – спросил я, чтобы не возникало разрушительной паузы, после ответа о детях.
-Я маркетолог в пивной компании. А ты?
-А я занимаюсь производством рекламы – это было не совсем так. Но я научился говорить эту фразу естественно.  Моя настоящая профессия вызывала много эмоций у собеседников и всегда сразу возникала некая дистанция. С Ирой я не хотел дистанции.  И её устроил этот ответ. Я оказался с ней на одной социальной полке. 
-Что ты завтра делаешь? – спросила она почти без паузы.
-Во второй половине дня - свободен.
 Свободна была и первая половина, но, как любой «творческий» человек, я использовал её на раскачку и берег для всяких внезапных вдохновений. Только сейчас понял, что это звучит по-стариковски.   Мимо нас пробежал немолодой мужчина в спортивных шортах, ярких кроссовках и модных bluetooth-наушниках. Я машинально обернулся.
-Наверно, этот побежал в центр на свидание.
Ира вежливо улыбнулась моей банальной шутке.
Мы много разговаривали в этот вечер нарезая круги моему кварталу. Несколько раз мимо нас в противоход пробегал всё тот же поздний бегун. Я забылся в разговоре. Будто и не уезжал никуда. Будто и нет дыры во всю грудную клетку от недавней утраты.  Ира становилась все разговорчивее и под конец нашей встречи говорила в основном она.  Я же занялся любимым занятием – слушал. Так я узнал, что работает она начальником над торговыми представителями в местной пивной компании. Любит водить машину и петь. Она включила караоке приложение в телефоне, мы прослушали несколько известных композиций в её исполнении. Это простодушие и откровенность вконец подкупили меня. Стало легко и уютно на душе рядом с таким человеком. Только сейчас я понял, откуда возникает между людьми ощущение давнего знакомства. От глубины откровения. Не обязательно вербального, я думаю.  Обычно узнавание другого происходит спустя большое время. Ира сразу пустила меня в свой мир, в самые дальние комнаты. Я так не умею. Весь этот вечер меня не покидало чувство бесстыдства. Было ощущение, что я самими вопросами, самим интересом к ней уже даю некие обещания. Гораздо большие, чем предполагает знакомство в приложении. На самом деле ничего я не давал. А только брал.  Эгоистично вытеснял её присутствием свою боль. И чем откровеннее она была со мной, тем грязнее я себя чувствовал. Но становилось почти физически легко.  Будто чужим, невинным свежим человеком я промокал свою рану. Внутри расцветала махровая достоевщина. Прокурор и адвокат бились друг с другом - «Тебе больно. Мир, бог (да, именно с маленькой буквы), эта сучья реальность несправедлива ни с тобой, ни с кем. Всё, что произошло год назад в твоей жизни, оправдывает сейчас любую твою слабость». Второй голос возражал – «Почему за счет другого? Ты первый? Последний? Кто право дал?». «Ты дал или тот, кто создал нас такими, бросил сюда и ещё имеет наглость судить». Адвокат обратился ко мне - «Чувак, да брось. Вы познакомились в тиндере, априори это место для встреч без обязательств». Без обязательств – как ни крути, неприятная фраза.  Такой поток мыслей был у меня в голове. И чем добрее смеялась Ира, тем яростнее был спор. Чем лучше было ей со мною, тем хуже чувствовал себя я. А могло ли быть у меня с ней, если бы я никуда не уезжал отсюда? Наверное - нет. Вот и честный ответ.
-Ого, время уже полвторого! Я завтра не встану – сказала Ира, выкидывая очередную сигарету из электронного мундштука.
-Да, поздно. Но пробок сейчас не будет. – пошутил я.
-Да уж.
-Может завтра съездим куда-нибудь. Покупаемся. Ты была на запсибовских карьерах?
-Один раз, давно.  Давай.

Я проводил её взглядом до самой арки ведущей из двора. Она умела летать на велосипеде. Приятный человек.

Ключами в дверях я разбудил Алису, она разбудила баб Нину и соседей. Её громкий лай эхом звенел в панельных стенах ночной хрущевки. Сучка. Маленькое глупое чудовище. Люблю её.
Я принял душ и лег спать. Перед сном, традиционный скроллинг по соц сетям. В Тиндере висело непрочитанное сообщение:
-Спасибо за вечер)) Рада знакомству)))
Классика при симпатии после первой встречи. Иногда такие послания пишу и я. Редко. 
-Тебе спасибо) тоже рад знакомству)) Доехала?
-Да, уже дома))) Ноги гудят. А так норм.
-Молодец. Ноги отойдут. В душ и все пройдет))
-В следующий раз на машине приеду)
-Хорошо. – я написал ей свой номер телефона и легко заснул.

***
Мне всегда казалось, что я из железа.
Во всезнающих книгах, особенно эзотерического толка, пишут, что все болезни от эмоций. Главным злом обычно назначают Гнев и Обиду. От Гнева болит сердце. От Обиды случается рак. Когда-то я искренне верил в это. И даже проповедовал. Хотя сам никогда не прослеживал связи собственных эмоций с физиологией.  По крайней мере, я не давал этим эмоциям глубоко влиять на себя. Может потому, что любые негативные мысли всегда легко меня покидали. От этого возникало приятное ощущение неуязвимости и даже превосходства.  Ерунда - откровенничал я с близкими друзьями, - на мое здоровье чувства не влияют. Это происходит с эмоционально хрупкими людьми.   Я и в самом деле жил легко и на большой скорости.  В гневе человек горит. В обиде захлебывается. Забавные метафоры, не более. Я испытывал и то и другое и даже потяжелее... И не особо тормозил эти чувства. Всё как с гуся вода.  И вот, год назад, я на всей скорости средних лет влетел в гранитную плиту настоящего горя. Так я узнал значение этого слова. И понял, что обладает самой разрушительной силой - переживание этого состояния.
Травма.
В плане здоровья, я и в самом деле разлетелся на куски. Всё не описать. Там много нюансов. Например, разлетаешься ты не сразу после удара. Через месяц примерно. Это похоже на эффект «времени пули» из фильма Матрица. Пуля вошла. Всё замирает. Ты ещё цел, но осознаешь фатальность события. Ты будто выходишь из своего тела. Есть ощущение взгляда на себя со стороны, словно камера облетает тебя вокруг в паузе момента. Пуля вылетает, прошив тебя насквозь. В моём случае, мне казалось, она прошла через горло. Затем время срывается и убегает дальше, а ты взрываешься. И потом эффект домино... Сыпется всё, одно за другим.  Паника и отчаяние ускоряет цепную реакцию.   
За год после катастрофы я почти собрал, склеил себя обратно. Но трещины и протечки, думаю, уже навсегда останутся со мной.  И еще, я сразу повзрослел тогда. Наконец догнал мозгами свой биологический возраст.
***
-Доброе утро. Как ты? - отправил я сообщение, как проснулся. 
-Привет! Доброго)) Уже на работе. Катаюсь. А ты? 
-Только встал. Покачусь тоже. Вспомнил, что еду с дедом на дачу к родственникам)) Напишу, как вернусь в город.
-Хорошо. Буду ждать.
Я отложил телефон и посмотрел в окно. День обещал быть жарким.  Небо с утра затянуло тонким фильтром оранжевого смога от далеких пожаров.
Моё хорошее настроение было подсвечено предстоящей встречей с Ирой. Сообщений больше не было. Но уверенность в том, что встреча состоится была. Назовем это интуицией, шестым чувством или дедукцией. Не важно. Подобное чувство обманывало не раз. Но я уже научился не отравлять себя сомнениями и длить надежду, пока она греет. Не сверлить логикой раньше времени приятные ожидания - этот навык приходит где-то после 30ти.
С утра я поехал с дедом за город, на дачу к его друзьям (очень дальним родственникам). Вернее, к уже одной родственнице, которая в прошлом году потеряла мужа. Сейчас ей 85. 
Все мы, уехавшие в столицы и приезжающие погостить «к своим», посещаем подобные дачи, гости и посиделки. Это ритуал. Своего рода дань. Может даже форма извинения. За то, что уехал. За то, что не мог взять их всех в новую жизнь.
 Ох уж эта малая родина. Моему деду 88 лет. Названной тетке – 83.  Здесь мое прошлое во всех отношениях. Теперь они мои дети. О таком повороте я никогда не задумывался. А настоящих детей у меня нет. Тому причиной миллион оправданий. Некоторые из них вполне убедительны.
Ашмарино – симпатичный дачный поселок. Я всегда слышал от взрослых, что в Ашмарино свой микроклимат. Много солнечных дней. Почти как Сестрорецк под Питером. Вот и сейчас, казалось, тут и смога нет, если не смотреть на солнце. Его оранжевая бледность и радужное гало вокруг указывало на то, что в природе творится что-то нехорошее.
В каждый мой приезд мы с дедом отправляемся сюда. Я знаю, как ему лестно и приятно показывать меня - молодого, здорового, успешного (как он считает) - своим друзьям и знакомым. Он мною гордится. А я им. Это так.  Дед - человек из глухого сибирского села получил техническое образование инженера и возглавил в итоге цех на крупнейшем металлургическом комбинате в Сибири. Помню, как он отказался намеренно от дальнейшего карьерного роста, сославшись на то, что дальше лестница выстлана коврами, обставлена столами и телефонами, а ему нравились практика, дело, производство – цеховая жизнь. Уважения ему и так хватало. Это я видел с детства. Он был мне ближе, чем отец. Больше со мной проводил времени и занимался моим воспитанием.   Вместо отца дед поставил меня на лыжи и на коньки. Водил в лесные походы. Научил разводить костер.  Был примером трудолюбия и образцом технического слада ума.  И тем, и другим я на него не стал похож. Трудолюбия в разы меньше, а ум гуманитарный (считай - калека). А ещё мой дед никогда не плакал. Только от хреновины из банки. В этом я тоже не в него. Плакать я люблю. А ещё больше всего на видео я снимал и снимаю его. Даже сделал маленький учебный док. фильм о его возращении в места детства.
Тем не менее по иронии судьбы, именно увлечение отца большим экраном определило мою профессию. С дедом я ни разу не был в кино. Только отец водил меня на сеансы (преимущественно на взрослые фильмы), на этом, в принципе, его отцовское воспитание и заканчивалось.   Мы так и не успели подружиться по-настоящему. Узнать друг друга. Во всех конфликтах я безоговорочно принимал сторону матери.  Как-то даже набросился на него с кулаками.  Но, вообще, он был добрый человек. Поэтому и пил. Я внутри себя давно махнул на него рукой, как на никчемного человека (в этом я брал пример с бабушки и деда, которые растили меня, как свой новый проект, вопреки первому неудавшемуся «блину»). Но однажды произошёл случай, после которого к отцу появилось уважение.  В 90е годы завод платил копейки. На столе почти всегда был только суп-лапша или просто лапша с сосисками. И вот как-то раз отец приносит домой зарплату в 10-15 раз больше обычного. Мама нашла «ракушку» (распечатанную ведомость, которую всегда давали рабочим в начале месяца с указанием зарплаты). Там была сумма в разы меньше. Стало понятно, что ошиблась кассир. Никто бы никогда не узнал кому выдала кассир больше. Отец расписался за меньшую, правильную сумму и сунул, не считая, пачку в карман. Пачка денег была обычной, но купюры были другим номиналом. Как если бы сотню выдали вместо червонцев сторублёвыми. На эту сумму можно было жить несколько месяцев без нужды.  Поняв, что кассир ошиблась, у отца побледнело лицо. Он как-то засуетился, растерялся и буквально выбежал из квартиры, чтобы успеть вернуться на завод до снятия кассы (до учета). Он успел. Вечером он выпил и говорил, что кассирша долго плакала и не отпускала его не зная, как отблагодарить.  Она не верила, что деньги кто-то принесет назад. Для её семьи эта ошибка могла стать фатальной в то время.  Люди были унижены и затравлены нищетой.  Потеряли веру в друг друга.  После этого случая, я про себя стал гордиться отцом. И мать тоже. Хотя относились мы к нему всё равно как-то прохладно. Мама меньше, я больше. Теперь со мной осталось чувство вины и презрение к алкоголю. Если бы я мог вымолить только один день из всех, проведенных с ним, я бы отправился в последнее лето его жизни. Тоже в август. На сенокос. В конец жаркого дня, когда на огромной лесной поляне были только мы вдвоем. Отец собирал в копны сено, я помогал ему, подгребая остатки сухой травы. То лето он почти все провел в деревне помогая деду по хозяйству. Кажется, отца тогда окончательно уволили с работы за выпивку. Дед отказался в очередной раз выгораживать сына, хотя был крупным начальником с большими связями на комбинате. Так вот, в тот летний вечер мы с отцом, как мне кажется, разглядели друг друга, это могло стать началом нашей дружбы. Я рассказывал ему о появлении на одной технологической выставке ультраплоских телевизоров SONY, которые можно вешать на стену, как картину. Я знал, что отец очень любит технику и особенно hi-tech. Сколько я помню, он всегда выписывал журналы «Наука и жизнь», «Техника молодежи» и «Моделист конструктор».  Ему было интересно слушать, как я описывал новый телевизор. А мне было приятно разделить с ним эту новость, которая будоражила и меня. Листая журналы, я тоже полюбил высокие технологии и технику. Значит, не только кино осталось со мной от отца.   
Осенним утром, когда у него случился инфаркт – дома был только я. В 16 лет я впервые увидел, как жизнь тяжело и сопротивляясь уходит из человека. Из близкого человека. Когда уехала скорая я остался один с мертвым телом в квартире ждать возвращения мамы с работы. Помню, как стоял у окна на кухне. Как она шла по двору и увидев меня, улыбаясь, жестом спросила -  почему я так рано встал – не сплю. Я лишь поднял нелепо руку, махнул и пошел в прихожую открывать дверь…

***
-Я всё, домой поехала) Ты освободился?
-Да, я в центре сижу в кафе. Работаю.
-Я через час в город вернусь. Тебя подхватить?
-Давай. Я в Тревелсе на Металлургов.
-Ок. Я только домой заеду и к тебе)
-Ок)
В 17:00 мы с дедом вернулись в город, на вокзал. Я посадил его на маршрутку в наш район, а сам пошел поработать в кафе на ноуте. Дома после смерти мамы не стало вайфайя. Тетке он не нужен. Работать с текстами я люблю в кафе. Особенно с новыми текстами. Дома меня одолевают сонливость и меланхолия. А в кафе всегда движ и какая-то стимулирующая атмосфера. Плюс хороший кофе. Важно только, чтобы кафе было с большими окнами и не тесное.
Ира заехала в 19:00.  У нее была старая раздолбанная тойота королла. Рабочая лошадка – сказала она.  Это была уже кляча. Сама Ира выглядела классно при свете дня.
 В машине чувствовался кислый запах сигарет. На заднем сидении было много рекламных материалов по пиву.  Хозяйка смотрелась в этом авто чужим человеком.
-Куда поедем?
-Можем погулять где-нибудь.
-Поехали. Куда? Командуй!
Я пожал плечами. Было неловко брать на себя инициативу и роль барина.
-Можем поехать на реку у нашего района. Там красивый вид. Место силы - улыбнулся я.
-Давай. Только я ничего для купания не взяла.
-Да мы просто погуляем. Там сами по себе интересные места.
И мы поехали…
Мне повезло с новым знакомством, подумал я. В жизни встречается очень мало лёгких людей. Ира была легким человеком. Я называю таких - гибкое «Я».  Обычно подобные люди остаются долго молодыми. Если «Я» стало твердым, то оно уже стремится всех подстроить под себя. Вернее, оно не идет на компромисс. Не примет формы собеседника, друга, изменчивого окружающего мира. Может в этом и есть смысл понятия – усыхание. В юности мы готовы принимать с легкостью чужие формы и окружающая молодость принимает наши. Возможно, поэтому, там у нас было много друзей, приятелей и быстрых знакомств. С каждой пятилеткой ты тяжелеешь на подъём. И дело не в цифрах на весах. Хотя у некоторых и в них тоже. Скорее всего, это вопрос груза опыта. Комфорта и понимания, что лучше семь раз отмерить на диване/в кресле/за столом и потом уже выйти из комнаты и всё равно «совершить ошибку». Сама же старость приходит гораздо позже.  От банальной взаимосвязи потери внутренней гибкости с первыми признаками биологоческого старения я воздержусь.  И, да, мое «Я» уже в разы грубее «Я» Иры . Это чувствуется сразу.
Как я предполагал, Ира водила машину лихо и с профессиональным азартом. За несколько минут мы вылетели из центрального района. Двадцать шесть лет я ездил по этой дороге. Я укатал и отполировал её разными эмоциями. Каждый поворот связан с воспоминанием.  Кондей в машине не работал. Мы открыли окна.  Почти уже месяц стояла жара, а вместе с ней и смог от горящих лесов. В воздухе стоял терпкий коктейль из дыма, высушенных трав и пыли. Родная пыль пахнет иначе. За год успеваешь от всего отвыкнуть, даже от нее. Это город-музей. Наверное, поэтому на запахе я делаю особый акцент. 
По объездной дороге мы обогнули мой Заводской район и припарковались на одном гравийном своротке. Я хотел начать экскурс в свой мир с этого места. За пыльной листвой виднелись разрушенные башни и рукава транспортерных лент старой дробильной фабрики. Мы с друзьями называем это место time machine. Не в смысле путешествия во времени, а в смысле того, как время беспощадно к материи. Это как с черными дырами - увидеть невозможно, но по внешним признакам искажения пространства и гравитации - существование подтверждается.  Материя так же проваливается во Время, как в черную дыру. А Державин даже памяти не оставлял шанса:

Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.

Фабрика ещё упорно борется с «общей судьбой». Пока работает. С местных карьеров сюда каждый день везут булыжники и жернова дробят их в щебень. Легенда гласит, что эта фабрика построила все заводы и дома в городе. 
Мы с Ирой пошли через этот сталкеровский пейзаж. Тут всегда безлюдно. Иногда в пыльной дали мелькнёт силуэт в такой же песочно-пыльной робе и скроется в одной из бетонных башен.  Иногда из-за насыпей щебня появляются добродушные и ленивые дворняги. От этого запустения кажется, что фабрика работает сама по себе. Крошит потихоньку камни в песок и щебень. Может поэтому ещё возникает образ времени – песочных часов.  Я был уверен, что это место не произведет впечатления на девушку. Думаю, из уважения Ира слушала мой рассказ о фабрике воспоминаний, периодически высыпая из сандалий мелкие камешки. Теперь и она стала частью этой истории. Я поймал себя на мысли, что не помню ни одну девушку, которую повез бы сюда на втором и даже третьем свидании. Да, банальной прогулки по городским паркам почему-то было недостаточно. Это как угостить фастфудом. Хотелось удивить авторской кухней.  Риск промаха со вкусом существует. Но в памяти хоть что-то останется. А может это была подсознательная проверка на родственную душу?
По старой растрескавшейся асфальтированной дороге, заросшей по краям дикой полынью и кустами тальника, мы вышли на берег реки Томь. В этом месте широкий поток её темных вод огибает остров. Противоположный берег реки высокий, крутой. Туда, за него уходит солнце.  Берег, на котором были мы, пологий, светлый. Ему достается много света и тепла. Сколько костров было сожжено здесь.  Сколько мостов. Но было и много начал. Я часто приходил сюда один или с лучшим другом, чтобы отвлечься от белого шума города. Таких берегов сотни тысяч в Сибири. Этот - просто родной. А спокойная вода с шумом деревьев - безошибочный вариант на многие случаи.
Я не помню, о чем мы болтали с Ирой. Если так, то значит о пустяках. Помню, что в какой-то момент возникла долгая пауза. Мы просто стояли и смотрели, как вода слева направо, с юга на север несет саму себя в широком русле. Уединенное, укромное место на берегу реки сразу тянет за собой большее… Я подумал, а вдруг эта же мысль в эту же паузу пришла и ей? Стало стыдно. Будто я привел её сюда с умыслом не потребным для второй встречи. Но ведь Tinder настаивает на встречах без обязательств и всё такое… Само  присутствие здесь почему-то сразу себя исчерпало. Солнце должно было зайти через час-полтора. Домой не хотелось.
-А поехали в ещё одно интересное место.  Тут недалеко. На горе.
Ира улыбнулась и вопросительно посмотрела на меня.
-Там красиво и будет закат на весь экран.
-Поехали!
Я палил из всех орудий. Зачем? Не знаю. С этим, наверное, и связан выбор профессии. Желание удивлять. И увлекать.
Честолюбие. Этому качеству в себе я обязан своей бабушке. Баба Клава. Её родители, городские жители Курска, погибли на войне в бомбежку. Девочкой она попала к сварливой тетке, потом та сдала её интернат. А потом бабушка встретила моего деда. У них всё закрутилось. Они переехали из Томска в Новокузнецк, где тогда начали строить металлургический гигант ЗСМК. У них родился мой отец. Он, как и я, был одним ребенком в семье. Не знаю почему, но моя бабушка никогда не проявляла телесной любви. Ни к отцу, ни ко мне. Скорее всего это последствия интерната и отсутствие матери рядом.  Она никогда меня не целовала. Иногда я замечал, как она, зажмурившись, прижималась щекой к теленку или новорожденному барашку. Тогда, уже на пенсии, они с дедом стали жить в деревне, где завели крупное хозяйство. Она очень меня любила. Но проявляла это поступками. Часто баловала меня. Она воспитывала меня так, будто я стану покорять мир и управлять народами. Именно от неё мне досталось чувство вкуса и эстетики. Я помню, что ещё в советское время, она выписывала журнал «Цветоводство» в котором были эстетские фото садов, ландшафтного дизайна и загородных домов. Обычно это были прибалтийские места. Мне нравилось листать эти журналы. Вместе мы придумывали дизайн нашей «усадьбы». А дед потом кряхтел и пытался исполнить наши причуды. У него получалось. Даже дом в деревне был построен с элементами терема и фантазийными орнаментами.  Он был (и остается) самым необычным в деревне. Вот эти «самый», «не такой как все», «лучший», мне как раз и прививала баба Клава. Я думаю, удачная карьера деда сложилась тоже благодаря ей. Хотя сама она работала в лаборатории заурядным кладовщиком. Но старалось одеваться, как Жаклин Кеннеди. Вкус в одежде у нее был безупречен. Тяга к «качественной» жизни тоже присутствовала. Правда, без фанатизма. Иначе бы в деревню она не поехала.
  А на своем сыне она поставила крест. Это часто говорила моя мать. Она не особо ладила с бабушкой, хотя всегда называла её «мамой».  Это было правдой – отношение бабы к отцу.  Сейчас мне очень стыдно из-за этого её отношения к нему. Казалось, она его не любит совсем. Но после смерти отца она быстро сдала. Плакала. Тихо стенала. Теперь я понимаю - её мучила совесть. Потом был инсульт. И медленное угасание. Двенадцать лет назад, когда я уехал в Питер учиться, она ушла через месяц. В конце сентября. Без меня. 
Помню, как в то утро, когда мама открыла дверь и я встретил её словами - «Папа умер» и показал на лежащего на полу отца, я тут же вспомнил о бабушке, о его матери. Как сказать эту страшную новость? Тем же днем мы с родственницей приехали к ним в деревню, всё рассказали и уехали. Это было ужасно. Мне надо было остаться. Даже в 16 лет я мог бы догадаться, что просто своим присутствием помогу им пережить потерю сына. Огород, скотина, всё это осталось с ними в тот день и нельзя было это бросить. Махнуть рукой. Надо было идти, готовить, поливать, кормить и доить… И над всем этим рутинным, тяжелым трудом повисла смерть сына.   Мне очень стыдно. Уход отца я принял легко. Но через 20 лет, я понял с каким чувством остались в тот день родители отца в деревне. 
«Я иду за водой и чувствую, как Валера мне помогает нести ведра…» - на полном серьезе произнесла спустя полгода баба Клава сидя за столом.
Самый противоречивый мой родной человек. Но другой у меня не было. Мамина мама умерла за два года до моего рождения.
***
Гора Маяковая, на которую мы поднимались с Ирой, скорее не гора, а вытянутая сопка, каких множество в Сибири. Сопка невысокая, метров 200-300. Весь Заводской район зажат между ней и рекой, на которой мы были полчаса назад. Каких-то пять-шесть километров от подножия горы до берега.  В этом промежутке прошло всё мое городское детство и юность. Пишу городское, потому что была ещё деревня, где я проводил все свои каникулы.  И в деревне, и в городе были основные открытия - географические и человеческие. Я никуда в детстве не ездил, если не считать одной поездки с мамой в Сочи.  В плане географии, открытий теперь стало несравнимо больше. А человеческих - всё меньше. Особенно приятных.
Наверх горы ведет невзрачная тропинка. Сразу и не увидишь среди зарослей немыслимых ржавых трав. Похоже на ковыль, но я не уверен. До середины гора засажена соснами. Кое-где есть березовые перелески, кусты боярышника и сибирского клена. Но на вершине только трава и редкие корявые деревца карагача. Во время непогоды эти травы напоминают мех, который перебирает ветер. Такой покров я видел в зоологическом музее на чучеле мамонта.  Да и весь вид продолговатой горы напоминает тело заснувшего древнего животного, под боком которого люди разбили лагерь.
В рыжих лучах заходящего солнца пейзаж горы похож на снимки из Патагонии. Не хватает только скал на горизонте.  Отсюда открываются виды на мой район, гравийные карьеры, Томь и бесконечные поля за рекой. Особую ностальгическую нотку в эту картину вносят опоры ЛЭП, несущие провода к горизонту. Там на самом краю земли в этих конструкциях запутывалось красное солнце. И всю широкую панораму словно в скобки берут два металлургических комбината. Часто от них по долине плывет живописная дымка, окрашенная в разные цвета радуги всевозможными элементами периодической таблицы.  Мой город лидер по онкологии в стране. Столица рака. Эта же болезнь забрала маму год назад. Я проводил здесь часы и с лучшими друзьями, и один. Тут я находил утешение.  Каждый вечер.   Я хорошо просолил эту шкуру склона.
Мы стояли с Ирой почти на вершине, молча смотрели на заходящее солнце и лабиринт из крыш района внизу. Молчать с Ирой было тоже легко.  В кино недалекий герой сказал бы своей девушке в такой момент – я понял, что наши пазлы совпадают.
-Даже не знала о таком месте - восхищенно сказала Ира - Знала про Соколиную гору. Соколуху. Слышал?
-Вроде слышал. Но не был там.
-Туда можно прямо на машине подняться. Как-нибудь давай съездим.
-Давай.
            Я почувствовал себя глупо. А потом пауком, который обманом заманивает жертву в сеть. Стало противно. Я вел себя уже не по правилам тиндермена. И, возможно, она это поняла… Весь этот перфоманс c реками и закатами был избыточен. Наверное, поэтому на её губах так часто появлялась загадочная, тайная снисходительная улыбка. Настоящий джентльмен поставил бы в этом месте точку.
***
-Ну как? Доехала?
-Да уже дома. Тетка не ругалась?
-Ого как ты быстро. Не, норм, мы в этот раз раньше вернулись.
-Спасибо за вечер.
-Тебе спасибо, что не испугалась со мной мотаться по пустошам)
-Хаха) Было романтично. На реке мне даже захотелось обняться).
 Пауза. В таких случаях надо отвечать очень быстро.
-Мне тоже)
А смайлики снижают пафос и ответственность за слова.
-Как дети)
-Поедем с арбузом на карьер?
-Прямо сейчас?
-У тебя же завтра корпорат в Кемерово. Выспишься?
-Я пошутила))
-Надеюсь, погода не подведет через два дня.
***
Два дня.
Год назад, примерно в эти же дни, я пришел по талону на прием к онкологу, который вел лечение моей матери. Последний месяц она принимала химиотерапию в таблетках. Её состояние было плохим, даже ухудшающимся. Но мы списывали это на действие лекарства. 
Я зашел в кабинет. Там сидела молодая врач. Я назвал фамилию, имя мамы.
-А что вы пришли? Мы её выписали уже домой.... – это «уже» звучало как «всё». Ни один текст не передаст тонкой и однозначной врачебной интонации. Межстрочный приговор.  Я уверен, что несмотря на возраст эта врач видела уже много таких лиц, как у меня - опрокинутых, ошпаренных болью.
-Но мы прошли курс химии в таблетках, которые вы назначили и сдали анализы. Вот... – выдавил я из себя, начиная торг по всем классическим канонам поведения человека в таких случаях.
-Не могли же мы её просто так отправить. Понимаете? – она посмотрела мне прямо в глаза. Я не отвел взгляда. Если честно, я в этот момент и не видел ничего перед собой, кроме глаз матери.
 -Давайте! – врач милосердно протянула руку за файлом с распечатками анализов. Её тон был холодным. Агрессивная защита. Я всё понимаю. Я не в турагентстве.  И я понимаю, что выписать домой с таблетками это тактически, наверное, гуманно, но потом…   Мне так хотелось реванша. За ощущение унижающей глупости. За беспомощность. Я поднял взгляд на врача. Она всем отстранённым видом выжимала меня из кабинета. Там в холле сидело ещё человек пять, как минимум. Пять надежд.
-Ну вот, видите. Билирубин прёт. Органы постепенно начинают отказывать…
Колодец со стенками изо льда. Не вылезти. Дальше было вымаливание хоть какой-то надежды, хоть ниточки, за которую можно уцепиться…
 Из кабинета я вышел с номером сотового владелицы «очень хорошего хосписа».  Потом я набрался сил и позвонил маме. Мне хватило выдержки и актерского мастерства произнести - «Всё нормально, не волнуйся. Врач назначила продолжение лечения.  Приеду, расскажу подробнее». Сколько помню себя, мама всегда боялась именно рака. Её мать, моя вторая бабушка умирала на её глазах от рака желудка. Теперь я понимаю, как это травмировало её. Канцерофобия передалась и мне. Когда двенадцать лет назад мама нашла у себя в груди узелок и сделала маммографию, мир её рухнул. И мой тоже. Ведь рак в нашей стране – это приговор. Стадия была нулевая. Но я толкнул её растерянную, подавленную в руки своего гуру и учителя по нетрадиционной медицине. Он лечил. Потом были рентгены и узи, которые показали, что рака нет. Десять лет мы жили, забыв о болезни. В полной уверенности, что победили её.  Но два года назад, появились метастазы в подмышечных лимфоузлах.
После звонка матери я бесцельно прошел город насквозь и спрятался от посторонних глаз в голубых елях у городского ЗАЗГСа.  В этих колючих зарослях невозможно было ни сесть, ни прислониться. Я просто стоял и мои слёзы текли на майку и штаны. Никогда не верил во фразу «текут ручьями». Текут. Вместе с соплями. И трудно дышать. Так начинало душить неизвестное мне доселе чувство вины.
            Маме оставалось жить два дня. 

            После окончания универа я стал много путешествовать и по работе и вообще. Мне захотелось поделиться этими открытиями с самым дорогим человеком. Три года назад я отвез маму на Шри-Ланку. Я хотел показать ей фокус, который меня в свое время сильно порадовал - в январе из заснеженного серого Питера перенестись к морю, небу, облакам. Она мечтала побывать в тропиках. Осталось много счастливых фото.
-Я знаю, почему ты не женился до сих пор. Это я виновата – сказала она мне, когда мы гуляли вечером по пляжу. Я усмехнулся скептически.
-Зря я тебе тогда показала роды.
-Это ж было в рамках практики.
-Ну да, поэтому ты пошел в кино.
Моя мама всегда мечтала, чтобы я стал врачом. Я и сам хотел. Нейрохирургом. Даже готовился.  Из-за большой Любви, в свое время, мама не уехала в Томский мединститут.  Так она стала акушеркой.  Её руки встретили сотни сморщенных пришельцев в наш мир. Много детей она вернула к жизни. А «Любовь» (его звали Саша) не простил ей среднего образования и ушел искать принцессу с вышкой. За моего отца мама вышла как за - «Лучший из вариантов на тот момент». В советское время, в провинции, после двадцати трёх можно было и не выйти замуж. Родственники давили.
-Я благодарна ему только за тебя – эту фразу, сказанную в сердцах после пьяных выкрутасов отца, я слышал много раз от нее. Надеюсь отец – никогда. Но я не уверен.
Когда его не стало я увидел мамины слезы. И не первые, которые рефлекторны на любую рану. А поздние. Осознанные. Спустя годы.  Тогда я понял, что за «подходящим вариантом» было еще что-то. Пусть даже тот случай с заводской «ракушкой».  Спросить я так и не успел.  Но мы успели стать друзьями. 
-Господи, сына, почему ты так криво пишешь? Как курица лапой.
Мне было уже 30 лет. Сына.
-Ну хоть в таком качестве я врач.
-Врачи пишут грамотно.
Следующей местом для нашей поездки я выбрал Италию… Подарка уже не получилось. 
***
- Выходи. Я подъехала)
- Иду)

Стоял невыносимо жаркий день, будто сами таёжные пожары грели воздух вокруг города.  Оранжевое марево теперь застилало всё небо. А солнце было похоже на тусклую лампочку в подъезде. 
Я сел в машину, хлопнув хорошенько старой дверью.  Дверь с первого раза не закрылась.  По Ириным глазам я видел, как она рада мне.
-Ну и где тут у вас продаются арбузы?
Я пожал плечами.
-Давай проедем мимо рынка.

Мы поехали к рынку. Было уже около семи вечера.  Ира интересно рассказывала про неинтересный корпоратив в Кемерово. Она была в летнем белом платье с малиновыми бутонами. Что-то японское было и в этом платье, и в её собранных волосах, заколотых деревянными шпажками.         
    Рынок не работал. И мы поехали искать другие лавки.
-А как мы его порежем?
-У тебя нет ножа?
Ира, смеясь, отрицательно помотала головой.
-Придумаем что-нибудь.

В одном из фруктовых ларьков мы нашли арбуз.
-Как думаешь, стоит его просить порезать арбуз? Или грязный нож у них совсем?
-Давай попросим продать нож - предложил я.
Сложность заключалась в том, что продавец был молодым таджиком и совсем плохо говорил по-русски.  Я попытался жестами показать нож. Ребром ладони провел пару раз по арбузу, показал на лежащий нож и пальцами показал деньги. Продавец кивнул и тут же вонзил ржавый нож в наш арбуз. Мы завопили. Таджик испуганно шарахнулся и захлопал глазами. В общем, мы забрали глубоко раненый арбуз и поехали искать нож в магазины. Это было томительно. Нас тянуло к воде. И очень не хотелось тратить время на душные, липкие помещения. Мы заехали в первый же продуктовый магазин в поисках хотя бы пластиковых ножей. Их там не оказалось.
            -У меня есть большая отвёртка – с надеждой в голосе сказала Ира.
            -Поехали. Разорвем руками.
Мы оба посмотрели на пакет, в котором лежал истекающий соком арбуз. Весь салон заполнил сладкий аромат.

То место, куда я повез Иру, называлось – дальними карьерами. Они были недосягаемы для мангалоидов с шашлыками и семейных. Эти карьеры ещё относительно молоды и находились в двух километрах от той самой «вечной» дробильной фабрики.. Вода в них всегда была прозрачной, дно чистым, берега пустынными.  Туда шла плохая грунтовая дорога. Она шла через деревню Телеуты, в которой мирно спивались последние представители коренного народа Западной Сибири с одноименным названием – телеуты. Народ этот вел своё происхождение от тюркоязычного кочевого населения Алтая. Белые колонизаторы принесли с собой белое спиртное. Поэтому крови в Сибири пролилось не много.
Я открыл эти места для себя год назад. Тогда в одном из тупиков этой удаленной дороги я со своим другом Андреем сжёг диван, на котором умерла мама. Год назад я еще верил в приметы, «тонкий план» и слово бог писал с большой буквы. Андрей мне очень помог в те дни. И с организацией и просто находясь рядом и разговаривая со мной на отвлеченные темы.  Двенадцать лет назад именно он сыграл главную роль в моем решении поступать на режиссуру и связать свою жизнь с кино. С ним мы сняли первую короткометражку ещё здесь, в Новокузнецке. А год назад вместе с диваном начали гореть и все мои веры в богов и прочую чепуху. А заодно и моя дружба с Андреем, который непримирим к атеистам. И тем более к антитеистам. Мне искренне жаль.
Мы заехали в один из непонятных тупиков грунтовки. Большая загадка - для чего они? Кто их накатал. Скорее всего рыбаки.
            -Давай свою волшебную отвертку?
            -Ты серьезно?
            -Можем о землю шарахнуть. Слижем с камней.

Ира засмеялась и полезла в багажник. Она достала большую кривую отвертку, которая давно стала палочкой для размешивания краски.  На мой изумленный взгляд она извинительно пожала плечами.
Как я и предполагал карьеры были пусты, если не считать пары рыбаков-призраков и группы ребят, купающихся голышом на дальнем берегу. Их визги были похожи на крики чаек.
Мы вышли на галечную косу, по которой когда-то ходил огромный шагающий экскаватор. Она заросла редкими молодыми кустами ивы и какими-то растениями, которые, как мне всегда казалось, должны расти в австралийском буше. Оранжевое небо и красное солнце только усиливало эффект схожести с пустыней.   Я очень люблю такие места.
Мы бросили два полотенца на камни, разделись и нырнули в горячую воду. Я лег на воду.  Пресная вода не держала, приходилось работать руками, чтобы не идти ко дну. Высоко в небе кружил и пронзительно кричал коршун. Тихий Дон какой-то…
Накупавшись, мы вышли на берег.  У Иры было обычное, но ухоженное тело. А также животик, целлюлит и синюшная бледность. Я успокоился по поводу себя. Тоже не Аполлон. Последние секреты раскрыты. Теперь всё целиком воспринималось естественным в нас обоих. 
-Ну, давай осмотрим раненого– я потянулся за отверткой.
-Давай.
Любой арбуз – это арбуз Шредингера. Пока вы его не тронули, он в суперпозиции -либо спелый, либо нет. Подобный пример из квантовой физики точно гуманнее, чем кот в коробке с ядовитой ампулой. Все способы узнать о зрелости этой ягоды мне кажутся спекуляцией. Я много перепробовал. Вывод - лотерея. От нашего пациента шел приторно сладкий запах.  Была надежда. Я, не дрогнув, воткнул ему в бок предварительно продезинфицированную влажными салфетками отвёртку. Раздался треск и арбуз лопнул пополам. Малиновый цвет, сахарные белые хрусталики и черные косточки. Удача.
- А ты давно с мужем рассталась?
- Года два назад.
- Сама ушла?
-Да непонятно. Оба решили.
Липкий сок стекал по подбородку и капал на грудь, живот ноги.  Мы ели арбуз руками, каждый из своей половинки. Это было особым удовольствием.
-А ты?
-Я не женат и не был.
Она улыбнулась с тенью иронии.
-Да, в моем возрасте — это диагноз. Опасный человек, имей в виду.
-Да – кивнула Ира.
Я шумно выстрелил изо рта очередью косточек в кусты.
-И детей не хотелось?
-Хотелось. Маленькую девочку трёх-четырех лет с пухлыми ручками, и чтобы никогда не выросла.
-Эгоистичненько.
-Да, поэтому не могу решиться. Хотя всё неприлично банальнее. – я смущенно улыбнулся - А ты хотела?
Ира пожала плечами, вставляя в свой айкос сигарету.
-Наверное. Я ж замужем была. Надо.
Я покивал головой. Где-то в глубине снова возникло чувство стыда. Ира исполнила свой «священный» долг, а я нет.  Долг перед жизнью.
-Но я благодарна ему за сына.
Меня ударило током. Я улыбнулся. Улыбка самая частая моя реакция на боль.
     -Что смешного?
      -Да нет. Всё ок.
Ира внимательно смотрела на меня ожидая, что я объясню причину улыбки. Я давно заметил, что без макияжа в лицах девушек видны их отцы.
-У тебя не совсем типичная внешность для сибирячки. Европейское лицо. У тебя кто-то оттуда?
            Ира улыбнулась, задрала голову и выдула струю дыма прямо в небо. Она искренне рассмеялась. 
-Ну ты жук.
            -А тебе реально не хватает дыма в это лето?
Она хитро смотрела на меня.          
            -У меня папа из немецких русских. Часть родственников уехала в 90е в Германию.
            -А сама почему не уехала?
            -Я там была, мне очень скучным все там показалось. Сначала понравилось, потом захотелось назад. Ну и замуж здесь вышла. А ты один в Питере живешь?
            -Один.
            -Не скучно?
            В этот раз уже я неопределённо пожал плечами. Иногда мне кажется, что все наше поколение можно выразить этим жестом – невнятным пожиманием плечами.
            -У меня много друзей.
            -Да я не об этом.      
            -Да я понял.
Мы залипли взглядами на воду и на малиновый шар, висящий уже низко над горизонтом.  Смог от пожаров позволял на него смотреть без боли.
            Вдалеке, из-за острова, выплыла надувная лодка с рыбаком в белой кепке. Мы несколько минут наблюдали за ним в тишине. Лодка вошла в огненные блики солнца на воде. Теперь казалось, что лодка плывет по расплавленной стали. Рыбак упорно закидывал удочку, но ничего не ловилось. Хотя рыбы здесь должно быть много. Карьер соединяется протокой с Томью. Но для рыбака, скорее всего, рыба не была целью.  Голые ребята с дальнего берега куда-то исчезли. Теперь изредка кричал только коршун. Тело обсохло и печеная на солнце кожа вкусно пахла. Запах желания. Воздух в желудке, проглоченный с арбузом, рвался наружу и портил всю романтику. Борьба с ним смущала нас обоих. Мы переглянулись и рассмеялись.
             Искупавшись ещё раз, мы вернули целостность арбузу, пронзив его отверткой, как земной осью и положили этот глобус в кусты. Это походило на языческий обряд.
            -Не хочется домой – сказала Ира.
            -А у тебя сейчас тетка дома?
            -Да.
Хотелось приключений. И близости. Я уверен, что нам обоим.
            -Давай покатаемся по городу?
            Я радостно кивнул.

Пока мы выезжали с карьеров Ира включила на магнитоле негромко уютные хиты 80х. Она стала задумчива. И я тоже. Всё думал о долге перед жизнью. Сколько помню себя, всегда все кругом обложены долгами. Перед страной, богом, родителями, коллективом и т.д. А если все наоборот? Бог должен тебе за весь этот ****ец, что твориться в мире и с тобой и людьми. Да и вообще со всеми живыми существами.  А ты должен своему ребенку, за то, что привел его в этот мир. Уж никак не он тебе.  И этот долг, пожалуй, нечем оплатить. Не помню точно, где прочитал, кажется, у Пелевина - Большой взрыв – это восстание сатаны… А сатаны ли? В чем же цель всей этой карусели, если для её достижения в мире должны существовать детская онкология и ДЦП?  Или нет никакого замысла и вся вселенная бессмысленна и равнодушна? Скорее всего так. И даже не стоит начинать унылую восточную песню про карму. Там ещё больше вопросов к «создателю».
От этих мыслей в душе начал вскипать гнев.  Я всё хотел реванша за удар, который нанесла мне жизнь. И ещё очень хотелось утешения. Как ребенку. Да, я чувствовал себя, как в детстве потерявшись в большом магазине, когда окатывает волной ужаса, что ты один и навсегда. Я жалел себя и нуждался в утешении.  Но гордыня, засевшая каким-то ватным комом внутри, не позволяла просить о помощи. Разве что врачам на приёмах я рассказывал о событии - спусковом крючке. Видел понимание в их в глазах и вместе с тем самосохранение в поведении. Самоохранение. Уж кому-кому, а им не привыкать ставить ширму межу собой и пациентом. Иначе можно сойти с ума… Друзьям я стеснялся показывать свою рану. Или боялся открыть себя им. Или не хотел быть обязанным. Я так и не разобрался… и не признался себе. 
Видимо, от этих размышлений у меня совсем помрачнело лицо. Я поймал вопросительный взгляд Иры на себе.
    -Тебе завтра на работу прям с утра? – попытался скрыться я за простецким вопросом.
Она кивнула и выдохнула дым в открытое окно.
    -Ехать в Междуреченск снова. – Ира ловко вывернула руль объезжая дорожную яму.
-Я хочу бросить эту работу и уехать отсюда. В Москву или в Питер.
Она хитро посмотрела на меня. Я только глупо улыбнулся в ответ.
В голове возник разведенный дворцовый мост в Петербурге у которого одну створку опустили, а вторая так и осталась поднятой.
-Шутка. Никуда я не уеду. У меня родители здесь и сын школьник.
-Ну это не проблема, ты же сама понимаешь.
-Да нет, уже проблема. Одной...
Мы выехали на городскую трассу и помчались в центр. Говорили о всяких пустяках и кино. Снова смеялись. Весь наш город можно было объехать за сорок минут. Мы и объехали. Раза три подряд.   В какой-то момент катание по городу стало превращаться в борьбу со временем и глупость. Меня всё ещё удивляло профессиональное вождение Ирины.
-Ты давно водишь?
Мы остановились на светофоре.
-Ой, давно. А ты умеешь?
-Нет. Как-то к машинам никогда не тянуло.
Я посмотрел на ручку переключения скоростей. Она была украшена кожаным набалдашником в виде бейсбольного мяча.  Это была механика. Я осторожно положил на нее руку. В ладонь пошла приятная вибрация двигателя. В этот момент Ира положила свою ладонь сверху и крепко сжав мою руку включила скорость. Машина резко сорвалась с места. Это было смело и неожиданно. Мне понравилось. Какое-то время я не убирал руку.  Эта спонтанная игра веселила нас обоих.
-Поехали на крепостную гору – предложил я.
-А поехали!

Крепостная гора — главная городская достопримечательность. По сути, Крепостная гора — это конец всё той же длинной сопки, на которой мы с Ирой смотрели несколько дней назад на закат. Гора упирается в реку Томь, которая течет с востока на запад, а в этом месте делает крутой поворот и начинает течь на север, как все нормальные реки за Уралом. И вот на этом месте четыреста лет назад была построена Кузнецкая крепость - старейший форпост Сибири. Крепость недавно восстановили. Получился стертый архитектурный новодел.  Место городских мероприятий и свадеб. С этой части горы ночью открывается интересный вид на современный город на другом берегу реки. Почти Ла-Ла-Ленд. Россыпь огней. Отсюда видны все мосты города и ещё три завода. Три местных всадника апокалипсиса - Алюминиевый, Ферросплав и Сантехлит.  Еще два металлургических гиганта  находятся с другой стороны горы.
            На этой горе есть и знаменитая психушка (больница №12) и училище-техникум для инвалидов – последнее место работы мамы. Снова знакомые места и снова прошлое из всех щелей…
Через гору шла хорошая асфальтированная дорога.  Мы въехали на гору и оказались возле Крепости. Как и ожидалось, там было много машин и шума.  Мы повернули обратно и через метров пятьсот, возле электроподстанции, свернули с основной дороги на какую-то грунтовку. Эта дорога шла по направлению к садам. Я ни разу здесь не был.  Это хорошо. Возникала интрига.  Мы поехали дальше. Вскоре сады остались только с правой стороны. А слева началось поле, в котором стояли опоры ЛЭП. Мы ехали и молча смотрели в окна. Несмотря на вечер жара не спадала. С полей тянуло пряными запахами вяленых трав. Особенно чувствовалась полынь. Очень родной запах и очень возбуждающий.
-Кажется, в этих садах никого нет.
-Да. Будни.
Наши слова были дежурными. Ненужными. Хотя нет, - очень нужными, чтобы заполнить неловкую тишину, переполненную совсем другими мыслями, ожиданиями, инстинктом. Мы оба стеснялись своего желания. Люди ведь не взрослеют, а лишь научаются с годами скрывать в себе ребенка.  Вокруг и правда не было ни души. Но в прямой видимости домов останавливаться всё равно не хотелось. Дорога обещала укромное место дальше. Вскоре мы выехали в открытое поле.  Грунтовка стала просто земляной дорогой, но хорошо укатанной. Кто сюда ездит? Зачем? Трава вокруг была высокой, почти скрывала автомобиль. Несколько раз мы проехали под мачтами ЛЭП. Останавливаться не хотелось. Казалось, дальше будет лучшее место, укромнее. Просто в поле на горе, под открытым небом, было неуютно.
-Дальше едем? - не отрываясь от дороги, спросила Ира. Я заметил, что ей самой хотелось ехать дальше.
-Да, давай еще проедем. 
Было уже около девяти вечера. Солнце стало бардовым шаром, а травы бронзовыми. Как же красиво на этой красной горе под пепельным небом.
Я обернулся. Мы уже довольно далеко уехали и от главного шоссе, и от садов. А земляная дорога, извиваясь, уверенно шла вперед. На ней стали появляться лужи, были заметны следы от крупных протекторов. Эта дорога явно не предназначалась для легковых автомобилей. Но я был в руках опытного водителя, ловко объезжающего препятствия.
Мы проехали ещё минут десять молча, пока не уперлись в старое кладбище. Впереди, среди высокой травы, блестели выкрашенные серебрянкой и голубой краской оградки и памятники.
-Приехали- иронично заметила Ира. 
-Да уж – улыбнулся я. – Старокузнецкое кладбище. Ты бывала здесь?
-Нет.
-Похоже, это его старая часть. Новое кладбище там, где тополя, видишь. Оно большое. – Я указал в сторону тополиной рощи, темнеющую на другом, параллельном нам отроге холма.
Наша дорога огибала этот край кладбища и уходила дальше вслед за мачтами ЛЭП в даль, в бескрайнее поле. Казалось, где-то там дорога обязательно должна привести к краю небосвода. Открыть свою тайну.  Мне хотелось ехать дальше.  В этих шишкинских дорогах было что-то очень родное, простодушное, уютное. Напоминание о «великих» географических открытиях детства. 
-Здесь останемся? – Ира посмотрела на меня вопросительно и даже как-то хитро, будто этим вопросом брала меня на слабо.
-Давай чуть назад отъедем, чтобы они нас не видели – кивнул я в сторону оградок.
-Ну да, согласна – рассмеялась Ира.
Мы сдали назад, метров на тридцать. Оградок теперь не было видно из-за высокой травы. Ира развернула машину лобовым стеклом в обратную сторону и заглушила двигатель. В окна плотной волной ударил стрекот кузнечиков. Конец лета, а они всё о любви…
Ира достала айкос и закурила в окно.
-Интересно здесь… - задумчиво произнесла она.
-Да… - тихо ответил я.
Здесь было не интересно, здесь было странно. И от этого тревожно.  На пустой горе, под этим бескрайним низким небом не покидало ощущение, что на тебя кто-то смотрит. В упор.  Под открытым небом всегда так. Чувство это неуютное и детское. Я был рад, что возникла пауза на «покурить». Было ощущение, что мы хотим сделать что-то запретное, что-то тайное. Но от чего? От кого?
Ира всё время загадочно улыбалась. Похоже ей было всё равно и на небо, и на кузнечиков. Она точно сейчас была не здесь. Я попытался её вернуть шуткой. 
     -Кузнечики усераются. Но скоро им капец.
Ира улыбнулась и пустила тонкую струю дыма в поле. Я вспомнил про кладбище рядом. Эта мысль еще глубже загнала в меня неопределённое чувство какой-то экзистенциальной вины. Высунув руку в окно, я шелушил метелку полевой травы. Она больно колола в ответ.  Я посмотрел на свою ладонь. Изнеженные подушечки пальцев, давно не нажимавших ничего тяжелее клавиш ноутбука. В тот момент мне понравилась эта острая боль. Она отвлекала. От самого себя. Я стряхнул колючие семена на землю. Точно взойдут - подумал я. 
-У тебя есть средство защиты с собой?
Такой резкий поворот к делу моментально вывел меня из философско мечтательного настроения. Средство защиты – какое корявое, казенное определение. Но точное.
-Неа…А ты таблетки не пьёшь?
Ира снова улыбнулась и кольнула меня взглядом.
-Ок. По крайней мере это будет честно по отношению к ним – я кивнул назад, в сторону кладбища. 
Ирина вопросительно посмотрела на меня и через секунду в её взгляде мелькнула догадка. Она рассмеялась.
-Ха-ха, ну ж нет. Мне одного хватит.
Она потянулась к бардачку и пошарив там на дне достала презерватив в потёртой фольговой упаковке.
-Ого! В таком случае мне надо как минимум два, на всякий случай.
-Гад! – она, смеясь, бросила презерватив мне между ног. 
Я заметил, как она вытащила окурок из электронной сигареты, как заботливо завернула его в салфетку и положила в дверь авто, чтобы не бросать в поле. Ира достала упаковку от жвачки.
-Будешь?
-Нет… Я не жую.
-Странный ты такой… - она снова улыбнулась. Но улыбка эта выдала в ней кого-то другого, незнакомого мне.
В этот момент я понял, что совершенно её не знаю. Я здесь, посреди поля, с чужим человеком. И бежать некуда. Возникло чувство глубокого одиночества.  Надо было взять себя в руки. Наши взгляды встретились. Грустные у нее глаза. В них я прочитал себя. Вот, что нас объединяло - одиночество. Достаточно ли этого? Разработчики тиндера утверждают, что - да. Они сделали беспроигрышную ставку. 
Ира откинулась на подголовник и продолжала грустно и нежно смотреть на меня.  Шея. Ключица с лямкой бюстгальтера. Персиковая кожа под расстегнутыми пуговицами льняного платья. Женщина. Чистота. Как те душистые травы в поле.   
-Пойдем назад – я мотнул головой на задние сидения.   
     Мы вышли из машины. Я огляделся. Стало ещё более неуютно и тесно от неба, в которое можно было упереться руками. Краем глаза я заметил, что оградки и памятники выглядывают из травы. И там их много.
-Надо было отъехать дальше…
Ира не ответила. Она лишь на пару секунд остановила взгляд на кладбище.
Мы почти одновременно хлопнули дверями. Этот хлопок отозвался эхом в поле. От чего отражается звук в поле? В этом поле точно от неба.
-Я думаю, они не осуждают. Напротив, даже рады за нас.
Ира просто смотрела на меня. Мне показалось, что в этом взгляде была просьба, чтобы я заткнулся и начал первым. Я положил ей руку на бедро и наклонился к её губам. Какое горячее тело. Дрожит. Во рту запах мяты и табака. В живот провалился горячий ком, завертелся, защекотал там всё изнутри. Джинсы стали тесными. Не отрываясь от мятного рта, я расстегнул ремень и ширинку. Колени неудобно упирались в передние кресла.  Мы упали на сиденье. Было тесно, душно и неудобно.
-Подожди…
Я поднялся и открыл дверь машины. Снова невольно посмотрел в сторону оградок. Из-за травы я их не видел глазами, но увидел каким-то внутренним зрением, и словно почувствовал укор с той стороны.  В этот момент жадные руки из салона затянули меня внутрь. Нацеловавшись, я подтащил её к краю сиденья. И начал торопливо распаковывать защитное средство. Обертка была порванной. Явно это средство уже ненадежное.   
Когда Ира сняла платье, я уже был готов.
    -Только не резко. У меня давно не было… — сдавленным шепотом произнесла она.
-Хорошо – так же шепотом ответил я.
            Почему мы перешли на шепот? Небо? Нет. И я снова вспомнил о мертвых, как о живых. Мне снова показалось, что они молчаливыми, суровыми взглядами смотрят на нас оттуда. Я забыл о низком небе. Я думал о земле. О тех, кто под ней. В этот момент я услышал стон и всхлип одновременно.
-Не больно?
-Нет… - на выдохе произнесла она и привлекла к себе.
 Сиденье стало скрипеть в ответ. Громко. Эх ты, тойота. Этот скрип будто предательски выдавал нас.  В заднем стекле что-то мелькнуло солнечным зайчиком поверх трав. Я посмотрел туда. Наверное, крестик из нержавейки. Сверкает словно маяк.  Маяк. Скрип становился чаще и громче. Он будто связывал меня с ними, лежащими там. Смотрящими с презрительным осуждением. Нет – с завистью! Точно. Зависть. Как я не понял этого раньше?  И вдруг я испытал радость. Сладкую радость от чужой зависти. От того, что живу. От того, что пока еще здесь. С женщиной.  Да. Живому – жизнь. И жизнь все оправдает. И оправдывает. Еще громче, еще настойчивее я стал скрипеть сидением. С вызовом! На зло им всем. Ещё жаднее целовать мятные губы и розовую кожу. Слушайте! Мы ещё здесь. Все мертвы вы, а я живой. Она жива! Вот так. Слушайте: мужчины, женщины, дети и старики. Глядите и слушайте. Скрипы соединились с женским стоном. Стало очень жарко и липко, но от этого ещё приятнее, еще бесстыжее. Я посмотрел вниз. Презерватив порвался и обтёрханным кольцом собрался у основания… ****ь. *****!  «Ну и чёрт с ним!» - услышал я голос. Не свой. Не её. Их!  Оттуда. Из сотен могил…
-Да, чёрт с ним! – выдохнул я. 
А голоса продолжали кричать в такт моим движениям. Давай! Толкай. Толкай!  И в крике этом был горячий азарт. Рёв стадиона. Радость победы. Жми! Давай. Давай! Не останавливайся! За нас. Любимых. Недолюбленных. Рано ушедших. Поздно понявших. Злых. Обиженных. Забытых. Давай. Толкай. Давай! И уже не я толкал. Меня толкали. И я был рад.  Я был счастлив. Я забыл это чувство. А теперь вспомнил. Пережил снова и заново.  Давай. Давай!  Стертые лица. Годы. Тире. Судьбы. Сколько их?! Было. Будет! Давай! Давай! Дава… И я услышал хор!
И мы слились с ним.

                август 2020