Цимес

 - Сашенька, знаешь, почему морковочку всегда режьим кружочками? А потому, что она так на денежки похожа. Евреи очень часто жили бедно, особенно в местечках и колониях.  Я родилась в колонии Львово. Это красивое место над Днепром! Но ми не всегда там жьили. Еще до революции мою мамочку и бабушку пригнали туда из Курляндии. Из той ее части, где сегодня Литва. А потому бабушка Мина, всем на долгие годы, всегда говорила…  «Ми литвакы»…
Вот потому все еврейские блюда – самие вкусные, что готовили из того, что било и с любовью.

Нельзя было не любить. Очень много тогда людей умирали. Но любовь многим давала силы вижьить. Привезли нас на новое место. Нечего сказать. И хижины приготовили и инструменты для земли. Да только ми все тогда ремеслениками били, учителями, сапожьниками, врачами и портными.
Много людей ушли в лучший мир. Сколько они могли пользы дать людям!
Но год за годом научились и урожай собирать и рибу ловить и торговать германцам, что за холмом, там тоже колония била. Немецкая. А по ту сторону, через поле – украинский хутор. Ми тогда с украинцами одной семьей жьили. Они даже на идишь учились говорить.
Бедно жьили, но детям резали кружочки морковочки и било похоже на денежку…
Желали друг другу жьить богато…  А что такое богато и кому от этого хорошо – никто даже не задумывался.
- Ми маленькую цибуле нащинкуем …

Дедушка во дворе подбрасывал дрова в летнюю печку. Очень была та печь похожа сверху на ту, которая в доме, только на ножках, вся железная и почти черная. И труба смешно из нее торчала, как подбитая пушка.
Тоже были колечки и шайба посередине, но мельче, как игрушечные. А еще эта печка возмущалась своим гудением от того, что в ней костер прятали.

Щепкой подковырнув шайбу и сняв два колечка, бабушка поставила на трескучий огонь казан.
- Вот накалится казанчик, ми немного маслица нальем.
На две табуретки дедушка положил доску, что и было столом, где можно было  досточку положить и продукты разделывать. 
- Теперь ми будем висипать мелко нашьинкований лучок. Немножко.  Только для запаха. И когда он позолотится, висипим морковочки. 

Дедушка не выдержал и тоже начал комментировать…
- Морковочке должна стать, что глаза твоей бабы Паши, когда впервие меня увидила. Блестящей и немного томной…
- Это правда! Дедышка тогда бил очень високий, а я стройная и самая красивая.
И они снова смеялись, так, как будто в их жизни была только радость.
- Ми все время перемешивать будем. Абраша, открой абрикосы и подай мне чернослив!
Сколько помню, бабушка всегда приказывала дедушке что либо сделать. Ее сентиментальность распространялась на всех, кроме него. Но не дай Б-г ему было заболеть. Она часами могла растирать ему поясницу и массировать его ноги в тазике с горячей водой.

- Ми эту сладенькую абрикосочку вильем сюда вместе с соком большой и полный стакан. Ну еще немножко. Хуже не будит. И чернослив не пожалеем. Ну, почти стаканчик. И перемишаем. Нальем водички, чтоби покрило, и дадим закипеть.

- Дедушка, а в колонии все жили одинаково бедно?
- Слушай, что я тебе скажу, - как всегда начинал рассуждать дедушка, - все люди, они одинаковы. Это только кажется, что они разные. Вот ти, например, можьишь поднять пять килограм. А Бабушка может их еще и принести с базара. Каждый одинаковий в том, что может сделать для других на все свои силы. Поэтому ты можешь только поднять и подать бабушке, а бабушка уже дальше виполнит работу.
- А дедышка умеет все ремонтировать, даже сапоги, и водить машину.  Но это не значит, что он можьит больше. Это то, что он можьит.
- Вот теперь, когда закипело, ми бросим сюда ложку меда, чайную ложечку соли, немного молотий черный перец.
Бабушка отодвинула казан и костер в печке стал намного меньше. Она щепкой вернула кольца и оставила открытым место для железной шайбы. И вернула казан на место. (Сегодня я бы просто уменьшил огонь на газовой плите.) И накрыла крышкой.
- Пусть потушиться полчасика…

Дедушка продолжал.
- Вот что такое люди равные?
Дедушка почесывал ранение на руке, чуть прищурив глаз, смотрел куда-то сквозь пространство. Мне нравилось, когда он был очень серьезный. Он казался мне тогда особенно самым сильным.
 Бабушка на мелкую терку терла сухари, которые насушила из порезанной оставшейся халы. В большую миску, чтобы ни одна крошка хлеба не пропала.
- Ми солим и перчим немного, потом всегда соль и перец можно добавить. А вот убрать нельзя.

- Вот сосед Василий работает в котельной,- продолжал рассуждать дедушка, - По десять-двенадцать часов лопатой уголь в печку бросает. Жена больная, отец его калека с войны, трое детей… Как они вижьивают? Работает больше других, а жьивет беднее. Дедушка уже меня не замечал. Просто вслух рассуждал, часто переходя на идиш.
- Не понятно мне, как может так бить справедливо, чтоби тот кто кормит, жьил беднее тех, кого кормит?  Ми в колонии жьили. Так не било. Там,  если у тебе больше детей, то прежде всего детей накормить надо. И не важно твои это дети или соседа, с которым ви ругаетесь. Бил порядок равных людей. Кто что можьит…  Для всех. Вижьили и били веселыми.

Бабушка разбила яйцо в блюдечко, внимательно его осмотрела.
- Ми яичко сюда вильем в фаршик и пережмакаим его очень серьезно, потом сухарики висипим.
И так бабушка теребила это фарш, пока он не превратился в шарик у нее на двух ладонях, который она сильно перебрасывала с ладошки на ладошку, как маленький мячик.  – Вот так ми его отшлепаем!
- Ну, что там у нас взбулькивет? – Бабушка приподняла крышку казана, - Ой вэй! Абраша, не смотри сюда! Еще не готово! Эта морковочка стала совсем мягенькой, лука не видно, как Сашенька любит, и все стало как горячая семья!
Бабушка быстро из большого мячика сделала маленькие, как теннисные шарики, плотно сжимая каждый в руках, и погрузила их в казан, притопив деревянной ложкой, и немного добавила горячей воды и снова накрыла крышкой. 
– Это у нас фрыкадэльки, будут готови через двадцать минут примерно.
- Абраша! Убери со своего лица революцию! Ми сегодня будем кушать настоящий цимес. А не то, что ми им называем.
Ой, чтоби все будут здорови и счастливи… Сашенька, смотри, а морковка и правда на золотые монетки похожа…
ПРИЯТНОГО АППЕТИТА, РЕБЯТА!