Инопланетянцы

Я проснулась ночью от яркого света. Может, и не от самого света, но первое, что я увидела, когда открыла глаза, –  это был свет, льющийся из окна нашей дачи в мою спальню. Окна у нас на даче большие, даже в моей спальне окно начинается почти что от пола и доходит почти до потолка, и оттуда льётся мягкий белый свет. «Окуда ночью свет?», –   подумала я и поднялась с постели. Я поискала ногами на полу тапочки, но они, как всегда куда-то зашоркнулись, наверное, под кровать, а вставать на карачки и искать их там ночью чёй-то мне не хотелось – и так у меня было какое-то жутковатое чувство. Я встала и, как была, в чём мать родила, босиком подошла к окну. Окно выходило в наш дачный сад. Он был запущен и больше походил на лес из плодовых деревьев, с полянками с некошеной травой. Сад весь был залит светом и в этом свете, на одной из полянок я увидела космический корабль в форме летающей тарелки. Он был огромный такой и весь светился, и вокруг него тоже огни. А из корабля этого инопланетянцы поповылезали и шныряют по саду. У меня аж мурашки по всему телу побежали.
Вдруг раздался собачий лай, и все пришельцы кинулись наутёк, кто куда. Это оказывается соседская собака их спугнула. Инопланетянцы все в панике влезли в тарелку и поспешно улетели.
Тишина наступила. Вдруг слышу шорох какой-то из под моего письменоого стола донёсся. Я заглянула под стол, а там, смотрю, какое-то существо копается тёмненькое такое, но от него не яркое сияние исходит вокруг.
Оказывается, инопланетянцы забыли одного своего...
Это был маленький инопланетянчик, по виду – совсем ребёнок... он спрятался у меня в комнате под столом, сидит на корточках, ручонками колени обхватил и дрожит от страха. Он был почти совсем, как человек, только кожа у него странного какого-то серо-буро-малинового цвета... типа машинного масла, и глаза большие и раскосые. Он он мне показался очень симпатичным. Только был совершенно голый и совсем этого не стесняется. Я тоже была голая, и сперва не стеснялась, ведь он вроде как был, мне казалось, вроде зверька. Зверей ведь не стесняешься...
Я его спрашиваю:
– "Ты кто такой? Как ты сюда попал?", а он лепечет в ответ что-то невнятное... я сначала его совсем не понимала, а потом стала отдельные слова разбирать. Сначала они были похожи на английские, но потом, постепенно, по мере того, как мы с ним разговорились, он стал вставлять исковерканные русские слова, как в анекдотах про чукчу. Но это было потом, а пока что, он лопотал что-то невнятное и дрожал от страха... Особенно мне забавной показалась его просьба: "Do not remove me", как будто из компьютерной игры взятая.
Я его утешала, как могла, говорила ему слова всяки-разны и даже осмелилась его немного погладить. Кожа у него была нежная, шелковистая, будто поросшая каким-то невидимым пушком.
Когда он немного успокоился и перестал дрожать, я взяла его за руку и повела с собой на кухню, чтобы накормить. Он ведь показался мне не только запуганным, тощим и жалким, но и очень голодным.
На кухне я заварила кофе и нарезала бутерброды с колбасой, а он стоял рядом и жадно таращил глаза, глядя, как я всё это делаю.
Потом мы пошли обратно в мою комнату, стали там есть бутерброды и запивать кофием. Он наворачивал бутерброды один за другим, облизывался и урчал от удовольствия.  Он сметелил их сразу штук пять или шесть – я сбилась со счёта. Мы скоро с ним подружились. Он постепенно стал неплохо говорить по-русски, хотя с “чукчанским” акцентом и вставлял много английских слов.
Потом я забралась в свою постель, укрылась простынёй, а малыш, как бобик, улёгся калачиком у меня в ногах
Когда рассвело и я проснулась, первое, что я подумала: “Нифигасе – какой сон мне приснился прикольный!” я открыла глаза, потянула простыню, которая оказалась у меня меж ног и замоталась вокруг ноги, и почувствовала в ногах что-то под простынёй. Я вздрогнула, соскочила с кровати, выдернула из под него простыню и увидела инопланетянца, который так и лежал, калачиком, как вчера лёг, и крепко спал. “Надо же! – подумала я с ужасом, перемешанным с восторгом, – это, оказывается, был не сон!”. Я подошла к нему, на цыпочках, и осторожно потрогала его за плечо. Он вздрогнул, открыл глаз, потом быстро закрыл его, потом открыл оба глаза и вытаращился на меня.
– Привет, малыш! – сказала я ему с приветливой улыбкой.
Он захлопал глазами, потом сел на постели и, глядя на меня удивлённо-испуганным взглядом сказал:
–  Па-ри-вет, Ле-на-си-ка.
Я приготовила кофе, сделала шарики “Космостарс” с молоком. И он всё это с удовольствием тут же умял. “Надо же! – подумала я, –  сколько он ест! И куда только помещается в такого маленького.
Потом я накинула папину рубашку вместо халатика потому, что мне стало вдруг стеснительно разгуливать голышом пусть перед инопланетянцем, но судя по его писюну с яичками внизу живота, но вполне, можно сказать мальчишкой. Я достала из шкафа две пачки картофельных чипсов, открыла, дала одну ему, и мы, усевшись на диване включили телек. Шел какой-то заунывный бесконечный мультсериал на космическую тему, но малыш смотрел её с большим интересом. “Пусть смотрит, если ему интересно”, – подумала я.
Вдруг Телик зашипел, по экрану побежали какие-то полос, типа помехи и на экране возникло лицо женщины с огромными, сильно раскосыми глазами.
– Мама! – заверещал мой инопланетянец, – Это моя мама!
Женщина, которую инопланетянец назвал своей мамой, строгим, как у диктора, голосом проговорила:
– "Внимание! Кто-то из аборигенов планеты Земля похитил нашего ребёнка! Предлагаем вам немедленно вернуть его, иначе все вы будете сурово наказаны!, - и ещё что-то в этом роде, а в конце она прибавила: – мы будем встречать его на большой поляне в лесу возле лесного озера".
Я поняла, что надо срочно вести моего питомца к его родителям, иначе это чревато межпланетным конфликтом. Я вскочила и быстро начала одеваться...
– Собирайся, малыш, – говорю ему я, – я отведу тебя к твоей маме, – а сама стала натягивать джинсы.
– Сито такой “собирайся”? – спросил инопланетянец, – это надевай чехол?
Я засмеялась и говорю:
– Нет! Это значит полезай в рюкзак, – сказала я и показала на свой синий рюкзак, висевший на вешалке.
Не могла же я так выйти из дома за ручку с голым чудиком, больше похожим на обезьянку, чем на ребёнка. Поэтому я решила засунуть его “упаковать” и нести в рюкзаке.
Я, с рюкзаком на плечах, вышла из дома и понесла его через парк на полянку в лесу у озера, которую, очевидно, имела ввиду мать малыша.
Мы долго гуляли по полянке, раза два обошли вокруг озера и я говорю:
– Мы уже час гуляем, но что-то не летит твоя мамочка, – а он мне из-за спины:,
– Они пи-ри-ли-тят... Аб-ли-за-тель-но!
Вот мы так бродим, вернее брожу я, а инопланетянец сидит у меня за спиной в рюкзаке и что-то попискивает и насвистывает, как вдруг... Ослепительный свет пролился откуда-то сверху, и я потеряла сознание...
Очнулась я в каком-то залитом светом пространстве, совершенно голая, лежащей, вернее парящей привязанной к висящему в воздухе прозрачному столу. Вокруг меня стояли, вернее, тоже парили какие-то человекоподобные уроды. Постепенно до меня стало доходить, что я в плену у каких-то маньяков... Я начала орать, стала пытаться вырваться, однако голоса не было, рот был заткнут какой-то фигнёй, а руки и ноги не слушались... 
А этих тварей становилось всё больше... они подходили ко мне, пялились, трогали меня и прикладывали к моему телу какие-то присоски, похожие на стетоскоп. Я была возмущена, но уже не имела ни сил, ни желания сопротивляться... наконец, некоторые из них начали потихоньку исчезать куда-то, их становилось всё меньше и меньше, и вскоре я осталась в операционной одна.
Когда я осталась одна, я сперва стала орать: "Отпустите меня!" и тому подобное, но когда я поняла, что ором делу не поможешь, я начала потихоньку высвобождаться от шлангов, проводов и завязок, которые меня связывали... Наконец, когда я немного освободилась, я почувствовала, что парю в невесомости... Я начала, двигая руками и ногами, как лягушка, плыть в пространстве и подплыла к одному из иллюминаторов... Я заглянула туда и там, внизу, увидела землю! "Во, блин, я влипла!" – воскликнула я и чуть не заплакала. А земля, между тем, медленно уменьшалась...
Но тут вот опять появились они... Увидев, что я почти освободилась, они подняли скандал. Особенно лиловый с членом, изогнутым, как буква “S” очевидно, он был их начальник, орал на них всяко-разно... Особенно на одну, которая была розового цвета, как все, совершенно нагая, но со стетоскопом в ушах. Я догадалась, что она была врач.
– Кто посмел оставить её без присмотра?!! – орал он, а остальные пытались провякать что-то неразборчивое в своё оправдание. Я же удивилась тому, что вдруг начала понимать их язык... До того, как они куда-то все ушли, их речь напоминал птичий щебет, а сейчас я стала различать русские слова...
– Кто вы такие?! Щажа отпустите меня! Это незаконно! Я буду жаловаца! – орала я с досады не понимая, что мои угрозы здесь смехотворны.
Тут появился какой-то огромный, почти с меня ростом, по сравнению с остальными – гигант. Он был синевато-лилового цвета с причёской (или париком) похожим на египетских фараонов. У него был коротенький, но очень толстый писюн. В другой момент меня бы это позабавило, но сейчас чуть не стошнило. Лиловый начальник приказал ему, указывая на розовую докторшу:
– Отведите и распылите её на атомы! – и сине-лиловый ухватил её за локти, а она в ужасе округлила глаза и вся затряслась так, что её крошечные титечки задрожали, будто к ним подключили вибратор.
Докторша попыталась что-то проговорит в своё оправдание, но губы её на слушались, а суровый гигант потянул её за собой, и они улетели.
Я была в смятении и возмущении одновременно. Я повернулась к фиолетовому и спросила его про судьбу врача:
– "Что вы с ней сделаете?".
Он ответил мне с безразличием в голосе:
– "Мы её распылили на атомы".
Такая уних, как я потом поняла, была высшая мера наказания – смертная казнь – как они говорили: “Очень гуманная”. Мне сделалось страшно!
Фиолетовый принялся проверять на прочность шланги, которыми я была связана, и я его спрашиваю:
– "Вы что, меня тоже распылите?", – а он мне отвечает:
– "Нет, сначала мы будем тебя судить за похищение нашего ребёнка!"...
– Я никого не похищала! – заплакала я, – он сам ко мне залез... – но меня никто не хотел и слышать.
– Суд разберётся, – только и сказал лиловый.
Тут появились два здоровенных стражника (они были так же сравнительно здоровенные, как и тот, который увёл врачишку), Они схватились за шланги, которыми я была привязана, и потащили меня куда-то. У них на ногах, очевидно, были магнитные хожни и поэтому они шли по стене, как мухи, а я летела за ними в невесомости, словно воздушный шарик.
– "Эй! Куда вы меня волочёте?", – крикнула я им.
Один ответил мне грубо:
– "Волочём, куда приказано", – а второй уточнил:
– "В судебный отсек". Я была вся в смятении...
В том отсеке, куда меня приволокли, уже толпился народ (если можно инопланетянцев назвать народом). Они судачили, переговаривались друг с другом, задавали друг другу вопросы и не находили ответов...

“СУД”
Я висела в невесомости, совершенно голая, посреди судебного отсека, привязанная гофрированными шлангами, присосавшимися к моим грудям, к промежности, к запястьям, щиколоткам и коленям. Другие концы шлангов собирались в толстый жгут и исчезали в черном люке, зияющем то ли в потолке, то ли в стене – в невесомости, где верх, где низ, невозможно было понять, да и значения не имело. Это было так унизительно и страшно, как в кошмарном сне. Вокруг по стенам, затмевая собой иллюминаторы, липли тучи разноцветных инопланетянцев, которые при этом все хором что-то верещали. Я разбирала отдельные слова и обрывки фраз.
–  Кто это такая? – За что её? – Что с ней сделают? – Она похитила ребёнка МКВ00765-с-367... так это же сын МК4В0067-к-974! – Куда она смотрела?! – Как она могла это ей позволить? – Теперь её распылят на атомы!
– Она меня не похищала! – услышала я знакомый голосок, вырвавшийся из общего хора, – Я сам к ней залез в рюкзак!
– Молчи! Детские голоса не учитываются даже у землян! – перебил его другой голос, который, мне показалось, я тоже где-то слышала.
– Мама, у неё такие вкусные бутерброды и шарики “Космостарс”! – жалобно пискнул первый голосок.
– Молчи, говорю, а то и тебя распылят...
До меня дошло: “Это та самая мама-инопланетяница, которая вещала из телевизора”. Я хотела ей что-то крикнуть, повернулась, взмахнув ногами и руками, как разворачиваются, плавая под водой, но среди теснящейся массы особей выделить кого-нибудь было невозможно.
Вдруг все засуетились, по толпе пробежала волна, разнесла всех на две стороны, и из проёма, ведущего за пределы судебного зала, возникла переливающаяся всеми цветами фигура инопланетянца. Ох, и страшон же он был! Огромного роста, не то, почти что с меня, как стражники, а вовсе с меня и даже больше. По сравнению с остальными он казался гигантом. Глаза, словно плошки, покрытые изумрудными веками, клыкастая полуоткрытая пасть, я сперва приняла его за гоголевского Вия. Он вдвинулся в зал и грозно проговорил:
– Где она – эта преступница?! – будто бы он меня не видел – висящую посреди зала. Я ждала даже, что он сейчас скажет: “Поднимите мне веки!”.
– Вот она... Вот она... – заверещала толпа, и множество крошечных указательных пальчиков начали тыкать в мою сторону.
“Ах вы гады, – подумала я, – я нашла и добровольно вернула вам вашего младенца в целости и сохранности, а вы, вместо “спасибо”, называете меня преступницей?”
– Это не имеет значения, – будто прочитав мои мысли, сказал чей-то голос, – ты вообще не должна была его брать.
– Я его не брала, – воскликнула я, – он сам ко мне забрался!
– Твои оправдания звучат жалко и не убедительно, – сказал тот же голос.
– Да кто ты такой?! – воскликнула я.
– Я твой адвокат, – ответил мне серый инопланетянец, выступивший из толпы.
– Вы адвокат?! – воскликнула я, – и Вы мне говорите, что мои оправдания не убедительны? Да какой же Вы после этого адвокат?! Я даю Вам отвод!
– Бесполезно, – равнодушно произнёс “адвокат”, – ведь тебе адвокат вообще не положен, но мы, изучив в Интернете методы вашего земного примитивного судопроизводства решили снизойти до ваших отсталых судебных методов и назначили меня тебе адвокатом...
После этих слов он демонстративно отвернулся от меня и встал возле иллюминатора, как возле колодца, глядя куда-то вверх и скрестив на груди руки. Потом, помолчав немного, он повернулся ко мне и счёл нужным продолжить свои дебильные пояснения:
– В нашем прогрессивном обществе, адвокаты при судопроизводстве вообще не нужны. Институт адвокатуры давно упразднён, как неэффективный и вредный архаизм. Вы, земляне, может быть когда-нибудь дорастёте до нашего уровня. У вас к этому есть предпосылки. Когда у вас, землян, брали бразды правления передовые идеи и и прогрессивные руководители, роль адвокатов переставала заключаться в попытках оправдать закоренелых преступников. Тогда и у вас некоторое время правосудие вершила – Царица доказательств – признание обвиняемого. Потом вы опять откатились на свои архаичные стези, когда даже при признании преступника в своём преступлении затягивается его казнь и ищутся доказательство того, что и так ясно из его признания.
Тут я не выдержала и возмущённо воскликнула:
– Да что за чушь Вы несёте?! Где это видано, чтобы суд был без адвоката?
– Но ты же сама от меня отказалась! – сказал он и, растянув и без того свои узкие и широкие, как у лягушки, губы в безобразной улыбке, язвительно добавил: – Ты, смотрю, особь прогрессивная, и не желаешь затягивать процесс...
Я чувствовала себя, как Алиса в стране чудес на суде у карточной королевы, поэтому я решила возмущённо воскликнуть, как она:
– Да как вы смеете, жалкие паяцы! – и в гневе топнуть ногой.
Воскликнуть-то я воскликнула, но топнуть ногой у меня не получилось, а вместо этого я просто лягнула несколько раз пространство и по инерции полетела прямо в сторону виеподобного великана.
Ко мне тут же подскочили двое стражников, ухватили меня за руки и за ноги и растянули меня, как цыплёнка табака. Я задёргалась, к стражникам подоспело подкрепление, и меня поволокли мимо “Вия” к выходу в галерею, ведущую вокруг всего корабля. Я дёрнулась ещё несколько раз и почувствовала, что мне в задницу воткнулось что-то острое, типа иглы от медицинского шприца, и бледная пелена заволокла мне глаза.
(Продолжение следует)

“БЕСПОКОНЫЕ ПОКОЙНИКИ"
Я очнулась в густом бледном тумане цвета топлёного молока и раскрыла глаза. Сперва я увидела только дымное марево, сквозь которое тускло просвечивали неясные силуэты. Словно сомневаясь в своей реальности, я опустила глаза и стала ощупывать своё тело руками. Оказалось, что я всё ещё голая, сижу на корточках в густой изумрудной траве, и у меня в голове вьётся далёкая тихая музыка про траву, траву у дома: “зелёная... зелёная трава...” – пело у меня в голове. “Где я? – подумала я, – это мне снится? Это всё мне приснилось?” Я подняла взор и увидела своего инопланетянчика. Его огромные раскосые глаза смотрели на меня серьёзно и печально. “О, Боже – запело в моей голове, – это всё ещё продолжается?! Когда же всё это закончится?”
– Где я? – спросила я уже вслух и не узнала своего голоса.
Мне показалось, что я издала какую-то птичью трель.
– Я что, уже умерла? Меня распылили, – пропела-спросила я мысленно.
– Нет, они ещё не успели, – ответил мне певучий голос моего малыша, – мы тебя выкрали у них и телепортировали. Ты теперь на Земле.
– А где тогда всё? – спросила я озираясь по сторонам.
Я видела только колыхающиеся вокруг смутные образы инопланетянцев, некоторые из которых показались мне очень знакомыми. Рядом с малышом стояла высокая (сравнительно с ним) женщина с красивым лицом. “Где я её видела? – напрягла я свою память и вспомнила: – А! Это мать малыша! Она же говорила по телевизору: ”Внимание! Кто-то из аборигенов планеты Земля похитил нашего ребёнка...”, – вспомнила я. Она же растянув свои красивые, в отличие от прочих инопланетянцев, полные губы в некоторое подобие улыбки, произнесла, не разжимая уст:
– Мы знаем, ты малыша не похищала. Этот глупыш сам забрался под твой письменный стол. Он сам виноват.
Она была неподвижна и не шевелила губами. Её голос просто сам по себе пел в мой голове. “Мне это всё таки снится” – подумала я, а её голос пропел, будто в ответ моим мыслям:
– Нет, тебе это не снится! Всё это взаправду.
– Но тогда где я? Где всё? – спросила я опять мысленно.
– Ты сейчас в лимбе!
– “В лимбе”? – удивлённо воскликнула я, – Что значит “в лимбе”?
– Так вы называете место пребывания тех, кто не попал на тот свет по независящим от него причинам.
– Мы называем? – воскликнула я удивлённо,– Да я в первый раз слышу такое слово!
– Это неважно, что ты не слышала, – пропела она, – вот теперь слышишь: “в лимбе... в лимбе... в лимбе...”
– Да откуда ты это взяла?
– Из полного собрания глупостей вашего “человечества”
– Что это за собрание?
– Оно у вас называется “Википедия”.
– Вы лазаете по Интернету? Но как? У вас же нету компьютеров!
– А нам они не нужны! – пел её голос, – Интернетом заполнен эфир...
– Эфир? – переспросила я, – что это такое – “эфир”?
– Это всепроникающая среда, колебания которой проявляют себя как электромагнитные волны, – она провела вокруг себя рукой и добавила: – в том числе, как видимый свет.
Вокруг было очень светло, даже ярко, и я уже явственно видела их всех и даже сзади них, в дымке, различала кусты. Видно, эфир начал проявлять себя более явственно, и “лимб” стал больше походить на нашу Землю.
– Нам надо спешить, – сказала она, – нас могут искать.
– Кто? – спросила я.
– Наши старшие братья, – отвечала Мать Малыша.
– Мы сбежали, – сказала Розовая Врачиха и пояснила: – Нас распылили на атомы, но мы выкрали информацию и послали её всю на Землю, а здесь рекреатировались...
– Теперь же нам надо спрятаться, – подхватила её пение Мать Малыша.
– Где же вы можете спрятаться? – удивлённо спросила я?
– В морге, – отвечала Розовая Врачиха, – где у вас морг?
– Морг? – воскликнула я, и мурашки побежали по моему телу, – откуда я знаю, где у нас морг? – пробормотала я едва шевеля губами и спросила: – и ваще, где мы?
– Она же сказала: “Мы в лимбе”, – пропела Розовая Врачиха, но Мать Малыша её перебила:
– Не говори глупостей, я это не говорила, что “мы в лимбе”, я сказала: “Это она в лимбе”, – проговорила она, указав рукой на меня, – а нам надо пойти в морг, забрать там тех, кто лежит в лимбе и там переодеться.
“Во что они будут переодеваться, – подумала я, – если они голые, то им надо одеться, а не “переодеться”.
– Ты правильно рассуждаешь, – прочла Мать Малыша мои мысли, – мы должны поднять тех, кого вы называете “покойниками”, и в них переодеться.
– “Переодеться в покойников?! – изумлённо воскликнула я, – как это?
– Это вы их так называете, – повторила мать малыша. – название это не правильное. Мало кто из них на самом деле находится в покое. Большинство из них очень даже подвижны и суетливы.
“Ого, – подумала я, – она не только “Википедию”, она даже Хармса читала!”. Мне отчётливо вспомнилось одно место из его книги: “Покойники, – объясняли мне мои собственные мысли, – народ неважный. Их зря называют покойники, они скорее беспокойники. За ними надо следить и следить. Спросите любого сторожа из мертвецкой. Вы думаете, он для чего поставлен там? Только для одного: следить, чтобы покойники не расползались”. Тогда эти слова меня позабавили, а теперь мне сделалось страшно.
– Так где у вас морг? – повторила свой прежний вопрос Розовая Врачиха.
– Я не знаю! – воскликнула я, – Откуда мне знать?
– Где у вас тут больница? – спросила Мать Малыша, – в каждой больнице есть морг.
– А где мы ваще! – воскликнула я ещё раз и опять огляделась.
Теперь всё вокруг сделалось не таким-то уж ярким, видимо “лимб” или, как его там? –  “эфир” стали приобретать более реалистические черты, и я узнала места. Мы, оказывается, стояли посреди парка, у озера, почти на том самом месте, куда я принесла в рюкзаке малыша и “стартовала” с земли на летающую тарелку. “Больница... где больница?” – подумала я и вспомнила.
– Идёмте за мной, – сказала я инопланетянцам и, поманив их рукой за собою, пошла вдоль парка к дороге. Уже вечерело, вокруг не было ни души. “Лето же, темнеет поздно, значит, уже скоро ночь, – подумала я, – вот поэтому нет людей... А вдруг кто-то появился, а я совершенно голая, да ещё в компании иноплпнетянцев”. Опять холодок пробежал по моему телу, но другая мысль меня немножечко успокоила: “Инопланетянцы, я в парке голая... в компании инопланетянских существ... мы идём в морг, переодеваться в покойников... наверняка мне всё это снится”.
– Да не снится тебе! Я ж говорю, ты сейчас в лимбе, – услышала я, как в моём мозгу поёт голос Матери Малыша.
“Во, блин, они мои мысли читают” – подумала я.
– Конечно! Ты же вопишь на всю вселенную, – пропел в эфире мне её голос.
“Буду молчать” – подумала я.
– Вот и молчи!
“Как я могу молчать мысленно?” – подумала я и решила в уме просто проговаривать маршрут: “На дорогу... потом направо, к мосту... и т.д.”.
Мы вышли на улицу Орджоникидзе и пошли вдоль неё к речке Кимрке, потом перешли через мост вышли на улицу Кирова и свернули на улицу Пушкина. Где-то там, я помнила, была городская больница.
Когда мы уже подходили к старому, зашарпанному красно-кирпичному зданию, залатанного вставками из белого кирпича, с ветхим покосившимся штакетником, навстречу нам из здания вышел шатающийся человек в камуфляхных штанах, в смятых гармошкою сапогах и в неопределённого цвета куртке. Он шел, уставясь себе под ноги, наверное чтоб не споткнуться и не грохнуться в грязь, что-то напевал себе под нос и нас вроде как не замечал. Вдруг он поднял глаза увидал нас и воскликнул:
– Ууупс! Весёленькая компания!
– Иди себе, куда шел, по добру, по здорову, – сказала я ему, стараясь не быть слишком грубой.
Ой! Девчонка... Привет, красавица, – он смерил меня взглядом, с головы и до ног, и спросил недоуменно: – А одёжку-то где позабыла!
– Дома оставила, – ответила я, – тебе-то какое дело?
– Не-не-не. Я ничего... – пробормотал он, перевел глаза на моих спутников и спросил:
– А это что у тебя за обезьянки? Чувствую я уже очень хорош... Надо б поправиться...
– Это мои... – начала, было, я, но запнулась, не зная, что и ответить.
– Вижу, что это “твои”, а путь куда держите? – продолжал он приставать к нам с расспросами.
– В больницу, – ответила я, и указав глазами на обшарпанное здание, спросила: – это больница.
– Да, это больница, я там работаю, но вам нужна не эта больница, а Психуха на Звездыне (так в Кимрах местные называют улицу Звиргздыня).
– Это тебе надо туда, тока в наркологию, – обиженно ответила я.
– Ну, не обижайся красавица! – заговорил он, засияв вдруг улыбкой, – я здесь работаю. Чувствую, что я вам пригожусь. Чем вам помочь? Что у вас болит? В какое отделение вам надо? – засыпал он нас вопросами и прибавил:– Тока больница уже закрыта.
– А ты что тут делаешь? Ты что, правда здесь работаешь? – спросила я его.
– Правда. Чё мне врать-то?
– А где? Кем?
– Да я секюрити, охранник, сторож, одним словом. – сказал он и прибавил: – в покойницкой.
“Ну это ж надо ж! – подумало я – какое совпадение! Просто мистика какая-то”, – а вслух сказала:
– Нам как раз туда и надо!
Пьяный сторож покосился на моих спутников и спросил хмуро:
– Они что, трупы едят?
– Боже, сохрани, – ответила я, – им просто надо переодеться.


– А! Понятно, идите за мной, я дам вам халаты, в шкафу там их много... а то ходите тут голышом...
Он провёл нас через заднюю дверь в небольшой вестибюль усадил на скамейку и, указав рукою на шкаф в углу, проговорил:
– Вот, одевайтесь, там есть халаты... а я пока сбегаю домой, принесу бутылочку “всамделишной” (так в Кимрах местные ласково зовут самогоночку). Могу и вас угостить. Я – скоро....
Он исчез за дверью, а мои инопланетянцы сразу вскочили на ноги и ринулись к двери. Дверь была заперта на кодовый замок, но что такое код для моих прохиндеев. Через несколько секунд замок был взломан. Дверь открыта и мы вошли в морг. На больших оцинкованных столах лежало три трупа покрытые простынёй. Инопланетянцы сорвали простыни, швырнули их на пол, и я увидела, три нагих трупа. Это были молодая женщина, девочка-подросток лет восьми-девяти и маленький мальчик – на вид ему было лет пять шесть – не больше. Инопланетянцы забрались на столы, встали над трупами на четвереньки: Мама Малыша – над женщиной, розовая Врачиха над девочкой, а Малыш над малышом. Они наклонились, прильнули губами к их посиневшим губам и начали делать им, как мне показалось, искусственное дыхание. Вскоре и вправду  трупы задёргались, зашевелились и ожили. Инопланетянцы же наоборот, один за другим свалились со столов и превратились в какие-то бесформенные мешки. Женщина первая поднялась, села на стол и сказала мне голосом Матери Малыша:
– Собери оболочки в мешок.
– Какой мешок? Где? – недоуменно спросила её я, а она спрыгнула на пол со стола, и вынув из ящика в углу три мешка затолкала туда тела инопланетянцев. Потом она дала мешок с телом Розовой Врачихи – девочке, Малыша – мальчику, а сама, взяв мешок с телом Мамы Малыша, легко взвалила его за спину и пошла в выходу.
– Идите за мною, сказала она нам.
– Подождите, – остановила их я, – сторож сказал нам, что в шкафу есть халаты. Нам надо б одеться.
– Правильно, – не стала возражать женщина, – Леночка, ты, на этот раз, оказалась права.
Через некоторое время наша компания в белых халатах уже шла по Кимрам. Мне показалось, что сзади в эфире разнеслись истошные вопли!
Покойники! Покойники разбежались!
(Продолжение следует)

“ЧИТА-ДРИТА”

Наша компания из четырёх человеков в белых халатах уже шла по Кимрам. Мне показалось, что сзади в эфире разнеслись истошные вопли!
– Покойники! Покойники разбежались!
Мы прибавили шаг. “И правда что “разбежались”, – подумала я, и мне вдруг стало смешно. Однако засмеяться я не осмелилась, лишь засияла улыбкой. Впереди меня шла “Мать Малыша”, но была ли она теперь уже ею – это был не праздный вопрос. За нею семенили “Малыш” и бывшая “Розовая врачиха”... Все они несли за плесами больничные мешки с бывшими своими телами. Я стала пытаться рассуждать логически. Если они лежали в покойницкой, значит, они были уже все мёртвые... вопросы... вопросы: От чего они умерли?
Кем они друг дружке приходятся, или же они чужие? Как моим инопланетянцам удалось их оживить? А сами они что? Сдохли? А не снится ли мне всё это в каком-то затянувшемся кошмарном сне?
Когда мы перешли мост через Кимерку и прошли по улице Орджоникидзе несколько переулков, вдруг “Мать Малыша” (буду пока называть их пока что по-старому) резко повернула направо и пошла по петляющим улочкам между ветхими деревянными домиками. Это уже походило не на город, а на заброшенную старую деревню с покосившимся штакетником и кустами отцветшей сирени, наваливающимися на заборы из горбыля.
– Куда мы идём? – крикнула я вслед “Матери Малыша”.
Она ничего не ответила. Тогда я крикнула немного громче:
– Вы хоть знаете, куда вы идёте?
“Мать Малыша” остановилась обернулась ко мне и ответила:
– Конечно же знаем... Домой... Куда же ещё?
– А где у вас дом? – спрашиваю.
– Здесь, недалеко уже осталось... скоро придём, – сказала она, повернулась, и мы продолжили путь следом за нею.
Я хотела, было, привести их к себе на дачу, благо, что сейчас, кроме меня, там никого не должно было быть. Папа со своей сожительницей – Мариванной – был заграницей, в командировке, а я некоторое время оставалась одна, предоставленная сама себе, но “Если у них есть здесь свой дом, то, конечно, логичнее будет, если они отправятся именно туда, – подумала я, стараясь продолжить логичные рассуждения, – но, если они помнят, где этот дом находится, то значит они не умерли... то есть... умерли, но ожили... воскресли?” Я совершенно запуталась. Ещё я обратила внимание на то, что “Мать Малыша” перестала мысленно отвечать мне на мои мысленные вопросы. ”Интересно, а куда тогда подевались мои инопланетянцы”, – подумала я. “Мы спрятались затаились уголках их подсознания, как вы называете это место...”, – тихо пропел в мой голове до боли знакомый голос.
И вдруг женщина повернулась ко мне и говорит:
– Всё. Мы пришли... вот он, наш дом.
Я увидела небольшой ветхий домишко в глубине заросшего сада. К тому же он был весь обугленный снаружи, будь то бы перенёс недавно пожар, который быстро успели залить.
– Это ваш дом? – спросила я недоуменно, будто бы засомневалась в её словах, – А почему он весь чёрный.
– Кто-то его поджёг, – отвечала “Мать Малыша” каким-то подозрительно обыденным тоном, будто речь шла о чем-то случающимся чуть ли ни ежедневно.
– Поджег?! – ужаснулась я, – кто это мог? Зачем?
“Мать Малыша” пожала плечами и пояснила:
– Мы все были дома и ещё спали. Кто-то рано утром подкрался, подпёр входную дверь снаружи колом, облил двери и стены под окнами бензином и поджег. Нас спасло то, что пожарные быстро подъехали, да к тому ж начался сильный ливень. Пожар быстро залили, но мы все угорели, и нас отвезли в больницу. Очнулись мы уже в морге на железном столе... ну, дальше ты всё знаешь – сама видела... – она помолчала немного и вдруг проговорила: – Спасибо тебе... ты нас спасла.
– Как я спасла вас? Чего я видела? – спросила я, ничего по сути не понимая.
– Это я должна спросить, что ты видела и сама, как оказалась в морге?
Я не знала, что и ответить и ждала какой-то подсказки, но её всё не было...
– Что у вас там, в мешках? – наконец, решилась спросить я её и вдруг явственно услыхала у себя в голове тихое пение: “Молчи. Ничего не смей о нас говорить!”.
Я замолчала, а “Мать Малыша” опять пожала плечами:
– Не знаю... сейчас посмотрим...
Она скинула с плеча мешок, развязала его, заглянула внутрь и вдруг, поморщившись, высыпала на траву какой-то серебристый прах. Похожий на золу из печи...
Это, наверное, наш пепел? – сказала она удивлённо и, подумав минуту, поправилась: – или пепел от нашей одежды, которую в больнице сожгли.
Потом она таким же образом опорожнила остальные мешки и сказала:
– И тут пепел какой-то... – потом вдруг встрепенулась, будто бы что-то вспомнила, и говорит: – Да что мы тут все стоим? Пойдёмте скорее в дом!
Она сорвала бумажку с печатью, которой была заклеена не запертая дверь, и мы все вошли внутрь. Внутри домик не выглядел таким зашарпанный и обгоревшим, как это было снаружи, больше того, он был ухоженный и очень даже приятный и интересный, обставленный старинной мебелью, увешанный по стенам картинами и разного рода предметами старины и прикладного искусства: масками, расписными дощеками и разного рода красивыми безделушками не понятного назначения и происхождения.
“Мать Малыша” встала на цыпочки, открыла печную заслонку, потом присела у печной дверцы на корточки и быстро развела в печке огонь. Когда огонь загудел в печи, она поднялась на ноги, сняла с себя больничный халат, скомкала и, опять открыв дверцу печи, стала заталкивать его туда, чтобы сжечь. При этом она повернулась к нам и приказала: давайте, быстро все раздевайтесь – это всё надо сжегчи! Плохая примета – держать в доме одежду из морга...
Мы, испугавшись, тут же разделись и отдали ей свои халаты, оставшись опять совсем голяком. Мне сделалось как-то неловко, и я сказала “Матери Малыша”:
– Прости... то есть, простите. ааа... эээ...
Зови меня Натэлла, – перебила она меня и добавила: – и давай, будем на “ты”.
– Натэлла, – сказала я, повторив за ней красивое слово, и вдруг ляпнула: – какое красивое инопланетянское имя...
Нателла вздрогнула посмотрела на меня и говорит:
– И совсем не инопланетянское, а грузинское имя, по-русски значит – Светлана.
Потом она помолчала чуть-чуть и говорит:
– Впрочем, сейчас для нас Грузия – это уже иная планета.
– Так вы, что, грузины? – осведомилась я.
– Нет, – покачала она головой, – мы не грузины, а курды, но родом я из Грузии. Я сбежала оттуда тогда, когда курдских девушек начали там похищать и вербовать в террористки...
– Нателла, а можно мне во что-то одеться?
– Ну, ваще-то мы по дому всегда так ходим, но если тебе непривычно, то я сейчас тебе что-нибудь подберу.
Она порылась в большом старинном шкафу и достала мне оттуда какую-то красивую маечку, которая была достаточно длинной, чтобы сойти за короткое платьице. “Хоть без трусиков, но и на том спасибо”, – подумала я, а она, словно прочтя мои мысли, сказала:
– Трусиков я тебе не дам, просто потому, что их у меня нету... не признаю я всё это!”
Потом она надела на своего мальчишку короткие штаны на одной лямке с огромной пуговицей на животе и с подвёрнутыми штанинами, которые были ему явно “на вырост”, а девчонке – маечку, почти такую же, как у меня только ещё покороче, так что она едва прикрывала ей попу. При этом она мне их представила:
– Мальчишку зовут Шурыня (в крещении – Александр) – он мой сын. Кто его отец, знаю, но не скажу – такой уговор. Фамилия у него, как у меня: – Кудиани, а девчонку зовут Томочка Мурмулёва. Она внучка Мурмуля – его все здесь зают.
– Мурмуль её дед? – удивилась я, – Я тоже его знаю, но не знала, что у него есть внучка.
– У Мурмуля две внучки: она, вот, и ещё Зинка Мурмулёва, – сказала Натэлла. У Томочки мать, она мурмулёва дочка была, умерла в позапрошлом году от передоза, поэтому Мурмуль отдал её мне под опеку, он считал, что я лучше, чем он её воспитаю, а вон, как оно вышло... А Зинка, дочь его сына, уже большая – “восемнадцать ей уже”, как в песне поётся, и она живёт с Мурмулём. Вернее, она ночевать к нему только приходит и то не всегда, а днём всё сама по себе где-то гуляет, как кошка, шляется – вся в мать...
– А где её мать? – спросила я.
– Матери у неё уже нету. Муж её порешил – Зинкин отец. А отец Зинки, сын Мурмуля, – сейчас в тюрьме. Он свою жену, её мать, топором её зарубил...
– Как это? – воскликнула я, – Как “топором зарубил”?! Как это так? За что?
– Да очень просто, – пожала плечами Натэлла, – пришел с работы домой и застал жену с соседом в постели. Взял топор и зарубил обоих. Потом пошел в полицию, милиция тогда ещё она называлась, и сам сдался. Как адвокат ни старался, восемь лет ему всё же впаяли...
Потом Нателла усадила меня и детей за стол и стала рассказывать о себе:
Я позволю себе дальше пересказать её рассказ от своего имени, присовокупив то, что я потом узнала о ней от других.
Нателла хорошо очень пела, и часто напевала себе под нос песенку из кинофильма Данелия “Мимино”: “Чито грито, чито маргарито, да...”. Поэтому кимряки и прозвали её Чита-Дрита, и я так дальше и буду её называть.
Появилась в Кимрах Чита-Дрита давно. Говорят, её привёз сюда художник Валентин Хрущ совсем ещё девчонкой то ли с Одессы, то ли откуда-то с Кавказа. Сначала она жила у Хруща в избушке, но потом он купил ей этот вот домик, в Заречье, на самом краю Кимр.
Звали её, как я уже сказала, – Натэлла, фамилия – Кудиани. Кудиани по-грузински значит “ведьма”, буквально – “хвостатая”... Она увлекалась йогой и делала упражнения, как правило, у себя в саду, в обнаженном виде. Я много раз её видела там совершенно голой, и просто любовалась её телом. Фигура у неё была изумительная: стройная, мускулистая, без единой жиринки, с маленькими крепкими грудями и с небольшими круглыми ягодицами. Самое же интересное то, что у неё действительно копчик меж ягодицами был слегка удлинённым и напоминал маленький хвостик.
Надо особо отметить, как она одевалась и разгуливала по Кимрам. Это было нечто причудливое и экстравагантнео. Никто не видел её никогда в джинсах или футболке, или даже просто в чём-либо простом и обыденном. Обычно это была длинная складчатая юбка ниже колен из пёстрой воздушной ткани, кружевная блузка с рюшечками и воланчиками, причём всё это надевалось ею прямо на голое тело. Никакого нижнего белья, ни трусов, ни лифчиков, она не признавала – их у неё попросту не было. Бусы, ожерелья, монисто и тому подобная, часто самодельная, бижутерия в изобилии звенела у неё на шее. Браслеты, цепочки и разные фенечки теснились на её запястьях и щиколотках. Перстни и кольца украшали её пальчики. Когда было холодно, на ногах у Читы-Дриты были модельные сапожки производства местных кимрских башмачников. Иногда она была обута в кожаные, расшитые бисером чувяки, часто же, она была совсем босиком. Верхняя сторона обеих ступней и тыльные стороны ладоней у неё были разрисованы затейливыми узорами на индийский манер. На плечах бёдрах на груди и в паху красовались искусно сделанные татуировки. Иногда можно было увидеть, как она с вёдрами, висящими на коромысле, перекинутом через плечо, в полушубке и шелковых шароварах бежала к колонке по снегу совершенно босая. Может быть именно из-за этих нарядов кимряки считали её чокнутой, крутили себе у виска пальцем и кричали с усмешкой ей вслед: «Эй, Чита-Дрита! Ээй!»
На какие средства она жила, тоже было неясно. Злые языки шептали, что она занимается проституцией, но это было совершеннейшая неправда и клевета! Все, кто знал её чуть поближе, дружно уверяли, что никто, никогда и ни за какие деньги не сможет заманить её в постель. Если же какой-то наглец и пытался приблизиться к ней с подобным предложением, то она, никогда не лезшая за словом в карман, разражалась такими художественными ругательствами, сыпала такими изощрёнными проклятиями, приправленными кавказским перцем, что негодяю ничего не оставалось, как быстро бежать и впредь, завидя её, переходить на другую сторону улицы. Невзирая на то, что по природе своей она была пугливой и необщительной дикаркой, Чита-Дрита быстро вошла в круг кимрского «бомонда» – художников, артистов, коллекционеров, поэтов, любителей старины и других подобных ей персонажей «со странностями». Она часто и с удовольствием позировала местным художникам, благо, что живописная внешность её к этому весьма располагала, и некоторые ей за это неплохо платили. Я сама рисовала её несколько раз. Если же какому-то художнику недоставало средств на такую натурщицу, то она могла позировать ему и бесплатно, лишь бы она считала его талантливым и достойным поддержки. Тогда она не только позировала ему безвозмездно, но и сама поддерживала его материально плодами со своего сада и огорода.
Чита-Дрита была художницей и писала картины. Как и многие кимрские самодеятельные художники, писала она масляными красками на оргалите, который предварительно грунтовала олифой. Вообще, она себя считала в первую очередь художницей, а потом уже всё остальное. Тематика её картин не отличалась разнообразием, зато все они, как и она сама, были залихватски экстравагантны, Это были либо фантазийные пейзажи, подсмотренные ею где-то во снах, в волшебных джунглях экзотических стран, которые она видела в своих «отлучениях», как она называла медитации, которым ежедневно предавалась, сидя зимой у себя дома, а летом в своём густо заросшем тенистом саду. Часто это были автопортреты в виде сказочных красавиц и портреты легендарных красавцев, написанных так же на фантазийных фонах. Её картины, как и у многих других кимрских художников мало кто покупал, поэтому она время от времени их просто раздаривала, иначе бы её убогое жилище оказалось бы со временем битком набито размалёванными кусками оргалита. Впрочем, у Читы-Дриты было несколько поклонников её творчества из Москвы, которые считали её очень талантливой. Они, изредка наведываясь к ней, в Кимры, покупали у неё по несколько работ за приличную по тем временам сумму, равную примерно месячной пенсии кимрского пенсионера, за каждую работу. Тогда у неё был праздник. Она приглашала к себе близких друзей, накрывала стол из грузинских блюд, которые отменно готовила сама, и раздаривала картины, которые не выкупили поклонники. Часто с нею расплачивались масляными красками, олифой, кистями и оргалитом.
Интересно отметить, что после этого случая, с пожаром, больницею, моргом воскресением и подселением инопланетянцев, тематика её картин заметно изменилась, Вместо фантастических джунглей, сплетённых лиан, причудливых тропических цветов у неё стали появляться просто космические пейзажи со звёздными небесами, планетами, с сияющими солнцами, галактиками и чёрными дырами, которые по великолепию, в прочем, не уступали, а даже во многом превосходили её прежние опыты.
И ещё следует рассказать об одном: как появился на свет Шурыня.
Однажды, к ней с низменными предложениями подкатился местный участковый, который недавно разошелся со своею женой и перебрался жить в общежитие. Чита-Дрита, с присущим ей кавказским темпераментом ему отказала в грубо-художественной форме, и оскорбленный ухажёр стал угрожать ей, что проверит её прописку и посадит за нарушение паспортного режима и тунеядство. Подступив к ней ещё пару раз, этот мент действительно, было, написал протокол и уже собрался отправить его в суд на рассмотрение.
Тогда Чита-Дрита стала вдруг реже появляться на людях, перестала принимать посетителей и, бывало, неделями не показывала носа из своего домика. Большинство из знавших её кимряков на это даже не обратило внимания, а совсем близких друзей у неё было мало. И вот, через несколько месяцев этот же участковый опять завалился к ней в гости,
но тут оказалось, что в доме у Читы-Дриты завёлся малыш, и она теперь молодая мама, а одинокую мать, даже по самым строгим советским законам, а тем более в наше новое время невозможно привлечь за тунеядство. Откуда, точнее сказать, от кого этот малыш произошел никто не знал этого точно. Хрущ, который больше всех принимал участие в её судьбе, к этому времени умер, а никто так, как он больше к ней не был приближен. Генетического анализа никто не предлагал, да и кому бы это было надо? Поэтому тайна сия так и осталась тайной. Мальчика крестили в Кимрской церкви и нарекли Александром, в народе же все его стали звалть просто – Шурыня.
Тем не менее, участковый этот не унимался и от угроз «привлечь» Читу-Дриту за тунеядство, он стал угрожать ей лишением родительских прав. Эта дикарка, вместо того, чтобы испугаться и хотя бы чуточку присмиреть, опять при всём честном народе распалилась на него праведным материнским гневом и снова стала сыпать изощрёнными восточными проклятиями. Среди прочего, говорят, будто бы ею произнесены были такие слова: «чтобы вода унесла твоего ребёнка!». И надо же было такому случиться, что не прошло и пары недель, как сынок участкового утонул, купаясь с мальчишками в Волге. Все, знавшие это, в страхе притихли и ещё больше стали опасаться её, а безутешный отец утонувшего мальчика, уверенный, что причиной трагедии была она – эта проклятая ведьма, замыслил ей отомстить.
Через неделю-другую дом Читы-Дриты, оказавшись подпёртым снаружи, вдруг вроде как сам по себе загорелся. кто-то увидал пламя, вызвал пожарных, но пока пожарные ехали, с севера нашла вдруг чёрная туча, разразилась гроза, и начался такой ливень, что, к приезду пожарной команды, огонь в основном был потушен, так, что пожарным под проливным дождём оставалось только привезённой с собою водой удалить лишь остававшиеся кое-где дымовые струйки. Дом от огня почти что не пострадал, лишь чуть-чуть закоптился снаружи, но угоревших Читу-Дриту с детми, отправили в больницу, где их и признали умершими и положили в мертвецкую.Дальше вы сами всё знаете.
В пожаре тогда эксперты обвинили саму грозу, спасшую жильё Читы-Дриты. После этого случая участковый уже её не донимал, суеверные соседи постарались свести с ней контакты к минимуму, да и она сама стала меньше разгуливать по улицам и общаться с людьми.
Рассказывали про неё ещё такую историю: В каком-то очередном несчастье, случившимся в Кимрах, опять обвинили её. Поговаривали, будто бы это она «навела» ту напасть своими погаными чарами. Тогда местные парни решили пойти и отметелить её «чтоб впредь неповадно было». Собрались они десятка с два человек, с палками и ремнями, стали на улице перед её крыльцом и кричат: «Выходи, Чита-Дрита!». Она вышла, встала прямо, расставив ноги и, уперев руки в боки, спросила: «Ну! Чё вам надо? Чего вы пришли?» Парни опешили от такой наглости, и один из них отвечал, едва шевельнув языком: «Бить...будем...». «Ну, если пришли бить, так бейте, – отвечала она, – чего ж вы не бьёте?» И тут один из них вдруг, как ударит другого кулаком в морду. Тот – набросился на него – и давай его бить в ответ. Тут же и все остальные, что их тут было, принялись избивать друг друга да так, что через десять минут половина из них валялась уже на земле, а оставшиеся, те, что были покрепче, подняли их, словно пьяных, и развели их по домам. После этого к ней уже редко кто осмеливался сунуться.
Шурыня же рос, как говорится, не по дням, а по часам и уже к двум годам сбегал со двора и разгуливал в одной рубашонке с голой задницей по зареченским переулкам. Его отлавливали, возвращали матери, укоряли её, что она не следит за ребёнком, но через пару дней его опять видели на задних дворах, продирающегося через крапиву или ловящего головастиков в пруду за околицей. Рос он отъявленным шалопаем. На нём всегда было минимум одежды: зимой – какой-нибудь зипунчик, подпоясанный солдатским ремнём, перешитые из взрослых широкие штаны, заправленные в валенки да шапка-треуха, нахлобученная на глаза; летом – на нём были только лишь шорты или комбинезончик на вырост и какая-нибудь большая причудливая шляпа. Да! На голову своему Шурыне Чита-Дрита непременно надевала какую-нибудь шляпу: иногда соломенную, иногда тряпичную – реже – фетровую, но всегда необычную, добытую неизвестно из какого музея или какой костюмерной. Когда я приходила к ним в гости, Шурыня и меня донимал своими назойливыми, хотя и беззлобными приставаниями: подбегал, хватал меня за ноги, прижимался ко мне, забирался ко мне на колени, когда я садилась за стол или же на диван, лез целоваться, задирал мне подол моего платья и подглядывал под него, будто что-то необыкновенное ожидал там увидеть... Одним словом, как сейчас говорят, всячески меня домогался...
(Продолжение следует)


“РУССКАЯ РЕЗЕРВАЦИЯ”

Как-то, оставшись одна, решила я прошвырнутся по Кимрам. Стояла июльская жара, поэтому я была в одном только простом лёгком сарафанчике, коротеньком выше колен и без рукавов, надетом прямо на голое тело, и босиком. Дошла я до рынка, потом мимо кимрского Преображенского Собора прошла и, когда я добрела до автостанции, меня вдруг окликнули по имени:
– Леночка! Привет! Вот так встреча! Как ты тут оказалась? – заговорили наперебой какие-то странно одетые мужчина и женщина.
Я не сразу признала в них моих бывших учителей из лицея: Береслава Ярославовича – нашего учителя старославянского, и Елену Сергеевну – учительницу русского языка и литературы. Я закончила лицей совсем недавно, и всего две недели назад я видела их в последний раз на выпускном, и мне тогда казалось, что школьные мои годы уплыли куда-то в небытие, навсегда. Обычно они были одеты строго: костюмчики там, пиджачки, белые рубашки... а тут на них какие-то сермяжные рубища. На Берславе – штаны, похожие на старинные портки, на Елене Сергеевне – холщовая юбка до пят... одним словом – маскарад на каком-то этническом фестивале. Я вытаращила глаза, заулыбалась и говорю:
– Вот те раз! Я? Я здесь живу? А вы-то откуда здесь?
– Ты здесь живёшь? – удивилась Елена Сергеевна, – А я думала, ты москвичка. У вас же на Таганке квартира... – но я, перебив её пояснила:
– У нас здесь под Кимрами дача, а здесь я гуляю... вот на рынок... на толкучку ходила, смотрела, что продают. А вы как тут оказались?
Мы поприветствовали друг дружку, потом обнялись, расцеловались по три раза, и я вопросительно на них уставилась.
– Мы в экспедицию едем. – ответил, сияя своею обворожительной улыбкой, Береслав.
– В экспедицию? – удивилась я, не поверив, – А чего такого интересного может быть в этой глуши, чтоб ехать сюда в экспедицию?
– Это не глушь, Леночка, – проговорила, понизив голос до шепота, Елена Сергеевна, – Кимры – это ещё не глушь, – а вот места в которые мы направляемся, действительно настоящая дремучая глушь!
– Там чудеса, там леший бродит, – проговорил всё так же улыбчиво Береслав и, усмехнувшись, продолжил: – русалка на ветвях сидит...
– “Русалка”? – перебила я его со смехом – Там что, море есть? Лукоморье отсюда ой, как далеко!
– Там не море, а болота кругом, – сказал Береслав, а сам достал свой смартфон и смотрю – он номер какой-то набирает.
Приложил к уху и ждёт. “На Лукоморье, – думаю – что ли звонит?” Вижу, ему ответили. Он отодвину смарт от уха, приложил краешек к губам и говорит:
– Борис Витальевич? Здравствуйте! Это Медведев, Береслав Ярославович, леночкин бывший учитель Вас беспокоит. Вы не будете против, если мы с Еленой Сергеевной возьмём Вашу дочку на пару дней с собой в экспедицию.
Это, оказывается, он взял да и моему отцу позвонил. Потом он поговорил с ним немного и мне свой смарт протягивает:
Я взяла телефон, говорю;
– Приветик, папуль, как ты там?
– Нормалёк, – отвечает, – А ты?
Ну поговорили мы с ним немного, и в конце папа сказал:
– Слушайся Береслав Ярославича и Елену Сергейну и прилично себя веди. У тебя деньги есть? За всё плати сама – не будь никому в тягость. Будь умницей!
– Ладно, папуль, ты же знаешь: какая я у тебя умница, – ответила я и нажала отбой.
Я отдала смарт Береславу, и мы пошли к автостанции. У кассы мы с Береславом немножечко попрепирались, кому платить за билет, и я, настояв на своём, купила себе билет сама. Автобуса ждать пришлось совсем не долго, и скоро мы уже катили по разбитой пыльной дороге меж давно заброшенных колхозных полей. Потом пошли леса, потом снова поля и леса. Автобус сделал несколько остановок в глухих деревнях, и солнце давно перевалило за полдень, когда мы доехали до деревни Стоянцы. Это была конечная остановка, и дальше нам надо было идти пешком. Несколько часов мы пёхали до деревни Спас на Сози, с заброшенной каменной церковью посередине. Оттуда по навигатору на смартфоне у Береслава мы направили путь к озёрам, разбросанных посреде болот. Время от времени под ногами начинало хлюпать, и нам приходилось по команде электронной помощницы сворачивать то вправо, то влево, и, наконец, электронная помощница в недоумении вовсе замолкла.
Солнце уже начало клониться к закату, когда мы увидели озеро, заросшее камышом и торчащими повсюду, бархотками аира, похожими на эскимо. Мы пошли вдоль топкого берега, не приближаясь к воде и, наконец, вошли в еловый лесок. Некоторое время мы шли меж елей и можжевельников. Лес делался всё гуще, ели стояли всё чаще и всё дремучее. Солнце уже окрасило макушки елей оранжевыми всполохами, редкие опушки подёрнулись дымкой тумана, и мы вышли на большую поляну, на берегу озера. Вдруг мы увидали людей.
Это были три молодые девушки очень странного вида. Красивые, со светлыми распущенными волосами, струившимися по спине и плечам, с венками на головах и ожерельями из полевых цветов на шеях, они были похожи на сказочных русалок, и, наклонив головы, что-то высматривали в траве. Я вздрогнула, и сердце моё заколотилось. Одна девушка была в светлой рубахе без рукавов из белёного домотканного холста, с подолом, подоткнутым под тонкий пеньковый поясок сплетённый в виде косички. Вторая, спустив рубаху свою с плечей и с груди, была по пояс обнажена, рубаха висела на ней словно юбка. Третья же была полностью голой и, присев на корточки, раздвигала руками высокую некошеную траву, словно там что-то искала.
Витаю вас, лады-красавы, – обратился к ним Береслав, воссияв своею обворожительной улыбкой, – не скажете ли, где сейчас Светозар?
Девушки распрямились, оборотились сперва на нас, а потом, показав руками на берег озера, наперебой заговорили:
– Ныне свет Сетозар на требе...
– Тамо, за езером... На капище Купалы...
– Грядите по нас... мы покажемо...
Оне поднялись и направились к озеру, а мы пошли следом за ними. Я, улучив момент, наклонилась к уху Береслава и тихо спросила его:
– Береслав Станиславыч, а кто это такие? Откуда оне здесь взялись?
– Это берегини. Оне помощницы при купальных праздненствах, – пояснил он и спросил меня: – Ты хоть знаешь какой сегодня день?
– Знаю, – ответила я, – сегодня 6-е июля...
– Сегодня праздник большой – святая ночь накануне Купалы – одного из самых почитаемых славянских праздненств. Живущие здесь берендеи или родноверы – кто как из называет – устраивают в эту ночь комлания, купания, прыгание через костёр, приятие Костромы...
– Я чего то такое слышала, – ответила я и добавила: – мы же это у Вас и проходили.
– Вот именно! – с усмешкой сказал Береслав и добавил – “Проходили”! Прошли да забыли!
– Я помню! – соврала я, чтобы не ударить лицом в грязь, и спросила: – А откуда они здесь взялись? Откуда приехали?
– Так они здесь живут, – отвечал Береслав, – оне местные, их тут много...
– Местные? – удивилась я, – А где у них дома? Они где живут?
– Здесь, в лесу и живут, меж озёрами. У них есть и дома, и землянки, и селища, и капища, и кузня своя, и поля, и скотина – всё есть.
Меж тем, мы подошли к берегу и, в надвигающихся сумерках, я увидала множество людей, стоящих в воде: кто по щиколотки, кто по колена, кто по грудь, кто по пояс. Это были и мужчины, и женщины. Они были все совершенно голыми, как и берегини в венках и цветочных ожерельях на шее. Наши берегини, на которых оставалась ещё какая-то одежда, тут же сняли её с себя. Та, что была в рубахе, стащила её через голову и швырнула в траву, а другая, полуодетая в юбку, спустила её вниз себе под ноги и, перешагнув через неё, направилась легкой походкой к воде.
Береслав опять наклонился ко мне и сказал тихо мне на ухо:
Поздно уже искать Светозара – завтра найдём. Уже начинаются купания и пускание венков. Раздевайся.
При этом, сам он снял рюкзак и стянув с себя свою вышиванку, стал раздеваться. Следом за ним начала раздеваться и Елена Сергеевна. Я сперва, было, смутилась: “как я разденусь, когда у меня под сарафанчиком нет ничего?”, но оказалось, что и у Елены Сергеесвны платье было на голое тело, да и Береслав не был обременён лишней одеждой. Он снял с себя всё. Запихал одежду себе в рюкзак, а Елена Сергеевна аккуратно сложив своё платье, упаковала его в свой рюкзачёк и, протянув руку ко мне, проговорила:
– Давай, Леночка, свой сарафанчик, я к себе положу, чтоб не потерялся.
Я, поборов смущение, разделась догола тоже и отдала свою единственную одёжку Елене Сергеевне. Она засунула мой сарафан себе, и Береслав с Еленой повесили свои рюкзаки на нижние ветки одиноко стоящей ели, и все мы пошли к воде.
Я тщетно пытаясь отвести свой взгляд в сторону от Береслава, сказала ему:
– Этот праздник называется “Купала” потому, что во время него надо купаться?
Береслав усмехнулся и отрицательно покачал головой:
– Нет, – сказал он, – наоборот, слово “купаться” произошло от купальских купаний. На самом деле корень этого слова, “купа” означает: “куст”, “купина” “вкупе” – то есть, нечто собранное вместе, в “куп”, в толпу. В этот день наши предки собирались вместе, чтобы совершить всем вместе, вкупе, совместные купальские обряды... – он говорил, а я, склонив голову, невольно, но с любопытством его разглядывала с головы и до ног.
Невысокий, крепкий, с широкой мохнатою грудью, с заметным волосатым животиком и мускулистыми ногами, похожими на точёные ножки рояля, покрытые густыми тёмными волосами. Его довольно крупный член смиренно глядел в траву, словно хотел увидеть там что-то, и слегка покачивался при каждом движении. Мне его нагота показалась, совсем не срамной, а вполне даже уместной и, ежели уж и не слишком красивой, то, вполне можно сказать: достаточно привлекательной.
–.. .собраться в купину, купами и парами, потом скрыться за купиною и там уже совокупиться парами, быть вкупе, вместе... – расслышала я последние слова его лекции о Купале.
Вот уже небо совершенно померкло, и по нему рассыпались бесчисленные звёзды. В это время к нам подошли три наши нагие уже берегини, которые первыми встретили нас, надели всем нам на головы и на шеи венки, и дали в руки берестяные туески, похожие на маленькие плотики, украшенные мхом и полевыми цветами. Потом оне поднесли нам в берестяных чашах какой-то пахучий напиток. От него шел пряный запах болотной тины, перемешанный с ароматом душицы и валерианы. На вкус он напоминал травяной чай с имбирём, которым поил нас кимрский самогонщик Мурмуль "Ангел Мой", о котором речь пойдёт ещё впереди. Я, целый день мучившаяся от жажды, отпила сразу изрядную толику, и у меня в голове всё закружилось. Перед глазами у меня поплыли белёсые светящиеся то ли огни, то ли тени. Но ощущение было великолепное, и радость разлилась во всём моём теле. От смущения или от какой бы то ни было неловкости не осталось даже следа. Появилось какое-то непостижимое чувство сладостной эйфории.
И тут я вдруг услыхала какое-то сладостное пение, похожее на птичий щебет, и поющие голоса в мой голове, “Где я такое слышала?” – подумала я, и вдруг вспомнила: так пели мои инопланетянцы, когда вернули меня со своего корабля на нашу грешную землю. “Это что, снова лимб?” – мелькнула у меня в голове беспокойная мысль, а голоса запели: – “Да, это лимб... лимб... лимб... а ты сейчас в лимбе! Следуй за нами, мы тебе скоро всё разъясним, – звали меня голоса, а всё вокруг стало мне казаться каким-то призрачным и нереальным.
Какие-то люди меня взяли под руки, и все мы, вместе с берегинями, берендеями, купальницами и прочими родноверами двинулись в воду, неся перед собой цветочно берестяные дары. У некоторых в руках были горящие свечи. Они, один от другого, зажгали мшистые дары на берестяных плотиках, и озеро осветилось мистическим светом. Купальщицы и купальщики пускали их перед собой по воде.
ошла в воду и сперва даже не почувствовала её, настолько она была приятной и тёплой. Я с наслаждением осязала ногами песчанное, слегка заиленное дно, чувствовала, как постепенно погружаются в воду мои икры, колени и бёдра... Я с наслаждением ощутила, как омывыется водой моя девичья складочка между ног, моя попа, живот, грудь и спина... Я пустила свой плотик перед собой, слегка оттолкнув его прочь, и он закачался, отразившись в подрагивающей воде. Я погрузилась в воду полностью и поплыла, отогнав свой плотик подальше от берега, потом вернулась к Береславу с Еленой, которые, взявшись за руки, водили друг с дружкою в воде хоровод, состоящий из них двоих. Я не дерзнула разорвать их руки, в нерешительности стояла рядом, и не знала, что делать.
Вдруг я почувствовала, что меня кто-то взял за руки и потянул в сторону, Я обернулась и увидала вокруг себя несколько купальщиков и купальниц, которые увлекли меня в свой хоровод, водили по илистому дну, передавали друг дружке в каком-то замысловатом танце... несколько раз я оскользалась и падала с головою в воду, но меня тут же вылавливали и снова тащили в свой бесконечный танец.
Наконец, я кое как высвободилась из их игр, и тут увидала, что я потеряла Елену и Береслава. Я испугалась и метнулась к берегу их искать. Покинув воду, я сразу явственно почувствовала свою наготу и не знала, куда мне деваться, куда мне идти или бежать. Я потеряла не только своих учителей, но и ту ель, где мы повесили рюкзаки с нашей одеждой, и то место, где мы с ними расстались. Я стала метаться по берегу и то и дело натыкалась на нагие совокупляющиеся пары купальщиков, берендеев, купальниц и ещё непонятно кого. Некоторые мне казались разноцветными инопланетяцами, которых я видела на их корабле, а потом в том самом “лимбе”, рассказы про который мне внушала “Мать Малыша” и “Розовая Врачиха”.
В это время я увидала, что взошла полная луна, и стало светло, как днём. Однако это ничуть не помогло мне в поисках Береслава с Еленой. Я ходила по берегу туда и сюда и уже была почти, что в отчаянии, как вдруг я их увидала...
Сначала Елену. Она сидела за кустом бредняка, спиною ко мне, то ли на корточках то ли на кочке кукушкиного льна, и ритмично покачивалась. Я подошла ближе и увидала, что она сидит, совсем голышом, верхом на распростертом ничком так же совершенно нагом Береславе и ёрзает на нём туда и сюда, вперёд и назад, при этом ахая и тихо постанывая. В свете луны я видела их очень ясно, словно под увеличительным стеклом. Я явственно различала её опушенную по краям розоватую складочку, из которой то выползал, то опять в неё погружался, толстый жилистый стержень, и хлопал по ней тугими морщинистыми яйцами. Вот Елена наклонилась ещё вперёд, ещё теснее прижалась к Береславу своими грудями, и я увидела всё, и ниточку кожи в её промежности, и даже розовую звёздочку меж её ягодиц.
Мне сделалось не по себе. “Что я делаю? На что я пялюсь? Как мне не стыдно? – кляла я себя и, забыв обо всём на свете, шагала всё дальше и дальше, всё прочь от, совокупляющихся под купиною, бывших своих учителей.
Наконец, я снова попала в совсем незнакомое место. Тогда я остановилась, чтобы не оказаться слишком далеко от своих, и уселась прямо в прибрежный мох. Он был тёплый, прогревшийся за день, мягкий, как пух, и приятно ласкал мою попу. Мне стало приятно. Я обхватила колени руками, задумалась и не заметила, как заснула.


“СНЯТИ ПЕЧАТИ”
Я проснулась лёжа на правом боку, совершенно голая, на чём-то мягком, тёплом и влажном. Открыв глаза, я увидела пелену тумана, стелящегося над водою. Вода была гладкая, как зеркало, в ней отражался туман, и казалось будто в мiре вокруг меня нет ничего, кроме воды и тумана... Было хорошо и приятно, что не хотелось даже пошевелиться... Однако я заставила себя подняться, уселась и охватила колени руками. Мягкий зелёный мох ласкал мою голую попу, и было настолько приятно, что хотелось так сидеть вечно.
Я стала пытаться понять, где я, как я здесь очутилась и что со мной происходит? Как бывает, проснувшись, вспоминаешь только что приснившийся, но тут же забытый сон, зацепками, по кусочкам я принялась вспомнить вчерашнюю ночь и вчерашний день... Озеро, плеск воды... купаюсь.. купальщики... Купала... “Да! Я вчера купалась! – вспомнила я,– только где и с кем?” Я закрыла глаза, чтобы ничто мне не мешало, и задумалась: – “Купала... Купала... ночь на Купалу... огни... венки...”. И вот, мне начало вспоминаться: взявшись за руки с голыми купальщиками, девушками, парнями, я хороводом бегу по пояс в воде... кругом смех... пение... берегини... Берегини! Тут я вспомнила всё, начиная от полудня на автобусной станции в Кимрах, где я встретила своих бывших учителей, вплоть до вчерашней ночи когда я стал невольной свидетельницей того, как Береслав Ярославич и Елена Сергеевна бесстыже трахались под кустом прямо у меня на глазах. Я вспомнила всё так подробно и увидела всё так ясно, вплоть до звёздочки меж елениных ягодиц, будто это произошло только что...
“Да, понятно, но где я сейчас?” – думала я и боялась открыть глаза, чтоб не увидеть что-то такое, что могло бы смести мою негу и чувство сладостного блаженства.
– Будь здрава, дева-красава! – услышала я чей-то приятный мужской голос, показавшийся мне очень знакомым,
Я вздрогнула и открыла глаза. Передо мной, утопая босыми ногами во мху, стоял молодой, полностью обнаженный, мужчина, которого я никогда раньше не видела. Добрая улыбка светила сквозь его коротенькую, рыжеватую бороду. Серые глаза с лёгким прищуром смотрели на меня, как мне показалось, с лёгкой иронией, ежели не с насмешкой. Через плечо его висела кожаная торба. Я невольно уставилась на его крупный налитый член, и он показался мне притягательно красивым. В правой руке мужчина держал цыгарку, затягивался время от времени, выпуская синеватый дымок, и смотрел на меня будто испытывал что-то.
– Хочешь курнути? – спросил он меня протягивая мне цыгарку.
Я опешила и вытаращила на него в удивленьи глаза.
– Нет, я не курю! – ответила я и зачем-то добавила: – табак вреден, и никотин убивает...
– Это не табак, и здесь вовсе несть никотну, – сказал он, – это просто напросто травка – кунибканашка, она мозги просветляет...
– Это анаша? – спросила я и добавила: – Марихуана?
– Таких словес я не ведаю, это кунибканаша, – отвечал мне он, – на, попробуй сама! Курни!
Я встала на ноги и тут вспомнила, что я совершенно голая. “Стою тут перед пред незнакомым мужчиной, чё я делаю? – подумала я и снова уселась попою в мох. Обхватив руками колени, чтоб меньше было видно моей наготы, я жалобно уставилась на него. Он подошел ко мне, наклонился и поднёс к моим губам дымящуюся самокрутку. При этом я обратила внимание, как качнулся его мужской уд, словно пест колокола беззвучно ударившись об одно его бедро и о другое. Я ухватила самокрутку губами и жадно затянулась. Вкус был какой-то солоно-горько-кисло-сладкий. Я поперхнулась, и у меня кругом пошла голова. Всё поплыло пред глазами, и тут я услышала птичьи трели...
– Ну что, Лена, како оно тебе? Лепо? – спросил он меня певучим голосом, который я когда-то слышала.
– Лепо, – ответила я, на ведая, что и сказать.
– Тогда рцы ми, яко тамо мой малыш? – спросил он.
– Який “малыш”? – переспросила я его, с трудом вспоминая уроки славянского.
– Тебе ведом той малыш, якого похитила еси, – отвечал он.
Вдруг я вспомнила историю с инопланетянцами и Малышом так ясно, будто она произошла только что...
– Ведаеши ли, где он ныне еси? – спросил он.
Я кивнула головою.
– Он подселился в человеческого малыша, – ответила я и, сама не зная как и почему, добавила, – и твоя жена тоже...
Бородач, помолчал задумчиво уставив свой взор поверх елей, теснящихся вкруг болотного озера, потом посмотрел на меня и сказал:
– Лепо, ежели тако...
Он смолк на время, порылся в своей торбе, достал оттуда листоки сушеную травку, свернул самокрутку, Потом он достал из торбы огниво, высек огонь и закурил. Он затягивался с видимым наслаждением, а я спросила его:
– Ты имя мое веси, а како еси имя твое?
– Горазд имя мне, – отвечал он, глядя поверх моей головы на прибрежные ели.
Потом он помолчал снова, затянулся цигаркой, и опять протянул её мне. Я опять затянулась, испустив из себя клубы пахучего дыма. Птичьи трели в моей голове превратились в пронзительный свист, стоящий подле меня бородач, озеро, болото и лес, стоящий вокруг, не просто поплыли, а понеслись волнуясь и раскачиваясь, как будто их чем-то размыло. Несмотря на то, что я сидела на мшистой подстилке мне показалось, что я сейчас упаду не просто на землю, а полечу в пропасть. Чтоб не упасть, я почему-то поднялась и встала, расставив широко ноги. Мне показалось, что так я буду устойчивее. Я стояла покачиваясь и думала: ”За что я ухвачусь, если если вдруг начну падать? Уж не за него же...”, а добрый бородач мне улыбаясь сказал:
– Купальная нощь еще не кончилася еси, не желаеши по сокуповати ся со мною?
Сперва я не поняла смысла его слов и непроизвольно кивнула. Я разглядывала его ладную поросшую рыжеватым пушком, слегка покачивающуюся нагую фигуру и мысленно старалась вникнуть в смысл сказанных им слов. “О! Вы мои уроки славянского... – думала я – где вы еси?”. Вдруг я заметила, что его член, доселе висящий и направленный долу, заметно напрягся, набух и, встав параллельно земле, уставился на меня. Тут до меня дошел смысл его слов. Я замотала головой и сказала:
– Нет, добр человек, это никако нельзя!
– Что же тако? – переспросил меня он.
– Я ещё девственница, – призналась я, в тайне души сожалея об этом, уж очень приятен на вид был этот, совершенно чужой мне мужчина.
Горазд улыбнулся и приблизился ко мне вплотную, упершись своим мужеским удом мне прямо в пупок.
– Вот и добре! – сказал он ласково мне улыбаясь, – что еси наилепше распечатати ся в купальскую нощь?
Я опять помотала головой, сделала шаг назад и закачалась, едва не упав.
– Давай, красава, ложи ся на мшистое ложе со мной куповати ся...
Я сделала ещё шаг назад и повалилась попою в мягкий мох, словно в постель. Я захотела подняться опять, оперлась сзади себя руками в податливую мшистую подстилку и развела колени. Горазд, видимо, восприняв это моё невольное движение, как приглашение, устремился ко мне, встал на четвереньки и навис надо мною, упершись своими красивыми волосатыми руками в мох возле моих плечей. Я почуяла сладко-пряный запах его тела, и мне вдруг сделалось так приятно, словно меня укутали в теплое мягкое одеяло. Мне захотелось, чтобы он меня обнял, и я бы почувствовала мягкость меха, покрывавшего его грудь... но тут я почувствовала совсем другое: что-то твёрдое и упругое уперлось мне в промежность... оно задвигалось из стороны в сторону, потом вверх и вниз, и вдруг углубилось внутрь меня... Меня пронзила такая резкая боль, будто в меня воткнули острый нож. Я громко взвизгнула и задёргалась, а он ещё сильнее прижался ко мне и начал ёрзать туда и сюда и двигать во мне свой жезл взад и вперёд. Мне показалось, что я теряю сознание. Пришла в себя я когда почувствовала, как что-то густое и липкое стекает по моему животу... Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной на коленях и смотрит на меня с каким-то, как мне показалось тогда, виноватым видом. Приподнятый член его был весь красный, и я не поняла тогда сразу, что он был весь в крови... в моей крови.
– Восстани ныне, – сказал мне Горазд и, протянув руку, помог мне подняться.
Я встала на ноги и стояла покачиваясь, не осознавая толком, где я, кто я и с кем, и что со мной происходит... Туман стал рассеиваться, солнце выплыло из-за еловых верхушек, и стало заметно теплеть... Горазд снова порылся в своей торбе, свернул самокрутку и опять закурил. Пару-другую раз он дал затянуться и мне. Снова у меня всё в голове закружилось, и я услышала птичьи трели... Я почувствовала, как Горазд взял меня за запястье и повёл медленно куда-то.
– Куда ты меня ведшь еси? – вопросила я его, а но отвечал:
– Ко свет-Светозару, на капище Купалы веду тя. Ты же его хотела увидеть...
Я вспомнила, что Береслав поминал какого-то Сетозара, и с радостью с радостью направилась за Гораздом, надеясь там, на капище Купалы обрести своих учителей и свою одежду...

(продолжение следует)