Паломничество матери

…К часовне ее отвез сосед. Выторговал за свою услугу несколько ведер яблок, которые составляли весь урожай с ее сада. Обычно она делала из них варенье – на зиму. Но сейчас ей было все равно, а сосед так и предположил – если женщина в трауре, то не будет она о варенье на зиму думать. Попадают на землю фрукты, сгниют – зачем добру пропадать? Лет тридцать назад, в советские времена, он бы и думать так постеснялся, только не вынесло его сознание происшедшей в 1991 году встряски. Как не выдержала потрясения 1917 года нравственность его деда, который в конце тридцатых годов прошлого века написал донос на своего односельчанина. Из зависти к работящему человеку и страха перед новой властью.

…Поправив черный платок, медленно ступая по каменистой, в лужах, тропинке, спотыкаясь об торчащие из земли корни сосен, поднималась она к полуразрушенным стенам древней – пятого века – часовни. Расположенная на пригорке, видела когда-то часовня, как враги штурмовали близлежащую крепость, как сжигали ее раненых защитников в здании библиотеки, как гнали малодушных пленных – на чужбину, в рабство.… После каждого набега, боязливо озираясь, появлялся у двери часовни изможденный священник. Пепельные тени скользили по ее стенам. Чадили свечи, через световое окно в куполе устремлялись ввысь молитвы.…  Потом была большая война. Потомки пепельных теней участвовали в ней и вернулись домой победителями. На радостях взорвали часовню. Но вера не в камнях, кирпичах, бревнах или куполах. И уже дети участников большой войны продолжили жечь свечи перед искусно вырезанным на каменной стеле крестом.

Сейчас перед этим крестом – среди руин, под открытым небом, стояла на коленях женщина в черном платке и черном, заношенном, платье. Без слез молилась она за упокой души единственного сына. После большой войны произошла новая, поменьше и поважнее. Сын ее пошел на фронт добровольцем. Контуженный, он попал в плен и был замучен в первый же день. Тело его нашли солдаты из батальона, который контратаковал и отбил захваченную позицию.

Слух о гибели сына опередил майора, сержанта и трех рядовых, которые сопровождали закрытый гроб.

 – Одно знайте точно – наша артиллерия так их накрыла, что нам даже не пришлось никого добивать, – тихим и твердым голосом говорил майор мужу женщины в черном платке, а тот, после этих слов, заплакал и умер  на месте – в слезах. Жена оказалась сильнее. В ее роду не было беженцев. Майор уехал, труп мужа увезли в морг, а сержант с солдатами заступили в почетный караул – прямо в зале дома.

Ночью она подошла к гробу сына и попросила открыть крышку.

 – Не надо, мать, не надо тебе это видеть, – оттеснял ее молодой парень в форме сержанта, – порезан он, мать, весь порезан, изуродован. Приказ у нас… Завтра – похороны, министр приедет.… Вот тогда… Если даст разрешение.…  Ну, не можем мы, пойми ты…

И она поняла, что парни в военной форме боятся не приказа. В таком состоянии приказ – не указ. Не хочется им смотреть на своего, наспех обмытого и ушитого, сверстника-однополчанина. Стыдно им, что не они отомстили за него. Не страх, но ярость. Стоят солдатики у гроба и считают секунды, когда, наконец, вернутся на передовую и окончательно расквитаются с врагом за исковерканную молодость своего поколения. Они сильнее и жестче, потому что  их враг боится большей силы и более изощренной жестокости. Для каждого чудовища есть свой палач.

… К утру сержант, дипломированный историк, стал размышлять о президентах, депутатах, олигархах и премьер-министрах, которые продолжили внешнюю политику его страны другими средствами. Всплыла в памяти фраза из университетской лекции: «… сила представляет единственную гарантию свободы…».