Двойник террориста

- Лейтенант Кравцов. Предъявите документы.

Не понял… Паспорт лежит где-то во внутреннем кармане… С какой стати меня выбирает из толпы полицейский? Какие-то странные хари у штатских рядом с ним. Вроде похожи на ментов, а вроде бы и нет. Чего-то я как-то разволновался, надо не суетиться, ничего же нет за мной: прописка местная, ничего не нарушал. Моя морда ему не внушает доверия. Козел!

Дальше ситуация разворачивалась стремительно. Предложили пройти в машину, повезли. На требования прояснить происходящее, отвечали, что это простая формальность, надо проверить личность. А приехали в место, совсем не похожее на участок. И мент, который был в форме, потерялся где-то еще в коридоре, не дойдя до кабинета. Штатские были чрезмерно вежливы. Они казались близнецами - настолько одинаковым было разглаженное выражение лиц, не резкая жестикуляция рук. 

Чего им надо? Сколько раз можно повторять свою фамилию, отвечая на один и тот же вопрос? Они не верят мне что ли? Черт! Почему я волнуюсь? В башке одни вопросы. Эти мужики не похожи на ментов… 

Люди в штатском не спрашивали ничего, что могло хоть как-то прояснить причину задержания. Вопросы касались только фамилии, имени, отчества, имен мамы, папы, бабушек и дедушек, мест проживания и работы. Как только круг заканчивался, он начинался снова. Расспрос становился похожим на пытку. Кричать и скандалить уже невозможно. Уже не было сил даже спросить: за что задержали? Время, когда на это хватало воли, давно прошло.

Дверь в камеру захлопнулась. Вместе с чувством непомерной тревоги, пришло странное ощущение облегчения. Можно было сосредоточиться и осмыслить происходящее.

Так. Спокойно. Как давит эта лампочка… Что происходит? Интересно, в этих нарах есть клопы? Я где-то слышал… Да хрен с ними, с клопами! Нашел о чем думать! Итак, если это не менты, значит… ФСБ что ли? Похоже. Но я-то им нахрена?! Как жестко сидеть, будто это не доски, а мрамор. Если это фээсбэшники, которые постоянно спрашивают про маму с папой, значит… они… мне не верят. Да нет, это ясно. Они… меня принимают за кого-то другого! Вот. Точно. Если так, значит… разберутся и скоро отпустят! Фу… Во козлы! Сразу проверить нельзя? Торчи теперь в этой конуре. А потом ведь и не извинятся, наверное. Нет, ну как же давит эта лампочка. И стены еще…

Было не ясно, сколько прошло времени. За дверью загромыхал засов, она отворилась, военный в форме лейтенанта предложил пройти, завел в тот же кабинет, где сидели уже другие, хотя и похожие на предыдущих, люди в штатском.    

- Здравствуйте. Как ваша фамилия?

Как? Опять? Они что не разобрались до сих пор? Да надоели!..

- Вы одурели что ли, мужики? У вас же паспорт! Проверить было нельзя?! Зачем меня здесь держать? Я же не преступник! Или давайте предъявляйте чего-нибудь, или идите в задницу!

Насчет задницы я, наверное, погорячился. Как бы их не разозлить зря. Э-э…

- Руки убери!

Ох ты, как больно!... Скрутил козел профессионально.

Дверь в камеру захлопнулась. На сей раз возмущение переполняло весь организм. Но вылиться ему было некуда.

Не, ну надо же! Козлы! Из-за таких… Не надо было кричать, зря сорвался. А что делать? Достали! И ничего не добился… Рука только болит. Что толку, что я здесь бунтую? Надо как-то по другому. Вот суки, а! Ничего не понимаю!

Ощущения подсказывали, что на этот раз времени прошло больше. Ставшее диким чувство голода, заглушаемое только водой из крана, начало притупляться, уступая место апатии и слабости. Уже не хотелось не только бунтовать, но и выяснять причины своего положения. Осталась одна цель: дождаться пока это чем-нибудь закончится. Снова в дверях появился военный, снова провел в прежний кабинет, где опять сидели трое незнакомых штатских.

После пары кругов прежних вопросов, один из присутствовавших бросился к задержанному и, как-то неестественно заорав:
- Не ври, скотина! - схватил его за шею.
Реакции не последовало. Агрессию встретил усталый, почти отсутствующий взгляд. Прозвучало еще несколько вопросов и все трое, ничего не объясняя, вышли из кабинета.
Никого не было несколько минут. Вначале двигаться не хотелось вообще. Затем внутри стала расти надежда на скорое разрешение ситуации, появилось даже желание встать, попробовать оглядеться, может быть выглянуть в коридор. Но остатки сильнейшей апатии, слабость и глубинный страх не давали двинуться с места.
В этот момент дверь отворилась и в комнате появилась женщина. Она села напротив и улыбнулась, отчего показалась инопланетным существом. До этого было трудно даже представить, будто здесь знают, что такое улыбка.

- Вы должны извинить моих коллег. Такая у них работа - охранять безопасность Родины. Меня зовут Мария. Фамилия моя - Каретникова. Посмотрите на эту фотографию.

Чего я замер как столб? Что? Фотография. Это не я… Ни хрена себе мужик как похож!..

- Мы знаем, что это не вы. Это террорист, главарь одного из крупнейших чеченских бандформирований Салман Загдаев. На счету его банды сотни убитых. Загдаев стоит и за захватом школы в Беслане.

- Значит, теперь я могу идти?

- В принципе да.  Но куда? На съемную квартиру, за которую вам уже нечем платить, потому что прежнюю работу вы потеряли, а новую никак не можете найти?

- Это все к чему?

- У вас есть возможность обеспечить свою жизнь на продолжительное время вперед. И послужить Родине.

- Я уже не понимаю загадок.

- Мы арестовали Загдаева. И скоро над ним состоится суд…

- Молодцы.

- Да, но бандит не хочет давать никаких показаний. А собранные нами  улики, хоть и бесспорны, недостаточны для суда. И может так случиться, что убийца сотен невинных детей останется на свободе или получит незначительный срок. Поэтому мы предлагает вам… сыграть его роль на суде. Подождите отвечать, узнайте условия игры. Вам всего-навсего необходимо будет около двух-трех месяцев прожить в комфортной одиночной камере нашего следственного изолятора, вас будут возить на суд, где вы будете отвечать на вопросы. Ответы мы вам подскажем. И главное: после окончания суда вас вернут домой, а на ваш счет переведут 500 тысяч долларов. Постойте, не говорите ничего. Просто подумайте, насколько вы поможете стране и как удачно решите свои проблемы.

- Я в таком состоянии думать не умею… Я хочу есть и спать.

- К сожалению, мы не можем отпустить вас обдумывать предложение домой. Сами понимаете почему. Но вы представьте, какая жизнь будет у вас через два-три месяца. Вы сможете себе позволить все. Давайте встретимся с вами после того, как вы отдохнете. Кстати, камера, в которую вас сейчас проведут, - точь-в-точь такая же, как та, в которой вы будете находиться, если согласитесь.

Новая камера казалась дешевым гостиничным номером со всеми удобствами, за исключением холодильника, телевизора, штор на окнах, из которых был виден лишь кусочек темного неба. Зато на столе стоял аппетитно пахнущий борщ, рядом расположились макароны с мясом и чай. Думать ни о чем не было сил.

Сон прошел внезапно. Глаза открылись и взгляд уперся в потолок.

Что я должен сказать? Конечно, со мной поступили по-свински. Но 500 штук… Час позора и обеспеченная старость. Интуиция молчит. Вечно так. Как только она нужна больше всего, никаких подсказок не дождешься.  Кстати, в самом деле, закономерность вырисовывается… Стоп. Хватит ловить закономерности! Надо решить, что делать. Это погано, когда на суде на тебя будут смотреть, как на ублюдка, и ты будешь принимать буквально на грудь всю справедливую ненависть окружающих. Да, это не похоже на театр. А с другой стороны, большие деньги чистой душой не заработаешь. Но все равно ведь продаешься когда делаешь неинтересную работу и при этом еще пытаешься демонстрировать свою лояльность начальнику, в то время как твое нутро выворачивается от клинической неприязни к нему. Сколько она сказала я здесь просижу? Камера-то ничего. Обещает, что будет такая же. Два, максимум - три месяца. 500 тысяч бакарей на три… примерно по 145 штук в месяц. Ни хрена себе!

Когда под текстами соглашения и утверждения добровольности принимаемого решения была поставлена последняя подпись, лицо Марии Каретниковой просветлело, хотя и до того, казалось, не было ничем омрачено.
- Вы сделали правильный выбор. Поздравляю.

 Новая камера оказалась не совсем похожей на предыдущую. Она была значительно более мрачной. Ее стены давили замурованной памятью тысяч трагических историй.    



Процесс начался почти через месяц. Все время до этого приходилось наизусть учить десятки страниц признаний, запоминать обстоятельства совершения преступлений, готовиться к возможным вопросам, вникать в подробности жизни Салмана Загдаева.
Мария Каретникова, ставшая через несколько дней заключения просто Машей, оказалась весьма талантливым учителем. Под ее руководством информация, перемешанная шутками и разговорами «ни о чем», воспринималась легко, а сама ситуация выглядела как подготовка к игре на драматической сцене. Во всяком случае, казалось, что именно так должны готовиться к спектаклю актеры.
Однако первое же появление в суде безжалостно разломало надежды на то, что все пройдет в форме безобидной игры. Телекамеры, вспышки фотоаппаратов, встретившие в коридоре, в другое время могли показаться даже чем-то привлекательным. Но. Вокруг толпились люди, от которых веяло страхом и ненавистью.
Ситуация значительно усугубилась во время судебного заседания. Зал, наполненный родственниками жертв, казалось, только ждал момента, чтобы взломать прутья вокруг скамьи подсудимого и разорвать его на куски. Впрочем, агрессия исходила в основном от мужской половины. Эмоции, посылаемые женщинами, ранили значительно больней. Казалось, они входят в душу и режут ее на части - таким был взгляд глаз, в которых застыло неизбывное горе.
Заученные тексты напрочь вылетали из головы, состояние полной подавленности не давало даже возможности хоть немного выпрямить спину, которой приходилось укрываться от эмоций зала. Впрочем, и невозможность воспроизвести выученные ответы, и полная физическая скованность выглядели вполне естественно для человека, осуждаемого в самых тяжких преступлениях.
Через некоторое время, после очередного ответа подсудимого, в зале появились первые гневные выкрики, которые тут же были подхвачены массой голосов, раздались проклятия в сторону подсудимого, его родственников, еще кого-то или даже чего-то. Присутствовавшим в большом количестве милиционерам было нелегко сдерживать разгневанную толпу, и судья прокричал о прекращении слушаний на сегодня.          

Камера показалась меньше, чем была. Она как будто выдавливала из себя. Хотелось как-нибудь вмиг избавиться ото всего. Например, обнаружить, что кошмар - всего лишь сон. Но время замерло. Весь ужас дня оставался рядом. Не появлялось даже намека на то, что это начнет проходить.
На двери загрохотал засов.

Если это Маша, то я скажу ей, что не хочу больше ни в кого играть. Ничего не хочу!

В дверном проеме появился охранник. Новый. Не говоря ни слова, он принялся методично избивать заключенного. Бил в ребра и в живот. Бил сильно и злобно. Первый же крик, произведенный жесточайшей болью, не смог вырваться наружу - дыхание прервалось, по всему телу прошла парализующая молния.

Когда засов на двери загромыхал, провозглашая конец избиения, боль уже не чувствовалась. Тело начало просто трясти. Казалось, еще минуту и душа вылетит из него. Но тряска стала утихать, уступая место тяжелейшей усталости.

Утром болели ребра, ныл живот.

Что это было вчера? Черт, кажется это ребро болит сильнее остальных… Зачем меня били? Не понимаю. Эти игры надоели. Но что делать? Сказать, что не буду больше никем притворяться? Кому? Маше? А если она скажет, что назад дороги нет - договор подписан? Она так и скажет им же надо довести дело до конца. Может заявить об этом на суде? И это будет преподнесено как последняя уловка зверя… А потом, пожалуй, могут не только побить… Меня же здесь нет. Здесь сидит Загдаев. Если я внезапно исчезну, он останется и ничего не произойдет. Выходит, у меня нет никаких шансов, чтобы прекратить игру по своему желанию. Попал… Как он, скотина, пробил мне кишки… Такое ощущение, что они распухли внутри живота. А болят-то как!..

В этот день Мария Каретникова не пришла. Не было ее и в следующие дни. Через неделю снова повезли на суд. На сей раз заседание было объявлено закрытым, не было ни прессы, ни зрителей, только взгляды дававших показания свидетелей, их рассказы об увиденном, давили на психику, но уже не так сильно - теперь сознание было больше занято собственными проблемами.   

Камера казалась чем-то привычным, вроде съемной квартиры. Ее обстановка не давила, как в первые дни, ни взгляд, ни мысли не цеплялись за окружающее пространство. Все чаще стали возникать рассуждения о смысле жизни, воспоминания о прошлом, об ушедших мечтах.

Загрохотал засов, в дверях появилась Мария Каретникова. Первое, что привлекло внимание: в ее глазах не осталось и следа прежней веселости, уверенности и добродушия. Она смотрела всеобъемлюще жалостливо. При этом было видно, что ей жаль не только заключенного, но и себя и вообще всех живых существ на этой земле. Жалость эта сопровождалась болью и теплотой. Такое состояние еще иногда встречается у российских женщин. После того, как они несколько секунд молча смотрели друг другу прямо в глаза, уже можно было ничего не говорить - он понял все. И она догадалась, что он понял, но все же начала:

- Загданов умер в тюрьме. Его нет. Но, понимаете, процесс решено не останавливать… Я не должна была этого вам говорить. И не могу не сказать… Я не знала, что так получится…

Слезы выступили на ее глазах, она кинулась к двери, застучала по ней кулаками, охранник тут же открыл, Мария выскочила из камеры, военный вошел, оценил обстановку, строго и внимательно посмотрел на ошарашенного заключенного, вышел и задвинул засов.

Казалось, что время исчезло. Стоял, не двигаясь не только внешне, но и внутренне. Не было никаких мыслей, только полная остолбенелость. Потом откуда-то из глубин сознания стали появляться первые сигналы.

Во-о-о… Это… Это же хуже, чем я ожидал. Хуже! Это полная жопа! Это значит, что меня теперь будут не только судить за Загдаева, но и посадят за него. Хорошо не расстреляют… Да лучше бы расстреляли! Там дел на пожизненное… Е-мое! Крантец… А Маша… Как она смотрела… Она, что… Неужели мне раньше не показалось, что она ко мне… Такая женщина - мечта!.. Стой! Какая нахрен мечта! Тебе конец! Что делать!? И надо же, издевка: такая женщина и тогда, когда уже ничего не может быть. Что за ****ство! Что делать? Да ни хрена ты не сделаешь! Вскочишь на суде, начнешь орать, что все это неправда, что это подстава и что? Ни черта! Очередная уловка злодея. Е… п-р-с-т! Что делать!? Что делать!?

Мысли еще долго лихорадочно бились о неразрешимый вопрос, метались от него к Маше и, находя тупик и в этом направлении, снова возвращались к предыдущей стене. Так продолжалось довольно долго, пока тело не ощутило громадную усталость от неубывающего нервного напряжения. Вдруг захотелось спать и подчинение этому желанию показалось единственным выходом из ситуации. Лег и почти мгновенно заснул.
Проснулся со странным ощущением принятия произошедшего. Как будто так и должно было быть, будто к этому и шел всю жизнь. В душе расположилось мертвецкое спокойствие.   

Судебный процесс шел обычным порядком, в закрытом режиме. Обвинение представляло доказательства, обвиняемый обреченно-механически отвечал заученными текстами на вопросы, практически не замечая свидетелей, бросавших на него полные гнева и страха взгляды.
И, несмотря на то, что он точно знал, что в представляемых преступлениях не виновен, где-то в подсознании поселилось чувство справедливости происходящего. Почему - не мог понять.
По сути, мозг начинал работать только в камере, пытаясь осознать причины нынешнего положения, все чаще уходя в размышлениях к глубинным вопросам устройства жизни. 

Почему люди появляются на свет в разных условиях? Зачем одни, ничего для этого не сделав, с рождения имеют все, а другие - ничего? Если все равны перед Богом, почему у Бога такое разное отношение к одинаковым своим созданиям? Кто-то сейчас без проблем путешествует по миру на собственных яхтах и самолетах, а я видел яхты только на картинках и в кино, всю жизнь тянулся, чтобы выжить и теперь почему-то, сижу в полной заднице, несправедливо обвиняемый в сотнях самых тяжких преступлений… Я ведь не хуже буржуев, большая часть из которых наворовала свои бабки или заработала с помощью обмана... Просто не повезло. Не повезло родиться в небогатой семье, не повезло с работой, с женщиной… Но не в везении же дело! Условия, в которые был погружен изначально, не оставляли никаких шансов на то, чтобы вырваться из этого круга. Чтобы попасть на хорошую работу, нужны связи. А откуда они у сына учительницы и слесаря? Выучили из последних сил, получил образование и - счастливо. Делать карьеру без «волосатой руки» можно только жопализством. Гордость не позволяла прогибаться, тех, кто так выслуживался, презирал. Они это знали. А потом, когда становились начальниками, отыгрывались сполна. Оскорбленный, уходил, сидел без работы, искал новое место и там все повторялось. Со временем вроде бы даже привык к таким ублюдкам, даже явно презирать перестал, даже иногда подыгрывал в симпатии. Но, чтобы попасть в их круг, надо стать таким, как они, а это ниже моего человеческого достоинства… Зато теперь эту свою гордость и достоинство можешь засунуть себе туда, где им место. Ни хрена ведь кроме них и не осталось! Тоже, нашелся Иванушка-дурачок, думал: сбудутся мечты, свалится богатство. «Три месяца позора и обеспеченная старость». Этот капающий кран меня когда-нибудь добьет… Чего с ним сделать? Может тряпкой попробовать перевязать… Постель, суки, не меняют. Простынь скоро царапаться начнет.
Постой! А если это все-таки наказание? Не за эти преступления, так за какие-нибудь другие… Но я же не убивал младенцев!.. А кто заставил Веру сделать аборт?.. Да чего бы я делал с этим ребенком и с этой Верой, которая мне была не нужна! Жилья нет, работы тогда тоже считай не было… Да, но он же уже там жил. Маленький эмбрион, который, как говорят, развивается с первых дней и уже после нескольких недель начинает что-то чувствовать. Господь ведь решил, что он должен быть, а ты сказал: нет… Да ладно, сотни тысяч делают аборты, но их же после этого не судят за взрывы школ! Хотя… При чем здесь другие сотни тысяч?.. У них, может быть другое наказание. Всю жизнь стремился к гармонии. Хотел внутреннего и внешнего благополучия. А что делал? Совершал поступки, от которых потом самому стыдно было. Да, сам никого не убил, если не брать в расчет Веркин аборт. Но чего нес в мир-то? Тех, кто глупее и мельче - презирал. А с какой стати? Если они выбрали себе такую жизнь, полную намеренных унижений ради достижения необходимых целей, значит, они считают ее для себя приемлемой. Тебе-то до этого какое дело? Если Бог решит, он их накажет. Почему ты решил судить их? Это, кажется, называется гордыней. И, кажется, это грех. Получается, что, стремясь к гармонии, сам нес в мир презрение и разруху, по крайней мере, эмоциональную. Ведь если задуматься, то многие из тех, к кому плохо относился, вовсе не плохие люди. Некоторые даже относились ко мне с симпатией. А я в ответ… А женщины? Любил ли хоть одну по-настоящему? Обманывал, пользовался - да. Но не любил ведь! И всю жизнь хотел любви… Так с чего бы? Маша понравилась… Если бы все случилось, опять решил бы не раскрываться, по-мужски, задавил бы проблески нежности и остыл… А она бы страдала, как страдали другие… Нет, с ней бы было все иначе! Я бы… Чушь какая! Болото в голове… Хотя, такой расклад многое объясняет. Выходит, что сам себя наказал… Е-мое! И что получается - чтобы исправить ошибки надо пожизненно сесть в тюрьму? Как-то неадекватно. Впрочем, если все вспоминать, то по сумме преступлений… Но ведь живут на свободе бандиты и даже убийцы, олигархи, награбившие свои миллионы, и никто их пожизненно не упаковывает. Некоторых вообще никогда даже условно не осудят. А если они в следующей жизни родятся нищими калеками? Выходит, чтобы прервать цикл бесконечных перевоплощений, человек должен в этой жизни ответить за все, очиститься и переродиться. Тогда получается, что извечная тяга к гармонии - неосознанное ощущение настоящей цели. И если это - цель, то все остальное - деньги, работа, семья - только средство. Средство, которое само становится целью! А, как известно, неправильный выбор цели ведет к искажению пути. И тогда любое наказание - подсказка, знак, предупреждающий, что повернул не туда. Меня по мелочи предупреждали, а потом, когда не понял, повернули по-крупному... Сам виноват. Но кончать жизнь в тюрьме неохота… А других вариантов, похоже, нет.

Новое отношение к ситуации постепенно заставило по-другому, со смыслом, даже с мужеством переносить позор суда, дало возможность смириться с заключением и перестать думать о других вариантах. Поездки на суд и долгие часы в камере стали восприниматься как данность, как объективная реальность, в возникновении которой в принципе никто и не виноват. Так случилось, получил наказание и надо жить, вынести его до конца.


Ехавший на суд автозак притормозил и почти мгновенно за его бортом раздался взрыв. Уши заложило, машину тряхнуло, она едва не перевернулась, послышались выстрелы, находившийся рядом с решеткой конвойный бросился к окну в двери, но не успел выглянуть наружу - дверь распахнулась и автоматная очередь откинула охранника к противоположной стенке. Все происходило как во сне. В голове стоял звон от взрыва, ни мысли, ни чувства не шевелились, чтобы хоть как-то оперативно осознать происходящее.
В будку вошел человек в форме полицейского, в маске с прорезями для глаз и рта, что-то заговорил на непонятном языке, нашел у конвойного ключи, открыл клетку и опять заговорил не по-русски, явно обращаясь к заключенному. Не дождавшись ответа, схватил оцепеневшего за руку, и потащил к выходу. На улице подхватили еще двое, бегом пробежали до ближайшего угла, там затолкали в уазик полиции, сели рядом, машина плавно поехала, стремительно набирая скорость. Все молчали. Нападавшие на автозак сняли маски, и в голове стали появляться первые версии, дающие объяснение случившемуся.
Впрочем, развить появившиеся мысли не удалось. Уазик затормозил, арестанта вывели из него и пересадили в большой джип иностранного производства (марку заметить не успел), в котором находились другие люди, в гражданских костюмах, но с лицами той же национальной окраски. В России, особенно не утруждаясь в поисках отличий между чеченцами, дагестанцами, осетинами и еще рядом народностей, таких называют «кавказцами». Джип, стекла которого были затонированы до черноты, рванул с места, сопровождавшие опять что-то заговорили не по-русски, стали снимать с заключенного одежду, помогать надеть вместо нее новую рубаху и костюм.
Оцепенение начало проходить, но те объяснения, которые теперь давал мозг, совершенно не радовали. Стало ясно, что сподвижники освободили из-под стражи Загдаева и пока не догадались, что вывозят не его, внутренне оправдывая заторможенность освобожденного возникшим оцепенением. Выехали за город, джип остановился, один из сопровождавших, взял за руку и быстро провел к другой припаркованной у обочины машине. Это был легковой Мерседес, с такими же наглухо затемненными стеклами. Внутри оказалось трое - водитель, человек на переднем сиденье и широко улыбавшийся человек, ждавший на заднем сиденье машины. Как только автомобиль тронулся с места, рядом сидевший стал дружески обнимать за плечи освобожденного, и с радостными интонациями заговорил на непонятном языке. Столкнувшись с отсутствием реакции, сидевшие в машине непонимающе переглянулись, и тут в глазах находившегося рядом средних лет крепкого кавказца сверкнула какая-то догадка. Он заговорил по-русски.
- Ты кто?
-  Кириллов.
За этим ответом последовал сильный удар в голову, от которого сознание покинуло мозг.
Очнулся в каком-то подвале или погребе. Темно, сыро, холод сковал мышцы, озноб заставлял судорожно сжиматься в калачик, болела голова. Но внутри было странное спокойствие. Не было ни страха, ни паники, будто ничего нового не произошло. Мозг не искал лихорадочно ответов на новые вопросы, душа готова была принять любое развитие событий, сердце ровно билось в их ожидании. Чтобы согреться, встал с холодного пола и просто сел к стене, максимально сгруппировавшись. Наверху что-то загремело, и в открывшийся люк пробился электрический свет. Все-таки это погреб.

Ожидать приятного разговора было, конечно, легкомысленно. Но удивило, что он был трудным не по причине агрессивности спрашивавших, а почти исключительно из-за их нескрываемого пренебрежения, постоянных попыток морального унижения допрашиваемого. Но по прошествии нескольких первых минут двойнику террориста удалось внутренне успокоить свою реакцию и на этот раздражитель. Допрос заключался в выяснении всех подробностей дела, в результате которого на скамье подсудимых отвечал не Загдаев, а Кириллов, проходил он трудно, время тянулось крайне медленно, заставляя желать какого-нибудь окончания. Финалом стало сильное избиение, сопровождаемое самыми оскорбительными ругательствами на русском, перемешанными театрально темпераментными выражениями на одном из кавказских языков. Пока мог соображать, отметил, что не бьют в лицо.

Когда снова подняли из погреба, в комнате стоял накрытый стол, окоченевшего от боли и холода двойника провели мимо него, к раковине и предложили умыться. Затем посадили за стол. Все это время никто не произнес ни слова. После недолгой трапезы, отвели в соседнюю комнату, где стояла телекамера, горел небольшой прожектор, а на стене висела синяя простыня.

- Садись, рассказывай!
- Что?
- Все рассказывай, что нам говорил.
 
Возле телекамеры засуетились, красная лампочка на ней загорелась. И вместе с ней с бешеной скоростью заработал мозг.

Этот рассказ они продемонстрируют всему миру. Спецслужбы окажутся беспомощным говном и злодеями, а эти ублюдки станут героями, победить которых честно никто не в состоянии.

- Говори!

А откажешься - конец. Хотя, конец у этого кино все равно будет один… И вот тебе наказание, и оно же избавление. За всю жизнь.

- Что говорить? - во рту пересохло, губы едва шевелились.
- Начни с того, кто ты!
- Я… Салман Загдаев…
- Стоп! Ты что, паскуда, забыл свое имя?
- Нет, - было непонятно, к чему относится это неожиданно ясное нет: к вопросу или к предложению рассказать все на телекамеру.
 - Говори!
- Я - Салман Загдаев. Родился в селе…
- Ах ты, сука!

Двойника сначала схватили и начали трясти, затем один из режиссеров мероприятия, выхватил нож, больше похожий на короткий меч, и заорал:
- Если ты, ****ь сраная, не скажешь, я тебе палец отрублю! - он схватил повалил его на пол, взял левую руку, прижал ее к полу и еще раз проорал - Расскажешь?

Но внутри души образовался непривычный монолит решительности, странное ощущение справедливости и непреклонности принятого самостоятельно решения даже не давало думать о возможных последствиях.

Неестественно белое лицо двойника слегка мотнулось в обе стороны, вслед за этим лезвие с остервенением просвистело в воздухе и с силой вошло в деревянный пол, почти не почувствовав препятствия в виде большого пальца левой руки.

Палец отлетел как чужой. Там, где он еще недавно был, остался обрубок из которого потекла кровь. В тот же миг боль, сравнимая, видимо, с сильным ударом электрического тока, прошла через руку и ударила в мозг. Сознание погасло. 

Очнулся от того, что свет из люка ударил в лицо. Тут же почувствовал, как нестерпимо болит кость в месте, где еще недавно был большой палец. Сразу все вспомнил. Внутренне сжался, собирая силы для того, что должно последовать дальше.

- Он здесь, - спустившийся в погреб здоровенный мужик схватил ослабленное тело под мышки и, казалось без усилий, передал наверх. Когда бледного, болезненного, обессилившего двойника вытащили в комнату, он, увидев несколько лежавших в неестественных позах трупов своих недавних мучителей, вокруг которых на полу растеклись лужи крови, снова потерял сознание.


Когда открыл глаза, тела не ощущал. Белый цвет и свет со всех сторон заставили снова прикрыть веки. Подумал: все, отмучался… вот она какая, оказывается смерть… как спокойно. На душе было легко, не хотелось пока даже оглядываться вокруг, хотелось просто насладиться тишиной и покоем. Рядом кто-то зашевелился, отреагировал автоматически, посмотрев в сторону, из которой доносился звук… Маша?..

- Здравствуйте! - Мария Каретникова улыбалась так искренне, что, казалось, сияли белые одежды, в которых она была, - Вы в больнице, - продолжила она, предваряя вопрос.

Налет мистики исчез из сознания. В самом деле, белые отроги смерти обрели ясные очертания чистой больничной палаты. А Маша была в халате. Тут же почувствовал всю тяжесть тела, увидел толстую повязку на левой руке. Внутри выросло сожаление, что это была не настоящая смерть - там было так хорошо. 

- Вы долго спали, вам сделали несколько уколов, чтобы помочь восстановиться.

Вдруг мозг поразило непривычное ощущение легкости лица. Потянулся правой рукой, дотронулся… Гладкая кожа… Нет бороды!

- Вас побрили, чтобы было меньше сходства. - Увидев непонимающий взгляд, победоносно продолжила: - Все кончилось. Мы выследили ваших похитителей, провели операцию. Во время боя все погибли… включая Салмана Загдаева. Его труп привезли туда из нашего морга и инсценировали гибель в перестрелке…

Пространство стало невесомым, голова закружилась как во время сильного опьянения, какая-то глыба просто рухнула с души в бездну.

- Что?.. Я свободен?
- Абсолютно. Правда, вот наш договор…
- Какой договор?
- Договор про деньги. Начальство сказало, что в нашем бюджете не предусмотрено таких трат на осведомителей - мы ведь можем вам выдать деньги только как внештатному агенту… В общем на ваш счет перевели всего один миллион рублей.

Но эта информация не коснулась ни мозга, ни чувств. Она просто прошла мимо, как малозначащая. Предвкушение полной свободы, в которую еще до конца не верилось, делало все остальное мелким.

- Знаете, мы посмотрели кассету, которую сняли боевики…  Вы… Ты   просто… герой! - Маша смотрела по-детски восторженно и влюбленно, она рванулась, поцеловала в щечку и в следующий миг была уже у двери: - Я еще приду!

Жизнь вернулась во все существо. На всякий случай взглянул на окно: решеток нет. Чувство полета захлестнуло, радость разрывала изнутри. Радостно было за все: за эти чистые белые простыни, за свет, за солнце и небо на улице, за Машин поцелуй и за себя, еще за тысячу обыкновенных вещей, составлявших окружающий мир. И не было злости, обиды за произошедшее. Не было, хотя, наверное, должны были быть! Но вдруг стало ясно, что это состояние уже не пройдет, оно стало основой внутреннего рождения собственного двойника - не знающего страха, не желающего никому зла, берегущего радость свою и чужую, свободного человека, у которого все получается в этом мире.
Полет превратился в падение как только память обновила историю с абортом.

Нет, еще не все. Еще не свободен. 

Такси везло к знакомому дому в спальном районе. Кириллов сидел на заднем сиденье. Его рука была обвязана уже значительно меньше, но повязка еще облегала остатки пальца.

Что я скажу? Извини, был не прав? О, вот и этот парк… Кажется вон на той скамейке… Нет, скамейка стояла там, где сейчас клумба. И что же все-таки сказать? Да ничего не надо выдумывать заранее. Не врать и все. Ни ей, ни себе. Поговорить просто, ну, извиниться, конечно. Я ведь ей, получается, жизнь попортил. Она уже, наверное, замужем и не живет там… Все равно. У мамы ее спрошу, где искать. Надо сделать движение, открыться, покаяться… Вот и этот дом.

- Здесь остановите. Спасибо, - отдал деньги и вышел из машины.

Волнуюсь, как школьник перед свиданием…

Домофон издал трель и через несколько секунд ожидания девчоночий голос спросил:

- Кто там?

- А… Маму можно?

- Мам, тебя спрашивают. Какой-то дядька.

- Вам кого? – раздался в динамике домофона голос Веры.

- Вера?

- Ну да. А что вы хотели?

- Вера, это Андрей. Кириллов Андрей, помнишь?

- Андрей Кириллов?.. Ты откуда взялся?

- Вер, поговорить надо.

- Подожди, сейчас выйду, - проговорила женщина после паузы.

Не в силах ждать Кириллов расхаживал перед подъездом.

Девочка. Судя по голосу возраст примерно… Да не может быть! Как не может?! А вдруг она наврала, что сделала аборт, а сама… Я же сбежал почти сразу. А если дочка? Что сделать? Предложить жениться? Но я же не люблю ее. Да и она уже вряд ли… Нет надо будет оформить отцовство… Как же ребенок без отца? Помогать буду. В парк будем ходить, на карусели, игрушки буду покупать… Главное, что она есть, что живет. Остальное наладим!

Дверь подъезда отворилась, вышла Вера. Она мало походила на прежнюю девчонку, теперь это была уже взрослая, слегка располневшая женщина, весь вид которой говорил о том, что быт ее главная забота в жизни.

- Андрей, ты зачем?

- Вера, Вер, поговорить надо.

- Ты что? Пьяный что ли? – вглядывалась в лицо Вера. - Или былое резко решил вспомнить? Ну, давай хоть от подъезда отойдем.

Подошли к скамейке возле детской площадки.

- Не злись, Вера. Мне ничего не надо, я…

Вера села.
 
- Андрей, у меня муж, дочка. Зря ты пришел. Потом вопросы начнутся. Ко мне чужие мужчины домой в гости не ходят…

- Муж… Извини, Вер… А дочка… моя?

- Ты что, Кириллов? Из психбольницы сбежал?

- Не моя значит?..

- Да с чего бы твоя-то?

- Ну, помнишь, тогда… Я думал, может ты аборт не сделала…

- Какой аборт?!

- Ну ты тогда забеременела…

Вера расхохоталась.
 
- А… Тогда. Дурак, ты Кириллов. Я тогда всю эту историю с беременностью выдумала. Очень хотела тебя на себе женить. А ты чего это сейчас распереживался? Детей захотелось что ли? Или в аварию попал, - женщина показала на перемотанный палец. - И мозг перевернулся?

- Да… перевернулся… Наврала, значит… А я думал…

- Ну, извини, обманула. Это все, что ты хотел узнать?

- Все, да. Все, прости.

Андрей развернулся и не прощаясь пошел прочь. Вера ухмыльнулась, пожала плечами, встала и двинулась к своему подъезду.

Ничего не понимаю. Не понимаю! Зачем тогда?! Почему?!

Конец