По страницам книги. Горький. Жизнь Клима Самгина

                "Жизнь Клима Самгина(Сорок лет)"
                Время написания романа: 1925-1936 г.г.
              Время действия: ноябрь 1877 г. - апрель 1917 г.

Другие версии:
М.Горький. Дело Артамоновых.
А.А.Блок. Возмездие.
И.А.Бунин. Жизнь Арсеньева.
М.М.Пришвин. Кащеева цепь.
А.Белый. Петербург. Москва.

И...зарубежные (та же эпоха через жизнь одного человека):

Т.Манн. Волшебная гора.
М.Пруст. Обретённое время.
Р.Музиль. Человек без свойств.
Р.Роллан. Жан-Кристоф.

  Перед нами снова - эпопея, главное и итоговое произведение Максима Горького.
 Замысел этой книги об интеллигенте конца XIX века возник у Горького еще в 1907—1908 годах.  «Несоответствие сил с желаниями. Радикальство — народничество — оппортунизм, консерваторство — декадентство. Полный моральный крах. Сознание. Раскаяние. Смерть». В незавершенной повести “Записки доктора Ряхина” появляется герой, похожий на Самгина, у которого видно стремление выдумывать себя. Герой незаконченной повести “Все то же” (1915 г.) Смагин тоже имеет склонность выдумывать себя, представлять себя значительнее, чем он есть. Через несколько лет Смагин поменяет местами буквы фамилии. Далее - написанный за границей цикл «Рассказы 1922—1924 годов», тематически предваряющей "Самгина".
Параллельно у писателя был и замысел описать 100 лет российской истории через историю семьи крестьянина, отпущенного на волю за партизанские подвиги в Отечественную войну 1812 года и многочисленных выходцев из этой семьи — чиновников, попов, фабрикантов, петрашевцев, нечаевцев, семи- и восьмидесятников. Часть этого замысла обогатила эпопею о Самгине, значительно расширенную до картины всего российского общества, но за сорок лет - в 1877-1917 г.г. Работу над «Жизнью Клима Самгина» Горький начал весной 1925 года, в Сорренто, первоначально думал написать роман за год или полтора, но работа заняла время до самой кончины писателя в 1936 г., и он недописал последнюю часть.
Поскольку занятие идёт в конце курса по истории XIX  века, мы ограничимся подробным разговором о первых двух частях эпопеи Горького, где действие охватывает конец XIX века и первые годы ХХ - до 1905 г.

В романе Горького развернулась широчайшая картина жизни России рубежа веков. Это - Петербург и Москва, Нижний Новгород - родина писателя - и уездный город на Оке, родина Клима Самгина и ряда других персонажей. Больше всего этот город похож на Муром(недалеко от Нижнего, есть железная дорога, в 3 части появляется название губернского центра - Русьгород (очевидно, Владимир). Действие далее переносится и на Кавказ, и в Финляндию, и в Париж, и в Берлин. Общее число персонажей — более 800. В романе действуют не только вымышленные персонажи, но и реальные исторические лица, или узнаваемые под вымышленными именами, даже похожий на самого автора литератор Иноков. Интеллигенция и студенты, купцы и деятели культуры, рабочие и чиновники - таков широкий круг действующих лиц. Первоначально Горький хотел включить в число персонажей и Савву Мамонтова, и Ивана Бунина, и модного в конце века писателя Златовратского...
Сам Горький составил список частичных прототипов персонажей - так или иначе знакомых ему людей. Среди прототипов Самгина нет общеизвестных имён, пожалуй, больше всего из них помнят историка Мельгунова.
Вот что писал автор в предисловии к зарубежному изданию романа:
 "В своем новом романе М. Горький поставил пред собою задачу изобразить со всей возможной полнотой сорок лет жизни России, от 80-х годов до 1918-го. Роман должен иметь характер хроники, которая отметит все наиболее крупные события этих лет, особенно же годы царствования Николая Второго. Действие романа — в Москве, Петербурге и провинции, в романе действуют представители всех классов. Автор предполагает дать ряд характеров русских революционеров, сектантов, людей деклассированных и т. д.
"В центре романа — фигура «революционера поневоле», из страха пред неизбежной революцией — фигура человека, который чувствует себя «жертвой истории». Эту фигуру автор считает типичной. В романе много женщин, ряд маленьких личных драм, картины ходынской катастрофы, 9-е января 1905 г. в Петербурге, Московское восстание и т. д. вплоть до наступления на Петербург ген. Юденича. Автор вводит в ряд эпизодически действующих лиц: царя Николая II-го, Савву Морозова, некоторых художников, литераторов, что, по его мнению, и придаёт роману отчасти характер хроники."
Алексей Максимович не дописал роман, доведя его лишь до Февральской революции включительно. Хотя оставалось ему, судя по наброскам, страниц 50...
В 1928 году, ещё после окончания работы над первыми двумя томами "Самгина", роман включался в число сочинений,  за которые Горький номинииовался на Нобелевской премию. В СССР поначалу настороженно встретили роман "не о том герое" с точки зрения официальной идеологии, но, поскольку Горький считался одним из столпов советской литературы,  стали видеть в произведении "социалистический реализм", говоря о Самгине как об отрицательном герое и противопоставляя ему "идейного" Степана Кутузова. Последние десятилетия расставили всё по своим местам. Главный герой и всё повествование явно неоднозначны.
Клим Самгин уже почти сто лет является предметом крупных споров - положительный он персонаж или отрицательный, привлекателен он или отталкивающ? Герой он бездеятельный и всеядный, впитывающий всё и неспособный на что-то значимое... Умный в своих суждениях, но безпринципный. Автор, возможно, выбрал именно этот центральный образ, чтобы намекнуть, что Россия не использовала в пореформенные полвека полностью свой исторический шанс, когда мозг страны состоял из слишком многих Самгиных... Разве нет параллели с более современной историей России? Это - возможный предмет разговора с учащимися.
Но на этом занятии мы занимаемся с ними прежде всего образами России описанного времени.
Книга имеет посвящение - Марии Игнатьевне Закревской, литературному секретарю Горького в годы работы над эпопеей.

  "Иван Акимович Самгин любил оригинальное; поэтому, когда жена родила второго сына, Самгин, сидя у постели роженицы, стал убеждать ее:
– Знаешь что, Вера, дадим ему какое-нибудь редкое имя? Надоели эти бесчисленные Иваны, Василии… А?
Утомленная муками родов, Вера Петровна не ответила. Муж на минуту задумался, устремив голубиные глаза свои в окно, в небеса, где облака, изорванные ветром, напоминали и ледоход на реке, и мохнатые кочки болота. Затем Самгин начал озабоченно перечислять, пронзая воздух коротеньким и пухлым пальцем:
– Христофор? Кирик? Вукол? Никодим?(...)
 – Верочка, в последнюю минуту я решил назвать его Климом. Клим!  Простонародное имя, ни к чему не обязывает…"
  Так начинается роман.

      Вот как характеризуются 1870-ые годы: "Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и культуру тех немногих людей, которые мужественно и беззащитно поставили себя "между молотом и наковальней", между правительством бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным народом, отупевшим в рабстве крепостного права. Заслуженно ненавидя власть царя, честные люди заочно, с великой искренностью полюбили "народ" и пошли воскрешать, спасать его. Чтоб легче было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические муки выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших людей страны.
       Печальным гимном той поры были гневные стоны самого чуткого поэта эпохи, и особенно подчеркнуто тревожно звучал вопрос, обращенный поэтом к народу:
      
       Ты проснешься ль, исполненный сил?
       Иль, судеб повинуясь закону,
       Все, что мог, ты уже совершил,
       Создал песню, подобную стону,
       И навеки духовно почил?

Неисчислимо количество страданий, испытанных борцами за свободу творчества культуры. Но аресты, тюрьмы, ссылки в Сибирь сотен молодежи все более разжигали и обостряли ее борьбу против огромного, бездушного механизма власти.
В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков, просидев почти два года в тюрьме, был сослан в Сибирь, пытался бежать из ссылки и, пойманный, переведен куда-то в Туркестан; Иван Самгин тоже не избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета; двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны умер на этапе по пути в Ялуторовск в ссылку".
  Короткое упоминание о событиях 1881 года...
  1880-ые годы, наступление на реформы, "малые дела":"Постепенно начиналась скептическая критика "значения личности в процессе творчества истории", - критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, "белокурой бестией" Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что "из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения", сосредоточивали силы и таланты свои на "самопознании", на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга "наше время - не время широких задач".
       Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, - художник этот, в стране, где большинство господ было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал:
       "Смирись, гордый человек! Терпи, гордый человек!"
       А вслед за ним не менее мощно звучал голос другого гения, властно и настойчиво утверждая, что к свободе ведет только один путь - путь "непротивления злу насилием".
  Можно включить в занятие выразительные строки Блока из поэмы "Возмездие" об этом времени:
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи,
А только - тень огромных крыл;
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи
Стеклянным взором колдуна;
Под умный говор сказки чудной
Уснуть красавице не трудно,-
И затуманилась она,
Заспав надежды, думы, страсти...
Но и под игом темных чар
Ланиты красил ей загар:
И у волшебника во власти
Она казалась полной сил,
Которые рукой железной
Зажаты в узел бесполезный...
Колдун одной рукой кадил,
И струйкой синей и кудрявой
Курился росный ладан... Но -
Он клал другой рукой костлявой
Живые души под сукно.

  Итак, в центре повествования Горького - тема человека, его абсолютного одиночества в чуждом ему мире и личностного поиска пути.
  Клим рано выделяется - начиная с необычного имени - среди других детей его круга: дочерей доктора Сомова Вари и Любы; детей квартиранта Варавки Лидии и Бориса; Игоря Туробоева (вместе с Борисом учится в московской военной школе); Ивана Дронова (сирота, приживальщик в доме Самгиных); Константина Макарова и Алины Телепневой (товарищи по гимназии).
  Интересно, что дети читают в книге сказку Андерсена "Пастушка и трубочист" - кто помнит "Детство" Горького, отметит, что первой книгой Алёши Пешкова, купленной им, были как раз сказки Андерсена. Да и "мудрый поп Тихон" говорит об одном из товарищей Самгина: — Юноша — блестящий. Но однакож не следует забывать тонкое изречение знаменитого Ганса Христиана Андерсена:
Позолота-то сотрется,
Свиная кожа остается.
  Чеховский "мезонин заменен в «Климе Самгине» на флигель, бесперебойно обеспечивающий повествование квартиросъемщиками и, значит, второстепенными персонажами – вся семья Варавки активно участвует в действии: у отца Варавки – роман с матерью Клима, одна из дочерей <на самом деле - сын> Варавки гибнет в полынье, другая постоянно играет с мальчиками"(Д.Бавильский).
 «Он [Варавка] говорит, что на мужике далеко не уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, – интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция – это отец, дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжёлый воз».
  «Однажды летом Клим, Дмитрий и дед ездили в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень вес;лых и добродушных людей...“А где же настоящий народ, который стонет по полям, по острогам, под телегой ночуя в степи?”» - спросил Клим деда.

  ...Горький сам не избежал увлечения народолюбивыми идеями, пришедшими к нему из книг. В юности Алексей Пешков, решив проверить теорию практикой, совершил сво; «хождение в народ» – уехал работать в деревню. И увидел «буйное кипение мелких и крупных, совершенно непримиримых противоречий; в массе они создавали чудовищную трагикомедию, роль главной героини в ней играла жадность собственника». «Мы очень легко веруем: народники расписали
нам деревенского мужика, точно пряник..." Не все приходили к такому отвержению крестьянства, но среди разочаровавшихся, к несчастью, оказались и будущие большевики.

  Гранью между безмятежным детством и взрослением для Клима становится гибель Бориса и Варвары, провалившихся на катке на льду реки под лёд, протянутый им ремень и страх, когда Борис потянул его к краю льда... Что оказалось роковым - тяжесть двух человек или этот страх, заставивший выронить ремень?
 «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?»
"Был!"- хотел крикнуть в бреду Клим и не мог.
«А был ли мальчик?» - это относится и к самому Климу... Теперь всю жизнь он будет переживать то, что тогда случилось и спрашивать себя, мог ли он спасти Бориса...

  Вскоре отец, дед и старший брат Клима покинули мать, ставшую женой Варавки. Сам он, железнодорожный инженер, начинал с народнических взглядов, но затем делает в городе карьеру, становясь процветающим предпринимателем и пытаясь стать представителем власти. Самгин постоянно испытывает детскую влюблённость в Лидию, но она предпочитает более видных кавалеров.
  Горький описывает с выразительными деталями город, в котором подрастает Самгин и его сверстники.
  "Климу было скучно. Он не умел думать о России, народе, человечестве, интеллигенции, все это было далеко от него. Из шестидесяти тысяч жителей города он знал шестьдесят или сто единиц и был уверен, что хорошо знает весь город, тихий, пыльный, деревянный на три четверти. Перед городом лениво текла мутноватая река, над ним всходило солнце со стороны монастырского кладбища и не торопясь, свершив свой путь, опускалось за бойнями, на огородах. Не спеша никуда, смиренно жили дворяне, купцы, мещане, ремесленники, пасомые духовенством и чиновниками".
  Кто выделяется из его жителей?
 «Это -Фиона Трусова, ростовщица, все в городе считают ее женщиной безжалостной, а она говорит, что ей известен "секрет счастливой жизни". Она - дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошел с ума; потом она жила с вице-губернатором, теперь живет с актерами, каждый сезон с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для детей, а в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов». Фигура, характерная для того времени. Можно представить себе, что в советские годы в этом городе экскурсоводы вспоминали эту Фиону как "мироедку-буржуйку". а в постсоветские она стала одной из героев книг о благотворителях, и её именем, может быть, даже назвали конкурс или премию...
  Вот ещё выбитый из колеи, отбившийся от своего класса и с чисто русским размахом ломающий жизнь купеческий сын Владимир Лютов, чем-то напоминающий Савву Морозова.

«В мире идей необходимо различать тех субъектов, которые ищут, и тех, которые прячутся. Для первых необходимо найти верный путь к истине, куда бы он ни вел, хоть в пропасть, к уничтожению искателя. Вторые желают только скрыть себя, свой страх пред жизнью, свое непонимание ее тайн, спрятаться в удобной идее», - говорит домашний учитель Клима Степан Томолин. Клим тянется к людям первого типа, даже оказывается временами среди них, он верно оценивает их, но сам остаётся по сути вторым. «Юноша независимого ума», - отзывается о Климе его учитель. Но служит ли чему-нибудь этот ум?
  «Я с детства слышу речи о народе, о необходимости революции, обо всем, что говорится людями для того, чтоб показать себя друг перед другом умнее, чем они есть на самом деле» .
 "Хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и мыслей и жить просто, как живут другие, не смущаясь говорить все глупости, которые подвернутся на язык, забывать все премудрости.»

  Самгин окружён спорами о пути России, роли личности и масс... Даже в гимназии появляются кружки "толстовцев" и "экономистов".
  Дядя Яков, вернувшийся из ссылки поднадзорный революционер-народник, поселяющийся на чердаке, кажется ему безумным. Впоследствии он будет снова арестован и скоро умрёт. У этого персонажа был совершенно конкретный прототип - Василий Гусев, с которым был знаком молодой Алексей Пешков.
  У Клима появилось «смутное сомнение в праве и попытках этих людей решать задачи жизни и навязывать эти решения ему». Он, читатель Шопенгауэра, уверен в уникальности своей особы. Ему неприятна швейка Маргарита, которую подвела к нему мать для опыта интимных отношений, когда он узнал, что на самом деле та предпочитает Дронова.
  "Варавка уговорил его поступить в институт инженеров и устроил все, что было необходимо, чтоб Клима приняли".

  Петербург, в который попадает совсем молодой Самгин:"Густой туман окутывал город, и хотя было не более трех часов пополудни, Невский проспект пытались осветить радужные пузыри фонарей, похожих на гигантские одуванчики. Липкая сырость увлажняла кожу лица, ноздри щекотал горьковатый запах дыма. Клим согнул шею, приподнял плечи, посматривая направо и налево в мокрые стекла магазинов, освещенных внутри так ярко, как будто в них торговали солнечными лучами летних дней. Непривычен был подавленный шум города, слишком мягки и тупы удары лошадиных копыт по деревянной мостовой, шорох резиновых и железных шин на колесах экипажей почти не различался по звуку, голоса людей звучали тоже глухо и однообразно. Странно было не слышать цоканья подков по булыжнику, треска и дребезга пролеток, бойких криков разносчиков. И нет колокольного звона.
       По панелям, смазанным жидкой грязью, люди шагали чрезмерно торопливо и были неестественно одноцветны. Каменные и тоже одноцветные серые дома, не разъединенные заборами, тесно прижатые один к другому, являлись глазу как единое и бесконечное здание. Его нижний этаж, ярко освещенный, приплюснут к земле и вдавлен в нее, а верхние, темные, вздымались в серую муть, за которой небо не чувствовалось.
       Среди этих домов люди, лошади, полицейские были мельче и незначительнее, чем в провинции, были тише и покорнее. Что-то рыбье, ныряющее заметил в них Клим, казалось, что все они судорожно искали, как бы поскорее вынырнуть из глубокого канала, полного водяной пылью и запахом гниющего дерева. Небольшими группами люди останавливались на секунды под фонарями, показывая друг другу из-под черных шляп и зонтиков желтые пятна своих физиономий."
  Вновь почитаем Блока:
В те незапамятные годы
Был Петербург еще грозней,
Хоть не тяжеле, не серей
Под крепостью катила воды
Необозримая Нева…
Штык све;тил, плакали куранты,
И те же барыни и франты
Летели здесь на острова,
И так же конь чуть слышным смехом
Коню навстречу отвечал,
И черный ус, мешаясь с мехом,
Глаза и губы щекотал…
Востока страшная заря
В те годы чуть еще алела…
Чернь петербургская глазела
Подобострастно на царя…
Но в алых струйках за кормами
Уже грядущий день сиял,
И дремлющими вымпелами
Уж ветер утренний играл,
Раскинулась необозримо
Уже кровавая заря,
Грозя Артуром и Цусимой,
Грозя Девятым января…

  Круг товарищей Клима в  столице - старший брат Дмитрий (студент, включившийся в революционную борьбу), Туробоев, Марина Премирова, Серафима Нехаева (влюбленная во все «декадентское»), с которой у Клима завязался мимолётный роман, Кутузов (активный революционер, будущий большевик), учительница музыки Елизавета Спивак с больным мужем-музыкантом...
  "Идя по Дворцовой площади или мимо нее, он видел, что лишь редкие прохожие спешно шагают по лысинам булыжника, а хотелось, чтоб площадь была заполнена пестрой, радостно шумной толпой людей. Александровская колонна неприятно напоминала фабричную трубу, из которой вылетел бронзовый ангел и нелепо застыл в воздухе, как бы соображая, куда бросить крест. Царский дворец, всегда безгласный, с пустыми окнами, вызывал впечатление нежилого дома. Вместе с полукругом скучных зданий цвета железной ржавчины, замыкавших пустынную площадь, дворец возбуждал чувство уныния. Клим находил, что было бы лучше, если б дом хозяина России поддерживали устрашающие кариатиды Эрмитажа.
  Видя эту площадь, Клим вспоминал шумный университет и студентов своего факультета - людей, которые учились обвинять и защищать преступников. Они уже и сейчас обвиняли профессоров, министров, царя. Самодержавие царя защищали люди неяркие, бесталанно и робко; их было немного, и они тонули среди обвинителей.
  Климу надоели бесконечные споры народников с марксистами, и его раздражало, что он не мог понять: кто ошибается наиболее грубо? Он был крепко, органически убежден, что ошибаются и те и другие, он не мог думать иначе, но не усваивал, для которой группы наиболее обязателен закон постепенного и мирного развития жизни. Иногда ему казалось, что марксисты более глубоко, чем народники, понимают несокрушимость закона эволюции, но все-таки и на тех и на других он смотрел как на представителей уже почти ненавистной ему "кутузовщины". Было невыносимо видеть болтливых людишек, которым глупость юности внушила дерзкое желание подтолкнуть, подхлестнуть веками узаконенное равномерное движение жизни."

  Самгину не хочется дальше учиться в Петербурге. Он возвращается в свой город, живёт на даче. Получает прозвище "умник". Клим пытается признаться Лидии, что любит ее, но получает отказ.
  "В лесу, на холме, он выбрал место, откуда хорошо видны были все дачи, берег реки, мельница, дорога в небольшое село Никоново, расположенное недалеко от Варавкиных дач, сел на песок под березами и развернул книжку Брюнетьера "Символисты и декаденты".
  В это же время арестован его брат.
  И - продолжаются разговоры и споры молодых образованных людей обо всём на свете. Вдруг Самгин слышит возглас деревнеской девочки:«Да что вы озорничаете?»

  Далее - Москва, где Клим решил пожить, прервав учёбу. Круг общения Самгина: дядя Хрисанф, Петр Маракуев, земляк Владимир Лютов (студент из купеческого рода), падчерица дяди Варвара Антипова и Семион Диомидов.
Дядя Хрисанф: - Обожаю Москву! Горжусь, что я - москвич! Благоговейно - да-с! - хожу по одним улицам со знаменитейшими артистами и учеными нашими! Счастлив снять шапку пред Васильем Осиповичем Ключевским, Толстого, Льва - Льва-с! - дважды встречал. А когда Мария Ермолова на репетицию едет, так я на колени среди улицы встать готов, - сердечное слово!
 Круг московской интеллигенции отличается от петербургской подчеркнутой «русскостью».
  "Над Москвой хвастливо сияло весеннее утро; по неровному булыжнику цокали подковы, грохотали телеги; в теплом, светлоголубом воздухе празднично гудела медь колоколов; по истоптанным панелям нешироких, кривых улиц бойко шагали легкие люди; походка их была размашиста, топот ног звучал отчетливо, они не шаркали подошвами, как петербуржцы. Вообще здесь шума было больше, чем в Петербурге, и шум был другого тона, не такой сыроватый и осторожный, как там.
    "В московском шуме человек слышней", - подумал Клим, и ему было приятно, что слова сложились как поговорка. Покачиваясь в трескучем экипаже лохматого извозчика, он оглядывался, точно человек, возвратившийся на родину из чужой страны."
    "У Клима Самгина Москва не вызывала восхищения; для его глаз город был похож на чудовищный пряник, пестро раскрашенный, припудренный опаловой пылью и рыхлый". Он вспоминает из Пушкина не "Москва! как много в этом звуке...", а "Москва! Сколь русскому твой зрак унылый страшен".
    Вскоре, в мае 1896 года,  происходит ходынская катастрофа во время коронации Николая II.
    "По улице, раскрашенной флагами, четко шагал толстый, гнедой конь, гривастый, с мохнатыми ногами; шагал, сокрушенно покачивая большой головой, встряхивая длинной челкой. У дуги шел, обнажив лысую голову, широкоплечий, бородатый извозчик, часть вожжей лежала на плече его, он смотрел под ноги себе, и все люди, останавливаясь, снимали пред ним фуражки, шляпы. С телеги, из-под нового брезента, высунулась и просительно нищенски тряслась голая по плечо рука, окрашенная в синий и красный цвета, на одном из ее пальцев светилось золотое кольцо. Рядом с рукой качалась рыжеватая, растрепанная коса, а на задке телеги вздрагивала нога в пыльном сапоге, противоестественно свернутая набок.
       - Человек шесть, - пробормотал Макаров. - Ясно, что драка.
       Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и на улице было тихо, Клим не понимал его слов, провожая телегу и глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать головы. Серые тени испуга являлись на лицах, делая их почти однообразными.
       Проехала еще одна старенькая, расхлябанная телега, нагруженная измятыми людями, эти не были покрыты, одежда на них изорвана в клочья, обнаженные части тел в пыли и грязи. Потом пошли один за другим, но все больше, гуще, нищеподобные люди, в лохмотьях, с растрепанными волосами, с опухшими лицами; шли они тихо, на вопросы встречных отвечали кратко и неохотно; многие хромали. Человек с оборванной бородой и синим лицом удавленника шагал, положив правую руку свою на плечо себе, как извозчик вожжи, левой он поддерживал руку под локоть; он, должно быть, говорил что-то, остатки бороды его тряслись. Большинство искалеченных людей шло по теневой стороне улицы, как будто они стыдились или боялись солнца. И все они казались жидкими, налитыми какой-то мутной влагой; Клим ждал, что на следующем шаге некоторые из них упадут и растекутся по улице грязью. Но они не падали, а всё шли, шли, и скоро стало заметно, что встречные, неизломанные люди поворачиваются и шагают в одну сторону с ними. Самгин почувствовал, что это особенно угнетает его.
     - Для драки - слишком много, - не своим голосом сказал Макаров. - Пойду расспрошу."
       Самгин пошел с ним. Когда они вышли на улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным животом, в рыжем жилете, в оборванных, по колени, брюках, в руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил:
       - Что случилось?
       Человек открыл волосатый рот, посмотрел мутными глазами на Макарова, на Клима и, махнув рукой, пошел дальше. Но через три шага, волком обернувшись назад, сказал громко:
       - Все - виноватые. Все."
    Описание Всероссийской выставки в Нижнем Новгороде в том же году:
    "Рядом с рельсами, несколько ниже насыпи, ослепительно сияло на солнце здание машинного отдела, построенное из железа и стекла, похожее формой на огромное корыто, опрокинутое вверх дном; сквозь стекла было видно, что внутри здания медленно двигается сборище металлических чудовищ, толкают друг друга пленные звери из железа. Полукольцом изогнулся одноэтажный павильон сельского хозяйства, украшенный деревянной резьбой в том русском стиле, который выдумал немец Ропет. Возвышалось, подавляя друг друга, еще много капризно разбросанных построек необыкновенной архитектуры, некоторые из них напоминали о приятном искусстве кондитера, и, точно гигантский кусок сахара, выделялся из пестрой их толпы белый особняк художественного отдела. Сверкал и плавился на солнце двуглавый золотой орел на вышке царского павильона, построенного в стиле теремов, какие изображаются на картинках сказок. А над золотым орлом в голубоватом воздухе вздулся серый пузырь воздушного шара, привязанный на длинной веревке.
       Неспешное движение поезда заставляло этот городок медленно кружиться; казалось, что все его необыкновенные постройки вращаются вокруг невидимой точки, меняют места свои, заслоняя друг друга, скользят между песчаных дорожек и небольших площадей. Это впечатление спутанного хоровода, ленивой, но мощной толкотни, усиливали игрушечные фигурки людей, осторожно шагавших между зданий, по изогнутым путям; людей было немного, и лишь редкие из них торопливо разбегались в разных направлениях, большинство же вызывало мысль о заплутавшихся, ищущих. Люди казались менее подвижны, чем здания, здания показывали и прятали их за углами своими."
       "В этом соседстве богатства страны и бедности каких-то людишек ее как будто был скрыт хвастливый намек:
       "Живем - плохо, а работаем - вот как хорошо!"
       Не так нарядно и хвастливо, но еще более убедительно кричала о богатстве страны ярмарка. Приземистые, однообразно желтые ряды ее каменных лавок, открыв широкие пасти дверей, показывали в пещерном сумраке груды разнообразно обработанных металлов, груды полотен, ситца, шерстяных материй. Блестел цветисто расписанный фарфор, сияли зеркала, отражая все, что двигалось мимо их, рядом с торговлей церковной утварью торговали искусно граненным стеклом, а напротив огромных витрин, тесно заставленных бокалами и рюмками, блестел фаянс приспособлений для уборных. В этом соседстве церковного с домашним Клим Самгин благосклонно отметил размашистое бесстыдство торговли."
    Клим возлагает надежды на нового царя:
    "Клим Самгин ждал царя с тревогой, которая даже смущала его, но которую он не мог скрыть от себя. Он чувствовал, что ему необходимо видеть человека, возглавляющего огромную, богатую Русь, страну, населенную каким-то скользким народом, о котором трудно сказать что-нибудь определенное, трудно потому, что в этот народ слишком обильно вкраплены какие-то озорниковатые люди. Была у Самгина смутная надежда, что в ту минуту, когда он увидит царя, все пережитое, передуманное им получит окончательное завершение. Возможно, что эта встреча будет иметь значение того первого луча солнца, которым начинается день, или того последнего луча, за которым землю ласково обнимает теплая ночь лета. Может быть, Диомидов прав: молодой царь недюжинный человек, не таков, каким был его отец. Он, так смело разрушивший чаяния людей, которые хотят ограничить его власть, может быть, обладает характером более решительным, чем характер его деда. Да, возможно, что Николай Второй способен стоять один против всех и молодая рука его достаточно сильна, чтоб вооружиться дубинкой Петра Великого и крикнуть на людей:
       "Да - что вы озорничаете?"
   Встреча Самгина на Нижегородской выставке с Николаем II и Витте:
    "Приличные люди вдруг остолбенели, сняв шляпы. Из павильона химической промышленности вышел царь в сопровождении трех министров: Воронцова-Дашкова, Ванновского и Витте. Царь шел медленно, играя перчаткой, и слушал, что говорил ему министр двора, легонько дергая его за рукав и указывая на павильон виноделия, невысокий холм, обложенный дерном. Издали и на земле царь показался Климу еще меньше, чем он был в экипаже. Ему, видимо, не хотелось спуститься в павильон Воронцова, он, отвернув лицо в сторону и улыбаясь смущенно, говорил что-то военному министру, одетому в штатское и с палочкой в руке.
       Они, трое, стояли вплоть друг к другу, а на них, с высоты тяжелого тела своего, смотрел широкоплечий Витте, в плечи его небрежно и наскоро была воткнута маленькая голова с незаметным носиком и негустой, мордовской бородкой. Он смотрел на маленького в сравнении с ним царя и таких же небольших министров, озабоченно оттопырив губы, спрятав глаза под буграми бровей, смотрел на них и на золотые часы, таявшие в руке его. Самгину бросилось в глаза, как плотно и крепко прижал Витте к земле длинные и широкие ступни своих тяжелых ног."

  Некоторое время Клим работает на родине в издающейся Варавкой и Дроновым газете "Наш край". В 90-ые годы начался бум местной прессы в России. Среди авторов и "капитан Горталов, бывший воспитатель в кадетском корпусе, которому запретили деятельность педагога, солидный краевед, талантливый цветовод и огородник..." А ещё провинциальный историк Козлов — охранитель и монархист. И впервые - обыск в квартире Самгина. И падение строящейся казармы как символ «прогнившего» строя.
  Среди местных литераторов - Иноков, молодой человек бедного происхождения, самоучка, талантливый журналист и поэт.
«Никогда не видал человека, который в такой мере чувствовал бы себя чужим всему и всем. Иностранец», - отзывается Варавка об Инокове. «И пытливо, с остренькой улыбочкой в глазах посмотрев на Клима, он спросил: "- А ты себя иностранцем не чувствуешь?" - "В государстве, где возможны Ходынки." - начал Клим.»
  В Москве Самгин заканчивает университет по юридической специальности. В его жизни продолжается тесен общение с революционно настроенными знакомыми всех оттенков. Отзываются все важнейшие политические события рубежа веков.
  «Идеальный» марксист Степан Кутузов. «<…> мы не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но – мы против “вспышкопускательства”, – и против дуэлей с министрами».
  «Он просто утверждает необходимость воспитания из рабочих, из интеллигентов мастеров и художников революции», - говорит он о Ленине.
«Идеалист вы, Туробоев. И – романтик, а это уж совсем не ко времени». Сам же Кутузов выглядит каким-то почти ницшеанским «сверхчеловеком».
  Лютов - русский анархист.
– Вы, Самгин, кажется, стали марксистом, но, я думаю, это оттого, что за столом вы неосторожно мешали белое вино с красным…
  Татьяна Гогина: «Вы, Самгин, уверены, что вам хочется именно конституции, а не севрюжины с хреном?»
  Спивак: «Кажется, вы занимаетесь интеллигентской вознёй с самим собою? Вот уже… не ко времени!»

  Поездка в Финляндию к смертельно больному отцу, женатому на финке, определённо отзывается в герое раздумьями и сопоставлениями. Ведь в суровых природных условиях здесь к концу XIX века сложилась самая успешная часть империи. "Вот я в самом сердце безрадостной страны болот, озёр, бедных лесов, гранита и песка, в стране угрюмых пасынков природы"."Но здесь, среди болот, лесов и гранита,  он видел чистенькие города и хорошие дороги, каких не было в России, видел прекрасные здания школ, сытый скот на опушках лесов,  видел,  что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая камень и болото, медлительные финны".

   Ряд знакомых Самгина арестован, в Москве забирают и самого Клима.
    "Через несколько дней он сидел в местной тюрьме и только тут почувствовал как много пережито им за эти недели и как жестоко он устал. Он был почти доволен тем, что и физически очутился наедине с самим собою, отгороженный от людей толстыми стенами старенькой тюрьмы, построенной еще при Елизавете Петровне…»
  Допрос Самгина в полиции и предложение стать осведомителем. Он отказывается, убеждённый в правоте этого решения. Увы, осведомителей среди его "революционных" знакомых оказывается не так уж мало...
 
  Клима поддерживает Варвара,она встречает его после освобождения. Некоторые время они живут вместе, при этом Варвара нездорова и делает аборт. Уже после этого происходит венчание. Такая неупорядоченная, богемная личная жизнь была характерна для этого поколения. Молодые супруги совершают путешествие по Волге на Кавказ, начинающееся опять с родного писателю Нижнего.
"Зато - как приятно стало через день, когда Клим, стоя на палубе маленького парохода, белого, как лебедь, смотрел на город, окутанный пышной массой багряных туч. Военный оркестр в городском саду играл попурри из опереток, и корнет-а-пистон точно писал на воздухе забавнейшие мелодии Оффенбаха, Планкета, Эрве. Чем ниже по реке сползал бойкий пароход, тем более мило игрушечным становился город, раскрашенный мягкими красками заката, тем ярче сверкала золотая луковица собора, а маленькие домики, еще умаляясь, прижимались плотнее к зубчатой стене и башням кремля. Потом пароход круто повернул за пригорок, ощетиненный елями, и город исчез, точно стертый с земли мохнатой, черной лапой. Было тепло, тихо, только колеса весело расплескивали красноватую воду неширокой реки, посылая к берегам вспененные волны, - они делали пароход еще более похожим на птицу с огромными крыльями".
  В Астрахани:
- Набережную у нас Волга каждую весну слизывает; ежегодно чиним, денег на это ухлопали - баржу! Камня надобно нам, камня! - просил он, протягивая Самгину коротенькие руки, и весело жаловался: - А камня - нет у нас; тем, что за пазухами носим, от Волги не оборонишься, - шутил он...
"В шесть часов утра они уже сидели на чумазом баркасе, спускаясь по Волге, но радужным пятнам нефти, на взморье; встречу им, в сухое, выцветшее небо, не торопясь поднималось солнце, похожее на лицо киргиза".
  А Кавказ ещё такой, как у Лермонтова:
"Они сошли на берег в Петровске и ехали на лошадях из Владикавказа в Тифлис Дарьяльским ущельем. Поднимались на Гудаур, высшую точку перевала через горный хребет, но и горы тоже поднимались все выше и выше. Создавалось впечатление мрачного обмана, как будто лошади тяжко шагали не вверх, а вниз, в бесконечно глубокую щель между гор, наполненную мглою, синеватой, как дым. Из этой щели, все более узкой и мрачной, в небо, стиснутое вершинами гор, вздымалась ночь. Небо - капризно изогнутая полоса голубоватого воздуха; воздух, темнея, густеет, и в густоте его разгораются незнакомые звезды. Сзади, с правой стороны, возвышалась белая чалма Казбека, и оттуда в затылок Клима веяло сыроватой свежестью, сгущенным безмолвием. Каменную тишину почти не нарушал дробный стук лошадиных копыт и угрюмая воркотня возницы-татарина. Глубоко внизу зловеще бормотал Терек, это был звук странный, как будто мощные камни, сжимая ущелье, терлись друг о друга и скрипели".
  А вот Тифлис уже иной, с балконами:
  "Затиснутый в щель между гор, каменный, серый Тифлис, с его бесчисленными балконами, которые прилеплены к домам как бы руками детей и похожи на птичьи клетки; мутная, бешеная Кура; церкви суровой архитектуры - все это не понравилось Самгину. Черноволосые люди, настроенные почему-то крикливо и празднично, рассматривали Варвару масляными глазами с бесцеремонным любопытством, а по-русски они говорили языком армянских анекдотов. Эти люди, бегавшие по раскаленным улицам, как тараканы, восхищали Варвару, она их находила красивыми, добрыми, а Самгин сказал, что он предпочел бы видеть на границе государства не грузин, армян и вообще каких-то незнакомцев с физиономиями разбойников, а - русских мужиков".
  Можно задать учащимся вопрос, кого из героев русской литературы может напомнить Самгин, который везде, где появляется,  чувствует себя неуютно и как бы не в своей тарелке. Конечно, Евгения Онегина, да и бывает он во многих местах, где обретался герой Пушкина... Ещё и в Петербурге Самгин вспоминает, как не любили этот город славянофилы и "Петербургу пусту быть"... Но почти через столетие - не пародия ли это на байронического героя, на "лишнего человека"? Ему будет скучно и в Париже, и в Берлине, и только ирреальные картины Босха совпадут с его настроением. Вспомним - ему пришлась по сердцу лишь Финляндия с её кажущимся спокойствием.
  ...«Я, может быть, самый трезвый человек в России...»

  Вновь студенческие волнения - на этот раз в Москве. Самгин оказывается в толпе возле Манежа. "На площади группа студентов отчаянно и нестройно кричала «Нагаечку» – песню, которую Самгин считал пошлой и унижающей студенчество. Но песня эта узнавалась только по ритму, слов не было слышно сквозь крики и свист. К поющей группе полицейские подталкивали, подгоняли с Моховой улицы еще и еще людей в зеленоватых пальто, группа быстро разрасталась. Самгин видел возбужденные лица с открытыми ртами, но возбуждение казалось ему не гневным, а веселым и озорниковатым. Падал снег, сухой, как рыбья чешуя.
  В годы своего студенчества он мудро и удачно избегал участия в уличных демонстрациях, но раза два издали видел, как полиция разгоняла, арестовывала демонстрантов, и вынес впечатление, что это делалось грубо, отвратительно. Сейчас ему казалось, что полицейские действуют вовсе не грубо и не злобно, а механически, как делается дело бесплодное и надоевшее".
  – «Лес рубят, молодой, зеленый, стройный лес», – процитировал мрачным голосом кто-то за спиною Самгина, – он не выносил эти стихи Галиной, находя их фальшивыми и пошленькими. Он видел, что возбуждение студентов все растет, а насмешливое отношение зрителей к полиции становится сердитым".
  Клим отправляется в деревню, как начинающий адвокат.
  Самгин напуган крестьянскими волнениями, прокатившимися по Российской империи в первые годы века. «Народ, – возмущенно думал Самгин. – Бунтовщики», – иронически думал он, но думалось неохотно и только словами, а возмущение, ирония, вспыхнув, исчезали так же быстро, как отблески молний на горизонте".
  Личная жизнь Климу так и не удаётся - Варвара слишком проста для него, он её ревнует и через несколько лет покидает, впереди - ещё несколько случайных романов...

  Попробуем теперь поговорить с учащимися - всё же Самгин - положительный или отрицательный персонаж?  Не сам ли Горький является прототипом Самгина? Но - писатель хотел назвать одно время свою эпопею "История пустой души", а горьковскую душу пустой никак не назовешь.
  Лютов считает: “Самгин смотрит на улицу с чердака и ждёт своего дня, копит силы, а дожд;тся, выйдет на свет – тут мы все и ахнем!» Певица Дуняша Стрешнева говорит ему: «Я знаю, что тебе трудно, но ведь это – ненадолго, революция – будет, будет!»
  А, может быть, Самгин так пассивен, потому что чувствует неубедительность своих идейных знакомых?
  «Здоровая психика у тебя, Клим! Живешь ты, как монумент на площади, вокруг - шум, крик, треск, а ты смотришь на все, ничем не волнуясь».

  Поездка Самгина в Старую Руссу; взгляд на царя через спущенные шторы вагона.
  Начавшаяся война с Японией тоже отражается в романе - на неё уезжает муж Лидии, офицер, сама она едет с ним сестрой милосердия.
  Развёрнута в романе новая массовая трагедия - сцена Кровавого воскресенья.
   "Самгин не почувствовал страха, когда над головой его свистнула пуля, взныла другая, раскололась доска забора, отбросив щепку, и один из троих, стоявших впереди его, гладя спиной забор, опустился на землю. Страх оглушил Самгина, когда солдаты сбросили ружья к ногам, а рабочие стала подаваться назад не спеша, приседая, падая, и когда женщина пронзительно взвизгнула:
- Стреляют, подлые, ой, глядите-ко!
- Холостыми-и! - ответило несколько голосов из толпы. - Для испуга-а!
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он -стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед н тоже упал грудью на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег...
  ...Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного - покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно:
- Может, потому, что тут крепость. Молодой, худощавый рабочий, в стареньком пальто, подпоясанном ремнем, закричал:
- Крепость? А - что она? Ты мне про крепость не говори! Это мы - крепость!
Он ударил себя кулаком в грудь и закашлялся; лицо у него было больное, желто-серое, глаза - безумны, и был он как бы пьян от брожения в нем гневной силы; она передалась Климу Самгину.
- Царь и этот поп должны ответить, - заговорил он с отчаянием, готовый зарыдать. - Царь - ничтожество. Он - самоубийца! Убийца и самоубийца. Он убивает Россию, товарищи! Довольно Ходынок! Вы должны...
- Ничего я тебе не должен, - крикнул рабочий, толкнув Самгина в плечо ладонью. - Что ты тут говоришь, ну? Кто таков? Ну, говори! Что ты скажешь? Эх...
  ...- Довольно, постреляли! - сказал коротконогий, в серой куртке с черной заплатой на правом локте. - Кто по льду, на Марсово?
За ним пошли шестеро, Самгин - седьмой. Он видел, что всюду по реке бежали в сторону города одинокие фигурки и они удивительно ничтожны на широком полотнище реки, против тяжелых дворцов, на крыши которых опиралось тоже тяжелое, серокаменное небо...
 ...На Марсовом поле Самгин отстал от спутников и через несколько минут вышел на Невский. Здесь было и теплее и все знакомо, понятно. Над сплошными вереницами людей плыл, хотя и возбужденный, но мягкий, точно как будто праздничный говор. Люди шли в сторону Дворцовой площади,было много солидных, прилично, даже богато одетых мужчин, дам. Это несколько удивило Самгина; он подумал:
"Неужели то, что случилось на том берегу, - ошибка?" Он легко поддался надежде, что на этом берегу все будет объяснено, сглажено; придут рабочие других районов, царь выйдет к ним...
Впереди шагал человек в меховом пальто с хлястиком, в пуховой шляпе странного фасона, он вел под руку даму и сочно убеждал ее:
- Поверьте, не могло этого быть...
  ...Дойдя до конца проспекта, он увидал, что выход ко дворцу прегражден двумя рядами мелких солдат. Толпа придвинула Самгина вплоть к солдатам, он остановился с края фронта, внимательно разглядывая пехотинцев, очень захудалых, несчастненьких. Было их, вероятно, меньше двух сотен, левый фланг упирался в стену здания на углу Невского, правый - в решетку сквера. Что они могли сделать против нескольких тысяч людей, стоявших на всем протяжении от Невского до Исакиевской площади?
"Да, - подумал Самгин. - Наверное, там была ошибка. Преступная ошибка", - дополнил он.
Все солдаты казались курносыми, стояли они, должно быть, давно, щеки у них синеватые от холода. Невольно явилась мысль, что такие плохонькие поставлены нарочно для того, чтоб люди не боялись их. Люди и не боялись, стоя почти грудь с грудью к солдатам, они посматривали на них снисходительно, с сожалением; старик в полушубке и в меховой шапке с наушниками говорил взводному:
- Ты меня не учи, я сам гвардии унтер-офицер! А девушка, по внешности швейка или горничная, спрашивала:
- Слышно - стреляете вы в людей?
- Мы не стрелям, - ответил солдат...
  ...Самгин не заметил, откуда явился офицер в пальто оловянного цвета, рыжий, с толстыми усами, он точно из стены вылез сзади Самгина и встал почти рядом с ним, сказав не очень сильным голосом:
- Смирно!
И еще какое-то слово. Курносенькие дружно пошевелились и замерли. Тогда рыжий вынул, точно из кармана, длинную саблю, взмахнул ею, крикнул, курносенькие взбросили ружья к щекам и, покачнувшись назад, выстрелили. Это было сделано удивительно быстро и несерьезно, не так, как на том берегу; Самгин, сбоку, хорошо видел, что штыки торчали неровно, одни - вверх, другие - ниже, и очень мало таких, которые, не колеблясь, были направлены прямо в лица людей. Залп треснул не слитно, одним звуком, а дробно, разорванно и вовсе не страшно.
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял руку к шапке и грузно повалился под ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один за другим, вываливались люди.
- Со страха, - сказал кто-то над ухом Самгина. - Стреляют холостыми, а они...
Но Самгин уже знал, что люди падают не со страха. Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под ноги себе мужчин, женщин; они приседали, падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь в землю одной ногой и руками; видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают..."
  В суматохе случившегося Самгина вдруг видит раненый в голову Туробоев и даёт ему поручение по адресу  - так Клим оказался вдруг лицом к лицу с Саввой Морозовым и Гапоном...
"Морозов", - удивленно и не веря себе вспомнил Самгин.
Вошел высокий, скуластый человек, с рыжеватыми усами, в странном пиджаке без пуговиц, застегнутом на левом боку крючками; на ногах - высокие сапоги; несмотря на длинные, прямые волосы, человек этот казался переодетым солдатом. Протирая пальцами глаза, он пошел в двери налево, Самгин сунул ему бумаги Туробоева, он мельком, воспаленными глазами взглянул в лицо Самгина, на бумаги и молча скрылся вместе с Морозовым за дверями. Подождав несколько минут, Самгин решил уйти, но, когда он вышел в прихожую, - извне в дверь застучали, - звонок прозвучал судорожно, выбежал Морозов, держа руку в кармане пиджака, открыл дверь.
- Что? Вы - кто? Гапон? Вы - Гапон? Морозов быстро посторонился. Тогда в прихожую нырком, наклоня голову, вскочил небольшой человечек, в пальто, слишком широком и длинном для его фигуры, в шапке, слишком большой для головы; извилистым движением всего тела и размахнув руками назад, он сбросил пальто на пол, стряхнул шапку туда же...
  - Лжешь! Рабочие - со мной! Они меня не предадут! Они - до конца со мной! Лжешь! Предатель...
  "Вождь,а? " - слышит Клим сарсастический шёпот Морозова.
 - А - царь? Едва ли этот маленький человечек спокойно пьет чай..."
И Самгину подумалось, что царь, так же судорожно, как Гапон, мечется в испуге пред содеянным".

  Добавим, что сам Горький был свидетелем и активным участником событий - в его квартире тогда оказался Гапон, а за очерк "9 января" писатель был выслан на Рижское взморье...

  Уже в Москве и родном городе Клим, как участник событий, делает доклады на различных собраниях.
  Самгин оказывается в тюрьме по подозрению в революционной деятельности.
Характерны изменения в кабинете следователя Васильева:
«…исчезли цветы с подоконников, на месте их стояли аптечные склянки с хвостами рецептов, сияла насквозь пронзенная лучом солнца бутылочка красных чернил, лежали пухлые, как подушки, «дела» в синих обложках; торчал вверх дулом старинный пистолет, перевязанный у курка галстуком белой бумажки. Все вещи были сдвинуты со своих мест и, в общем кабинет имел такой вид, как будто полковник Васильев вчера занял его или собирается переезжать на другую квартиру. Остался на старом месте только бюст Александра Третьего, но он запылился, солидный нос царя посерел, уши, тоже серые, стали толще. В этой неуютности было нечто ободряющее…» Вскоре Васильева застрелят... Через два месяца Клим вышел на свободу. В городе одновременно объявились и марксисты, и черносотенцы... Испуганный Клим уезжает в Москву, но там ещё более напряжённо.
  Октябрь. Всеобщая стачка. Яркий эпизод - выступление Шаляпина в "Метрополе", где 18 октября проходил митинг с требованием амнистии(в нём участвовал сам Горький).
  «– Просим! Милый… Просим… «Дубинушку»!..
– …Шш – тише!
Тут Самгин услыхал, что шум рассеялся, разбежался по углам, уступив место одному мощному и грозному голосу. Углубляя тишину, точно выбросив людей из зала, опустошив его, голос этот с поразительной отчетливостью произносил знакомые слова, угрожающе раскладывая по знакомому мотиву. Голос звучал все более мощно, вызывая отрезвляющий холодок в спине Самгина, и вдруг весь зал точно обрушился, разломились стены, приподнялся пол и грянул единодушный, разрушающий крик:
Эх, дубинушка, ухнем!
…Самгина подбросило, поставило на ноги. Все стояли, глядя в угол, там возвышался большой человек и пел, покрывая нестройный рев сотни людей…"

  Одно из самых выразительных в романе - описание похорон Николая Баумана, убитого в первые дни после 17 октября черносотенцами на улице, до сих пор носящей его имя.
  "Здесь — все другое, все фантастически изменилось, даже тесные улицы стали неузнаваемы, и непонятно было, как могут они вмещать это мощное тело бесконечной, густейшей толпы? Несмотря на холод октябрьского дня, на злые прыжки ветра с крыш домов, которые как будто сделались ниже, меньше. — кое-где форточки, даже окна были открыты, из них вырывались, трепетали над толпой красные куски материи.
Пышно украшенный цветами, зеленью, лентами, осененный красным знаменем гроб несли на плечах, и казалось, что несут его люди неестественно высокого роста. За гробом вели под руки черноволосую женщину, она тоже была обвязана, крест-накрест, красными лентами; на черной ее одежде ленты выделялись резко, освещая бледное лицо, густые, нахмуренные брови.
— Медведева, его гражданская жена, — осведомил Брагин и — крякнул.
За нею, наклоня голову, сгорбясь, шел Поярков, рядом с ним, размахивая шляпой, пел и дирижировал Алексей Гогин; под руку с каким-то задумчивым блондином прошел Петр Усов, оба они в полушубках овчинных; мелькнуло красное, всегда веселое лицо эсдека Рожкова рядом с бородатым лицом Кутузова; эти — не пели, а, очевидно, спорили, судя по тому, как размахивал руками Рожков; следом за Кутузовым шла Любаша Сомова с Гогиной; шли еще какие-то безымянные, но знакомые Самгину мужчины, женщины.
«Человек полтораста, двести, — не больше», — удовлетворенно сосчитал Самгин.
Пели именно эти люди, и в шорохе десятков тысяч ног пение звучало слабо.
Эту группу, вместе с гробом впереди ее, окружала цепь студентов и рабочих, державших друг друга за руки, у многих в руках — револьверы. Одно из крепких звеньев цепи — Дунаев, другое — рабочий Петр Заломов, которого Самгин встречал и о котором говорили, что им была организована защита университета, осажденного полицией.
Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
Оно было ответом на вопрос толстой, краснорожей бабы, высунувшейся из двери какой-то лавочки; изумленно выкатив кругленькие, синие глазки, она громко спросила:
— Батюшки, да — кого ж это хоронят?
— Революцию, тетка, — спокойно и громко ответили ей".
...Пётр Заломов - прототип Павла Власова, рабочего-революционера, героя романа Горького "Мать".

  Коротко - о дальнейшем повествовании.
  Похоронами Баумана заканчивается второй том.В начале третьего будет ещё картина вооружённого восстания в Москве в декабре 1905 года, баррикад и уличных столкновений. "Пускай вспыхнут страсти, пусть все полетит к черту, все эти домики, квартирки, начиненные заботниками о народе, начетчиками, критиками, аналитиками…» Самгин - как всегда, в центре событий, и, как всегда, не может занять определённого места в них...
  В последующие годы Клим продолжает служить по юридическим делам. В Русьгороде он поступает в помощники к знакомой - Марине Премировой, теперь уже - вдове купца Зотова, ставшей видной деловой женщиной. Среди её ближних оказываются и потерявшая мужа богомольная Лидия, и Нехаева.
  Марина Зотова считает, что причиной революции является то, что интеллигенция не знает народ и никогда его не знала. Но выход для переустройства жизни она видит в секте. Зотова - хлыстовская "богородица", которую в конце концов убивают, потому что она заигралась с темными, иррациональными силами? Загадочное убийство так и не смог до конца расследовать Самгин. Покончил жизнь самоубийством Лютов. Умирает Варвара.
  Самгин участвует в подготовке сборника "Вехи": «Конечно, эта смелая книга вызовет шум. Удар колокола среди ночи. Социалисты будут яростно возражать. И не одни социалисты. «Свист и звон со всех сторон». На поверхности жизни вздуется еще десяток пузырей».
  Обычно считают, что первые три тома «Самгина», написанные тщательно, сухо, без обычного горьковского пафоса и многословия, в лучших европейских традициях,  выше всей остальной горьковской прозы. Четвёртый том недописан и писался уже без того энтузиазма, что был ранее - наступила середина 30-ых годов...
  «Дома у меня – нет <…> нет не только в смысле реальном: жена, дети, определённый круг знакомств, приятный друг, умный человек, приблизительно равный мне, нет у меня дома и в смысле идеальном, в смысле внутреннего уюта…» - печально рассуждает Самгин.
  Он ещё вступит в "Союз городов" и окажется на фронте Первой мировой войны.
  Черту под метаниями и жизненным крахом Самгина подводит в конце романа перед самым 1917 годом Леонид Андреев. «Люди почувствуют себя братьями только тогда, когда поймут трагизм своего бытия в космосе, почувствуют ужас одиночества своего во вселенной, соприкоснутся прутьям железной клетки неразрешимых тайн жизни, жизни, из которой один есть выход - в смерть».
  События Февральской революции Клим, как обычно, видит непосредственно на месте - вместе с Дроновым, но и тут так и не определившись. Самгин оказывается в толпе во время встречи на Финляндском вокзале Ленина и как будто бы мог погибнуть в давке - на этом текст обрывается.
  "А был ли мальчик?" Придуманная смерть – его раздавила толпа на демонстрации – Горькому не подходила, он чувствовал тут ложь. Роман имеет открытый финал. Автор оставил записи, в которых предусмотрел разные варианты - эмиграцию, приспособление к новой советской жизни... А могло быть и так - Самгин растаял в лучах прожекторов броневика, на котором выступил будущий вождь пролетариата и основатель...

Хорошим музыкальным фоном занятия может быть - к описанию родного города Самгина -  "Скобелев-марш" - эту музыку любили играть в провинциальных садах на гуляниях(вспомним традиционные постановки "Трёх сестёр" Чехова), а также пьесы Чайковского, играемые на фортепиано матерью Клима, к образу Санкт-Петербурга - "Марш Санкт-Петербургской столичной полиции"(тяжеловесный, как Александр III Паоло Трубецкого и - явный парафраз "Преображенского марша", почти пародия), к московским эпизодам - песня "Москва" ("Ах, Москва, Москва, Москва, золотая голова") с образом хлебосольного города; вспомним, что этот тогдашний "суперхит" занёс в романе "Под игом" даже в Болгарию из России один из его героев.

Конечно, следует рекомендовать посмотреть телесериал 1987 года - экранизацию романа. Её достоинство с точки зрения изучения истории - вставки хроники времени. Краткие справки о том или ином моменте, фотографии и первая кинохроника, и далее - жизнь персонажей Горького.

Вопросы: Как вы можете подтвердить, что "Самгин" действительно всесторонне отображает жизнь России рубежа XIX-XX веков? И как вы считаете - всё же почему Горький сделал главным героем Клима Самгина, а не, например, будущего "хозяина земли" Кутузова?

Максимилиан Волошин
9 января 1905

Сознанье строгое есть в жестах Немезиды:
Умей читать условные черты:
Пред тем как сбылись Мартовские Иды,
Гудели в храмах медные щиты…

Священный занавес был в скинии распорот:
В часы Голгоф трепещет смутный мир…
О, бронзовый Гигант! ты создал призрак-город,
Как призрак-дерево из семени — факир.

В багряных свитках зимнего тумана
Нам солнце гневное явило лик втройне,
И каждый диск сочился, точно рана…
И выступила кровь на снежной пелене.

А ночью по пустым и гулким перекрёсткам
Струились шелесты невидимых шагов,
И город весь дрожал далёким отголоском
Во чреве времени шумящих голосов…

Уж занавес дрожит перед началом драмы,
Уж кто-то в темноте — всезрящий, как сова, —
Чертит круги, и строит пентаграммы,
И шепчет вещие заклятья и слова.


9 января 1905
С.-Петербург