Навсегда в сердце с Победой!

Один из европейских журналистов спросил с удивлением даже с недоумением российских собратьев по перу: отчего россияне по прошествии более полувека так много снимают фильмов, пишут, говорят о войне, с особым подъемом и торжеством празднуют день победы. Пора, мол, заняться мирными проблемами и событиями.
И правда – отчего?
Да оттого, что это было не только временем Беды, горя и лишений. Это было время Великой Веры народов России и в себя, и в свои силы. И это было самое глубокое, осязаемое чувство родства всех со всеми на великой земле под именем – Россия. Этим жил фронт, этим жил тыл. Глубокий тыл – Урал, Сибирь. И каждая семья. И дети в семьях.
Вот жизнь и мысли 12-летней Анны, юной жительницы далекого от фронта Урала.
Первая весточка с войны — повестка отцу. Ему, сорокалетнему, выпало это в первую оче¬редь. Провожали его осенью в ясный, но холодный день. На отце было черное драповое паль¬то с котиковым шалью воротником и котиковая же шапочка таблеткой. В этом наряде он, не-смотря на свой небольшой рост, сильно выделялся среди серой толпы в телогрейках.
— Что же вы нарядили так муженька-то? Их переоденут на месте сразу, и куда денет он свое пальто? — заметила с сожалением какая-то женщина из провожающих.
Но Тоня не слышала и не понимала ничего. Она неотрывно со слезами на глазах, засти¬лавшими картину, глядела на мужа, сдерживая из последних сил рыдания. Ей казалось, что кончается жизнь вообще и никакого будущего нет. А вокруг визжала гармошка и еще громче визгливо пели бабы. Тоня ничего не слышала.
Месяца через три, получив весточку от мужа из Кыштыма, собралась поехать к нему. Выме¬няла на последние отрезы мануфактуры три большущих каравая хлеба, немного сала и табак, до отказа набила старый фанерный чемодан и уехала, наказав матери держать все время ворота закрытыми на засов и не выпускать днем кур с огорода, на котором сквозь снег торчало бобылье от подсолнухов и кустов смородины.
Анна по вечерам, приготовив уроки, сидела у керосиновой лампы с книгой или штопала чулки, что приходилось делать постоянно, так как хлопковая нить все время протиралась на пятках. Ей исполнилось 12 лет.
Мать приехала через два дня. Новости всех опечалили. При экстренной подготовке призывников не сумели организовать питание. Отец Анны, Константин Иванович, уж на что сдер¬жанный, к еде относился аристократично, пользуясь не только вилкой, но и ножом, который держал как-то особенно изящно, ел теперь с жадностью, торопливо, тщательно собрал крошки и отправил их в рот. Эта деталь вызвала слезы у Тони, а Аня с бабушкой тихо заскули¬ли, захлюпали носами.
Пройдет много лет, эту подробность о крохах хлеба Аня не забудет и, каждый раз вспоминая, почувствует, как защемит и заноет сердце, закипят слёзы.
Зима в разгаре, лютует. В доме заканчивается топливо, но Антонине на  заводе выделили полтонны угля. Проблема: как его доставить. У кого-то из соседей выпросила большой ящик на полозьях от старых крестьянских саней, и с этим "транспортным" средством Тоня с Аней отправились к ж/д тупику  железнодорожной товарной станции. Было это не так далеко от дома, но доверху груженный тяжёлыми блестящими глыбами антрацита ящик везли, тяжело напрягаясь, то и дело  останавливаясь для передышки. На накатанной дороге ноги скользили, а груз норовил выско¬чить на обочину. Но терпение и труд всё перетрут, как обычно приговаривала бабушка, и жал¬кая процессия достигла, наконец, родного двора. После так-то славно было сидеть у разогре¬той плиты.
*  *  *
Скоро война подступила к порогу почти каждой семьи.
Печальные вести приходили с фронта одна за другой. И тогда то в одном дворе, то в другом жуткий вой разрывал тишину. Вой, переходящий в рыдание и плач.
Особенно тяжким было зрелище во дворе у Маньки. Совсем молодая женщина, окруженная пятью малышами, из которых старшей Валюхе было шесть лет, выла волчицей, прижимая к себе ребятишек. Она выла так страшно, что сбегались люди с соседних улиц. Женщины отби¬рали у нее испуганных, ничего не понимающих детей. Разводили их по своим домам. К Маньке было не подступиться — она рвалась, царапалась и, охрипнув от вытья, только страшно сто¬нала.
— Как будет жить, бедолага: кормильца потеряла и осталась одна в пустой избе. И ничего не успела освоить эта молодуха. Только народить погодок, причем двое мальцов — близнецы. Как будет жить, поднимать детвору? — сокрушались соседи.
— Ни профессии, ни способностей каких-нибудь, — добавляли другие.
*  *  *
Трудной была жизнь, но она не прерывалась. Тут, в далеком уральском тылу, она текла как обмелевшая река, которая перекатывалась с трудом через пороги, подпитывалась ручейкам и родничками и снова устремлялась вдаль с энергией и силой, — жизнь не лишенная даже приятностей и скромных удовольствий.
Ранний уже почти зимний вечер. Ноябрь. За окнами темно и морозно. Коптилка со свёрну¬той жгутиком холщовой тряпочкой, опущенной в плошку с каким-нибудь маслом, горит подсле¬повато, с трудом разгоняя над столом мрак. Но в доме почти праздник: людно, шумновато. Ведь собрались женщины из всей родни, жившей в Челябинске. Дробно стучат ножи по дубо¬вой доске, положенной на стол. Сестры Антонина и Клавдия крошат разрезанные на четвертушки налитые соком ядреные капустные кочаны. Из-под ножей вылетают аккуратные узкие ленточ¬ки. Их то и дело стряхивают в большой эмалированный таз. Туда же идут оранжевые шнурочки морковки, которую чистит и моет бабушка, а рубит Тася. ^е^к^С
Таисия, невестка Клавдии, проводив на фронт молодого мужа, а прожили они вместе чуть больше полугода, прочно прилепилась к его родне и стала непременной участницей всех семейных со¬бытий. И как показало будущее — на всю жизнь, так и не дождавшись любимого с фронта. "Пропал безвести", с такой формулировкой приходило сообщение во многие семьи. Пришло и ей.
Анна без дела, но с живым участием блестящими глазами наблюдает за дружной работой старших, любуясь их сноровкой и ловкостью. Иногда соблазняется белой сочной кочерыжкой. И тогда к дробному постукиванию ножей примешивается аппетитный хруст.
В печи тлеют последние головёшки. От них струится красный тёплый свет: топилась дрова¬ми русская печь, чтобы прогреть и просушить весь домишко после сырой осени.
А за окном волшебство: сверкающие под луной сугробы, серебряный блеск утоптанной до¬рожки и застывшего наста на уже улежавшихся нетронутых снегах.
*  *  *
Уютно и тепло бывало и в другие вечера, когда приходившая погостить к матери Клавдия и Тоня с Анной усаживались у печки перед противнем с еще горячими поджаренными семечка¬ми. Щёлкали их, сплёвывая скорлупки прямо на крашеный пол. Потом их сметали и — в топку. Яркое пламя вспыхивало на мгновение и через щели в конфорке и дверце посрамляло туск¬лый свет коптилки, которая сконфуженно мигала.
Бабушка рассказывала сказки, всякие деревенские были или "Жития святых", славя при этом семечки как единственную спасительную пищу пустынницы Магдалины. Семечки были и теперь подспорьем в скудном пайке голодных военных лет.
А когда попадал в дом очередной роман Чарской, Тоня читала вслух, глотая слёзы, и сен¬тиментальные слушатели хлюпали носами, всхлипывали с великим очищающим чувством со¬переживания.
Впоследствии Анна частенько отмечала в себе эту сохранившуюся до старости способность сопереживать и оделять любовью окружающий мир, глядя на него изумлёнными глазами.
Бабушка теперь подолгу простаивала на коленях перед скромным домашним алтарем – сохраненные ею иконы в красивых окладах. Причитания и молитвы, обращенные к Создателю, все о том же: «Помоги, Господь, одолеть супостата. Сохрани Костеньку (зятя, отца Анны), Лешеньку, Мишеньку, Славика, Зоеньку (это внуки от ее дочерей)». И как последний горестный вздох: «Дай мне, Господи, дожить до конца войны».
А Анна не сомневалась, что доживет до победы. В свои 12 – 14 лет она трудилась с этой верой, куда бы ни посылала ее школа, комсомол.
Так прошла первая военная зима, оставив в памяти две такие работы.
Незадолго до нового года завод выделил школе вагон угля, и разгружать его послали уча¬щихся. Дети, как муравьи, облепили его снаружи и внутри, тяжело орудуя железными лопата¬ми, некоторые даже огромными совковыми. Лопаты принесли из дома, у кого какие нашлись. Одеты были ребята во что попало и к середине дня выглядели уже совсем как муравьи — чер¬ные от угольной пыли. Множество копошащихся маленьких черных букашек. Каково-то при¬шлось дома отмываться при недостатке воды и почти без мыла!
Известный лозунг — "Всё для фронта, всё для победы" в повседневной жизни глубокого ты¬ла оборачивался сначала нехваткой, а потом и полным исчезновением многого необходимого: спичек, мыла, керосина и прочего. На все это ввели карточки по строго определенной и самой скудной норме. Иногда вместо мыла выдавали по талонам брусок белой глины.
Вода доставалась так же нелегко. К ней Анна спускалась на следующую улицу, поворачива¬ла за угол. В маленьком домишке был кран, выходивший из окна прямо на улицу, зимой заку¬танный тряпьем, чтобы не замерзла вода. Открывался он изнутри домика, где всегда кто-то дежурил. Из нижней части рамы выглядывало деревянное узенькое корытце, вроде пенала, в него клали марку, проталкивали корытце в дом и получали воду (марки загодя покупались тут же). Два полных ведра на коромысле. Чтоб на стирку запасти воды, надо сходить несколько раз. И обратный путь был сложнее — приходилось подниматься немного в гору. Грели воду на плите.
Занятия в нетопленной школе проходили по расписанию, но часто ребят (с 6-го по 9 класс) снимали с уроков, чтобы помочь соседнему заводу, готовящему до войны сельско-хозяйственные машины и инвентарь, а теперь переведенному на изготовление боевых снарядов, - в разгрузке и транспортировке заготовок для ящиков и тары.
Это была любимая, приятная работа. Куда лучше таскать пахнущие свежей древесиной, лесом дощечки, чем дрожать за холодной партой, тыча непослушными пальцами в полузамёрзшую чернильницу. Здесь на заваленных заготовками тары железнодорожных путях, разгребая горы фигурных дощечек, ребята согревались. Даже щеки розовели.
Труднее приходилось мальчикам постарше, поставленным в цех сбивать ящики и закладывать в них фигурные дощечки, укрепляющие снаряды для транспортировки. Иногда молоток в замерзшей руке попадал по пальцам. Но никто не жаловался, не отлынивал от работы. Никто не устраивал игр – не перебрасывался дощечками, не сражался палками как на рыцарских турнирах. А ведь взрослых, чтобы наблюдать за школьниками, рядом не было.
Кроме детской радости освобождения от уроков жило в сознании высокое – ребята чувствовали себя бойцами против врага вместе с теми, кто воевал на фронте.
*  *  *
Война в 1943 году входила в разрушительный азарт. Челябинский железнодорожный узел был загружен поездами и вагонами разного рода, особенно товарными и  «теплушками» - их на фронт пропускали без задержки. Пассажирские, идущие с ранеными фронтовиками по мере возможностей разгружали здесь. Под госпитали освобождали школы, из которых переводили учащихся в одну из более близко расположенных. Занятия проходили в три смены. Зимой и осенью дети вставали в темноте и почти ночью возвращались из школы.
Самая любимая смена Анны – утренняя: день оказывался таким длинным и четырнадцатилетняя девчушка успешно справлялась с домашними работами – уборкой, стиркой, топкой печи, приготовлением еды, постоять в очереди за хлебом – бабушка быстро старилась, у матери работа и дорога отнимала много времени и сил. Анна же успевала еще сбегать в школу на занятия хорового кружка. Школьники выступали с концертами в госпиталях и даже на торжественном проводе на фронт танковой бригады, которую интеллигенция города – врачи, учителя, артисты – снарядили на собранные средства, а рабочие тракторного завода, превращенного теперь в танковый, построили за сверхурочные часы.
Проводы состоялись теплым осенним вечером на приволье ипподрома и проходили на подъеме настроения, братской поддержки и веры в победу.
Анна взрослела не по годам, входя в жизнь с пониманием, ответственностью и стремлением браться за любое полезное дело.
*  *  *
Самой трудной работой в ее представлении навсегда осталось вязание снопов да и вообще работы на земле. Это понятно: городская девчушка. Она перешла в восьмой класс и с группой таких же девочек была отправлена в соседний совхоз сначала на прополку, позднее — на уборку урожая.
Снопы вязали в конце июля. Стояла жара, так что воздух дрожал, и знойное марево переливалось, густея, к самому горизонту. Хотелось раздеться, а нельзя: едкая колючая пыль от жнивья проникала даже через материю, а уж открытые части тела жгла и колола так, что кожа покрывалась ссадинами, и едкий пот только усиливал зуд.
Анне едва удавалось терпение. Она была на последней грани — взбунтоваться, все бросить и убежать, куда глаза глядят. К тому же разболелось горло от того, что жажду утоляла ледяной ключевой водой. Слава Богу! Выдержала, и обошлось без осложнений.
Гораздо легче было на прополке. И все-таки тяжело. Бесконечные, казалось, ряды с зеле¬ным покрытием взошедшей моркови и свеклы и ползающие между ними маленькие фигурки школьников, побеждающие своим упорством эти необъятные, обожженные солнцем просторы. Земля-кормилица ничего не выдает человеку без труда. И труд становился навсегда для юного человека необходимым условием жизни.
*  *  *
Еще не объявили о победе, когда вернулся отец. Константин Иванович без малого четыре месяца пролежал в госпитале после тяжелого ранения в шею.
— Это ты, дочка, счастливая. В твой день рождения чуть-чуть не оторвало мне голову. Видишь, что на память подарила мне война? — чуть не половину шеи красноватой толстой веревкой охватывал шрам, мешавший повороту головы.
Счастье скромное и скупое пришло в дом.
 *  *  *
Ощущением счастливого близкого будущего жила вся страна с самого начала 1945 г. От черных тарелок – радиорепродукторов по утрам нельзя было оторвать ни старого, ни малого. На улицах собирались группами и делились радостью – с фронта шли победные новости. Наши бойцы подступили к Берлину.
И вот раннее утро 1945 г. Мало кто встретил его после спокойного сна. Куда там! Ждали торжественного сообщения о конце войны. И наконец голос Левитана – «Победа». Подписание документа о безоговорочной сдаче фашистов.
Известие было встречено ликованием. Анна окончила девятый класс. Никогда не забудет она городскую праздничную площадь, к которой стекались самообразовавшиеся колонны одухотворенных людей. Гремели оркестры, сияли победные знамена. Всеобщее воодушевление, казалось, выцветило до веселой голубизны небо и золото солнца. Все сияло. Все торжествовало. Торжествовала сама жизнь.
Колонна девушек из семнадцатой школы, одетых частью в военную форму, частью санитарками, с упоением, торжественным маршем проходила перед трибуной. Анна, правофланговая, одетая в отцовскую форму с медалями и орденами на груди (даже отцовские сапоги пришлись впору), судорожно сжимала руки по швам, вытянувшаяся от победной гордости, чеканя шаг – вся светилась.
Ей казалось, что брошенный с трибуны лозунг – «Да здравствуют наши девушки, вдохновительницы и участницы победы!» - относился именно к ней. На всю жизнь сохранит она в памяти эту лучезарную картину, а самыми дорогими станут праздники День Победы и Новый год.