Урок истории

Бабушка «взяла» 23-ий троллейбус. Она никогда не "садилась в троллейбус", только "брала троллейбус". А как же иначе? Большую часть своей жизни она брала извозчика. Извозчика можно только взять. Он кланялся, помогал устроиться, поправлял одеяло, а потом натягивал вожжи и экипаж вливался в симфонию питерских подков.
Троллейбус №23 переползает через «Площадь Мужества». Осторожно, как бы не провалиться. Эта площадь в конце семидесятых, обрушилась на только-что построенную линию метро. Потом, как чертик из табакерки, выскакивает из-под моста на Лесной, и ползет по серому, мрачному проспекту, не просыхающему от ремонта.
Наконец-то, измученный троллейбус вырывается на простор привокзальной площади. Вдыхает полной грудью, чертыхается глядя на скульптурную группу «картавый и броневик». Неуклюже переваливает через Неву и шарахается от нависшего слева Большого Дома на Литейном. Тут не зевай. Голову в плечи, глаза в землю и бегом. Только бы не засекли, это дом-убийца.
Дальше повеселее. Синебокий перерезает Невский, подмигивает «Сайгону» и вливается в муравейник Владимирского проспекта. Скоро кольцо.   
Бабушка терпит это длинное путешествие только с одной целью: добраться до Кузнечного рынка. Он далеко, он дорогой, но здесь самые лучшие карпы. Настоящие карпы. Можно фаршировать.
Бабушка умела и любила готовить фаршированную рыбу. А вся семья очень даже умела и любила ее есть. Но у меня была особая любовь к деликатесу, никогда не упускал возможности увидеть его приготовление.
Это непросто. Я устраивался возле стола и наблюдал за превращением рыбы в точно такую же на вид, но уже фаршированную. Следил за проворными пальцами и ловил каждое слово бабушкиного рассказа. Прикрывал глаза и мне казалось, что слушаю радиопостановку. Обожаю радиопостановки.
- Не люблю белые ночи, - император задернул занавеску, - но еще больше я не люблю евреев. Только пусти, всю столицу заселят, захватят… Что ты думаешь, граф?
- Я уже подавал прошение, ваше императорское величество, - прошамкал Строганов, - России нужны реформы во всех областях.
- Да, помню твою записку, - Александр вновь подошел к окну, - а что говорит твой друг Ланской?
- И Ланской и барон Гинсбург просят принять реформы относительно еврейского населения. Вы, Ваше величество, Александр II Николаевич, войдете в историю как реформатор и освободитель. Но опасаться нечего, - продолжил Строганов, - столица никогда не станет пристанищем еврейства, настоящего религиозного еврейства.
- Это почему? – император действительно удивился, - мы построим для евреев большой, красивый молельный дом.
- Да, но белые ночи, государь, солнце по кругу, как же еврей узнает когда утренняя, а когда вечерняя молитва?
Эли Агулянский со всей семьей поселился в доме на Фонтанке. А где же им было еще жить? Строительство большой и красивой синагоги затянулось, а временную открыли именно на Фонтанке. Эли и его жена Ханна молились, а дети проводили время на берегу реки и, если везло, вылавливали бревно. Бревна сушили прямо в квартире, а где еще? Да, сырость, но ведь бревно высохнет и отдаст тепло и высушит другие бревна.
В 1908 году Ханна умерла. Ее похоронили на Преображенском – Еврейском кладбище. Эли плакал и молился, молился и плакал.
Как и положено у евреев, родные и друзья приходили в скорбную квартиру и тоже молились, вместе с Эли.
Однажды в дверь постучали. Эли очень удивился. Все знали, что дверь в квартиру не заперта. В дверь снова постучали, Эли открыл. 
- Фельдфебель Заозерский–Поруйло, - представился вошедший.
- Чем могу служить? – Эли сдвинул талес со лба.
- Чем вы здесь занимаетесь? – спросил бодрячок, разглаживая густые поседевшие усы.
- Мы молимся, - степенно ответил Эли, - моя жена умерла и мы молимся за нее.
- В таком случае, я вынужден оштрафовать вас на 182 рубля и 16 копеек, - торжественно объявил офицер.
- За что? – Эли не находил слов.
- Но ведь вы же молитесь, устроили здесь молельный дом, а это запрещено. В столице Российской Империи Санкт Петербурге официально разрешен только один еврейский молельный дом, а вот вы открыли второй.
Бабушка почти закончила стряпню. Оставалось лишь залить фаршированную рыбу наваристым бульоном и оставить на холоду.
- Да. Сложно быть евреем в Петербурге, - продолжила бабушка, - в 1923 году, когда родился твой отец, Илья, было совсем непросто сделать ему обрезание. Но я все организовала, – бабушка посмотрела по сторонам как будто опасалась, что нас подслушивают, - отыскала подпольную синагогу и заплатила немалые деньги. Потом нашла моэля – того, кто собственно делает обрезание, и заплатила ему дополнительно, чтобы обрезал, но совсем чуть-чуть, ну, чтобы было незаметно.
- Вот это решение, - не удержался я, - значит можно быть евреем и не евреем одновременно?
- Давай-ка иди делать уроки, совсем разболтался, - бабушка стала серьезной, а я понял, что урок истории закончился.

Уже 30 лет мы живем в Израиле. Говорим на иврите, но не молимся, хотя есть где. Так уж сложилось. Нам здесь хорошо. Хорошо не там, где разрешают, а там, где не запрещают.