Нераспечатанное письмо

Печально, когда возвращается твое письмо, посланное лучшему другу. Еще печальнее, если на нем стоит штамп «Адресат не проживает». Такое письмо пришло мне более шестидесяти лет назад, и я до сих пор не знаю, что случилось с этим дорогим мне человеком. Многие годы я был уверен, что таких замечательных друзей, какими были Эд и я, на свете никогда не было. Лет двадцать назад, выйдя на пенсию, я начал читать книги, давно ждавшие меня в домашней библиотеке. Каково же было мое удивление и радость, когда в одной из них я прочел, что четыреста лет назад жили на свете два друга Мишель и Этьен, точно таких же, как мы с Эдом. В отличие от нас, рядовых инженеров, они были известными писателями и философами, оставившими заметный след в истории. Это придало мне храбрости, и начал писать эту повесть.

Часть 1. Черная метка
Летом 1956 года мне пришло письмо. Известный археолог Сергей Николаевич Бибиков выезжал с экспедицией в Крым и предлагал присоединиться. Я бездельничал дома у родителей и с радостью согласился.
Два с половиной месяца, прожитых в крымских горах, стали для меня настоящей школой жизни. Впервые я услышал о трагедии крымских татар, увидел вблизи советских хозяев Крыма и узнал, в каком мире они живут. При мне разыгрывались человеческие драмы и комедии. Перед окончанием работы экспедиции в моей жизни произошло случайное событие, серьезного значения которому я не придал. Но впоследствии стал думать иначе, хотя   полной уверенности в его особой роли в моей последующей жизни не имею. Лучше всего рассказать об этом с самого начала.
Работы на стоянке Фатьма-коба успешно продвигались, и шеф решил начать раскопки в пещере на берегу реки Черной. Старшим назначили Володю, студента пятого курса из Нальчика. В помощь ему отрядили трех салаг-первокурсников Женю, Серегу и меня.  Мы поставили палатку, сложили в ней свой нехитрый скарб и приступили к работе. Пещера была не очень большой, метров десять вглубь скалы, до четырех метров ширины, и вначале рукой можно было достать потолок. Пол пещеры состоял из пепла – перегоревшего овечьего навоза. Мы выбрасывали его на склон, выносили на носилках и с большим удовольствием смывали его с себя на перекурах. Через неделю открылась почва и пошли настоящие раскопки. Судя по находкам, здесь жили люди той же культуры, что и в Фатьма-кобе, и жили бедно. Выручала их рыбалка, мы нашли множество позвонков крупных рыб. У шефа появился энтузиазм, и он объявил, что если мы найдем гарпун, то получим особую премию. Через несколько дней мы откопали сломанный костяной наконечник остроги. С гордостью доставили его на базу и вечером у костра устроили маленький праздник, первый за все это время. Вопреки ожиданиям край оказался очень бедным, никто не предлагал на продажу фруктов и ягод, не говоря о домашнем вине. О мясе мы вообще забыли, питались кашами и гороховым концентратом.

Между тем работы на раскопе завершались, у нас появилось больше свободного времени. Мы бродили по окрестностям, а когда шел дождь, садились у выхода из пещеры, ставили носилки вместо стола и «убивали» время игрой в подкидного дурачка или преферанс. В ущелье темнело рано, по вечерам мы засиживались у костра, рассказывали занятные истории.Однажды я вспомнил, как гадал девчатам. В комнате их жило четверо. Когда мы с товарищем приезжали к ним, две «бесхозные» дамы начинали усиленно заниматься своими делами. В тот раз одна из них стала гадать. Я заметил, что самому себе карты врут. Мне немедленно предложили продемонстрировать свои таланты.
Я вспомнил, чему учила сестра, перетасовал и дал снятия колоду левой ручкой (от сердца!) и разложил карты. Что там выпало, роли не играет, но какой-то король со своими интересами явно присутствовал. Реакция оказалась неожиданной: девушка залилась краской, а ее товарки многозначительно переглянулись. Я понял, что на правильном пути, и стал вдохновенно врать дальше.

На этом мои «подвиги» не закончились. Через неделю мне заявили: «Ты о нас давно все знаешь.  И мы решили устроить тебе проверку: скоро придет студентка из другого института, посмотрим, что ты ей нагадаешь!» Девушка пришла, эффект оказался тот же. Я даже слегка загордился, но потом сообразил, что просто обманываю доверчивых людей. Ведь эффект вранья гарантирован самой природой этого лохотрона: дам и королей мы видим ежедневно, а сочетания карт- типичные ситуации в жизни. Например, трефовый король означает брюнета любого возраста, трефовый валет – его хлопоты, а если рядом затесалась черная семерка, брюнет озабочен дальней дорогой. Пиковая дама издревле означает тайную недоброжелательность, пиковый валет – пустые хлопоты и так далее. А теперь найдите студентку, у которой нет проблем в казенном доме (пиковый туз), не волнуют блондины или брюнеты, особенно если рядом обнаруживаются посторонние дамы. Теория вероятности, ничего более, а у вашего клиента заработало воображение, пошли вегетативные реакции, и он попался.

Ребята сразу просекли, какие перспективы открываются перед ними, и я начал приобщать их к новому искусству. Самым талантливым оказался Сережа. Перед самым отъездом я неожиданно для себя попросил его погадать мне на дорожку. Он по всем правилам перетасовал колоду и дал снять, потом разложил карты. Я глянул и оторопел – кроме двух червей и бубны выпала сплошная черная масть, трефы и пики. О таком раскладе я никогда не слышал, да и вероятность его ничтожно мала. Однако карты лежали передо мной и сообщали, что я попал в мощную черную полосу, конца которой не видно. По простоте душевной успокоил себя мыслью, что после такого замечательного лета начнется беспросветная сырая осень и слякотная зима.  Подробности тут роли не играли, я смешал карты.
Через несколько дней нам сделали полный расчет и отпустили на все четыре стороны. Расставались мы с грустью, успели сдружиться. Почти все ехали до Киева вместе, там распрощались навсегда. Впереди меня ждал второй курс не самого престижного института, неизбежная поездка в колхоз и все прочие прелести так называемой веселой студенческой жизни.

Часть 2.   Мой друг Эд и другие
В тот мартовский день шел дождик. Мы на улицу не пошли, от нечего делать сидели в общежитии у Эда в комнате и трепались на весенние темы. Время было обеденное. Проявив завидную выдержку, дождались открытия столовой, и вся компания поспешила на первый этаж. Наша кормилица знаменита низкими ценами, бесплатным хлебом, горчицей, солью и перцем. За десятку здесь можно было нормально поесть. Когда до стипендии оставалась неделя, это ценилось особенно высоко.

Мы спускались по лестнице, болтали как всегда и совершенно не уловили момент, когда Эд полетел вниз. Как шел, так и грохнулся во весь рост, съехал по ступенькам и остался лежать неподвижно. Мы подскочили и его подняли, он был без сознания. Вид у него был нехороший: лицо пепельно-серое, лоб рассечен и кровоточит. Подбежали ребята, стали помогать нести его в медпункт. Пока спускались, он пришел в себя. Фельдшер дал ему что-то выпить, уложил на кушетку, обработал рану и вызвал скорую, а нас выгнал в коридор. Так все это началось.
Откуда взялся Эд в моей жизни, нужно рассказать отдельно. Мы пересеклись в начале октября вскоре после поездки на картошку, причем встретились совершенно случайно. Я разговаривал с деканом о предстоящем капустнике, шуточном спектакле на темы студенческой жизни. КВНов тогда еще не придумали, а посмеяться над собой люди всегда рады. За спиной услышал голос парня, говорившего с секретаршей, и повернулся, чтобы посмотреть на него. Он уже поворачивался ко мне с протянутой для пожатия рукой. Мы обменялись несколькими фразами, зазвенел звонок с перемены, и мы разошлись по аудиториям. Я шел по коридору и удивлялся, ведь беседовали мы о самых обыденных вещах, почти пустяках, а на душе был праздник, вроде письмо из дома получил. За эти две или три минуты мы не только узнали друг друга, мы оказались связанными дружбой столь прекрасной и всеобъемлющей, что ни о чем подобном до этого не приходилось ни читать, ни слышать. Это был фантастический подарок Судьбы, но пока я боялся поверить в него, чтоб не сглазить.

Лекцией по механике пришлось пожертвовать, чтобы разобраться в своих мыслях. Я понимал, что наша встреча в деканате никого не удивила – два старых товарища узнали друг друга по голосу и повернулись, чтобы обменяться рукопожатием. Внешне все так и было, только мы никогда раньше не встречались и не разговаривали, однако мгновенно узнали друг друга, как будто были знакомы с детства.
В прошлом у меня было несколько прекрасных друзей, и самым замечательным среди них был папа. Особенно это проявлялось в те счастливые минуты, когда мы вместе были заняты любимым делом – рыбачили, собирали интересные камни, ходили на футбол. Но я всегда чувствовал наше неравенство: папа знал все на свете, его авторитет для меня был непререкаемым. В этой же новой необыкновенной дружбе мы были равны и независимы, при этом ничего объяснять или доказывать не требовалось: мы понимали друг друга с полуслова.

В ближайшие недели мы переговорили обо всем на свете. Оказалось, что нам нравятся одни и те же книги и фильмы, понравился манерой вести лекции один из наших преподавателей, читавший на первом курсе совсем не романтическую дисциплину – начертательную геометрию. Что нас одинаково раздражало, так это тупая зубрежка и бессмысленное конспектирование классиков марксизма-ленинизма. И ведь сидели, переписывали целые главы, иначе на зачет можно было не приходить. Столько времени коту под хвост!

Прошло несколько дней, и мы начали понимать друг друга без слов. Выглядело это примерно так: Эд готовит задание по механике, я перевожу «Айвенго», нужно сдавать «тысячи» знаков на зачете по английскому. Откладываем работу, молча встаем, одеваемся и идем гулять в парк. Другой раз направляемся в кино, третий – в гастроном, и все это, не произнося не слова, но точно знали, что идем именно в парк или гастроном. Не знаю, с чем сравнить такое общение, но эти дни были самыми счастливыми в моей жизни. Эд тогда учился на третьем курсе, я – на втором, мы посещали разные занятия, изучали разные дисциплины, встречались со старыми знакомыми, ходили на свидания, здесь всё осталось по-прежнему, но, когда мы встречались после занятий, жизнь наша изменялась разительно, возникала гармония мыслей и желаний, мгновенное понимание друг друга.

У меня и раньше случались такие минуты. Чаще всего это происходило на рыбалке. Если у папы клевала крупная рыба и он начинал водить ее кругами, я бегом убирал на берег все наши удочки, расчищал, так сказать, поле боя, и держал наготове сачок.  Я чувствовал себя так и делал то же, как будто сам вываживал рыбу и боролся с ней. Когда у меня случалась серьезная поклевка и руки были заняты удилищем, а глаза неотрывно следили за леской, режущей воду, на помощь проходил папа. К сожалению, такие поклевки случались редко. Но тогда это были минуты, а теперь – часы и дни.

                *    *    *
До несчастного случая на лестнице Эд никогда не жаловался на здоровье. Мы ходили с ним разгружать вагоны, так он любому грузчику фору мог дать. Теперь он сильно ослаб и с трудом передвигал ноги. Поход в туалет растягивался на полчаса. Когда Эд вставал с постели, его требовалось обязательно страховать, он мог упасть в самом неподходящем месте. Ерундовые мелочи вроде чистки зубов или бритья превратились в проблемы. Аппетит пропал начисто, ел он как двухлетний ребенок.
Чем он болен и как его лечить, никто не знал. Когда вызвали участкового терапевта, тот прописал для успокоения валериану и для укрепления организма витамины, но толку от них было мало. Я попытался расспросить его о болезни Эда. Врач сказал, что картина неясная, нужно понаблюдать, желательна консультация невропатолога. В свою очередь доктор спросил, наблюдались ли у Эда судороги во время обмороков и как долго он находится без сознания. Судорог я не заметил, а без сознания Эд оставался иногда несколько секунд, а иногда три-четыре минуты, может и больше. Положить Эда в больницу врач не счел нужным: «Парень молодой, обмороки пройдут сами собой».

 Но они не проходили. Я нутром чувствовал, что-то здесь не то. Когда наступала моя очередь дежурить у его постели, я старался отвлечь Эда, рассказывал анекдоты, забавные истории. Слушал он плохо, от слабости почти все время дремал или спал. С началом болезни я перестал его понимать, мне казалось, что между нами возник невидимый экран. В эти минуты я пытался припомнить наши старые разговоры, старался нащупать какую-нибудь зацепку, намек на причину его болезни. Но ее не было, а человек таял на глазах.

Эд при мне никогда не жаловался на здоровье. В институте у него больших проблем не было. Учился он легко, со второго семестра получал повышенную стипендию. Единственное, на что он однажды посетовал, это на снобизм местных ребят: «Как, ты не читал Ивана Боркова?» Его эротические стихи много лет спустя мне удалось просмотреть.  Они мало отличались от современных «творений», которые можно встретить на стенах общественных туалетов. Тогда мы этого «сортирного поэта» не знали и немного завидовали «продвинутой» местной публике, особенно в присутствии девушек. Кому понравится, когда тебе элегантно намекают, что ты – дремучий провинциал? В меру свободного времени и финансов мы ходили в музеи, на концерты, в кино, читали новинки зарубежной литературы, тогда они появились в магазинах. Но, как говорил знаменитый Козьма Прутков, никто не объемлет необъятного, хотя мы старались.

Был круг проблем, которых мы с Эдом почти не касались. Весной в нашем мужском общежитии помутнение в мозгах зашкаливало. Проявлялось оно в потоках бесконечной болтовни на соответствующую тему. Я заметил, что Эд таких разговоров избегал и либо молчал, либо отделывается общими фразами.  Одно время я думал, что он вообще ни с кем не встречается, но убедился в обратном, когда он попросил меня завязать ему галстук, причем на два оборота, чтобы получился большой узел. Ко мне за этим ходили два этажа, ничего особенного в его просьбе не было.   Но ведь в гастрономе галстук ни к чему! О своих свиданий Эд молчал. Немного обидно, но это ерунда, мелочь.

Я тоже особенно не распространялся о своих сердечных делах, хотя тайны из них не делал. Мне очень нравилась симпатичная и умная девушка, звали её Элла, она училась на втором курсе электротехнического факультета. Беда в том, что держалась она гордо и неприступно, самое большое, на что я мог отважиться, это подержаться за её локоток, когда провожал до женского общежития.
Каюсь, мне хотелось большего.

В наше мужское общежитие девиц пускали только до 23-х и строго по студенческим или паспортам. Парни разыгрывали настоящие представления, чтобы отвлечь вахтера и провести подруг к себе в комнату. Многие ребята ходили в женские общежития иняза и экономического института, но нас с Эдом эти подвиги не касались.
Теперь, когда Эд тяжело заболел, я совсем перестал думать о романтических проблемах. Беда свалилась, как кирпич с парапета, жизнь Эда оказалась подвешенной на тонкой ниточке. Несколько раз я ее видел. Мне снился жуткий сон, в котором некто без лица испытывает прочность струны на разрывной машине. Нам ее демонстрировали в лаборатории металловедения. Машина растягивает металлический стержень, при этом усилие растяжения фиксируется на графике. Вначале стержень хоть и удлиняется, но мало. Нагрузка и деформация образца изменяются пропорционально, стержень работает, и, если сбросить нагрузку, сократится почти до первоначального размера. Однако машина сильнее. Наступает момент, когда внутренние силы металла не выдерживают, стержень начинает удлиняться практически без роста нагрузки. Говорят, что металл течет. Еще немного, и стержень рвется, как кусок гнилой веревки. Материал исчерпал возможность сопротивляться. Во сне мне казалось, что безжалостная машина почти разорвала волосок, на котором держится жизнь Эда. Еще какой-нибудь грамм, и волосок потечет. Но как он рвется, я во сне не видел…
 
 Примерно через три недели после начала болезни мне показалось, что обмороки у Эда случаются не сами по себе, а как-то связаны с разговорами в комнате. Однажды суетился шебутной сосед Лешка. Он куда-то засунул свои шмотки, шарил по тумбочкам, перерыл шкаф и все время орал: «Кто взял мою майку? Куда дели мою майку?» Мне показалось, что Эд пытался махать ему рукой, чтобы он заткнулся. Но Леха продолжал вопить, Эду стало очень плохо. Пока он был без сознания, в голове промелькнула догадка, что обморок был вызван словом «майка». Я физически ощущал, как Эда дергало при этом слове. Блиц-опрос парней ничего не дал, кроме разумного предложения – расспросить девчонок.

Скрепя сердце, я обратился к Светке Лоренц. Дело в том, что совсем недавно она меня крепко «уела», а рассчитаться с ней я не успел. Как-то в начале года она попросила в долг тридцать рублей на неделю. Деньги не малые, на них можно было три дня прожить. Прошла неделя, две, три, наконец, Светка с невинной рожей в присутствии всей группы объявила, что возвращает деньги, и подала мне увесистый мешок, полный мелочи. Не поленилась, змея, наменять копеек и сшить специально кисет! Толпа веселилась и требовала немедленно убедиться в полном расчете. На следующей перемене я с отчаяния пошел в буфет и попросил поменять металл на бумажки. Оказалось, что это просто – «серебро» взвесили на весах. Но ведь неделю мне пришлось сидеть на подсосе, самому деньги одалживать. Впрочем, дуться на Светку был грех. Скорее, ей стоило посочувствовать: при всех ее математических и прочих талантах, она была тощая и высокая, выше всех в нашей группе, и, как изгалялись мужики, могла без грима играть роль грот-мачты. При этом Светка была остра на язычок, слыла первой хохмачкой на курсе и не без успеха принимала участие в самодеятельности. Там мы с ней нормально ладили. Поразмыслив, я решил, что с моим деликатным вопросом можно обратиться только к ней.

Светка все уловила за тридцать секунд и умчалась искать контакты. На другой день после лекций она познакомила меня с Людой, подругой той самой Майи. «Да, про Эдика мы говорили, он ей нравится, парень видный, но уж очень скромный и нерешительный. Встречались со второго курса, сейчас расстались. Почему? Догадываюсь, но точно не знаю. Майка все время переживала, что его уведет какая-нибудь шустрая стерва. Нет, нет, никто его не уводил, предполагаю, она решила его расшевелить, сделала вид, вроде он ей надоел. Нет, скорее всего, только сделала вид…» Не зная, радоваться или материться, я втолковал небесному голубоглазому созданию, что «шевеление» прошло слишком успешно, и попросил в темпе отыскать Майю, объяснить ей, что нужно немедленно прийти к Эду и любым путем успокоить его. Люда гордо удалилась, а я попытался восстановить душевное равновесие папироской. Света посмотрела на мою глупую рожу и решила помочь: «Не переживай. Нормальная женская логика. Сыграно бездарно, но она не виновата, так поступают многие, чаще всего от отчаяния. Вам этого не понять. У вас какой смысл жизни? Добиться успеха, сделать карьеру, посмотреть мир, изобрести вечный двигатель. У женщин все проще. Что бы они вам ни говорили про интерес к науке, поэзии или философии, интерес у них и главная цель в жизни – попасть за каменную стену в виде единственного и любящего мужа, нарожать ему детишек и вырастить их в нормальной дружной семье. Все остальное – понты. Ты думаешь, эти Майя и Люда пошли сюда учиться от любви к морям и океанам? Ничего подобного! Тут мужики занимаются, а девчонок почти нет. Девушкам не в моря надо, а замуж!»

Я брел в общежитие и все еще пытался привести мысли в порядок. Ай да красавицы! Вот зачем они сюда поступили.  Выходит, и сама Светка пошла к нам в институт по той же причине. Ой, нелегко ей будет с таким ростом и умом найти нормального парня. И почему умные девушки чаще всего такие некрасивые? Во всех случаях буду рад, если ей повезет… Теперь я у Светки в должниках, ничего, время есть, успею рассчитаться… Осталось как-то убедить этого дурня Эда, что любовь вернулась на розовых крылышках и жизнь прекрасна.

3. Майя
Она пришла на следующий день. Постучала и вошла. Я понял, что это Майя, потому что Эд немедленно выпал в осадок.  Вид у него был впечатляющий: в лице ни кровинки, ввалившиеся щеки, как говорится, краше в гроб кладут. Я подставил ей стул, в самых доступных выражениях обрисовал ситуацию и её, Майи, роль в болезни. Она оторвала взгляд от лица Эда, глянула на меня, но ничего не сказала. Эд мог скоро прийти в себя, поэтому говорить пришлось прямо – нужно сделать все, буквально все, что потребуется, но убедить Эда в ее, Майи, любви и дружбе, вроде никакой размолвки не было вообще. Что может случиться в противном случае – понятно, и это будет на ее совести. Должен признать, держалась она нормально, хотя тоже побледнела. Говорить не говорила, но головой кивала исправно. Думаю, она поняла меня. Как раз Эд начал приходить в себя, Майя с ним дружески заговорила, он, слава богу, в обморок не упал, что-то ей ответил, и я с облегчением оставил их вдвоем.

Пока шел к себе в комнату, в голове крутилась единственная мысль: «И что он в ней нашел?» Я-то думал, что увижу если не красавицу, то очень симпатичную особу, а Майя оказалась обыкновенной девушкой с самой заурядной внешностью. Мне даже стало обидно за друга. У нас в институте девушек раз, два и обчелся, это правда, но в городе имеется такой заповедник, как институт иностранных языков, выбирай – не хочу на любой вкус и интеллект. Бог с ней, с красотой. Главное, проблема вроде бы прояснилась, причина заболевания будет устранена, Эд поправится, все станет на свои места. Нужно только предоставить времени выполнить свою восстановительную работу. Мечты, мечты… Я зашел в комнату, не раздеваясь лег на койку и немедленно заснул.         
                *    *    *
После встречи с Майей Эд немного повеселел, у него появился аппетит, желание гулять и даже бриться. Но обмороки продолжались, поэтому мы выбрали погожий день и отправились в поликлинику. Старенький доктор долго выслушивал Эда деревянной трубочкой, потом стал слушать просто ухом, стучал молоточком по коленям и учинил нам допрос: как все началось, чем лечили, как наметилось улучшение. После этого он написал очередное освобождение от занятий и сказал: «Я выписал вам направление на консультацию к психиатру. Адрес на обороте, через две недели приходите ко мне на прием».

4. Петр Павлович
Мы вышли на улицу и молча побрели, куда ноги понесли. Эд никогда не был у психиатра, я – тоже. Ладно бы еще к невропатологу направили… Неожиданно Эд заявил: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать!» Мы повернули и пошли по адресу. На вахте нас направили в кабинет на первом этаже и предложили подождать. Через полчаса за плотной дверью, оббитой дерматином, послышался шум. Из кабинета стали выходить странные типы: один в помятом грязном костюме, другой в новом офицерском кителе без погон, третий чуть ли не в тряпье со свалки. По запаху поняли – алкаши. Когда они удалились, Эд достал направление, несколько секунд собирался с духом и прошел в кабинет. Ждать его пришлось долго. Эд появился минут через сорок, попросил пачку «Беломора» и спички. Выглядел он полусонным, лицо бледное и какое-то отрешенное. Снова он вышел через четверть часа, попытался изобразить улыбку и сообщил, что доктор хочет поговорить лично со мной. Такого я никак не ждал, только этого не хватало!

Кабинет представлял собой очень длинную ярко освещенную комнату с массивными деревянными лавками вдоль стен. В дальнем конце темнел большой стол, за ним я разглядел врача в белом халате, но без медицинской шапочки. Его лицо меня поразило: карие глаза, прямые темные волосы зачесаны на пробор, челка почти закрывает левый глаз, над верхней губой маленькие усики. От неожиданности взмокла спина – на меня смотрел человек с лицом Гитлера. Я знал, что фюрер умер, а он сидел за столом и пристально разглядывал меня, потом встал и заговорил. Голос у него был спокойный и дружелюбный. Ему нужна моя помощь. Врач представился: «Петр Павлович». Я тоже назвал себя. Понемногу мы разговорились. Пришлось снова пересказывать историю болезни Эда, его отношения с Майей. Петр Павлович обнадежил: «Вашего друга постараюсь вылечить. Это займет около месяца. Случай интересный. Пожалуйста, продолжайте помогать ему и наблюдать. Меня интересуют любые детали его поведения, какие-то необычные случаи, воспоминания. Важно поддерживать у него оптимизм, но это лишь начало. Он уже стал веселее. И еще: было бы полезно, если бы вы смогли познакомить меня с Майей, но не в стенах этого учреждения».

 В реальность быстрого выздоровления Эда верилось с трудом. Но раз нужна информация, будем искать. «Улов» мой оказался скудным. До падения на лестнице никаких особенностей в поведении и здоровье Эда никто не замечал, парень как все. Правда, однажды отказался играть в обыкновенного подкидного дурачка за свою комнату, когда шло соревнование на вылет третьего этажа. Еще вспомнили случай, когда Эд сильно порезался. Дело было зимой в туалете. Эд брился, когда в окно громко постучали. Очевидец, с которым я разговаривал, клялся, что он сам от неожиданности чуть заикой не стал – на карнизе стоит девица в лыжном костюме и ручкой машет, открыть окно просит, а туалет на третьем этаже, до земли десять метров. Мужиков заклинило, потом кто-то кинулся открывать раму. Тут в туалет вбежало двое парней, один вылез на карниз и подал девушке руку. Она благополучно пролезла в комнату. Отчаянная деваха! Чтобы попасть с пожарной лестницы к окну, нужно пройти два метра по карнизу шириной меньше полметра. Держаться не за что, только за стену, на карнизе снег и лед, загреметь вниз запросто.
Пока ребята приходили в себя, на Эда никто внимания не обращал. А он стоял, залитый кровью, и пытался зажать порез на шее. Брились мы опасными бритвами, чуть рукой дернешь, и готово. Зажали ему рану полотенцем, потом квасцами остановили кровь.

 Еще один случай произошел буквально на прошлой неделе. Мы сидели в комнате Эда, когда пришла Света и попросила погадать какой-то ее знакомой. Погадать, так погадать, отказать ей я не мог. Карты на стуле разложил и вещаю, на картинки для порядка гляжу, а больше за реакциями наблюдаю. Как только девушка начала волноваться, стал на соответствующую тему налегать. Эд в это время спал. Может, я громко говорил, или девица ахала и охала, но Эда мы разбудили и сильно напугали. Он на постели приподнялся, даже пытался вскочить, но не смог – закричал что-то и в обморок упал, причем тяжелый. Светка с девицей испарились, мы уложили Эда на спину, повернули голову набок, форточку открыли. Когда он пришел в себя, спросили, что его напугало.   Эд пробурчал что-то неопределенное. Я понял, что он ничего не хочет объяснять.

Через несколько дней по солнечной погоде мы опять отправились в диспансер. В кабинет заходили в том же порядке, вначале Эд, затем я. Петр Павлович выслушал меня молча, никаких вопросов не задал. Похоже, я даром старался, и все мои сведения гроша ломаного не стоили. Потом П.П. позвал Эда и неожиданно спросил, не хотим ли мы с ним прогуляться по свежему воздуху. Мы, конечно, хотели. Шли не спеша, разговаривали про все на свете. Я набрался храбрости и спросил, почему Петр Павлович назвал случай с Эдом интересным. Он улыбнулся: «Вы моих пациентов видели? Хронические алкоголики, эффективность лечения минимальная, а сам процесс малоприятный. Я даю им пить водку, в неё добавлен антабус – рвотное. Среди них много талантливых и умных людей, но всё в прошлом. Перспектива почти неизбежна – деградация и цирроз печени. Фактически это уже неполноценные люди, во всяком случае, нельзя верить ни единому их слову».

Шли мы больше часа, и я все время ловил себя на мысли, что П.П. как-то непонятно на нас влияет. Во всяком случае, Эд шел очень бодро, даже порозовел, чего за ним давно не замечалось. Когда П.П. предложил зайти в свой дом, мы с Эдом стали отказываться. Наш доктор жил в старинном особняке, настоящем памятнике архитектуры. На «полусогнутых» мы прошли за хозяином через роскошный подъезд с колоннами, поднялись по широченной лестнице и на втором этаже подошли к массивной деревянной двери. Ее роскошный вид немного портили пять звонков с табличками.
Петр Павлович открыл дверь ключом, мы прошли в прихожую и коридор. В него выходило несколько дверей. П.П. толкнул одну из них, она распахнулась, и мы зашли в комнату. Помещение выглядело странно. Потолок высоченный, метра четыре, если не больше. Длина комнаты шесть метров, а ширина еле-еле три.  Не комната, а горное ущелье. Потом я сообразил, что когда-то здесь был зал: его разделили перегородками на отдельные комнаты. Догадка подтвердилась, когда поглядел на потолок с лепниной, безжалостно разбитой возле правой стенки. Рядом с дверью стояла низкая железная койка, застеленная синим казенным одеялом. На полу стопка пластинок и патефон, рядом связки книг. Еще из мебели имелась табуретка и на подоконнике громадного окна какая-то посуда. П.П. не стал дожидаться вопросов, похоже, он наперед знал, о чем мы будем спрашивать. Квартира оказалась коммунальной, дверь он никогда не запирает. Если кто из соседей без спроса зайдет, он тут же будет знать. Раньше они жили здесь с женой и дочкой, но они не выдержали и ушли. Он спокойно пояснил: «Со мной жить сложно». Петр Павлович достал фотографию и показал нам. Жена у него была очень симпатичная и моложе его, а девочка лет десяти очень на него похожа. Все, что он оставил себе, это книги и собрание пластинок Шаляпина – как он сказал, одно из самых полных в городе, а может быть, и в стране.

Комната явно не годилась для приема гостей, и П.П. предложил пройти на кухню. При нашем появлении две дамы в затрапезных байковых халатиках немедленно умолкли и очень аккуратно бочком очистили территорию. Петр Павлович поставил на газ большой чайник и, когда он закипел, прямо в чашках заварил чай с травками и ягодами; пили его без сахара, но с печеньем. Чай получился замечательный. Когда мы поблагодарили и попрощались, П.П. зашел в свою комнату, вынул из стопки небольшую книжку в бумажном переплете, завернул ее в газету и вручил мне: «Прочтите в свободное время, но не афишируйте, могут быть проблемы. Потом вернете».
Книгу я прочитал быстро. Автора не помню. Называлась книга «Евгеника», издана в 20-х годах в России. Речь в ней шла об улучшении человеческой породы, все равно как в коневодстве или разведении кур. Начиналась книга классическими опытами монаха Менделя и заканчивалась настойчивым призывом не губить человеческую породу. Честно говоря, биологией я никогда не увлекался, но запомнились мне из этой книжки три момента. В первом рассказывалось, что по исследованиям конца XIX века чуть ли не девяносто процентов идиотов в Швейцарии были зачаты во время праздника, когда пьют много молодого вина. Над этим стоило задуматься, на танцы и свидания мы без «150 грамм» не ходили.

Второй момент относился к бракам близких родственников, в результате чего на свет появлялось много больных детей. Интересно, что даже у отсталых народов существует запрет на такие браки, а у вполне цивилизованных и просвещенных евреев часты браки между двоюродными братьями и сестрами. Еще меня поразили законы, принятые в некоторых штатах США. Там люди, больные туберкулезом, сифилисом или душевными расстройствами, подлежали насильственной стерилизации.

 Однажды Эд спросил, о чем книга. Рассказал ему о влиянии алкоголя на наследственность, о риске браков близких родственников. Про американские законы умолчал, хотя считал, что как раз они должны были нас больше всего заинтересовать. Не знаю, как к этому отнёсся бы мой товарищ, но нельзя лишать человека надежды вылечиться, завести семью и родить детей, этот   роскошный и бесценный подарок природы. Будь ты трижды Леонардо да Винчи, тебе не удастся создать искусственное существо более уникальное и совершенное, чем самый обычный человеческий ребенок. Не факт, что из него вырастет спаситель человечества, однако каждому из нас дана возможность положить свой кирпичик в здание строящейся цивилизации, и в любом случае – передать эстафету будущим строителям. Не стал я говорить Эду и о том, что из генетической теории следовало, что мы с ним не только думаем одинаково, мы и болеть должны одинаково. Это я взял на заметку, а Эда беспокоить не стал, ему проблем хватало. Петр Павлович с моим выводом согласился, но посоветовал ни с кем на эту тему не говорить: «Время не подходящее. О генетике и монахе Менделе теперь постарались забыть даже те, кто о них когда-то знал».
                *    *    *
В комнате Эда я рассказал парням о швейцарских идиотах.  Возник спор, дескать, у нас все пили, пьют и будут пить, а дети нормальные. Также известно, чем беднее семья, тем больше в ней пьют и тем больше рожают детей, а меньше всего потомков у высокообразованных интеллигентов. И не факт, что они украсят собой человечество. Более того, чаще всего на детях гениальных родителей «природа отдыхает». К общему мнению мы не пришли.

  Я тоже принял участие в дебатах, вспомнив о впечатлениях от встречи с цыганским табором.  Было это сразу после войны. Мама послала меня по воду, ближайшая колонка находилась во дворе милиции.   Я зашел туда и оторопел.  Сразу за воротами стояли две или три телеги, высоко нагруженные каким-то скарбом. Пожилой цыган о чем-то степенно беседовал с двумя офицерами. На самом верху одной из телег сидел молодой цыган, пел песни, аккомпанируя себе на гитаре.  Вокруг подвод и по всему двору носилось несколько десятков полуголых детишек, а группа цыганок разного возраста толпой выходила из ворот на улицу. С ведром воды я зашел в наш подъезд и заметил спину цыганки в дверях нашей квартиры.  Бегом поднялся наверх и застал незабываемую картину. Мама варит что-то на керогазе, перед ней стоит очень толстая пожилая цыганка, размахивает руками и настойчиво предлагает погадать. Мама от неожиданности пытается ей что-то возразить, но безуспешно.  В это время две молодые цыганки за спиной толстухи тоже размахивают руками, поддакивают и всячески загораживают четвертую, которая схватила с подоконника полную трехлитровую кастрюлю только что закипевшего борща и старается спрятать ее себе под юбки. Я не выдержал и засмеялся, цыганка плюхнула горячую кастрюлю на подоконник и спешно пустилась наутек, за ней все остальные.

 С тех пор всякое романтическое отношение к цыганам у меня исчезло. Когда их табор проезжал через наш город, и милиция заворачивала его в свой двор, я никуда не уходил, охраняя наши небогатые пожитки. Появлялись эти таборы летом и зимой, но в любую погоду их сопровождали многочисленные полуголые дети. Зимой их перевозили, лежа в перине, наружу торчали только головы. На остановке перину с торца развязывали, босые и еле одетые цыганчата выскакивали на снег по нужде и тут же лезли назад. В таких спартанских условиях могли выжить только здоровые дети, их количество компенсировало естественную убыль.  В цивилизованном городском обществе большие семьи исчезли, жизнь каждого ребенка стала драгоценной. Отсюда куча докторов, горы лекарств и физическая деградация популяции. Говорят, что эволюция рода Гомо Сапиенс продолжается. Но в той части этого прогрессивного процесса, которая касалась Эда, моей семьи и вообще родных и близких, я был категорическим консерватором и никаких отборов не желал.

5. Загородняя прогулка
Наша жизнь помаленьку начала налаживаться. Раз в неделю Эд ходил к Петру Павловичу на прием и явно пошел на поправку, однако занятия не посещал. Ему оформляли академотпуск.  Перед майскими праздниками пришла Майя и сказала, что Петр Павлович хочет всех нас видеть. Он предлагает в воскресенье съездить за город подышать чистым воздухом. Все с радостью согласились. Утром мы приехали на вокзал, ПП уже ждал нас у билетной кассы. По его предложению решили взять билеты сразу туда и обратно. Неожиданно выяснилось, что денег у нас в обрез, по карманам мелочь собирали, чтобы набрать необходимую сумму. Название станции я не запомнил.  С нее мы прошли по шоссе до моста через небольшую реку. Ниже моста речка впадала в залив, здесь рыбаки с большими удочками ловили рыбу, многие в болотных высоких сапогах стояли прямо в воде.  Я бы с удовольствием понаблюдал за клевом, но ПП нас заторопил.

 Мы направились по берегу вверх по течению. Во время войны здесь шли бои. В береговом откосе темнел развалившийся вход в землянку, над ней сохранились три наката бревен.  За поворотом реки постояли на низком берегу, наблюдая, как вода подмывает противоположный берег. Земля сползала в реку пластами и вместе с ней падали громадные сосны, росшие сверху по краю обрыва.  На наших глазах одна из них задрожала, накренилась и с шумом опрокинулась в мутную стремительную воду.  Дерево было не старое, полное сил, но вода подмыла его корни, и оно погибло. Росла сосна-красавица многие десятки лет и на наших глазах наступил конец времени её жизни.  Кто мог об этом знать каких-нибудь пять минут назад?

  Мы поднялись по откосу и очутились в мелком сосновом лесу.  Следы войны прослеживались повсюду. На пригорке от бывшего хутора остались куски кирпичной кладки и бетонные фундаменты, иссеченные осколками и пулями.  Дальше шла линия полузасыпанных окопов. Неожиданно в глаза бросились несколько обломанных костей, шедших двумя полукружьями. Два года назад в археологической экспедиции при раскопках славянского погребения я видел что-то подобное. В песке лежали останки человека, части его грудной клетки. Мы палочкой отрыли песок, наша догадка подтвердилась. ПП поднял осколки стекла и сказал: «Это наш солдат. Только в Красной Армии были стеклянные фляжки».  Из кусков жердей мы сделали небольшой крест, связав его обрывками полевого телефонного провода, и установили рядом с погибшим. Сняв кепки, постояли в молчании несколько минут и ушли.

 За мелким сосняком начинался старый лес. Возле опушки. Петр Павлович неожиданно сказал: «Майя, Эд, прогуляйтесь по лесу, а мы подождем вас в придорожном кафе возле моста».  Вдвоем мы спустились к реке, прошли по шоссе и поднялись на пригорок. Кафе оказалось обыкновенной забегаловкой. Кроме нас, посетителей не было. ПП предложил мне присесть за столик возле входа и пошел к стойке.
 От запахов съестного меня замутило, мы с Эдом легко позавтракали рано утром, а время уже шло к двум. ПП о чем-то тихо поговорил с продавщицей, она поставила на поднос несколько тарелок с едой, получила деньги и дала сдачу. Петр Павлович опустил поднос на стол и несколько секунд сидел неподвижно с отсутствующим взглядом, потом улыбнулся и пригласил подкрепиться. Угощение оказалось скромным – салат из капусты, грамм 100 «Докторской», хлеб и компот. Честно сказать, я здорово проголодался, но тут и для одного еды было в обрез, поэтому ограничиться минимумом и стал слушать. Впервые Петр Павлович говорил со мной так много и подробно.

Впоследствии я не раз пытался припомнить все, о чем мы говорили, но не тут-то было. Дней через десять я вдруг вспомнил, что денег у ПП заплатить за еду не было. Ведь мы вывернули все карманы в поисках недостающих копеек возле билетной кассы.  Однако он точно передал буфетчице какую-то бумажку, и она дала ему сдачу. Впрочем, у него могла быть заначка на черный день.

В кафе мы просидели долго, не меньше двух часов. Из всей нашей беседы запомнилось буквально несколько несвязанных кусков, хотя память у меня тогда была отличная. Начал Петр Павлович с того, что подтвердил: болезнь Эда порошками вылечить было невозможно, без моей помощи он бы не выкарабкался. Нам всем троим необыкновенно повезло, ему самому раньше приходилось только слышать о психологических двойниках, Эд без нас не справился бы, а мне – потому, что смог познать радостью совершеннейшего духовного общения, хотя за это тоже приходится платить.
Далее он сказал, что скоро мы все расстанемся, кто на время, кто – навсегда, поэтому он хочет поделиться со мной своим опытом и знанием людей: «У тебя началась полоса перемен и испытаний. Анализируй происходящее, старайся нащупать причины проблем. Только не делай непоправимых ошибок. Ты видел моих пациентов, все они когда-то не захотели сделать перерыв хотя бы на три – четыре дня, чтобы организм очистился от алкоголя. То же касается кокаина, морфия, игры на деньги. Все это – ловушки, в которые попадаются и гибнут люди.

Не спеши жениться. Влюбиться легко, а последствия могут быть печальные и непоправимые. Ты спрашиваешь, почему я сам оказался без семьи. Исключительно по собственной глупости. Здесь нельзя рассчитывать на везенье. Только реальная жизнь даст тебе честные ответы. Отправляйся с избранницей твоего сердца вдвоем дикарями на море, в турпоход, на рыбалку. Еще лучше несколько месяцев прожить самостоятельно вдали от родителей. За это время ты поймешь, какая она хозяйка, можете ли вы разрешать миром спорные проблемы, станет ясно, чего она ждет от тебя, а ты – от нее. Время даст вам понять, как вы вместе справляетесь с трудностями, болезнями, стрессами, праздниками и буднями. На курорте легко быть счастливым, но жизнь – не курорт. Постарайся больше узнать о ее родителях, братьях и сестрах, тебе придется с ними жить или встречаться время от времени. Кстати, больше всего о людях знают их враги.
Не забывай, что мужчина и женщина не могут не отличаться друг от друга. Уважай ее собственные ценности и увлечения, не лезь к ней в душу. Реальные поступки – вот что главное».

  Сколько я не пытался вспомнить, действительно ли задал ПП этот нескромный вопрос об его семье или только думал об этом, точно ответить не могу.  Скорее всего, он прочел мои мысли, потому что вопрос все время крутился у меня в голове.
Много лет спустя мы с женой смотрели выступление Вольфа Мессинга, он запросто читал чужие мысли, а внушить людям мог что угодно. Уверен, что Петр Павлович тоже мог бы выступать не менее блестяще, вот только внешность для эстрады у него была нехорошая.

6. Время перемен
После загородной прогулки Эд быстро пошел на поправку, зато я расклеился окончательно. Поднялась температура, кололо в боку, бил сильный кашель. Лечил меня Эд, поил аспирином и ставил банки. Через неделю температура упала. Жить стало веселее, но меня натуральным образом качало ветром. Старый доктор посоветовал не испытывать судьбу и переезжать учиться на юг. Эд и Майя проводили меня на вокзал…

Мы переписывались с Эдом три года, потом он замолчал, и лишь через год от него пришло письмо: «…расскажу, как забрался в такую даль. Перед защитой дипломного проекта я пришел попрощаться с Петром Павловичем.  Он сказал: «Здесь не оставайся, уезжай на Север или Восток, там людей меньше и воздух чище.  Средний балл у меня оказался четвертым на факультете, я мог выбирать себе направление. Обрубил все концы и уехал на Дальний Восток.    Полгода назад женился, ждем прибавления семейства. Жену зовут Майя, преподает физику в школе.
Теперь могу рассказать, как Петр Павлович окончательно поставил меня на ноги. Не знаю, каким образом он узнал про цыганку.  Я никому о ней не говорил.  Дело было, когда заканчивал школу.   Прицепилась ко мне одна, как банный лист: «Дай погадаю! Дай погадаю!» Схватила, ведьма, за рукав и давай орать: «Позолоти ручку, не дашь, опозорю на весь город». А чем золотить? Копейки в кармане не было. Кругом знакомые девчонки, ужасно стыдно. Кое-как я от нее отцепился, заорал: «Пропади ты пропадом со своим гаданием!» А она так зыркнула на меня и прошипела: «Сам пропадешь! Двадцатого дня рождения на этом свете не встретишь!» И что-то залопотала по-своему.  Я этому значения не придал. Но когда учился на втором курсе, неожиданно увидел в окне эту цыганку и чуть себе горло не перерезал. Брился, рука дернулась.  После этого нервы сдали, не мог наваждение из головы выкинуть. А тут еще Майя со своими фокусами.

Петр Павлович помог, заставил несколько раз рассказывать ему все с мельчайшими подробностями. Поначалу сердце хватало, потом прошло. Любовь тоже сама утухла, когда дрова прогорели. Ты был прав, ничего красивого в ней не было, обыкновенная девушка. Но я Майе благодарен, душа у нее добрая.  Расстались мы спокойно. Когда я после академки вернулся в институт, у нее уже был новый роман.  И у всех нас жизнь пошла расходящимися курсами».

Таким было письмо, полученное от Эда. Я немедленно накатал ему целое послание и отправил по новому адресу, но письмо вернулось со штампом «Адресат не проживает». Я ломал голову, что могло случиться с моим необыкновенным другом. Понял одно – его для меня в этом мире не стало. Надеюсь, что ничего трагического с ним не произошло. Все дело в женщинах, вернее, их психологии. Никакая жена долго не потерпит, чтоб у ее мужа был товарищ, более близкий духовно, чем она, мать его детей, хозяйка в доме и семье. Это вообще противно женскому естеству.
После отъезда из Ленинграда несколько лет я с переменным успехом лечился у разных специалистов, пока не попал в киевскую клинику. Молодой врач заинтересовался моим случаем и в конце концов нашел причину моей болезни.  Через неделю соответствующей терапии я резко пошел на поправку.  Черная полоса, начавшаяся летом 1956 года в Крыму, закончилась.

  7. Круги на воде
В начале 60-х годов моя жизнь стала меняться к лучшему. Я восстановил учебу в институте, нашел работу и женился, появились новые заботы и проблемы. Об Эде и нашей дружбе вспоминал все реже, но попытки в ней разобраться не оставил. Попробовал осторожно поговорить о ней с папой и старым школьным другом.     Они все внимательно выслушали и дали хороший совет - никому ничего не рассказывать. Я и сам это понимал, история была темная, попахивала мистикой, с официальной материалистической идеологией явно не совпадала.

Годы шли, я все реже вспоминал Эда, когда в начале 80-х годов мне неожиданно пришло письмо от Эллы. Написано оно было очень аккуратно: случайно встретила твою сестру, узнала, что живешь на Курилах, решила написать.
Я сразу ответил, обрисовал все, как есть, что устроен нормально, природа замечательная, работа интересная, жена Майя преподаёт в школе математику, в семье растут две дочки. Догадывался, что жизнь у Эллы сложилась не очень удачно. Возможно, она хотела попасть на Крайний Север, многие стремились сюда, как пелось в популярной песне, «от обид и от тоски». Я предложил выслать вызов на работу конструктором в КБ, которым я тогда руководил. В душе понимал, не это ей нужно. Ответа не получил.

Почти сразу мои друзья из Южно-Курильска начали подшучивать надо мной: «Ага! И тебя разыскали!» Они работали в милиции, через их службу искали злостных алиментщиков, юмор у них был профессиональный.
Через несколько лет в отпуске я встретился с сестрой Асей, и она рассказала, что к ней в проектный отдел киевского института Гипролегпром приезжала в командировку женщина и, между прочим, поинтересовалась, не родственник ли ей Фишелев И.М. Сестра сказала, что я живу на Шикотане. Мир тесен…

Прошло еще двадцать лет. Я вышел на пенсию, летом трудился на даче, зимой читал книги.  Какова же была моя радость, когда из одной из них я узнал, что в XVI веке жили два таких же необыкновенных друга, как мы с Эдом. Впрочем, не совсем таких, в отличие от нас, о них есть статьи в Википедии.
      
Мишель де Монтень (28.02.1533 – 13.09.1592), французский писатель и гуманист эпохи Возрождения, автор книги «Опыты», включенной в том 25 издаваемой с 1952 года в США серии «Великие книги западной цивилизации».
Этьен де Ла Боэси (1.11.1630 – 18.08.1563), писатель и философ, автор книги «Рассуждение о добровольном рабстве".

В книге «Опыты» я прочел: «Дружбы, которую мы питали друг к другу, дружбы столь глубокой и совершенной … вы не найдете и в книгах, не говоря уже о том, что между нашими современниками невозможно встретить что-либо похожее. Для того, чтобы возникла подобная дружба, требуется совпадение стольких обстоятельств, что и то много, если судьба ниспосылает ее раз в три столетия».
Далее Монтень пишет: « Где-то за пределами доступного моему уму и того, что я мог бы высказать по этому поводу, существует какая-то необъяснимая и неотвратимая сила, устроившая этот союз между нами… Уже при первой встрече, которая произошла случайно на большом празднестве, в многолюдном городском обществе, мы почувствовали себя настолько очарованными друг другом, настолько знакомыми, настолько связанными между собой, что никогда с той поры не было для нас ничего ближе, чем он мне, а я – ему».
   «Опыты». Книга первая, гл. 28, «О дружбе».   

Как пишет Монтень, их необыкновенная дружба с Этьеном де Ла Боэси длилась четыре года. Встретились они уже в зрелом возрасте и до смерти его друга (он умер от чумы) наслаждались необыкновенной духовной близостью. Монтень издал сочинение де Ла Боэси «Рассуждение о добровольном рабстве», ставшее основой французской политической философии своего времени и получившее воплощение в Великой французской революции 1789 года.

Что касается нас с Эдом, то мы встретились не через триста, а все четыреста лет после Монтеня и Боэси. Эд родился в 1936 году, я – в 1937. Наша встреча произошла в 1956 году, необыкновенная дружба длилась восемь месяцев, когда мы виделись ежедневно, и более трех лет заочно. Хочу особо отметить, что с момента нашей встречи в деканате и до первого обморока Эда, мы чувствовали себя настолько связанными друг с другом, настолько близкими и счастливыми, что все остальные отношения, в том числе с девушками, отошли на второй план. Вероятно, это спровоцировало Майю прибегнуть к «крайним средствам», а они вызвали болезнь Эда.
Я тоже почти перестал встречаться с Эллой, а когда заболел Эд, неотлучно находился возле него, потом заболел сам и уехал домой. В 1980 году, когда от Эллы пришло письмо, я был бы рад все объяснить и извиниться перед ней, но тогда сам еще не знал, что объяснять. Буду рад, если Майя и Элла прочтут эти строчки, и прошу простить нас с Эдом.

Полагаю, что судьба устроила нашу встречу не только для того, чтобы сохранить жизнь моему другу, хотя и этого было более чем достаточно.  Монтень написал замечательную книгу и после смерти Ла Боэси издал его труд, имевший поистине исторические последствия. Наши с Эдом достижения много скромнее. Никакого существенного вклада в развитие мировой культуры мы не сделали, я – во всяком случае. Единственное, что может оказаться полезным в будущем, это та самая повесть, которую я теперь заканчиваю. Надеюсь, что когда-нибудь феномен удивительной дружбы Монтеня и Ла Боэси получит адекватное научное объяснение, и загадочное «нераспечатанное письмо», пролежавшее более четырехсот лет, откроет свою тайну.