Похороны надежды. Аллегория-гротеск

        Вышла скандальная история, о которой и говорить-то неловко. Но не писать о ней нельзя.
        Говорят, надежда умирает последней. Но кто тогда провожает ее в последний путь? А на поминки надежды собрались трое: мрачный мужчина в смокинге с чужого плеча, педант и брюзга, и две женщины (в летах, но подтянутые и тщательно следившие за собой и – еще внимательнее – за производимым на окружающих впечатлением). А звали их – как назло, словно чтобы окончательно запутать и без того двусмысленную ситуацию, – Вера и Люба. Но разве любовь мыслима без надежды на понимание и взаимность, и, оставшись одной, не превращается ли она в муку неразделенного и безысходного чувства? И разве огонь веры не поддерживается надеждой на спасение, а без таковой становится формальной церемонией и бездушным обрядом? Вот и получалось, что вера и любовь не могли пережить надежды, но поскольку они присутствовали на скорбном торжестве собственными персонами, Вера не была верой, а Люба – олицетворением какой угодно страсти, кроме любви.
        Что до мужчины, тот, вероятно, мнил себя Здравым Смыслом – с напыщенных заглавных букв, символизирующих примат Логоса над всем остальным как воплощением бессмыслицы и абсурда.
        – А все-таки покойница была легкомысленной особой, – заметил он как бы нехотя. – А если без прикрас, – вздорной, безответственной и глупой.
        – Об усопших либо хорошо, либо ничего, – напомнила Вера, всегда следившая за соблюдением правил хорошего тона.
        И поскольку Здравый Смысл не желал лгать во благо и, тем паче, сочинять ради приятности, он замолчал. Но ненадолго, ибо Глас Рассудка не способен умолкнуть и охотно уступает эфир лишь бреду сумасшествия.
        – Думаю, теперь нам заживется легче. Не знаю, как вы, а я устал от ловли журавлей в поднебесье... Вся эта маниакально-депрессивная пляска обольщений и разочарований порядком меня вымотала. Вам-то что, а вот мне приходилось ее урезонивать – занятие равно трудоемкое и неблагодарное.
        – Ты не справедлив: она была прекрасной подругой, – вспомнила Люба прелесть минувших мгновений. – Я часто доверяла ей свои секреты и горести, и она всегда находила ласковое слово для утешения и воодушевления. Никогда не осуждала, меня, как некоторые... Напротив, была готова принять участие в самых рискованных затеях.
        – Удивляюсь, что ты до сих пор цела и не подцепила позорную болезнь, – парировал Здравый Смысл. – В любом случае, соки запретного плода не утолили твоей жажды и не принесли счастья. Может, хоть теперь успокоишься...
        – Что ты знаешь о счастье!
        – Предлагаю вам продолжить выяснения отношений в другое время, – прервала их перепалку Вера. – Не забывайте, зачем мы здесь. Мне так просто не верится, что ее больше нет с нами. По крайней мере, похороны прошли достойно. Слава богу, мы не пожалели денег на королевский гроб. Мне кажется, это не осталось незамеченным и произвело приятное впечатление. И с места работы прислали прекрасный еловый венок, перевитый алой батистовой лентой.
        – Похоже, на работе она не слишком утруждала себя заоблачными прожектами, – предположил Здравый Смысл. – Несмотря на простодушие, все же знала, где не высовывать нос. Лучшее средство снискать уважение – никому не досаждать.
        – Чепуха! – не выдержала Люба. – Безынициативные обречены на прозябание при жизни и забвение после.
        – Я же просила прекратить пререкания! – строго повторила Вера.
        – А ведь ты, Вера, в глубине души ее никогда не любила, – повернулась к соседке Люба.
        – Это почему?
        – Она тебе мешала чинно отправлять свои незыблемые ритуалы. Непрестанно лезла с какой-то несусветной ересью, досаждала неортодоксальностью. Мол, кто ж переписывает Писание? Время Благой Вести давно миновало: наступила пора хранить Ее на пыльных антресолях совести...
        – Эх, Люба, вот кто, на самом деле, идиотка – так это ты, – потеряла терпение Вера. – Надежда хотя бы обманывала и обманывалась, чтобы мы не увязли в апатии, а ты заблуждаешься из наивности и невежества. Дальше собственного носа не видишь, а нос твой не бог весть что: так, декоративная пуговка на поверхности лица. Придерживай его, когда дует ветер.
        – Да ты без меня вообще никто! Опустевшее святое место...
        – Это ты так думаешь.
        – Застывшие отеки парафиновых свечей!
        – Восковых.
        – Тление вместо огня.
        – Ерунда. Лампада неугасимо светит в ночи, а пожар пожирает все вокруг, включая себя самое.
        – Лучше сгорать, чем гнить!
        – Прекрати истерику, – посоветовал Любе Здравый Смысл.
        – Почему ты все время одергиваешь меня, – обиделась Люба, а Верке все сходит с рук? Или ее святошеские нравоучения не оскорбляют твоего слуха?
        – Почему же? – задело Здравый Смысл за живое. – Возмущают похлеще твоей болтовни. Но мы с ней давно научились держать дистанцию, а еще лучше избегать всякого общения. Так сказать, разделение сфер влияния: мы друг для друга не существуем, как день для ночи и наоборот.
        – Удобно устроились! А мне сносить от обоих?
        – Уж, больно ты надоедлива. Не нарывайся.
        – Признайся себе наконец: без меня бы ты скоро заскучал и почувствовал себя невостребованным. Кому еще читать свои сентенции? Уж, не Верке: она бы тебя быстро отшила...
        – Она меня? Да я бы от ее карточного храма камня на камне не оставил! После моих аргументов, по сравнению с его руинами, Храм Зевса Олимпийского показался бы образцом архитектурной законченности и нетронутости.
        И Вера уже открыла рот для отповеди и воздела указующий перст, чтобы поставить на место этого забывшегося халдея причинно-следственной круговерти, когда в траурно убранный зал вошла надежда...
        Оказывается, она и не думала умирать, а просто вздремнула. И то, что трое ее соседей по коммунальной квартире воспользовались моментом, чтобы запихнуть ее в гроб и отправить на кладбище, останется на их совести. Надежда уже забыла обиду. Выбраться из могильного заточения не составило ей особых трудов: она преодолевала и не такие преграды. Правда, после авто-эксгумации вернувшаяся к жизни производила плачевное впечатление переночевавшего на помойке бомжа. Надежда пожелала собравшимся приятного аппетита и пошла принимать душ.
        Поминальщики отреагировали каждый на свой манер:
        Здравый Смысл имел обескураженный вид математика, чье доказательство от противного не только не увенчалось опровержением посылки, но неожиданно подтвердило ее.
        Люба бросилась заваривать тонизирующий зеленый чай с ромашкой, который обожала «покойница».
        Вера пыталась тщательно взвесить доводы, в кои-то веки сожалея, что не может позволить себе обратиться за помощью к Здравому Смыслу: являлось ли оживание надежды чудотворным актом воскресения из мертвых или же мошенническим трюком симуляции чуда?
        И каждый оправдывал себя, виня других:
        «Это все Любка с резонером, – твердо верила Вера. – Одна потрогала пульс и подняла переполох. Второй поднес к губам зеркальце, оттянул веки, посветил фонариком и – готово: неоспоримый результат медицинской экспертизы! Нет, помимо логики и эмоций есть третий, истинный, путь...»
        «Конечно, – причитала Люба. – Она только путалась у них под ногами. Вот и приняли обморок за летальный исход...»
        А Здравый Смысл держал ответ перед самим собой и не находил, в чем себя упрекнуть: «Нет, я все сделал правильно. И если на поверхности зеркальца не только не осталось конденсата, но и вообще ничего не отразилось, перед мной находилась усопшая. Потому что бездыханное не может быть отнесено к категории живых, а неотразимое и вовсе не существует».
        Надежда отмывалась от земного праха и вскоре, надышавшись ароматным мылом и распарившись, начала напевать заразительный жизнерадостный мотив.


        Конец сентября, 2020 г. Экстон.