Алтайский Маугли

Событие, о котором я хочу рассказать, происходило в середине 80-х годов.
В то время я, молодой специалист-проектировщик из Харькова, работала в большом, известном всему Советскому Союзу институте Тяжпромэлектропроект, занимающемуся проектированием и реконструкцией различных объектов тяжелой промышленности, в отделе электроосвещения.
Однажды начальник отдела вызвал меня в свой кабинет, и предложил поехать в командировку, на Алтайский тракторный завод, находящийся в городе Рубцовске.
При этом он сказал:
-«Ты уже несколько лет работаешь в нашем институте, и пришла пора расширять свой технический кругозор, и я предлагаю тебе поехать на завод, для осуществления авторского надзора.
Конечно, предложение начальника было очень неожиданным для меня: с одной стороны, ехать в такую от дома даль, одной, да и в первый раз жизни, на авторский надзор, было, прямо сказать, страшновато, но  несколько причин, вдруг возникших в моей голове, дали возможность утвердительно ответить ему.
Во-первых, мне очень захотелось вырваться от повседневной рутины; во-вторых, интересно побывать в Сибири, так как, скорее всего, такая возможность представляется один раз в жизни; и в- третьих, хотелось понять и прочувствовать, что представляет собой этот авторский надзор.
Итак, не вдаваясь в подробности, скажу только, что путь на Алтай оказался очень тяжелым и утомительным: из Харькова нужно было приехать в Москву, а оттуда, из аэропорта Домодедово, лететь самолетом четыре с половиной часа до столицы Алтайского края Барнаула, от которого, примерно в 300 километрах  находился Рубцовск. Однако, несмотря на все трудности, я получила массу хороших впечатлений, от поездки, и от знакомств с людьми.
Очень уставшая, к вечеру добравшись до единственной гостиницы в городе, увидела объявление, на столе администратора:
-« Просим нас извинить, но мест в гостинице нет».
Позже я узнала, что в городе проходил какой-то слет, что и привело к появлению этого объявления.
Помню, что не хотелось ни есть, ничего, а только где-нибудь положить голову на подушку, и немного поспать.
Я сидела в кресле, в вестибюле гостиницы, такая жалкая и уставшая, что не удивилась, когда увидела женщину, протягивающую мне клочок бумаги с адресом.
-«Поезжай по этому адресу,- сказала она -баба Василиса примет тебя на ночлег, а там договоришься с ней, как быть дальше».
Вскоре я стояла перед темной рубленой избой, по указанному адресу.
Постучав в дверь и не получив ответа, я толкнула ее, удивившись, почему она не закрыта на замок, и вошла в помещение. Передо мной появилась очень большая женщина. На ней был одет исконно русский, пожалуй, старинный наряд: темный сарафан, в мелкий цветочек, надетый на белоснежную рубаху; на голове убор, сооруженный из красивого платка; на могучей груди- крупные бусы, из знаменитых уральских самоцветов. И вся она, своим величием и мощью, являла собой, как –бы, «хозяйку медной горы», из известного сказа Бажова.
Объяснив ей цель своего визита, увидела, как баба Вася гостеприимно заулыбалась, жестом предлагая войти в горницу.
Я была так измучена дорогой, что , поблагодарив свою хозяйку за предложенный кров и ужин, почти в бессознательном состоянии провалилась в глубокий сон. 
Наутро, проснувшись, и хорошо отдохнув за ночь, я принялась рассматривать жилище. Изба не имела внутренних перегородок; мебель, очевидно, изготавливаемая одновременно с постройкой дома, плотно крепилась к стенам. Примерно четвертую часть избы занимала духовая печь, известная в народе, как русская. Как позже выяснилось, она играла важную роль в жизни людей: в ней готовили пищу, пекли хлеб, мылись; ею обогревали помещение, на ней спали, сушили одежду и продукты; в подпечке , зимой, содержали кур. По диагонали от печи, был расположен передний угол («большой, святой, красный»). В нем стоял обеденный стол, над ним - киот (божница), с полками для икон. По стенам, примыкающим  к переднему углу избы,  шли плотно прикрепленные к ним лавки, параллельно которым, выше окон, располагались полки, на которых складывались шапки, кушаки, пряжа и многое другое. Пространство избы, от устья печи до передней стены, служило женской половиной; здесь же стоял большой шкаф, в котором вверху находилась чайная посуда, внизу – белье.    
В задней части избы, под потолком, шел деревянный настил – полати, а с боку печи, во всю ее длину, имелся большой ящик, в виде шкафа, откуда в подполье вела лестница. Кроватей в горнице не было, люди спали на полатях, а постельными принадлежностями служили войлочные дерюги, иногда, матрасы из сена и соломы.
Так началась моя командировочная жизнь. Целый рабочий день я находилась на заводе, осуществляя тот самый авторский надзор, о котором, раньше, так хотела узнать.
На протяжении всех дней командировки у меня было отличное настроение. Я поняла, что во всякой работе, какой -бы она не была, если человек захочет, всегда может найти элементы творчества. По жизни я была отнюдь не «технарем», а скорее, гуманитарием, и очень тяготилась тем, что стала инженером, из-за объективных причин.
Когда-то я прочитала, что скульптура, например, это воплощение музыки в камне; живопись-то же, но на полотне. И, как ни странно, сейчас я увидела эту же музыку на своих чертежах, и являясь автором которых, переносила все то, что «наваяла» на них, в реальную действительность.
В этом и состоял пресловутый авторский надзор: работая совместно с монтажниками, наладчиками, которые на практике осуществляли мои идеи, выраженные на чертежах, мы, совместными усилиями, искали более оптимальные решения- размещения светильников, прожекторов, выбирали наиболее удачные пути прокладки кабелей, и многое другое. Это и было мое настоящее творчество!
Когда я , после работы, очень уставшая, доползала к бабе Васе, меня ждал там очень простой(без всяких изысков) обед, приготовленный в русской печи. Никогда в жизни я больше не ела такой наваристой ухи, вкуснейших щей и каш, пирожков с голубикой, грибами, да и всего не перечесть.
После  обеда, до самой полуночи, баба Вася рассказывала мне о своих предках, о родном крае, о соседях, делилась советами , по интересующей меня, народной медицине. Я не переставала удивляться мудрости этой простой женщины и широте ее взглядов на жизнь.
Вскоре моя командировка подходила к концу: через день я должна была возвращаться домой.
Где-то за полночь дверь отворилась (люди на Алтае не закрывают на замки свои жилища), и кто-то вошел в горницу. Баба Вася включила свет, и я увидела женщину, стоящую в одной «исподней» сорочке и накинутым на плечи старым платком.
Неопределенного возраста, худая, с лицом, похожим на древние египетские пергаменты, покрытом сетью глубоких и мелких морщин; невыразительные серые глаза, рот с узкими губами, напоминающий щель. Особенно неприятным был ее голос- надтреснутый и довольно резкий.
-«Баба Вася, - сказала она,- пойдем ко мне, а то Гошка , видать, сильно заболел, еще помрет ненароком». 
Нужно сказать, что Василиса была для всей округи единственным лекарем, и к ней очень часто обращались люди, безотказно и безоговорочно получая от нее помощь- разные настои, мази, а то и просто, советы.
Женщина удалилась. Баба Вася стала быстро собираться, но каким-то чересчур сосредоточенным и серьезным показалось мне ее лицо.
Потом, повернувшись ко мне, Василиса сказала:
-«Я попрошу тебя пойти со мной, одна я не справлюсь, так как не смогу присесть на корточки, на пол, из-за моих больных ног».
Я была несколько озадачена ее словами, подумав, почему манипуляции с больным, нужно проводить на полу…
Итак, через несколько минут, мы с бабой Васей, захватившей травяные настойки и шприц, с каким-то лекарством, открыли дверь соседней неказистой избушки.
В нос ударил резкий неприятный запах псины, смешанный с брагой; полутемная горница освещалась маленькой тусклой лампочкой, висящей где-то сбоку, под потолком. Мы втроем: впереди Нюрка, так звали хозяйку этой избы, за ней баба Вася, с фонариком в руках, и я, подошли к лестнице, ведущей в подполье. Нюрка, повернувшись к нам, сказала:
-«Держитесь за моей спиной, и не делайте резких движений».
Все это было очень странно, да и, честно говоря, страшновато …
В подполье запах, распространенный по всей избе, оказался еще более резким и густым, как говорят в народе -«и топор негде вешать». В луче фонарика я увидела, что на полу, на каких-то грязных циновках растянулся , во всю огромную длину, старый страшный пес, облезший, с клочками шерсти на спине. Рядом с ним лежало какое –то существо: оно мотало головой и, подвывало, издавая жуткие нечеловеческие звуки.
Баба Вася попросила меня подойти ближе, и я, наклонившись, увидела маленького мальчишечку, лет двух, не более, очень худенького («кожа и кости»), в одной рубашонке, со спутанными светлыми вьющимися волосами, очевидно, ни разу в жизни, не столкнувшимися ни с расческой, ни с мылом.
Дотронувшись до его лба, я почувствовала, как горит бедный ребенок: температура была, очевидно, где-то, под сорок. Глаза у мальчика были закрыты, но когда я положила руку ему на лоб, он, вдруг открыл их и посмотрел на меня. Я была поражена - на меня глядели очень умные синие глаза, полные муки и боли. При этом пес сильно зарычал на меня, обнажив два огромных желтых клыка. Но мне уже не было страшно: волна такой жалости к бедному ребенку захлестнула меня, и я, напоив его принесенным бабой Васей настоем, взяла в руки шприц, и наполнив его лекарством, вколола в дрожащее тельце. В тот момент у меня даже не мелькнула мысль о том, что я делаю, и лишь потом, вспоминая эту сцену, подумала, что если -бы малыш умер (после укола), то вся вина легла -бы, прежде всего, на меня. 
Спустя какое-то время, мальчик перестал издавать звуки, температура, очевидно, спала и он заснул.
Когда мы вернулись в избу бабы Васи, она подробно рассказала мне о родителях Нюрки, которые, еще совсем не старые, скончались от водки, один за другим; о их единственной дочке, идущей по их стопам; о сынке ее, Гошке, рожденном неизвестно от кого. А потом добавила:
-«Я впервые говорю об этом. Гошке шесть лет, и все это время он прожил с собакой, ни разу не выходя даже в горницу. Ходить, как человек, он не может, а только ползает по полу на четвереньках; не умеет разговаривать, а воет по-собачьи, и ест с псом из одной миске».
Я долго не могла успокоиться, спрашивая у бабы Васи, почему она , зная эту жуткую историю с мальчиком, не  сообщила никому, и все время молчала об этом. Женщина грустно покачала головой, а потом сказала:
-«Да, я знала о существовании Гоши, так как пару раз за эти шесть лет, Нюрка просила полечить его, когда он болел, но каждый раз, после, угрожая, говорила, что если я расскажу о нем кому-то, зарежет меня».
Не сомкнув, в ту ночь, ни на секунду глаз, рано утром я поехала в Милицейский участок, рассказала там о бедном мальчике, написала заявление и выполнила все необходимые формальности.
Через пару часов несколько милиционеров, вместе со мной и бабой Васей, вошли в Нюркину избу. Она, пьяная, сидела на лавке, мотая головой, что-то бормоча, совершенно не понимая, что происходит вокруг.
Но когда милиционеры спустились в подпол и взяли Гошу на руки, он вырывался, кусался, дико, по-собачьи выл, а единственный его друг, пес, бросался на них, рычал, показывая свои огромные клыки. Гошу повезли в Детский дом.
На следующий вечер я должна была уезжать в Харьков. Утром поехала к заведующей Детским домом, и та заверила меня, что все будет хорошо, и чтобы я не волновалась:
-«Пока Гоша находится в боксе один, так как к детям его пока пускать нельзя».
…После этой жуткой истории прошло лет одиннадцать…
Я часто вспоминала маленького Гошу и корила себя за то, что не взяла телефон заведующей Детским домом. И когда мне представилась возможность снова поехать в командировку на Алтайский тракторный завод, я с огромной радостью отправилась туда.
Конечно, прибыв в Рубцовск, первым делом пошла к заведующей, которая, на мое счастье, оказалась той же, как и одиннадцать лет назад.
Мы долго сидели с ней в ее кабинете, пили чай и она рассказала о том, что произошло с Гошей после того, как он поселился у них:
-«Первое время с ним было невероятно трудно, но весь наш персонал так жалел бедного мальчика, терпеливо и ласково обращаясь с ним, что спустя какое-то время, Гоша начал проявлять дружелюбие, и даже способность к быстрому обучению. Правда, очень трудно было заставить его ходить вертикально; он, по -привычке, чаще передвигался на четвереньках. Но и эта проблема была решена. Единственно, чего от него так и не удавалось добиться, это нормальной человеческой речи».
Потом заведующая говорила о том, что долго воевала с медиками, которые безапеляционно заявляли, что вот такие люди – Маугли, или как их называют по-научному, феральные, реабилитации не подлежат.
Но, к счастью, Гоша относился к тому типу феральных людей, который был рожден и жил шесть лет не в условиях дикой природы, а содержался в искусственной изоляции, поэтому он, еще и обладая природным умом, довольно быстро догнал в развитии сверстников.
А спустя несколько месяцев, мальчика взял к себе в семью отец Кирилл, священник единственной церкви в Рубцовске. У него, с матушкой Ольгой, росли пятеро своих детей, «на подходе»-шестой, а также пять приемных.
Беря к себе Гошу, отец Кирилл очень по-доброму, ласково сказал:
-«Это будет наш двенадцатый ребенок, как раз по числу Апостолов…»
Итак, взяв адрес пребывания Гоши у заведующей, вскоре я вошла в церковный двор. Там я увидела несколько ребятишек, играющих в саду, возле двухэтажного дома, где жила, очевидно, семья священника.
Справа от них стоял симпатичный подросток, лет 17 или 18. Я сразу узнала его, бывшего мальчика - Маугли Гошу: довольно высокий, хорошо сложенный, с курчавыми светлыми волосами и очень умными синими глазами.
Тут из дома вышла матушка Ольга: она несла большую корзину мокрого чистого белья, желая, очевидно, развесить его во дворе. Гоша, как молния, сорвался с места, и подскочив к женщине, взял у нее из рук эту корзину.
Подойдя к матушке Ольге, и, представившись, сказала ей, кто я , и почему приехала к ним. Потом мы втроем: матушка Ольга, Гоша и я, сидели в большой чистой горнице их уютного дома, и пили ароматный чай с брусничным вареньем.
Я видела, как мать с сыном , прижавшись друг к другу, сидят напротив меня, за столом, и он нежно гладит ее руку, а вторую она запустила в его курчавые волосы, ласково перебирая их.
Слезы умиления душили меня, и я мысленно благодарила Господа за то, что Он, Своим Промыслом, не дал пропасть тогдашнему мальчику-Маугли Гоше, а теперь, рабу Божьему Георгию, и  подарил ему самое ценное, что может быть у человека, крепкую надежную семью, в которой царит любовь, забота и нежность.