Евгения Рязанова Одинокие странницы

Одинокие странницы.
Катя.
С Катей я познакомилась на железнодорожном вокзале в Рязани. Я дожидалась ночной электрички в Москву. Она села рядом со мной. Попросила присмотреть за вещами и отлучилась на какое-то время. А вещей-то всего и было пакет и небольшой узелок. Вернувшись, достала из пакета маленькую булочку, съела ее, запивая водой из бутылки.
Я присмотрелась к ней. Невысокая женщина лет пятидесяти. Круглое лицо кажется рябым из-за множества веснушек, густо усыпавших лоб, нос-картофелину и щеки. Из-под платка выбиваются пряди давно не мытых рыжеватых волос. Был конец ноября, стоял мороз градусов семнадцать, но женщина была одета только в легкий, явно с чужого плеча, плащ, ситцевое платье и домашние тапочки на ногах. Стопы обмотаны тряпками, наподобие портянок; чтобы тапочки держались на ногах, они были привязаны к ним бечевками, намотанными через верх и подошву тапок.
Оказалось, что у женщины нет пальцев на ногах, и из-за этого обувь на них не удерживается, приходится подвязывать. Я спросила, а где же пальцы? Она ответила, что ноги и руки были обморожены, пальцы омертвели и сами отвалились, как она выразилась. Правда, на левой руке два пальца уцелели, хотя болели очень долго. Она показала левую кисть, на ней остались большой и указательный пальцы.
Мы разговорились. Катя из деревни отдаленного района Рязанской области. Отца своего она не знала, он умер молодым, до ее рождения, от неизвестной болезни. Мать осталась одна; одна родила и воспитала Катю. Работала в колхозе на сельхозработах. Тяжко было, да деваться некуда. Дочка выросла, вышла замуж. За пьяницу. Пил водку и до женитьбы, и после. Почему пошла за него? Так не за кого было. Деревушка маленькая, мужиков мало, больше половины из них пьяницы. Муж кати, как это нередко бывает с алкоголиками, частенько избивал ее, выгонял из дома в любую погоду. Трезвым бывал редко, а когда и бывал, был жесток, сквернословен и поган.
Во время рассказа Кати я наблюдала за ее лицом. Оно было по-детски беззаботным, почти безмятежным, не соответствующим тому положению, в котором она находилась и тому, о чем рассказывала.
Потом у меня родился ребенок, мальчик, продолжала она, но умер, не прожив и четырех лет, от воспаления мозга, - название болезни она не помнила. От энцефалита, подсказала я. Да, от него, - ответила Катя. Дети играли в лесу, сына укусил клещ. От этого и умер.
Муж совсем озверел. После похорон, в тот же день избил ее, беременную. Бил по голове, животу, и всюду. У нее было сотрясение мозга,  и случился выкидыш, после чего детей быть уже не могло.
Судили ли мужа? Нет, не судили. Заступился родственник из правления колхоза и дело замяли. Через несколько лет муж в пьяном виде, пытаясь перебраться через местную речку, утонул вместе с трактором. Она рассказывала об этом равнодушным, спокойным, монотонным голосом, словно речь шла о чем-то обычном, не имевшем большого значения и никакого отношения к ней самой. Было видно,- ей совсем не больно, уже не больно. Потому, что пришла болезнь, которую врачи прежних времен называли скорбным бесчувствием, избавила от невыносимой боли, расколовшей тонкий чувствительный механизм психики. Но принесла с собой другую, более мучительную с появлением устрашающих своим правдоподобием и реалистичностью призраков прошлого и новых, доселе неизвестных. Ее стали одолевать видения: то покойного мужа, как и при жизни, угрожающего ей убийством, иногда матери, зовущей ее за собой в могилу, дабы избавить дочь от мучений.
В особенности страшил Катю огромный великан, как она его называла. Он вылетал из печной трубы соседнего дома и поднимался над деревней. Гигантский, высотой с гору, неясной, зыбкой, колеблющейся тенью нависал над Катиной избушкой и смотрел, неотступно смотрел на нее, проникая взглядом сквозь бревенчатые стены. Сжимая и разжимая огромные кулаки, он хотел разрушить ее жилище вместе с находящейся в нем Катей.
Однажды, заснув с вечера, вконец измученная навязчивыми мыслями и образами, она проснулась ночью от ужасного грохота. Это великан стучал по крыше, требуя впустить его в дом. Перепуганная насмерть, выскочила она из дома и побежала, не разбирая пути, раздетая, в одном только нижнем белье, босая, лишь бы подальше оттуда. Так началось ее путешествие, без четкого определенного места пребывания во времени, пространстве, собственной личности, той или иной реальности.
Движимые необоримой силой душевного недуга, вынуждающего их скитаться, бредут они по свету, испытывая сполна все тяготы, лишения и опасности кочевой жизни. Беззащитные, открытые миру, как светлой, так и темной его сторонам, в большинстве своем не опасные ни для кого, сами они могут стать легкой мишенью для злых людей. И становятся. Но другие идут, и будут идти, пилигримы своей собственной судьбы, потерявшие все, освободившиеся от рабства рассудочной реальности и обретшие взамен немыслимую и недостижимую для нас свободу.


Раечка.
Комната в хостеле в Москве. Нас несколько женщин, каждая занята своим делом. Открывается дверь, входит новая постоялица. Одна из наших здоровается с ней: Здравствуй, Раечка. Вслед за ней и мы стали ее так называть. Она заняла кровать рядом со мной, разложила вещи, умылась с дороги.
Миловидная женщина с тонкими чертами лица, неторопливостью и плавностью движений, красотою свободно и легко текущей речи безукоризненной грамотности, позволяет думать о себе, как о человеке духовной культуры. Как бы в подтверждение моих мыслей о ней, Раечка предлагает нам почитать стихи. А что бы вы хотели послушать, - спрашивает она? Почитайте что-нибудь по своему выбору, - отвечаем мы. Тогда это будет Мария Петровых. И она читает. Знаменитое «Назначь мне свиданье в двадцатом веке…», «За одиночество, за ночь», и другие стихи. Читает негромко, не стараясь убедить нас силой или внушительностью голоса, а просто делится с нами теплом души любимой лирической поэтессы, отдавая при этом и свое собственное.
Что есть поэзия? Запечатленная красота нашего мира в его простоте, обыденности, сложности и величии. Красиво думать, чувствовать, писать, жить, - судьба всех больших настоящих поэтов, одаривающих нас бесценными сокровищами своих бессмертных душ, - своими стихами. И талант, способность донести драгоценные строки до нас, тех, кому они адресованы. В этом смысле достойное исполнение стихов в согласии с авторским кредо – своего рода соавторство, требующее от чтеца понимания, эмоциональности, эстетического вкуса и любви, горячей любви к поэзии.
После Петровых Раечка читает стихи Роберта Рождественского. Мудрые, справедливые, пророческие. Замерев, мы вслушиваемся в каждое слово, интонацию, паузу и забываем о сиюминутном, суетном, опасаясь ненароком потревожить прекрасную поэтическую ауру этого волшебного вечера.
Раечка, вам бы читать стихи со сцены, - говорю я. А я читаю, меня часто приглашают, - отвечает она. На черных густых волосах Раечки замечаю прелестную заколку. Это мне подарила поклонница после моего выступления в клубе любителей поэзии. Она привезла ее из Индии, - сказала Рая. Украшенная разноцветными переливчато-блестящими камушками: карминово-красными и бирюзовыми, и розовыми, и изумрудными, и золотыми, созданная неизвестным мастером далекой страны, пусть недрагоценная и, видимо, не слишком дорогая, эта вещица стала хорошим подарком одного поэтического сердца другому.
Было далеко за полночь, но мы не спали. Раечка рассказывала о своей жизни. Меня она ни о чем не спрашивала, говорила лишь о себе.
Родилась Рая в Казани. Там прошло ее детство, окончила школу. Поступила учиться в институт культуры в Москве. В студенческие годы вышла замуж за однокурсника. После окончания учебы вместе с мужем уехала в Ярославль, где для них была работа. Мужа и свою работу (она искусствовед) Раечка очень любила, не понимая, как могут жить другие, не любя своих суженых и ходя на службу,  будто отбывая тяжелую повинность. Любила она тогда всех и все, что ее окружало: подруг, коллег, соседей, книги, музыку, свою уютную квартирку и город, в котором жила.
Время шло, у них с мужем все было замечательно, только детей не было, но она не думала об этом. Как-то стала она примечать, - муж с особенной нежностью поглядывает на малышей, играющих под присмотром нянь и мамочек на детской площадке. Спросила его об этом напрямую. Он признался, что мечтает о ребенке; был у врача, обследовался, полностью здоров.
Тогда Рая тоже прошла обследование, и она была здорова. Спросила у врача, почему не может забеременеть. Гинеколог, странное дело, пустилась в пространные рассуждения, суть которых сводилась к тому, что есть люди, которым не суждено быть родителями, они не для этого созданы. Слова эти глубоко запали Раечке в душу. Она стала задумываться над их смыслом, так это или нет, а если так, то почему. Думала много. Об этом и о других вещах, о смысле жизни вообще. У нее появились головные боли, потом и бессонница. Подруги и знакомые, а вслед за ними и коллеги по работе, перестали узнавать спокойную, приветливую и общительную прежде Раечку. Беспокойство и тревога овладели женщиной.: на работе и дома все буквально валилось из рук; окружающие люди и события стали ей вдруг безразличны. Раздражало все: дома разговоры с мужем, необходимость рано вставать и идти на работу, где общаться с множеством людей, отвечать на вопросы о самочувствии, видеть недоумение в глазах окружающих.
В общем, Рая попала в психиатрическую больницу, где провела несколько месяцев, получая необходимое лечение. Выписалась, хорошо себя чувствуя, восстановив настроение и жизненные силы. Вернулась домой, на работу.
Как-то раз, отпросившись у начальника, поехала домой пораньше, хотелось приготовить мужу вкусный ужин. В задумчивости села на автобус другого маршрута, который привез ее к городскому парку. Она вышла и решила немного прогуляться, раз уж попала сюда.
Был обеденный перерыв, у палаток с провизией толпился народ. В одной из очередей она заметила мужа. Он купил булочки, в соседней палатке – два стаканчика кофе. Подошел к одной из лавочек, где сидела молодая беременная женщина. Они сидели рядом, ели и разговаривали, а Раечка смотрела на них с дальней скамейки и понимала, что мужа у нее больше нет. Вечером между ними состоялось объяснение. Оно было недолгим. Муж ее оставил.
После развода, чтобы не быть одной в квартире, она стала надолго уходить из дома. Сначала к друзьям, знакомым. Просто бродила по городу, отдыхала на скамейках в парках, сидела на вокзале. Затем стала уезжать из города, чаще всего в Москву, потом и в другие города.
С работы к этому времени пришлось уйти, после того, как она еще несколько раз лежала в той же больнице. Постепенно ее мысли приняли другое направление, нежели раньше, и пришли в противоречие с окружающей действительностью.
Сейчас Рая в своей квартире не живет, не может там жить. Она считает, что против нее составлен заговор, возглавляемый председателем ТСЖ, включая некоторых соседей и других людей с целью завладения ее квартирой. Чтобы следить за ней, в квартире установлены подслушивающие устройства. С этой проблемой Рая обращалась в различные инстанции, даже в спецслужбы. И в этот раз она приехала в Москву по этому же делу.
В моей квартире живут чужие люди, а как бы мне хотелось жить у себя дома, спать в своей кровати, читать любимые книги, - жалуется она мне.
Родная сестра Раи живет в Казани. Я спрашиваю Раю, может, ей обменять квартиру на жилье в Казани, или продать свою и купить другую, поближе к сестре? Она отвечает, что не хочет никому мешать. У сестры семья, своя жизнь. По-видимому, этот вариант Рае не нравится.
Утром, не полностью проснувшись после недолгого сна, я почувствовала на себе чей-то взгляд и открыла глаза. На меня смотрела Раечка. Она спросила: меня, а что за дуга вокруг тебя? И, хотя диагноз Раи был понятен еще вчера, я внутренне содрогнулась. Не знаю – был мой ответ. Не знаю. Все-таки надеялась, что ошибаюсь в диагнозе, но этот ее вопрос разбил мою иллюзию, ничем не подкрепленную надежду. Болезнь многое отняла у нее, но осталось пока желание читать книги, особенно поэзию, слушать музыку, возможность воспринимать и понимать прекрасное.
Одевшись и взяв сумку, Раечка отправилась в путь, одна из многих, таких же, как и она, стремящихся к своей непостижимой, непонятной цели, лежащей, вероятно, за гранью объективной реальности, в стране призраков, имеющих, однако, в своей основе объекты земного происхождения, измененные до неузнаваемости расщепленным болезнью сознанием.


Ираида.
Она появилась в нашей комнате в хостеле ночью, когда мы уже спали,  и ушла рано утром, когда мы еще не проснулись. Вернулась часам к трем дня, представилась: здравствуйте, я Ираида Андреевна. Была в христианской миссии, вот,  сколько всего мне там дали, - развязав большой узел, она показывает нам вещи: платья, юбки, жакеты. Только как бы это все постирать, - вздыхает она, очень болят руки, а стиральной машины у меня дома нет.
Пока Ираида рассказывает о себе, я берусь за стирку. Она из небольшого городка в Башкирии, там у нее маленькая квартирка, под самой крышей, на последнем этаже девятиэтажки советской постройки. Ей восемьдесят лет, хотя по виду намного меньше. Бодрая и энергичная еще женщина.
Я выглядела гораздо лучше, да сынок у меня умер, год назад, единственный, ему шестьдесят всего было. А муж, тот давно умер, больше двадцати лет прошло. Сейчас я одна; все езжу и езжу по разным местам, дома почти не бываю, - рассказывает Ираида Андреевна.
Я постирала вещи, развесила их на вешалке-сушилке. Высохнуть они не успеют, - говорит Ираида, у меня через три часа поезд, я их дома досушу; главное, что они теперь чистые. Еще бы подстричься и покрасить волосы, как было бы хорошо.
Моя соседка по комнате, молодая женщина, оказалась парикмахером, и у нее с собой были инструменты. Она быстро и аккуратно подстригла Ираиду и намазала ей волосы краской, которой та пользовалась постоянно. Нужно посидеть минут двадцать, - говорит мастер своей подопечной.
Она сидит посреди комнаты, глаза ее закрыты. Женщина начинает раскачиваться на стуле из стороны в сторону. Из нее, откуда-то из самой глубины, вырывается стон, потом протяжное завывание, потом непрерывный вой, вначале монотонный, затем все более возрастающий, то вдруг внезапно падающий вниз, до самого дна, до самых низких нот. И это уже рык, рык неведомого зверя, живущего в человеке, овладевшего им, полностью подчинившего его своей темной воле.
Мы все, кто был в комнате, оцепенев от происходящего, безмолвные и недвижимые, просто смотрим, не способные думать или анализировать происходящее. Сколько оно длилось и что это было, мы не знаем. Какой-то приступ, припадок? В памяти возникают евангельские строки об изгнании беса из бесноватого Иисусом Христом. Жаль,
 Что в тот момент Его там не было. А может, и был, ведь неисповедимы пути Господни.
Постепенно рык сменяется воем, неясным гулом и все закончилось. Зверь вернулся обратно в утробу и залег там до следующего раза. Женщина открыла глаза и спросила, можно ли смывать краску. Она ничего не помнила.
Покончив с делами, Ираида собрала вещи в дорогу, поблагодарила нас за помощь. Достала из сумки и протянула мне маленькую книжечку, открыв которую, я увидела краткий кодекс некой секты. Надо было сразу отдать агитку назад, но не хотелось огорчать человека.
Приближалось время отъезда необычной постоялицы хостела, она раздала нам записочки со своим телефонным номером, мы с соседкой, взяв вещи, пошли провожать ее на вокзал. Посадили в вагон, тепло распрощались и Ираида Андреевна, преисполненная радости, с легким сердцем, уехала домой.
Позже я несколько раз звонила ей, но безуспешно.
Абонент был недоступен. Может быть, секта окончательно затянула ее в свои сети и ее странствия на этом закончились? А то что мы приняли за приступ неизвестной болезни, как мне потом рассказали, бывает при обработке сектами запутавшихся жертв с помощью нейропрограммирования в своих целях. Или все-таки болезнь?
Известно, что болезни человеку даются особенные, каждому - свои, со смыслом. С каким смыслом? Как жил, праведно – не праведно. В добре или зле… .  По вере. Или по ее отсутствию.


Люда.
С Людой мы повстречались в комнате отдыха на вокзале. Только что съехала прежняя постоялица.  Оставив мне на память свою историю, как на ее месте поселилась Люда.
Она из Домска, ей семьдесят пять лет. Седые, с металлическим отливом, густые, жесткие волосы. Во взгляде – суровая крепость металла, за которой, однако, угадывается склонность к излому, то, что называют усталостью металла, когда под действием внешних факторов, ведущих к усилению напряжения, в нем постепенно накапливаются повреждения, ведущие к образованию все более крупных трещин и, в конечном итоге, к его разрушению. Понятие «усталость металла» - это материаловедение, а наша, человеческая усталость – человековедение. Не правда ли, как похоже? Глаза, не по-возрасту,  зоркие и внимательные, покрыты словно бы оксидной пленкой, какая образуется на поверхности некоторых металлов при взаимодействии с кислородом воздуха.
Люда хромает на левую ногу, но не от рождения, а по халатности врачей. У нее был перелом шейки бедра и отсутствие должной реабилитации привело к укорочению ноги и, как следствие, к хромоте. Очень обидно, - жалуется она, - если бы мне сказали, что нужно делать, я бы этого не допустила.
Всю жизнь Люда преподавала физику в одном из ВУЗов Домска. Муж ее умер в молодости, о нем она упомянула вскользь и как-то  неохотно. У нее двое детей, сын и дочь. Сын врач, доктор наук, профессор, второй раз работает по контракту в Европе; в то время был в отпуске. У него большая квартира в пригороде Домска. Дочь с семьей живет в Москве, в однокомнатной квартире на окраине города.
Вначале Люда кратко и сухо перечисляла факты своей жизни, не вдаваясь в подробности, потом стала более откровенной в разговорах со мной. Отношения ее с сыном непростые, а последние три года их почти и не было, никаких. Он перестал общаться с матерью. Это все сноха, его жена, - обидчиво рассказывает Люда, - она его захомутала и скачет на нем, как на коне. А он и рад этому. Слишком мягкий, как комок ваты.
Я детей одна растила, -продолжает она, обоим дала высшее образование. Сын как раз в перестроечное время учился, дороговизна была ужасная, денег не хватало. Все вынесла, все выдержала. Теперь он господин профессор и мать ему не нужна.
Поначалу они часто ко мне ездили, угощаю их. А к ним приеду, на столе пусто. Ну, допустим, не приготовили, не успели, так купить можно. Особенно обидела Люду привезенная сыном с дачи картошка: целый мешок, но вся мелкая, мельче посевной, чистить невозможно, не удержишь в руках.
Ничего им от меня стало не нужно, а квартира моя нужна. Но я ее продала, хочу купить себе поменьше, студию или гостинку в каком-нибудь областном городе, поближе к Москве. Из оставшихся денег часть отдам дочери, они себе попросторнее жилье купят, на остаток буду жить сама, - планирует Люда. И ту, что куплю, подпишу дочери, только не ему, не сыну.
Люда рассуждает о завещании в пользу дочери, как о некой целесообразности, а не как о человеческой, живой и родственной связи.
Обычно, когда люди говорят о своих близких, особенно о детях, внуках, в рассказе звучат их имена и то, что они самые умные, одаренные, талантливые, успешные, самые милые, родные, самые лучшие. И даже если они невезучие, бедные, больные и что ни на есть проблемные, все равно самые любимые, потому, что – свои. И это говорит о горячем участии в жизни родных, крепости и неразделимости родственных уз.
Люда рассказывает о своих с холодной отстраненностью, не называя имен, лишь обозначает степень родства: сын, дочь, сноха, внук, но зато постоянно возвращается к теме покорения ее сына женой. Ей было никак не понять, почему перед ним встал такой выбор: мать или жена и он выбрал жену, и что такого есть между мужчиной и женщиной, заставляющее забыть обо всем на свете, даже о родной матери. Неужели половое влечение сильнее всех остальных чувств, с переходом в полную зависимость. Не зря ведь говорят: ночная кукушка дневную перекукует, - вставляю я свое слово в ее рассказ. Вот именно, соглашается Люда.
Прослушав краткий курс семейной истории, я делюсь с соседкой своими планами, так как она спрашивает о них. Поскорее найти хостел, осмотреться и снять жилье на более длительный срок. Люда собиралась поступить так же. Мы с ней решаем снять квартиру на первых порах совместно, - так дешевле.
Назавтра я отправлюсь в город на поиски хостела, а Люда в риэлтерскую кампанию, узнать о ценах и вариантах аренды квартир. Утром, еще собираясь, Люда, надевая сапог на больную ногу, не может застегнуть замок, - нога изогнута и ей трудно это сделать. При этом она пользуется крючком, сделанным ею из проволоки, но сейчас он в вещах, оставленных в камере хранения. Я помогаю ей закрыть молнию,  и мы идем по своим делам.
Хостел нашелся недалеко от вокзала, и вскоре мы переселяемся туда. Устраиваемся на новом месте с тем расчетом, что скоро его покинем. В комнате пять кроватей; кроме нас, живет еще одна женщина.
Следующим утром мы с Людой должны были ехать в пригород, смотреть квартиру-однушку, сдаваемую через агента-риелтера, с умеренной комиссией. Совершенно неожиданно для меня Люда, узнав, что ехать придется на автобусе, категорически отказалась от поездки, сказав, что это опасно. Напрасно я старалась убедить ее в обратном: автобусы ходят от легального автовокзала, на рейсы продают билеты в кассе, где ведется электронная отчетность,  в здании автовокзала стоят видеокамеры.
Люда пеняет мне на излишнюю, по ее мнению, активность, что я все решаю сама, не поставив ее в известность. Меня это задело, поскольку обговаривалось и решалось все совместно, поэтому я сказала ей, что если она передумала, то может действовать по своему усмотрению и своему плану. Она пошла в агентство недвижимости, а я стала искать варианты аренды в интернете. Вечером Люда подошла ко мне и, взяв за руку, спросила, не обиделась ли я. Вы ведь сами хотели присоединиться, - ответила я.
Впереди – выходные, у меня и у Люды – застой в делах – поисках. Мы лежим на кроватях и разговариваем на самые разные темы. Я привыкла к непредсказуемости мыслей и реакций моей соседки, меня не удивляют ее вопросы и, мягко говоря, необычная заинтересованность, какой-то информационный голод в некоторых областях жизни.
Она спрашивает меня, правду ли говорят, что у баскетболистов и вообще у высоких мужчин длина того самого гораздо больше, чем у остальных представителей сильного пола. Я отвечаю, что не имела чести узнать ни одного баскетболиста, а вот о невысоких коренастых мужичках говорят: пошел в корень. В какой-такой корень, вкрадчивым тоном провокатора спрашивает Люда, и я вижу, что ей очень хочется продолжить этот разговор. Что же, порадую старушку, решаю я про себя и даю развернутый ответ, шутливую классификацию по этому вопросу.
Корни, они разные бывают, - начинаю я. Самый благородный, - корень женьшеня, - лечит недуги своей целебной силой. Самый изысканный, - корень имбиря. Тонизирует и бодрит, прогоняет хвори. Он для утонченных натур, для избранных. Для массового потребителя – классика жанра, корень хрена. Дешево и сердито. Забористо и удовлетворительно. Для остальных – корень лопуха. Непрезентабельно. Посредственно. То, что называется «на худой конец».
Люда хохочет, чуть не падая с кровати.  Я боюсь за нее, все-таки за плечами семьдесят пять, и это не шутки. Осторожнее, прошу вас. Упадете, сломаете вторую ногу. Придется возить вас в инвалидной коляске, а мне некогда. Она смеется еще громче и, в продолжение разговора, рассказывает о слухах, с некоторого времени циркулирующих в ее родном городе.
Говорят, у нас в Домске появился сексуальный маньяк, сантехник, который насилует старух. А кто говорит,  - спрашиваю я. Да сами бабки на лавочках во дворах. Как-то это сомнительно. Сразу написали бы в газетах, интернете. Что-то типа маньяк по-Домски, - говорю я. Если это так, какие глупые у вас в Домске старухи: в кой-то веки привалило счастье, а они еще и недовольны. На Люду находит приступ неудержимого хохота, и она долго не может остановиться, промокая выступившие на глазах слезы клочком туалетной бумаги. Я смеюсь вместе с ней.
А еще говорят, что бабок насилуют лучами. Какими лучами, уточняю я? Да не знаю, какими, отвечает Люда и спрашивает: такое может быть? Конечно, может, только это дело медицинская проблема, - заключаю я. Параноидный синдром на фоне склероза головного мозга. Бред воздействия. Мозг стареет, начинает неверно воспринимать, оценивать, анализировать входящую информацию и производить свою, измененную, ложную.
Лицо Люды вдруг погрустнело и сморщилось, будто ей захотелось заплакать, но удалось сдержать себя. В этот момент открылась дверь, на пороге возник мужчина. Негодуя и кипя возмущением, он сообщил, что прослушал лекцию о маньяках, коварных лучах, параноидном синдроме и хотел бы отдохнуть. Люда отпарировала: ну, не слушал бы. Так вынужден был, стена-то картонная, без негодования, но еще с раздражением, ответил он и ушел к себе. Что это он прилетел? Наверное, тоже занимается, - подытожила Люда. Этим все и закончилось.
Воскресенье. Что ни день, то новости. Люде многократно звонят из полиции Домска: сноха и сын подали в розыск. После трех лет забвения сын поехал к матери и не нашел ее. От соседей узнал, что она продала квартиру и уехала. Телефон Люды включен на громкую связь, и мне слышны все разговоры. Выяснив обстоятельства дела и узнав, что она поступила так от обиды на сына, не сообщив ему об отъезде, полицейский просит ее пойти в ближайшее отделение полиции и написать заявление о снятии с розыска, но она наотрез отказалась, ответив, что никому ничего не должна. Зачем бы мне идти в отделение, чтобы они узнали, где я? Испортили настроение, и все.
В понедельник я нашла себе комнату. Посмотрела ее, заключила с хозяином договор аренды. Вечером собрала вещи. Поужинала, пошла в кухню помыть посуду. Вернувшись в комнату, увидела: Люда лежит на кровати и машет крючком для обуви на кого-то невидимого на потолке, приговаривая при этом: кыш-кыш, уйди, уйди. Что вы делаете, Люда, спросила я. Это я по-своему, ответила она. То-то и оно, что по-своему, подумалось мне. В этом-то и дело.
На следующий день я уехала из хостела и наши с Людой пути разошлись, и это совсем не так важно для нее. Гораздо хуже, что разошлись их пути с сыном, и она одиноко побрела по дороге жизни, превратившейся к своему финалу из асфальтированного шоссе в размытую дождями, разбитую колесами проезжающих машин грунтовку.