Красивая собака

           Мою собаку зовут Освальд.
           Я пытался ее переименовать, после того как взял из приюта, но ни одно имя не пристало.
           Ни Данте.
           Ни Тибор.
           Ни Ферапонт Поликарпович Ковидов.
           Мы выходим гулять и на лестничной площадке натыкаемся на соседа. Дяденька слегка за сорок. В куртке. Ой, это кто? Спрашивает сосед. Королевский пудель, отвечаю я, и мы выходим, пропуская мужичка вперед.
           В левой руке у меня поводок, а в правой небольшой белый пакет с пищевыми отходами – я делю мусор на такой и сякой.
           У помойки женщина, со сжатыми в серую нить губами, тоже что-то выкидывает. Мы подходим, и Осик делает заинтересованное движение в ее сторону. Та бросает пакет и начинает верещать. Убери от меня свою псину! орет она. Напуганный Осик, отскакивает от бабы и прячется за огромный бак для строительного мусора. Я с трудом его оттуда вытаскиваю.
           Мне хочется ответить бабе, что она гребаная (точнее негребаная), тупая сука, но я молчу. Я давно заметил, что промолчать мне выгоднее. Если я отвечаю грубостью на грубость, то потом переживаю несколько часов – у меня колотится сердце, я потею и не нахожу себе места – бегаю по комнате и доругиваюсь с хамами. Если промолчу, забываю об инциденте через десять-пятнадцать минут, максимум, сорок. Выгоднее, но остается ощущение проигрыша. Мне кажется, что промолчав, я оставил поле битвы за противником. Я чувствую себя униженным. Но это – глупость и я борюсь с ней.
           Может быть, человек вообще не любит собак. Всяких. Такое же бывает?
           Еще я представляю на месте бабы здорового мужика с руками до коленей и заросшего густой черной кучерявой  щетиной и прикидываю, стал бы я ему грубить или нет.
           Мы идем дальше.
           У дерева Осик писает желтой струей, а я смотрю по сторонам. Желательно заранее увидеть: голубей, доберманов без поводков, и двух веселых корги, свободно бегающих по парку, куда мы и направляемся.
           Переходим дорогу и сворачиваем вглубь.
           На скамейке сидят школьники младших классов и разговаривают матом.
           На следующей скамейке сидят школьницы и отвечают им.
           Интересно.
           Мы идем.
           Впереди замаячила собака, и я перехватываю поводок покороче, почти у самого ошейника. И если, а это случается все реже и реже, Осик делает движение в сторону собачки, одергиваю его и уговариваю. Одергиваю несильно, а уговариваю вежливо. Мне кажется, он очень умный. Возможно, всем хозяевам кажется, что их собаки – энштейны. Я еще не до конца понимаю характер Освальда.
           В парке – хорошо.
           Листья начали желтеть, краснеть и осыпаться. Шуршать под ногами. Смотреться ковром. Навевать что-то из Пушкина, как у нас, людей советского воспитания, это полагается.
           Чуть влажно.
           Солнечно.
           Охранники в больших песочных робах похожи на бомжей.
           Бомжи в черных коротких куртках – на охранников.
           Мы идем по новым, только что (день-два назад) покрытых лаком деревянным дорожкам-настилам.
           Осик начинает мельтешить и присаживается по большому. Сидит с беззащитным видом. Я собираю какашки в пакет, завязываю его, отношу в специальную узкую высокую пластиковую урну. Я неофит, начинающий собачник, мне многое в диковинку, новинку и радость. Собирание собачьего говна не вызывает негативных чувств, брезгливости нет. Не противно. Однажды я весь им перепачкался и на удивление спокойно отреагировал, даже было забавно. Тем более Иосиф Швейк – мой любимый литературный герой, а он, как известно, профессионально торговал собранным собачьим калом.
           Я чувствую себя немного Швейком.
           Мы делаем круг, потом заходим на второй.
           Домой не хочется, можно будет еще посидеть на лавке. Посмотреть на деревья и траву.
           Около памятнику месту, на котором Ильич в 1921 году испытывал мотоплуг в нашем парке, на меня накатывает очередной приступ тоски. В последнее время, они, приступы, случаются все чаще. В такие минуту, я сразу вспоминаю друга, покончившего с собой пять лет тому назад. Он вскрыл вены и истек кровью. Диван, на котором он лежал, как будто перекрасили. Мне почему-то кажется, что я повешусь. Не знаю почему. Сама мысль об этом вызывает отвращение, но я невольно начинаю оглядываться вокруг, выбирая сук, на котором удобнее было бы приспособить веревку…
           Может, лучше утопиться?
           Бред…
           Тоска в такой солнечный и теплый сентябрьский день – неуместна и отвратительна.
           Депрессия – некрасива.
           Навстречу нам идут люди, я стараюсь не смотреть на них.
           Слежу, чтобы Осик не обращал внимания на других собак. И чтобы не схватил ничего съестного из травы. В таком случае, если это все-таки происходит, я всей кистью залезаю ему пасть и вытаскиваю еду обратно. Это всегда кости, мослы, какие-то суставы. Уже обглоданные до Оси. Один раз, мне показалось, я залез ему в самую глотку, но вытащил. Осик поглядел на меня как на фашиста. Но челюстей не сомкнул.
           Мы заканчиваем второй круг, подходим к пруду и любуемся утками. Огарями. Они живут в заякоренных посередине пруда будках, наподобие собачьих.
           В шахматном павильоне, где по вечерам, и вправду, интеллигенты рубятся в шахматы, сидят какие-то ханурики с упырями и пьют дешевую дрянь.
           Они смотрят на нас.
           Мы смотрим на них.
           Красивая собака, говорит самый активный упырь.
           Красивая, соглашаюсь я.
           Красивый мир, замечает второй.
           Что?
           Мир, говорю, красивый, повторяет он.
           Или мне это только кажется?