Записки госпожи N

За день до встречи душу обуревали бесовские треволнения. Читая сонеты Шекспира, я слышала гулкий звон его голоса во время нашего последнего разговора в саду моего отца. Своими резкими, колкими речами он резал меня за мою наивность, за мои надуманные фантазии, за напрасные надежды. Ныне эти слова-ножи, устные укусы доносились до моих ушей, до моего организма через длинный тоннель воспоминания. Тоннель времени, которому не было конца. Несомненно, резкие выражения не делали ему чести, но какая-то притягательная, сокровенная, заговорщическая сила манила меня к нему. Каждая клетка моего упругого молодого тела желала и ждала чего-то сказочного и невозможного…
Вместе с тем я должна признать, что в смелости ему не было равных: как отважный Ахилл бесшабашно бросался в битву, он был способен к любым распрям с самым сильным оппонентом. Не зная глубинной причины, я согласилась через три дня на встречу в одном из самых роскошных ресторанов Петербурга.
Всю прошлую ночь я прескверно спала. Снилось детство, родной дом, я переживала вновь и вновь давно потускневшие впечатления… В нашем доме всегда царил запах медовых пряников, а в майские вечера все домашние покорно растворялись в девственном запахе сирени, которая застенчиво цвела под окном. Наслаждаясь этими мгновениями во сне, я подсознательно понимала, что нахожусь во власти чудесного Морфея. Как пылко я желала, чтобы этот сон длился вечно! Сон – миг, он подобен жизни, бойко скользящей по зеркальному льду времени и пространства.
День проплыл совершенно бездарно: зыбучий песок прошлого не отпускал до вечера. Вся подготовка к нашей встрече проходила весьма щепетильным образом, ибо туалет должен был быть безупречным.
Комок нервов и сомнений, вёрсты, улицы, лица, пролётка и вот – я у долгожданного ресторана. Он опаздывает… Я, желая спрятаться куда-то в себя, зарыться в свою душу сквозь грудную клетку (там ли цветёт душа?), созерцаю прохожих. Внутри огонь – снаружи пылают щёки, руки дрожат и носят на себе очертания лёгкой влаги. Ищу детским, растерянным взглядом знакомую фигуру в многолюдной, муравьиной толпе, как потерявшийся ребёнок ищет мать на равнодушном и хмуром вокзале.
Вдруг, оборачиваюсь… Боже… Как порез, как выстрел в безмолвной тиши зимнего леса – вырос передо мной он. Высокий рост, стать, весь организм, весь образ, всё физическое тело имеет колоссальную энергию и силу. Энергия – поражающая, оглушающая, пленяющая! Энергия, которая зовёт неистовой, разгорячённой добела, страстью. Протягивает руку – пожимаю. Не отпускает… На сияющих устах – самоуверенная, заинтересованная улыбка. Присматриваюсь – лицо выражает участие и отзывчивость. Чувствую, что мои глаза вот-вот вспыхнут от чрезмерного восторга, счастья и триумфа. Решаю дать успокоение баснословной искре – несмело опускаю глаза.
После уютного ресторана была прогулка. Прогулка, которую я буду помнить до седин и морщин и далее – до распада всего существа. Но и этим память не ограничится, ибо где-то в небесных далях будет гореть белоснежный осколок моей боли, моей любви.
Ночные переулки родного Петербурга, повсюду восемнадцатый век в камне: музыка, которую застали в грациозной и статической позе. Мой спутник весь – широкий шаг – широкий жест – сила молодости. Ему около тридцати девяти лет, но вся его конституция пышет юношеством. Он выглядит настоящим мальчишкой. Чёрный фрак являлся острым антагонистом по отношению к бледно-аристократической коже его владельца. Он – мрамор. Он – античная статуя. Могущественный профиль ассоциировался с эстетикой античного мира. Тело, лицо – частицы великой эпохи эллинизма, напоминание об Александре Великом, александрийских поэтах. Мужественные руки тем не менее источали мягкость и опять же юношество – прелесть!
Зашли в маленький дворик – сладко и упоительно подарил мне объятие… Теплота груди и запах его духов передались мне. Вкрадчиво я приняла этот дар. Наше объятие – таинство.
Он был подобен Персею, который спас свою Андромаху от чудовища, играть роль которого предстояло – быту, пошлости повседневного существования.
Августовский тёплый вечер. В тени зачарованные фигуры. В воздухе разлит тихий романс, берущий своё начало из соседнего окна. Он прикасается своей элегантной ладонью к моим волосам, восхищаясь их мягкости. «Добрый волос», - сказал мой Персей. «Добрый лишь для тебя», - вспыхнуло внутри меня.
Забвение на минуту от наслаждения встречи и внезапно узнаю – ему пора уезжать. Оставляет меня, дотронувшись своими длинными прекрасными пальцами до моего лба, видимо, с явной целью ощутить степень жара моего естества. Мои мягкие губы неуверенно оставляют пунцовый след на его кремовой шее.
Уходит, последний взгляд – взгляд чистых, как январское небо, глаз. Лукавость, слова – «я всегда рядом, помни». Ложь, знаю, но до головокружения сладостная ложь. Уверенным шагом пересёк улицу, исчез.
Вновь я позволю себе вернуться к сравнению сна и самой жизни. Сон – малая жизнь, имеющая своё блистательное начало и горький, быть может, конец. Сон равен эфиру, метафизическому измерению – сказочному царству, которого в реальности быть не может. Сказочный мир, залихватски заявляющий о своём ледяном безразличии к тяготам физического мира. В сущности, эта индифферентность абсолютно оправданна.
Уснувшие листья прилежно ложатся на тёмно-речную гладь мостовой. Тонкие губы приходят в размеренное движение, рождая убаюкивающий шёпот. Пора томительных грёз и ненавязчивой грусти. Принцесса в ярко-жёлтом платье и с увядающими намерениями своим появлением воскресает в душе абрис его славного лица. Но уже тогда, несколько лет назад, это лицо трагически таяло, сохраняя выражение насмешливости, под коварным сиянием старой Селены. Это была насмешка над беспробудной глупостью мира.