Что спросить у Бога

  ЧТО СПРОСИТЬ У  БОГА?
  Фамилии действующих лиц либо изменены, либо отсутствуют.

     Случай, с которого мне хотелось бы начать свое повествование, произошел со мной в юности, когда я, как и полагается свободному поэту, коим я себя тогда считал, жил вполне богемной жизнью. Это означает, что регулярно я нигде в то время не работал, а на хлеб насущный добывал себе деньги случайными заработками. Заработки эти в основном составляла тогда плата за репетиторство, то есть частные уроки математики, которые я давал не вполне успевающим школьникам или абитуриентам, собиравшимся поступать в ВУЗы. Надо сказать здесь, что незадолго до этого я окончил математико-механический факультет нашего ленинградского университета.
     Разумеется, такой образ жизни, навязанный нашему юному сознанию в то время романтическим описанием жизни разных художников, казался мне самым правильным для всех творческих натур и, тем более, для поэтов. Конечно он – этот образ жизни, кроме самого творчества, подразумевал еще и общение и не просто, а самое яркое, в веселых, богемных компаниях. Впрочем, сказать про такие компании веселые, это ничего не сказать. Компании эти порой были настоящим вызовом окружающему их обществу мирных советских граждан, а то и просто шокировали всех своим поведением. Безусловно, отчасти это было намеренно. Ведь в самом положении свободных художников в строго идеологизированном обществе скрывался вызов, который стоил зачастую тем, кто его бросал, помещения их в дурдома или в места лишения свободы. К счастью, это случалось не часто. Обычной же расплатой за этот вызов являлось само положение изгоев этого общества, без всяких надежд на какое-либо официальное признание. Впрочем, положение это воспринималось этими изгоями без всякой скорби – весело и иронично. Собрания же такие происходили в определенных домах и сопровождались шумным весельем, иногда костюмированным, разумеется, согретым алкоголем, нередко со скандалами, чаще всего в ночные часы. Я подчеркиваю, в ночные часы, к ужасу соседей, обычных, простых, советских граждан. Теперь, побывав в шкуре обыкновенного жителя петербургской коммуналки, нуждающегося в покое, я более чем хорошо понимаю их тогдашнее возмущение. Но в ту пору все эти люди казались нам отсталыми, темными совками-обывателями.
     Еще одно обстоятельство следует упомянуть здесь, быть может, неожиданное для многих.
     Богема того времени, почти вся, была верующей. Вероятно, в основе этого тоже был протест против существовавшего в то время официального богоборчества. При этом были в среде художников и поэтов люди, действительно, глубоко религиозные, ходившие в церковь, соблюдавшие христианские обряды, читавшие серьезную православную литературу. Другие, и таких, наверное, было большинство, просто считали себя верующими, носили кресты, зачастую толкуя веру по-своему, отделяя себя этим от официоза.
     Одним из таких ярких центров богемных собраний и пиршеств была мастерская Андрея Захарьина, талантливого и очень популярного в наших компаниях художника. Сам Андрей был красавцем высокого роста и, по словам моей матери, окончившей наш театральный институт, внешне походил на молодого Николая Черкасова. Таких мест собраний художников в городе было немало, но мастерская Андрея была одной из самых знаменитых.
     Интерьер его комнаты напоминал средневековый замок, украшенный всеми атрибутами рыцарского быта. Тут были части доспехов, шлемы, мечи, копья. Был даже арбалет. На большом старинном дубовом столе лежал настоящий череп. Стол же окружали массивные стулья с высокими готическими спинками. Стены, тоже, по большей части, темные, были увешаны его собственными картинами и картинами других художников, его друзей. Мне казалось, что поток гостей в его мастерской не иссякал все 24 часа в сутки. Но особенно яркими и шумными эти собрания бывали, конечно же, по ночам.
     Однажды я наблюдал там такую сцену. Кто – то из соседей, не выдержав обычного для нас шума и гвалта, все-таки вызвал милицию. По вызову явился дежурный наряд из двух милиционеров. Я в это время как раз стоял на лестничной площадке и курил. Милиционеры позвонили в дверь. На вызов вышел Андрей в треугольной шляпе времен войны 12-го года, завернутый в черный плащ. Один из милиционеров, явно не ожидавший такого выхода, смутившись, попробовал обратиться к Андрею с претензией, но как-то уж очень неуверенно. «Вы пришли слишком поздно!» - спокойным и твердым голосом ответил Андрей, внимательно выслушав милиционера до конца. «Приходите завтра…Ах нет – завтра Воскресение, приходите послезавтра». Каково же было мое изумление, когда после этих слов наряд, действительно, развернулся и ушел.
     Понятно, что основными посетителями его мастерской были сами художники, поэты, музыканты и т. д., но были и случайные люди самых разных профессий. Андрей обладал необыкновенной и нелицемерной щедростью и гостеприимством и тепло принимал всех.
Однажды на моих глазах он подарил коробку японских карандашей, которые в то время были огромным дефицитом, маленькому мальчику, сыну случайно оказавшейся в его мастерской женщины после его слов: «Ах, какие карандашики!». А так как сцену эту никто, кроме меня, не видел, было ясно, что сделал он это вполне искренно, без расчета на зрителя. При этом, несмотря на нескончаемый поток гостей, Андрей успевал работать и много всего делал.
     Конечно, человек этот производил на всех сильное и яркое впечатление, и я не был исключением. Я и сейчас считаю его одним из самых выдающихся людей, которых я встретил в своей молодости в среде художников.
     Теперь переходим к тому, с чего я начал и о чем хотел рассказать.
     Представьте себе, что как раз, в это самое время – самых шумных и буйных наших встреч и собраний - снится мне такой сон. Будто бы я сижу один в своих двух комнатах на последнем, четвертом, этаже Большой Подьяческой улицы. Дома в этот момент никого нет. Я во всей квартире совершенно один. И вдруг я слышу голос: «Ровно в полночь к тебе придет Бог!» На часах – без нескольких минут 12.
     И действительно, ровно в 12 часов ночи раздается звонок в дверь. Я открываю входную дверь. На лестничной площадке стоит Господь, Иисус Христос, такой, как на иконах, где Он изображен во весь рост, в ризе до пола, с длинными до плеч волосами, с ясными и очень теплыми глазами, прямо смотрящими на меня. При этом я замечаю для себя, что Он – довольно высокого роста.
     В этот момент тот же самый голос говорит мне: «Ты можешь сейчас спросить у Бога все что угодно, задав один единственный вопрос».
     И, представьте себе, услышав это, еще раз обратив внимание на Его рост, я спрашиваю: «Кто выше - Ты или Андрей Захарьин?»
     «Андрей выше меня на 4 сантиметра», - ответил мне Господь спокойным, ровным, исполненным тепла голосом и исчез.
     Сразу вслед за этим я проснулся.
     Нужно ли говорить, что такой сон глубоко поразил меня и, надо сказать, раздосадовал.
    « Ну, до чего же я дурень, - с горечью подумал я сам про себя, - ведь я же мог спросить у Бога все что угодно и не придумал ничего лучше, чем говорить с Ним о том, кто какого роста».
     Эта неприятная мысль долго не давала мне заснуть. Мне самому стало смешно. Однако досада не оставляла меня.
     «Ну, хорошо – это сон. А если бы такая история случилась наяву, я что, стал бы обсуждать с Богом рост моих друзей?»
     Я еще долго переживал все это и только под утро, наконец, заснул.
     Сон этот, столь необычный, я старался не обдумывать более, хотя запомнил его на всю жизнь.
     Вспомнить же о нем меня заставил другой случай, произошедший со мной совсем недавно, совсем в других обстоятельствах.
     К этому времени я давно уже был воцерковленным православным христианином, прочитавшим немало христианской литературы, не мыслившим свою жизнь без церкви человеком.
     Творческая моя жизнь тоже, как мне кажется, состоялась. Во всяком случае, я не жалею о том, чем занимался всю жизнь.
     Юношеская компания наша, увы, разлетелась по разным странам. Иных уже и нет, а те далече. Андрей Захарьин давно уже живет в Финляндии и сюда наезжает только по случаю. Впрочем, там он в полной мере состоялся как художник, и я часто слышу о нем от разных людей. Многие другие – еще дальше. Что ж – это наша судьба.
     Мне повезло, и я достаточно много путешествовал по свету. Бывал и в странах Азии, и Европы. Два раза был в Америке, один раз при этом жил в Нью-Йорке полгода. Бывал и во многих святых местах. Посещал святыни Израиля, был и на Моисеевой горе в Синае, и у подножья ее в монастыре св. Екатерины, и много где еще. И все же одна моя мечта долго оставалась неосуществленной. Эта мечта – поездка на Афон. И хотя я давно собирался туда, но по тем или иным причинам как-то это не складывалось. То денег не оказывалось, то не было подходящих обстоятельств достать туда особую визу, которая требуется для посещения этого места, наконец, у меня стали болеть ноги, а Афон – место горное. И я уже, было, отказался от этого намерения, как вдруг, все сложилось: появилась необходимая сумма денег и образовалась подходящая компания, а также возможность достать афонскую визу.
     Если сказать точнее, то в этой поездке сопровождал меня мой товарищ, прихожанин нашего же Никольского собора, известный режиссер-документалист по имени Максим. У Максима было немало связей со священниками Афона, на котором он бывал неоднократно, и достать визу туда нам обоим для него не составляло труда.
     Наш самолет приземлился в аэропорту знаменитого греческого города Салоники. Это известный христианский центр с множеством святынь, северная столица Греции, город, который заслуживает отдельного повествования.
     Однако на этот раз мы в него не поехали, а прямо от аэропорта направились в другой город - Уранопулис.
     По внешнему виду Уранопулис – типичный, небольшой средиземноморский городок с узкими улочками, двух-трехэтажными домами, окруженными субтропическими садами с мандаринами и персиками, манго и гранатами, с двумя или тремя небольшими отелями и уличными кафе. Но если присмотреться внимательнее, то скоро становится ясно, что это необычный город. Основные обитатели его - афонские монахи и паломники, среди которых, впрочем, немало монахов других монастырей мира самых разных конфессий и священнослужителей. Все же, в основном это – миряне, по большей части – греки. Все они либо едут на Афон, либо возвращаются оттуда. Отели тоже, главным образом, заселены ими же. Можно сказать, что Уранопулис – это порог Афона. Именно здесь осуществляется окончательная процедура получения афонских виз. Толпы этих самых паломников, разумеется, только мужчины из самых разных стран мира стекаются к 9 утра в специальный центр, где и получают, наконец, эти визы, после чего все такой же толпой направляются на пристань, откуда на катерах и паромах следуют по морю в разные монастыри Афона.
     Нашим первым пунктом был монастырь Святого Великомученика и Целителя Пантелеимона.
     Это русский монастырь – единственный на Афоне. Основная часть афонских монастырей, коих 20 – греческие. Но, кроме одного русского, есть еще один болгарский - Зограф и один сербский – Хиландар.
     Мы специально подгадали так, чтобы быть в монастыре св. Пантелеимона к празднику Покрова. Там ведь два храма: нижний – св. Пантелеимона, в честь которого назван монастырь, и верхний храм – в честь Покрова Божией Матери, которому и был посвящен престольный праздник.
     На Афоне существует традиция, которую все монастыри стараются соблюдать. Одну ночь каждый паломник может переночевать в любом монастыре и скиту без всяких условий, и только на вторую ночь требуется особое благословение настоятеля или благочинного. И если все-таки традиция эта иногда нарушается, ввиду  отсутствия мест при большом стечении паломников, то в ночь престольного праздника монастырь размещает всех, даже если койки приходится ставить в коридорах монастырских помещений. На праздник Покрова Божией Матери в наш монастырь, конечно же, приехало немало паломников из России, хотя были и другие – из самых разных стран мира.
     Служба правилась по нашему, русскому, обычаю, то есть и Вечерню, и Утреню служили вечером. Поэтому богослужение затянулось до часу ночи. Зато утренняя ее часть, Литургия, начиналась в 6 утра, что для Афона поздно.
    В греческих монастырях вечером служится только Вечерня. В три часа ночи, или где-то около того, по монастырским помещениям идет монах с особой колотушкой, издающей специфический звук - удара деревом по дереву, будит всех и сзывает на службу. Утреня и Литургия служатся ночью и заканчиваются утром.
     Здесь надо сказать, что при всех тех красотах, какие есть на Афоне, самое красивое и значительное, по-моему,  это ночные службы в его скитах и монастырях. 
     В самом помещении храма электрического освещения нет вовсе. Весь свет – это только лампады, свечи и паникадила, которые монахи иногда раскручивают специальными шестами.
    Все те афонские храмы, которые я посетил, хоть и были в чем-то едины своими интерьерами, но при этом были все-таки разными. Какие-то напоминали виденные мною когда-то в книгах интерьеры древних храмов Византии, какие-то - апостольские катакомбы древнего Рима, какие-то – маленькие деревенские церкви, но при этом южные, грузинские или греческие. Но самое главное – теплая молитвенная аура, царившая во всех этих храмах, свойственная всем православным церквям мира, и все же, на Афоне – особенная, усиленная.
     Служба была грандиозной и столь же грандиозной была праздничная трапеза, хоть и монашеская, но весьма щедрая. Среди присутствующих на ней я увидел и наше петербургское церковное начальство, которое регулярно посещает монастырь в этот праздник.
     Где-то к середине дня мы с Максимом собрали наши вещи и отправились дальше, в другие монастыри, согласно нашему маршруту. Тут мы на время разделились. Целью Максима был греческий монастырь Дохиар - немного севернее Пантелеимонова. Я же по дороге остановился на ночь в другом, тоже греческом монастыре Ксенофонт, где провел ночь, и только на следующее утро мы снова соединились в этом самом греческом Дохиаре.
    Там мы опять попали на престольный праздник. Поэтому служба была длинной и подробной.
     По окончании ее мы отправились на пристань ждать паром. Дальнейший наш путь пролегал на юг Афона, в скит святой Анны.
     Тут надо сказать кое-что о рельефе полуострова.
     Весь Афон – местность гористая, но если на севере, а мы до сих пор были в северной его части, эти горы не слишком высокие и порой напоминают просто холмы, то чем ближе к  южной точке Афона, тем горы становятся выше, и, наконец, на Юге это уже серьезная горная страна. А вернее сказать, это – одна гора, которую и называют Афон, с окружающими ее горными грядами и отрогами.
     Скит св. Анны находится почти в самой южной точке полуострова. Те, кто совершают восхождение на саму гору, часто минуют этот скит, а иногда и останавливаются здесь. Для этих людей скит св. Анны – это что-то вроде предварительного привала.
     Впрочем, все это я узнал позже, когда оказался там, и многое было для меня сюрпризом.
     Мы сошли с борта парома и почти сразу оказались на широкой дороге, которая вела в горы и представляла из себя большие гладкие каменные плиты, уложенные ступенями. Такой была вся дорога в скит, который оказался довольно высоко в горах. Дорога эта – результат многолетнего труда монахов – насельников этого места. Помимо немногих пеших паломников, которые следовали туда же, куда и мы, по этой же дороге шли груженые мулы. Мулы везли в скит разный провиант и прочие грузы. Ими правил монах, сидя верхом на самом первом. Остальные шли следом, чередой, привязанные – каждый следующий к предыдущему. Навстречу нам время от времени спускались с горы такие же караваны мулов, только порожние.
    На одном из таких мулов, следовавших наверх, сидел пассажир – обычный православный батюшка в простом, сером подряснике.
     «Это отец Федор!»– радостно воскликнул Максим и с приветствием помахал ему рукой. Отец Федор ответил нам встречным приветствием, присовокупив к этому традиционное для Афона благословение.
     «При желании можно добраться в скит и таким образом», - сказал Максим.
     Я не завидовал отцу Федору. Дорога была очень живописной, и идти пешком мне нравилось. Однако она оказалась достаточно длинна, и мои стопы, которые являются моим слабым местом, начали болеть.
    Наконец, мы все-таки добрались до самого скита. Встретил нас настоятель и тут же повел в храм к их святыням. Святых мощей там оказалось немало, но самой главной из них была стопа святой Анны – матери Богородицы.
     После трапезы, которая пришлась как нельзя кстати, так как за время пути мы сильно проголодались, мы с Максимом расстались. Он пошел дальше в горы к знакомым старцам, а я остался в скиту св. Анны, собираясь провести здесь ночь. Только я собрался отдохнуть после столь длинного пути и хоть немного привести в порядок свои ноги, как вдруг, ко мне подходит отец Федор и предлагает пойти вместе с ним и его спутниками к старцу-затворнику, келья которого находилась здесь же в горах, недалеко от скита. Он узнал, вероятно, от Максима, что я говорю по-английски, и ему нужен был переводчик. Старец не говорил по-русски, но послушник, живший с ним, знал английский.
     Я, конечно, сильно задумался. Ноги мои ныли и нуждались в отдыхе. Хорошо отцу Федору – он приехал сюда на муле, а я-то всю эту дорогу в гору отмахал пешком. Но устоять перед возможностью увидеть на Афоне келью старца-затворника я не мог и, не долго думая, согласился.
     Спутниками отца Федора были молодые паломники, человек 5, из разных городов России. Они пришли в скит незадолго до нас и теперь шли к старцу с тем, чтобы задать ему какие-то вопросы. Молодые люди оказались весьма приветливыми и, видя, что мне тяжело идти, всячески старались меня подбодрить.
     Дорога была каменистой, и, хоть кое-где тоже напоминала ступени, но, однако, все же, мало походила на тот вымощенный плитами путь, по которому мы пришли в скит. Нас окружала та афонская флора, которая, возможно, свойственна всей гористой Греции, но для меня – это флора Афона. Невысокие сосны с кривыми, разветвленными стволами, оливковые рощи, вечнозеленые дубы, вересковые кусты, каштаны, пихты и множество других деревьев, названий которых я не знаю.
     Наконец, мы прибыли к порогу маленького домика, и, произнеся всеобщий монастырский пароль: «Молитвами святых отец наших, Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!», отец Федор постучал в дверцу невысокой изгороди.
     Нам открыл послушник, молодой инок, живший вместе со старцем, который, все же, знал немного русский язык, во всяком случае – мог объясняться.
     Тут выяснилось, что мой английский вообще здесь не нужен. Технические возможности сегодняшнего дня таковы, что даже отец Федор не мог их себе вообразить.    
В Москве у старца был знакомый, знавший греческий язык. С ним наши спутники легко связались по смартфонам, которые почти у всех были в карманах. Старец вышел через пару минут из домика и каждого из нас поприветствовал и благословил. Он говорил по-гречески тихо, но при этом внимательно глядя нам в лица и изучая каждого из нас. Через переводчика в Москве, с которым к этому времени уже связались, отец Федор сказал ему какие-то для этого случая подходящие слова, старец ответил. Далее перешли к самому главному. Мои спутники по очереди стали задавать старцу разные вопросы, касающиеся их жизни, а старец кратко и односложно отвечал.
     И тут ко мне подошел отец Федор.
     «Ты тоже можешь спросить что-нибудь у старца. Он прозорливый, он тебе ответит. Подумай над этим, пока его спрашивают другие».
     Я стал думать над этим его предложением, и ничто не шло мне в голову.
     Кто-то спрашивал старца, жениться ему или нет, кто-то – пускаться ли в какое-то дело. У меня подобных вопросов не было. Я давно уже, слава Богу, понял, что мне надо делать в жизни и не хотел теперь подвергать это каким-либо сомнениям. Другое дело, на  сколько я достойно иду путем, которым должно. Но это зависит от меня, а не от старца. Проникать же в свое будущее мне не хотелось. Одна мысль об этом рождала во мне откровенный мистический страх и рушила тот мир, в котором я с радостью прибывал все эти дни. Обычные же свои проблемы, как мне казалось, я должен был решать сам и не беспокоить этим прозорливых мужей. Итак, вопросы, которые приходили мне  в голову, либо были такими, на которые я мог и должен был ответить сам, либо такими, на которые я сам ответить не мог, но ответы на которые я не хотел бы знать заранее.
     Словом, возникшая, вдруг, возможность задать конкретный вопрос старцу, способному прозревать пути Божии, создавала в моем сознании сильный дискомфорт. Это было чем-то, совершенно мне не нужным. В итоге, когда очередь дошла до мня, я просто подошел к старцу и попросил благословить меня на все доброе.
     Старец от всей души, широким жестом благословил меня, и видно было – он был доволен, что я не стал его ни о чем спрашивать.
     Обратно мы возвращались той же дорогой. Ребята наши немного отстали от нас. Они еще некоторое время беседовали о чем-то с молодым послушником у ворот кельи. Так что мы с отцом Федором оказались вдвоем впереди.
     «Так ты и не спросил ни о чем старца», - сказал отец Федор.
     «Да, вроде как, нечего спрашивать», - ответил я
     «Спрашивать нечего, говоришь?» - повторил мои слова отец Федор и, пристально  посмотрев на меня, усмехнулся.
     Что скрывалось за этой усмешкой – одобрение ли, наоборот, резкое несогласие с тем, что я сказал, или какие-то его собственные философские раздумья, так я и не понял.
     Весь остальной путь мы проследовали молча.
     Вернувшись в скит, я всерьез занялся своими ногами, и мне удалось их немного поправить. Ночью мы, конечно же, были на службе в маленькой церкви скита святой Анны. Нас было около десятка человек. Церковь была небольшой, с деревянным алтарем, старинными иконами, покрытыми потускневшими, серебряными окладами, отражавшими огоньки немногих лампад и свечей.
     По окончании службы наступило время прощаться с этим замечательным святым местом.
     На пристань я возвращался по той же дороге, но теперь уже в компании отца Федора. На этот раз он не ехал верхом на муле, а шел пешком, как и я. Спустившись вниз, мы тепло попрощались, и он благословил меня продолжить путешествие, по афонским монастырям. Что я и сделал. Мне удалось посетить еще три монастыря этой благословенной земли.
     Счастлив всякий, кому довелось, хотя бы раз, побывать там. Милостью Божией и я оказался в этом числе.
     Однако вопрос: «Что спросить у Бога?» - так и остался для меня без ответа.