Судный день

                Судный день.

Годы проходят - а мы и не жили;
Мало смеялись, мало любили.
Видели мало, чуть больше читали,
И отчего-то так сильно устали.
Мы торопились, но время теряли..
(Ахматова)


В небесной канцелярии была запарка. Новогоднюю отчётность никто не отменял. В отделе планирования жизней человеческих был явный перебор клиентов. Поступали сюда прямо с пылу с жару. Едва успев последний вдох сделать, выдыхали уже здесь. Тёпленькие,  ещё мысль ускользающую поймать пытающиеся. Все отделения работали дружно и слаженно.  Тут и «Отдел прощений и наказаний», главные вопросы решающий - дать или не дать шанс. Вернуть на землю или дальше, по этапу отправить. А если и вернуть, то в каком обличье и качестве. Ориентировались на жизнь, прожитую, с учётом тяжести проступков и весомости богоугодных дел. Правда и здесь была своя блатная линия. Евреям, по возможности участь облегчали. Учитывали обиды земные и близость родственную к Самому. Если даже и не возвращали на землю, то обеспечивали славу долгую, на века рассчитанную. Жаль, конечно, что ПОСЛЕ, а не ДО.  Простые, то есть прочие смертные, обделялись нещадно. Назывались непрощенцами и скорбным конвейером плыли в даль грустную, невозвратную. Были, конечно, и случаи возвращения. Это когда слеза жалостливая пробивала глаз главного распорядителя по отпуску индульгенций. Ну, это дело внутреннее, обсуждению не подлежит.    Сейчас перед ним на кушеточке скромно приютился маленький, худенький еврейчик. Под прикрытыми веками угадывались глаза, традиционной печалью полные. Щетина кучковатая, сединой тронута. Губы, скорбной дугой выгнуты. Весь волосяной покров, как кистью выбеленной тронут. Ещё и поседеть-то, толком не успел. Глянул в Книгу Жизни пациента. Да.… Из тяжких грехов, лишь бабы, да пьянство. Но и удивляться не приходится. Профессия свой крест наложила. Слабый человек. Устоять не мог. Одно слово – Художник. Как у них там? – Творческая интеллигенция. А картины понятные. Не квадраты и круги, а пейзажы, да лики святые. Ну, ты посмотри! И картины, и книги, и баб не обижал. На каждой пользованной женился. Совестливый. Это значит изначально, когда его в жизнь заряжали, много дали. Всего полной мерой отмеряли. И талант, и внешность терпимую, и доброту душевную. Отсутствием трудолюбия тоже не страдал, но, как-то сумел всё довести до абсурда. Всё, что на пользу рассчитано было, во вред ушло. И не выдержало сердце этой гонки с препятствиями. И оказалось всё, включая жизнь непутёвую, незавершённым. Да.… Рановато уходить вроде. Да и возиться с ним не очень хочется. Ведь не первый же заход. А.. впрочем, пусть ещё поживёт. Глядишь, и порадует ещё.


   И был день. И родился он заново. Создатель не стал заморачиваться второй раз на одном предмете. Что-то с настроением у него не заладилось. Устал. Сначала вообще хотел его деревом сделать. Живи, мудрей, толстей стволом, и тень людям давай. Всё польза. Травой-то как-то совсем плохо. Да и страх этого человечка прямо вопил: « только бы травой не стать, только бы не травой». А что плохого? Зла никому не причинишь, а мягкости для тел, пожалуйста. Хочешь, сиди, хочешь, лежи, или просто любуйся.…  А кругом, все умные, шептались: «Не  войдёшь в разум, растением станешь. Травой бесполезной». Глупые. Как будто что-то от их послушания зависит. Захочет ОН – растением сделает. Захочет – новой формации человека сотворит. Но, творить сегодня не хотелось. Почесал бороду, крякнул, да и… приложился слегка.  А уж что получилось, то и получилось.  Внешне-то всё вроде прежнее осталось. Даже похорошел малость. Мудрость какая –то в лице проявилась. Но… только на лице. Внутри явно поубавилось. Память стёр, чтобы не отягощала голову, для простых целей приспособленную. Живи. Вернее, доживай. Сумей пользовать то, что осталось. Глядишь, прорастёшь новыми умениями. А там и мысли родятся, самим выношенные, а не сверху втиснутые. Ещё и порадоваться успеешь. Результаты такой селекции непредвиденные быть могут. Но тем и жить интереснее. Береги себя. И… прощай. Это твоя последняя попытка.

      Второй была женщина. Вроде ничем не обделённая. Всё при ней. Создатель явно был к ней благостен. И фигура, и лицом не противна, и умишко, какой-никакой вложен был.  А это уж точно, от щедрот автора. А в Книгу Жизни, как-то боком вписалась. Всё вроде было, да счастья не нашлось. Мимо прошмыгнуло. Не везло в главном. Вот и здесь оказалась по-случаю. Машина глупая, железная, не по правилам сработала. Вот и результат. Лежит, сердешная – бела и недвижима. И не плачет о ней никто. До красоты женской, был высокий чиновник, прости Господи, слаб и жалостлив. Да и как их не жалеть. Одно слово – женщины. С самого начала из некачественного сырья сделаны. К тому же и силы и ума не додали. Уж сами бедные как могли и чем могли, разживались. Терпением и аккуратностью дожимали. Недостаток ума, фантазией дополняли. Силу - чувственностью да слабостью нежной восполняли. Вот и получались эффекты неожиданные. И непонятно уже было, кто там у них кем руководил, кто над кем главенствовал. Ну, да пусть сами разбираются. В эти дела лучше не лезть. Вон змий, и умный вроде, вмешался однажды в саду Эдемовом, со своим яблоком, так до сих пор проклинают. Искусителем зовут и во всех грехах обвиняют. Согласно разнарядке, вернуть нужно было одного. В крайнем случае, двоих. Остальные шли по этапу.  Кто куда. Что заслужил – получи. А уж там, в веках, жди амнистию божескую. Дождёшься, вторую жизнь получишь. Ох, нелёгкая это работа, судьбы вершить. Да и ответственности никто не отменял. Наоборот.    Самим сказано: - БДИ! Брака не допускай!
 Ну, да. Самим же потом возиться. Выбраковывать, исправлять. Перед Главным мяться, с ноги на ногу переступать, оправдываться. А Он суров в этих делах. Ведь из-за недоработок в верхах, у них там внизу кошмар, что делается. Отвлечёшься, и премии лишишься. И это в лучшем случае. И нектара не поднесут особого, для совместного распития с лучшими пересыльными. До окончательного их отбытия. Знатное развлечение. А то всё музыка серьёзная, арфой исполненная. Хорошо для души, но, иногда и за пределы выйти хочется. Но это, если с ноги нужной встанет, да никто настроения испортить не успеет. А то можно и за пределы престижные, да обжитые, в глухомань Тар-Тарскую провалиться. Хоть и работа почти та же, но контингент совсем другой. Да и жарковато там.
 Ладно, сегодня можно слабинку дать. Уж больно жалко было красу загубленную. Лежит, словно кукла сломанная. А у глаз слезинки застыли. Помараковал над ней немного. Дефекты выправил, всё на место приставил, и отпустить велел. Может со второго захода что-нибудь вытанцуется. На всякий случай, уже напоследок, по ангелочку выделил. Чтоб присматривали. Не самых усердных, но бюджету приятных.

 Так и вернулись они в один день и час на землю грешную, но такую желанную, после перенесённого потрясения. Впрочем, они практически ничего не помнили. Боль, свет, тепло, лица какие-то,  покой и… снова боль. Твёрдое ложе, холод и чей-то вопль – живые…! И правда, живые.  Подлечившись, покинули скорбные стены примерно в одно время, и на неуверенных ногах шагнули в новую жизнь.
 Завести то их завели, а куда дальше, зачем - не сказали. Гриня пребывал в растерянности. Трудно жить без корней утерянных. Зацепиться бы за жизнь новую, да нечем. Боязливый стал. Поначалу всего шурался. Ни тебе волнений, ни нарушений режима. А уж бабы или выпивка – подумать страшно. Хотя… Его еврейское сердце, настроенное на скрипку, рвалось на части. А еврейский ум молил: - стой, не шевелись. Растеряешь остатки ума и что? Пить до конца жизни собственные слёзы? Нет. Ведь можно пробавляться и чем-то более питательным. И на что тебе эта голова, с её недостаточностью? Ну не хватит ли слабого, безумного сердца.  Ну что оно хочет? Оставить тебя с носом, в соплях и слезах? Поддержи голову руками. Не дай утечь последним мозгам. Дурашливость прежнюю, как рукой сняло. Захотелось чего-то значительного, долгосрочного. Прежняя жизнь помнилась только кусками. И куски эти не радовали. Малочисленные оставшиеся друзья, пытались жизнь его изложить в рассказах и предъявленных картинах. Помогало плохо. Одно было неоспоримо, весомо и, чего скрывать, приятно. На картины можно было посмотреть, и даже кое-что похвалить. Писательским слогом насладиться и даже смело перечитать хвалебные рецензии коллег по перу. А это не так часто и бывает. Обычно от дружеских откликов скулы сводит. Что сделано, то сделано. Не зря жил. Может потому и жив остался. Ну, а дальше то что?  Новая жизнь начиналась дерьмово. Не понимал чего, но чего-то не хватало. Где же ему знать было о плохом настроении чиновника, высоко сидящего, не пожелавшего силу и фантазию на него тратить, -  сердце починить и голову мозгами поплотнее заправить. Мысль о чуть было не сгинувшей жизни, крепко в нём засела. А жить хотелось. Закинул голову, а небо голубое, голубое, облачками пушистыми украшенное. Посмотрел на возможный свой конечный приют и перекрестился. Поймал себя на мольбе бессловесной: – Боже, не оставляй меня. Прости, грешного!  - Молитв никаких не знал, поэтому просто прошептал – Верую!  И сам удивился. Ни во что такое раньше не только не верил, но и не думал даже. Да… Жизнь учит, а клиническая смерть смысл всему даёт.
Дашенька, так звали возвращенку, неуверенно трогала ногами ступеньки. Нужно было заново учиться передвигать ноги. Да ещё, желательно, в определённом порядке. Тело было не просто лёгким, а каким-то пустым. Вернувшись, к изумлению врачей, из небытия, оживала. Вот уже и прогулка самостоятельная. Голову подняла и в небо внимательно всмотрелась. Показалось, что тени какие-то, промеж облаков пушистых мелькают. Отмахнула мысли настойчивые и страшные. Вслух прошептала – приснилось всё, прибредилось. Но, зачем-то перекрестилась.    

 Время предательски быстро отмеряло дни, недели, месяцы. Восстановление оказалось трудным и долгим. А жить так хотелось. С ужасом понимала, что чуть не упустила жизнь свою, так и не прочувствовав ничего, не изведав. Мир не видела, моря не рассекала, с парашютом не прыгала. В горах, правда помучилась немного, но во вкус не вошла. Как не вкусила и любви настоящей. Так и не поняла за всю жизнь, любила или нет. По крайней мере, слов, самых-самых, глубоко запрятанных, никому не говорила. Случая не выпало, да и неловко как-то. Не хватало чего-то, на уровне выше талии. Всё вроде было, а и не было ничего. Поняла. Хочу, хочу всего полной мерой. Никаких половинчатых чувств, страданий и радостей. Только до глубины, до самого донышка. Для начала пошла в парикмахерскую. У женщин всегда новая жизнь начинается с парикмахерской. Короткая стрижка облегчила голову и мысли. Стали они летучими, радостными и светлыми. Видела, как на улице начали оглядываться прохожие. Распрямила плечи и понесла себя гордо и улыбчиво.
Как они оказались вместе, объяснить не могли. Как-то вдруг случайно и неизбежно. Пытались отследить, вспомнить. Путались, спорили и, наконец, дружно решили – Божье провидение. Поудивлялись и теснее слились плечами. О недавнем прошлом не вспоминали, впрочем, как и о далёком. Он, в силу отсутствия памяти, она - из солидарности. И были они одним организмом, дышащим глубоко и слаженно. Слова -  «родной, милый, любимый» - слетали с языка легко и нежно и тут же возвращались обогащёнными, с благодарностью.
    Он говорил – «Не бросай меня. Мы будем всегда вместе. Я твой. До конца.
   Она говорила – « Я с тобой. Я всегда рядом. Ничего не бойся. Я слишком долго тебя искала, чтобы сейчас потерять».
Ему говорили…
Ей говорили…
Но, они ослепли и оглохли, чтобы не слышать и не видеть реакции глупых, обделённых судьбой, недоброжелателей.
  -Ты помнишь, любимая….
  -  Да, родной. Я помню, помню всё. Но, это же было не с нами…
     -Ты ошибаешься, милая. Это всё было, было… раньше. В другой жизни. Мы с тобой вечность. Нас разлучали, но мы снова вместе. И больше нас никто и ничто не разлучит.
     -Да, я верю тебе. Мне так хорошо и спокойно. Ни-кто… Ни-ко-гда…

Да.… Никогда не говори никогда. Этот крохотный пятачок счастья, рукотворный островок любви и покоя был инородным телом в круговерти бушующих страстей там, снаружи. Жизнь била мощным фонтаном. В стране   упадок всего, что может упасть. Удушающие санкции диктующих стран и растерянность собственной «могучей кучки» возмущала. Народ начал шевелиться и местами вспучиваться митингами и разными шествиями. Внешняя жизнь испытывала их на прочность. Пыталась пробиться к ним со всех сторон. Ощутимо царапала нежное, таящееся от мира чувство. Врывалась шумом скандалящих в подъезде соседей, воплями молодёжных тусовок под окнами. Заглушить их можно было, только включив телевизор. И тут уж кто кого. Пьяные мажоры, или гости телешоу Малахова, Гордона и других звёзд телеэкрана. Дерущиеся бабы, невменяемые мужики, потерянные дети, шлюхи матери, беременные девочки, любовные страсти престарелых знаменитостей.… И всё это на фоне военщины, потирающей ручки шаловливые. Сверкающие новизной супертанки и огромные трубы ракет. Со всех сторон сообщения о войнах всех со всеми. И страна родная со всеми лесами, полями и реками, как пелось в известной песне, конечно, в центре нехорошего внимания. И как бы они не пытались отгородиться, грохот жизни проник в их, защищенный лишь кисейными занавесками, мир. Ночами, за окном что-то грохотало, двигалось, сопело, шуршало и позвякивало. И это были не уборочные машины. Тяжёлая на подъём, людская масса зашевелилась и обрела голос. Не замечать уже было невозможно, и они с опаской покинули своё гнездо. Нужно было разобраться, что к чему, да и запасы еды закончились. Остро ощущалась нехватка мелочей, которых не замечаешь, когда они есть и начинаешь очень грустить, когда не обнаруживаешь их на привычных местах. Мыло, зубная паста, батарейки для часов и, простите, туалетная бумага, предательски закончились разом. Неискушённые в рационализаторстве, они не знали, чем всё это заменить.  А тут и деньги кончились. Вот и конфликт. Формула, товар – деньги, работала.  Поспешили в банк, а там табличка: «Выдача денег временно не производится, в связи с нестабильностью….» Какая связь между их вкладом и какой-то там нестабильностью, они не поняли. Ясно было одно - денег они не получат. Как жить дальше, пока не ясно. Почувствовали себя ближе к массам, митингующим, марширующим и протестующим. Улица шевелилась и пестрила лозунгами, плакатами и какими-то  перечёркнутыми портретами. Крики, смех, маты, визги детей. Надрывался где-то баян, и кто-то пытался плясать. Всё это живо напоминало демонстрации советских времён, да посыл был  со знаком минус. Отовсюду, на нерве – ПОЗОР! ВЕРНИТЕ!.... Даша посмотрела с опаской на осунувшегося Гриню и вздохнула. Узрела в его глазах разгорающийся огонёк несогласия с жизнью такой. Он явно проникся настроением толпы. Его ополовиненные мозги напряглись, но множиться не хотели. Воображения хватило ровно на то, чтобы влиться в массы. Плакат соорудили быстро. Нашли фанерку и прибили её к палке от китайской швабры. Дышать в унисон с толпой, Гриня всё же не мог. Крупными буквами написал: Свободу!  Какую и от чего или кого, не очень понимал, но слово это любил. С ним и протестовать пошёл. Даше было неловко и неуютно, но она плотно встала рядом. Окружающим его плакат вдруг понравился и они начали скандировать – Сво-бо-ду, сво- бо- ду!! Палка мешала идти и шаг то и дело сбивался. Со стороны подтягивались жидкие группки любопытствующих. Кто-то смеялся, кто-то плевался. Полицейские тоже проявились. Лениво помахали палочками и застыли в ожидании руководящего слова. Начал накрапывать дождь. Откуда-то появился хор. В русских сарафанах, ярких платках, дружно грянули песню Адамо, «Падает снег». Пели на  французском языке с русским народным акцентом, с обязательными  охами и лёгким подвыванием.  Это было уже слишком. Дашу слегка  замутило, но оставить Гриню, не могла. Он же, казалось, нашёл себя, наконец. Глаз горел, руки крепко держали палку. Даша потянула Гриню за рукав, заглянула в глаза с мольбой.
         -Гриня, милый, пойдём отсюда. Мне страшно. Ну зачем нам всё это? Там, где зло, правды нет. Какая свобода? От кого? Они же  готовы поубивать друг друга. От их ненависти дышать трудно.  Но ты же не хочешь никому зла. Наша свобода в любви нашей.
Гриня остановился. Она, почуяв слабинку, потянула ещё энергичнее.  – Пойдём домой, родной! –
Словно проснулся. Услышал. Взгляд осмыслился. Сделал резкий шаг, чтобы покинуть тесные и беспорядочные ряды единомышленников, и…   Неуклюжая фанера с лозунгом подломилась и всей массой рухнула на бедную голову его. Вот уж поистине – где тонко, там и рвётся. Упал, как подкошенный. Толпа и не заметила. Кто-то перешагивал, а кто и напрямик шёл, к своей свободе. Он уже ничего не чувствовал. Даша пыталась остановить шествие революционных масс. Цеплялась за ноги, закрывала хилым телом драгоценного своего, безвольной тряпочкой лежащего Гриню. Но, никто не замечал эту пылинку на дороге. Кое- как, волоком, даже не пытаясь  уворачиваться от пинающих и топчущих ног, вытащила его на обочину.  Какой-то сердобольный мужик помог дотащить, почти готовый груз 200, до дома. У дома, дрожащими руками совала ему деньги, но он не взял. Как-то странно посмотрел на неё, и отвёл руку. -   Вам это ещё пригодится. Давай в квартиру внесём. Одна не справишься. -  Внесли, уложили на диван, и мужик сразу исчез, не дожидаясь благодарности. А Даша уже и не могла ничего говорить. Рухнула всем телом на Гриню, прижалась, обняла, как в последний раз, то ли спасая, то ли спасаясь.
Потом были врачи, попытки собрать в кучку разум… но.…  Потеряв останки  его, Гриня мирно лежал, пристроив свою забубённую голову на Дашиных коленях. Она тихо перебирала тонкими пальцами его отросшие кудри, и монотонно покачиваясь,  пела странную колыбельную про уснувших горилл и нежного крокодила. – Все давно уже уснули, спи и ты моя роднуля – нежно неслось над измученной землёй.

А земля и впрямь измученная, устав носить на себе это глупое человечество, подавала свои сигналы SOS. Храмы, соборы, церкви, всех мастей и религиозных традиций, били в колокола. Посылали во все стороны света, сквозь непогодливые чёрные тучи, тронутые пеплом кипящие облака, замороженную синь небесную, упреждающие звуки агонии. Там, наверху, слушали этот невнятный трезвон и расстраивались.  Грустно и обидно Создателю стало. Хоть и грех на детей собственных обижаться – что сотворил, то и получил. Вынужден был признать эксперимент свой смелый, неудачным. А сколько сил, фантазии, надежд потрачено. Создано величайшее разнообразие на все вкусы и предпочтения. Кому-то зимы снежные, кому-то лето вечное. Ну, а некоторым, для полноты чувств ещё и весна с осенью. Каждое время, со своими дарами щедрыми – от орешков кедровых и живности всяческой, к употреблению разрешённой, до плодов сочных, ярких, для организма полезных. Наслаждайся, живи и радуйся. Получай эстетическое наслаждение, наконец. С соседом делись. Ну, наскучило это, поменяй на то. Просто- то всё как. Нет, не могут договориться миром. Любое телодвижение,- и море слёз, крови, горя. И сонмы душ погубленных в небеса устремляются. И снова работа эта изнуряющая. Сортировка, отбор, починка или отбраковка. И так по кругу. И нет просвета. А там уже не территорию, воду и воздух делят. Налогами облагают. Миром договориться не могут, оружие изобретают. Да всё мощнее, да страшнее. Того и гляди всё уничтожат. И пропадут все труды и надежды на мир правильный, прекрасный, образцово-показательный. Пытался, конечно, образумить  непутёвых серьёзными мерами. И водой топил, и льдом оковывал, и цунами насылал, проказой и язвой морил, лавой поливал и тряс нешуточно, в исступлении. Испугаются,- прощения просят, о спасении молят, в грехах каются. Затихнут на время и снова всё повторяется. Опять сердца и души замутнели, и истреблять друг друга начали. И с каждым разом всё изощрённее. Вот и до космоса добрались. И там свои порядки норовят установить. Того и гляди на святую территорию покусятся. Опять припугнуть попытался. Природа, как цепная собака, спущенная господской рукой с цепи, очередной раз  вразумить старалась. Жаркие страны снегом засыпала, Льды растопила и средь зимы потоп устроила. Моря на дыбы встали, вулканы хором задымили и заплевались лавой горящей. Горы встряхнулись, камнями  и лавинами снежными просыпались. Переждали людишки страх божий, посчитали потери, да за старое взялись. К очередной, всеобщей войне готовиться начали. Сидел, пригорюнившись, старец на облаке, свесив ноги и подперев седую бороду свою кулаками. Думал. Готовил слово своё последнее. Приняв решение, поднялся и, сгорбившись  от тяжести неимоверной мыслей собственных, побрёл в свою резиденцию. Волю свою небожителям объявлять. Сборы объявил недолгие. Всё своё с собой носили. Оставалось кое-какие распоряжения дать. Покидать обжитое место не все торопились. Пришлось проявить толерантность и дать возможность желающим остаться. Да и с Адом и Раем разобраться нужно было.  Дровец там под котлы подкидывать, да и другие гадости творить. Что поделаешь, наказание Самим дано, нужно исполнить. Да и в Раю Забот хватало. Накормить, напоить, музыкой ублажить. Следить за гениями, чтобы не передрались, да за бабами. Ненадёжный народ. От скуки, да наущений лазутчиков сатанинских, легко в грех впадающий. Здесь жизнь и заботы вечны. То есть, до момента усталости обслуживающего персонала. Остановятся, оглянутся и задумаются. Для кого  это нужно? Раньше всё свой смысл имело. Воспитанию живущих служило. Вере способствовало. Смысл жизни давало. А тут и приказ: - Новичков не принимать, а старый контингент, по мере возможностей, в привычном режиме держать. ПО МЕРЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ. А если они уже истощились, стимула не имеючи!?  Так что нет ничего вечного, кроме тьмы космической, да её повелителя со свитой. Где-то, поди уже остановились и новый террариум завели. Идеями полны и надеждами, вновь родившимися, горьким опытом исправленными. Вот, к ним и нужно отправляться с этого жуткого кладбища. Оглянулись напоследок. Невольно залюбовались красивой, голубой, светящейся  игрушкой. Ну, а на Земле, без божеской любви и защиты, всё само закончится. Не будет им Дня Судного. Отлетят души бесхозные, бесцельно покружат и истают бесследно в бескрайних просторах галактики. А вся-то галактика – точка в мироздании, закрытая за ненадобностью.
На земле же ничего и не заметили. Давно уже жили без Бога в душе.   Так прохлябала простуженная осень. И уже закружила снежными вихрями зима. Вот и Новый год в расписных санях из-за поворота вот-вот покажется.… Да не судьба. Ещё копошились  людишки, не знающие, насколько они теперь одиноки и заброшены. По привычке, в тоске, возводили глаза к небу, ручонки тянули, шептали что-то.…   А в ответ – тишина.
 Лишь тихим звоном неслась над притихшей землёй Дашенькина бесконечная песня.- Спи мой милый, засыпай. Пусть тебе приснится рай. Небо, полное горилл,
 и нежный крокодил… Баю, баю, баю, бай, - спи родной мой, засыпай…

07.01.2019
Новосибирск. Ольга Орлова.