Приключения моряка Паганеля 13. Два капитана

– Хей, уотч! Алоу! – донеслось откуда-то сверху, похоже, из командирской рубки пришвартованного к нам военного борта.

Я подскочил от неожиданности, поскольку, стараниями Устиныча почти совершенно переместился в суровую экзотику далёкой Гренландии. Подняв голову, я увидел того, кто окликал по-английски вахту, то есть меня, матроса дежурящего у трапа. На крыле командирского мостика норвежского сторожевика, опершись на ограждения-леера,  стоял очень высокий, широкплечий человек. Великан был облачен в куртку тёмного хаки, с поднятым по случаю назойливо моросящего дождя капюшоном. Из-под капюшона выглядывал козырёк офицерской морской фуражки с высокой тульей.
 
«Дядюшка Свен Бьернсон собственной персоной», – без труда догадался я.

 Тускло сверкнула золотом на фуражке командира корвета морская кокарда-краб. Мне совсем недавно уже доводилось видеть эту кокарду с более близкого расстояния, увенчанный королевской короной позолоченный якорёк в овале из красной эмали. Воспоминание о миниатюрном изображении короны норвежских монархов отчего-то вызвало у меня почти родственные, тёплые чувства – припомнилось волнующее романтическое рандеву с юной принцессой Ленни в тесной корабельной каптёрке.

– Сейчас без четверти пять, – взглянув на часы, продолжил по-английски майор со своей верхотуры. – Сообщите вашему капитану, что я ожидаю его, а также вас в своей каюте. Вахтенный матрос покажет дорогу  – кивнул он в сторону тощего долговязого моряка, стоящего рядом с ним на вытяжку.

Мне, вдруг, стало не по себе. Я с чего-то вообразил, будто предстоящий серьёзный разговор двух капитанов пойдёт о моей скромной персоне, вернее – о моих с Лени Бьернсон, выражаясь великосветским языком, мезальянс отношениях. Изрядно труся, я передал вахтенному штурману известие о том, что наш мастер Владлен Георгиевич приглашен на срочное совещание с командиром норвежского сторожевика.
Штурман потянулся, было, к трубке висевшего на переборке корабельного телефона, но из своей каюты поднялся на мостик сам Дураченко. Капитан не выглядел бодрячком, но и унылым его назвать уже было нельзя. Он скорее походил на человека, нетерпеливо ожидающего какого-то важного известия...
Владлен выслушал меня и, как мне показалось, удовлетворённо кивнул:

– Что же, пойду, отчего не пойти. Как родного в гости зовут. Почти что, как к тёще на блины, мля…
– Владлен Георгиевич, – пребывая в плену своих глупых страхов, решился я. – Майор вроде сказал, что с вами вместе и меня приглашает…
Произнеся это, я почувствовал, что уши мои ярко горят в полумраке штурманской рубки. Возможно даже, что горели они не без пользы, освещая некоторое судовое пространство.
Капитан коротко, исподлобья взглянул на меня, без труда просчитал мои полудетские опасения и усмехнулся в седую бороду.
– Много о себе мните, юноша, – почти добродушно проворчал он. – В толмачи-переводчики Бьернсон тебя зовёт. Я-то ему уже отзвонился по телефону, Устиныча вначале сватал, дескать, наш боцман шпрехен зи дойч вери гуд, так он сразу же взбеленился:
«Ноу, ноу. Ваш боцман абсолютли крэйзи. Достаточно, что я его вери гуд инглиш слышал. Пусть ваш юнга переводит».

Для меня так и осталось загадкой, каким образом Владлену с его более чем скромным английским удавалось достаточно успешно общаться с Бьернсоном. Тем более что к моей помощи, в качестве переводчика, они особо не прибегали. Видимо сказывалось родство душ двух бывалых морских волков…

Мы с Владленом гуськом, что твой милый внучек с добрым дедушкой, поднялись по трапу на борт норвежца. Долговязый матрос, при ближайшем рассмотрении оказался стариной Йориком Скелетом. Он-то и проводил нас к месту встречи двух капитанов, в носовую надстройку в командирской каюте.

 Майор Бьернсон ожидал нас у открытой двери. На этот раз на нём был неуставной белоснежный шерстяной свитер-водолазка. Эта гражданская экипировка весьма ему шла, подчёркивая мужественность красного обветренного лица и особую, скандинавскую колоритность стриженой ёжиком огненно-рыжей причёски.

– Прошу садиться, господа, – хозяин просторной командирской каюты указал на небольшой, обитый синим бархатом, прикрученный к палубе полукруглый диван.

Диван этот располагался в центре весьма уютного, а по нашим, советским понятиям, даже роскошного для военного корабля помещения. И только три удлинённых больших иллюминатора с массивными броневыми заглушками напоминали о военном, а не круизно-лайнерном предназначении этого морского жилища. Тут же находился небольшой, но весьма примечательный стол овальной формы. Вещь была явно антикварная и, судя по всему, очень дорогая, подобное мне приходилось видеть разве что в ленинградском Эрмитаже. Притягивала взгляд, украшающая чёрную мраморную столешницу, искусная инкрустация из цветного янтаря. Янтарная мозаика изображала королевский герб Швеции. Царственный зверь стоял на задних лапах и находился в явно агрессивном расположении духа.
Герб этот был хорошо  знаком всем советским телевизионным болельщикам, поскольку увенчанный короной лев постоянно мелькал на телеэкранах, точнее на спинах шведских длинноволосых хоккеистов.
Майор вежливым жестом указал на блестящий металлический кофейник с деревянной ручкой и стоящие рядом две большие белые чашки, затем поднялся и принёс из буфета открытую жестяную коробку с печеньем. Кофейник источал такой чарующий аромат, что Владлен Георгиевич не выдержал и, смущённо кряхтя, наполнил наши с ним чашки.
Возможно, наш мастер, всё-таки, нарушил, какую-то часть светского этикета. Во всяком случае, аристократичный гривастый венценосец своим ярко-оранжевым янтарным глазом с явным неодобрением косился на неотёсанного русского бородача.

– Я пригласил вас, господа… – начал Бьернсон.
«Чтобы сообщить пренеприятное известие», – мысленно и  машинально, хотя и без малейшего намёка на иронию, дополнил я про себя.

– С тем, чтобы уведомить вас о нашем ближайшем будущем, – продолжил майор. – Очень скоро ваше судно будет препровождено в порт Тромсё. Там вам предстоит стоянка, возможно – длительная, не менее месяца. Вероятно и, к сожалению, вас может ожидать суд… впрочем, это решат вышестоящие инстанции. Советская сторона извещена о задержании вашего судна и, как у вас принято, выразила протест. Мой корабль по срочным причинам должен покинуть акваторию острова. Это произойдёт через… – он взглянул на наручные часы-хронометр. – Через сорок шесть минут. А сейчас прошу сюда, господин капитан. Я должен вас кое с чем ознакомить...

Я перевёл Владлену всё вышеизложенное и на этом, как ни странно, моя коммуникационная миссия окончилась.

Майор указал на противоположную сторону каюты, где находился высокий штурманский стол с картами и бумагами. Жестом он приказал мне оставаться на месте, а сам с Владленом подошёл к штурманскому столу. Два капитана склонились над картами. Я же, вынуждено пребывал в тревожном одиночестве, а потому и сам не заметил, как опустошил коробку с ванильным датским печеньем; когда я очнулся, на дне сиротливо ютились две круглые печенюшки. Запоздалый покаянный стыд жгучей волной окатил мою бедную душу, но было поздно…

 Минут через двадцать, так и не воспользовавшись толком моими переводческими талантами, оба капитана отошли от стола и направились к двери. Я вскочил и последовал за ними. Дураченко преобразился, глаза его блестели знакомым азартным блеском. Спускаясь по трапу на свой борт, он даже напевал что-то не совсем приличное про Гитлера с хвостом, пойманного под мостом. Мне же оставалось только гадать и мучиться в неведении:

 «Что же обсуждали два капитана, и что так обнадёжило нашего Владлена?»

***

В назначенный срок корвет «Сенье» отшвартовался от скалистого причала тайного фьорда. Корабль развернулся на выход и дал на прощанье два длинных тревожных гудка. Наш работяга «Жуковск» остался в гордом одиночестве под нависающими скалами. Капитан через боцмана вызвал к себе в каюту старшину Семёна. Здесь уже находились старший и второй помощники. Я же пребывал в прострации, кляня злую судьбу, столь бездарно и жестоко оборвавшую мои романтические отношения с юной принцессой Ленни...
 
В душе моей звучали печальные, а порой и траурные мелодии в диапазоне от Полонеза Огинского до моцартовского Реквиема.

– Die Leiden des jungen Werthers, – услышал я за своей спиной.

 Примечание: «Страдания юного Вертера» – сентиментальный роман Иоганна Вольфганга Гёте.

Такую истинно арийскую речь, без намёка на русский акцент, мог выдать на судне только один человек.

– Невозможно без рыданий видеть страдания молодого Вертера! – театрально закатив голубые наглые зенки в направлении высших сил, продекламировал Эпельбаум.

Мне же, несмотря на терзающую душу вселенскую скорбь, удалось выдать в ответ куда  более талантливую тираду, хотя и на родном русском языке. Не стесняясь в выражениях, я пожелал истинному арийцу противоестественного группового любовного экстаза с покойной Эльзой Кох, Евой Браун, а так же всей прочей нацистской гоп-компанией во главе с незабвенным дядюшкой Адди.

– С Евочкой было бы неплохо! – мечтательно отреагировал на мои пожелания рыжий, –  особенно под винцо Либфраумильх, что в переводе означает «Молоко Богородицы». А вот прочих старичков-нациков прошу исключить – несексуальны-с!  Найн унд найн, майн либэр юнге.   

Примечание: «Нет и нет, мой дорогой юноша».

Короче, страдалец, тебе пакет от предмета грёз…
Геша протянул мне белый почтовый конверт, который был мною немедленно схвачен. Однако конверт был уже кем-то вскрыт и сиротски пуст.

– Издеваться, пёс! – взревел я с неизвестно откуда взявшимися интонациями актёра Черкасова в роли Иоанна Грозного.

Меня охватил бешеный, свойственный скорее роду Рюриковичей гнев, а также непреодолимое желание немедленно и собственноручно удавить холопа-кощунника...
Несколько обалдевший от столь нежданного проявления  царского темперамента со стороны моей скромной персоны, Геша успокаивающе замахал руками.
– Спокойно, спокойно, параноик! Можно подумать, его оскорбляют в лучших чувствах. Времени у твоей норвежечки не было послания писать. На корму она во время отшвартовки запыхавшаяся прибежала и кричит:
 
«Дущка, дущка, дай это Влади, здесь мой дом!»
 
Адрес это её, – понял, зелень подкильная? Пишите письма…

– Парни, Толяныч до кубрика зовёт, – окликнул нас один из матросов.

***

– Дела наши, братва, неважные, – начал издалека Семен Анатольевич. – За всё надо платить! Решили мы немного побраконьерить, а в результате, влезли всем трудовым экипажем в очень грязное дело – большая политика называется. Владлен, конечно, больше знает, да пока не распространяется…  – Семён повысил голос, перекрывая возникший было среди матросов ропот. –  И правильно делает – для общей пользы! Дуракам объяснять смысла не вижу, а умные сами додумают...

Старшина, дожидаясь тишины, подержал паузу  и вскоре продолжил:

Короче, парни, островок этот Медвежий не так прост... Когда нас норвежцы сюда под скалистое крылышко поместили, что нам первое в голову пришло? Правильно! Шхера эта секретная, на картах не обозначенная… Вопрос: зачем варяги нас сюда затащили, зачем шхеру эту перед нами засветили? Вопрос без ответа… Пока… Теперь дальше… – Владлен ознакомил меня с ночными показаниями нашего донника-эхолота. –  Так вот! Похоже, подлодка под нами прошла, и не маленькая. Чья – не известно. Одно ясно – под островом есть что-то вроде тайной базы…

Последняя фраза Семёна произвела на кубрик сильное впечатление. Лица матросов выражали одновременно изумление, испуг и растерянность.

– Правильно понимаете, братва, – понизив голос, продолжил старшина. – На данный момент – тухлое наше дело. За это отдельное спасибо господину майору Бьернсону… Каждый год на морях-океанах исчезают без следа сотни малых и десятки больших судов. Не хочу вас стращать, но исчезни наш ржавый «Титаник» вместе с экипажем, это будет наше личное горе, ну и ещё наших близких. Мировой сенсации не последует…

В момент наступившей напряжённой тишины поднялся, сидевший на ступеньках трапа, непривычно серьёзный Эпельбаум:

– Толяныч, до меня только сейчас дошло. В свете новых обстоятельств, как говорится… Когда мы последний раз с викингами мои именины праздновали, то Йорик Скелет перебрал особенно шибко. Я его давай спать укладывать, а он, вроде как, бредить начал…
 
Какие-то «Сказки братьев Гримм» излагал. Говорил Йорик со мной по-немецки, так что кроме меня никто его бредней не понял. Дескать, Медвежий не просто остров, а вроде как пирог с сюрпризной начинкой, такой же, что норвежки с корабля преподнесли. Они в пирог монету серебряную запекли на удачу, так я чуть зуб не сломал об неё. Вот Йорик и хихикал, мол, кто Медвежий пирог укусить пожелает, тот зубки и обломает. И главное, что он выдал, мол, на острове этом, как в старом высохшем пироге, или в головке сыра, хитрые мышки завелись, норки в нём прогрызли, и живут себе, поживают...

– Спасибо, Гена, – кивнул старшина. – Ценная информация к размышлению, как говаривал незабвенный Штирлиц. Кстати, она подтверждает кое-какие, уже имеющиеся данные... Значит, так, братва, шутки за борт. Мы все здесь служили и все военнообязанные, поэтому поймёте…

 Распоряжением капитана на нашем судне объявляется особое положение...
 
Единственный выход для нас – действовать быстро и решительно. Думаю, пока что, каких-то особых неприятностей от нас, простых рыбаков и нашего рыбацкого корыта они… – при слове «они» Семён направил указательный палец вниз, – ожидают меньше всего. Но это пока… То что наш сонар засёк их, выходящую из под острова субмарину эти джентльмены наверняка уже знают… В принципе, это не новость – лишние глаза и уши, оказавшиеся слишком близко к чужим серьёзным секретам, довольно быстро исчезают с концами…    Если же нам, всё таки, удастся эти таинственные чужие серьёзные секреты засветить, хотя бы частично, то и зачищать нас, как свидетелей и очевидцев, уже не будет иметь смысла. Бессмысленной же местью такие серьёзные организации не занимаются. Дальше: ни водолазов, ни снаряжения у нас нет, и поэтому вниз… – старшина опять ткнул пальцем в сторону палубы, – вниз мы не пойдём. Мы пойдём наверх… Будем там их «мышиные норки» искать, – окончательно озадачил собравшихся моряков старшина.