Показалось

          Из открытого окна доносился знакомый голос…
          Мы пришли.
          В подъезде пахло сыростью, и я поспешил войти в квартиру, куда меня притащил мой друг, которого позвала наша общая знакомая, сообщившая, что вечеринка набирает обороты: компания собралась большая, шумная, присутствует гитара, и не хватает только его «дурацких» шуток.
         На самом деле, шутки Лехи были попросту пошлые: это были либо избитые интернет-мемы, либо зарифмованный мат, либо шутки про казусы во время половых актов. Любимым его приемом был оксюморон: он говорил, что он импотент, после чего в красках описывал трехчасовой порно-фильм с ним в главной роли. Доходило это до абсурда. Он на полном серьезе заявлял, что он – гей, но уже минут через пять так восторженно смеялся, что воспринять его признание всерьез было невозможно. Любимой же его темой было говно. Впрочем, шутки про говно имели почему-то даже большую популярность, чем мои стихи.
          Скажи мне, кто твой друг… И подумал я тогда, что плохие у меня стихи… И шутки тоже несмешные… Не до шуток мне, когда пишу я о том вечере.
           Встретившая нас хозяйка квартиры Лиля, стройная пучеглазая нимфетка, была удивлена тому, что нас двое. Мы разулись, разделись и разобнимались. Меня обняли так же горячо, как и Леху. Она была теплая и мягкая, но мне все равно почему-то стало неприятно. Леха спал с ней. Кажется, Леха любил Лилю.
           А она спала со многими.
           А я спал один. Мне было тошно от одиночества, и я каждый вечер выходил слоняться по городу со своим единственным другом, и мы целыми вечерами обменивались новостями и, в основном, жаловались друг другу на те или иные злоключения. Иногда мне казалось, что мы и вовсе – один человек. Что нет никакого Лехи. Что это просто я сошел с ума от несостоявшейся любви, по причине которой я и писал плохие стишки.
            В комнате было накурено и душно. На столе стояла бутылка дешевой водки. Все были давно знакомы друг с другом. Игорек раздувал кальян, его девушка Лена говорила по телефону. Маша с Сашей курили одну сигарету на двоих. Аким играл на гитаре.
        И вот – я увидел Ее. Я все еще любил, и мне захотелось провалиться под землю. Не до конца угасшая любовь ударила в виски, пульс завальсировал безумным танцем страсти – больно так, что непонятно, как такая боль может сосуществовать с бурей вечно счастливых эндорфинов. Любовь? Счастье?  Все начинается с страдания, с боли… Все и заканчивается болью.
            - Зачем ты пришел? – резко спросила она, и я пуще прежнего почувствовал себя не только лишним, но и чужим.
            - Мое присутствие здесь вполне случайно и – поверь – совсем не по моей воле.
           - Ну, так уходи!
          Уходить было бы поражением, поэтому я поздоровался со всеми и присел поближе к спиртному. «Не нравятся мне они», - думал я про себя, наполняя стакан ядом.  Я и впрямь не нравился себе. Было шумно, обсуждали учебу – и все слова, казавшиеся глупыми и жестокими по отношению к моему страданию, сливались в бессмысленный поток. От дыма кружилась и болела голова…
           Не будь боли, не было бы и счастья.
           Не будь боли, не было бы и любви.
           Все это было… Будто бы во сне…
          Внезапно у гитары Акима звонко лопнула струна. Сильнейшее чувство дежавю овладело мной, и я проснулся. Леша уже целовался в сторонке с Лилей, Саша и Маша снова пускали дым, Игорь и Лена обсуждали какой-то финансовый вопрос…
        Скажи мне, кто твой друг…
        Скажи мне, кто твоя любовь…
        Я не виню друзей – их не выбирают.
        Не виню возлюбленных – они имеют право на выбор.
          Аким отложил свою гитару в сторону, а она села ему на колени и поцеловала взасос. Поцелуй этот для меня длился вечность, и я успел испить стакан, полный горьких слез, до дна. Иногда, чтобы скорее всплыть, приходится коснуться дна. Осознав, что попал на вечеринку парочек, руки я не опустил. Петь, как Аким, я не умел. Зато я считал себя поэтом. И тихонько начал: «Дым табачный воздух выел…». Письмо Маяка было известно всем благодаря песне «Сплин». Наизусть его знали только Мы вдвоем, и Она губами вторила мне: «Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг». Вслед за мной Она тоже прочитала что-то из Маяковского.
    Так начался поэтический вечер, где двое еще недавно и так по-детски любивших друг друга общались на совершенном языке. Это был поединок, понятный до конца им одним, это была борьба – два сердца тихо гремели каждое своей грозой. Все понимали, что это выяснение отношений после тяжелого расставания. Больше они не понимали ничего. Слушали Есенина, затем Бродского, Мандельштама, Ахматову, слушали Лермонтова и Пастернака…  И каждый слышал что-то свое. Каждый примерял на себя. Лишь Аким всем видом демонстрировал, что умирает от скуки.
         Когда мой запас выученных стихотворений стал подходить к концу, я посмотрел на часы, точно спешил куда-то. Мы почти что перешли на крик, что уже не нравилось Лиле, боявшейся потревожить соседей.
         Пора. Не прощаясь ни с кем, я оделся, обулся и почти что зарыдал:
        «До свиданья, друг мой, до свидания!»
         Предсмертное Есенина я закончил орать уже в подъезде.
Выйдя на улицу, я почувствовал облегчение: мне казалось, что ушел  я красиво и произвел впечатление…
мне казалось, что все изменится к лучшему…
что все наладится…
что мы неизбежно будем вместе…
мне казалось, что одиночество нужно только для вдохновения…
куда бы я ни смотрел, всюду тонул в ее глазах…
померещилось, что часы показали мне полночь…
показалась Луна…
снова дежавю…
мне казалось, что все исчезло…
что звенит пустота…

неужели это и была душа?

#EAP #LVSH #XIX20 #Песенка