Приключения моряка П. 16. Штормтрапы на скалах

Мы с боцманом немного согрелись под скупыми лучами полярного солнышка и решили, наконец, вернуться в пещеру. К месту, так сказать, несения службы. Глоток-другой шотландского виски под сводами полярных скал, а также увлекательный рассказ моего напарника привели меня в состояние романтической эйфории. Воспылав дружеским восхищением, я уже готов был воскликнуть:
 
«Бронислав Устиныч, эта штука, эта ваша гренландская эпопея, будет посильнее „Белого безмолвия“ Джека Лондона!»

Но… высшие силы не допустили такой пошлости. Мы с боцманом вдруг явственно услышали звук. Он шёл снизу, из этого тёмного мрака… или мрачной темноты, – это уже как кому нравится. В общем, внизу, в чёрной, бездонной глубине кто-то живой и огромный гулко и мощно рявкнул… Затем раздались странные звуки, как будто отряхивался мокрый, только что вылезший из водоёма гигантский косматый сенбернар. Неизвестный обитатель тьмы рявкнул ещё пару раз и затих. Я же всё это время сжимал в руке капитанскую ракетницу, которую, из-за своей детской любви к любому оружию давно прикарманил – благо, Устиныч положил её между нами.
 
Рука моя вследствие небольшого испуга, вызванного внезапным, раздавшимся из бездны рявканьем, слегка вспотела, указательный палец соскользнул на гашетку и… вылетела птичка.

 Грохот раздался такой, будто пальнули из пушки. Белая слепящая ракета ударилась о ближнюю скалу и рикошетом вернулась к нам с боцманом. Слава Богу, ни одна из целей не пострадала... Затем началась буйная огненная феерия. С великолепными каскадами сверкающих искр и прочими фейерверками. Поскольку огненное шоу мы с боцманом не заказывали, а уж платить за него точно не собирались, то, не сговариваясь, оба рванули к выходу. И всё это под великолепно бодрящий мат Устиныча…

Когда, словно безумные морские черти, мы выскочили из чёрного жерла пещеры, мой седоусый приятель, едва отдышавшись, произнёс:

– Да, Вальдамир… ты хоть и не боцман, но шутки у тебя боцманские. Далеко пойдёшь!
– Что это б-было? – дрожащим голосом осведомился я.
– Привидение. Дикое, но симпатишное, – вспомнился Устинычу мультик про Карлсона. – Скорее всего, это была игра звука в замкнутом пространстве. В таком месте даже лемминг, полярный зверёк не больше мыши, может наделать шума не меньше медведя.

 Ладно, давай ещё посидим снаружи, солнышко северное худо-бедно, а греет. Если не в тени, то почитай градусов 10–15 будет. А знаешь, ведь там, на ледяном панцире гренландском, даже загорать в полярный день можно было, и загар такой бронзовый выходит, – получше, чем в Ялте или на Канарах.
 
Когда наш вездеход выскочил на это ледяное бескрайнее плато с волнами застывшего снега, я просто ослеп от белизны. Торосы же, холмы ледяные, на солнце ещё пуще сверкают, так, что глазам больно. Есть такая штука – снежная болезнь. Это когда на снежных полях роговица глаз получает ожог от отраженных лучей солнца. Миник, конечно, про это знал и очки тёмные для меня припас. Сами-то местные к этому  делу  привычные – почитай, веками тренировались... Кстати, и очки у них имеются, свои, давным-давно изобретённые. Вырезают их из китового уса или моржовой кости и похожи они на две половинки яичной скорлупы, все мелкими отверстиями усеянные.
Люди калааллит так говорят: охотник-инук – настоящий человек. Всё знает и всё умеет…

 Тут включает Миник свою коротковолновую рацию, на вездеходе установленную, и вызывает кого-то.
 
«Ты, Рони-ааккияк, – говорит он мне, – выйди, разомнись минут десять. Сейчас мой брат Нанок  к нам подъедет».
 
Вышел я из вездехода. Поразмяться и вправду стоило, растрясло меня порядком с непривычки. Тишина полная, и в этой тишине появляются на вершине ближайшего снежно-ледяного бархана какие-то косматые тени. Затем доносится возглас на высокой ноте, почти визг:

 «Уна-ие!!! Юк! Юк! Юк!»
 
Тени эти косматые превращаются в запряжённую веером собачью упряжку и летят вниз по снежному насту. Следом ракетой взлетают над вершиной ледяного бархана длинные нарты, красиво приземляются, и вся эта гренландская экзотика прёт на меня со скоростью выше собачьего визга.
 
Признаться, струхнул я малость от неожиданности. Думаю: «Что это них в Гренландии, такое своеобразное чувство юмора – живых людей коварным наездом пугать? То, понимаешь, родным «Москвичом» давят, то упряжкой этой собачьей. И что? Потом на моей могилке напишут: «Здесь покоится боцман Друзь, героически погибший под ездовыми собачками».
 
Ну, вот… Лихач этот на нартах в двух метрах от меня притормаживает своих гренландских хаски. А нарты его по инерции вылетают вперёд и, –  что ты думаешь? –  разворачиваясь кормой, останавливаются прямо возле носков моих унт.
 Семейное это у них с Миником, что ли?
 
Потёрлись братцы-ааккияки носами. Миник родственника представил. Нанок его звали. Медведь, значит. Везёт мне на медведей… Парень и вправду крупный оказался, ну… для эскимоса… гренландца, то есть. Широкий такой, коренастый, и одет уже совсем по-местному. В собачьих унтах, в штанах из тюленьей шкуры, да в парке из волчьего меха с капюшоном.
 
Инуит этот, Нанок, на иностранных языках не говорил, разве что по-датски. Я же к тому времени, пока мы в пути с Миником были, уже десятка три слов на их языке освоил.
 
Я на лайку показываю и говорю: «Киммек», – собака, значит…
 
А Нанок этот смеётся-заливается, – ну, прямо как дитё малое. Ну как же, носатый да усатый великан-чужак на человеческом, калааллит языке говорить пытается. Ну, это как если бы тюлень у старика-эскимоса трубку покурить попросил. А я люблю, когда дети смеются, искренне так, светло, – ну, как Нанок этот.
 
Тогда я и выдал простенькую конструкцию из трех слов: «Киммек ааккияк инук». Что-то вроде, «Собака друг человека».
 
Нанок тут прямо в полное восхищение пришёл, подбежал к Минику, лопочет что-то по-своему, по-калааллитски.
 
Миник улыбается, переводит:

 «Нанок говорит, что ты талантливый человек, поэт. Так песни слагать только наш дед Иннек умел, а ты всего несколько слов знаешь, а уже песню по-инуитски сложил: «Киммек ааккияк инук». Красиво, однако».
 
Я улыбнулся и говорю: «То ли ещё будет, братья-инуки, друзья-человеки»…

***

– Устиныч, подъём! Паганель, не спи – замёрзнешь! – тогда это была ещё свежая шутка…

К нам, на верхотуру вскарабкался Рома. Двумя часами ранее он, один из трёх, покорял грозные отвесные уступы Медвежьего крыла. К его широкому брезентовому поясу был прикреплён увесистый грузило-набалдашник, метательная часть «бросательного конца», тонкого троса-проводника.
 
Бросательный конец, трос-проводник крепят на толстом швартовном тросе, а набалдашник ему нужен для удобства и прицельной точности броска при тех же швартовных операциях.

– Почему не окликнули и снизу «бросательный» не подали? – поинтересовался Устиныч. – Вы  бы бросили, мы бы приняли…

– Так с тобой же Паганель, – заёрничал Рома. – Паганюха парень везучий. Вот он  лбом бросательный бы и принял. При его-то ловкости – к бабке не ходи… Да ладно, Паганюха, не журись, это шутка. Там внизу прожектор около центнера весом – не меньше. Мы его ветошью и брезентом обмотали, чтобы не разбить. Хотя стекло прожектора и под защитой колпака из решётки железной, поднимать его надо осторожно, медленно – вещь хрупкая, как пианино. Вот втроём мы его сюда и затащим потихоньку.
– Ты поучи жену щи варить, грузчик из мебельного, – проворчал боцман. – По скалам прыгаешь ловко, что архар гималайский, а во всём остальном ты передо мной ещё салабон, не круче Паганеля. Ущучил, солдат вчерашний? Вирай давай! Тяни!
Поставив, таким образом, чересчур самонадеянного матроса на место, Устиныч принялся помогать нам, с притихшим Романом поднимать тяжелый, даром что малый, прожектор.

 Часом ранее этот морской электро-агрегат по распоряжению капитана был временно демонтирован с верхнего мостика.
Всё-таки, что ни говори, а боцман наш был одарён не только интеллектуально, но и физически. Я всегда завидовал силачам – думалось: насколько же им легче и приятнее живётся. Сам я талантами в этой, как и во многих других сферах, природой наделён не был.

Уже минут через двадцать многострадальный прожектор, а заодно и стопятидесятиметровый силовой кабель электропитания были подняты и подтащены к пещере. Всё это по большей части – усилиями боцмана. Разогревшись в работе, Устиныч демонстрировал, что называется, бычью силу. Роман, однако, тоже был парень не хилый. Что же касается моей скромной персоны, то к концу этого изнурительного действа я вымотался настолько, что дышал, как паровоз под парами. После мне пришлось изрядно постараться, чтобы ежеминутно не дуть на кровавые мозоли, трудовые награды, украсившие мои саднящие ладони.
Хорошо ещё, что боцман вовремя обратил внимание на мои изодранные, пришедшие в негодность рабочие рукавицы и, обозвав вашего покорного слугу, в который раз подкильной зеленью, вручил запасные свои…

 Ещё через час добрая треть экипажа, включая капитана, старшину Семёна и активную группу поддержки деловито сновала в акватории пещеры. Прожектор был внесён внутрь и установлен на станину у края пропасти. Для страховки его закрепили тросами за вбитые в скалу скобы. Капитан торжественно, словно директор цирка, открывающий новый умопомрачительный аттракцион, взмахнул рукой и прокричал из пещеры наружу:

– Врубай!

Засветились и стали всё мощнее разгораться нити накаливания галогенной лампы мощного морского прожектора. Такой агрегат своим лучом далеко пронизывает мглу и туман в открытом море. Расчёт опытного моряка Владлена оказался верен – тьма вокруг сгинула. Будто испугалась маленького Солнца, принесённого людьми в эту мрачную пещеру.

 Мы находились в горловине гигантского скального колодца, расширяющегося вниз наподобие бутылки. Метрах в сорока ниже антрацитовой чернотой поблёскивала гладкая поверхность морской воды. Внутри скал находилась, сообщающаяся с морем невероятных размеров пещера. Это был гигантский островной грот.

С помощью Семёна Роман закрепил страховочный трос на нескольких, вбитых в скальную стену пещеры креплениях. После чего начал осторожный спуск в горловину. Рома медленно и осторожно спускался по красным от ржавчины железным скобам.
– Принимай подмогу! – раздался мощный голос Устиныча.

К краю горловины он подошёл с двумя матросами. Все вместе они успели притащить снизу два скреплённых между собой пятнадцатиметровых штормтрапа из прочной манильской пеньки.
 
Устиныч с помощниками прочно закрепили один трос-конец на камнях и осторожно опустили вниз к Роману связанную колесом бухту тридцатиметровой морской верёвочной лестницы.  Рома одним движением распустил морской узел, и освобождённые метры жёлтых тросов вместе с деревянными перекладинами с гулким стуком полетели вниз. Штормтрап не достал до дна грота каких-то пяти метров. От скалистой стены с железными скобами до чёрного озера с морской солёной водой, тихо плещущейся в этой исполинской пещере, было ещё метров семь сухого пространства.

– Смотри-ка, пригодились мои штормтрапы… на скалах, – не без самодовольства изрёк боцман.