Москва

Это оказалось потливей, чем я думал. Книги стояли практически идеально, по изданиям и в цветовой гармонии обложек. Этот здоровенный стеллаж был куплен именно для того, чтобы заставить его битком книгами. Эти книги были куплены для того, чтобы монументально стоять на этом стеллаже. Было бы здорово тратить на чтение столько же времени, сколько его уходит на расставление книг, их покупку (чаще – кражу), поиски изданий и редких авторов в интенет-магазине. Пустота заполнена, я горд своей работой. Вот так, выставив их все на фасад, мне кажется, я даже стал чуток умней... но все началось не так.

Шел с работы домой и вдруг увидел её, идущую навстречу.  –
– Ты куда? – спросил я.
– К тебе шла, ключи отдать.
– А потом?
– К Саше.
– Зачем?
– Мы на стендап пойдем.
– О, круто! – ответил я, кажется, обрадовавшись. – Давай тогда домой зайдем и вместе двинем.
– У нас столик забронирован, меня позвали, да и у тебя есть сотка на вход?
– Да, у меня есть деньги.
– Откуда? Я сегодня давала тебе сотку на такси.
– Вот, – вытащил из заднего кармана джинсов мятую пятихатку. – Я же дома был, у меня есть деньги.
– У тебя столик не заказан, надо было раньше думать.
Мне стало очень обидно, как брошеному ребенку, внутри все запылало. Импульсивная мысль: «В п***зду всё! Я домой! Не к ней – к себе». Молча развернулся, зашагал.
– Ты куда? – крикнула она мне вдогонку.
– Домой пойду, – остановившись, крикнул ей.
Она туповато посмотрела на меня секунд пять, я – на нее, она начала уходить. Я всё еще смотрел на нее. Желание расставить книги в недавно купленный стеллаж взяло верх, я догнал ее, достал из кармана конфетку, украденную с работы, отдал ей и попросил ключи. Она вынула связку из кармана. Не дожидаясь, пока она отдаст ключи, я вырвал их силой из ее рук: быть может, почувствует малость той боли, которую причинила мне. Выдернув ключи, развернулся и пошел.
– Ты идиот? – остановил меня крик в спину. – А если я тебе сейчас руку покарябаю? – Она показала всё еще сжатую и, наверное, онемевшую от боли руку.
– Давай, выдирай! – Мои руки с ключами были в переднем кармане кофты-кенгурухи.
– Давай! – повторила она, и мы тупо пялились друг на друга.
Не дожидаясь от нее действий, двинул домой.
Может это и тупо, но мне обидно. Она знала, что я хочу пойти. Возможно, она знала, что пойти я хочу, потому что она хочет пойти, ведь стендапы и другие культурно массовые мероприятия – не мое. Она всё знала: и как я делал назло, и как она, не предупредив, ушла. И свалила все на то, что я сам виноват, – классика.
Я начал писать это, находясь в аэропорту: улетаю в другой конец страны, но мы к этому еще вернемся, сейчас всё по порядку, иначе не получится хорошего рассказа...
Зайдя домой, я всё еще чувствовал обиду и брошенность, и желание мстить всему человечеству во мне только росло. Неплохая идея – уйти куда-нибудь, не предупредив ее. Посмотрим, как она домой попадет.
Зашел в комнату, глянул на шкаф. Хочу выпить. Не знаю, как другие – иногда я пишу из-за мук совести. Вылить всё на бумагу – как исповедаться или поболтать с другом: становится легче. Возможно, если бы было больше психотерапевтов и все они были бы бесплатны, было бы меньше писателей, меньше макулатуры.
Я чувствую себя куском говна, огромным куском говна. Именно такие мысли и сгубили Раскольникова. Наполеон даже и не задумался бы о том, что когда-то делает что-то плохо, человек дела всегда делает. Его дело превыше всего. Так, значит, и у меня есть дело, но почему же я считаю его недостойным? Почему моё дело на весах справедливости проигрывает низменным житейским заботам. Быть может, я сам низменный и житейский, как все, и для меня это играет большую роль и более значимо, чем что-то великое.
 Для некоторых рожать детей пачками – это великое дело. Для некоторых –содержать семью, ипотеку, собаку... Относительность всего и вся.
Взяв две бутылки пива, я принялся расставлять книги. Книг было много, я за***бался. Алкоголь делал свое дело: мне уже было весело. И когда работа была закончена, я отошел на два шага от стеллажа, заполненного книгами, и радостно улыбался, глядя на красоту пустоты своего бытия.
Заглянул ВК и, как по волшебству, именно в этот момент в диалоге с ней зашевелилось перо, она что-то писала.
– Что делаешь?)
– Пью
– Один?)
– Да
Опять эти пульсации отчаянья и гнева. Я подошел к стеллажу и прямой рукой начал ряд за рядом скидывать книги нах***й на пол. Разрушение оказалось еще приятней созидания...

На пьяную голову собираться в дальнюю дорогу чуть проще. Все необходимые вещи поместились в небольшой рюкзак. Опять... Запасная пара штанов, книга Буковски, которую сейчас читал. Из груды валяющихся книг, все из которых я считал нужными мне и необходимыми, взял лишь Камю и Мариенгофа.

Ты просто сидишь и осознаешь свою гадость, гадость своего поступка. Гадость ли? Ох, как был бы я рад себя оправдать себя чем-то великим. Но если я еще не сошел с ума, значит, оправдываю, где-то там, подсознательно, не совсем в это верю, но хочу верить. В голове несколько «я», с немного разными взглядами, парадигмами, конечно во многом схожих. Вот они и сомневаются, плавая в палитре от «всё плохо» до «всё хорошо», от крайности к крайности. В игре крайностей ты канатоходец, балансирующей между ними.

Если нет мыслей, закончи писать, убери бук в сумку, и они тут же появятся.

Это лицо выражает страдания, охота или бухла, или музыки. И то, и то отчасти заглушает мысли. Читать книгу – не вариант. С хорошей книгой ты всегда думаешь.

Разгромил шкаф я еще и потому, что мне показалось – хотя я думал, что часто я прав; от этого и несчастна жизнь пророка, – так вот, я разнес стеллаж с книгами еще и потому, что она подумала (о да, я видел, я чувствовал эту мысль, она просто торчала на ее лице), она подумала, что мои яйца – у нее в руках, что, если уж я купил двухметровую махину в «нашу» квартиру, и перевез с полсотни книг, то теперь я никуда не денусь, то теперь она тиран, а я раб. Именно это было порцией бензина в костре ярости, с которой я сметал книги с полок на пол.
И конечно, эта злость была от правоты, я, действительно, чувствовал зависимость, я, действительно, ощущал металический привкус крючка в своей пасти. Тогда, когда я отобрал ключи, почему я не ушел как гордый обиженный ребенок? Мне нужны были книги, я вернулся, мне засунули х***й по самые гланды, а я еще и сглотнул, чтобы уши не закладывало. И спас меня Буковски. Он читал всё в библиотеках, не тратя куча денег на книги, не собирая этот неподъемный багаж. Осознание новой истины, отвращение к низости и слабости старой, пара литров пива в желудке, – все это, как эрекция после двух месяцев воздержания, вырвалось желтым, вонючим потоком, снеся книги и освободив меня от груза. После такой шалости следует бежать, и вот я в самолете до Москвы.

Лететь в самолёте, как всегда, жутко, шумно, волнительно. Под соусом страха ощущение авантюрного путешествия куда острее, как секс под маркой или мефедроном. Я люблю суматоху аэропорта. Тысячи людей, всегда разных. Этих, до жути незнакомых лиц так не хватает в провинциальных городах. В наших клоповниках ты знаешь каждого встречного и поперечного, не на уровне сознания, а чуть глубже, и это глубинное ощущение свербит где-то внутри, как начинающаяся зубная боль.
Мой самолет приземлился в Домодедово. На аэроэкспрессе я добрался в центр города. Я всегда удивлялся тому, как люди не могут бродить по незнакомым городам. Я всегда им приводил в пример свои путешествия по тем или иным «урбанам». Да вот только я не учел одной мелочи, которая так плотно вошла в нашу жизнь, что, оказавшись без нее, я был как годовалый ребенок, оставленный у порога, – смартфон. Двагис, Яндекс.Карты, интернет в принципе, – без всех этих благ я блуждал от станции к станции, не зная, где тут самый дешевый хостел или стритфуд.
Да, у меня был с собой ноутбук, и да – в Москве много бесплатного вайфая, но для доступа к ним необходимо получить смс на телефон… Какой же бред я пишу. Та часть была жива и интересна, она писалась с натуры, с живых эмоций. Эту же портянку я пишу как отдушину в полтретьего ночи. Любить – это рубить дрова, как говорил Маяковский. Пословица говорит: написанное пером не вырубишь топором. Так вот, я совокупил в своём мозгу обе эти мысли. И вот рублю словами-буквами и клавишами: не то стих, не то проза… Напрашивается слово «позора»!
Бежать, конечно, хорошо. Да и умереть за идею – прекрасно. Исток у этих побуждений один. А ты живи. Живи ради идеи. Живи и улыбайся с тем камнем, который сейчас на твоей шее. Ах, да! Ты мог бы разбудить опять ее среди ночи и побыстрей скинуть с шеи груз прямо ей на сонную головушку, размозжить натиском сумбура и идиотии эти чудные сонные глазки.
Какая лёгкость! Я на бумагу всё спустил. Пусть бумага терпит, а Моё Солнце крепко спит.
Продолжим, дабы ублажить потребность в законченности истории одного юнца, который прямо-таки потребовал у меня продолжения и концовки.
Оказавшись в большом городе, я планировал начать новую жизнь. Чувство стыда и невозможность индульгенции не позволят мне и в этот раз сбежать назад.
Найдя более-менее подходящий хостел, я принялся обустраивать житьё-бытьё. Первую неделю я весело и беззаботно пил. Обилие баров сводило меня с ума. Зайдя в один из них, я как обычно заказал в баре самое дешевое пиво. Самое дешевое пиво никогда тебя не расстроит. Дорогое может оказаться гадким, и чаще всего таким оказывается – в дешевом же ты заранее готов ощутить гнилой овёс, и всегда приятно удивляешься великолепию вкуса за свои деньги.
Сцедив пару стаканов, я заметил слева от себя парня. На вид он был чуть старше меня, лет 25-27. Он что-то писал. С весьма дурацким лицом писал. Я немного поглядывал на него, делал глотки чуть больше и в итоге осмелился заговорить
– Привет, у тебя такое лицо, будто бы ты пишешь полную хрень.
– Извините, что? – Говорил он с ярко выраженным иностранным акцентом.
– У тебя такое лицо, будто бы ты пишешь полную хрень.
– Ах, да, м-м-м, это мой небольшой дневник, я веду тут заметки. Так, пустяк.
Ах, снова бред. Не то я пишу. Не тем забита коробчонка. Терпи бумага, терпи. Не важна вся эта чепуха.
Бухая чуть больше недели, я заметил, что денег мне надолго не хватит. Естественно, задумался о работе. Записался на пару собеседований. И вот одна из встреч была где-то в ибенях Москвы. Ехать надо было минут двадцать на метро и еще тридцать – на автобусе.
Автобус как автобус. И вдруг меня прорывает, как кран в ванной. Я рыдаю. Не знаю… Я не думал… Не было мысли… Но я рыдаю. Я подонок! Ублюдок! Мне мерзко быть собой! Я предал человека, который любит меня! Я растоптал и вогнал в грязь всё, что было доброго в ней! Я предал её! Предал, как меня когда-то предали. Обокрал, чтобы больше никогда она меня не простила. Да, я думал о цели, и средство мне не казалось важным. Цель – снять оковы любви, выдрать с мясом, если надо! Но, боже мой, как больно! Тот, что тогда бросал книги, взял деньги, – я ли это был? Или, быть может, утопающий в слезах перед всем автобусом парень – это не я.
Люди обращают на меня внимание, какой-то браток с района говорит мне: «Ну ты чё, дружище, не плачь! Мужики не плачут».
А мне так пох*й, пох*й на всех и на него в этом автобусе. Я мерзавец! Я подлец! Я должен всё вернуть ей и сам вернуться! В ноги кланяться и целовать их!
Я вышел из автобуса, полностью уверенный в том, что мне не нужна ни эта работа, ни этот большой город. Мне надо вину свою искупить. Я там, за семь тысяч километров отсюда, человека обидел.
Сквозь ржавый забор показалось кладбище. По размерам как парк или небольшой сквер. Кладбище в черте города. Мне вспомнилось суеверие о том, что кладбище забирает то ненужное, с чем на него приходишь. Да, это подходящее вместилище для моей боли. Моя полуживая совесть, она еще со мной.
Памятники, могилы! Как я вас боялся раньше, за то что напоминали о ней, и как я люблю вас сейчас за то, что тут нет нужды в ней!
На следующий день я за копейки продал свой ноутбук, вернулся первым же рейсом обратно, вернул ей деньги и спокойно пошел спать в родительский, старый, многоэтажный дом.