Некролог

   Екатерина Карловна женщина восьмидесяти восьми лет сидела за столом в комнате, которую называла залом. Седая голова старухи возлежала на подушке, услужливо подложенной ее сыном Игорем Игоревичем на стол. Сам, разменявший шестой десяток отпрыск, в это время лежал в соседней комнате на диване. Он просматривал почту на стареньком, купленном в начале века ноутбуке. Ноутбук имел сколы, потертости, сильно грелся и имел привычку сам собой закрываться.
 Каждый раз при взгляде на гаджет Игорь Игоревич думал: «вот умрет старая, куплю себе новый». Собственно, так же он думал и при взгляде на телевизор, холодильник, сервант, и на мебель в прихожей.
  Голубой мечтой Игоря Игоревича стала установка в ванной комнате душевой кабины: «вот помрет старая, уберу ванну, положу на стены дорогую плитку, и поставлю душевую. Вот заживу», - мечтал он.
   Сейчас убрать эмалированную ванну мешало желание Екатерины Карловны принимать душ именно в ней: в дни помывки к старухе приходили соцработники и выполняли все надлежащие гигиенические процедуры.
  На Игоря Игоревича напала дрема: сомкнул было глаза, как услышал из соседней комнаты сиплый, но властный голос матери.
  - Игорь.
«Черт! Только хотел поспать», - с раздражением подумал Игорь Игоревич.
- Чего тебе? - не вставая с дивана, подал он голос.
- Поди. Сказать надо.
Игорь Игоревич с кряхтением спустился с дивана, подошел.
- Ну?!
- Я чего подумала.
«Господи! Она еще думать может, - подумал Игорь Игоревич. – Я в ее годы червей кормить буду уж лет десять». В слух же произнес другое.
- Слушаю, мамуль.
- Подготовиться хочу.
- В смысле?!
- Скоро к маме-отцу отойду.
«Скорей бы уже», - подумал Игорь Игоревич, но высказанная вслух мысль поменяла значение.
- Ты у меня до ста проживешь.
- Не перебивай, забуду. Ну, вот уже…а! Похороны будут, то-сё, гости придут на поминки.
Мама запнулась.
- Ты не волнуйся. Я обо всем позабочусь.
- Молчи. Придут. А речи-то нет?
- Речи? В смысле?
-  Родственники у гроба встанут. Знакомые. Что ты им обо мне скажешь?
- Кхе, - замялся Игорь Игоревич, - ну, скажу какая ты была хорошая…такая…такая хорошая мама, добрая, ласковая. Кормила, обувала, воспитала. Всё в таком духе.
- Бе-бе-бе-бе-бе, - передразнила сына мать. - Я тебе про нормальную речь.
- Это как?
- Да так, чтобы у людей слезы потекли. Чтобы помнили. И помнили в первую очередь тебя. А потом долго говорили, какого она сына выростила, что такие теплые слова о матери сказал.
- А! Ты имеешь в виду поминальную речь?! Вроде некролога.
- Вот. Его.
- С дуба рухнула?! Ты же живая ещё.
- Как с матерью разговариваешь, хам? - вскипела Екатерина Карловна, и зло сверкнула катарактными глазами. – Сказала пиши – значит пиши!
Игорь Игоревич, сжав кулаки, закатил глаза к потолку.
-  Хорошо, хорошо. Подумаю.
Решив, что на этом все, Игорь Игоревич развернулся и направился к дивану.
В последний год старуха явно сдала. Стала больше обращаться к нему с различными странными просьбами. То хотела, чтобы в память о ней Игорь посадил на даче березу среди яблонь и груш, то без стука заходила в его комнату и, увидев разбросанные как попало вещи сына, настаивала разложить их по полкам, то требовала поставить газовую плиту, вместо нынешней электрической, то разыскать неизвестную родственницу для возврата долга сорокалетней давности.  Апогеем её полоумия стало требование ежемесячно пересчитывать и докладывать о сохранности коллекции наградных часов отца Игоря Игоревича, в бытность полковника милиции. Своё желание она мотивировала подозрением в вороватости приходящих для помывки старухи соцработников. Коллекция хоть и хранилась в небольшой металлической коробке, под замком, спрятанная в шкафу и накрытая слоем постельного белья, но по своей природе терпеливый Игорь Игоревич матери не перечил и безропотно всё исполнял. Порой трижды в месяц. Перед тем, как начать ревизию часов он до боли сжимал кулаки и мысленно произносил «хоть бы ты сдохла!».
- Куда пошел? – прохрипела Екатерина Карловна, оборвав маршрут сына.
- Думать, - простонал Игорь Игоревич.
- Ты не думай, а садись и пиши. Не дай бог завтра помру. Что тогда?
- О, боже! – воскликнул Игорь Игоревич, про себя же подумав «не дождусь уже».
- Не поминай всуе, а садись и пиши. Ты, знаю, калякаешь там чего-то.
- Калякаю? Вообще-то пишу. Печатаюсь.
Надо заметить, что пописывать тексты или «калякать», как выражалась мать, Игорь Игоревич начал, находясь уже в солидном возрасте. Причиной этому послужили, как ему казалось, постоянные придирки тогдашнего руководства. В силу своего врожденного свободолюбия Игорь Игоревич очень тонко чувствовал, когда претензии начальства являются оправданными, а когда беспочвенными. Он весьма болезненно воспринимал любые из них, но до времени терпел, сжимая в бессильной злобе кулаки и зубы, он уже тогда научился скороговорке «шобвысдохли». Пружина его терпения разжалась после развода с женой. И боль, и всю накопленную злобу он выплеснул на бумагу. Уже первый же рассказ хлестал таким потоком слов ненависти к начальству, таким водопадом эмоций от жизни с супругой, что у прочитавшего его текст редактора известного столичного издательства перехватило дыхание, участился пульс и подскочило давление. Рассказ не только опубликовали, но и заключили с новоявленным писателем договор.  По горячим следам он написал пару хорроров, где с упоением описал все доступные средства умерщвления живой плоти, чем снискал в определенных кругах успех и статус специалиста. Затем источник ненависти писателя иссяк: боль от развода ушла, никакого начальства над ним больше не было. Издательство требовало новых сочных ужасок, фейерверка боли и всплеска девиаций, но прежнего пыла и страсти, чтобы расчленять, вешать и пытать своих героев у Игоря Игоревича больше не наблюдалось. Своими старческими причудами Екатерина Карловна изредка давала писателю повод для написания крошечного рассказа, но на полноценный роман писатель уже не тянул.
   Вернувшись к себе, Игорь Игоревич развернул ноутбук, задумался.
Игорь Игоревич не только не был спецом в некрологах, сложность состояла в том, что мать просила посвятить его ей. Ещё живой. Писатель пошел по простейшему пути -  первым делом открыл в Интернете страницу с образцами известных некрологов. Скопировал первый попавшийся, внес редактуру и, убедившись, что текст соответствует заявленному, принес маме на проверку.
  Игорь Игоревич зачитывал некролог «безвременно почившей» маме с такой искренностью и вдохновением, с таким пафосом, словно истово верил, что стоит сейчас на самом краю свежевырытой могилы матери. Закончив читать, сделал долгую мхатовскую паузу, представляя в этот миг, как сырой ком земли медленно летит в сторону гроба с родным телом, и только после этого спросил:
 - Ну, как?
Екатерина Карловна все время слушала текст высоко задрав подбородок. Когда же заговорила, то с каждым произнесенным словом голова ее стала опускаться все ниже и ниже.
 - Я плохая мать. Очень плохая. Я думала, что родила живого человека, а не бездушное тупое существо.
- Не понял? – искренне не понял Игорь Игоревич.
- Что ты не понял? Что ты написал? Ты наклейку в стенгазету написал. Халтуру. Писулю, а не последнюю речь. Ты что не понимаешь, что больше никто никогда не услышит обо мне, не вспомнит? Воды не подаст.
- Да не. Нормально. Так всем пишут, – «искренне» оправдывался Игорь Игоревич, мысленно ругая себя за то, что вообще дал себя вовлечь в эту затею.
- Пе-пе-пе-пе-пе, - передразнила мать. – А мне не надо, как всем. Хорошо надо.
- Да что не так-то? – не унимался Игорь Игоревич.
- Как что? А почему не указал, как я с мамой войну пережила, как в комсомольской ячейке секретарем была? Как потом на целину ездила и там с отцом познакомилась. О нем напиши.
- Вообще-то такое в некрологе не пишут.
- Вот я и говорю – плохая я мать. Не научила.
Екатерина Карловна потянулась к висевшему на спинке стула полотенцу, одновременно служившему и салфеткой, и носовым платком. 
Чувствуя некую досаду, Игорь Игоревич стал оправдываться.
- Хорошо-хорошо. Я перепишу. Только мне нужны тогда основные события.
   Список оказался богатым. В число основных входили и запуск первого спутника, и Карибский кризис, и борьба за освобождение Анжелы Девис, не говоря уже о маминой роли в отношении арабо-израильского конфликта.
 На этот раз некролог обрел форму полноценной повести, правда, сделанной в формате газетной статьи времен позднего социализма.
Этот вариант Екатерине Карловне понравился чуть больше. Она уже не сидела, сгорбленная в три погибели, и в ключевых местах текста даже поднимала на сына благодарный взгляд. Но все ещё прощальная речь была далека до совершенства.
 В этот вечер Игорь Игоревич еще дважды припадал к клавиатуре ноутбука, пытаясь внести в текст правки. Некролог же постепенно приобрел форму полноценного романа.
  Для Игоря Игоревича стало открытием, что в пионеры маму принимать отказались, памятуя о кулаческом сословии её отца, что однажды, купаясь в реке, мама чуть не утонула, что она участвовала в самодеятельности и едва не поступила в театральный, и что в роду их…есть евреи. Но высшую степень удивления Игоря Игоревича вызвало мамино воспоминание о командировке в Сочи и знакомстве с неким Валентином. Повествовала мама  о, казалось бы, неприметном эпизоде на курорте с особым придыханием в голосе. Затем резко замолчала и от дальнейших расспросов Игоря Игоревича отстранилась, сославшись на усталость. Писатель остался в недоумении – таким родителя он еще ни разу не видел.
 В этом состоянии Игорь Игоревич вернулся в комнату. В нем зародились некие подозрения. Он сел и стал подсчитывать и сопоставлять дату маминого посещения Сочи и своего рождения. Выходило странно.
 Голова Игоря Игоревича совсем распухла от мыслей и сомнений, а
некролог отказывался сочиняться. Игорь Игоревич даже отложил ноутбук в сторону, встал и, как это принято у настоящих писателей, прошелся раз сто от дивана к двери и обратно.
 От ходьбы вышел обратный эффект – заныло в боку.
 Только сейчас Игорь Игоревич понял, что ТАК с мамой он не разговаривал очень-очень давно, может быть даже никогда. И что благодаря некрологу он узнал о маме столько, сколько не знал до сего дня.
 Устав измерять шагами комнату Игорь Игоревич сел. Как-то само собой вспомнилось детство. Школьником он поспорил с друзьями, что принесет зимой в школу золотую рыбку. Он пришел к матери в зоомагазин, где она работала товароведом, и без спросу выловил рыбку руками, при этом опрокинув аквариум на пол. Этот случай ему запомнился тем, что, пожалуй, впервые мама его не поругала, а пожалела, прижала к себе. Потом он вспомнил ещё один эпизод…и ещё, и ещё. Так он сидел и вспоминал свое детство, маму, её взгляд, руки. Боль от памяти того, что вот, кажется, совсем вчера мама была молодая, ласковая, быстрая, легкая, умная подкатили к горлу. Глаза Игоря Игоревича сами собой увлажнились, а сердце сдавило до непривычной боли.
 Слова некролога сами собой нашлись.
- Ну, что, написал? – спросила Екатерина Карловна, когда он принес ей ежевечерний кефир перед сном.
-  Да. Накалякал. Только поздно уже. Давай утром прочту?
Старуха молча кивнула.
Перед сном Игорь Игоревич зашел к маме. Она спала. Он поправил свалившееся одеяло. Постоял немного. Как-то сама собой его рука легла на её руку. Костлявые, истончившиеся пальцы в узлах вен были слегка холодными. Посмотрел на спящую мать и подумал:
«А ведь и правда: скоро я вот так буду стоять, а она лежать в...»
Додумывать, что будет дальше, ему вдруг стало противно. Он вышел.
 В задумчивости распечатал некролог. Лег спать.
Проснулся через пару часов от неприятного озноба. Встал, натянул на себя толстовку и вновь улегся.
Утром Екатерина Карловна подошла к комнате сына и, как обычно, решила войти без стука.
- Хватит дрыхать. Когда некролог услышу?
  Не услышав ответа, она ещё раз резко окликнула сына и вдруг замерла, вслушиваясь в тишину. В этот момент крышка старого ноутбука сама собой опустилась и со стула на пол полетели листы бумаги. Екатерина Карловна с трудом нагнулась и взяла верхний.
Слепыми глазами разобрала крупный шрифт заголовока: «Прощальная речь. Маме»