Напрасный подвиг

Вслед за Толстым можно о городах сказать так: каждый район города счастливой советской эпохи похож на  другие районы той же счастливой эпохи. Но каждый старый район стар по-своему. А улицы? В каждом городе  можно насчитать, по алфавитному списку, улицы названные именами революционеров. Кончились революционеры? В таком большом городе как Москва, называют в честь иностранных деятелей. И рабочего движения, и национально-освободительного. И такими африканскими именами, что не выговоришь.
 
Одессу это не обошло. Есть улицы и Ленина, и всех основоположников, и продолжателей, и прочих.  Может быть, одна Дерибасовская в осталась девственницей. А какие были имена улиц! Песня. И в песнях это, кстати, осталось. «Как на Дерибасовской угол Решильевской», «Мясоедовская улица моя», «Бульвар французский весь в цвету». А что  вы скажете насчет Малой Арнаутской и Большой Арнаутской? А как вам, например, Старопортофранковская?

 Такие имена, как конфетки.  Хочется снова ощутить их сладость. Одесса помнит. И  не смотря ни на какие установки, кассирша на остановке  трамвая лениво произносит: Канатная. Не Свердлова. Свердлов по этой улице и ногой не ступал. Зато на ней  стоял канатный завод. Трамвай останавливался у перекрестка Канатной и Чижикова. По  Чижикова, улице с таким неброским именем, ходили  трамваи, пятый и двадцать восьмой. И трамвай играл свою роль в дальнейшей истории.
 
И вот по этой улице,  от Канатной в сторону  вокзала, мы медленно подбираемся к месту, где свершился мой подвиг.
 
Дом, где жила бабушка, стоял на улице лейтенанта Шмидта. Бабушка звала ее Земской. Но мне казалось, что лейтенанта Шмидта звучит более героически. Героическая  история присутствовала на каждом шагу. Впритык к дому, где жила  бабушка, стояла типография. И  там, на мемориальной  табличке было выбито, что в этом здании судили  Степана Халтурина. Бабушка сказала, что это такой революционер был. А я воображал, что у этой легендарной стены, под табличкой расстреляли и самого Шмидта.  Чтобы уж было легендарно со всех сторон. Бабушка рассказывала мне о его героической жизни и смерти. Лейтенант Шмидт – это звучало! А Чижиков  -  звучало не героически.  Кто такой этот Чижиков? И бабушка  этого не знала. 

-Нужно бы табличку повесить, чтобы люди знали, - говорила бабушка, когда я донимал ее этим вопросом.
- А почему не сделают?
- Э, брат, табличку нужно заработать.
- А про лейтенанта Шмидта тоже таблички нет, - сказал я.
- А это еще сильнее нужно заработать, чтобы без таблички о тебе знали.
 
Про лейтенанта Шмидта все знают. И таблички не надо. И все-таки, наверное, выдающимся человеком был этот Чижиков, если по улице его имени ходят аж два маршрута. 
 
И что обидно,  никакой таблички нет на том месте на улице Чижикова,  с двумя трамвайными маршрутами, где,  рискуя жизнью,  я совершил свой подвиг.

 Ниже бабушкиного дома, по диагонали через перекресток, у клуба железнодорожников стояла будка, в которой заправляли сифоны. Летом сифон с газированной водой спасали Одессу от зноя. И бабушка посылала меня заправлять сифон. Но конечно, переходить дорогу, на которой сразу два трамвайных маршрута, она мне не доверяла. И соседи  по коммуналке соглашались: мальчику семь, только этой осенью в школу. В голове никаких правил, сплошной ураган. И не заметит, как окажется под трамваем. И кто тогда в школу пойдет?   Через дорогу, особенно через трамвайные пути, только со взрослыми!
 
Поляковы, соседи по квартире, посылали заправлять сифоны свою дочь Машу. Маша уже восьмой класс закончила. Достаточно взрослая, чтобы  и дорогу перейти и соседского мальчика перевести.
 
 Заправлять сифоны – дело нехитрое. Там работают два  молодых паренька. Но желающих заправиться много. Постоянно небольшая очередь. Я стою с Машей. Стоять  рядом с Машей здорово. Все в нашем большом  четырехэтажном доме знают, что Маша писаная красавица. Это признает даже язва соседка тетя Лида.  Лично я ничего особенного в Маше не вижу. Да и в очереди никто на Машу не заглядывается.  Им не до Маши. Все парятся на солнцепеке и  нервно ждут, когда придет время подойти к окошку и заправить сифон. И не смотря на то, что очередь-  ноль внимания,  мне кажется, что стоять с Машей, как стоять  у знамени в почетном карауле.

И я знаю, почему. Вот мы приближаемся к окошку.  Еще не наша очередь. Но парни-заправщики, уже увидев Машу, приветливо заулыбались. И начинается дружеская болтовня, я тогда не знал, что такое флирт. А флирт тормозит работу. Я уже знаю, что будет дальше. Не первый раз заправляемся. Очередь мрачнеет. Начинает тихо ненавидеть Машу. Они ведь не ради Машиных красивых глаз сюда пришли, а потому что жарко. Нужна газировка. Лишняя минута на солнцепеке – минута пытки. Но парням чихать на их страдания. Они сбавили обороты и болтают с Машей. И тут я чувствую, что я среди избранных.  Что я сосед такой красавицы, из-за которой страдает вся  очередь. Жаль, что только парни да я понимают, какой, как говорит тетя Лида, бриллиант в оправе, наша Маша.   

 Вот Маше подают заправленный сифон. Не просто выставляют  у окошка, а подают из рук в руки, как бриллиант бриллианту  Маша отходит и ждет меня. Теперь моя очередь. И тут я слышу, как один парень говорит другому

- Красивая жидовочка.
 
Я ошарашен. Бабушка  не раз говорила, что так обзываться – просто жуткое хулиганство и безобразие. Тут у них в будке компрессор шумит. Но я-то слышал.  Слышала ли Маша? Она стоит чуть поодаль, ждет меня. Спокойная и даже веселая. Наверное, не слышала.  А слышали ли в очереди? Кто их знает. По крайней мере, виду не подают. Но бабушка говорила, такие вещи нельзя спускать, тем, кто так оскорбляет других, нужно давать отпор. А как?

 Парень ставит передо мной  заправленный сифон. Не тот, что сказал. Второй. Какая разница? Слушал и согласился. Я делаю вид, что что-то заело в механизме сифона. Он наклоняется, чтобы разобраться,  и тут я поворачиваю сифон и пуляю струей ему в лицо. Не очень точно вышло. Носик сифона  изогнутый. Но на рубашку и, кажется,  даже на брюки ему попало. Он отскочил. И, сбивая напарника, побежал к двери из будки. Я понимаю, сейчас выскочит и постарается меня побить.
 
Я скользнул мимо ничего не понимающей Маши.  И только спиной чувствую, что парень гонится за мной. Убегать мне лучше всего через дорогу. Поперек улицы Чижикова. По тротуару он меня быстро догонит.  Как бабушка и учила, я бросаю мгновенный  взгляд налево: нет ни машин, ни трамвая. А вот дальше  в обратную сторону, к Канатной, трамвай как раз трогается от остановки. Я бросаю на улице сифон и перебегаю прямо под носом трамвая.  Мой преследователь не рискует. И когда трамвай проходит, я уже далеко. Ему меня не догнать. Он и не догоняет. Подбирает с мостовой трофей, сифон, и возвращается в будку. Я вижу, как Маша спрашивает его,  когда он проходит мимо, что случилось, и тот в недоумении пожимает плечами. Но сифон Маше не отдает.

 Дома начинается дознание. Почему  вернулся без  сифона? Маша  уже доложила, как я бегал через дорогу под носом у трамвая. И что за мной гнался заправщик. А почему гнался, непонятно. Бабушка меня дожимает, и я выкладываю, как я смыл газировкой  оскорбление в Машин адрес. Я вижу, что бабушку больше заботит не оскорбление и не  мой подвиг, а то, что я мог попасть под трамвай.  И все-таки сифон нужно возвращать. И бабушка идет со мной на разборки.
 
 Бабушка подошла  не к окну, - там очередь, - а к двери сзади будки. Вызывала парня, который за мной гонялся. У него рубаха еще не просохла. Он в полном недоумении. За что его окатили? Я объясняю ему, за что. Он еще в большем недоумении.

- Во-первых, это не я сказал, а Славка. Во- вторых,  ну, еврейка, и что с того? - теперь он заменил слово, - Сказать нельзя, если о еврейка?  Я против евреев ничего не имею. Я сам наполовину еврей.
 
И он отдает бабушке сифон, считая инцидент исчерпанным. А себя невинно пострадавшим. Очередь начинает ворчать. Работника отвлекают на всякие глупости. Бабушка готова возвращаться домой. Но,  бабушка же меня  учила, что это не глупости.

- Пусть извинится! - твердо заявил я.
- Гляди, какой Павлик Морозов, - усмехнулся парень, - Ты ей кто, заступник?
- Брат, - сказал я.
 - А вот и нет, - покачал головой парень, -  Я эту девушку знаю. Это дочка Аделаиды Игоревны, нашей учительницы. Так что не надо.  Я знаю, что ее Машей зовут, и что у нее братьев нет. И что ее отец еврей.  Так что не подкопаешься. А извиниться?  В любой момент. Если Маша обиделась, я всегда извинюсь. Пусть приходит.
- Сам приходи и извинись, - сказал я.
- Ух, ты!  -  парень удивился моему напору, - Куда приходить?

 И я тут же выдал адрес. Даже уточнил, что Поляковым два звонка.

А дома бабушка провела со мной профилактическую беседу. Первое – нельзя без разрешения давать адреса посторонних людей. Неизвестно, дала бы Маша свой адрес. Второе – конечно, хорошо, что я заступаюсь за обиженных, но мой поступок был необдуман и напрасен. Маша, если уж на то пошло, такая же наполовину еврейка, как тот, кого я окатил водой.  Так что они бы сами разобрались.

Тем не менее, мои героические действия имели свои последствия. Вечером звонок прозвенел два раза. Облитый мной  молодой человек при букете явился в гости. Просить прощения? Тетя Лида, открывшая дверь, сказала, что основная цель визита была написана у него на лбу заглавными буквами. Но заглавные буквы ушли впустую. Маши не было дома.  Однако,  просто так гостя не отпустили.  Аделаида Игоревна, Машина мама, узнала своего бывшего ученика. И как бывшая учительница устроила маленкий допрос. Как он сейчас живет.

Молодой человек оставил букет и ушел. А на кухне Аделаида Игоревна, а среди соседей  просто Адель, говорила, что этот мальчик в школе середнячком был. Говорит, что теперь студент  и учится хорошо.
- Не верьте  середнячкам, букет приносящим, - сделала свой вывод тетя Лида.

 Я не помню, как отреагировала Маша.  И  не знаю, что ей говорили  ее родители.   Но помню, что Саша приходил еще несколько раз.  И помню, что спустя некоторое время  соседка тетя Лида сделала следующее заключение:
-  Маша такая красавица, что к ней  за год заранее нужно записываться на прием.
 
А какая тут запись, если начался учебный год. Маша пошла в школу. И стала обычной ученицей.  И ее прелестная головка погрузилась в школьные предметы. И я пошел в первый класс.  Мало того, я учился в одной школе с Машей. И Маше, ходящей в первую смену, поручили водить меня в школу. Вот тут  меня  совсем не прельщало, что я иду рядом с красавицей. Я жаждал самостоятельности.  И моя голова была занята школьными делами. А то, что было до школы кануло в прошлое.

Я думал, что мой подвиг был забыт. Оказалось, что Маша все помнила.   И вот я уже повзрослевший, кажется, после пятого класса снова  приехал на лето к бабушке. А Маша  без пяти минут врач, как-то в разговоре со мной вспомнила тот случай. не мой подвиг. А Сашу заправщика сифонов.   И назвала его легким увлечением. Иначе и быть не могло. Маша тогда была  школьницей. Родители следили, как церберы. Да и сам Саша был студентом. Это он летом подрабатывал заправкой сифонов. Короче ничего из того знакомства  не вышло.

Нет, могло быть иначе, считал я. если бы было иначе, запомнился бы и мой  героический подвиг. Но кто меня спрашивал?

  Когда я вижу по телевизору, как то один одессит, то другой, а то и сам маэстро Жванецкий, рассказывают об Одессе,  и в воспоминаниях проскакивает улица Чижикова, те самые памятные  места, где я совершил свой подвиг, мне  хочется вскочить и  крикнуть:

- Маэстро! Вы все красиво рассказываете за Одессу. А не замечаете там на Чижикова   мальчика, перебегающего рельсы? Меня? А между прочим я там совершил подвиг. И может быть, прямо у вас на глазах. Жалко, что памятной таблички нет.