Крылья Грегора Замзы

Рисунок автора

       *
* Небольшое вступление.

По условиям одного из конкурсов в интернете нужно было написать фанфик на какое либо известное фантастическое произведение.
Фанфик - это продолжение или альтернативное изменение содержания уже существующего сочинения.
Посчитав, что "Крылья Грегора Замзы" как фанфик на "Превращение" Ф.Кафки вполне подходит этому требованию, попытался свою работу поместить на конкурс, но оказалось, что "рассказ Франца Кафки - не фантастика, ибо Франц Кафка сюрреалист", хотя на самом деле в литературоведении Франца Кафку считают модернистом. Когда же я возразил, что "Аэлиту" и "Гиперболоид" Алексея Толстого в таком случае надо отнести к реализму, то получил ответ совершенно немыслимо грубый и дикий.
Однако, перечитав и немного поправив свой труд, сам пришёл к выводу, что это не фанфик, а вполне полноценный рассказ в духе Хорхе Луиса Борхеса, так как сам автор "Превращения" стал его героем, а героиня Аннушка в некотором смысле соавтором, против чего, думаю, и сам Ф.Кафка не стал бы возражать, если следовать деталям его рассказа и доброму отношению к своей героине.
К моему удивлению, в интернете существует целый раздел "Крылья Грегора Замзы", о которых говорил в своих лекциях ещё В.В.Набоков, увлекающийся бабочками.
Возможно, что Аннушка, разлившая масло на трамвайных путях в "Мастере и Маргарите", тоже дань уважения М.А.Булгакова автору "Превращения".

***

I Встреча

     Франц шёл по оживлённой улице Вены, яркой от света фонарей, и думал о том, что литературная работа, в которой он скрывался от мира, как прячется жемчуг от стихии моря в раковине, стала для него почти невыносимой. Дома никто не одобрял этого "странного" занятия, поэтому ему тайком в сумерках предрассветного часа приходилось вставать с постели, тихо доставать из старого портфеля, утаенного ото всех за изголовьем кровати, бумагу, авторучку, чернила и бесшумно, боясь разбудить спящих, целиком погружаться на кухне в сочинения, публикация которых вызывала непонятную, скользящую как змейка, молчаливую усмешку на лицах редакторов, а неожиданное появление рассказов в журналах лишь изредка приносили доход, хватающий разве что на писчие принадлежности.

     Но и это для него было важно, потому что плата за службу в конторе, где, слава Богу, никто не ведал о его писательских трудах, иначе засмеяли бы, целиком уходила на содержание семьи, где учитывалась каждая полученная официально крона.

     А ведь во вселенской тьме души звёздными искрами вспыхивало столько разных историй, то разгорающихся, то затухающих в ночи жизни, что невозможно было не поведать их хотя бы одному-единственному читателю, понимающему, любопытному, который любит в тишине перелистывать страницы журналов и книг в поисках авторов, схожих с ним в радости и горе!

     Франц настолько углубился в свои мысли, что не заметил как вышел к трамвайным путям.

     Впереди в светящемся туманном сумраке колокольчиком маячила женская фигурка в широкой длинной юбке и шляпке с пером. Вдруг где-то рядом с ней зазвенел тревожный трамвайный звонок. Франц понял, что незнакомка глубоко задумалась, как он, и скорее всего обречена быть сбитой или перееханной приближающейся махиной, поэтому отчаянно рванулся вперёд под железные колёса вагона, свет от которого терялся во тьме, и сумел вытолкнуть её за рельсы, почувствовав удар справа, а также треск зацепившегося за что-то рукава, после чего его развернуло вокруг оси лицом к мерцающему прозрачному окну трамвая, где сидели юная девушка с мамашей, рядом с которыми стоял суровый господин в чёрном котелке и, склонив голову, что-то ласково говорил им.
     - Несчастливые места надо покидать без жалости! - сказанные господином слова Франц скорее ощутил, чем услышал. мгновенно подумав, что сценка очень похожа на эпизод из пьесы кукольного театра, в которой пассажиров изображают деревянные марионетки, в этот раз скользнувших по нему невидящими глазами и пропавших в кромешном мраке вместе с вагоном трамвая...

     Казалось, что стук колёс по рельсам никогда не кончится.

     - Ой, - раздался за спиной неожиданно весёлый девичий голос, - какая жалость: у вас порван рукав! Как теперь быть? Что делать? Что ж, пойдёмте со мной, тут рядом, я зашью его и угощу вас чаем.
     - Да, пожалуй, дома не обрадуются такой порче имущества, - смущённо запинаясь, пробормотал её спаситель, поглядывая на миленькую девушку. По искоркам в глазах, улыбке и упрямой нижней губке было ясно без слов, что она не умеет унывать.
     - Идёмте, идёмте! - горячими сильными пальцами она крепко схватила его холодную ладонь и повела за собой.
     - Как вас зовут?
     - Аннушка, - серебряной струной, если такие бывают, прозвучал её голос, - А вас?
     - Франц, - ответил Франц и замолчал, осмысливая происходящее: "Не та ли это Аннушка, которая в каком-то очень важном, но некстати забытом сейчас чужом романе, возможно из будущего, разлила масло?" - подумал он.

     Молчание длилось не очень долго.

     - Вы не поверите, уважаемый Франц, но я не удивлюсь, что и с вами что-то не так, как, вероятно, со мной, да впрочем и со всем миром. Иначе всё должно было бы быть иначе, - она замолчала, встретив вопросительный взгляд попутчика.

     Они подошли к старому трёхэтажному зданию, в котором светилось всего два окна.

     - На самом деле я живу в другом конце города, - продолжала говорить Анна, - а здесь работаю гувернанткой в семье Замзов. Сегодня они решили съехать отсюда, но мой ключ от квартиры оставили мне, поэтому завтра после расчёта я его сдам домовладельцу. Вряд ли  сегодня Замзы сюда вернутся, да если и вернутся, то ничего не скажут, потому что сейчас им ни до кого нет дела.


II В гостях

     Анна и Франц вошли в подъезд, поднялись по лестнице, где девушка в туманном свете окна, по которому бесконечно бежали тени деревьев, бесстрашно открыла дверь.

     В прихожей она включила тусклую жёлтую лампочку, подслеповато мигающую над входом, и они прошли в уютную, очень светлую комнату для гостей с холодным камином, возле которого находились аккуратно сложенные и готовые к топке дрова.
     - Бр-р-р, не люблю холод! Не хотела оставаться здесь на ночь, но теперь придётся, так что зажгу камин, - сказала девушка, убегая в соседнюю комнату, откуда вернулась с ножницами, нитками, иголками, оставив их на краю стола.
     Франц снял костюм, ужаснувшись дыре на рукаве и торчащим из него ленточкам подкладки. Анна зажгла камин, благо для этого достаточно было только черкнуть спичкой, принесла из кухни чайник с кипятком, заварила крепкий чай, налив его чуть спустя в белый бокал с золотой каёмкой, поставила тонко нарезанный сдобный хлеб и высыпала на блюдечко колотый сахар.
     - Да, уютно здесь, тихо, - оценил квартиру Франц, - большие окна, высокие потолки. Однако сомневаюсь, можно ли починить столь изуродованный рукав?
     - Не бойтесь, всё будет хорошо, - Анна внимательно посмотрела и ощупала, волнуясь, повреждённую материю, - будет даже лучше, чем вы думаете. Не зря же я училась на белошвейку и работала на фабрике...
     Озадаченный возможным продолжением её речи о ткацких станках, швейных машинках, тканях, людных помещениях, разных нитках, которые мало занимали его, гость неожиданно для самого себя прервал болтовню новой знакомой, вздрогнув от капризного тона своего усталого голоса:
     - Только знаете, любезная, я не очень большой любитель говорить и слушать пустяки.
     - Наверное вы сочинитель, - задорно засмеялась девушка, - сочинители хороши лишь на бумаге, потому что для жизни им не хватает отваги. Я не о вас! Вы мой спаситель. Просто в Вене что ни парень, то сказочник. Но это даже лучше. Я вам расскажу историю, которая здесь произошла, и она интересна тем, что любая выдумка ей в подмётки не годится.
     - Неужели в Вене ещё случается что-то удивительное, что не случается в Праге? - попытался сгладить свою неловкость Франц, не желая обижать собеседницу, приготовившись, глубоко вздохнув, слушать любой невнятный женский лепет, набираясь заранее терпения. - Что ж, я весь внимание!


III Рассказ Анны

     У Замзов я работала недолго, но то, что с ними случилось, навсегда останется в моей памяти.

     Замзы - семья фабриканта, а значит важных служащих, где все, кроме матери, имели вполне сносные доходы, которые нам, простым людям, и не снились. Даже семнадцатилетняя Грета, чудесно играющая на скрипке, стоила больше, чем сорокалетний каменщик на стройке.
     И хотя родители строго-настрого запрещали ей входить в коммерческие отношения с концертмейстерами или кем-то вроде них, она всё равно считала себя вправе не прислушиваться к таким советам, как это делает любой балованный ребёнок.

     Её брат Грегор был намного старше этой капризной девчонки и работал коммивояжером, предпочитая домашнему комфорту самые тяжёлые и непредсказуемые поездки в любое время года, дня и ночи, потому что был воспитан в такой необыкновенной строгости, в таком страхе, что когда наконец-то появлялся внезапно дома, то почти не выходил из своей комнаты. И даже за обеденным столом он бледнел, если брал вилку или нож не как положено. А ведь ему было почти под тридцать годков!

     Среднего роста, издалека он казался нелепым долговязым кузнечиком, не знающем куда девать свои руки и ноги, стесняясь, что они слишком тонкие и большие.

     В комнате у него всегда царил необыкновенный порядок, такой, что в нём терялся он сам, как будто был вещью, хотя стояли там только диван, сундук, шкаф и столик для журналов с бархатным зелёным стулом. Над столиком висела длинная полка с толстыми научными книгами о растениях, насекомых, зверях и человеческих болезнях со страшными картинками. Впрочем, возможно из-за этого своего интереса он в основном и ездил по делам частных докторов да аптекарей.

     Чем человек увлекается, тем и занимается, с теми и находит общий язык. Ей Богу, было забавно, когда он, такой неловкий, ни с того ни с сего, помешивая серебряной ложечкой в чашечке с чаем или кофием, краснел и утверждал, что аргентум является защитой от любой инфекции. Честное слово, все смотрели на него с сожалением и ничего не понимали из его чудных слов.

     Однажды он вернулся из поездки совсем больным, потея от температуры, рассказав мне, когда я по его просьбе принесла ему воды, о каком-то чудовищно удачном, а я думаю нелепом, эксперименте в одной из медицинских клиник, где по его утверждению, создали волшебное целебное зелье от всех недугов, какие есть и могут быть на свете, и что завтра я его не узнаю.

     На следующий день так и произошло: он вовсе не вышел из комнаты завтракать. А вскоре, чтобы отправить его в командировку заключать окончательную сделку, к Замзам прикатил управляющий фирмы, где служил Грегор, отвечающий за неё своим карманом, чтобы ещё раз внимательно просмотреть пункты договора и отдать билет на вечерний поезд то ли в Линц, то ли в Зальцбург.

     Все хором принялись шуметь, стучать, ругать и пугать бедного Грегора, даже не думая, что ему может просто быть очень плохо.

    Это мучение для всех длилось не один час. Но когда наконец-то несчастный с трудом всё-таки сумел приоткрыть дверь, перед нами стоял то ли огромный жук, то ли мокрица, то ли многоножка, то ли гусеница в хитиновом панцире, словно в одно мгновение сбылись все ужасные проклятия ближних.

     Кошмарная тишина замерла до тех пор, пока Грегор в панической лихорадке не скрылся с глаз долой.

     Управляющий, шевеля усами, сверкая очами и скрипя зубами, потрясал кулаком, обещая, что за такие фокусы Грегор отныне не получит и гроша ломаного, если не передумает исправиться, а выходя из гостиной, на прощание хлопнул дверью так, что в прихожей потускнела лампочка и со стен просыпалась извёстка.

     До глубокой ночи все ждали полицию, врачей, солдат, но никто так и не появился, оставив нам самим решать проблему Грегора. Наверное управляющий всё-таки нашёл ему замену.

     Нам пришлось запереть беспомощного и онемевшего бедолагу, чтобы невзначай не перепугать насмерть случайных посетителей, взбреди кому-нибудь в голову желание заглянуть к Замзам.

     Листая книги Грегора о насекомых, я искала сведения о питании всяких личинок и козявок, чтобы поддерживать в нём тяжёлую, странную, но всё-таки жизнь, угасающую в нём, как считала его семья, с каждым днём.

     Воспитанная бабушкой в деревне, одна я из всех понимала, что Грегор не умирает, а, наоборот, становится всего лишь спящей куколкой, хотя величиной в человеческий рост. А вообще-то поставь человека на четвереньки, не таким уж крупным он окажется.

     Это в городе подобное явление считается сумасшествием, в деревне же все знают друг о друге всё досконально, кто есть кто на самом деле: кто оборотень, а кто - моль. Поэтому я сразу смекнула, что Грегор Замза превращается в бабочку, а может быть даже больше, чем в бабочку, чего мне, если честно, очень хотелось в пику семейке Замзов.

     Его домашние без исключения впали в жалкое состояние безысходности и отверженности, как будто перемены происходили с ними, а не с ним. Мне приходилось, не зная минуты отдыха, ухаживать, успокаивать каждого, одновременно наблюдая за происходящим с Грегором.

     Грета целыми днями играла на скрипке всё лучше и энергичнее, мать плакала, а отец сидел в кресле, уставившись в одну точку, отзываясь на шорохи тем, что швырял в их сторону всё, что подворачивалось под руку.

     И всё-таки я ошиблась! Время в каждом существе своё. Думая, что превращение завершится через полгода, оно приключилось уже вчера!

     Приоткрыв дверь, я увидела, как золотой кокон с лёгким сухим треском медленно начал рассыпаться мелкой пылью, совсем не так, как у насекомых. И из него вылетела не бабочка, а вышел прекрасный юноша, расправив два белоснежных крыла:
     - Анна, здравствуй! - сказал он сильным, чистым, завораживающим голосом и смущённо прикрылся тонкой, но очень плотной белой тканью крыльев, словно римлянин туникой. - Слова швеи о "белой ткани крыльев" вызвали невольную улыбку на лице Франца. Но он промолчал. - И Грегор после попросил меня принести одежду, которую убрали из его комнаты сестра с матерью.
     -И вы её принесли? - спросил Франц.
     - Ах, разве можно отказывать Ангелу?

IV Ангел

     - Вы действительно, Анна, считаете, что обычный коммивояжер, оказавшийся жертвой непонятного эксперимента в глуши австрийской провинции, мог стать ангелом? - скептически пожал плечами Франц, отставив в сторону недопитый остывший чай.
     - А как же можно думать иначе? В нашем мире во всём присутствует Божественный Промысел, многое решающий за нас, даже, возможно, в нашей встрече, которая для вас и меня способна оказаться важнее самых главных прошлых и будущих встреч, забудь мы её завтра или нет, - девушка сделала последний стежок и откусила нитку. - Так меня учила бабушка.
     - Ну уж, ваша бабушка - это просто Истина в последней инстанции!
     - Знали бы вы её - говорили бы по другому.
     - Меня, Анна, озадачивает вот что в вашей истории: может ли ангел спрятать под костюмом крылья?
     - Так прячем же мы, многоуважаемый Франц, друг от друга свои мысли, которые те же крылья!
     - Тогда объясните, Анна, неужели Грегор Замза, взяв одежду подмышку или, одевшись, вылетел в окно с третьего этажа, благо они тут огромные? - спросил Франц, немного сердясь, как ему показалось, на далёкие от вопросов ответы, и не признаваясь себе в этом своём настроении.
     - Нет, он тихо вышел в дверь, заранее одевшись, и от этого став на вид только уверенней, крепче, плотнее себя недавнего, потому что другая природа победила прежнюю робкую, безвольную, не имеющую опоры. А никто его не заметил из-за того, что каждый был слишком занят собой, поэтому столкнись кто либо нос к носу с ним, всё равно не поверил бы, что это Грегор. Ему же было важнее всего побыть наедине с самим собой: только одиночество дарит нам новые планы. Да, кстати, когда мы пришли сюда, и я ходила за нитками, то нашла под открытой форточкой бумажник с деньгами и запиской.
     - И что написано в записке?

     Анна достала из кармана фартука чёрный бумажник, вынув оттуда смятый листочек бумаги:
     - Вот читайте!

     "Анна, позаботься о моих близких хотя бы первое время. Деньги трать аккуратно. Я тебе доверяю. Грегор Замза." - прочитал Франц.

     - И всё? - удивился Франц. - Вас уволили, а вы должны позаботиться о тех, кто вас уволил...
     - Так ангелы лучше нас знают, что с нами будет.
     - Как хотите, Анна, но ангелы деньгами не занимаются, им ближе души. А если Замза летает, то кто это видел? Нет никаких доказательств даже в газетах, где любят такие небывальщины.
     - Но ведь всё это случилось совсем недавно, только-только, сегодня! В газетах многие новости, самые невероятные, теряются в пробелах между маленькими буковками. При этом, господин Франц, люди в городах, в том числе газетчики, не смотрят вверх, они в них только озираются и глядят под ноги. В этом беда горожан, - промолвила Анна и передала починенный костюм для оценки её работы в руки собеседника.
     - Спасибо, хм, даже удивительно как ловко сделано, почти как ваш удивительный рассказ. Прощайте, Анна!
      - Всего доброго, Франц!

V Луна и тень

     "Какая жалость, - думал Франц, - что Анна не пишет, выдумка её великолепна, как у всех людей, которые незримо связаны с природой, хотя называть ангелом итог какого-то эксперимента - очень странно. Наверное деревенское воспитание в том и заключается, что представление о созданном руками или умом человека никак не отделяется от природы, потому что является её частью, как колесо, приставленное к телеге, или коса, которой косят траву.
      А ведь я сам, как этот Грегор Замза, превращаюсь в непонятное существо, которое играет словами, конструируя из них разные миры, проживая в них то ли свои, то ли чужие жизни, иногда становясь убегающей из дома многоножкой, иногда пауком, оплетающем бумагу паутиной слов, иногда окукливаясь молчанием, чтобы обрести крылья хотя бы в чернильных кляксах!..
     Прекрасна вера Анны, что ангелы есть! Даже если наукой доказано, что их нет! И если ангел на Земле только один, она всё равно будет считать, что ангелом может быть каждый!" - думал Франц, спускаясь по лестнице.
     Выйдя на улицу, Франц поднял лицо и увидел огромную светящуюся Луну, которую пересекла тень то ли крылатого человека, то ли ангела...

     - Не может быть! - выдохнул он...

(20.08.20)