Несколько замечаний о стихотворении А. А. Блока

       «Что ж, очень даже неплохое стихотворение, да... Но, кажется, оно не отшлифовано до конца, до “бредовых степеней совершенства”», – так подумал я, повторно (по обыкновению) перечитав блоковскую «Незнакомку». Видя дату под стихотворением, я вполне мог заключить, что автор в порыве вдохновения, надо полагать, в одночасье написал его – и весьма складно написал, в затем, возможно, вполне солидаризируясь с известными словами К. Н. Батюшкова о том, что не следует задним числом подправлять стихи, созданные на творческом подъеме («Поправим выражение, слово, безделку, а испортим мысль, прервем связь, нарушим целое, ослабим краски»), так вот, мысленно соглашаясь с Батюшковым, наш автор не стал вносить какие-либо изменения в текст «Незнакомки». Только этим я могу объяснить, отчего вдруг у такого мастера, как Блок, в разбираемом стихотворении встречаются такие (по моему полудилетантскому суждению) огрехи, вроде навязчивого повторения оборотов: «И раздается детский плач» – «И раздается женский визг». Далее – постоянные монотонные «И» в началах строк, очевидно, имеющие целью создание определенного настроения, точнее – впечатления медлительной, доходящей до автоматизма повторяемости событий. Однако такой прием кажется не в меру нарочитым, даже назойливым и поэтому не вполне оправданным. Впрочем, всё это, безусловно, исключительно мое субъективное мнение; другим читателям блоковский ход может, чего доброго, показаться верхом стилистического мастерства.

       Кроме того, в пятой строфе «Незнакомки» («И каждый вечер друг единственный / В моем стакане отражен...») мне почудилась вольная или, скорее всего, невольная реминисценция... из кого бы вы думали? Из К. Ф. Рылеева. Сравните с помянутой строфой нижеследующий фрагмент его стансов Бестужеву (1824):

                Слишком рано мрак таинственный
                Опыт грозный разогнал,
                Слишком рано, друг единственный (!),
                Я сердца людей узнал.    

       Есть, так сказать, нечто общее?

       И еще одна досужая придирка к Блоку: возможно, был бы резон воздержаться от таких чересчур бросающихся в глаза, слишком уж «несерьезных» выражений типа: «И (опять «И»!) пьяницы с глазами кроликов», «Ты право, пьяное чудовище», «В моем качаются мозгу». Всеми этими замечаниями (может быть, на три четверти надуманными) я отнюдь не пытаюсь очернить хорошее и в целом довольно удачное стихотворение, но не могу, однако же, не отметить некоторые недочеты, каковыми они видятся мне.      

       Итак, покончив с буквоедским критиканством, отвечу прямо на поставленный вопрос и не утаю того, что «Незнакомка» написана четырехстопным ямбом, с дактилическими рифмами в нечетных строках (следовательно, это все-таки не «чистый» ямб) и мужскими рифмами в четных; характеризуется двухчастной композицией, причем каждая часть, имея значение сама по себе (да и как же иначе?), в соединении с другой частью приобретает как бы новые оттенки. Так, например, прочитав строфу: «И, медленно пройдя меж пьяными...», отчетливо припомним описание их в предыдущих строфах первой части, – от этого весь образ станет гораздо ярче, нагляднее, многограннее.

       Можно сказать еще кое-что о блоковском стихотворении с позиций анализа его формы, но вроде бы сказано уже вполне достаточно, поэтому перейду к рассмотрению «Незнакомки» с точки зрения содержательного наполнения.

       Основная идея стихотворения, кажется, состоит в том, чтобы острее показать глубокий и резкий разлад между неприглядностью окружающей автора действительности и его поэтическими мечтами, его творческим сознанием, способным в некотором отношении преображать реальность, становиться выше безрадостной констатации действительных фактов. Эта идея была, конечно, многократно разработана и ранее, она получила активное развитие у символистов, стала для них одной из центральных, главных, определяющих. Очевидно, что и сам Блок, во время написания «Незнакомки» всецело разделявший программные установки символизма и охотно пользовавший средствами из арсенала его художественного метода, не мог не затронуть этой темы, – и надо сказать, что его обращение к ней оказалось эффектным и впечатляющим.

       Чтобы не плодить общих фраз, обращусь непосредственно к стихотворению. Здесь идея разлада «мечты и жизни» показана имеющей реальные, бытовые корни, т. е. авторское воображение, пересоздавая окружающее, отталкивается от действительно факта – появления Незнакомки, и это почти случайное обстоятельство, тем не менее, внезапно дает мощный импульс излияниям лирических чувств сочинителя. С этого места сразу же начинается неудержимая патетика, типично по-символистски «затемненная», так что отнюдь не всё и не до конца ясно и понятно; но это в полной мере искупается великолепной поэтической формой, в которую искусно облечены восторженные авторские восклицания.

       В итоге от чтения блоковского стихотворения остается более чем благоприятное впечатление, так что по крайней мере в этом плане художественный эффект поэтического текста прицельно срабатывает. Да и заинтригованному любознательному читателю предоставляется отличная возможность вдоволь поразмышлять над неожиданным парадоксальным утверждением («Я знаю: истина в вине»), которое, казалось бы, начисто отвергалось всей первой частью текста, но вдруг стало по-своему убедительным, хотя и нелогичным выводом из второй части. Однако, как сформулировано совсем другим литературным классиком, это могло бы составит тему нового обстоятельного повествования, а теперешний наш короткий рассказ благополучно окончен.

       18 декабря 1989