Семейные хроники. Юрий. Волгодонск 1959-61 гг

                Семейные хроники. Юрий. Волгодонск. 1959 - 1961 годы
   
     То лето 1959 года было как в сказке.  Мы обустраивались  на новом месте.  Отец с присущей ему энергией и энтузиазмом отдавался работе.  Он был начальником строящегося вспомогательного корпуса. Мать  также с удовольствием погрузилась в домашние заботы по обустройству новой квартиры - занавески, шторы, постели и другие вещи домашнего уюта. Ну а я  познакомился и подружился с детворой нашего дома.  В квартире над нами жил Славка Федотов. Мы сразу сдружились. Черноволосый, смуглый, щуплый с толстыми губами  и ослепительными белками глаз он напоминал негритёнка Максимку из одноименного фильма, который мне очень понравился, потому что там  кроме симпатичного Максимки присутствовали мои любимые парусники.  Хоть он и был  на год моложе меня,  но выделялся острым деятельным  умом. Он приехал с матерью из Калининграда и рассказывал мне много всякой интересной всячины об этом городе.  Отец у него был неродной,   очень хороший  образованный  и много знающий человек.  Он, видимо,  много интересного рассказывал Славке, который  просвещал в свою очередь меня.  Вначале мы вместе обследовали наш двор, который фактически  был двором целого квартала. Возможно по замыслу архитекторов в будущем он должен будет превратиться в сквер , но пока там находились длинные одноэтажные механические  и деревообрабатывающие мастерские   и склады. Простояли они ещё лет пять.
       Жизнь моя  забила ключём. Мы ходили со Славкой на дамбу и на  пляж. Купались вволю и учились плавать.  Через месяц я уже  сносно плавал «сажёнками». Впрочем, в то лето там никакого пляжа  ещё не было. Просто вдоль дамбы  образовался  довольно большой залив, который люди облюбовали для купания. Берег и дно там были глинистые. И только на следующий год залив расширили, углубили и разгрузили большую баржу песка. Через какое-то время там появилась лодочная станция, и мы в складчину брали лодку и уплывали из залива в сторону порта и бесились в воде.  Но это было позже, когда наша ватага пополнилась ещё несколькими пацанами, в числе которых были мои лучшие друзья детства и юности близнецы Леша и Вова Сеничевы.
 
 Славка любил рыбалку. Отчим его накачал всякими рыболовными премудростями, и он блистал  рыбацкой эрудицией. Я же иногда  ходил на рыбалку вместе с ним в качестве зрителя и, если хотите болельщика. Кстати на  рыбалку ходили туда же, на залив, где  купались, поэтому наша рыбалка, когда клёв кончался, естественным образом перетекала  в купание. При этом прикормка в виде  обломанного и засохшего шматка хлеба, остатков  несолёной перловки и даже макухи поедалась нами без остатков. Добыча у Славки, несмотря на его познания, в рыболовном  искусстве,  была не ахти, но помню, как однажды он поймал  на «закидушку»  крупную тарань. Как-то он выдумал  новый «прогрессивный» способ добычи рыбы и решил его испытать на практике. Я, конечно, принял  посильное участие в эксперименте, но научным руководителем был Славка.  Он взял  бутылку из под шампанского, пробку и соломинку. В пробке проделал сквозное отверстие  и вставил туда соломинку.  В бутылку   насыпал мелких кусочков карбида и плотно заткнул её пробкой  с соломинкой.  Карбид  это такая штука, которая сейчас не используется. Раньше на нём работали сварочные аппараты.  Сухие, казалось обыкновенные  камни,  но стоит их залить водой как они начинают шипеть, пузыриться и загораются синим пламенем, если бросить на них горящую спичку.  Мы  добывали карбид в мастерских, вернее у мастерских, о которых я здесь уже упоминал. Короче понятно – при соединении с водой  карбид разлагается с выделением  большого  количества горючего газа.  Вот мы со Славкой и с этой   бутылкой, нашли  возле залива озерцо, где была рыба. Бутылку бросили в воду. По замыслу Славки, через соломинку вода  должна активизировать  карбид, газ - наполнить бутылку,  которая  должна была бы, как Славка предполагал, взорваться и оглушить рыбу. Нам осталось бы, как мечтал Славка,  только её собрать.  Что-то   не сложилось в Славкиных расчётах. Газ выходил из бутылки через соломинку и никакого взрыва не последовало. На этом наши эксперименты бесславно закончились.
     Город Волгодонск на самом деле оказался таким маленьким,  немногим больше  посёлка  Шахтинской ГРЭС, где мы прожили  почти 6 лет. Я то в мечтах рисовал  свой будущий город большим, светлым  с многоэтажными домами.  Он станет таким, но спустя десятилетия. Зато всё здесь было рядом – магазины, парк, дом культуры с кинозалом, школа. Вот только до моря  надо было идти минут   двадцать, хотя , если поспешать можно добраться и за 15. Надо перейти улицу Ленина – главную улицу города  -  свернуть направо в переулок Донской, выйти на Морскую, пересечь  лесополосу  из зарослей лоха серебристого и выйти к базару. И сейчас там рынок, но тогда  вдоль дороги стояли несколько деревянных магазинчиков, а за ними прямо на земле несколько торговых рядов.  На базаре частники продавали много разной рыбы – свежие сазаны, лещи, сомики, таранка, жерихи, и  было много вяленой рабы – лещи и подлещики,  таранка и чехонь.  Мать часто приносила с базара  вяленую чехонь. Она была  дешёвая, и выбор был большой.  Была жирная и в меру крупная. К ней варили картошку  и наедались. Правда, потом мне она приелась, и я выражал недовольство: «Опять эта рыба, надоело…». Да и свежую жарили частенько. Рыбы в море и на Дону было очень много. Правда в тот год прошедшая зима была  суровая, и много рыбы  заморилось подо льдом.  Всё лето  на дамбу  волны выбрасывали  громадные туши  рыб, которые разлагались, и  повсюду стоял специфичный  запах протухшей рыбы.

     Мы проходили вдоль базара  и там, где он кончался, сворачивали к плотине. В месте, где сворачивали, в базарные дни по  воскресеньям частенько   видели  несколько больших верблюдов. Конечно, мы останавливались и глазели на них. Они жевали сено.  Вот там то я впервые увидел  настоящего живого верблюда. Экзотика! Дальше мы пересекали железную дорогу и выходили в поле.  Сейчас там     всё застроено дачами. Тогда же в полукилометре или даже ближе мы видели плотину. На обозримом участке она   быстро уменьшалась и сходила на нет. Мы шли не прямо к плотине,  а наискосок к тому месту , где она была довольно высокой – метров 5 – 6. Поднимались по довольно  высокому откосу   и выходили на гребень плотины. С той стороны, откуда мы шли, плотина на вид казалась невзрачной, не впечатляла, но, когда поднимешься наверх и покрутишь головой, дух захватывало от всего обозримого. Правда, чтобы полнее  воспринять панораму, надо было пересечь железнодорожное полотно и бетонную   автодорогу , проходящие по гребню дамбы на всей её протяжённости от Волгодонска  до Цимлянска (14 км) и  взойти на бетонный парапет гребня дамбы.
     Когда я в первый раз вышел на эту точку обзора, то завис  над  этим   непонятным, впечатляющим, но  жгуче интересным и прекрасным миром, созданным  умом и руками человека. Как на ладони, он предстал перед моим  жадным взором. Это уже потом меня отец  просветил, что на самом заднем плане этой  монументальной картины возвышался небоскрёб  элеватора с обоймой громадных  цилиндров, в которых хранится зерно.  Кстати, Волгодонский элеватор имел собственные специально оборудованные причальные стенки для  погрузки зерна  на  суда, то есть  зерно отгружалось по железной дороге и водным путём на север.  Слева от элеватора - нагромождение  двух-трёхэтажных домиков, складских цейхгаузов и  множества подъёмных кранов со  странными цаплевидными стрелами. Они казались игрушечными рядом с громадой  элеватора. Это Цимлянский грузовой порт, там же располагался небольшой, но  удобный  и красивый  речной вокзал. Средний план, если так можно выразиться,  представляла водная гладь. Пространство это было внушительное, хотя были прекрасно видны его пределы. Недалеко от порта,  на якорях стоял  с  десяток разных судов. Славка, который раньше меня приехал в Волгодонск, пояснил, что это место называется Цимлянский рейд,  там суда ожидают своей очереди для разгрузки в поту или шлюзования. Слева видны сооружения оросительного канала, чуть дальше грандиозные врата 14 шлюза судоходного канала, первые тринадцать шлюзов далеко отсюда, там, где непосредственно Дон соединяется с Волгой. У нас в Волгодонске 2 шлюза – 14 и 15-ый. Внизу под  нами  залив, где мы купаемся и ловим рыбу.  Купаться можно и на самой дамбе, что мы иногда и делаем. Там можно загорать на горячем бетоне, но заходить в воду не так просто. Бетон на кромке воды покрыт водорослями и потому скользкий.  То тёплое лето  1959 года для меня было богато на новые знакомства,  новые впечатления и познания.   
   И вот    шестьдесят  один  год спустя,  4 сентября 2020 года я вернулся на точку, с которой   впервые  любовался этой панорамой. И что же я вижу?    Вот почему так происходит? В детстве я рос и взрослел среди  множество красивых вещей, таких как  великолепный лужок в пойме  чистого, бойкого ручейка, пересекающего усадьбу  деда Парфентия в Шахтах;  красивый, ухоженный громадный парк на полянках которого  серебряным колокольчиком  звенели сладкие деньки моего раннего детства; хитроумная гидротехническая система   ставов, каналов и плотин  Шахтинской ГРЭС;  неописуемой красоты речушки, озерца, лес, полянки и пляжи Каргальской Дачи на Дону и , наконец, упомянутая выше панорама.  Так вот, когда я возвращаюсь в эти  места многие годы спустя, то вижу лишь развалины, запустение и деградацию: ручеек вместе  с лужком превратились в вонючее болото.  В  парке  ГРЭС  всё разрушено - и фонтаны, и площадки, и кинотеатр  и асфальтированные аллеи, на месте цветников бурьян по пояс - он одичал и превратился в помойку. Каналы  гидрокомплекса элетростанции пересохли, ставы обмелели и заросли камышом.  На Каргальской Даче речушки   превратились в канавы мутных сточных вод рисовых чеков, озёра обмелели и заросли камышом и тиной, полянки покрылись сорным бурьяном, прекрасные донские пляжи ушли под воду и загрязнились. Та же участь  запустения и уничтожения  постигла и то, чем я любовался и восхищался в1959 году – развал, запустение, и никакой панорамы уже нет. Печально.
      В нашем дворе было много детворы  9-12  лет.  Мы постепенно узнавали друг друга, но дружили по домам. В нашем доме № 16 кроме Славки жил ещё  Саша Евтушенко и Сергей Казаков. У Саши был полиомиелит, и он прихрамывал на одну искривлённую ногу. Лето он проводил дома с родителями, а когда начиналась учёба уезжал  в  специальный интернат в Крым, где он учился и его лечили. Отец у него был военный, работал в городском военкомате. Саша был умным и способным парнем, особенно что-то  мастерить руками.  Сергей Казаков  блондин, на пару лет моложе меня, сразу получил кличку Белый. Много лет спустя уехал в Америку.
     Немного погодя к нашему дому стал захаживать  мой одногодок с другого, даже не соседнего дома – Толик Костенко. Получил не очень благозвучную кличку Костыль. Мне он не понравился своей назойливостью, какой-то взрослостью и недетской хитростью, хотя всю его хитрость я видел, но никогда не говорил ему об этом.  Но с другой стороны он многое умел делать своими руками. Так он построил по чертежам  деревянную  модель шагающего экскаватора, которая и ходила и  выполняла  действия с  ковшом. Конечно, после этого его авторитет в моих глазах значительно вырос.  Мне нравилось мастерить разные  штучки, но у меня они не особо получались. Впрочем, художественное выпиливание лобзиком у меня получалось неплохо.  Так вот следующим летом, когда   пацанву города  обуяла страсть  мастерить самокаты на подшипниках - поветрие такое было, Костыль помог мне сделать  такой самокат.  А себе он смастерил чудо - самокат с люлькой.  Сейчас в моду вошли самокаты. Катаются на них все от мала до велика.  Не знаю, кто придумал самокаты, но в далёком 1961 году волгодонская пацанва  уже разъезжала на самокатах собственной постройки.   Вкратце, конструкция того самоката была такова. Две короткие доски соединяются  под углом  80-85 градусов. Горизонтальная  доска чуть длиннее  вертикальной. В горизонтальной доске на свободном конце выпиливается паз. В этот паз крепится  подшипник насаженный на деревянную ось. На вертикальной  доске  имеются  две петли из катанки.  Первый сборный узел готов к сборке.  Далее изготавливается рулевая доска. Она на четверть длиннее вертикальной и имеет такие же  две петли, как и на вертикальной доске. К верхнему торцу рулевой доски   прибивается собственно руль. В нижнем торце  вырезан паз, в котором крепится   подшипник, как и  на горизонтальной доске. И ещё нужен крепкий  металлический  шток,  один конец которого загнут с одной стороны  под прямым углом.   Теперь  надо  собрать. Рулевая доска навешивается на петлях  с помощью штока.  Самокат готов. Минимум усилий и материалов.  В то время проблемой было достать  подходящие подшипники.  Такие самокаты хорошо ездили по асфальту. Правда шум от них был страшный, особенно, когда ехала целая ватага самокатчиков. 
       Так вот упомянутый выше Костыль умудрился  смастерить  самокат с люлькой. Ездило это чудо конечно, не очень, но зато как было интересно.   К тому же, Костыль прожил в Волгонске уже пару лет и всё знал. И мы как-то потихоньку сдружились. Отец у него работал на стройке прорабом, мать штукатуром. Он приходил к нашему дому, иногда я ходил к нему. Когда мы играли в футбол, он всегда становился на ворота, бегать в поле не любил  и играл плохо. В квартире у него были паркетные полы, и родители поручали ему  натирать пол мастикой. В то время паркетные полы не покрывали лаком, потому раз   в неделю или две  приходилось их натирать специальной мастикой  с приятным запахом и растирать до блеска специальной щёткой. А это  довольно трудоёмкий процесс. Так вот Костыль приглашал меня к себе, якобы что-то делать, но потом вспоминал, что  родители  ему наказали натирать паркет, и принимался за работу.  Мне же предлагал, мол, давай по-быстрому натрём и пойдём купаться. Пару раз я попадался на его хитрость, но потом до меня дошло, что он меня использует, и стал к нему охладевать.   
      Раскол усилился после начала учёбы в школе.  Первого сентября оказалось, что мы попали в разные классы. Он в 5-б, а я в 5-г. Причём ещё оказалось, что 5-б будет изучать  английский язык, а 5-г – немецкий. Я ж для себя категорически решил изучать английский, потому я самовольно перешёл в строй 5-б класса, чтобы изучать английский. Однако,  учителя заметили мою наивную попытку самому решать свою судьбу и, несмотря на мою  страстную  попытку доказать им , что  я хочу  изучать английский, вернули меня обратно.  Так в самом начале моей сознательной  жизни, когда я попытался   самостоятельно принимать важные для моей последующей жизни решения, государственная машина  безжалостно проехалась по мне.
     Господи!  Как  впоследствии  я намучился  из–за этого  немецкого! Ведь  толком я не изучил ни немецкий, ни  английский и, страдая от незавершённого немецкого, когда пытался наверстать английский,  вспоминал   тот день 1 сентября 1959 года. И только испанский, который я изучал с азов и до самых сложных форм Subjuntivo,  освоил сносно в солидном для языка возрасте в 28 лет и даже работал профессиональным переводчиком  испанского языка в 1977-78 годах  на строительстве электростанции Мариэль  под Гаваной.
     Зато, в тот день судьба преподнесла мне подарок в виде двух братьев- двойняшек, которые стали моими друзьями детства, юности и всей жизни. Я их сразу  заприметил. Два симпатичных  высоких пацана-блондина были, как мне  тогда показалось, неразличимо похожи друг на друга. Они тоже  неотрывно наблюдали за мной , пока не подошла очередь нашего класса зайти в школу. Я сразу вспомнил  своих друзей в Шахтах Славку и Валеру  Булатниковых. Прошло три месяца, как мы расстались, и я скучал по ним. Они тоже были двойняшками, и посторонние люди их не различали, а я удивлялся: «Ну как их можно спутать, они ведь такие разные». Я вспомнил, что как хорошо иметь в друзьях братьев-двойняшек, но они, как это не печально, стали, что называется «отрезанный ломоть». Мы зашли в класс и я оказался за одной партой  с одним из этих высоких блондинов, а его брат сидел у нас за спиной. Отлично! Из переклички я узнал, что  имя одного Владимир, другого Алексей, а фамилия их Сеничевы. Они же узнали моё имя-фамилия. Оказалось, что они живут на квартире в переулке Пушкина и - о чудо!- через пару недель после начала занятий в школе они переезжают в наш двор  в новый дом, где им предоставили квартиру.  Пусть они стали жить не в нашем доме, но зато мы учились в одном классе и теперь живём водном дворе. Конечно, мы сдружились,  и они вошли в пацанячью ватагу нашего дома. Так первое сентября  и иностранный язык развели меня с Костылём  и  свели с братьями Сеничевыми. К сожалению,  сегодня их уже нет на этой земле – Алексей скоропостижно скончался 18.12.2011г., а с  Володей я простился несколько дней назад, он ушёл 3.09.2020г.  Я им благодарен за верную дружбу, которая длилась с тех дней 1959 года всю их жизнь.
     Конечно, даже после начала учёбы Костыль частенько приходил к нашему дому, но всё реже, хотя он считал себя членом нашей ватаги. Но после одного случая я вообще перестал считать его даже своим приятелем и объявил ему полный бойкот. Как-то  мы шлялись вокруг мастерских, которые постепенно переводились в соседний квартал, так как в  нашем квартале все дома были построены и заселены.  Наткнулись на обломки плит теплоизоляции, изготовленных   из торфа. Мы слышали, что торф является хорошим топливом и на нём работают даже электростанции.  Мы решили проверить. Костыль порылся в карманах и вытащил коробку спичек, вообще- то запрещённый предмет  для детворы. Считалось, что  если у кого-то из детей есть спички, то значит он  может поджечь что угодно и  даже курит в потай, короче, плохой мальчуган. Зажгли мы  кусок торфяной плиты, он изрядно  задымил, чем привлёк внимание  кого-то из взрослых. Мы разбежались,  огонь взрослые затоптали.  Я не придал никакого значения этому инциденту, мало ли нас  гоняли взрослые по разному поводу.  Вечером я вышел гулять. Возле нашего дома никого из ребят не было. А вот возле подъезда Костыля на лавочке я увидел его.  Я потихоньку направился к дому Костыля. Возле дома на меня неожиданно накинулись  женщины: «Вот он явился,  Толя, не водись с ним, с  этим хулиганом!  Поджигатель, у него небось и сейчас спички в кармане, проверьте его!  Костыль при этом сидел с ангельским видом на своей неандертальской морде. Это не преувеличение, голова его, не имеющее шеи, как  у снеговика, посаженная прямо на туловище, действительно была  по меньшей мере неприятной. Я понял, что Костыль выставил меня главным виновником происшествия с торфом. Конечно, он не ожидал что я, лёгок на помине, ничего не подозревающий, предстану  перед  ним как раз в момент его вранья. После слов какой-то бабки: « Геть отседова , фулюган и не подходи до нашего дому!»  Я повернулся и обиженный до слёз несправедливостью, бегом побежал к своему дому. Я написал  «до слёз», и это не  литературная гипербола. Я спустился в подвал нашего дома и  там, в темноте и уединении дал волю слезам. Подошёл отец - откуда он узнал? - и начал  меня успокаивать.  Пока я ему жаловался, сам успокоился и решил, что с этим  подлым орангутангом  надо завязывать.  И завязал. Он приходил к нашему дому, я его гнал, он снова приходил. Потом мне надоело его гнать. Он приходил и смотрел, как мы играем и,видя, что его не принимают, уходил.  Он стал шофёром на грузовике. Когда, я уже студент Московского энергетического института, узнал об этом, подумал, что не иначе стал шофёром, чтобы «колымить», как это похоже на того Костыля из пятого класса.  Хитрость это ум дураков. Этот случай многому меня научил, но, господи, сколько у меня в жизни было таких   «костылей», сколько я по своей наивности сделал им добра и сколько от них получил в лучшем случае черной неблагодарности.  Все знают  народную мудрость: « Не делай добро, не получишь зло», я, правда, с возрастом   остановился на другом постулате: « Не просят - не помогай, а попросят - помогай  но не в ущерб себе.»  Жертвы никто не оценит и забудет на следующий день.
     Первого сентября 1959 года, когда я пришёл в новую школу после переезда в Волгодонск, меня мучила ещё одна проблема. Я даже из-за этого боялся идти в школу. Сегодня это кажется смешным, но тогда…  Где-то  в середине августе  мы с друзьями  маялись дурью бросали  друг в друга камешки. Не со зла или драки, просто ради забавы.  И оказались  между  торцами двух соседних домов, один из которых был мой №16. Расстояние между домами метров  десять. И вот я случайно  попал в окно соседнего дома. Камешек был маленький, да  и бросал я его не сильно. Камень хоть и не разбил стекло, но звук произвёл сильный.  Что должен делать нормальный пацан  в  этом случае? Правильно, бежать с места преступления. Я же почему-то остался стоять, как  завороженный. Ну, во-первых, стекло то не разбилось, даже не треснуло, во-вторых,  в квартире могли и не услышать, там может никого и не было.  Напрасно я так размышлял, надо было бы срочно уносить ноги.  И тут открывается окно, в окне не старая тётка со светлыми пышными, но изрядно растрёпанными волосами.  И на меня, мол, такой–сякой, у меня ребёнок спит, а ты. . . Ну ладно, думаю, это не страшно получил, что заслужил. Но здесь она выпалила то, после чего я сильно пожалел, что не убежал сразу:  «Вот придёшь в школу  я тебе покажу. . .»   Пацан, живший в том подъезде, подтвердил, что да, она преподаватель в школе №, куда неделю назад я записался.

     Я опечалился мыслью: «Ну вот, ещё не разу не ходил в школу , а уже испортил отношения с учительницей».   Этот случай не давал мне покоя весь август, и единственно на что я надеялся было то, что она не будет преподавать   моём классе. И когда я пошёл в школу 1 сентября 1959 года, я думал об этом и переживал. Когда нас построили по классам перед крыльцом школы,  после моей попытки перейти в класс Костыля, я начал следить за учителями, которые группой толпились на просторном крыльце школы, увенчанном по углам двумя большими шарами, диаметром около 80 см. Пока, слава богу, я не видел среди них ту, которую всерьёз опасался. Уж было я успокоился, ведь торжественная процедура уже закончилась и нас должны были заводить в классы. И в  этот момент из дверей школы  выскочила  высокая молодая женщина с папкой в руках. Видно было , что она спешила и подоспела как раз.  Её выдали светлые пышные волосы, но теперь они были аккуратно уложены.  Она, она!  Нарядная и взволнованная,  она была даже красива. У меня ёкнуло сердце. Теперь у меня осталась   единственная надежда на то, что всё-таки пронесёт и не она будет моим классным руководителем. Не пронесло, всё сошлось самым худшим образом. Когда подошла очередь нашего класса, директор объявил: 5-Г класс  классный руководитель Немчицкая  Нелля Павловна. Приехали!  Но все мои детские волнения, переживания и опасения были напрасны. Она или забыла об этом случае, или не узнала во мне того хулигана, кто кидал камни в её окно, или просто не подала виду. Она была замечательной классной и  хорошим учителем истории, чем-то похожая, но только не внешним  видом, на мою первую  любимую  учительницу Богачёву Марию Михайловну, у которой я учился  в Шахтах с первого по четвёртый класс.
      Здесь надо сказать, что в тот год был очень большой приток в школу  новых  учеников. В городе массово строились жилые дома и соответственно число жителей  резко увеличилось. Наш 5-Г класс был полностью сформирован из приезжих, как , впрочем,  и 5-В, и 5-Д. То есть участь новичка мне не грозила, ибо все были новички. Все знакомились друг с другом,  притирались и разбивались по ранжиру, который существует в каждом  детском коллективе. Ну, а я обрёл  верных друзей в лице братьев Сеничевых. Школа №1 была довольно большой и красивой, но всё равно не хватало места для занятий. Потому младшие классы учились в другом месте. Да и старшие учились в две смены. На следующий год на окраине города началось строительство большой новой  школы №7. В первой  школе я отучусь 5 и 6 класс, в новой  также 2 года - 7 и 8 класс. Окончив восьмилетку  в 1963 году  я поступлю   в Шахтинский энергетический техникум, и моё детство закончится.
     Но это произойдёт позже, а пока  началась моя учёба на новом месте  в новой для меня школе, в 5-ом классе.  И здесь  возникли первые трудности в учёбе.  Первые   4 класса мне дались очень легко, потому я не приучился  к труду во время учёбы. Более того скажу , учился я без интереса, мне было скучно и тоскливо на занятиях, где учительница растолковывала то, что, как мне казалось и так было ясно. Все учебники, начиная с букваря, я прочитывал сразу и терял к ним интерес. Я много читал разных книг, причём даже взрослые, поэтому писал я грамотно. А вот сам процесс писания я терпеть не мог, особенно, домашние задания. Но больше всего я не любил уроки чистописания, главной задачей которых было учиться красиво писать и которые проводились по специальной покупной тетради или даже учебника под названием «прописи». Словом , учился я на отлично, не прикладывая особого к этому труда. И конечно тогда я был, в общем, тщеславным пацаном, в мыслях не допускал, что кто-то может учиться лучше меня, читать, рисовать, решать примеры и задачи, отвечать на уроках , бегать быстрее меня, прыгать дальше и выше, и это было на самом деле, хотя никаких особых усилий  я к этом у не прикладывал, короче, я  забронзовел и почивал на лаврах, что, как учит история, хорошим не кончается.   Учительница, которую я любил, Мария Михайловна Богачёва, возможно, всё это видела и понимала.  Дело доходило  до того, что я жалуясь на головную боль, отпрашивался    у неё с урока, хотя на самом деле никакая голова у меня не болела, просто я не мог вытерпеть  тоску сидения за партой.  Я врал  любимой учительнице  самым наглым образом и сегодня каюсь.
 
     И вот новые незнакомые учителя,  и не один учитель, а по каждому предмету свой.  Первые проблемы у меня возникли с немецким языком. Так первый раз я пожалел о том, что попал на немецкий, произошёл гораздо раньше, чем об этом я говорил выше.  Немецкий язык нам  преподавала некто Богданова Валентина Николаевна, как видите, я до сих пор помню её имя.  Она и на вид выглядела грозной - баба Яга в молодости.  Нет, она была по-своему даже красива - лет 30 с небольшим, пышные светлые волосы не умещались на голове,  пышногрудая  с голубыми глазами,  но, увы, нос  всё портил – большой и крючковатый  делал  лицо её немилосердно хищным.   С первого урока она взяла нас в оборот, вела занятия   жёстко, не прощая никаких наших промахов и ошибок. А когда дело дошло до падежей, немецкий  для меня, да и для всех остальных   превратился в ад.  Если она кого-нибудь поднимала, и он начинал сбиваться, она как орлица, а у неё и нос был орлиный, крючковатый,  набрасывалась на свою жертву и терзала её на страх окружающим. Несколько раз и я попадал в её когти, хотя вроде знал, но она сбивала с толка и не давала спуску.  И вот  после 4-лет пребывания  на Олимпе она опустила меня к его подножью.  И я понял, что немецкий для меня проблема, начал учить наизусть эти немецкие падежи, но и это не особо помогало. Потом она помягчела и стала более  терпимой к нашему немецкому. Четыре года я учил немецкий в школе, и больше к нему не возвращался.  Недавно  для интереса проверил, сколько я помню немецких слов. И насчитал больше сотни, не считая  всяких стишков типа:  «Роте фане, роте фане! Хойте ист дер эрсте май…», а также кучу разных полезных фраз. И, знаете, один раз в жизни мне пригодился  крепко спящий  где-то в глубине моей памяти  недоделанный немецкий.  Август 1974 года. Студенческая группа МЭИ возвращается из Югославии. Нас пригласил Будапештский технический университет в гости. Сутки мы крутились по Будапешту, посещая разные мероприятия, достопримечательности венгерской столицы.  Отъезд вечером, и мы с товарищем  вдруг обнаружили, что у нас остались форинты, надо их срочно отоварить. Побежали в ближайший универмаг, а он уже закрывается, внутри посетители ещё есть, а снаружи не пускают. Мой товарищ  попытался объясниться на английском,  но его не поняли. Что делать? Дай–ка , думаю, вспомню свой немецкий. Заговорил - поняли и  пропустили, на что я уже залихватски: «Данке щёин!  Сервус». Сервус - это уже на местном диалекте.  Пришлось правда ещё в отделе объясняться. Потратили наши форинты. И вот тогда я вспомнил свою учительницу немецкого, не даром она меня гоняла в своё время.

     Так в борьбе с немецким и немкой продолжался мой первый учебный год на новом месте. Дела домашние тоже шли своим чередом.  К нам гости не замедлил появиться мой крёстный дядя Ваня. Младший брат отца Иван Парфентьевич Линник.  Ему , конечно, нетерпелось посмотреть на Волгодонск, а главное, на Цимлянскую плотину, Цимлянскую ГЭС, гидросооружения судоходного канала. Тогда эти вещи были ещё на слуху. Отец водил нас с дядькой , где было  можно и рассказывал, что сам знал. Мне тоже было интересно. Под впечатлением этого я даже сочинил стихотворение. Да, ещё в Шахтах  где-то в третьем –четвёртом классе я сочинил несколько стишков. Среди них     «Осень», «Весна» и другие . Кое-что чудом сохранилось, потому что на память я их не помню.   Два из них я выложил на Проза.ру. Одно коротенькое – без изменений,  другое  «Весна» пришлось основательно переработать.  Так вот моё новое стихотворение звучало так: 
"Раскинулись воды Цимлянского моря,                Вдали завиднелась  Цимла.                А рядом со мной  Волгодонск-новостройка,                Город героев труда".
Как видите, рифмы нет, а звучит складно. Это был образчик махрового соцреализма  моего пошиба, ведь воды Цимлянского моря  действительно  раскинулись,  а Цимла  на самом деле  виднелась, и Волгодонск был совсем рядом, а вот героев труда я, видимо, почерпнул из   газеты или уличного лозунга-транспаранта.
      Стих мой понравился отцу и дяде Ване.  Дядя Ваня в тот приезд , помятуя о том, что  я был страстным  любителем книг, купил и подарил мне книгу Шолома Алейхема  «Счастье привалило».  Почему именно эту не знаю, не думаю, что он был поклонник этого еврейского писателя. Скорее всего, другой книги в продаже и не было. Из этой книги   я узнал про каких-то  евреев, чудоковатых бедных людей. Я не подозревал, что евреи везде, что они рядом, и  что они не такие уж жалкие и бедные, как в произведениях Шолома Алейхема.  К слову сказать,  где-то в мае того года в Волгодонске произошёл трагический случай.   Утонул директор строящегося  Волгодонского комбинаты синтетических жирозаменителей Альтерман.  Об этом мне рассказал отец значительно позже.  Отец был очень высокого мнения об Альтермане, как руководителе и инженере. Причём Альтерман совмещал две должности -  начальника стройки и директора комбината, и дела у него шли прекрасно. Сейчас -то я понимаю, что Альтерман был евреем,  а если еврей «дорастает» до поста руководителя, то обычно это блестящий руководитель.  Отец  у меня был украинцем, но всегда гордился, когда его принимали за еврея, считая это признанием его способностей, а он  и на самом деле был очень энергичным и способным инженером.
  Так вот  в Волгодонске проводилась   научная конференция  по синтетическим жирам и спиртам. Присутствовали  на ней специалисты из Москвы, а также иностранные гости.   Подготовкой такого важного мероприятия руководил   сам Альтерман.  Отец рассказывал, что  перед началом конференции   Альтерман  предупредил всех специалистов комбината, что часто после таких совещании бывают несчастные случаи. После успешного завершения конференции Альтерман вместе с семьей  на собственной «Победе» поехал отдыхать на реку Сухую. Там живописные места. Вода в реке чистейшая, много рыбы.  Несмотря на название,  река эта глубокая и довольно широкая, имеются там высокие берега.  Вот на таком месте и поставил свою «Победу» Альтерман. Потом  он, якобы, захотел отъехать подальше от края, но не сумел. Машина  вместе с ним  упала в воду. Её отнесло от берега, и  она начала тонуть.  К несчастью Альтерман не умел плавать. Он сумел выбраться на капот, но не более. Так он трагически погиб на глазах своей семьи. Вроде бы, недалеко от того места  находились рыбаки, но никто не поспешил к нему на помощь.   В то время очень многие взрослые люди не умели плавать.   В тяжёлые военные и послевоенные времена, видимо, было не  до купания, люди с малых лет работали и выживали.  Кстати, река Сухая фактически является  хоть и необычным, но рукавом Дона. То есть она вытекает   из Дона ниже Цимлянской плотины и впадает в него в километрах 50 ниже по течению, образуя  тем самым  живописный остров, любимое место рыбаков.
     Как только нас с сестрой записали в школу, мать устроилась на работу  в райисполком на должность машинистки. Она не работала с 1948 года, больше десяти лет, потому работала с удовольствием. Моя школа находилась рядом с со зданием райисполкома, и я частенько после уроков заходил к ней на работу.  В фойе  величественного  двухэтажного  с колоннами в стиле сталинского неоклассицизма здания райисполкома  располагался  книжный ларёк, и это меня, страстного обожателя книг, конечно, привлекало. Я,  как и в раннем детстве  в Шахтах, когда часами мог стоять в кагизе,  рассматривал все  выложенные на прилавке книги, а некоторые брал в руки и листал, как это делали взрослые.  Как-то меня увидела мама и подошла,  и мы вместе смотрели книги.  Конечно, у меня зароилась  в голове подленькая мыслишка расколоть мать на книжку. А тут и бог, что называется, подсобил. К развалу, откуда не возьмись,  подошёл солидный  немолодой мужчина интеллигентного вида, пролистал  пару книг и, обратив внимание на нас с мамой, посоветовал купить книгу из серии «Литературные памятники» «Апулей». Сказал: «Не пожалеете».  Мама легко поддалась на его рекомендации и купила, а я -то как был рад. Нежданно – негаданно мне обломилась книга. Издание было роскошное и по тем временам  стоило недёшево – 15 руб. Мама получала тогда 300 руб.   Эта книга и сейчас  у меня на полке.  Но, в сущности,  она,  рассчитанная на специалиста по  истории изящной словесности, была скучна для меня и непонятна. «Золотого осла»  я всё-таки прочитал, тем  более там  были скабрёзные сценки,  которые меня, ясное дело, интересовали. «Апологию» и «Флориды», пролистав, даже не пытался одолеть. 
     Отец также со свойственной его характеру  энергией  и  умом увлёкся работой на химкомбинате. После шести лет беспросветного прозябания на должности начсмены пылеприготовительного цеха  Шахтинской ГРЭС  у него появилось широкое поле творческой деятельности.  Комбинат  ещё строился, и он с энтузиазмом, решал технические и организационные проблемы,  занимался изобретательской деятельностью, ездил в командировки.  Вместе с матерью обустраивал новую квартиру. Они с удовольствием приобретали вещи домашнего обихода, ведь шесть лет В Шахтах они не могли себе   позволить маленькие радости  покупать вещи для жизни, все средства уходили на  строительство дома.  Да и зарплата теперь позволяла.
     С некоторых пор у отца появилась и чисто мужская мечта  - мотороллер. Он и меня посвятил в неё, и я представлял, как отец сядет за руль, а я на заднее сиденье мотороллера и мы под  его приятный бархатистый стрёкот помчимся по улице на зависть прохожих. А надо сказать, что в те годы  появилась мода на мотороллеры, и они свободно продавались в магазине культтоваров. Были две марки мотороллеров :   «Вятка» и «Тула». «Вятка была поменьше и подешевле, а «Тула»  была красивее, удлинённая, более мощная. Сиденье у неё было большое, одно для водителя и пассажира, даже пассажиров, ибо двое могли уместиться за спиной водителя.   «Вятка» стоила 3200 рублей , «Тула»   -  4000 руб.  Отцу нравилась «Вятка»,  я ратовал за «Тулу».  После долгих раздумий отец  правильно посчитал, что ему на мотороллере ездить несолидно, да и не практичен этот вид транспорта и начал мечтать о машине. Тем более, у нашего соседа по подъезду  Андрея Иосифовича Хлепитько была «Победа». Как он сумел в те годы  её приобрести, не  будучи большим начальником, неизвестно.  А мотороллеры довольно быстро вышли из моды, и только  знаменитый  трёхколёсный   грузовой мотороллер «Муравей» созданный на базе  «Тулы» долго ещё  сновал по улицам  наших городов и ,как истинный муравей, неутомимо  трудился на благо государства. Давненько я уже не видел  «Муравьёв».
      А машину отец всё-таки купил, правда, поздновато. В году 1974 он стал счастливым обладателем ижевского «Москвича -412», хотя я ему советовал брать «Жигули» первой модели.  То есть повторилась история с мотороллером. «Москвич» был «Вяткой»,   а «Жигули» «Тулой».  Права на вождение он получил, но так и не сумел научиться сносно ездить, а, главное, ездить боялся,  и, если садился за руль, то нервничал и совершал ошибки.  Однажды, при заезде в гараж он врезался правым крылом в угол здания теплосетей.  Крыло ему отремонтировали за два дня, он ещё в горячке  новое купил, но за руль он больше не садился. Надо сказать, что «Москвич» попался отцу  отличный и красивый цвета слоновой кости – быстрый, приёмистый, в управлении хорош. Ездил я на нём, когда приезжал в отпуска и когда вернулся из командировки на  Кубу в 1978 году и до 1980 года. В январе 1980 года я уехал в Раменское и приобрёл  «Жигули» за чеки - валюту, заработанные на Кубе.  Отец ушёл от нас  21.07.1990 г., а «Москвич» мы с сестрой продали в 1994году, когда я вернулся в Волгодонск. Машина прошла около 50 тыс и была в хорошем состоянии. Продали её за 1000 долларов, что было неплохо по тем временам. Деньги пошли на приобретение  квартиры для меня и составили четверть стоимости. Я до сих пор живу  в этой квартире и ,образно говоря,  кухня в ней куплена за отцовские деньги. Быть может, это единственные деньги отца, которые не пропали в огне  перестройки  и вакханалии  проклятых 90-тых годов.
     В конце 1960 года объявили  о денежной реформе. С 1 января 1961 года все цены были уменьшены в  10 раз, но деньги были уже другие. Они были гораздо меньшего размера, что было непривычно. Но меня это не касалось, ибо денег у меня не было. Хотя я кое-что  поимел от этой реформы. Денег у меня не было , но было много мелочи, может несколько  рублей и в основном  медные монеты.  Ведь они ничего не стоили, и я их подбирал где попадались - и на улице и дома. И вдруг прошёл слух, что медные деньги номиналом в одну, две и три копейки остаются в обращении со своим номиналом. Вначале я этому не особо поверил и решил проверить. Как раз мы собрались  с ребятами в кино на «Прощайте голуби» в  кинотеатре «Строитель», что рядом с нашим домом. Я набрал 20 копеек старыми монетами и сунул их в кассу, и, о чудо, мне выдали билет. Так я ещё несколько раз ходил в кино на халяву, пока не кончились монеты. 
     В те годы в Волгодонске ещё не было телевидения, поэтому почти все дети читали книжки. Одни больше, другие меньше. Я читал много ещё с первого класса, как говорили раньше запоем. Правда,  чтение было беспорядочное, я не знал, что надо читать и читал что  попало. Не было у меня рядом человека, который бы направлял  моё чтение, и от этого я многое потерял и это естественно  отрицательно сказалось на моём развитии. Многие знаменитые книги, которые надо было бы читать в том возрасте я так и не прочитал, например, «Трёх мушкетёров».  Мы с братьями Сеничевыми  записались в детскую библиотеку  в Доме культуры .  Сейчас я не помню какие книги я брал в библиотеке, но любил  исторические, фантастику не гнушался взрослыми книгами, если давали. Интересовался книгами о флоте и моряках, которые любил с раннего детства.  Читал военные, например  «Это было под Ровно», «Огненная земля»  Аркадия Первенцева.  Помню с каким интересом мы трое, я, Лёша и Володя по очереди читали  роман Генрика Сенкевича «Крестоносцы», как нам нравился Збышко из Богданца. По приезде в Волгодонск мне исполнилось 11 лет, и родители  подарили  мне замечательную  книгу  Ивана Ефремова из знаменитой  серии  «Библиотека приключений»  «На краю Ойкумены. Звездные корабли». Я читал эту книгу и забывал обо всём.  Эта книга  сильно повлияла на  моё духовное становление и стала и остаётся по сей день  моей  самой   любимой  книгой.  Даже сам вид  её обложки с великолепным рисунком  в традиционной рамке и обрамлении «Библиотеки приключений»  сейчас рождает в душе  целую гамму разнообразных светлых эмоций. Спустя много-много лет судьба меня свела с Григорием Медведевым будущим известным писателем. Он был моим начальником отдела во Всесозном объединении «Союзатомэнергострой», где я начал работать с января 1980 года. Как-то он в разговоре вспомнил эту книгу и сказал, что она произвела на него сильное впечатление.  Конечно, он прочитал её гораздо раньше меня, так как был старше меня  лет на 15.  О Медведеве речь пойдёт ниже.  Вот какие книги надо было читать в детстве, а не « Васёк Трубачёв  и его товарищи».
     Книги я любил, ну а людей которые их писали я боготворил.  Оказалось, что в нашем маленьком городе живут настоящие писатели.  А такой писатель, как Борис Изюмский  написал повесть «Море для смелых» про Волгодонск. Я спросил её в библиотеке и залпом прочитал. Мне она понравилась, хотя ничего захватывающего там не было, но то, что всё действо  разворачивается в моём городе, меня, разумеется, интриговало. Впоследствии Борис Изюмский развил сюжет, написав ещё  две части. Получился довольно объёмный роман под названием  «Девять лет».  То есть, жизнь героев  произведения прослеживается автором    в период с 1953 года по 1962 год.
       Я  знал ещё одного донского писателя, который мне очень  понравился после прочтения его книги ещё в Шахтах в  1958 году .  На моё десятилетие мама подарила мне книгу  Дмитрия Петрова-Бирюка  «Кондратий Булавин».  Изрядно потрёпанная, но не менее дорогая моему сердцу, она   и сейчас у меня на столе.  Я читаю уже  поблекшую  каллиграфическую надпись,  сделанную рукой моей мамы на фронтисписе книги:
 «В честь твоего десятилетия со дня рождения дарю тебе эту книжечку. Твоя мама. 19 августа 1958 года»
 Господи! Вдуматься только – 1958 года!  А сегодня 2020 год. Пролетело 62 года,  и я уже не десятилетний мальчуган, а старикан на восьмом десятке. Как не крути и как не крутись,  «Всё проходит и это пройдёт».
     Так вот, возвращаясь к Петрову –Бирюку.  Как-то отец сообщил мне , что в Волгодонске сейчас находится   известный писатель Петров-Бирюк, который пишет очерки о Волгодонске. Тот самый Петров-Бирюк, книгу которого я недавно прочитал! Ни разу в жизни я не видел настоящего живого писателя, а тут он где-то рядом. Я, загоревшись идеей его увидеть и даже лично поговорить с ним,  начал просить отца отвести меня к нему. Отец был, как бы, не против. Он даже узнал, что писатель живёт в коттедже на улице Советской, но, когда я начинал   настаивать на  визите, отец становился  задумчивым и нерешительным.    «Ну что ты ему скажешь?  Никаких дел у нас к нему нет, а он занятый человек, ведь он здесь не отдыхает, а работает», - увещевал меня отец. Я принялся натужно соображать, что писателю хотел бы я сказать, но ничего  дельного в голову не приходило.  Выходило, что  просто я хотел на него поглазеть, как на слона в зоопарке, и чтобы он  меня удостоил взглядом. Так оно и было на самом деле. И вдруг меня осенило – у меня же есть его книжка, пусть напишет на книжке что-нибудь. Тогда я ещё не знал, что существует такое понятие, как автограф. Да в провинции такого и не было.  Я сразу изложил свою идею отцу, который, к моему удивлению, отнёсся к ней серьёзно и уже не задавал мне неприятных вопросов.    И мы пошли, как на трудный экзамен. Пока мы шли, а идти то  было от силы минут десять,  отец  меня готовил, чтобы я не расстраивался , если нас не примут, мол, он человек занятый, мы идём без приглашения, а это не вежливо  и т.д. Пришли, помялись возле коттеджа.  У меня в руках книжка. А тут ещё незадача. Калитка во двор оказалась запёрта, и нет ни звонка,  ничего. Постояли  ещё немного. Вдруг, дверь в коттедж открылась, и на крыльцо вышла женщина.   Отец обратился к ней, она подошла и, открыв калитку,  вышла к нам. Узнав, что мы пришли к писателю, она нисколько не удивилась, говорит, мол, да приходят к нему читатели, и он принимает, но сейчас его нет, ещё вчера уехал в Ростов, собрал материалы и уехал. Когда вернётся - не известно, не раньше, чем через  месяц. Эх, опоздали на один денёк. Так я и не повстречался с любимым писателем. Много позже я на книжном развале на рынке купил книгу Петрова-Бирюка  «Юг в огне» и с удовольствием прочитал.  Эту книгу я помню ещё по Шахтам, увидел я её в руках деда моих друзей братьев Булатниковых. Об этом написано  выше.       
      Переезд в Волгодонск, где я впервые  увидел  море, каково бы оно ни было, большие корабли, пусть они были речные,  разжёг моё давнее желание стать  моряком. А здесь я узнал, что в школе, где я начал учиться, существует Кружок юных моряков. Долго я не мог найти концы этого кружка, а желание записаться туда было сильным. Как же там без меня? Наконец, я узнал, что в кружок записывает  учитель военного  дела.  Он повёл себя как-то странно, мол, приходи потом  я тебя и запишу.  Я уж, по правде говоря,  начал переживать, что чем-то не подхожу для такого замечательного кружка, возможно ещё мал, всё-таки пятый класс. Там впереди шести – семиклассники, не говоря уж про  старшие классы. Небось, там отбою нет тем, кто желает стать юным моряком. И я   начал   штудировать ту книжицу о парусном  флоте, которую отец мне купил ещё  в посёлке ГРЭС по моей настоятельной просьбе.  Думал, пусть меня спросят о парусном вооружении фрегата, а я им  на удивление так, мол, да эдак.  Я продолжал ловить бедного учителя военного дела, который начал уж было меня избегать,  в коридорах школы с одним и тем же вопросом: «Когда?».  Наконец, он сказал мне: «Приходи завтра и приноси  рубль». На следующий день  он завёл меня в свой военный кабинет, записал в какую-то разлинованную  бумагу, забрал рубль, за который  я расписался в этой бумаге и вручил мне  значок «Юный моряк». Значок был красивый – круглый, посередине большой золотистый якорь на синем фоне в обрамлении пионерского галстука, а сверху на черном фоне золотыми буквами надпись «Юный моряк». И больше об этом кружке я ничего не слышал. Теперь то я понял, что кружок этот существовал на бумаге, а чтобы я больше его не досаждал он мне выдал значок,  и я был этому несказанно рад, ибо приобщился к морскому братству. Потом мне родители купили   настоящую тельняшку. Она была мне велика, и мать подогнала её под меня. А летом 1960 года я форсил перед старыми поселковыми друзьями в Шахтах в тельняшке под пиджаком, на лацкане которого красовался значок «Юный моряк». Ох любил я тогда пыль в глаза пустить! Судьба уготовила мне исполнение моей детской мечты  стать моряком. Я им стал, правда всего лишь на три года, но и этого было вполне достаточно, чтобы впоследствии написать целую книгу повестей и рассказов  о флоте и флотской службе. Кстати,  изданием  двух книг исполнилась ещё одна  моя мечта  стать писателем и написать толстую книгу.  Пусть я не стал известным писателем, но книги всё-таки написал, издал и они продаётся, значит то, о чём я мечтал, исполнилось. Грех мне жаловаться на судьбу и фортуну.   
   
     В пятом классе, наряду с запойным чтением книг у меня появилась ещё одна страсть – прослушивание  детских радиопередач.  С Шахт мы привезли  радиоприёмник  АРЗ. Работал он хорошо и   ловил  на средних волнах все московские радиостанции. Но у него были только диапазоны  средних и длинных волн. Да и выглядел он примитивно, потому  отец заказал в Посылторге  большой радиоприёмник с проигрывателем виниловых пластинок – радиолу «Комета».  Она ловил  короткие  и даже ультракороткие волны, а, главное, выглядела роскошно – белые клавиши  переключателя диапазонов, громадная шкала с подсветкой, регулятор тембра. Внутри два больших динамика спереди и два маленьких по бокам. А самое примечательное было то, что  на неё был установлен зелёный глазок – индикатор настройки. По нему можно было точно настраиваться на волну.   Поместили радиолу на высокой этажерке в углу большой комнаты рядом с окном.  Я приходил из школы и сразу усаживался на стул перед радиолой и слушал, не отрываясь, все передачи подряд. А передачи были просто замечательные -  великолепные радиопостановки, познавательные, «Музыкальная шкатулка», передачи о путешествиях «Клуб знаменитых капитанов», знаменитый КОАПП.  Всё было интересно и захватывающе. И продолжалось   это с  где-то с часу дня до пяти. Разумеется, после такого увлекательного времяпровождения мне не хотелось заниматься скучными уроками, в голову не лезли эти занудные параграфы по ботанике, географии, физике,  и, естественно, это сказывалось на моей учебе.
   Ещё в Шахтах , в 58-59 году ,когда я по вечерам крутил настройку нашего АРЗ, иногда мне попадалась  обворожительная музыка, вернее песни на иностранном языке. Я с раннего детства  слушал привезённые отцом из Германии  пластинки. Это была немецкая довоенная популярная музыка, знаменитая музыка музик-холлов  30-ых годов. Она мне нравилась. Но то, что я начал ловить по приёмнику было совсем другое. Однажды прослушав такую песню, я старался вновь поймать такое же или туже самую. Так я приобщился к рок-н-роллу, который стал с Америки пробиваться  на радиостанции Европы. Потом уже я целенаправленно искал рок-н-ролл по вечерам, когда на средних волнах начинали хорошо прослушиваться европейские радиостанции.  Купленная  отцом  радиола, позволила мне слушать радиостанции на коротких волнах, но и на коротких волнах станции появлялись  поздно вечером и ночью. Слушать ночью, конечно, мне никто    не разрешал, тем более радиола находилась в комнате родителей.
     Отец иногда уезжал в командировку. Никогда он не возвращался с пустыми руками, что - нибудь, да привезёт – одежду, всякие бытовые вещи, конфеты, посуду и даже ковры и мебель. Так в 1963 году он привёз из Москвы красивый югославский мебельный гарнитур  из бука.   Он был заботливый и старательный отец и муж. Так вот вначале зимы 1959-60  г. он привёз мне коньки «Дутыши» на ботинках, о которых я мечтал  ещё в Шахтах. Ведь у меня тогда были снегурки, которые я в третьем –четвёртом классе  уже не одевал, считая их девчачьими. Да , наверное, и из ботинок я вырос. Правда, та зима была тёплой, и  следующие зимы были мягкими в отличии от суровых и снежных зим 55- 59 годов. Когда подмораживало, мама со шланга заливала нам небольшой каток перед домом, и я катался. Если на снегурках можно было кататься по нахоженным дорожкам, то для дутышей  необходим лёд.  Так я на этих замечательных коньках толком не покатался, через год они уже были мне малы.
      На следующий 1960 год  отец оформил мне подписку на газету «Пионерская правда». Я любил эту газету, хотя не всё мне там нравилось. Я решил подшивать все номера и выполнял это аккуратно, пока   не собралась объёмная подшивка. Она занимала много места на столе,  и мать отправила её в   кухонную антресоль. И там я подшивал новые номера. В этом проявилась моё стремлению к собирательству. Ещё в Шахтах во младших классах  было поветрие собирать  конфетные фантики. Даже играли на фантики. Сворачиваешь фантик уголком и показываешь партнёру по игре. Если он угадывает фантик, то забирает его, если нет отдаёт свой. Правда, большинство фантиков у меня были не свои. Конфетами, особенно, дорогими родители нас с сестрой не баловали,  все заработанные отцом деньги уходили на строительство дома.  Потому, фантики , главным образом в новогодние праздники подбирались на улице. Кто-то наслаждался вкусными конфетами, а я подбирал фантики и наслаждался  их конфетным   ароматом. С раннего детства я собирал  царские и  послереволюционные монеты. Их я довольно часто находил на улице. Мне вообще везло с деньгами. Об этом я писал выше. По просьбе отца  все эти монеты я отдал дяде Ване. Он тогда ещё увлёкся коллекционированием монет.  Но за это подарил мне толстую книгу о войне 1812 года «На старой смоленской дороге». Ведь тогда я начал собирательство всей моей жизни –  книги. Потом собирал открытки. Стоили они тогда очень дёшево. Тогда выпускалась    серия открыток по книге Джанни Родари «Приключение Чипполино». Я их собирал и любил рассматривать рисунки. Но вернёмся к «Пионерской правде». Не помню когда, но там начали печатать фантастическую повесть, которую написал школьник шестого или седьмого класса. Именно этот факт поразил моё сознание.  И написано было складно и интересно. Людей, которые писали книги, я тогда считал вообще не от мира сего. И, кстати, долго считал.  Этим школьником я восхищался и завидовал ему белой завистью, так как,  сам мечтал стать писателем. Как видите, в разные периоды детства я хотел стать моряком, художником и писателем. Об этом я подробно написал выше, потому-что все эти мечты рождались и затихали ещё в Шахтах, когда мне было 7-10 лет. А тут мы подошли к тому моменту, когда у меня появилась ещё одна профессиональная мечта. Перед отъездом в Волгодонск  наш сосед по коммунальной квартире дядя Стас,  собиратель и любитель книг, что было большой редкостью в те нелёгкие послевоенные времена, узнав о нашем переезде в Волгодонск, рассказал мне о раскопках  в тех местах древнего города. Археологи открыли и раскопали  остатки сооружений и крепостной стены, погребённые столетиями в земле. Я  сразу загорелся  побывать там и самому порыться в земле и найти что-то древнее, тем более мы туда едем. И конечно же решил стать археологом. Нет ничего интереснее, считал я, искать в земле древние сокровища.  По приезде на новое место сразу же начал  спрашивать об этом отца, соседей , но никто ничего толком  не знал, потому что все люди были приезжие и такие высшие материи их не интересовали.  Спросить Славкиного  отца  Александра Филипповича Арлакова  я как-то побаивался. Наконец-то я всё-таки узнал, что да, есть недалеко от Волгодонска место, где раньше был старый монастырь. И место то находится как раз возле дороги из Волгодонска в Шахты, по которой мы ездим в гости к дедушке, и оно приметное, если внимательно смотреть на правую от дороги сторону.   Следующую поездку в Шахты я неотрывно глазел в окно и недаром. Часа через два пути наш Пазик  выехал на перекрёсток. Лесополоса, что  однообразно тянулась по правую сторону, внезапно оборвалась,  и  перед моим взором открылся   необычный  вид.  Поляна не поляна, но довольно обширное понижение, посередине которого  плоская , поросшая  терновым кустарником и травой  возвышенность, в основании  которой   я различил торчащие кое-где  крупные  каменные плиты.  Я сразу понял, что это именно то место. Эх! Сейчас бы выйти  из автобуса, взобраться на этот холм  и полазить  там. Но автобус наш, не сбавляя скорости, проследовал дальше. Благо, что он двигался не так быстро,  и мне удалось немного рассмотреть это заветное место.  Теперь и на обратном пути я  высматривал этот холм, и всегда, когда мы ездили к дедушке.  Однажды произошло чудо. Только мы проехали это место, как автобус остановился, словно исполнил моё  острое желание. Водитель разрешил пассажирам  пройти в лесополосу. Я глянул назад – метров около ста до развалин. Я понял, что, или сейчас, или никогда и, ни слова не говоря родителям, во всю прыть рванул к холму. Я понимал, что  у меня в распоряжении 3-4 минуты, от  силы 5. Правда, я не учёл эффект присутствия родителей. Они начали кричать – бесполезно - я бежал, нет - летел словно на крыльях к своей мечте.  Я добежал до холма, взглянул  и понял, что  к нему  по лощине поросшей высоким бурьяном мне быстро  не добраться. Вот рядом он, в каких-то полста метров, но у меня критический цейтнот. Отец уже практически настиг меня и  сейчас задаст мне трёпку. Я пожирал глазами  вожделенный холм, ясно видел каменные плиты , лежащие одна на другой. Отец, было начал меня отчитывать, но увидев цель моего  бегства, успокоился.
     Когда я уже взрослый сам ездил на машине по этой дороге, то  останавливался и выходил смотреть. Как-то я даже подошёл к плитам и увидел среди них крупную гадюку. И вот в году 1995 ко мне приехали мои сыновья, и я решил их свозить в Шахты. Там,  в том же линниковском поместье  жили дядя Ваня, мой крёстный, Иван Парфентьевич Линник с дочкой Людмилой и сыном Петром. Я запасся лопатой, то есть задумал   воплотить в жизнь мечту моего детства – произвести раскопки на холме.  На обратном пути остановились, бабушку оставили в машине, сами с лопатой отправились на холм. Взобрались. На верху ничего особенного –  мусор, всё поросло бурьяном и кустарником. Выбрали место, начали копать с энтузиазмом, который  на жаре быстро иссякал. Тем более, ничего интересного нам не попадалось. Перешли на другое место.  Наконец, лопата стукнула по железу, оказался громадный  гвоздь ручной ковки. Таких я ни разу не видел - старинный.  Этим решили ограничиться, а гвоздь тот  и по сей день у меня.   А с появлением Интернета я узнал, что на упомянутом мной месте напротив станицы Мариинской находился  Бекреневский Свято-Николаевский монастырь. Да, он был красив, но постройки 19 века и с археологической точки зрения интереса не представлял. А то, к чему я стремился, находилось под толщей вод Цимлянского моря – знаменитый хазарский город-крепость Саркел. Правда, не так давно было открыто ещё одно древнее городище на высоком   берегу Цимлянского    водохранилища – правобережный замок, и мы с Игорем, моим младшим сыном, его исследовали, правда не копали, так как,  там ежегодно велись официальные археологические раскопки.
     А в школе наш класс, сплошь состоящий из приезжих постепенно знакомился  и сплачивался, народ самый разнообразный.  Запомнился    некто Лёня Хомулин – второгодник  и непутёвый пацан, учился плохо. У него была своя философия – говорил, мол, учиться ему не к чему, он хочет жениться.   Вначале он пытался верховодить  в классе, но нас было трое – я и братья Сеничевы, потом к нам примкнул  здоровый пацан, флегматичный пацан Сидоров. Учился он так себе, но во всём другом был хорошим пацаном. Хомулин успокоился.   Ну а мы с братьями Сеничевыми  учились,  ходили в библиотеку  в Дом культуры портовиков, туда же по воскресеньям ходили в кино, играли в футбол и мечтали о лете, как мы будем купаться,  плавать , ловить рыбу. Плавать более менее мы научились прошедшем летом. Ещё зимой  мы где-то подобрали  громадный  пробковый    спасательный  круг. Мы его подремонтировали и спрятали  для лета.   Весной , когда открылось судоходство к нам на залив пришвартовали  громадную баржу плавучего зверинца. Слух об этом по школе распространился как пожар, и  после занятий вся школа рванула на залив. Конечно, и мы с братьями Сеничевыми  посетили зверинец. Там были  тигр, лев, волки, змеи и обезьяны. Конечно, мне было очень интересно, ведь я впервые воочию и живьём увидел этих зверей.  Вместе с тем я видел также, что звери какие-то зачуханные и жалкие. С  тех пор  я не любил ходить в зоопарки. В московском зоопарке я не был ни разу, хотя учился там почти семь лет и работал ещё шесть лет.  И следующий раз после плавучего зверинца 1960 года я наблюдал зверей только в Гаванском зоопарке, и то там звери жили на свободе, а мы ими любовались из специального автобуса. 
     Тепло в 1960 году наступило рано, чему мы были несказанно рады. Уже в апреле мы опробовали воду, то есть  искупались. Искупались чисто символически , окунулись и мигом обратно. Вода была ледяная. Мы как бы подгоняли лето, чтобы оно скорее наступило. И оно пришло раньше времени, в мае уже стояли летние температуры.  На день рождения  пионерской организации 19 мая всех пионеров школы вывезли  праздновать на Каргальскую дачу. Каргальская дача это замечательное живописное место на левом берегу Дона километрах в  семи ниже по течению  реки от станицы  Романовской. Роскошный густой лес, под сенью  деревьев которого протекали две изумительные  речушки  с кристально прозрачной водой и впадали в Дон.  С берега, как в аквариуме  часами можно было наблюдать, как среди  вытянутых по течению  на песчаном дне  водорослей снуют  окуньки и  всякие там карасики. Ближе к берегу Дона  встречались великолепные большие и маленькие поляны, поросшие густой  мягкой травой. Место это было безлюдное, разве что заядлые рыбаки, забирались сюда на велосипедах. Правда, километрах в трёх выше по течения располагалась захиревшая станица Каргальская, но у её жителей своих рыбных угодий хватало. Вообще, места ниже станицы Романовской  вдоль берега Дона   до Каргальской дачи и далее до кордона   были своеобразны и  красивы. Не так давно прекратившиеся, благодаря Цимлянскому гидроузлу, былые весенние разливы Дона наложили отпечаток на их вид. Озерца, речушки, поляны, на возвышениях  густой лес.  Но его величество человек добрался до этих девственной природы. Я не узнал эти места, когда  около десяти лет спустя я приехал на Каргальскую дачу. Речушки превратились в дренажные каналы рисовых чеков, с мутной водой, их берега обезлесились и поросли степным бурьяном. Куда делись полянки с шелковистой травой, на которой  было так приятно валяться.  Началось строительство Атоммаша, и народ на личном транспорте нахлынул в эти места. А чтобы можно было  бы добраться сюда в любое время года, Атоммаш провёл почти к самому берегу Дона бетонную дорогу.
      Но вернёмся в далёкий 1960 год. Тот день 19 мая 1960 года запомнился на всю жизнь. Я был восхищён природой Каргальской дачи, полноводным Доном с чистейшей водой, ибо с песчаной  кромки воды можно было разглядеть сквозь поверхностную  рябь, как песчаное дно  постепенно уходило на глубину на расстоянии  нескольких десятков метров. В тот день купаться в Дону нам не разрешили – и вода была ещё холодная, да и детей много-за каждым не уследишь. Мы с удовольствием бродили босиком по прекрасному дикому пляжу с чистейшим песком,  который почему-то хрустел под ногами, как снег в сильный мороз.  А когда  заходили по щиколотку  в воду, течение ласково вымывало из  под наших ног песок, и мы потихоньку  погружались в него, и было это так щекотно, что казалось, что Дон – живое сильное и  доброе существо – играет с нами. А когда я прочитал  книжку «Сказки Тихого Дона», в которых Дон предстает этаким русским богатырём, я вспомнил, как   Дон  на Каргальской даче   щекотал мне пятки.
     В то лето я почти месяц прожил в этом прекрасном месте. На Каргальской даче  город организовал летний пионерлагерь. Родители приобрели путёвки мне и сестре. В лагерь поехали и мои друзья братья Сеничевы, и соседские ребята, с которыми мы за год сдружились - Слава Федотов, Сергей Казаков. Все мы попали в один отряд, и было нам очень весело. Сами родители, устроив нас с сестрой в лагерь, уехали на десять дней в Башкирию проведать родственников матери и институтских друзей отца.    Лагерь был палаточный-несколько больших армейских  палаток на 20 коек и с десяток пятиместных - и располагался на обрывистом берегу Дона как раз между  речушками, о которых шла речь выше, на обширной травянистой поляне, окаймлённой густым   лесом.   Но изюминка лагеря состояла  в том, что как раз к упомянутому выше обрыву был пришвартован,  очевидно, списанный трёхпалубный колёсный пассажирский, вот не знаю. пароход или теплоход «Генерал Ватутин». Это была хорошая идея организаторов лагеря. Во-первых,  пароход выполнял хозяйственную  функцию, там работал дизельгенератор, и в лагере было электрическое освещение. Во –вторых, использовался для кружковой и культурной  работы (там была библиотека)  в-третьих, на верхней палубе стояли кровати, и там  «на свежем воздухе» проходила священная церемония распорядка дня лагеря «Тихий час», который мы просто ненавидели. Нас приучали отдыхать после обеда.  И приучили таки, сейчас  принуждать не надо, сами валимся. Ну и на всякий «пожарный»  случай, ведь до города  было километров тридцать. И  ведь вы  не поверите. «Пожарный» случай нагрянул в первый же день нашего пребывания на отдыхе. Первый день, как везде и всегда, организационный. Мы получали  постели, обустраивались в палатках, собирались по отрядно, знакомились с начальниками, воспитателями и вожатыми. К вечеру подустали от впечатлений и суеты. И тут мы почувствовали что неладное в природе.  Всё как-то притихло и прижухло, ни птиц, ни стрёкота кузнечиков слышно не стало, а Дон ещё днём ласковый и приветливый насупился и посерел. С нижней стороны Дона  быстро  надвигалась на лагерь грязно-белая с тёмно-синими переливами туча.  Она росла на глазах. Эта безобидное поначалу облачко вдруг захватило пол небосвода и потушило солнце. Потянуло этаким нелетним  могильным холодом, как из открытой морозилки. Взрослые забеспокоились. Дождь, гроза - это понятно, ведь лето  на дворе – конец июня. А здесь надвигалось что-то необычное и все это чувствовали нутром.  Что-то они порешали и направились в отряды и не успели дойти, как налетел шквал необычайной силы. Деревья нагнуло, по Дону пошёл девятый вал, несколько палаток  сразу сорвало с кольев. По поляне полетели какие-то доски, обломанные ветви деревьев.  Взрослые ревом приказали нам зайти в палатки и забраться под металлические койки. Пароход наш кидало на берег как щепку. Мы залезли под кровати как мыши и со страхом слушали рёв разбушевавшейся стихии. Наша палатка тоже рухнула на койки,  и мы чувствовали  удары тяжёлых веток,  сорванных ветром с деревьев и падающих на нас, но кровати  нас спасли от травм. Шквал пронёсся быстро, но следом разразился сильный ливень, и мы, перепуганные до смерти, продолжали сидеть под кроватями, ощущая под собой затекавшую под нас воду.  Наконец  дождь перестал барабанить по палаточному брезенту, и мы начали потихоньку выползать наружу.  Вид нашего лагеря был удручающим – ни одной целой палатки. Вся поляна засыпана мусором, всякие досчатые щиты, установленные там и сям  по лагерю   были повалены.  Но «Генерал Ватутин» практически не пострадал, лишь кабели электроснабжения лагеря были повреждены. Восстановление лагеря пришлось отложить до утра, а нас  расположили на ночлег в  каютах   3 и 4 класса в трюме корабля. Пару ночей спали на полу на предварительно разложенных спортивных матах.  Вот вам и пожарный случай. Ночью со мной произошёл казус, правда о нём никто так и не узнал. Девочек и мальчиков поместили естественно в разные каюты, но они, расположенные по коридорному принципу, были вперемежку.  Улеглись спать на полу и усталые физически и морально мы заснули сразу крепким сном, ну и я также.  Света в каютах не было, он проникал  через двери оставленные открытыми из коридора,  да ясная полная луна через круглый иллюминатор в борту  освещала каюты  тусклым светом.  Не знаю, сколько  времени я спал, но проснулся, сам не зная почему.  И тут я узрел, что лежу рядом со спящими девчатами! Ужас! Как я сюда попал?  Ведь, я точно помню , что укладывался  между братьями Сеничевыми. Потихоньку, чтобы не дай бог, кого разбудить, я  как лазутчик  выполз из девчачьей каюты в коридор. В коридоре я осмелел, ведь коридор не девчачья каюта. Нашёл свою каюту. Моё место между братьями было свободно. Ещё долго я лежал с открытыми глазами и с ужасом представлял, что было  бы, если бы меня застукали, или утром я бы проснулся в девчачьей каюте. Тогда хоть из лагеря беги без оглядки. Вот такие чудеса. 
     То лето на Каргальской даче запомнилось  купанием и загораньем на чистейшем  Дону. Пляж от наших палаток располагался не далее 100 м.   И ещё рыбалкой . Рыбу ловили  ради интереса . Возле кухни на берегу  реки были устроены  небольшие деревянные мостки.  На этих мостках повара мыли свои котлы и кастрюли. Остатки пищи, естественно,   смывались в воду.   И там то, под мостками прикормилась рыба, да не просто рыба а гигантские лещи. На мостках находилось несколько поплавковых удочек. Каждый мог  прийти и половить рыбу. Помниться, как мне попался громадный лещ , и как я его вытаскивал. Он как станет боком, так не идёт из воды, кажется , что зацеп. Но я видел это громадное белое пятно в воде и тяну в бок.  Еле вытащил, оказался больше полуметра. Эта была самая большая рыба, которую мне посчастливилось выловить  в детстве. Там же,  на Каргальской даче уже после первого курса МЭИ в июле 1971 года я поймал сома килограмма на три на закидную удочку. Но об этом потом, когда я дойду до семидесятых годов. Дойду ли ?
      А леща своего я бросил в мешок, привязанный специально для этого к мосткам.  Утром следующего дня лагерный сторож на мотоцикле отвозил почти полный мешок рыбы в город и продавал.  Попадались в том месте на мостках и сазанчики и ласкири и даже  иногда некрупная стерлядка.  А где-то в июле заиграла донская сельдь. Дон покрылся громадными серебристыми пятнами. Это были   стаи сельдей, прыгающих из воды. Только много лет спустя  я понял, как много рыбы тогда было в Дону!
     А через год на следующее лето наша компания уже самостоятельно ездили на велосипедах  на Каргальскую дачу рыбачить с ночёвкой. Нам было по тринадцать лет, и родители не боялись нас отпускать  одних так далеко.   Помнится одна такая поездка в начале августа.  Устроились на большом пустынном песчаном пляже. Как раз в августе начинается  лов судака.  Забросили закидушки, поставили маленькую палатку  под кустами. Наловили малька для наживки на  судака. Поймали  немного рыбы, тараньки, подлещиков, ласкириков. Сварили уху на костре. Искупались. Начало темнеть. Через час такая темнота, хоть глаз коли. Вода в Дону, как чернила. Пока ногой не почувствуешь воду, не поймёшь где река начинается . Был у нас один фонарь, один на семерых. А на закидушках были установлены сигнальные колокольчики, как зазвенит , значит, клюёт – бегом  к реке. В начале бежали все, в азарте перегоняя друг друга,  ведь неизвестно у кого клюёт. Так и бегали, пока не умаялись. А здесь и ещё воздух у реки стал холодать, а мы то летнему одеты. Некоторые сразу  укрылись в палатке,  другие сидели у костра  на корточках- грелись, да бегали удочки проверять.   В общем за ночь поймали несколько довольно крупных судаков. Я не поймал. А заполночь уже все устали, замёрзли и полезли в палатку. А палаточка то на двоих. Набились все семеро вповалку штабелями, зато согрелись. Утром горе-рыбаки забыли о рыбе и дрыхнули,   пока солнце палатку не нагрело и не стало в ней душно.   Проснулись, искупались и решили сразу возвращаться домой. Нагулялись, зато в памяти на всю жизнь осталось светлым пятном.          
     А с этим  престарелым колёсником у меня незадолго до этого случая имела место  пренеприятная встреча.  До тех пор, пока его не установили в пионерлагере, «Генерал Ватутин»  стоял на приколе у одного из причалов  лесобазы. Это мы так называли крупный лесоперевалочный комплекс, расположенный в Волгодонске на берегу  Сухо - Солёновского залива. А у нас, среди  10-12 –летних пацанов пошло поветрие - пугачи. Пугач имел примитивное устройство- кусочек тонкой медной трубки сплющивался и загибался на 90 градусов с одной стороны. Дальше нужен был гвоздь свободно входящий в ствол пугача. Гвоздь также загибался  под почти прямым углом. Третья комплектующая деталь –это резинка , связанная в кольцо. Ствол пугача набивался спичечной серой, в ствол вставлялся гвоздь острым концом, резинка одевалась на шляпку гвоздя и соединялась со сплющенным концом трубки в  натяг. Далее надо было взвести пугач отведением острия гвоздя на самый конец трубки, где гвоздь фиксировался за счёт его перекоса в трубке. Теперь можно выстрелить   - пальцем слегка подтолкнуть гвоздь, который, получив свободу, с силой под воздействием туго натянутой резинки резко ударял в расплющенное донышко ствола, и заряд серы ощутительным хлопком взрывался. Вот вам и пугач. Конечно, тут нельзя было переборщить с зарядом, иначе могла бы и трубка разорваться в руке, и гвоздь выскочить из трубки.  Каждый уважающий  себя пацан мечтал иметь такой пугач, но в дефиците была медная трубка. И вот прошла информация, что таких трубок на старом списанном пароходе, что стоит на лесобазе,  пруд пруди.  Надо идти пока там всё не растащили. И мы пошли вечером чтобы никого там не было. . Нашли пароход на причале, где летом швартовались лесовозы. Я прочитал на борту полукругом на кожухе ходового колеса: «Генерал Ватутин».  «А ведь красивый был пароход, - подумал я, поднимаясь по трапу на борт».  Особо мы не опасались,   думали, мол, раз старый и списанный, то кому он нужен. Всё равно его рано или поздно раздербанят. Зашли на палубу, а где трубки и не знаем.   Начали высматривать, и тут на причале раздалось громогласное и злое  «мать – перемать», и  бежит здоровенный мужик из каптёрки , что метрах в тридцати от парохода, кирзачами по бетонке гремит. Мы сразу оценили обстановку, ведь он нам путь отступления перекрывает, если успеет раньше к трапу прибежать, то мы в ловушке. Мы, как тараканы от занесённого тапка, мигом к трапу. А он уже подбегает, дышит как паровоз, да ещё  злым матерком поливает, от которого кровь в жилах стынет. Гляжу, а него ещё ружьишко  в руках,  и морда перекошена то ли от злости, то ли от охотничьего азарта. Выскочили прямо перед ним и рванули по причалу к забору. От страха летели, ногами земли не касались. Но он успел шапку у последнего   с головы сорвать. Бежал он за нами недолго, понял, что не догонит. Удовлетворился шапкой. Остановился  и крикнул: «За шапкой пусть отец приходит». А мы бежали, пока за  изгородь не выбежали и только там перевели дух.   Пришлось нам остаться без пугачей, но, слава богу, пережили без них, целее остались. 
  А «Генерал Ватутин»  тем летом сослужил нам  в пионерлагере    последнюю свою службу,  сослужил и пропал, ибо после я ни разу   не видел его и ничего не слышал о нём.
         В то лето мне везло на  пароходы.  Уже после лагеря  мама записала нас с сестрой на экскурсию в Сталинград, которую организовал горисполком  для детей сотрудников. В горисполкоме мама работала секретарём – машинисткой  в приёмной председателя .  Я и думать не мечтал о таком счастье. Как я любил путешествовать!
        Один раз ещё в Шахтах летом  1957 года после второго класса я чудом попал на экскурсию в Ростов.  Ехали в открытом бортовом зилке на деревянных досках в кузове. Сейчас об этом даже подумать страшно – дети в кузове грузовой машины.  Хоть и отбил себе задницу, но я получил неслыханное наслаждение от того путешествия. Сама езда в кузове что стоила – ветер в лицо, смотри по сторонам – всё интересно.  Ведь мы проезжали Новочеркасск,  а это триумфальная арка  и  величественный   собор.  Впервые я хоть и проездом  но  побывал в Новочеркасске.  От Ростова также остались  яркие впечатления на всю жизнь. Посетили Детскую железную дорогу. Для меня это было  просто чудо невиданное. Всё маленькое - и паровозы,  и  вагончики и станции и, самое главное,  всем этим управляли школьники. Даже машинист паровоза был школьник. Как я им завидовал, живут же люди!  Не знаю, существует ли сегодня  это чудо в Ростове.  Потом был Дон - громадный , широкий. Пароходы у  причалов   большие,  пассажирские лайнеры- белоснежные красавцы, как на картинках в журнале «Огонёк».  По реке снуют маленькие  пароходики и речные трамвайчики. Впервые в  в жизни я зашёл на корабль и поплыл. Знаменательно. Это мы на на пассажирском катере  переплыли Дон, чтобы опять же впервые окунуться в донскую воду на песчаном пляже Левбердона.    Уже потом, когда прошли дни и даже  месяцы после этой поездки  я перебирал в памяти поминутно  её  события и даже завидовал сам себе.   
     И вот теперь меня ожидало   такое грандиозное путешествие, к тому же выяснилось, что совершить мне его посчастливилось на  теплоходе.  Почти сутки мы плыли на трёхпалубном лайнере «Юрий Крымов» по Цимлянскому морю,  по судоходному каналу   и утром под Красноармейском    вошли в Волгу.  Получилось так, что  девочкам выпали места   в каютах третьего класса, а мальчикам – в четвёртом, то бишь в трюме.   Запомнилось, что, потеряв из виду младшую сестру , я очень переживал, чтобы она не выпала   за борт. Постоянно искал её,  а она , как назло, всё время исчезала куда-то и я сильно волновался , пока не находил её.  В Сталинграде я с  неё уже глаз не спускал постоянно.
      Сталинград запомнился историческими развалинами мельницы. Кстати, ночевали мы в спортзале школы рядом с этой мельницей.  Дом Павлова, каких-то пару музеев   особого впечатления не произвели. Ещё запомнился лимонад. Тогда он только входил в моду, и в Волгодонске его ещё не было. Понравился сам город и особенно великолепная набережная Волги.   И ещё впечатление произвела  грандиозная статуя Сталина, что возвышалась в Красноармейске на стрелки Волги и судоходного канала. Наш теплоход ещё не дошёл до канала, а скульптура уже  была на виду.  Высота самой скульптуры - 27 метров, с пьедесталом – 57 метров.   В следующем году  (10.11.1961 г.) огненное  имя Сталинград  заменили  на  пресноводное - Волгоград. В том же году  памятник  демонтировали.
     Как я выше рассказывал, была у меня   одна семейная обязанность – обеспечивать дровишки для нашего  водогрейного титана. Впрочем, эту обязанность я сам себе и вменил.  Однако,  с  начала лета  60 года  меня родители  нагрузили  ещё одной повинностью, которая оказалась не такой интересной и приятной, как поставка дров  на королевский двор.  Дело было в  том, что кухонную печь отец демонтировал, а еду мать начала готовить на керогазе. В то время эти аппараты начали  входить в обиход,  вытесняя примусы. В  хозяйственных магазинах продавались керогазы  разных типов – маленькие, средние и большие. Если память мне не изменяет, то были даже двухкомфорочные керогазы. Топливом для керогаза, как известно служит керосин.     Его надо было покупать, а кончался он быстро, но стоил  дёшево. Поэтому готовить пищу на керогазе было делом не обременительном для семьи, хотя  керогаз коптил кухню и издавал специфический запах. Газ в баллонах появился в городе через два-три года, а в трубах    значительно позже.   Так вот, считая меня вполне взрослым для таких дел, мне поручили снабжать семью керосином. Это тягло было для меня  неприятным и  довольно трудным.   Раз в две недели, когда я возвращался из школы домой ,  у порога меня поджидала металлическая  канистра. Сердечко моё ёкало и настроение падало до нуля.  Это означало, что мне предстоял пренеприятнейший поход за керосином.   Так и есть. На кухонном столе лежат деньги и записка. Записку можно не читать, я знаю, что в ней: «Пообедай и сходи за керосином. Мама».  Я ел и вместо того, чтобы сразу решить вопрос с керосином,  начинал тянуть резину -  слонялся по квартире, слушал радио. Но сколько верёвочке не виться…В три часа дня тянуть дальше уже было опасно, и я, собравшись с духом,   отправлялся  за керосином. Керосиновая лавка находилась  на отшибе  в километре от дома.  В лавке обычно было до пяти покупателей. Керосинщик, громадный  мужик устрашающего вида  в засаленной шапке-ушанке неопределённого цвета в брезентовом фартуке и  в резиновых сапогах, изрекал одно слово, - «Сколько?»,- и литровой меркой наливал керосин. И тут начиналось самое неприятноё. Пронести  десять литров керосина я мог не более полста метров. Это в самом начале обратного пути, пока я был ещё свеженьким. К середине пути я уже наедался  и проходил  не более четверти сотни между продолжительными перекурами. Зато, когда я вваливался в квартиру,  настроение моё поднималось до небес от чувства выполненной трудной работы « Я  это сделал!» и осознания того, что в ближайшие две недели я могу спокойно наслаждаться  жизнью простого советского школьника.  Однажды отец привёз   большой газовый баллон красного цвета и двухкомфорочную газовую плиту, и потребность в керосине, как пережитке прошлого, отпала. Я, правда, вначале  критически приценился к баллону, ведь его тоже надо заправлять. «Нет, - подумал, - тяжеловат для меня, хотя если на санках…»  Так я освободился  от керосиновой кабалы.
      В 1961 году отец  исполнил  ещё одну свою мечту – одним из первых в Волгодонске приобрёл телевизор, хотя телевидения в городе ещё не было.  Самые отчаянные любители телевидения  ловили сигнал из Ростова.  Телевизор привлекательного вида с большим по тем временам экраном  назывался  «Верховина» Львовского телевизионного завода. Стоил он 300 рублей - немалые деньги по тем временам.  Отец где-то заказал антенну. Когда привезли антенну я обалдел. Сейчас на такие антенны, наверное, ловят сигналы внеземных цивилизаций.  Она была трёхэлементная, сказать вернее – трёхэтажная высотой и шириной более 2-метров. Её закрепили   на стальной  трубе диаметром не менее 5 см.  Еле - еле мужики установили эту каракатицу на крыше нашего дома. Но, не в коня корм. Ловила Ростов она плохо. Но мы и этому поначалу были рады, а на третий день после этого сигнал проходил хорошо, и мы смотрели фигурное катание.  Потом, некий радиотехник – самоучка по фамилии, внимание, Шмидт (не внук ли лейтенанта Шмидта) пытался смастерить ретранслятор  на элеваторе. Года два этот горе-мастак кормил волгодонских любителей   телевидения обещаниями, что вот-вот у него заработает транслятор, и скис.  Пока не заработал ретранслятор   в Хорошевке   сносного телевидения в Волгодонске не было.

     В жаркие летние месяцы у нас были три любимых занятия –рыбалка, купание и игры на воде, причём последние два по сути происходили единовременно. На рыбалку ходили рано утром, заблаговременно накопав червей на приманку.  Летом 1960 года рыбалили обычно с дамбы на поплавочную удочку. Попадалась  всякая мелкота – бычки, сельдявка,  таранка, ласкирики.  За  утро  улов,  который мы с гордостью несли домой на кукане,  доходил  до полусотни  рыбёшек.  Куканы были у нас двух видов – изкуска лески и  из гибкой тонкой ивовой ветки, если под рукой не оказывалось лески. К одному концу лески привязывали крепкую тонкую палочку.  С помощью палочки рыбу через жабры насаживали на кукан. Сейчас я понимаю, что рыба мучилась на таком садистском  кукане.  Тогда об этом не думали. Кукан  другим концом лески привязывали на берегу так, чтобы пойманная рыба находилась в воде. Были несчастные для горе-рыбака случаи, когда плохо закреплённый кукан рыба утаскивала в воду.   Но со временем, набравшись опыта,  мы и места рыбалки стали выбирать лучше и рыбу ловить крупнее.
      Так мы приспособились  рыбачить  на лесобазе. Там же копали червей  в перегнивших отвалах древесной коры и опилок.   Отвалы образовывались при обработки брёвен, поступавших  с  севера по Каме и Волге через Цимлянский  гидроузел в виде   гигантских плотов. Громадная акватория лесобазы была запружена такими плотами. Они поступали  в период навигации почти каждый день, и предприятие  не успевало их  вытаскивать из воды, обрабатывать и грузить в вагоны.   Цимлянская лесоперевалочная база снабжала крепёжным лесом шахты Донбасса. Чтобы добираться до плотов, а также, чтобы брёвна выпавшие из плотов не расплывались за акваторию базы там имелась специальная система  бонов. Бон – это плот сбитый из толстых длинных брёвен шириной метра полтора и длиной  метров десять – двенадцать. На концах  у них были закреплены по два деревянных толстых кнехта. Боны соединялись толстыми металлическими канатами  в длинные цепи По ним в тихую погоду  можно было передвигаться. Вот  с них-то мы и ловили рыбу.  Они позволяли рыбачить на глубине, и  рыба там была серьёзнее, чем на дамбе – попадались довольно крупные язи, окуни и даже редкие в наших местах налимы.
      Как-то мы, вот так  рыбалили на лесобазе.  Ловили на «поплавочку» язей.  Стояли рядом четыре человека.  Бросали почти в одно место, приманку – червей брали из одной консервной банки. Язь клевал, а мы подсекали и вытаскивали. И здесь мы заметили, что у  одного из нас и клюёт чаще и ловит  он  три рыбы, пока мы все остальные вытаскиваем по одной. Нас заело, ну не может так фартить человеку. А он куражится. Возьмите, - говорит,- мою удочку. Взяли  - клёв сразу прекратился. Все попробовали, у всех одно и тоже – бешеный клёв прекращался. А он, счастливчик, ловит с тем же успехом уже на наши удочки. Вот так я впервые столкнулся с человеком, которому просто везёт. Но, так крупно  везло ему лишь  на рыбалке, а  другие дела у него шли в обычном порядке. Встречались мне по жизни люди, которым везло на жребии – всякие обломанные спички, бумажки из шапки.  Признаться, мне на жребий не везло, правда на кону всегда стояли мелочные вещи, типа, кто пойдёт в магазин за хлебом. Говорят, что есть такие везунчики, которые сколько захотят, столько и заработают денег. С такими не встречался, но этому верю, хотя бы  из опыта  90-х годов, когда из миллионов жаждущих правдами и неправдами разбогатеть, единицы  почему-то вдруг становились баснословно богатыми.  А есть наоборот –  люди работают в поте лица на трёх работах, но вечно нуждаются в деньгах. На этот счёт имеется  мудрая  пословица. «Если тебе на жизнь не хватает денег, то ты или плохо работаешь или неправильно живёшь» То есть тот, кто хорошо работает, но не может заработать  больше денег,  должен жить правильно,  то есть жить по средствам. Считаю, что лучше всего занимать в этой игре с фортуной среднюю позицию. Пусть не везёт по мелочам, но в крупных житейских делах предпочитаю держаться подальше от  этой капризной девы.  В общем по жизни мне везло и везло именно в большом, но не баснословно, зато именно в том, где я особенно желал этого.   
     Ещё  нашим любимым  местом рыбалки, да и просто времяпровождения   был порт, вернее  общедоступная его  часть.  Географически или вернее топографически  порт располагался на довольно узком и длинном полуострове  в километре от города.    Оконечность этого полуострова    занимал собственно грузовой  порт со складами, подъездными путями, башенными портовыми кранами и причалами. Он был отделён от остальной общедоступной части порта высоким бетонным забором, и вход туда был только по пропускам.  На пятачке общедоступной части с одной стороны  в один ряд вдоль вымощенного камнем берега  выстроились магазинчики, столовая, ресторан, какие-то конторки и гостиница. С другой стороны располагался  речной пассажирский  вокзал собственно с небольшим но красивым зданием вокзала, окружённым  приятным ухоженным сквериком, и причальной стенкой, где швартовались  пассажирские  белоснежные лайнеры, идущие  из Ростова,  Сталинграда и самой Москвы.
     На набережной с противоположной стороны  находились две небольших по размеру  деревянных пристани.  К ним причаливали разные небольшие суда  портовой службы. Один раз при мне там причалил пассажирский лайнер, значит глубина там позволяла. Но обычно они были свободны и мы их облюбовали. С утра пораньше мы с них рыбачили, а днём , когда клёв прекращался, мы купались, прыгали с них в воду, загорали на тёплом и приятном дощатом настиле. Можно было загорать стоя, удобно опёршись на добротные перила и наблюдать интересную живую, картину, которая открывалась перед нашим взором.   Вдали, как говорится, на заднем плане картины протянулась серая лента плотины. В  правом углу грандиозный, украшенный как триумфальная арка римских императоров,  вход в 14 шлюз судоходного канала. Возле него вереницей выстроились суда – очередь на шлюзование в Дон. А те, которые прошлюзовались  в обратном  направлении, спешно устремлялись   в открытое море. Ближе к нам, вторым планом  на рейде стояли суда, ожидающие погрузки или разгрузки в порту.   Между ними  сновали вёсельные ялы и катерки  Они причаливали к нашему берегу, и матросы бежали в магазин  за сигаретами, ситром, пряниками и конфетами. Молодые ребята, ещё не забывшие собственное детство, подходили к нам, угощали нас конфетами и с завистью смотрели на нас. А некоторые, не устояв перед соблазном вернуться хоть на минуту  в собственное детство, решительно раздевались до семейных трусов и лихо прыгали с причала в воду. Иногда катали нас на ялах.     Мы спрашивали, откуда они пришли в наш порт. Да, да, порт мы считали своим и гордились им.  Им приятно было отвечать, а мы с восхищением смотрели на них, узнав, что они из  сказочной для нас Москвы или из знаменитого Ленинграда или  Горького.
      Если нам надоедало купаться или рыбачить на пристани, мы отправлялись на бетонные причалы речного вокзала.  Надо пересечь маленькую площадь, и перед  тобой  совсем другой мир. Бетонные причалы,  кругом афальт.  Одно здание вокзала чего стоит, хоть и небольшое, но с колоннами, портиками и барельефами на стенах, словом красивое.   Нас, местную шпану, туда  не пускают, не то, что на деревянной пристани, где мы  хозяева. Внутри, конечно, мы были, но туда и не рвёмся.  Нам на причале интересно.  Почти всегда у  пассажирского причала  стоит какое-нибудь судно. Да тот  же знакомый  нам «пёсик». Это мы его  так  по-свойски зовём, любя, так сказать. А вообще это пассажирский теплоход ПС-15. Он ходит по расписанию  и возит людей на противоположный берег  Сухо-Солёновского залива. Там  раскинулись  утопающие в молодых садах дворы  станицы  Старосолёновской. По утрам, когда мы приходим ловить язей с причала и с дебаркадера,    у этого  дебаркадера    швартуется «пёсик», набитый говорливыми казачками  с корзинами  овощей, фруктов и другой снеди.  Они спешат на первый рейс автобуса, чтобы пораньше попасть на рынок и до полуденного пекла  распродать товар. Среди них  затесались  щетинистые мужики  непрезентабельного вида с мокрыми тяжёлыми мешками. Они молчаливы и курят цигарки.  Это рыбаки, но они   продают рыбу в порту.  Кому надо свежей крупной рыбки – приезжай пораньше в порт, купишь дёшево. Покупают также портовые рабочие, столовая, а есть и перепродавцы,  которые везут рыбу на рынок или к магазинам. Рыба – товар скоропортящийся и быть ей  проданной до обеда, чтобы в обед  она варенная, жаренная или  тушёная была подана на столы. Холодильники  тогда были далеко не у всех.
       Чуть дальше от пассажирского причала начинаются причалы  зернового элеватора. Там стоят  под погрузкой большие теплоходы - зерновозы. В их трюмы  направлены сразу несколько труб, по которым  зерно ссыпается из элеваторных танков в трюмные отсеки зерновоза. Мы знаем, что наше донское зерно пойдёт   в Москву и Ленинград.  Мы не прочь поглазеть на этот процесс вблизи, но подойти к зерновозам мы не можем. Причалы элеватора  отгорожены от пассажирских причалов  высоким забором.      
     Пассажирские причалы нас привлекают не только  рыбалкой  и потешным «пёсиком».   Из расписания, вывешенного возле здания  вокзала, мы узнавали приход пассажирских   лайнеров. Особо нас интересовали московские, следующие по маршруту Москва- Ростов- на-Дону и если в тот день , когда  мы торчим в порту, ожидается приход «москвича», мы бросали и  рыбалку,  будь там хоть  адский клёв, и купание на деревянных пристанях  и спешили  на речной вокзал, чтобы, не дай бог, пропустить  самое начало  великолепного представления, когда 4-х палубный  белоснежный красавец   разворачивается в акватории и заходит на швартовку. Палубы теплохода усыпаны пассажирами, разодетыми в невиданные столичные одежды и шляпы. Мы им тоже интересны, как аборигены, и мы это сознаём. Но в эти минуты  меня интересует один человек стоящий  на мостике – капитан теплохода.  Я восхищался капитанами, для меня они, как и писатели, были  недосягаемы, как божества. Теплоход причаливал, матросы спускали трап, и начиналось  захватывающее зрелище. Пассажиры, наскучавшись после долгого  перехода   по Цимлянскому   морю, высыпали  на причал, Всякие разные люди, разодетые по-разному,  разбредались  по всему порту, везде совали свой нос, стараясь развлечься. Нас  интересовали наши сверстники, и мы даже пытались заговорить с ними, ведь они москвичи.
     А здесь к приходу московского теплохода подъезжали   торговки из города и на уже знакомом вам «пёсике» из Старосолёновской.  Вальяжным  московским пассажирам местные коммерсанты предлагали изысканный товар - и балычок соминый или из жериха и вяленых лещей , от одного запаха которых  слюна бежала как из водопровода,  и чехоней вяленых, и  тараньку, и фрукты, и овощи  в зависимости от сезона  - всё дёшево и сердито.   Из города  к приходу «московского»  подъезжали  и местные  мужики-добытчики. Они  правдами и неправдами старались пробраться на борт ткплохода и набрать в  ресторанном буфете  невиданного у нас  московского пива.  А были и такие хитрецы. Они, обычно компаниями,  покупали билеты в 4-ый класс  этого теплохода до следующей остановки в станице Романовской. Станица эта километрах в десяти от Волгодонска, но между ними два шлюзования и того до следующей остановки часа три, а то и больше пути.  Всё это время они приятно  проводили  в ресторане теплохода с употреблением отличной, порой импортной, выпивки и мудрёной  столичной закуски.  В Романовской, они,  счастливые, навеселе  сходили  с теплохода и возвращались  домой сухопутным путём, то бишь на рейсовом  автобусе.   У нас, как обычно, денег не было даже на мороженое, и  мы глазели, как в кино, на это буйство жизни   и мотали всё на ус.
     Как-то в зарослях ивняка и камыша мы нашли  полузатопленную шлюпку. Это была настоящая  килевая шестивёсельная шлюпка заводского изготовления, правда немного потрёпанная и на треть заполненная водой.   Видимо, её потеряли на каком-то судне, и её принесло сюда.  Мы её притянули к берегу и, приложив немало усилий,  вытащили на песчаную отмель. Убедившись в том, больших повреждений в днище нет, вычерпали воду.  Щели, через которые    поступала вода, забили тряпками, и шлюпка оказалась вполне  боеспособной, правда, без весел.  Несколько дней спустя шлюпка подсохла на солнце и стала значительно легче. Мы спустили её на воду и с помощью дощечек вместо весел начали   плавать. Ходила она неплохо, хотя вода и просачивалась в шлюпку, но мы легко и быстро её периодически вычерпывали. Целыми днями мы  не слазили  с неё, ловили  рыбу, купались и грелись на солнце. Места хватало всей нашей ватаге  Но далеко от берега не уходили, ошивались там же в плавнях, где нас никто не видел и не мешал.   Но, однажды в том месте, где мы её прятали, нашей   шлюпки не оказалось.   Поиски ни к чему не привели, шлюпка пропала.  Погоревали мы и успокоились, к тому  же  у нас появилось  другое  более привлекательное место для игр на воде.
       Новое место мы нашли случайно, рыская без дела в районе порта.  Этим местом оказалась, образно говоря, «серая» зона  или пограничная   полоса   между   акваториями   элеватора и  лесобазы.  Причём, акватория лесобазы  была ограничена  цепью   бревенчатых  бонов.  По этой цепи можно  было дойти  до середины  залива  и выйти  на  громадное  поле   связанных в пучки   бревён, которые сплавлялись по Каме, Волге к нам на Дон. Здесь  эта громадная масса леса ждала  своей  очереди  на обработку и перевалку.     Для нас, местной шпаны, было главным то, что  в этой пограничной зоне  нас никто не гонял, а прибрежная часть  акватории лесобазой не использовалась.  Там плавало множество  не нужных трёх- и двухбрёвенных  небольших плотов. На них мы катались и устраивали    морские сражения.   Нам так понравилось это место, что даже забросили наш любимый порт и почти каждый день приходили сюда.  Однажды в том месте нас ожидал  приятный   сюрприз.  Нашлась наша пропажа. К одному из бонов прибило нашу шлюпку. Удивительно было то, что  исчезла  она  по другую сторону полуострова. По суше здесь недалеко, не больше километра, а вот по воде километра три вокруг полуострова. «Что она летает что ли?» - удивлялись мы. Как бы то ни было,  завели  мы  её    за боны и нашли место, где   укрыли среди брёвен. Теперь мы катались на нашей шлюпке.
      Как-то  нас дёрнуло выйти на шлюпке за боновое ограждение. Вышли и пошли дальше. Не забывайте, что  вместо вёсел у нас были дощечки.  Обыкновенная летняя погода – солнце, небольшой ветерок, волн почти нет.  Мы раздухарились и гребли  всё дальше от  бонов и от берега. И тут я заметил подозрительную тёмную тучу на горизонте. Она росла на глазах. Мне вспомнился тот день  в   лагере на Каргальской  даче, когда шквал за несколько минут   свалил все палатки. Мы повернули и ожесточённо начали грести в обратном направлении.  Но буря нас догнала, пошли большие волны, мы испугались, но  продолжали грести жалкими дощечками из последних сил. Теперь нашей целью было добраться до ближайшего бона. Когда  шлюпка подошла к бонам, мы никак не могли высадится на них. А ветер крепчал, волна усиливалась.  Пришлось покинуть шлюпку,  прыгать в воду  и уже из воды мы забрались на ближайший бон. Но громадные  боны плясали на волнах, как щепки, их захлёстывало волнами,  а нам надо было   по ним добраться до берега.  И мы побежали, кто падал в воду, мы вытаскивали его на бон и бежали дальше. Как мы добрались до берега целыми и невредимыми  одному богу известно. Мы стояли на высоком берегу, стучали зубами от холода  и с ужасом смотрели  на кромешный ад, из которого мы только что чудом вышли. С тех пор шлюпку эту мы не видели. Как появилась, так и пропала, может затонула во время  того шторма, ведь мы её бросили.