Алые троглодиты, неоконченный черновик 2 части

  "Зря я это затеял", - думал Апель, наугад поворачивая то в левый коридор заполненной мраком пещеры, то в правый, однако повернуть назад не смел, так как весь проделанный путь оказался бы напрасным. Вообще, неудачный выдался день, а началось с того, что утром, бродя по лесу, он заметил на протоптанном участке, лишённом травы, следы крупного волка и бросился отыскивать по ним свой первый охотничий трофей, на ходу примечая каждую сломанную веточку, повисший на колючке клок шерсти и любую другую незначительную для неопытного глаза оплошность дерзкого хищника. Преследование завершилось в тёмной чаще полным провалом плохо видевшего в сумерках следопыта, а тут как раз подвернулся вход в пещеру, и Апель решил воспользоваться этим таинственным лабиринтом для оттачивания охотничьего чутья, чтобы в следующий раз он смог бы тягаться с хищником на равных. "Разберись-ка, Апель, с этой задачкой!", - сказал он сам себе и шагнул в пустоту вечной ночи.
  Однако исследование пещеры имело мало общего с трудностями, сорвавшими утреннюю охоту, ведь даже если всюду здесь светило солнце, пересечение замысловатых коридоров оставалось бы бессмысленным занятием по крайней мере до тех пор, пока не были бы найдены ответы на вопросы, существует ли вообще второй выход или хоть что-то интересное в этой пещере. Довольно быстро отсутствие окружения убаюкало Разум охотника, и дальше его повели инстинкты, уловившие и цепко схватившие невидимую и невесомую, будто паутинка, нить сквозняка. Но Разум спал неспокойно и время от времени давал о себе знать, бунтовал и паниковал, выпускал из рук нить чтобы схватиться ими за голову, считая это лучшим, что можно было предпринять посреди каменной загадки, не дававшей ни единой доступной глазам или ушам подсказки. Его справедливые обвинения запоздали, а решение по существу никак не находилось, поэтому Разум, выпустив пар, снова погружался в тревожную дрёму, и верх брало чутьё.
  Совершенно неожиданно кончики пальцев, бежавшие по стенам и передававшие воображению их очертания, которые то мгновенно вырисовывало, освещало тусклым светом и передавало на хранение в память, ощутили под собой абсолютно ровную отшлифованную стену, идущую строго вертикально по отношению к также выровненному полу. Коридор сменился небольшой комнатой правильной кубической формы, выточенной на месте бывшего естественного пещерного зала; затем последовало ещё несколько ровных коридоров и комнат. Сомнений в том, что здесь поработали человеческие руки, не было. Вот только для чего кому-то понадобилось приводить в порядок безжизненную пещеру? Сквозняк заметно усилился; лицо обдавал влажный и, к сожалению, слегка смрадный ветерок. Вдалеке слышался мерный плеск тяжёлых капель, падающих в воду.
  Увидев слабый свет, Апель ускорил шаг и вышел в унылую длинную комнату, пронизанную множеством грязных железных труб, - с них-то и срывались капли, образовавшие на полу огромные, никогда, видимо, не просыхавшие, лужи. Внимание Апеля приковала к себе слабая электрическая лампочка; он стоял неподвижно и смотрел на неё с той же грустью, с какой рассматривал кубик Вокулера, будто когда-то давно уже видел такие.
  Через несколько минут Апель опомнился и, ослеплённый, добрался до невысокой железной двери, нажал на ручку и выбрался из подвала наружу. Обернувшись, закрывая за собой дверь, он увидел напротив нарисованное в двукратную величину лицо, смотревшее на него с приклеенного к стене бумажного плаката. Одним своим большим глазом голубого цвета нарисованный смотрел на Апеля, а вторым, зелёным, почему-то меньшего размера, следил за вцепившимся в рейку, с обоих концов привязанную к уходившим в темноту тросам, человеком. Длинный тонкий палец чудака, обтянутый белоснежной перчаткой, вот-вот, казалось, проткнёт бумагу, выйдет за её пределы и вонзится в зазевавшегося прохожего. Вверху из крупных разноцветных букв со скруглёнными очертаниями была набрана надпись: "Спеши в цирк "Трампрома"!". Апель водил пальцем по надписи, бормотал себе под нос слоги, но невозможно сказать, понял ли он написанное; во всяком случае, его лицо не выражало радости или хотя бы заинтересованности, скорее, фамильярный призыв его рассердил.
  Оторвав взгляд от рекламного плаката, Апель задрал голову, но не увидел вечернего неба: возвышавшаяся перед ним прочная каменная стена, покрытая бесчисленным количеством крохотных квадратных белых плиток и прорезанная большими окнами, освещёнными и нет, задёрнутыми яркими и тёмными шторами различных цветов, уходила выше, чем хватало взгляда смотрящего отсюда. Ему удалось увидеть полосу темнеющего вечернего неба только тогда, когда он отступил на несколько шагов от стены. Вот это здание! Апель принялся считать этажи, опять бубня себе под нос и загибая пальцы, а когда он увидел верхнее окно и взглянул на руки, не загнутым оставался лишь один палец.
  Всё вокруг было под стать вытянутой не только вверх, но и в длину грандиозной постройке: далеко бегущая в обе стороны прямая тропинка, на которой стоял Апель, уложена большими квадратными каменными плитами; напротив за невысоким сетчатым забором перед более скромным аккуратным двухэтажным зданием, тоже каменным, расположился просторный двор с огромной деревянной голубятней. Вдоль стен и дорог росли стройные одинокие деревья или в больших каменных горшках - клумбах - пёстрые цветы, а необычной невысокой травы против камня и железа было вокруг совсем не так много как в лесу, благодаря чему здесь не летали стаи комаров и мошек. Апель с удовольствием потянул прохладный воздух, наполненный диковинными для лесного троглодита нотками мазута и машинного масла.
  Как ни прекрасно было выбраться из покрытого мраком лабиринта, тем более оказаться в замечательном спокойном городке, покинув безнадёжное лесное захолустье, однако стоять на пустынной дороге в сгущающихся сумерках никуда не годилось, и Апель, прислушиваясь, зашагал по ещё тёплым плитам на звуки человеческих голосов и вскоре вышел на пересечение с другой дорогой, по которой с пакетами в руках шли усталые люди. Большинство из них сворачивало туда, откуда начал своё путешествие Апель, и растворялось в ночи. Смущённый таким множеством людей дикий пришелец прикладывал огромные усилия чтобы быть незаметным, однако этого оказалось недостаточно.
 - А ну не капризничай! - строго сказал одна женщина идущему рядом с ней лохматому мальчугану. - Как только вернёмся домой, ты искупаешься и причешешься! Ты ведь не хочешь стать таким, как вон то страшилище?
  Внезапно сами собой вспыхнули десятки мощных ламп, льющих тёплые жёлтые, холодные голубые и просто белые лучи с высоких каменных столбов, расставленных по краям дорог между деревьями, и Апель смог хорошо рассмотреть площадь, перед которой остановился, пропуская идущих, и красивое здание с краю, украшенное со всех четырёх сторон высокими толстыми колоннами, поддерживающими массивную треугольную крышу, но со стороны площади лишённое одной стены. Здание кольцом охватывала лестница, состоявшая из множества невысоких длинных ступеней, чуть наклонённых внутрь; по таким запросто можно бегать, не боясь споткнуться и полететь кубарем вниз, вот только ногам от них много работы. Что ж, нет в человеческом мире совершенства!
  Ещё издали поднимающийся Апель заметил свечение, идущее изнутри. Спрятавшись за ребром стены и осторожно заглянув внутрь, он увидел, что эти призрачные холодные блики на колонны отбрасывали странные светящиеся и жужжащие белые ящики, водруженные на расставленные вдоль стен столы, за которыми сидели дети и подростки и вглядывались в эти ящики, перемещая перед собой руками небольшие коробочки и долбя пальцами по доскам с кнопками. В левом дальнем углу зала также за столом со светящимся ящиком сидела девушка и широко поставленными глазами, показавшимися Апелю ужасно некрасивыми, что-то рассматривала в мерцании. Внезапно её взгляд оторвался от ящика и скользнул по Апелю, и он, не смея более скрываться, нерешительно прошёл в помещение и приблизился к вопросительно смотревшей на него девушке.
 - Вы что-то хотели? - спросила она тихим голосом. - У нас можно поиграть, распечатать файл или записать диск.
  Апель стыдливо отвёл взгляд от её печальных глаз, не казавшихся ему теперь некрасивыми, - наоборот, они придавали лицу девушки необычную красоту, и Апель клял себя за то, что от неожиданного впечатления плохо подумал о человеке. Наполнявшие зал дети своими криками и суетой напоминали стадо глупых обезьян, в то время как эта спокойная девушка вероятно неловко чувствовала себя среди гама и невежества, даром что сидела на обособленном месте, как забытая в углу кукла.
  На покрытый кафелем пол с грохотом упал стул, к столу девушки подбежал мальчишка лет десяти и небрежно бросил на него несколько монет.
 - Ещё час на четвёртый ординатор! - выпалил он.
 - Может, тебе уже хватит? - спросила девушка. - Ладно, ты пропустил сегодня школу, но ведь завтра тоже уроки, и пора ложиться спать.
 - Это твоё, что ли, дело!? - огрызнулся ребёнок. - Твоё дело маленькое - получать башли и продлевать время, а не хочешь работать, так я живо в администрацию сообщу!
  Хотя Апель не всё из сказанного понял, в общих чертах ему стало ясно, что незадачливому "школьнику" пора домой, но сам он уходить не желает, и поэтому крепко ухватил подрастающего бузотёра за ухо и поволок к выходу, а возле первой ступеньки наподдал ему сзади коленом для предупреждения желания возмутиться, после чего вернулся на прежнее место. Он не гордился учинённой расправой, однако был рад ответить на отвратительное хамство. Теперь взгляд прятала смущённая сценой девушка.
 - Спасибо! - сказала она. - Только зря вы так, ведь он хороший мальчик, просто слегка запущенный. В наше нелёгкое время это нормально. Вот, и деньги забыл...
  Зал притих; приятели выставленного бузотёра с ненавистью смотрели на Апеля, а один из них, приободрённый словами девушки, заявил с места:
 - Да! Ты кто такой, троглодит несчастный!? Мой дедушка работает в администрации, я ему всё расскажу, и у тебя будут качели!
  Накалившаяся ситуация не предвещала ничего хорошего никому из присутствовавших в зале, вот только объяснять это десятку вздорных прогульщиков было делом пустым, но девушка быстро сообразила и нашла отличное решение проблемы. Она незаметно провела пальцем по рычажку электрического автомата, и в тот же момент мерцание в зале погасло и воцарилась тишина. Не поняв фокуса, Апель принялся напряжённо вертеть головой и вглядываться в темноту.
 - Ой! - воскликнула девушка спокойным голосом. - Ребята, похоже, ваше негодование повлияло на электросеть и перегрузило её.
 - Кончай с этими шутками, повелительница сервера! - прогнусавил один из мальчишек. - Давай включай всё обратно, ведь мы заплатили и хотим расслабиться!
 - Ты и так уже с обеда расслабляешься, пропускаешь физику, вот и не знаешь, что нервных людей охотнее других бьёт молния, - с издёвкой ответила девушка и вдруг прикрикнула: - Убирайтесь отсюда, иначе вы у меня будете играть гаечными ключами и тяжёлыми ржавыми колёсами, когда за вас возьмётся отдел по нежелающим учиться! - и уже нормальным тоном обратилась к поражённому Апелю: - Прошу прощения, но я вынуждена закрыть клуб. Вы можете зайти завтра с семи часов утра.
  Недовольно посапывающая толпа поплелась к выходу, за ними шагал Апель и размышлял, во что же могли играть здесь ребята целый день напролёт, ведь ничего подходящего для игр в зале не было - только столы, стулья, мерцающие ящики и доски с кнопками. Уже на лестнице мальчишки снова стали переговариваться между собой:
 - Ну и вредная же эта лягушка! - заявил один, и Апелю сделалось горько от этих слов.
 - Ага! Мегера несчастная! - добавил второй, идущий справа от него. - Что она себе вообразила?
  Каким-то образом нога Апеля уцепила левую ногу второго оратора и правую первого, в результате чего оба нырнули вперёд и разбили носы о ступеньку.
 - Эй, следи за тем, куда ставишь свои ноги! - гневно-плаксивым голосом заорал первый мальчишка и, выставив вперёд измазанные кровью кулаки, двинулся на приятеля, но тот, будто зеркало, сделал несколько шагов навстречу, ответив таким же голосом:
 - Это ты, дубина неуклюжая, помешал мне и сейчас получишь, чтоб впредь знал!
  Остальные мальчишки в ожидании жаркой схватки весело заулюлюкали, и только Апели, злившийся на свою выходку, встал между поссорившимися и развёл их в стороны крепкими руками. Тут же в него вонзилось множество недовольных и испуганных взглядов; его косматая седеющая шевелюра, молчаливость и решительность не позволили ребятам проучить его, однако тот, у которого был гнусавый выговор, не смог сдержаться от замечания:
 - Вернёмся к драке позже, парни, а сейчас нужно сматываться от этого психованного троглодита!
  Как по сигналу вся компания разбежалась врассыпную, оставив раздосадованного Апеля стоять посреди пустынной площади в нежном свете уличных фонарей. "Почему они такие?", - задал он себе вопрос. - "Кругом так тихо, красиво, а они ведут себя как голодные дикари, рыщущие по лесной чаще!". Вот огорчился бы предок, рассказывавший в это время Вокулеру о своих диких временах, услышав это сравнение!
  Апель набрёл на расположенные двумя параллельными линиями скамьи, занял одну из них и тут же погрузился в дрёму, утомлённый происшествиями ушедшего дня. Здесь не было сверчков с их раздражающими трелями, не шелестела трава, зелёными коврами тянувшаяся вдоль некоторых дорожек, и в этой тишине, в дыхании лёгкого тёплого ветра можно было услышать голос Города. К нему-то и прислушивался Апель сквозь прозрачный сон, отложив свои дела, мысли и идеи.
  "Позволь, я расскажу тебе свою историю, лесной человек", - начал он, - "ведь ты, кажется, находишь меня высокомерным тираном, задушившим своим чудовищным каменным телом бурлившую некогда на этом месте естественную жизнь.
  Да, меня переполняет гордость, - гордость за Человека, сумевшего пронести своё предназначение через мрак первобытной ночи, через лютую стужу и жестокий зной. Благодаря его сплочённости, сильным рукам и острому уму я стою теперь на этом месте, и каждый кирпич во мне, каждая плита согреты теплом сердец моих строителей и добрых жителей. Я - мечта Человека, его дом и памятник ему, во мне его вызов лишениям, смерти и беспорядку, мне он доверил своих беззащитных детей, их счастье и грядущий день, и я бесконечно рад заботиться о них, укрывая за крепкими стенами от ледяных ветров и свирепых хищников; в моём нутре люди спокойно спят, встречаются, учатся и развлекаются, по моим плитам ступают женихи с невестами на руках и по ним же, увы, маршируют похоронные процессии. О, со сколькими поколениями я знаком, сколько видел восторженных взглядов и ласковых слов! Вглядываясь в лица детей, я узнавал в них черты родителей и вспоминал их бабушек и дедушек, и всё чаще теперь мне кажется, будто всего лишь двое человек живут во мне из века в век, старея и затем вновь становясь юными.
  Кто-то называет меня серой язвой на теле земли. Да, я занимаю некоторое пространство, однако во времена юности Человека бесцеремонная Природа владела всеми уголками мира и играла кем вздумается, и всё же Человек не держит на то зла: ты видишь, он пустил Природу в свою мечту, ведь она была и остаётся его семьёй. Всё в этом мире развивается; случается даже родителям научиться чему-то у своих детей. Деревья, растущие в моих пределах, ровные и красивые, должно быть, они счастливы тому, что Человек мудро рассадил их через равные промежутки и тем самым избавил от необходимости бороться друг с другом за землю и солнечные лучи.
  Кто-то презрительно называет меня деревней, приводя в пример якобы существующие города-гиганты и даже союзы городов - агломерации, только всё равно я уверен в том, что хороший город должен занимать площадь, равную моей. Ни я, ни даже Природа не способны приютить всех, кто мог и хотел бы жить, да дело ведь не в том, сколько будет той жизни, а важно лишь, какой она сделается. Мало того что деревья в густой дикой чаще жестоки и корявы, каждое из них к тому же ничем особо не отличается от соседей, так что среди них запросто может потеряться даже человек. Вот почему я не желаю представлять себе чащу людей, бегающих по головам друг друга туда-сюда!
  Но несколько десятилетий назад случилось так, что не уследил я и допустил к своему населению страшную беду, расстроившую вскоре всю жизнь во мне. Ты сегодня уже столкнулся с её проявлениями, впрочем, вот она снова идёт сюда...".
  Город смолк, и тут же дрёму Апеля нарушил приближающийся нестройный стук и неясное бормотанье. Он открыл глаза и увидел двух плохо державшихся на ногах девиц, одна из которых вела за руку маленькую девочку. Ребёнок отчаянно тёр глаза, ведь было совсем поздно и ему давно полагалось спать.
  Когда путницы поравнялись с Апелем, ту, что держала за руку девочку, занесло в сторону и она, неловко повернувшись кругом, плюхнулась на скамью и громко расхохоталась, расколов покой ночи.
 - Видала ты такое? - спросила она у подруги, присевшей рядом. - У меня же прирождённый талант к танцу! Всё! Завтра же бросаю курсы проводниц, хватит убивать молодость, и отправляюсь к директору цирка устраиваться танцовщицей!
  Подруга посмотрела на неё снисходительно и ответила неожиданно хриплым голосом с жутким акцентом:
 - Да будет заливать, после такой вечеринки и калека запляшет! Вот, скажи, мой прекрасный голос пропадает зазря - это да! - и она фальшиво запела: - <Текст>.
 - Решено, подруга, - восхищённо сказала танцовщица и пихнула певицу кулаком в плечо, - завтра вместе идём в цирк и начинаем новую жизнь!
  Маленькая девочка, всё это время отвлекавшая себя звонкими прыжками по асфальту перед самым носом у сидящего с закрытыми глазами Апеля, обиженно заканючила, обращаясь к той, что вела её за руку:
 - Ты же утром обещала, что завтра будешь помогать мне писать сочинение! Мама говорит, что сёстры должны помогать друг другу! - и недовольно топнула ножкой.
 - После напишем, - отмахнулась девушка, - а сначала ты поможешь нам: возьмём тебя к директору и прикинемся сиротами, чтобы он охотнее дал нам работу. Смотри, испортишь всё - не стану тебе помогать!
 - Я не хочу в цирк! - продолжала капризничать девочка. - Мне делается дурно от того, как люди носятся под куполом и вылетают из пушек, я не люблю взрывы, вспышки, у меня рябит в глазах от их нарядов! Фу!
  Девушки искренне рассмеялись над доводами ребёнка.
 - Глупая! - поучительным тоном заговорила певица, наклонив лицо к девочке. - Да если кто-то из артистов разобьётся, нам что с того переживать! Наоборот, это же какое зрелище будет!
 - Вот именно! - подтвердила танцовщица. - К тому же одним ртом меньше, и нас охотнее возьмут на работу!
 - А нас не хватит, - продолжила певица, - так "Трампром" найдёт сколько угодно желающих выступать!
  И они, забыв о девочке, принялись обсуждать актёров, горячо спорили о том, кто из них лучше или хуже других и кому бы давно пора переломать все кости и перестать мозолить зрителям глаза. Покончив с этой темой, девушки взялись за репетицию предстоящего номера для директора: танцовщица вытурила с дорожки сестру и неуклюже показывала разные выдуманные ею движения, а певица прямо со скамьи аккомпанировала ей, то и дело начиная новые песни, так как ни одну не помнила до конца. Апель давно уже хотел уйти, но не знал куда деться посреди ночи в незнакомом городе, и потому ждал, когда девушки оставят его и можно будет поспать на скамье до утра. Когда же танцевавшая девушка потеряла остатки равновесия и растянулась на дорожке под громкий хохот и аплодисменты подруги, разодрав локоть и испачкав юбку, его терпению пришёл конец и он поднялся на ноги, но в этот момент из темноты вышел сурового вида человек в голубой форме и, преградив ему дорогу, загромыхал:
 - Что здесь произошло? Этот человек толкнул вас, мисс?
  Оправившись от удара, девушка вцепилась в скамью рукой и с трудом встала на неверные ноги; она молчала, не обращая внимания на окружающее, а её перепуганная маленькая сестра поджала губы и вот-вот должна была расплакаться. Сидевшая на скамье девушка одарила стража порядка раскосым взглядом и ответила елейным голосом, примешав к нему кокетливый укор и, конечно, свой акцент:
 - Что вы, офицер! Отпустите этого сонного старика, он не сделал ничего дурного моей кривоногой подруге!
  Офицер уже давно наблюдал из темноты за экспромтом молодых артисток и знал, что Апель не принял в нём ровно никакого участия, а его собственный выход был таким же представлением, поэтому, нахмурив брови, он заявил подвернувшемуся под руку "нарушителю":
 - Что ж... Как бы то ни было, стыдно вам в вашем возрасте шататься по улицам ночью, да ещё в таком виде, заросшим седыми волосами! Посмотрите, - он указал рукой на девочку, - вас даже ребёнок боится, а старшие, вроде меня, смущаются. Своим наличием вы позорите наш светлый счастливый город! Я отпущу вас, но с тем условием, что вы приведёте себя в порядок и усвоите правила хорошего тона. Идите, и смотрите у меня! В следующий раз так просто не отделаетесь!
  Окончательно измотанный, помрачневший Апель поплёлся к знакомой ему площади перед "клубом", твёрдо решив как можно скорее покинуть это прекрасное место, населённое отвратительно ведущими себя людьми, и вернуться в лес, пусть даже не отдохнув перед дорогой. "Вижу, не по нраву пришлось тебе моё нынешнее общество", - горько усмехнулся Город. - "Твоё счастье - ты можешь уйти, а что делать мне? Я потерял всё, что любил и ради чего существовал, и даже не знаю, из-за чего, есть ли в том моя вина и сколько будет продолжаться эта ужасная мука. Дотронься, например, до стены дома...". Апель приложил руку к мелкой плитке стены - она оказалась ледяной. "А ведь сейчас только начало осени", - вздохнул Город таким же ледяным ветром. - "Остыли сердца моих жителей, и я умираю". Некоторое время Город молчал, тогда как Апель в самом скверном настроении продолжал шагать на ногах, с трудом слушавшихся от усталости, по его асфальтовым и выложенным плитами дорогам к подвалу, ведущему в пещеры. Что-то в нём противилось возвращению.
  Вновь зазвучал голос Города: "На мгновение твоё лицо показалось мне знакомым. Ты не мог бы встать под фонарём на минутку, чтобы я получше его разглядел?". Апель так и сделал: подошёл к ближайшему столбу, упёрся в него рукой и перевёл дух. Где-то поблизости зашумел ветер, отразился от стены соседнего дома и помчался прямо на Апеля. В следующий миг он ударил его в лицо, затем потёк аккуратнее, но с той же силой, и будто тщательно ощупывал черты незнакомого ему человека бессчётным количеством прохладных чувствительных нитей. "Да, ты напоминаешь мне одного парнишку, родившегося и жившего на соседней улице", - заявил Город, когда ветер стих. - "В последний раз я видел его около четверти века назад, и с тех пор его квартира заброшена и пришла в полное запустение. Этот мальчик был добрым и умным, и мне очень жаль что он покинул мои пределы. Если хочешь, я покажу тебе дорогу к его квартире; там ты сможешь отдохнуть, а может, вспомнишь что-то забытое". Апель взволнованно кивнул. "Иди за мерцающими фонарями".
  Вспыхивающее на мгновенье раньше остальных лампы мимо подвала довели Апеля до края дома, где широкая дорога будто застывшая каменная река делила улицу надвое. Прямо впереди не было ни дома, ни площади, вместо этого сплошной железный забор уходил влево, где без фонарей в кромешной тьме и полной тишине затаилась часть города или, возможно, здесь проходила его граница и начинались владения дикой природы. Возле забора чуть справа сверкнул фонарь, и Апель, легко отказавшись от идеи сию же минуту отправиться изучать загадку покрытого мраком района, перешёл "каменную реку", повернул направо и увидел в полумраке перед собой чудовищные очертания очередного девятиэтажного исполина. К этому дому и вели его фонари, и с каждым шагом он, задрав голову и рассматривая дом, почему-то всё сильнее и сильнее волновался, пока не остановился с просветлевшим лицом, на котором отразился искренний детский восторг. Ни к чему были слова, потому Апель и Город молчали, а все фонари светили по-обычному ровно.
  Взяв себя в руки, Апель обошёл дом, построенный в виде раскрытой под прямым углом книги, и завернул в его двор. Слева на него смотрели тёмные безжизненные окна первого этажа, а справа бежал невысокий сетчатый забор из толстой проржавевшей проволоки, за которым на большом пустыре, поросшем травой обычной высоты, в странном порядке располагались невысокие открытые кирпичные площадки с горизонтальными навесами из волнистого шифера. Центр пустыря украшало уютное двухэтажное здание, напоминавшее то, которое Апель видел возле голубятни, но примерно вдвое меньше его по размеру.
  Апель прошёл ещё немного вперёд, и забор отклонился в сторону, огибая небольшой открытый дворик, тут же напомнивший полуночному гостю далёкий день будто из другой жизни: яркое ласковое Солнце разлило тогда свои юные весенние лучи по всему двору; они играли вместе с крохотными детьми во влажном песке, жёлтым морем окружившем невысокий железный мостик с поперечными прутьями, плескались в лужах воды на дороге, по которым будто по морям плавали картонные и деревянные кораблики, сидели на недавно появившихся на деревьях листьях, а некоторые, самые смелые, карабкались по покрытым глазурными плитками стенам дома, добирались до окон и отражались в них, так отчаянно сверкая, что нельзя было смотреть. Много прожито здесь чудесных дней, а вспомнился почему-то именно этот, показавшийся маленькому Апелю, без дела сидевшему тогда на качелях и ежеминутно интересовавшемуся у прохожих, который час, скучным и бесконечным. Как бы хотелось ему хоть ненадолго вернуться опять в то время, а ещё лучше - и вовсе никогда больше не расставаться с ним, снова и снова проживая годы детства в любимом дворе среди друзей и добрых лиц, ведь каждый тот день, даже казавшийся неинтересным, был вроде новой волшебной сказки, счастливой если не с самого начала, то к вечеру всё равно завершавшейся по-доброму, но, увы, время движется только вперёд, оставляя человеку в утешение лишь приятную память, оборачивающуюся иногда, наоборот, горечью. Людям случается закапывать вглубь себя своё прошлое, приносящее теперь грусть, так же поступают, когда хотят укрыть минувшее счастье от отвратительного настоящего, и сейчас Апель не мог бы найти ответа на вопрос, что заставило его забыть свою счастливую сказку, - ему не было до этого никакого дела! Затаив дыхание, он шёл по родному двору, не мечтая о большем счастье.
  Как только он распахнул зелёную деревянную дверь углового подъезда, перед его глазами предстало такое запустение, что образы прошлого тут же улетучились из его головы. Невысокая лестница, ведущая на первый этаж, завалена покосившимися картонными коробками и деревянными шкафами, на перилах толстый слой пыли, подъезд покрыт мраком и зарос паутиной. Апелю сделалось не по себе, и всё же он вошёл и принялся осторожно карабкаться по баррикадам, прорываясь к лифту, однако, стоя уже перед ним, вместо двух автоматических створок двери он увидел лишь зловещую чёрную дыру, ведущую в шахту. Для подъёма оставалась только слабо освещённая луной и фонарями через разбитые во многих местах мутные стёкла захламлённая лестница, и Апель полез по ней, постоянно рискуя сорваться с неверной опоры и крепко ушибиться.
  Печальное зрелище представляла собой и квартира Апеля, как всё вокруг пострадавшая от мародёров и запустения. Начать с того, что из двух входных деревянных дверей осталась одна, свободно раскачивающаяся на петлях с раскуроченным замком; вторую же, более тяжёлую и украшенную расположенными узором рейками, кто-то счёл необходимым утащить. Апель уверенно зашёл внутрь и остановился: белая сплошная дверь перед ним вела в спальню, налево по коридору был зал, а направо, затем через поворот налево - кухня, по пути к которой ванна и туалет. "Хорошо хоть стены остались на прежних местах", - грустно усмехнулся хозяин. Стены, однако, сильно пострадали: сохранившиеся в некоторых местах обои были криво ободраны и под ними обнаруживались наклеенные прежде листы; тут и там темнели влажные пятна, такие же присутствовали и на потолке, и с них время от времени падали на пол крупные капли, прямо как в том подвале, через который Апель попал в город. Но ведь квартира - не подвал! Горько видеть воплощённое в таком состоянии отражение своего прошлого!
  Апель прошёл на кухню, уселся за едва стоявший на покосившихся ножках обеденный стол и уставился в чудом уцелевшее большое окно, выходившее на соседний дом. Ничего как следует не было видно, кроме слабо светившейся полоски неба. В самой кухне царил страшный беспорядок: по столу, буфету и даже на полу были разбросаны ложки, кастрюли валялись на боку, а чайник и вовсе закатился под батарею. Некоторые кафельные плитки отклеились от стен и валялись разбитыми на полу. Квартира требовала серьёзного ремонта, хотя по её жуткому виду можно было предположить, что он уже происходит.
  Разочарование забрало последние силы Апеля, он тяжело поднялся и побрёл в спальню, где надеялся найти кровать или то, что от неё осталось, и эта его надежда сбылась. Едва коснувшись головой отсыревшей, но всё ещё мягкой и упругой перины, он погрузился в тяжёлый сон без видений и звуков.

  Апель проснулся в полдень. Яркие лучи осеннего солнца пробивались через грязные и местами разбитые окна спальни и размещённого за нею балкона, с улицы доносились ритмичные постукивания стальных колёс и шаги снующих по своим делам людей, иногда раздавались резкие окрики. Погром в квартире перестал казаться таким уж безнадёжным, и даже подъезд пара крепких рук привела бы в порядок всего за день или два, по крайней мере, так рассчитывал спускавшийся по баррикадам Апель. Но сколько же сил потребуется на расчистку всех квартир в одном лишь доме! Он принялся напряжённо считать: "По четыре на каждом из девяти этажей - это тридцать шесть квартир, а во всём доме шесть подъездов, значит, всего... тридцать шесть плюс сто восемьдесят... Надо же, целых двести шестнадцать квартир в доме!". Труд представлялся колоссальным и требовал усилий всех жильцов, вот только ни одной живой души кроме Апеля во всём доме не было, и это само по себе казалось очень необычным и тем более странным делалось оттого, что на улице бурлила жизнь! "Может, я ещё не проснулся?", - подумал Апель, распахивая дверь подъезда. Он завернул налево, миновал два последних подъезда, затем обошёл дом и зашагал по своей улице туда, где она пересекалась с соседней; раньше там проходили рельсы и по ним курсировали трамваи.
  Рельсы остались. Ещё издали Апель увидел состав, идущий по ним, и глазам своим не поверил, потому что вагоны обычно цепляли парами, а тут шёл целый поезд, которому не было конца и края! Подойдя вплотную, насколько позволяла почти стёртая защитная разметка на асфальте, Апель внимательно рассматривал устройство шасси вагонов и его удивление нарастало: это действительно были трамвайные вагоны, но не пассажирские, а будто бы грузовые, приспособленные для перевозки сыпучего груза. Между тем вокруг собралась толпа ждущих освобождения пути людей, которые, очевидно, привыкли к такого рода зрелищам и не находили в них ничего интересного. Во внешности этих людей - детей и взрослых - было много общего: чумазые серьёзные лица с печатью непроходящей усталости, поношенная будничная одежда, и у всех, включая девушек и женщин, абсолютно одинаковые башмаки с коротким каблуком.
  Поглощённый наблюдением Апель не замечал никого вокруг и даже подскочил на месте, когда с ним заговорил стоявший рядом мужчина:
 - Что, нравится? - пробасил он.
 - Да, - неловко управляясь с отвыкшим от речи языком резковато буркнул Апель.
 - Значит, я не ошибся, и вы, должно быть, турист, так?
 - Вроде... Почему? - на этот раз Апелю удался тон, однако задуманная фраза сократилась до одного слова.
 - Почему я так подумал? - догадался мужчина. - Так ведь эта тарахтелка по вкусу только туристам да работникам администрации, а вы, я прошу прощения, не похожи на сотрудника "Трампрома".
  Мужчина помолчал, рассматривая медленно продвигавшиеся вагоны, затем добавил:
 - А ведь эту красоту строили наши деды и отцы! Да кто ж виноват, что она попала в такие поганые руки...
  Сказав лишнее, он опасливо осмотрелся по сторонам, особое внимание уделив уходящему высоко в небо шпилю стоявшего впереди здания, нижние этажи которого были сейчас скрыты за вагонами поезда.
  Наконец последний вагон убежал направо, и люди хлынули через пути.
 - Что ж, всем туристам в нашем городе одна дорога - в цирк. До встречи! - попрощался мужчина, и Апель, опасаясь сказать что-то не так в ответ, протянул ему руку.
  Наверное, любой городской человек знает, что обходиться без речи среди множества людей очень трудно, даже если вы с ними не знакомы и не пересекаетесь по делам. "Кто последний в очереди?", "Вы не знаете, как пройти?..", "Который час?", - эти и многие другие вопросы могут быть адресованы любому человеку в толпе, а молчание вместо ответа сочтут за хамство. В далёкой юности Апель считал речь самой собою разумеющейся способностью человека и пользовался ею без заминки, по делу и из праздности, а вот сейчас понял, что в общественной жизни она важна как воздух для организма. Ему требовалось срочно привести её в порядок!
 - Так ты пойдёшь в цирк? - ни с того ни с сего поинтересовался у Апеля идущий рядом с ним парнишка лет пятнадцати в залитом машинным маслом коричневом пиджаке.
  Апель в ответ пожал плечами. Сам он никогда не был в цирке, но всё же не понимал, почему горожане так заинтересованы этим заведением.
 - Чтобы попасть в цирк, тебе понадобится билет, - продолжал парнишка. - У тебя он есть?
 - Нет.
 - Тогда я могу отдать тебе свой, если ты поможешь мне с работой, - оживился парнишка. - Идёт?
  Апель остановился и не раздумывая кивнул. Билет его не особенно интересовал, а вот возможность поговорить была кстати.
 - Меня зовут Вилли Брентен, - с важным видом заявил парнишка и протянул руку. - А тебя?
 - Апель, - покопавшись секунду в памяти, ответил троглодит и пожал протянутую руку. - Далеко до... Далеко работа?
 - Нет, - ответил Вилли. - Уже пришли.
  Здание, шпиль которого рассматривал заговоривший с Апелем мужчина, было длинным и имело в высоту около пяти этажей; посчитать точно снаружи было невозможно, потому что не все ярусы имели окна, тогда как нижний, наоборот, украшали идущие одно за другим высокие стёкла, пропускавшие внутрь огромное количество света с улицы. Два или три верхних этажа были короче нижней части здания, и этот блок, казавшийся обособленной постройкой, располагался не в центре, а на правом краю, так что общий вид здания напоминал состоящую из двух ступенек лестницу. Слева из нижнему этажа выходили рельсы, и теперь было видно, что это по ним двигался состав, перегородивший людям дорогу. Так как между левым краем здания и каменной стеной, прикрывавшей левую сторону периметра его двора, было недостаточно места для разворота трамвая и тем более поезда, здесь на путях использовались друг за другом два поворотных механизма, каждый из которых разворачивал вагон ровно на девяносто градусов, что в итоге давало сто восемьдесят, и благодаря этому собираемый состав двигался в противоположную от изначальной сторону. Вилли же направился в правую часть двора, также отгороженную сбоку от остального города стеной, - здесь прямо под открытым небом располагалась мастерская, занимавшая также и половину заднего двора.
 - Вот, тут и работаю, - махнул Вилли Брентен рукой в сторону разбросанных повсюду инструментов, собранных и разобранных механизмов, железных колёс, кусков металла, - чего тут только не было!
  Из небольшой будки, стоявшей перед входом во двор, выглянуло недовольное красное лицо старого сторожа.
 - Кого это ты притащил, Вилли? - спросил он.
 - Да вот, - начал придумывать парнишка, - иду я, значит, на любимую работу, а он подбегает ко мне и просит, чтобы взял я его к себе подмастерьем. "Выучусь я", - говорит, - "вместо тебя работать стану, а ты, Вилли, поедешь в другой город и заживёшь по-человечески!". Как я мог отказаться!?
 - Тебе бы всё байки травить, - ухмыльнулся сторож. - Ладно, "Трампрому" лишние рабочие руки не помеха, только за него отвечаешь ты и платишь ему тоже ты.
 - Удивил козла капустой! - буркнул Вилли и прошёл на двор вместе с Апелем.
  С самого начала парнишка предполагал, что каждую минуту ему придётся объяснять "подмастерью", куда какую деталь присоединять и чем крутить гайки, а через час тяжёлой возни с перепачканными железками тот и вовсе потребует расчёта, а выходило всё иначе: уже второй час Апель с интересом и сноровкой самостоятельно проводил сложнейший ремонт, даже и недоступный самому Вилли, не прося никакой помощи. Казалось, будто чудной старик полностью ушёл в дело и ничего вокруг не замечает, однако это было не так: когда спустя три часа Вилли устал и, потеряв внимание, принялся неправильно собирать одно из устройств, Апель сразу заметил это и подошёл к нему.
 - Неправильно делаешь! - строго сказал он, исправляя ошибку. - Важная очень деталь, для безопасности людей!
 - Для каких людей? - засмеялся парнишка. - Разве что для машиниста, конечно...
 - Для машиниста, для контролёра, для пассажиров.
 - Нет, только для машиниста и груза, - возразил Вилли, а затем спросил: - Слушай, где ты научился так хорошо управляться с вагонами?
 - Долгая история, - уклончиво ответил Апель.
  Вилли посмотрел ему в лицо, беззлобно рассмеялся и сказал:
 - Зато я, кажется, знаю, как ты разучился говорить - использовал короткие отговорки. Ну-ну!
  Вилли Брентен опять взялся за поправленное устройство, а Апель присел рядом на колесо, помолчал немного и начал рассказывать свою историю, подбирая слова так тщательно, будто это и не слова вовсе, а цветные стёклышки, из которых должен получиться прекрасный витраж, и иногда, если "стёклышко" никак не находилось, Вилли подсказывал нужное слово.

  Когда около сорока семи лет назад Апель родился в этом городе, места лучше не было во всём мире: иначе светило солнце, тёплое лето, полное беззаботных приключений во дворе и его окрестностях, сменялось уютной осенью, запомнившейся радостями школьных буден, затем сухая и холодная зима затормаживала ненадолго всю жизнь, и наконец счастливая весна будила новые силы и надежды тёплым ветерком и студёными лужами. Рядом всегда были друзья Апеля, одни настоящие, другие - только приятели, и ему представлялось, будто вместе с ними он сможет решить все вставшие перед Человеком проблемы и сделает мир ещё лучше. "Своими руками мы выстроим прекрасное будущее, чтобы полноправно наслаждаться им и вручить младшим", - думал Апель. Одна лишь преграда стояла тогда на пути - время и короткий день в частности, которого вечно не хватало в полной мере на встречи, учёбу и увлечения, да и человеческая жизнь не могла уместить в себе огромных планов наивной ребятни. Особое место в жизни Апеля занимала жившая в соседнем подъезде девочка по имени Мальяна. Она была младше на пять лет, и потому, наверное, менее серьёзно относилась к окружающему, то есть совершенно не интересовалась математикой, физикой и техникой, а свободное время тратила на чтение вымышленных историй, рисование и нередко помогала нянечкам из расположенного во дворе детского сада возиться с малышнёй. Как-то раз они встретились на крыше дома: Апель с восторгом рассматривал любимый город, поражаясь могуществу Человека и наслаждаясь высотой мира, а появившаяся позже Мальяна принялась кормить слетевшихся к ней голубей крошками и печеньем. Они познакомились, и с тех пор, не сговариваясь, стали часто встречаться на крыше утром до школы или вечером, уже после уроков. "Здесь недалеко есть шестнадцатиэтажный дом, в нём живёт моя подруга", - сказала однажды Мальяна в ответ на попытку Апеля заинтересовать её рассказом о могучих кранах, передвигающихся по рельсам, построивших их замечательный родной дом из неимоверно тяжёлых каменных плит и железных балок. "Да ну, это, мне кажется, слишком высоко и выглядит уже как бахвальство Человека!", - нахмурился Апель. "Замечательно, что ты различаешь хорошее и дурное и чувствуешь границу между ними!", - похвалила его Мальяна  задумчиво добавила: - "А вообще, каждый человек считает родной дом самым лучшим на свете, и я не знаю, хорошо это или плохо". Эта девочка всегда очень осторожно относилась к утверждениям, сомневалась, размышляла, искала ответы в книгах, обсуждала что-то с нянечками или даже с младенцами, целыми днями напролёт копавшимися в песочницах. По-доброму смеялись над ней многие ребята во дворе, а Апель, приученный особенно уважительно относиться ко всему неизвестному или слабо изученному, только улыбался и считал что благодаря своему "невесомому характеру" Мальяна способна освоить нечто недоступное громоздкой науке.
  Учась в старших классах школы, Апель испытал первое разочарование в нынешних знаниях и окончательно убедился, что далеко не всё задуманное уместится в жизнь. Пришлось потесниться, отступить, свернуть крылья, и это было очень неприятно, ведь на место широкого детства приходила стеснённая юность. Случалось так, что Апель представлял себе ту или иную задачу совершенно простой, затем на уроке знакомился со сложнейшей её реализацией и даже понимал и соглашался с таким подходом, но стоило только уроку закончиться, как уходившая наивность поднимала мятеж и требовала решать задачу по-простому. Поражённый откровениями старших учебников, иногда даже опровергавших слова своих предшественников из прежних классов, Апель разбирал приборы, вскрывал полы и долбил стены, что-то плавил, смешивал, рассматривал под лупой, и нередко ему доставалось за это от родителей и в школе, куда после экспериментов ему доводилось являться сонным и невнимательным. В довершение ко всему под нагрузкой домашних заданий и постепенного изменения в интересах и потребностях компания ребят начала распадаться, и теперь требовались дополнительные усилия для поддержания рушащихся связей. Одни лишь встречи на крыше с Мальяной случались неизменно и успокаивали Апеля; здесь он с наслаждением слушал воркование ранее безразличных ему голубей и даже приносил для них еду, а мудрая безмятежность Мальяны делала насущные проблемы менее серьёзными.
  В пятнадцать лет он закончил школу и поступил на учёбу в технический университет, намереваясь впоследствии устроиться в ничем тогда не примечательную контору "Трампром", заведовавшую городской железной дорогой и бегавшими по ней трамваями. В то время существовала перспектива наладить трамвай в деревне, а то и по всему острову, так что работы предполагалось очень много. Конечно, Апель мог бы стать строителем и оставить более заметный след в любимом городе, но он не хотел всю жизнь возиться с пыльным цементов и вонючими красками, к тому же Мальяна любила ездить по городу в трамвае и считала его чем-то большим, чем просто груда ожившего железа.
  И вдруг всё разом пошло прахом: мечты, стремления и любовь! Случилось это в тот день, когда мрачный приёмный отец Мальяны, семнадцать лет назад забравший её из приюта под свою опеку, отказал пришедшему просить руки его дочери Апелю. "Убирайся отсюда, юноша, и впредь не смей крутиться вокруг Мальяны!", - бушевал он. - "Времена меняются, и ей незачем тратить свою жизнь на перепачканных в машинном масле и ржавчине неудачников вроде тебя! Я сам найду ей подходящую пару! Убирайся!". В полном смятении Апель покинул квартиру своей подруги, а после весь вечер ждал её на крыше, но Мальяна не пришла, и он сам в мрачном настроении кидал крошки голубям, не замечая их красоты и не слыша безмятежного воркования. Что-то важное разбилось в нём в тот день, и он перестал радоваться окружающему миру.

 - И что случилось дальше? - поинтересовался поглощённый рассказом Вилли Брентен, когда Апель замолчал на этом критическом месте.
 - Да ничего особенного, - ответил троглодит, говоривший уже вполне свободно. - Так в двадцать два года я покинул этот город и затем около двадцати пяти лет бесцельно путешествовал... по лесу... Ничего интересного.
 - Надо же, какой ты старый! - усмехнулся парнишка. - Ладно, пора сворачиваться.
  Действительно, вокруг уже сгустились сумерки, и уставшие люди, закончив работу, группами шагали по дорогам.
  Почему-то Вилли вдруг погрустнел, и это заметил Апель.
 - Ты чего расстроился? - спросил он у парнишки.
 - Всё в порядке.
 - Нет, что-то не так. Давай говори!
 - Теперь, узнав тебя так хорошо, мне стыдно за свой обман, - повесив нос, ответил Вилли. - У меня нет билета в цирк, который я обещал тебе за помощь.
  Апель нахмурился, но не потому что ему очень уж хотелось попасть в цирк, просто очередная подлость больно ткнула его расчувствовавшуюся душу и опять захотелось бросить захворавший город и вернуться в скучный безлюдный лес.
 - Я могу отдать тебе половину своего дневного заработка, - предложил Вилли с сомнением.
  Было видно, что он и так живёт впроголодь, и каждая потерянная копейка давала о себе знать, отзываясь серьёзными неприятностями.
 - Я вижу, что ты всё же честный человек, и мне этого достаточно! - улыбнулся Апель, в котором слова парнишки будто искра зажгли лучину надежды. - Кроме того, благодаря тебе я вернулся в своё прошлое, повозился с любимыми трамваями и опять научился разговаривать. Этого вполне достаточно.
  Вилли Брентен обрадовался, что его скверная проделка так счастливо обошлась, уселся на бочку возле Апеля и заявил:
 - Всё же посетить цирк будет не лишним! Вот это зрелище! Слушай как туда попасть...
  И он во всех подробностях объяснил Апелю, как можно пробраться в шатёр через потайную дверь в стене, которой пользовались некоторые актёры для неожиданного появления перед публикой.
 - Обязательно дождись выступления Примы! - наставлял Вилли. - Смелость этой девчонки сделала бы честь любому мальчишке!
  Они выбрались из мастерской и некоторое время шагали по улице Апеля.
 - Я заметил, что многие люди шли сегодня после работы в эту сторону, но ночью мой дом показался мне заброшенным. Что происходит? - поинтересовался Апель.
 - Ты, вероятно, ночевал у себя в квартире, так? - уточнил Вилли.
 - Да, вот в этом доме, где я жил раньше.
 - "Трампром" давно выжил население города из высотных многоквартирных домов и переселил вон в те трущобы, - парнишка показал пальцем на тёмное пятно впереди, заинтересовавшее вчера Апеля, когда он шёл вслед за мерцающими фонарями. - Я сам там живу. Лишь один нормальный дом, расположенный позади вокзала, населён верхушкой города, а самые важные шишки живут прямо в администрации.
 - Это где?
 - Пристройка со шпилем над вокзалом. Ну, всего хорошего! Заглядывай в мастерскую, а то мне скучно весь день одному!
 - До встречи! - Апель махнул рукой и завернул во двор своего дома.
  "Надо же, как жестоко и глупо!", - размышлял он. - "С чего это рабочим, на плечах которых держится город, жить в неустроенных халупах, да ещё хорошие дома рушатся без обслуживания. Какой кретин это придумал?!".
  Находясь под влиянием разворошённых воспоминаний, Апель задумал перед сном заглянуть в подъезд своего друга и посидеть хоть несколько минут в кресле за столом, за которым много лет назад они вместе часами пили чай и обсуждали технический журнал. Открывая дверь подъезда, Апель ожидал и здесь увидеть захламлённые лестницы, но всё оказалось гораздо хуже: сундуков и шкафов на ступенях вовсе не было, зато лестницы во многих местах имели серьёзные повреждения, отсутствовали. Обвалившиеся ступени кто-то наспех заменил грубыми досками, но сырость и их уже привела в негодность. Осторожно наступив на одну из таких досок, находившийся между третьим и четвёртым этажами Апель проломил её и лишь чудом успел уцепиться руками за другую доску. Ещё минуту его сердце отчаянно колотилось, а когда оно наконец успокоилось, он медленно подтянулся и отправился в обратный путь, оставив почти достигнутую цель.
  После этого жуткого приключения в полутьме лестница родного подъезда показалась Апелю вполне сносной, хотя теперь он понял, что и её сохранившиеся ступени могут в любой момент обвалиться под ногами или рухнуть на голову. А вот и причина необычной сырости: только сейчас Апель обратил внимание на разобранную во многих местах трубу водостока. Должно быть, во время ливня вода свободно перемещалась по этажам и между ними, скапливалась в бетоне и разрушала его. Что ни говори, а как бы хорошо ни сохранился построенный из тяжёлых блоков дом на первый взгляд, без должного ухода да ещё и под влиянием мародёрства он начинает представлять огромную опасность для находящихся около и тем более внутри него. "Я один ничего не могу исправить", - вздохнул Апель. - "Еда в мешке закончилась. Завтра загляну в деревню, где живут рабочие, побываю на представлении цирка, а затем отправлюсь назад в лес". Успокоив голод последними ягодами из своего походного запаса, Апель растянулся на кровати и уснул.

  Когда город переживал лучшие свои времена, самым оживлённым его местом был широкий причал. Только ночью прекращалась его бурная деятельность, а от того, что творилось здесь днём, разбегались глаза: медленно покачивались на спокойных волнах гавани самые разнообразные суда, большие и маленькие, красивые и не очень; взад-вперёд сновали люди различных профессий, среди промышленников и рабочих бегали любопытные дети, пришедшие сюда чтобы в очередной раз поразиться величием флота и помечтать о дальних странах и неизведанных клочках земли; большие белые чайки неустанно кружили в небе и пронзительно кричали, то ли общаясь друг с другом, то ли ругая стальных исполинов за распуганную рыбу. Палило ли солнце или моросил холодный дождь, движение в порту продолжалось и не стихали крики. По-разному относились люди к этому уголку города: одних раздражал творившийся здесь переполох, другие восторгались; кое-кто, придя сюда, испытывал приятное волнение в ожидании встречи с прибывающими на кораблях близкими и друзьями, а некоторые, не замечая людей вокруг и их практических забот, с нежностью смотрели на гладь воды, щурились от весёлых и ярких бликов и улыбались по-детски. Словом, порт интересовал почти всех, - от романтиков до промышленников, от смелых мальчуганов до уравновешенных инженеров, от матросов с их широкой душой до мелочных торговцев. Хотя жители острова вполне обеспечивали себя всем необходимым, им всё же хотелось иметь связь с большим окружающим миром, и порт обеспечивал их этой связью. Раздастся густой, гордый и весёлый гудок и возвестит округу о том, что добрался до города очередной привет из чужих краёв, а дальше бегущие встречать корабль по пути гадают, что же за новость их ждёт. Через порт прошло немало дневников вернувшихся или погибших экспедиций и бессчётное количество обычных писем, диковинных растений и животных, наивных поделок заморских ребят и сложных устройств, собранных руками их родителей, штабелями шли необходимые городу древесина и металл, а случалось проходить через эту необыкновенную дверь инфекциям, заговорщикам и преступникам, доводя иногда до введения карантина. Порт знавал искреннюю радость, а иногда из глаз стоявших на его высоком бетонном берегу в воду капали безутешные горькие слёзы, здесь происходили тихие встречи и гремели весёлые пирушки, здесь находили друг друга сердца и звучали последние прощания, здесь можно было в полдень услышать крепкое словцо обливающегося потом грузчика, а затем вечером насладиться его же чудесной игрой на гитаре. Такое место просто невозможно считать скучным нагромождением безжизненных конструкций - наоборот, это по-своему живой организм!
  А теперь он мёртв! Случилось что-то невообразимое, и главная артерия города стала вдруг никому не нужна, один только Апель стоит здесь сейчас, в разгар дня. Стоит, и не верит своим глазам. Не хочет верить! Там внизу сиротливо качаются на волнах небольшие рыбацкие лодки в ожидании очередного промыслового рейса. Тяжёлая работа изрядно их потрепала: краска во многих местах облупилась, неоднократно ремонтировавшиеся паруса бессильно растянулись на реях, канаты проржавели и лишились части жилок. Эти посудины были ровесницами Апеля, он прекрасно помнил их и тот восторг, который овладевал им, когда эти бесстрашные кормильцы в любую погоду решительно отчаливали от берега, ведомые весёлыми моряками. Да, тогда любой капитан с готовностью протягивал руку помощи матросу, не боясь при этом запачкать свой белоснежный мундир, и корабли, безжизненные на первый взгляд громады, усваивая теплоту человеческих душ, напоминали большую дружную семью. А что теперь? Апель ещё раз глянул на обветшавшие лодки. От них веяло холодом, злобой и одиночеством; рядом не было ни одного большого товарища, который мог бы заступиться за них в случае беды, их узы распались и каждый стоял только сам за себя, будто загнанный в угол зверь. Из них выжимали последние силы, ничего не давая взамен; на них рассчитывали, но ими не восхищались. Должно быть, всё это относится и к самим рыбакам.
  Апель поспешно перевёл взгляд на море. Только оно оставалось прежним: словно беззаботный ребёнок, весело катало оно солнечных зайчиков на своих волнах, нежно шептало что-то всем, кто готов был его слушать, и, казалось, совсем не замечало человеческих бед. Да и какое дело вечной воде может быть до чуждых ей сухопутных существ, чьи жизни ничтожно коротки в сравнении с её историей! Чувство моряка, влюбившегося в море, никогда не бывает взаимным, и может придти такой день, когда оно хладнокровно заберёт себе его корабль, его жизнь и жизни его товарищей. Сколько песен об этом спели здесь, в порту, юные матросы, продолжая любить море больше жизни, потому что характер настоящего моряка крепче самого толстого стального каната: он дружит, любит и ненавидит до последнего вздоха.
  Вот так безрадостно начался последний день Апеля в родном городе, внезапно ставшем совершенно чужим. Он присел на край пирса и свесил ноги над бьющейся внизу водой. Больше тридцати лет назад он часто ни свет ни заря сидел на этом самом месте с удочкой и, забыв про всё на свете, думал обо всём. Через несколько часов появлялся сторож, подходил к нему и бодрым голосом задавал свой излюбленный вопрос: "Как ваш боевой дух, молодой человек?". "В полном порядке!", - отвечал Апель и сматывал удочку: в это время начинался рабочий день и потому нельзя было попусту загромождать пирс. "Правильно!", - хвалил весёлый старичок. - "Мораль и боевой дух прежде всего, а остальное приложится!".
  Вдруг на горизонте показалась белая точка; она приближалась к причалу и росла. Когда Апелю наконец удалось получше рассмотреть судно, его сердце забилось сильнее от радости. Это был прогулочный теплоход, приплывший будто из самого детства Апеля! Благородные очертания белоснежного корпуса как нельзя лучше сочетались с величием древнего моря, мощный нос уверенно разводил в стороны встающие по курсу тяжёлые волны, а многочисленные разноцветные флажки, украшавшие судно по периметру, весело плескались на ветру, подражая барахтавшимся в воде солнечным зайчикам. Когда теплоход подошёл ещё ближе, всю его палубу заполнили дети; им было любопытно посмотреть, как будет причаливать большой корабль, а кто-то просто соскучился по надёжной земле и с нетерпением ждал встречи с ней. Неуёмные маленькие пассажиры горячо беседовали друг с другом, во все стороны тянулись их короткие пальчики. Увидев, что кое-кто из детей обсуждает его, отвыкший от общества Апель смутился, поднялся на ноги и небрежным шагом побрёл по пирсу прочь, освобождая пространство для возвращающихся путешественников. [Далее, когда Мальяна будет рассказывать о детях Трампрома, Апель сравнит одежду простых детей и тех, что плыли на корабле}
  Смелый корабельный горн огласил округу, его звук догнал шедшего уже по другой улице Апеля и сказал ему: "Встречай меня, товарищ! Я вернулся домой!". Апель промолчал, но улыбнулся, потому что нахлынувшие воспоминания наполнили теплом его сердце, и самым приятным из них было о дне рождения Мальяны, которое она с ним и остальными их друзьями отметила на этом теплоходе. Когда та чудесная прогулка подошла к концу, эта же сирена прощалась с ребятами: "Будьте счастливы, друзья мои, и обязательно возвращайтесь!". Однако для Апеля это была прощальная прогулка; вскоре он потерял и Мальяну, и своё детство, и родной город, и этот теплоход... Он потерял себя, ушёл в леса и зажил чужой жизнью. Приятно ли быть никому не нужным безвестным дикарём? Совершенно безразлично для того, кто в одночасье потерял свою душу.
  Знакомый по прошлому вид вывел Апеля из омута нахлынувших размышлений. Перед ним возвышалась узкая арка со скруглённой вершиной, ведущая в замкнутый квадратный двор; вместе со своей родной сестрой - точно такой же аркой, расположенной напротив, - она обеспечивала сквозной проход через него. Раньше Апель не очень-то любил этот маленький чужой мирок, в котором не жил ни один из его друзей или знакомых, но сейчас, жадный до каждой частицы воплощённой памяти своего счастливого детства, он всё же вошёл внутрь.
  Когда речь заходила об этом дворе, и местные и чужаки называли его "треугольным"; это прозвище возникло благодаря необычной планировке: четыре равные друг другу по длине дороги образовывали квадратное кольцо, отделявшее расположенную в центре двора детскую площадку с песочницей, качелями и стальной лестницей от подъездов. Эти четыре дороги вынужденно или специально имели наклон, делающий их профиль треугольным, причём направление наклона чередовалось: одна из сторон имела приподнятый левый край и спускалась к правому, затем шла сторона с подъёмом от левого края к правому и так далее, при этом сама детская площадка и двор представляли собой абсолютно ровные поверхности, расположенные на одном уровне. <...>

<поход в цирк>

 - Цирк "Трампрома" закрывается! - торжественно провозгласил Фокусник, раскинув руки над головой. - Ждём вас здесь завтра после обеда: будет весело и необычно, как всегда!
 - Наше время истекло, протекло-перетекло, через край повытекло! - противным голосом пропищала кукла в его левой руке и тут же получила тростью по голове от правой.
  Фокусник удалился, что-то громко выговаривая своенравной игрушке, а на сцену выскочили Злой и Добрый клоуны, тут же затеявшие между собой драку. Злой клоун сжимал в руке огромную рогатку, которую намеревался зарядить увесистым на вид стальным шаром.
 - Брось дурить! - кричал Добрый клоун. - Ты можешь травмировать кого-нибудь или испортить что-нибудь!
 - А для чего бы ещё мне нужна была рогатка, болван! - прорычал, улыбаясь, Злой клоун. - Именно это я и собираюсь сделать! Начну с тебя!
  Он сунул шар в один карман, а рогатку в другой, крепко вцепился руками в плечи Доброго клоуна, оторвал его от себя, развернул и так наподдал сопернику ногой, что тот с криком, не успевая перебирать ногами, понёсся в сторону закрывшейся за Фокусником двери и с грохотом ударился о неё лбом, после чего сполз и остался лежать ничком без движения. Злой клоун презрительно сплюнул, достал рогатку, зарядил шар и выстрелил в единственный горевший прожектор. Послышался звон стекла, и всё здание цирка погрузилось в непроглядную тьму.
  Едва только глаза зрителей привыкли к темноте, шатёр заполнился ярким белым светом. Ни актёров ни реквизита не было, опустевшая арена уныло глядела вверх, туда, где были натянуты канаты, в общем освещении потерявшие свой пафос и напоминавшие теперь перекинутые между столбами высоковольтные провода.
  Уставшие за день взрослые поднялись со своих мест и побрели к коридору на выход, впереди них бежали дети и подростки, с жаром перемывая косточки развлекавшим их актёрам. Чаще остальных упоминалась Прима, завоевавшая безоговорочное обожание юной части публики.
 - Прима, Прима! - в негодовании передразнил один из стариков. - Слепое, глупое и дурное поколение! Ваша Прима настолько нас всех презирает, что скоро будет подниматься на свой канат с охапкой помидор и кидать их в нас! Тьфу!
 - Не смейте так разговаривать с моим сыном, иначе я обращусь к охране цирка! - закричала шедшая рядом женщина и закрыла собой мальчонку, который ничего вокруг не замечал и продолжал трепаться с приятелями.
 - Да я так сказал, никому не в обиду, - растерялся бунтарь. - Просто выразил своё мнение.
 - Ваше мнение никому не нужно, так что держите его при себе! - съязвила другая женщина. - Прима - замечательная девчушка, смелая и остроумная. Если бы я была такой в её возрасте!..
 - Когда вы были в её возрасте, мамаша, она выглядела точно так же, как сейчас! - усмехнулся какой-то парень в толпе.
 - Нет, каков нахал! - возмутилась третья женщина. - Обсуждать возраст девушек!
  Апель влился в человеческий поток. На душе его было скверно, и он спешил поскорее уйти, убежать из этого отвратительного заведения, а затем и из родного города. "Что стало с моим домом!", - думал он. - "Как можно было променять былое на это чудовищное безобразие!?". Он находился посреди этого нового мира, но не верил в ео существование, будто спал и видел кошмар. Всем сердцем он желал проснуться, однако его глаза, закрывшись на миг, снова и снова открывались, а перед ними стоял изуродованный призрак счастливой памяти.

  Главная актриса цирка ворвалась в свою уютную каморку и закрыла за собой дверь на ключ. Во взвинченном состоянии её движения делались резкими и неточными, и ей это очень не нравилось, однако любой конфликт был для неё вдохновением, разбавлял скучные однообразные будни. "И в этом приходится ловить баланс", - злорадствовала девочка. - "Что ж, мне не привыкать". Она жадно втянула пряный от духов воздух своего "дома", подошла и посмотрела сначала в одно зеркало, украшенное по периметру матовыми лампочками, потом в другое, приблизилась наконец к третьему, заглянула, недовольным движением одёрнула маленький локон, который, обладая настырным нравом хозяйки, тут же вернулся на прежнее место, плюхнулась на мягкий диван и вновь стала собой - прелестной куколкой по имени Прима, шагающей выше счастья и горя, выше любви и ненависти, выше самой жизни, на недосягаемой высоте, где ничто и никто не додянется до её туфелек в попытке сбросить на дно. Какое ей дело жо этих жадных увальней-рабочих с их дурными детьми, поклоняющимися ей как идолу. Она всегда выше их, а если они хотят быть ещё ниже, то пусть! Если у них нет денег на билет, им следует проявлять больше рвения в работе! Как можно быть такими болванами, чтобы этого не понимать!
  В дверь постучали. Прима встала с дивана, подошла к двери и открыла её. На пороге стоял невысокий тучный мужчина <одетый по старой немецкой моде начала двадцатого века>; в руках он сжимал и крутил цилиндр. Это был директор цирка, всегда обходивший главную актрису десятой дорогой, а в случае необходимости связаться с ней спихивал эту задачу на художественного руководителя.
 - А, это ты! - небрежно выпалила девочка и изобразила гротескную ухмылку. - Заходи.
  Директор прошёл и сел возле двери. Его руки с ещё большим рвением принялись за цилиндр, выдавая волнение.
 - Примула, дорогая моя... - промямлил мужчина. - Что с тобой происходит?
 - Ты о чём? - не поняла девочка.
 - Мне рассказали о скандале со зрителями.
 - Опять это! - недовольно воскликнула Прима. - Ничего особенного: просто поставила на место обнаглевших олухов, только и всего!
  Некоторое время ошарашенный таким напором директор молчал, затем высказал причину своего беспокойства:
 - Но ведь цирк может потерять клиентов!
 - Какая глупая мысль! - рассмеялась Прима. - Куда же они пойдут развлекаться?
 - Откуда я знаю, - буркнул директор. - Соберутся вместе и начнут беседовать.
 - Вот именно, что деваться им некуда. Ну организуют они "культурный бойкот", соберутся, как ты говоришь, вместе. Стоит им только затеять культурный разговор, и они тут же вцепятся друг в друга.
 - Да?
 - Конечно! Я свою публику прекрасно знаю и держу под контролем! - заверила Прима. - Наша монополия железна!
  По лицу директора расплылась довольная улыбка. Он с трудом поднялся и нахлобучил истерзанный цилиндр на голову.
 - Ты же моя волшебная звёздочка! Как замечательно, что Снарк подарил тебя нам! Кстати, он уехал сегодня из города. Знаешь, наверное?
 - Нет, - надула губки Прима. - В таком случае я буду пока ночевать дома. Скажи остальным: сегодня у меня вечеринка до утра!
 - Хорошо. До встречи! - буркнул директор, покидая каморку главной актрисы. Его проблема была исчерпана, и тревожное возбуждение сменилось привычным ему бесвкусным безразличием к происходящему. Он давно уже смирился с такой кислой гармонией и даже будто бы полюбил её, потому что яркие происшествия - радостные или горестные - уничтожали его организм.
  Одиночество Примы длилось недолго: через несколько минут в её дверь снова постучали.
 - Это я, - представилась пришедшая невысокая женщина с совершенно седой головой. - Прима, ты там?
  Ответа не последовало. Прима собирала нужные ей вещи и делала вид, будто ничего не слышала. Снова раздался стук.
 - Чего ещё!? - недовольно крикнула девочка и всё же открыла дверь.
 - Здравствуй, сестра! - улыбнулась старушка.
 - Привет, - с плохо скрываемым раздражением ответила девочка. - Послушай, сколько раз я говорила тебе не тревожить меня на работе?! И сколько раз запрещала тебе называть меня сестрой!
 - Но ведь мы же сёстры.
 - Названые сёстры, Мальяна, а это почитай чужие люди, - поправила Прима.
  Старушка устроилась на том самом стуле, где минуту назад сидел директор цирка, и принялась внимательно рассматривать занятую сборами девочку; в её взгляде были грусть и любовь.
 - Зачем ты пришла? - спросила Прима, не оборачиваясь к сестре.
 - Хочу обсудить с тобой гадкую сценку, которую сегодня увидела, - ответила Мальяна. - Мне очень стыдно за тебя, Примула, и немного страшно.
 - Если тебе стыдно - пожалуйста! Мне, как видишь, не стыдно. А с чего это тебе страшно?
 - Меня пугает то, что отвратительно. Это же живые люди, сестра, а ты разговариваешь с ними так, как далеко не каждая злая девочка разговаривает со своими куклами! - объяснила старушка. - Люди многое могут понять, меньшее - простить, однако нельзя испытывать их терпение из простой прихоти. Когда же ты наконец поймёшь, что имеешь: ты завладела их вниманием, они смотрят на тебя, восхищаются тобой и переживают за твою жизнь. Это много стоит, а ты так нелепо топчешь их чувства.
 - У меня нет желанья слушать твои наставления, - заявила Прима. - И времени нет. Если это всё, то ты можешь идти.
  Мальяна встала. Она хотела было ещё что-то сказать, но передумала и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
 - Наконец-то одна! - крикнула девочка ей вслед.

  Голос женщины, возмутившейся отвратительной шуткой Злого клоуна, всё ещё звучал в ушах Апеля. С годами люди преображаются до неузнаваемости, но остаются неизменными тончайшие их черты. Когда-то этот голос звучал иначе, а выражал ту же позицию, основанную на жизнерадостности и уважении к людям; каждый день Апель с удовольствием слушал его, и ему казалось, будто чужим голосом поёт его собственная душа. Растроганный троглодит вышел из цирка через парадный вход и прислонился к косяку. Вновь погружённый в тёплые воспоминания, он забыл о своём желании побыстрее покинуть изуродованный город, не замечал сырости вечерних сумерек и гомона расходившихся по домам людей.
 - С вами всё в порядке? - поинтересовалась какая-то девушка.
  Апель рассеянно кивнул и улыбнулся. "До чего отвратительно они теперь живут, но продолжают беспокоиться о других. Вот за что любила их Мальяна! Вот ради чего можно осваивать сложные и опасные профессии и затем тяжело трудиться!".
  Тут ему стало стыдно, ведь он мало что сделал для любимого города и его жителей. Получив запрет на общение с Мальяной от еёотца, он бросил разом весь свой мир, и город, кормивший его и учивший, остался ни с чем. Он поставил личное несчастье выше бесценного!